Кочеванов Игорь Владимирович. Антология - рассечения

Кочеванов Игорь Владимирович : другие произведения.

Антология - рассечения - 2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]

Ссылки:

Оставить комментарий © Copyright Кочеванов Игорь Владимирович (kochevanov@gc.dnepr.energy.gov.ua) Размещен: 02/12/2003, изменен: 01/09/2006. 87k. Статистика. Поэма: Поэзия		Ваша оценка:
Аннотация: что происходит после смерти (в уже привычном для автора зашифрованном преподнесении) - для любителей находить что-то в каждой строке

АНТОЛОГИЯ - РАССЕЧЕНИЯ - 2

-Провалы. Переключенья. Вспышки-

"Радость - и когда все рушится".

Мы похожи на радиоприемники - стоит чуть повернуть ручку, и мы уже на другой станции.

Часть 1. Чистилище.

Открыл глаза,

Но движется все, режет.

Я есть,-

Пускай дано быть брызгами на лобовом стекле

неведомой машины,

И незнакомые доселе руки вот сжимают колесо руля,-

Спокоен я.

Я в горле мясорубки

Зачем-то полной жидкостью зеленой

(о, спокойствием ночным?).

И вот - потоки от верчения рукой,

Низвергнутые, все еще зеленые,

Пытающиеся разобщиться в своем хаосе полета

И зацепиться за те клейкие воздушные пласты,

Что служат здесь, наверное, тягучею печалью,

Которую придется преодолевать.

Я завтракаю снежной и вот-вот из сна воспрявшей далью.

И робко растворяет меня в своем чреве мать.

Распределитель новичков,

И относительные старожилы - дети -

Снуют мимо упавших, на земле сидящих вновь прибывших,

Что лишь пассивно продирают сонные глаза,

Упершихся руками неуклюже в землю,

Которая здесь более черна.

И у детей тех будто палочки в руках,

На них как будто золотые звезды,

И вроде бы они те звезды поедают -

Подносят их к губам,

Но каждый раз в момент последний забывают откусить или лизнуть -

Наверное, так нужно здесь.

Печально

Я, наверное, смотрю на все

И несомненно понимаю уже что-то - пепельную суть -

Несоответствия, закономерности,

Что проявляются хрустально как на последнем негативе,

Значит, также и здесь смогу подать надежды я,

Но...

Тягостный провал,

Холодное кипение в вертящемся по стрелке часовой винте

Воздушном в целостной среде металла,

Окислился что на границе видимости, расщепленной кое-где.

Танцующая обнаженная седая незнакомка с умными глазами

Вот регулирует движение на этом перекрестке.

Полутьма,

Мягкий тлеющий настил.

Кусты стекла, растекающиеся в горизонталь при брошенном на них взгляде,

Растут под уличными бордюрами,

Задержка взгляда.

Отведение взгляда -

И эти кусты уже упираются под ребра.

Город поворотов, город временных параллелей.

Множественность демонстрируемых повсюду пупков -

Все показывают центры себя с улыбкой, задирая пока что чистые рубахи,

Я закрываю слезящиеся глаза -

Будто от урагана, хотя его нет и приблизительно.

Вечный, растекающийся как белок в воде коричневый фон.

Подземелье

Молоко разлито под ногами,

Кто-то пятится в кромешные потемки,

Кто-то - общая синхронность,

Голова-Сатурн, но кольца вокруг сразу слились в кокон,

Тишина... удаление... окаменение...

Ты отслаиваешься от атмосферы прохлады,

Но кольца оказались ватными и тут же загорелись,

Голова горит -

Точкой в холоде всеобщего...

Провокации.

Тут же очнулся, тут же собрался,

И проходящий мимо мальчик

Уж как-то сразу же внимание привлек,

Он нес ведро,

И показались из него разнообразные -

И в первое мгновенье будто живые - руки.

Рук полное ведро. В кисельной жиже будто.

В тот же момент вдруг мальчик предложил стакан компота.

Резкое недоумение.

-Какого?

-...

-Нет. Спасибо, нет.

Вот он уже стоит в дверном проеме,

И опрокинулось ведро во вспышках факелов,

И руки расскользились по немому каменистому настилу.

И каждая по-своему столь индивидуальна -

В лежанья положениях, в застывшем символизме пальцев

и костей изломах,

Также в цвете кожи, кольцах на перстах, мозолях,

волосинках и ногтей оттенках,

Грязи, что под ними (если есть).

И, может быть, закономерность есть в той хаотичности,

Сопутствовала что

моментам отрубленья каждой.

Разнообразие - в местах их отчленения от тел -

Где есть то гладкий относительно срез бурый,

То месиво, висящие пурпура лоскуты

И мертвых мышц торчащие листы,

И с кровью все - то робко в венах притаившейся

И не решающейся выйти,

То язычками мелкими собравшейся,

Комочками пристроившейся

по краям сосудов

кремово-пунцовых,

Смеющейся во вспышках редких света

над зрителем - случайным и немым.

Костей торчащих белизна -

То аккуратно спиленных,

То сломанных или одним ударом

Или давлением минутным-часовым.

И острые углы, и впадины, и трещины, что по краям,

Что выступают из дубеющего мяса.

Пейзаж ночной, пурпурный и ненастный.

Сок мертвой ткани очень хочет испариться

И в бронхи липкие мои попасть,

Смешаться с кровью, омывает их что, и

До каждой клетки донестись и задержаться там,

И через время опять нежной кровью смыться,

На выход понестись,

При этом так оставить что-то навсегда во мне,

Что будет памятью навязчивой играть,

Неведомо потом откуда взявшейся во мне,

Но вот ответ (откуда грусть-печаль всегда берется).

И перекопана дорога мыслей сразу же,

Растягивается соленая резина мрачных взглядов,

в мысли переходят что,

Скребется слабый жук-рогач о жесть зрачков, рожденный в мозге.

Уж сладко лесть отваги спит, калачиком свернувшись, и

Отваливается глухая стружка вся

от холодка безумного по телу

И канитель, и мишура.

А руки мертвечины хотят вырвать твои бронхи,

Себе пустить их на перчатки -

О, весь мертвеющий здесь эгоизм.

Способна смерть лишь на такое-

Купить и гладить синюю рубашку прямо на тебе,

Сначала обласкав карманы на груди,

Потом, вползая в рукава,

Расширив поры кожи,

Пальцы запустив туда, о да,

Давить и трогать что захочешь -

Вернее то, что сами захотят,

Впускать в тебя свой трупный яд

И завладеть тобою изнутри,

Заставить превратиться в полукамень -

Чтоб мертвое средь жизни представлять,

Присутствовать во вражеском парламенте,

Влияние свое там более распространять -

Закон вещей.

Проигрывают здесь лишь чуть утратившие маленький здоровый смысл,

Купившиеся на подачки и обман,

Сосредоточившиеся в их - в кажущейся всей серьезности -

незримых бедах,

Закрывшие отвыкшие смотреть глаза в ту редкую секунду бури.

Мзда мрака мною в случае любом будет взята,

Я разворачиваюсь, и мое лицо - где был затылок только что,

Но всхлип, услышанный в мозгах,

Притягивает следующий шаг -

обратно.

Вот мальчик тот стоит в дверном проеме уж,

И пистолет стоит застывший у виска,

И палец на крючке,

Натужный, чистый (кажется) далекий взгляд

Сквозь все.

Я отвернулся и пошел.

И... выстрел... развернулся снова сразу,

Переступив чрез труп, вошел в дверной проем,

Там чуть светлее вроде бы.

"Наверное, расстроился из-за сбежавших рук,

Хотя и так здесь солнца не бывает..."

Расследованье бесполезно.

Обматываю ритуальной тканью я себя -

Всего, всего, всего, всего.

Верчусь, взлетаю, вдавливаюсь в суть

И, оглянувшись, вижу чьих-то дней седых ручьи,

летучих (и в полете каменеющих) мышей,

разбухших до размера неба.

Оркестр играет в местном жути генераторе-театре,

Паденье люстры, взмах ненастный дирижерской палочкой глухой,

Что разрывает воздуха кумач.

Драконьи головы - через манишки,

Но вот волна огромная смывает весь оркестр,

Ворвалась сквозь галерку и идет, давя все на пути.

Я в толще той воды,

И вот чернилом наполняется она -

Сначала понемногу, веселясь,

Потом сгущая мрячно все присутствие свое.

Я снежною ногой-струей ступаю в новую слепую тишину.

