Ее кожа - как мрак, игриво притворившийся светом. Она сияет под россыпью звезд и кажется неопытной фантазией.
Мне повезло создать ее с пятой попытки. Труднее всего дались кудри: они должны были выйти совершенными и в гармонии своей превращаться в хаос. Еще подводили глаза: иногда выходили излишне развязные и зовущие, иногда - глупые и какие-то пустые. Огненные искры пришлось собирать по всей округе, но когда зелень ее глаз озарилась светом, я понял, что потратил время не зря. Пальцы ее были изящно музыкальными, изгибы тела поражали нежной завершенностью.
Мне оставалось дать ей голос, но работа не шла.
Ночь смотрела на нас из едва прикрытых прозрачными занавесками окон, заглядывала из погасшего телеэкрана, толкалась о колени голодной кошкой. Мне казалось, что мир - это тонкая ткань с многочисленными прорехами. И, пока ноги мои и руки беспомощно барахтаются по эту сторону реальности, голова властно зафиксирована с той стороны. Взгляд мой, неподконтрольный дремлющему сознанию, скользит сквозь сумрак спящего города, и ему открываются в отталкивающей наготе все человеческие желания и пороки.
До чего мерзкими бывают порой люди. Чтобы строить что-то по образу их и подобию, надо быть извращенцем или сумасшедшим со стажем.
Голос - это самая важная часть эксперимента. Начать с того, что без него кукла остается набором кое-как слепленных генов, навязанных животных инстинктов и противоречивых намерений создателя. Что хуже всего, никогда не известно, что именно может подарить им жизнь. Кто-то часами молится над холодными телами в своих лабораториях, кто-то мажет их свиной и человеческой кровью, кто-то бьет их плетьми и пытает любовью, и, самое смешное, куклы оживали и у них. Но универсального рецепта не существовало, и эксперементаторам каждый раз приходилось изобретать велосипед заново.
Я был против насилия или крови. Мне хотелось поговорить.
- Я, знаешь ли, живу очень странно. Иногда кажется, что каждый день, оставивший меня без увечий, - это кара за преступления, которые я мог бы совершить, но не знал об этой возможности. В каждом из нас есть зачатки гения и безумца, есть основа для худшего из человеческих злодеяний и в равной степени - для высшей формы самопожерствования. Я мог бы быть маньяком, подстерегающим двенадцатилетних девчонок на пути от школы, мог бы быть бессмертным композитором, чья музыка заставляла бы людей забывать о ненависти и боли. Но я - человек, в совершенстве овладевший умением быть никем, и если мое имя когда-нибудь и произнесут, то лишь оговорившись. Я абсолютный ноль, и абсолют мой достоин и восхищения, и порицания. Пожалуй, что именно я более других заслужил сострадание и покой.
Ночь цепляется за бельевые веревки липкими от смолы когтистыми черными пальцами. Там, за завесой реальности, стережет мой шаг какой-то темный бог. Его золотой меч наготове, губы, заросшие серым волосом, хищно раздвигаются, обнажая кривые зубы. Я пришел в этот мир не для того, чтобы выигрывать бои на полях сражений, писать истоические труды или хотя бы зачинать детей. Я пришел сюда, чтобы быть брошенным и убитым, я пришел для того, чтобы в минуту отчаяния мои слезы оживили нечеловеческую белую кожу и глаза, распахнутые в удивлении, надежде и испуге. Мой мрачный страж наготове: он знает, что попытка у меня одна, а душа - ненужная ни единому существу во вселенной - пуста и подвластна его сморщенным ладоням.
Я перебираю ее кудри и плачу от одиночества.
Кукла встает с жесткого ложа с первыми лучами солнца. Потягивается странно гибкими, непривычными человеческому глазу движениями, зевает и заливисто смеется. Ее голос похож на шепот южного ветра, на плеск волн и перебор струн арфы. Она говорит что-то мне, взволнованно и быстро, прижимается к моей рубашке маленькой упругой грудью, касается холодной ладонью щеки.
Я смотрю мимо нее и вижу, как ночь, шипя, всасывается в едва заметные щели реальности. Мой темный бог, щурясь, заносит все выше свой полыхающий меч, и тело мое, беспомощное глупое тело человека, остается пустым.
Я смотрю на куклу устало и разочарованно.
Ее взгляд с миллионами искр влюбленный и непонимающий.