Обкакались ночные слабенькие звезды,

Которые - лишь в разуме ночном.

Подкостный гром

И трещины навязчивой колышащейся погремушки.

Улыбки полудня, котрого все ждут,

Живущого в сознанье старом - времени отсчете,

Сидят лишь в слабом и наивном до лукавости воображенье.

Вздрагивающая тишина.

Вигляд прямо в глаза,

Точнее туда, где они должны быть,

Игра мышц,

Пот в отблесках,

Подлинность сталкивающихся вспышек,

Танец между гигантских зубов,

Обрывки десен висят, очевидно, от былого хохота праздных часов,

Ты в сонном танго их расталкиваешь с силой.

Передвижение до мрачной, свободно рассекающейся прозрачности.

Горящие холодной похотью бусы на шее

схватили за осторожность -

То способ убежать от гнетущего давления,

осознать сам страстный порыв.

И губка на бедрах твоих,

И влага сквозь нее.

И ветры сквозь ресницы,

И сопла источают жар прекрасный,

И сон ручья внутри твердит:

"Гори красивым полуднем,

Орехом, одиноко что стоит

На праздничном холме,

Поддевкой безобидной

Из ванны бесконечности -

Лежащего в ней оттененности следа

И робким огрызанием оттуда иногда".

Я знаю срез, обкусанный конец былого огурца,

Несдержанность конца

Казавшегося вечным блага.

Вот грязь натуры,

Вот же здорово! Кораблик хрупкий бьется о причал -

швартовки нет как нет,

И как же неминуемо придется все-таки

Поверить естеству,

Влекущему на смерть беспечности мазки.

О блажь наивная в сетях запутавшихся разгильдяев,

Нарвавшихся на волнорез, возвысившихся мыслью вечно бдящих о себе

в грядущей полутьме.

Запутались в навозе "злом" пульвелизаторы надежд,

ничем не подкрепленных изнутри.

Огромный занавес висит,

И маленькая точка, что растет на нем, - то ты,

лишенный всех обид.

Росток. Вид снизу.

Он с сердцевиной зелени, рожденный в черноте.

Сгорающая дрожь.

Соитие земли с запасом всех питательных веществ

в надежной умной оболочке.

Движений скрытых возникающие точки.

Лебяжий пух стремленья прорасти,

Он твердо знает - может только сам себя спасти.

Истома под желаньями стать чем-то надземным,

Своей дорогою пойти - к другим, таким же, к ним.

Червяк при встрече пропустил его вперед.

А на земле же оболочка - лед...

Но что-то все-таки зовет, и он растет.

Двигаясь между углов.

Шелесты прожгли перепонки барабанные,

Утесы остались вечерними клише в глазах,

Вечные перелеты сквозь жалюзи -

То с подогревом, то с охлажденьем.

Твоей температуре пока не дают быть в доминации.

Плутовство.

Сочится грязь

Из-под век, набухших в снах.

Все похоже на стоны чаек.

Лязганье гонений -

Кажущихся и реальных,

Течений, что вокруг.

Слиплось все, скрылось правдой все.

Инцидент.

И вот стою я на очерченном своим же взглядом островке,

Я в комнате с одним окном,

Мы в комнате с одним окном,

Мы в одной комнате с тобою оказались.

Тебя одной так мало мне -

Вот здесь я это понимаю.

Ты как живущая предчувствуешь такое,

Надеяться же хочешь на удачливый исход

И будто подсознательно развязку выбираешь странную (казалось бы),

Ты думаешь теперь, что выход есть -

Ты начинаешь размножаться как амеба -

Делиться срочно на аналогичные тебе куски,

Ты корчишься и корчишься, улыбку все же не теряя.

И шея, ребра, и бока

Топорщиться вот начинают некрасиво,

И рвется плоть, и набухает.

Твоя улыбка кажется мне уж неуместной здесь -

Заискивающая и безысходная по сути.

Разламываешься, раскладываешься ты вдруг -

Как перочинный нож,

И платье красное разлазится по швам,

И жидкость-сукровица вот уж по ногам твоим струится.

Тебе же будто все равно,

Тебя уж две (ага!),

Забота аж двойная около меня,

Ты думаешь - достаточно такого,

Но я все больше хмурюсь и кривлюсь,

И голову клоню от тех твоих поглаживания порывов.

Но вот топорщатся бока двоих тебя,

И скоро-скоро - вот тебя четыре,

И все вы гладите меня - навязчиво, с заботой, умиленьем.

Я снова хмурюсь - ты с улыбкой - вас уж восемь,

Однако комнатка мала,

И, понимая все-таки меня,

Пожертвовать решила ты собой,

И некоторые, что из тебя, не переставая размножаться,

Выпрыгивать в окошко начали -

Куда идет наш мир?

И улыбаешься все больше и храбрее - сияешь ты от найденного выхода такого,

И приглушенный свет залил вдруг все.

Ты оккупируешь так мир,

Однако очевидно то, что жизнь диктует равные законы -

и даже в разных ее закоулках.

Подземный театр.

Что за пьеса?

Ветра нет,

Дергают за лямки чувств,

Очередь пришла всем головы рубить -

Похоже на Шекспира,

Но действующие все лица - апельсины (!?)

Или похожие на них живые существа.

Они молчат, молчат, молчат,

Передвигаясь максимум на дюйм то вниз, то вверх -

Как будто дребезжанье.

Картинки - телепатия - мелькают в разуме моем

Как бронза, что горит в золе,

Обрывистые блики застывают и читаются глазами,

Обширно представленье их.

Я требую омлета с пастою томатной

Усилием, что создано давлением внутри.

И вектор пожеланья выбран верно - вот омлет,

Он на подносе прилетел.

Еда в театре - стоит посмотреть - театр,

Я понял - тоже я участник,

Быть может, это зоопарк,

Быть может, я горю, не понимая, что горю, вокруг костер,

И пламя - все, что есть.

Дым валит из-под рампы здесь,

Но тут же застывает, подушками топорщится-лежит.

Все бросились на них,

Резвятся, веселятся.

Но концентрирую я взгляд - кто все?

То неопознанные существа.

И вместе с ними я.

Предбанник рая, ада, сон?

Я созерцаю лишь виденья,

Не отягощен (чем-либо).

Воспоминания.

Я целую тепло, а впоследствии жар,

Я на кончике ноготка большого пальчика твоей ноги -

С самого начала.

Приглушенная накаленность меж воротником и шеей у тебя,

И радуга волос - от близости к глазам,

Лоснящийся чуть нос (уж точно от загара),

Стареющие брови,

Невыразительный и строгий, но улыбающийся позволительно мне рот,

Гораздо старше ты меня,

Но здесь граничащее с уваженьем возбужденье.

Ты как шкатулка дорогая -

Стоит смахнуть лишь пыль...

Как вожделение учительницей в школе -

Нет... - способ повзрослеть -

Для взрослого уже и так -

Скорее занять свою нишу.

Палящее спокойствие в поддерживающей холод пудре на щеках.

Горит ночник,

И осень скрыта,

Желтеющие тени все ложатся на кровать.

Ты книга, что читается в осеннем гамаке.

О, осень золотит подбровное пространство,

И взгляды золотые даришь ты,

Я сырость снизу сразу ощущаю, что кипит.

Усталость былая.

Разбившиеся чаши взгляда, паденье,

Прорезавшаяся миндалевидность полых ощущений,

Намокшая от старого безделья новая возможность деятельности.

Зовущая песня окаймляет, но приводит лишь ко сну.

Деревья слабо улыбаются корой,

Хохот хмеля прыгает в ушах.

Я паруса порвал и, всматриваясь в даль,

На весла и не нажимаю,

Сижу как на рыбалке,

И река стальная.

Я пылаю.

Смуглые страсти,

Сложные снасти,

Ворох побед,

Ярости след.

Степень подвоха,

Строгости "охи",

Шатка кровать,

Не промолчать!

Я пылаю в каждом вздохе,

В ревностном переполохе.

Я горю - под кожей дым,

Хорошо быть молодым!

Я верчусь в своем царенье

И волнующем паренье,

Поразмыслить нету сил,

Я бы всех сейчас любил!

Слоновьи уши все накрыли вдруг,

Под ними интереса нет,

Ах, хочется оставить след

свой молодой и здесь,

Но только здесь его не будет видно совершенно -

Ведь здесь нас заставляют всех взрослеть,

Час - за минуту... либо миг. Прозреть...

Мнимая воля. Включая и выключая свет.

Я бреду по пустынному холодеющему пляжу.

Одинокие камешки торчат из песка.

Слабая поступь уже ни на что не претендующего моря.

Серость с желтизной.

Тускнеющий засыпающий хрусталь.

Броня неба.

Круги на мокром песке.

Разводы отступивших холодных волн.

Водоросли истлели.

Я на белом теплоходе во вспышках лета.

Розовые индийские одежды на небе.

Я нашел древний, становящийся черным гвоздь

И пытаюсь найти, куда его вбить,

Но кругом лишь свет и небо.

Обветренность на террасе дождливого окончания лета.

Санта-Клаусы вошли строем из-за границы взгляда.

Я читаю книгу,

Я вырываю и дарю ветру прочитанные страницы,

Ураган срывает белые одежды.

Брызги солнца.

Я звоню тебе -

Я звоню всем -

Я звоню тебе.

Можно обделаться без надобности одобрения себя в окружающем.

Я врезаю белые квадраты в гладь столов с яствами.

Гуляние прозрачных пузырей вокруг.

Я размазываю горсти малины по рту,

Я с расстояния трогаю коробки звучащего,

Я листаю все фотоальбомы,

Я на ковре-часах,

Я в профиль и анфас.

Листья дарят зелень мне,

Воздух дарит скольжение скорости.

У меня нет совести,

Здесь незачем ее иметь.

Мне только нравятся твои пятки,

Мне только нравится кожа твоих пяток.

Фехтование в желтой воде,

Кратеры на дне.

Выбритые круги - среди травы солнечных холмов.

Безвредный лишай выползает с моря на сушу - на холмы,

И я бегаю по нему.

Пустые носки идут по улице-палубе,

Сладкая впитывающая все губка надвигается с усладой.

Обгладывание прохладных сладких обломков.

Заплыв - тебя мягко несет по нежной глади,

Ноги утонули в кисельном полу.

Ветер кричит альбатросами.

Золотая стружка на пурпурном фоне.

Неопасный оскал щуки.

Подводные цветы распустились,

Я иду нюхать их, падая с корабля, переворачиваясь в воздухе,

Перемещаюсь легко и вишу,

Приятно задыхаясь в замерших в полете брызгах.

Лето под склизким покровом - под дном - на отмели - под ногами.

Порыв навстречу катящемуся водному шару,

И я сушу свои движения,

Я чешу полностью обсохший нос среди пожара воды,

Я чувствую обсыхающие щеки,

Я шевелю застывающими бровями -

Иней, и океан во льду,

Огромные снежинки перекатываются,

Я - ледяной столб,

Лыжники, объезжая меня, едут с горы,

что вот-вот была на берегу барханом, однако выросла,

Песок в ней слипся, и был притянут Луной во время отлива.

Запятые - в холодных движениях.

Я одеваю мягкие наушники -

Прирученная шерсть холода,

И моль колкого мороза тут же.

Я пробиваю насквозь замерзшие двери океана,

Короткие измены льдинок-мотыльков.

Приветы - во все сонно открывающиеся глаза.

Жизнь. Мокрая зимняя ночь.

Загадочный след на пыли

Под бликом заглянувшего сюда светильника,

Его убрали, и тут же -

Барельеф сгущающейся невидимости.

Отпечатки лап когда-то жившего здесь факела.

Яркое небо над неоновостью зелени,

Шеренги синхронных глотателей шпаг,

Живой объем, очередь в грезы,

Лавандовые мужчины,

Фиалковые женщины -

Шуршат телесами.

Хрупкая кружевная изящность,

На самом деле вычурность.

Прозрачность также пастельна, день темнеет.

Тонкий ненавязчивый запах мужских гормонов -

Бережное веянье пота повисло на воздушном карнизе.

Черные кубики со стуком закапывают собой тебя.

Золотая дрожь.

Тонущие корабли.

Оранжевые доспехи мягкого рыцаря.

Одни сказали, что ветер разбросал звуки,

Другие, что ветер заглушил все.

Я целую сначала линию жизни на твоей руке,

Потом линию сердца,

Потом пальчики,

Потом линию ума.

Солнце застряло в твоих волосах и, улыбаясь, не хочет оттуда выходить.

Мы окольцованы огромным желтым полозом.

Удивленные черточки на твоих сосках.

Тушь каменеет на ресницах.

Мы делим большие бумажки,

Мы делим семимильное одеяло.

Ты с криком взлетаешь в кадр неба.

Первый выстрел - в упор,

Первый выстрел - в тебя.

Ступени - колени

Приклонившихся перед тобой.

Ветер светом обугливает поверхность ушей.

Единственное, что окружает - лес -

Он делает свою паркетную карьеру -

Для того, чтоб мы скользили.

Взрывающиеся алмазы,

Свинцовые небесные жердяи решили похудеть,

И мы умываемся небом,

Шаманы вырывающегося сердца,

Продутого ветром, рисуют стеклянные танцы.

Падающие ягоды крыжовника,

Мы наполняем их инертным газом,

И они взлетают ввысь под наш радостный смех.

Висящая на губах слюна становится янтарем.

Угловатая шляпа вдруг накрыла берег моря,

Синяя футболка черезчур оголила область около подмышек,

Намазан крем около воротника.

Прибарахлившаяся природа.

Любили девы мчащиеся метеоры.

Изменяющийся вид носа при покачивании головой,

Движения глазами -

Вниз - косо вверх,

Я вижу скрытые ландшафты и дома,

Я перепрыгиваю с одной ноги на другую.

Посыпанные черной пылью враги на кранах башенных

Спускают плиты, чтоб застелить глаза.

Высохшая бычья кровь вместо неба,

Тромбы мыслей.

Крошащееся само по себе печенье.

Витающий сообразно мнимой фигуре галстук

в зеленую, мельтешащую полоску,

И пробковый шлем над ним.

Фарфоровые фигурки в тире,

Меня хотят туда же водрузить,

Но нет...

Черные кольца на вате.

Причастие.

Шоколадные стулья под красным бархатом,

Я, сев на них, сладко падаю, проваливаюсь в теплый подвал,

Руки которого, измазанные бабушкиным вареньем,

Подхватывают с бережностью.

Съедобная мочалка, сахарная палочка,

Скользящие по полу усы.

Схождение по вечной голой выносливой гнущейся конструкции.

Вид на землю с падающего метеорита -

На фоне синевы.

Описание тихо набухающего ужаса.

Нереальные гигантские дома с окнами-раструбами.

Аналогию происходящего соскоблили с поверхности коллективного понимания.

Представления тычков правды - в мелодии коры деревьев алой ночи.

Стекающая желтизна по черной коже,

Спиральный удав - переход в горящий обод двери черного сквозняка.

Синий глоток

Под взглядом-касанием серебряных червей.

Разделение под кожей, на коже - на правильность и неправильность.

Штурвал - в торжествующей шее.

Уход от жидкой обездвиженности.

Сиреневый угол, обугленный - прямо на глазах.

Прилаженная к низу головы, исторгающая горделивость бородка.

Расстрел сморщенной рубашки.

Действие правой щекой,

И у кого-то вспыхнуло в глубине души.

Влажное полотенце расстелено для похода -

Влажное шоссе -

Зеркало жадного взгляда.

Сброшенные с высоты телеса.

Живые любят формы.

Канделябры, выкидывание безобидных струй из носа.

Плечистые мешающие.

Кружева окантовывают пластилиновую явь.

Соединение двоих крепким шнуром,

Отсутствие сил разорвать его,

Наличие чувства неуютности.

Повязка медсестры,

Громкое приближение лопаты,

Желтые скафандры,

Затянутые на макушке головы опытной бечевой.

Самые, самые, самые...

Снежинки на рукавах - как знаки иерархического различия.

Мир жидкого солнца,

Распускание - не рук - этих рукавов.

Передача прав, благодарность, слезы...

Пластиковая весна.

Я на реке.

Весна, но ее запаха нет.

Я вижу плоскость реки. Лежу на животе.

Нос в растущей молодой траве.

Вдруг появляется резиновый утенок.

Желтый.

Кувшинка уколола его глаз.

Я - мальчик - с игрушечным красивым кораблем бегу к реке.

Я мну, перебираю сандалиями чуть жесткий лесной настил.

Я делаю улыбку в сторону солнца.

Этот рисунок сделан на черном холсте.

Я бегу к реке, в руках сменная одежда,

Я бегу впервые в этом году купаться в ее нарисованных волнах.

Я бегу к реке.

Перебирание ворсинок под шляпой-котелком

Рука на струнах -

Перебои в раздражении.

Отказы в силках - решающихся на что-то.

Редкая челка над важным взглядом.

Перчатка из рыбьей шкуры - на чешущейся руке.

Легкое табу на дерганье общего звука.

Падающие лезвием вниз ножи.

Я удивленно смотрю,

Но везде - внутренняя тишина скрученного цилиндра,

Вмещающего этот мир.

Прогуливающиеся вертикальные линии.

Мельтешащие кисти рук мешают видеть,

Свободно висящие клоки слепоты.

Я выбираю билет на планер - очередной яд.

Облака.

За полярным кругом.

Я... что-то в сокосодержащем отсеке апельсина.

Часть 2. Поворот от отражения. Солнце разделилось на две части. Я - он - я...

Солнце разделилось на две части.

Я - он - я...

Одна - вот здесь, другая где-то есть.

Спросила первая: "Зачем другая?"

"Посмотрим... ..."

Круги волос разложены на лбу.

И комната сера.

И галстук свеж - казалось бы - со сна.

Гул восклицает - чем-то уж прошедшим - изредка.

Малиновый мой взгляд,

И бережные (его?) дни.

Я.

Брус масла на ночной поверхности, столь гладкой,

Холодной, но при этом раскаляющей, на ней покоится что все,

Столь плотной, что немая гравитация над ней в сто раз сильней привычной.

Висящий парафина кус в живом белке яичном.

Мои чувства.

Мочалка легкая, пропитанная дивным, скорым к чудному воспламенению эфиром.

Ивовый компромисс.

Пожизненный желейный розовый каприз.

Мы.

Кувыркание на головах толпы,

Витание между флюгерами старого города,

Восходы, омывающие гигантский лоб.

Он.

Жаркое колесо медленно небольно наехало.

Правильная поступь кавалерии.

Справедливое вхождение лезвия.

Он здесь.

Крадется, неотрывно глядя щелями окаменевших глаз.

Голографический гепард,

Из пластика трещотка-шерсть.

Тужайшие узлы на всем, на что ложится взгляд.

Прохлада.

Лед.

Он пятится, закручивается, рукавами закрывая оба глаза, будто от света...

Будто от света... будто от света...

Перекувыркнувшийся день.

Слои бочечного заполнения влажным теплом.

Я в белой комнате потемок.

И свет далеких ожиданий.

Неоновые беруши - в ушах гудящего ночного города.

Фосфорный кастет на его руке,

Улыбка акулы,

Кольца силы вокруг шеи со вздувшимися жилами.

Радужная шляпа.

Он идет где-то в сумерках,

И витрины отсвечивают его ходьбу.

А он - в мыслях вроде бы,

не замечает все внимательные взгляды множества гламур-красоток,

Откуда сразу множество такое?

Но... вот вдруг взял за руку он одну, повел,

Она так сразу и не начала сопротивляться,

А только глупо улыбалась и была довольна.

Отель и полумрак,

Из душа вышел он.

И гнутая кровати спинка.

Она же ожидает в незаконченном и томном обороте.

Он напряженную ее перевернул,

Формально будто превозмог ее - на самом деле мнимое сопротивленье.

Она вот распростерла груди, выгнув тело, подбородок вытянув.

К себе ее привлек.

Античные колонны уперлись в небо Олимпии.

Красочный отлет от вертящегося точильного диска.

Соприкосновение со сталью, что только накалилась.

Точка за окном - мексиканский ансамбль,

И точка эта приближается, принося пестрые звуки,

все громче и громче,

Проступающие между зрачками и веками - исчезающие - появляющиеся

видения белых гирлянд на чьих-то коричневых шеях.

Прорвавшиеся звуки проезжающих мимо машин слиплись с кусочками этого конфети.

Неожиданное серое спокойствие распахнутого окна -

В ее открытых глазах.

Кончилось все,

Засыпалось невесомой свинцовой пылью.

Смотрящий на теплый мыльный кусок,

Висящий перед лицом.

И колокольчики звенят над плечами.

Ввинчиваешься в мягкую липкую землю,

Расползаешься по земле улиткой

Под начинающим извержение вулканом.

Зеленая халва тлеет на темном языке.

Странные дети в старомодных, кажется, запыленных камзолах,

Стоят и смотрят глазами - черными хрустальными чашами.

Щека вот из-за косяка двери.

Бегу, ногами двери вышибая

И на ходу их закрывая за собой -

Преграды временные создавая.

Но пистолеты вот в обеих уж руках,

Я разворачиваюсь тут же и бегу обратно.

Он чувствовал (?), он знал (?).

Он где-то через комнаты уже четыре,

Стреляю через двери с рук обеих я,

Бегу, ломая все преграды на ходу -

Все медленнее, я иду -

Вплоть до остановки, руки опустив.

Его не слышно.

Замедление всего.

Нет сил,

О, что-то измотало -

В битве с ним -

Одним - с собой - одним.

Сидящий в движущихся тенях,

Стелящихся по земле как плющ.

Тяжесть. Выдавливается разжиженный мозг.

Золотые шарики бьются о живой хризолит дневного торжества.

Любимые цветы преподносятся со всех сторон,

И бешенные ноты-изотопы...

Изгибы, колкости, гремящие объявления.

Премьера взгляда моего.

И одежда - лохмотья тяжелой черноты.

Стадности погрешность - датчик в уголке взгляда.

Я пересохшими губами подбираю крошки затхлой жары

И круг черчу из красноты

На забытья полу

Вокруг светильника, роняющего свет сырой.

Кошмар уклоняется при фокусировании взгляда на нем.

Я собираю фосфорицирующие грибы,

Я начинаю окрылять свои мысли,

Я отдышусь едва ли в полусне,

Я окуну в бывалость ноги,

Я покрошу штиль голых сосен,

Я отберу светильник у сваливающегося в пропасть дня.

Потерянные волосы судеб летают здесь осенней паутиной.

Судьбы здесь нет, а может есть,

И я ищу ее в карманах.

И обслюнявлен палец,

Листающий страницы слезящейся потерянной памяти,

Потом я ветер им ищу,

Чтоб что-то вышло хоть -

Однако тщетно все.

Тыл вороных надежд.

Страх огненных одежд.

Он откупорил желтую бутылку

И притих.

Глотки.

Неотразим.

Издергалась услада

(востребованная так часто).

Гром также временно притих.

Слез он не знал.

Он отхлебнул еще и затянулся сигаретой,

Второй раз отхлебнул -

Он будет вечно жить.

Соединенье в коликах с живой водой,

Что все же льется с потолка -

То будто сок гроздей,

хватаются в полете что

- в запретном винограднике - на малой высоте.

И сок стекает по рукам,

И руки вдруг становятся прозрачными, чужими (будто),

"Да у меня таких не может быть"...

Он смотрит вдаль

И гладит чье-то сердце, что оказалось рядом вдруг,-

так нежно,

И из огня бросает шпаги чрез плечо.

Он видит все как будто из-под кожи у креветки,

Обломанные ветки -

вечной духа непогоды -

Дают нагрузку на хребет, торчащий из спины -

Как динозавра гребень. Синевы

Предательская суть -

Кто ждет хотя бы лишь чуть-чуть

От огурцов семян железной твердости?

Все видят заданные фильмы.

Боязнь за чистоту ковров.

Сон.

Горные вершины.

Мало кислорода.

Дымка. Томный сон Земли.

Природа.

Горы в пригоршни бери

И лети свободной птицей

В даль, где Солнце спать ложится,-

Отдалясь от талых сводов,

Индевеющих разводов,

Всех непроходящих мук.

"Белых ландышей ты дух".

"Белых ландышей я дух?"

Изнывающий испуг,

Что живет в прохладном теле,

Затаился как-то вдруг -

Ждет отмашку-пробужденье,

Чтоб начать движенья круг

По костям очередной.

Сон реальный, будь со мной.

Изнывающий испуг

Враз взял пробковые лица

За основу моих мыслей -

Лица мерзнущих глубин -

Ледяных тусклых седин.

И у монстров есть причуды,

Понял, что из ниоткуда

Брызги вялости подземной,

Заунывности хвалебной,

Переливы грез невзрачных,

И затишье в песнях мрачных.

Барельефы в подземелье

Чешут щеки - "о, веселье!",

В бубен бьет грымза кривая,

От конвульсий подвывая

В такт гнилому переливу

Всхлипов в грязной истерие.

Черви трутся о ботинки,

Возбужденные поминки

Той свободы, что лишь снилась,

Но совсем не появилась.

Псы подземные блюют -

Охранять уж что им тут? -

В воздух темный и прозрачный,

В ветер, слабый и невзрачный.

Москиты стали гудеть шмелями.

Середина женщины.

Примирены золотые ключи

И ворота большой горы.

Лебяжий пух и падающие белые пласты,

В гуденье затемненные мосты

В далекий берег океана.

И осень, я иду

По мертвой и зовущей тишине.

Дыра в небесном потолке,

И слишком затемненное стекло над ней -

Не видно то, что интереснее всего.

Капусту наслоившегося праздного объема -

вот уж же чего -

Я разбираю медленно в кромешной темноте.

Он отряхнул молчащий снег с плечей

И медленно ступил на сонное подножие холма.

Шотландия, здесь бой грядет

Сегодня.

Ветры лгут -

Нет своевременных причуд

У ветра, приблудился что среди холмов,

Запомнить нужно очередность слов,

Что шепчет он.

А поросль звонких вереска кустов

Всегда была помощницей загадке верных битв.

Кто победителя судил хоть раз?

Все видели героя - больше никого - сейчас,

Все позабыли, что нечестна была битва,

Первый был удар исподтишка,

И пальцами - в глаза,

И после гонга роковой удар был.

И кто победил -

тот партизан, кто проиграл - тот террорист.

Убогий человечий свист

Уж очень скоро приутихнет,

И враз придут те, созерцали что, в капкан такой совсем нехитрый,

Забыв, что было пять минут назад.

Вино содержит в себе воду, только маленькую спирта часть,

Что делает вино вином -

Плевать на воду же.

Потом?..

Плевать и на потом.

Как хорошо, что битва будет в тех местах,

Успею созерцать их красоту,

И разделяющийся стих

Мне будет компасом немым,

Ведущим в простоту.

Под вечер будет разложенье мыслимых

Извитых явных пробуждений,

Я пыл в золе умыл, иду -

И утопился в бережной и скачущей судьбе.

Да будет все, да будут все!

-Изыйди, прах, ведущий прочь,

Я истерзался в эту ночь,

Я каверзный отвар варил,

И пил

Его

Я день за днем.

И ничего

Того нет,

свято что сегодня здесь -

я бог...

Я ничего не мог не знать,

Продрог

в своем желанье прорасти.

Меня, досуг глухой, прости.

Я мерил власть

Своим локтем,

Я совершенствовался сном,

И вот я здесь...

Зрители: -Все есть при нем,

Что может помешать, казалось бы?..

Прохлада ожиданья давит нос,

Межперьевого запаха прогноз

Летящих тяжким камнем птиц

В заутреннюю и сырую пропасть напряженья.

Стоим как скалы друг напротив друга.

Сны разрыхлены.

И горечь меж зубов.

И радостный натужный зов

Идущих строем дней-минут.

Столбы разбросаны повсюду -

Идолы все ждут.

Открывшиеся двери для гостей

Во влажную прогрессию костей.

Кумиров около костров зажженных ждут,

Где начерталось место боя.

"Жена была. Жена была?

Я не могу сегодня, стал земным,

Реальным для кого-то в тишине - глухим.

И места нет того в душе,

Я заразился, заразился вот уже".

И мы уходим с места прочь.

Я изъясняюсь отрешенно

Перед швейцарами в отелях в эту ночь,

Зачем - никто не может и понять,

Но мне же нужно поболтать,

Заполнить брешь того, что не сбылось,

И напряжение осталось.

Оттепель не та,

И ветки на прогулке - по лицу.

Унынье сладких, на зубах что лопаются,

комплиментов самому себе постылых.

Могло быть так.

В летающих болотных сапогах -

Скрещением мечей цветных,

Что вырезаны из фрагментов вечереющего неба.

Агрессия уже во мне,

И судьбы - в перетоках внутренних цепей.

Проколы дней,

Мерцания огней,

И горестен воспламененный неба лик,

И в кислоте язык,

Что о субординации совсем забыл,

Он делит судьбоносный пыл

С кромешными теперь мозгами.

Я понял, понял, понял - да -

Мы обменялись образцами

Направленности дум огней,

Я изнываю от соплей -

Эмоций черных, что со мной?

Повсюду гной, я становлюсь ним - незаметно для себя -

Но ведь едины мы - всегда.

Кто он, кто я?

Свершится что при равноденствии весеннем?

Черные кубы быстро обветриваются.

И перестают существовать -

Как будто из песка.

Рождаются прямо на глазах

Гигантские плоды клюквы,

Они подлетают прямо к зрачкам,

Еще увеличиваются

И, лопаясь, заставляют тебя в слепоте чувствовать,

Что воздух - клюквенная пропасть,

Ты летишь,

Пробивая плоскости - и волны, зыбь по ним -

Слоящихся морей, что друг на друге -

Холодных и горячих, ледяняых,

Похожих друг на друга, но столь разных.

Я - как сорняк, растущий гейзером в том чуде.

Он видит в синем цвете ночь,

Я вижу день в предутреннем тумане.

Он в кулаке хранит гранитную хлопушку,

И миллиарды девственных пружинок в каждом атоме моем.

И шарики железные летят как пули рядом,

И в той же скорости, что нас несет.

И космоса чернеет портмоне,

И розовая даль застряла в грозной тишине.

Небо превращается в двадцатипятицентовики,

И они начинают падать в широко открытые глаза.

Утюг пригладил черепаший нос осенний,

И все бегут просторами бесплодных прерий.

Грудь окаймлена

витками всей помятости сожженной.

Твердый дождь -

Немного отрешенный.

Часть 3. Перекусываемый пробужденьем среди своего сна (сюр - приз).

Я - бумажка между слепящими волосяными спицами светильников неба -

Звезды капают, изливаются на голову,

И их расплавленный базальт, что попадает тут же в ноздри, вот исторгает бряцающую живую тину.

Кастрюлеобразные гетры потеют величиной протезов театральных гвоздей,

Вишни в шпателях пастельного слуха - только что размороженные пилы из пианино.

Вечером кошки испаряются ради затвердения чаем каштанового протуберанца.

Фен докторского плевка зацепил крючком швейную машинку,

И все унеслись есть пончики - к эстраде браконьерства плешивых линз.

Опасность - в готовящемся черепашьем супе

(Когда мясо черепахи варится в ее же крови, а чаном служит ее панцирь).

Прозрачные голубые и иные стекла разъезжаются предо мной,

Разъедая понимание факта смерти карандашной сердцевины бросивших опрометчивый вызов.

Нос с горбинкой дергается над смеющимися губами,

Звука нет.

Галстук затягивается от хлопка по плечу,

Неловкие усы, стесняясь, схватили капельки молока.

Маленькая сумочка, что застенчиво и со стыдом прячется между боком и локтем,

Так мозолит глаза.

Сомкнутые, колышущиеся как холодец плечи.

Окно крестом перечеркнуло свет.

Светильник и быльца дивана качаются -

Мы будто уплываем,

И тени - словно шляпы в диалоге.

Ртуть в воздухе почернела в скорости мелькания вокруг,

Мало широты обзора.

Коты-копилки лопнули от смеха в буквальном смысле.

Артерия вечности треснула,

И горячая кровь сиюминутной необходимости заливает все.

Бегу сквозь заросли драконовых деревьев в алом зареве,

И только жесткий шелест,

Гранитные плиты с неба.

Я - сгусток скользкий на границе тьмы.

Каченье бусинок, сорвавшихся с ожерелья силы,

Волоченье в поворотах - тяжелое и быстрое.

Обоз оттененного гигантского вопроса.

Горы смородины давятся огромным чавкающим эхом -

Ногами беспощадными, что в грубых сапогах.

Безликий и ужасный калорифер

Ожоги оставляет на девственных щеках.

Смеркается в глазах.

Спицы торчат между сосулек,

И ветер оттепели заставляет все звучать,

Пьяный выдох в кишащую комарами слепую молочную ночь.

Тошнота среди невидимых в темноте тигровых полос,

Притаилось западное опасение -

Исподлобья - идущее от небес, края которых невозможно ощутить -

массивное, каменеющее, желтое на запах.

Колыхание чудес затаения в хрустальном сосуде, что черным орошен.

Ночной горшок наполнился золой,

И хвойная отвага где-то тоже рыщет здесь.

Полет фольги - то здесь, то там, иногда.

Убегаю вдоль воображаемых дорог, что совпадают с нарисованными кем-то.

Ветви ивы обмакнулись в молоко,

И сваливается пена черная с верхушек ссохшихся деревьев,

Что на ходу цепляю я.

И град внутри сосудов кровеносных,

Лень падающих листьев, скрючившихся от лесных пожаров.

Но смазки густота пленит,

И опускаются от слизи руки,-

Улитка ползет по лязга пористой коре,

И семена арахиса - в дыхательных путях.

И чехарда - у огненных людей.

Деревья изгибаются, ветвями входят в землю.

И отрешенье белое увлажнено в ночи.

Прохлада между пальцев ног.

Жуки вдавились в грунт,

И сок из них вокруг,

И липнут ступни, каменеет все.

А листья жалобно зовут тли липкость.

Пластинка лопается как раз среди веселой песни.

И арьегард живых теней

Тревожит сон застывших змей.

Везде занозы, будто ты купался в бревнах,

И бочки со смолой - в каченье на тебя,

Речами гневными пытаешься остановить их.

Плесень здесь всех обжигает прикосновеньями своими,

И сквозь ожоги смелость проступает.

Ты лижешь кислый нож, в прилипших муравьях,

Стоишь с червями в яме - по колено,

Гром гоняет всех летающих существ -

Как клочья черные газет, давно сгорели что.

Вот раздаются крики сонных, только что разбуженных тюленей,

Писк грязных соболей.

Стреляет яд из орхидей, всех ослепляя тут же, да.

Бокалов трепет на подносе.

Забыл, забыл какое-то я слово,

И силюсь вспомнить то средь блеклого сухого урагана.

Что был всегда,

Но все пригнулось,

Боль - пред лбом медузой растеклась.

И алые шары соединяются,

И видимые контуры слипаются,

Звон увеличивает все внутри -

Под куполом у колокола дня,

Но... бежевость вокруг.

Часть 2.

Я в черном развевающемся на ветру плаще

Бью капли теплого дождя щелчками.

Среди серьезности морозной -

Я растопил зиму вокруг себя,

Повиснув в воздухе под париком

Парадного воздушного входа в рай хрустальный.

И очевидно, что преследование заставляет размышлять

О невесомых и приятных завитках внезапности,

Щекочущих нервозно нервы ломкие,- о, облачные перья.

Открыл бутылку припасенных аргументов - и вокруг шипенье,

Будто газы вырвались - те знойные и оголтелые в движеньях джины,

Уверенность чуть проглянула вздутьем розовым.

Шипит младая удаль в воздухе морозном,

Хомут небрежно так наброшен на рога

В заснеженном и полусонном свете зимней ночи,

И губы ночи той живут,

Ведь ямочки щек дня так далеко,

И плечи вечности подергиваются чуть.

Полозья желтые нависли.

Кольцами киты сдавили голову мою,

А размышления исходят

Прозрачным паром средь всего,

И шепот неба окружает.

Одного

Хочу средь этой кутерьмы -

Подольше ощущать оцепененье мозга,

Предчувствуя величие услады, подкралась что извне.

Железные шипы среди травы зеленой - и прогалина растет.

Прохожие седые контурами выдают себя,

Их тени - по ногам, и почва шелестит

Проснувшимися жесткими кишащими червями.

Спиралью волосы плывут - как под водой в верченье монотонном,

Стремится все к пупырышку, что в центре освещен - там все,

Я тоже - махами вокруг себя - лечу туда

Среди шаров воздушных с лямками из кожи,

Что вырезаны в суете из спин чуть странных праведников, живших ранее везде,

Но больше нет как таковых их - вспоминанья только - в чем же смысл?

Все начинает осыпаться на меня, уже я в центре этой паутины,

Все вверх дном - перевернулось вдруг,

Вокруг лишь сдержанный испуг,

Сгрудившийся в нервущиеся пузыри -

Как хорошо - но холодно немного,

На разноцветные таблетки рассыпаюсь я.

Застыли, встали ленты органические цвета серебра.

Нашивки на щеках,

И кажется, не будет уж утра -

Недаром алые шарфы обвили черные и гладкие столбы,

Уходят что в слепую бездну.

Тихие псалмы

звучат.

И близок он. И бездна тоже близко.

Он поправил галстук, он в смокинге,

Он делает шаги по каменной мостовой -

Он раскачивает огромную ногу, ставит ее, потом другую...

И фикусы вырастают за ним -

Быстро становясь с малых большими, огромными.

Он раскачивает огромную юлу.

Уши живут в трепещущей прохладе,

Руль понимания делает кольцами все порывы,

Скальпы чьих-то неудач собраны в карманах,

Он одевает их как варежки на руки,

А потом наматывает сверху раскаленные велосипедные цепи,

В них воплотились чувства полдня все - что максимально уплотнен,

Живет единственно в этом моменте.

Вдруг вернулся снег,

Вдруг блеснула невыразительная промозглость,

Я понял, она и раньше трогала меня своими костяшками.

Долгожданная (однако нервная) прохлада, приносящая отрезвление.

Я чувствую ответственность за прошедшую нарезку вечерних томатов.

Бой.

Он выстрелил в спину.

Я прокрутился вокруг горизонтального розового луча

И скрылся в складках огромной темно-серой накидки,

Которую создал-соткал из всей, вокруг что была, пыли,

Уменьшился, исчез, сокрылся от фатальных вспышек магния.

Лишь кислород и сера.

Похоже все на матримониальные сырые танцы.

Взгляд будто бы сквозь витражи.

И - временное прятанье в полутемном ведре.

Мазь стен яркого полусна втирается в щеки.

Бюстгальтер слепой натуги лопнул,

И груди ночи колышутся тьмой.

Я бью барабанной палочкой в темно-синюю бумагу -

Обертку мятного ватного вечера.

Волосы приглушенных звуков падают на плечи округляющегося забвения.

Рифленые стержни расталкивающихся порывов во мне -

При виде плазмы между нами.

Я тонкий меч японский взял обеими руками

И сделал шаг навстречу.

Вдруг в голове она - не к месту -

Я в постели,

Сжимаю всю в объятиях ее.

Она в индийском одеянье,

Музыка - ее.

Кругом дымятся палочки туманным ароматом,

И струны пальцами невидимыми теребятся,

И кнут завис то ли над ней, а то ли надо мной,

То кнут, что нежно гладит плоть -

Услады сгусток мягкий и воздушный,

Он возвещает томного начало света в тишине -

Из бархата живого,

Бархат тот уже в нашей среде,

Я чувствую его в ее груди,

Я чувствую его везде...

Собака ночи лижет кожу

Полночным языком.

Нефритовые ставни солнца ждут

Благоуханное вхожденье

В мир утренний, сырой и затаенный,

И циркуль страсти все блуждает в сосредоточенье том живом -

Ненастный, неуемный.

Он тоже пьет из водопадов,

Он множество вокруг себя собрал,

Он топит лед в груди,

Он стебли взял дождей

И дует, дует в эти трубы,

Тлетворные и злые паузы прогнав.

Пластины взглядов - друг на друге,

И осень нижнее белье сняла,

И греет локти между ног,

Теперь она его всецело до конца.

Ночные фонари

Родили блеск, что в лужах. Хлеб

Ночного жара подгорел,

В печи - дыханьем крошечных иллюзий.

Корка единенья - вся в пике твердости своей.

Клубится ласковый туман -

Настолько ласковый, насколько то возможно для него.

Переливающаяся волнами изумрудная стена

Позволяет выходить на ее поверхность пузырям,

Несущим аромат роз бархатистых.

И клоун взглядов общих шутки говорит,

И все хотят смеяться.

Он же убеждает молча - делать что.

И все так точно происходит

Как в тех желаньях грунтовых, что с ним.

Он - черный дирижер

Оркестра, что расположился под гигантской ракушкой

загадок мягких - рядом с ним.

Он взглядом заставляет голубей в полете застывать -

И получается премилая открытка -

Кружащиеся голуби - в песочной темноте -

И белый цвет в загадке проступает - кое-где.

Откусывает он от картины этой сладкий мрамор,

Прищурив один глаз - как кот, что рыбу поедает -

И с улыбкой на устах -

Поправил он подтяжки на штанах

И отошел от декораций тех застывших,

Кровь из них течет,

И окружающие аплодируют ему -

Он взглядом направляет их движенья -

Как того хотел -

Улыбка еще шире на его лице.

Набиты зрители того углями тлеющими,

Рады все -

Та вакханалия - его.

Избыток ведь цинизма - тоже ничего.

Я птичку в небо голубое отпустил

И дую в синюю гармонику губную,

Я нос свой удлинил - крючком

И профиль демонстрирую здесь всем

Гармонию рисую.

На ленты я порезал забытье

И наслаждаюсь каждой лентою отдельно в синеве.

И плесень как горчица лезет сквозь сиянье северное неба,

И ржавчина на бедрах - сквозь бинты - так, кое-где,

А чернота - сквозь сердолик зрачков - на моих слезах в полусне.

Скромность сидит на ступеньках далекой лестницы-стремянки

Где-то между острыми фигурами внутри головы.

Я опираюсь на флагшток сарказма кружащегося розовыми хлопьями сумбура.

Поцелуи под сомбреро опасений грозовых туч, что пройдут вдали.

А испаряющийся свет говорит заикающимся речитативом.

Капли на стакане будущего восхода.

Лучи расширяются трубами, поворачивают и рисуют прямоугольные коммуникации.

Круиз падающих - как на качелях - утренних прохладных звезд.

Не обойти долг взгляда на солнце сквозь лупу.

Сильный последний удар о стенку моего аквариума.

Пот загорается в испаренье.

Человеческое безумие в беге по кругу.

Живые котлеты в тарелках вокруг.

Розы на фоне пунцового неба пожирают флаги, подернутые "гусиной кожей".

Камни трепещут и сияют.

Свет в бубенцах в темной комнате - среди белесого нагноения

забредших сюда сквозь щель под дверью обмылков соседнего праздника.

Сами по себе возникающие впадины в теплом пластилине смыкающихся сводов.

Слышен звук раскрывающейся окружающей всеобщей спичечной коробки -

Возможен пожар.

Она.

Он заливает в ее рот жидкость энергии -

С нее, с нее, с нее, с нее - опять же!

Пьет огромными глотками позже сам ее зарю,

Расчесывает локоны ее,

На ней он мчится по дороге,

Она - его, его, его.

Он может так.

Она так смотрит на меня

И розу на рубашке теребит ночной.

На шее - от меня кулон,

Я трогаю его глазами синевы - пока что озорной.

И розовое все вокруг,

Слюна течет по стенам комнаты -

Причастной ко всему как будто вдруг.

Увы...

Я отражаюсь в чем-то столь холодном и блестящем.

Филин вот закрыл глаза.

Пружина-страсть величия так грозно сматывается, скрипит.

И перемигиванье глаз толпы, слоится что в возвратном хаосе своем - халвой прогорклой.

Он изучает линии ее ступней,

Сняв ее туфли - прямо за столом - прилюдно, но...

Непонимания вокруг совсем и нет, все как бы идеально,

Все торжественно-зеркально.

Кто-то попросил у него бритву -

Резко оглянулся он -

Тот перерезал себе горло бритвой, что возникла тут же.

Синий и спокойный, струящий сок затишья бар.

"О, перекрой же воду, Зевс, что разрисован как тотем!

Она струей прохладной бьет

из глиняных ушей тех созданных удобных персонажей".

Он в торт кулон, что только снял с нее, спокойно уронил

И попросил прочь унести его -

Употребил чтоб кто-то его тут же -

Подавился, сразу же в конвульсиях упал с набитым ртом,

Остался так лежать.

А бар спокойствием гудит.

И торт другой уж принесли,

Он - в черном фраке, бабочке, шелках

Рубашки - падает плашмя в тот торт

И ест его, будто не может быть иначе -

Он просто открывает рот, глотает сладкие куски

И продвигается все дальше в этом поглощенье.

И мало же ему -

Он дверь открыл,

Что рядом оказалась вдруг -

И комната полна бизе - до потолка,

И он туда вошел - туфлей сначала, а потом всем телом и устами - ест,

Не видно уж его - он пожирает

Комнату суфле.

А полумрак вокруг спокойствие рисует.

Своими заняты делами все вокруг.

Одной рукой я тихо набираю

Свежее послание,

При этом клавиши без букв,-

Однако он поймет,

И на экране, что напротив, трафарет застыл,

Он сводит к одному все мысли - ...

И за ушами завитушки черные - о - еще больше завернулись,

Ближе становлюсь к нему,

Готовлю в перстне яд -

Рукопожатье может быть.

И почему-то сплющиваются зрачки.

Я кейс открыл - и шахматы мои ожили там -

Выходят тоже в мир делать свою игру - против него. "Идите же!"

Гигантские торпеды-бриллианты выпущены в реки молока-какао,

Что, может, будет пить когда-то он.

А реки те стремятся в бездны океан,

Где встретимся и мы.

Нож над улыбкой,

Чаши под глазами,

Веточки сирени около висков.

Взрываются все пуговицы снов.

И корни пальм остывшей вечности увязли в смрадном запахе навоза

издевательств над собой.

Разбрызгиваю я вокруг варенье слез больных и гной,

И в телефонном справочнике имена зачеркиваю все -

Кроме него-меня.

Я барабан кручу,

И лотерея револьвера - вся моя.

Сгущаю краски разума дождей.

Лицо мое на бежевой футболке, что на мне, на нем, на ней.

И плюшевый медведь, друг детства, что ожил,

Мой собеседник одинокий в этой мгле -

Упал без сил.

Он карусель зафрахтовал,

Катается на ней весь день,

И негатив - весь мир, его преподнесенье,

И комары, что подлетают, прочь летят,

Учуяв его дух.

Он в рукава крапленые колоды заправляет,

Подзорная труба в левом глазу,

Живые бусы - на груди - из скорпионов.

Опрятность дымки около висков.

Доносится заказанная кем-то песня для него,

Он ест

Суп цвета нежной-нежной крови,

Мясные цельные куски с него

Взлетают, зависают, движутся в орбитах

Вокруг его - теперь прозрачной - головы,

Глазами он за всем следит,

И мысли все его видны - и все они как черви -

О пище они все - и пища вертится как раз вокруг,

Главнее пищи что?

Настрой.

И тушится сигара блеклой ночи,

Будет бой дневной.

Пеленки я свои стираю

В дождях, со всех сторон идут что,

Небо сверху, снизу, сбоку - в комнате,

Где гравитация скрестила направленья взаперти.

Он отпустил поводья, кони и не думают

Менять такт бега своего,

И колесница будто пламя.

Кружево

Задетых лезвиями грусти мыслей.

Он опускает веки солнца. "Нет,

Здесь ночью станет день - хотя бы внешне, как возможно это".

Измазано все грязи сумерек руками,

И испражнилась грязная заря на всех,

Он вечер спичкою вчера поджег,

И возгорелись сразу же дожди неона -

в брызгах серебра теперь здесь все.

Тюрьма полей тюльпанов красных тоже -

под сводами ненастья, что готовится к истерике отважной.

А соль все разъедает бренные тела томящихся в земле.

Он прямо с кожей волосы сдирает с пальцев тишины,

Что посинели от такой судьбы.

...Однако мир горит как летний лес...

Бумажки увлечений он прокалывает чьих-то,

Ломает мачты кораблей, входящих в порт слепых удач,

Жилет расстегивает у надежды веселиться кое-как

И вытирает ноги о тряпицу силы подземелий дум.

Он вынул душу пули и свою туда вложил,

Ведь яд - его душа, а пуля для противника его единственного, о...

Ведь более никто не может помешать

Оценивать себя бескрайне идеальным,

Не чувствовать желанья оглянуться в забытье.

Яд сладок тот на первый вкус,

И многие то ощутили - будто мухи ленту липкую в обмане.

В матрац он жизни силы погрузил

И спит.

Он может спать все время и при этой битве.

Вива, вива - драме!

Лимит исчерпан.

Дрожь.

Запал -

Горит он полдня солнцем в недрах глаз.

Я вышел в полымя сейчас,

И кожа плавится в огне

Моя.

Душою чувствую его,

И ворон с неба прилетел,

Всего

Я этого давно хотел,

И вот - судьба

Цепляет вонь разящую

Воспрявшего

Сырого пробужденья.

О, сладостность единства жил в руках.

И переливы слов в ушах на разных языках.

О, величавый панцирь черепахи, что накрыл,-

Дабы не отвлекало ничего.

Пунцовая роса разлук с былыми крайностями чувств.

Он здесь.

Я быстро вспомнил вдруг

Его одеколон,

И нож летит во тьму -

Что почему-то окружает среди дня,

И только нас -

Раскруткой в тишину -

Он вдруг углом стоит,

И степь за ним -

Такая желтая и ждущая дождя -

Горит -

Столь обреченно, обреченно.

Я знаю лишь одно -

Ночное небо разгорячено,

И облака становятся дневными призраками - все

Без тела и мертвы, и каменеют против всех физических законов,

Края их начинают осыпаться вдруг,

И в камнепаде том, и в воздухе печальном

Бьемся на мечах,

И небо стало зеркалом хрустальным, злым,

Мы встали друг напротив друга,

Смотрим взглядом, уж единым -

Все кружится,

Кто-то вдруг из нас пропал.

Что было?

День горит, и не было ненастья. Пенье птиц.

Я ухожу в клин металлической реки,

Подергивая черными плечами, перьями на них,

Будто усталость отгоняя,

Хотя ее не может быть вообще.

Волшебный сдвиг.

Часть 4. Восточный рай.

В древности воинам востока давали понимание рая, в который те попадут, если будут безгранично служить своему властителю. Перед этим воинам под чутким надзором визирей ненавязчиво давали употребить наркотические, психотропные, возбуждающие средства, сразу же им предоставляли самых разнообразных красивых и обольстительных женщин, всевозможные яства - без ограничения. При малейших проблесках в этом состоянии воинам ненавязчиво доносили, что так - в раю для тех, кто безраздельно верен своему господину, потом их снова и снова вводили в такие состояния, напоминая в просветах о единственном пути попадения в этот рай.

Ее коленки окутаны розовым пухом,

Пахнущим мягкими цветами.

Ты шелк, я бархат.

Лески рвутся,

Смолы тянутся.

Лучи света рисуют желтой краской на нас

Свои имена.

Прозрачная пастила.

Звездный свет кружится в движении всего

Вокруг вертящихся нас.

Махровая прохлада.

Объятия свежего вакуума

Приятно и мгновенно нежно высасывают все лишнее -

Через сопли, слюну и пот.

Комната блестящего кафеля,

Я блюю, блюю во все стороны,

Я блюю зефиром с тортами, колой, фисташками, сахарной пудрой, яблоками,

Веерами, напильниками, галстуками-бабочками, снежным воском.

Красные зерна икринок, я в каждой из них.

Тумбы самой-самой вечерней свежести,

Морковный сироп,

Катящиеся трюфеля,

Щекочущая сахарная борода -

Что тянется из далекой бесконечности,

Освежающий стул.

Иней.

Шары.

Утертость.

Твой язык одновременно всюду.

Ты - сок полдня.

Я купаюсь, купаюсь, купаюсь

В окружающем, созданном тобой.

И уж вечер взопрел,

Ночь свежеет к утру,

Бриллианты полдня дарятся, дарятся -

Я не удивляюсь оттенкам света из окна.

Я хочу стать щелочью в кислоте,

Я хочу есть твои персики, созданные из прохлады,

Блуждая в зарослях чистотела,

Круша его стебли,

Обволакиваясь белой чуткой отравой.

Я оборачиваюсь, и этот взгляд застывает в янтаре.

Горн лежит на знамени,

Становящемся медленно смолой вишневой.

Я на перинах, я забросан атласом,

Мягкий холод, заходящий из окна, заползает под одеяла,

Я пойду гулять с ним по улицам сырым.

Мы выйдем сквозь окно, откуда он и пришел.

А осень поздняя листву заставила размякнуть под ногами,

И лужи между бугорками льда,

Ступаю остроносыми ботинками на них.

И воздух свеж.

Я буду так ходить всегда -

Раздатчиком осенних снов я завербуюсь,

И каскою зеленой буду капельки дождя ловить,

Отсеивая их от примесей-снежинок -

И жаждущим в пустыне раздавать

Рукой длиною в миллионы километров.

Я натираюсь льдом,

Я влажные газеты мну -

Соединяю все события, что в них, в одно.

Я позволяю звуку падающих бревен сладостности раздаваться,

И кошки разбежались под ногами -

Серо-дымчатый, какой-то куртуазный поток,

И стал уж окончательно он дымом,

Кудряшки туч набухли в близкой тьме,

И голос сиплый медленно читает по слогам стихи,

И сталь блестит на дне луж под ногами,

И грязный пух соседствует с сумятицей ночной.

Я огромный среди башен

Лежу.

Ты - из-под дождя.

Твое лицо,

Твои губы - мокрые.

Я обсушу тебя собой -

Сушка гигантов.

Ты зашла в мир солнечного света.

В прозрачном платьице из паутины

Из открытой двери без четких очертаний,

Что в небе появилась мира моего.

Мы приближаемся к берегам,

Узлы на линиях которых развязываются

Подергиваниями земли - будто плечами.

Ручьи трепещутся в моих руках.

Бумаги шелест неба над запрокинутым лицом -

Нехолодный туман застенчиво обматывает лицо.

Мягко разбивающиеся гипсовые теремки -

О замерзшую воду в бассейне -

Замерзшую во время их полета.

Потрескалась земля,

А в трещинах вдруг появляется красная вода,

Оранжевые неострые скорлупки лезут из-под гноя этого, что под ногами.

Ветер выдергивает подставки

Из-под тонких просителей, прилипших и к моим ногам,

Я, играя, тоже чувствую "опасность" и хохочу,

Упираюсь внешне неловко в днище пустого горшка,

Он начинает расползаться по полу,

И я уж мягко по паркету скольжу.

Красные надписи в белизне воздуха,

Я собираюсь слизывать их, не брезгуя жаркой терпкостью, -

будто в голоде.

Но вечный мед на губах,

Платья без мешающих рукавов,

Лес куриных хохолков -

По щиколотку - за горизонт - какой удобный лес - бежать.

Разрывание матовых ароматных пленок,

Я в сером наилегчайшем капюшоне

Иду навстречу радующему ветру,

Несет что роз прозрачных лепестки,

И те задерживаются-плилипают к телу.

В радости затруднения дыханья

Я будто бы прижат к стене из пастилы,

И принимает в объятия меня пузырь торнадо,

Я - гриб, вертящийся в мыслях воздуха,

И свежая пыль танцует трубой,

Изменяя постоянно виденье вокруг.

Нос вечности принюхивается над горизонтом.

Я вижу - земляника растет среди мухоморов,

И в верченье - зеленая трава - фон всего.

Притяженье разноцветной скользкости,

Я падаю в ту красноту,

Я не вытираю красные кусочки с лица,

Я ложкой ем переливающийся пудинг,

Уже лежу в уютной конуре.

Мытье ног в тазике голубой воды -

Горном озере,

Я черное чудище, сливающееся с темнотой,

Расчесываю свои темно-зеленые космы.

Глаза горят во тьме,

Вой на Луну.

Окольцовывание себя тут же застывающим дымом

Разжигаемых вокруг себя костров.

Рокот близких горнов.

Изгибающееся окружающее,

Из носа начинает идти пар.

Паралич травинок внимания во вращающемся перманентном понедельнике.

Пыльца уходящих звездопадов

Опадает золотом на густые волосы на плечах.

Все двери закрываются наглухо.

Сыр притворной тревоги давно переварен желудком.

Сок хрустящих недоделок - на небе - как капли на снегу.

Величественные грозы материализовались в сыр

- заставляющих - как бы играя - пригнуться - метеоритов.

Разговоры в умывальнике под моим лицом в омовении.

Ячейки затаенных фаз похоти ночи прошли окончательную инвентаризацию

И собраны в аккуратные пирамиды.

Золотые ежи гуляют по осторожной глади

С лунной поволокой.

Колючий кустарник всосался дюнами.

Кувырканья гусеницы на холодном предутреннем листе.

Линия.

Часть 5. Слияние.

На яркой террасе я абсолютно обнаженный веду с кем-то разговор.

Разговор о любителях музыки, маньяках из северных городов,

Спасении царств бывших одноклассниц.

Я веду разговор, не чувствуя, что собеседник или кто-то еще

Должен предоставлять свои аргументы.

Мне кажется, что он тоже ведет со мной беседу.

Его видно все меньше и меньше -

Яркая песочная желтизна переходит

В обволакивающую-пронизывающую ярчайшую абсолютную белизну,

Беспредельно усиливающую частоту своих колебаний.

Мы с ней наедине, но я вместе со всем.

Меня здесь нет.

Оставить комментарий
Размещен: 02/12/2003, изменен: 01/09/2006. 87k. Статистика.
Поэма: Поэзия

Связаться с программистом сайта.
Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"
Как попасть в этoт список

Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"