Боль пришла внезапно. Она была везде, во всем теле. Любимый плюшевый мишка вдруг стал враждебным, чужим, топорщился острыми иглами. Яркий солнечный свет ранил глаза, но стоило прикрыть веки - и со всех сторон наползали серые тела, заполняли тяжелой плотью воздух, не давая дышать. Я пыталась оттолкнуть давящую массу, и в ответ в голове вспыхивали багровые взрывы. Взрыв... темнота... краткое просветление... зеленое одеяло...настольная лампа... мамины руки...снова взрыв, скольжение в темную бездну, снова мамины руки... Она укачивает меня и умоляет: "Потерпи, маленькая, бедненькая моя... завтра придет доктор, даст тебе лекарство... ты выздоровеешь... все будет хорошо".
И вдруг откуда-то изнутри, из-под боли и отчаяния, серый ровный голос: "Ничего не будет...".
Боль, беспамятство... занавешенные окна... А вот и докторша, толстая, тетка с черными усиками...чужие недобрые руки, раздражение и равнодушие... От ее холодных прикосновений угасла надежда. Я перестала бороться, тело мое выгнула судорога, началась неудержимая рвота. Докторша, брезгливо отстранившись, сообщила маме: "...Обычное желудочное расстройство... завтра посмотрим...". Хлопнула дверь и снова боль, беспамятство, мамины руки... Но силы кончились, передо мной появилась черная пропасть. Всего миг - и не будет боли, мучений - только полет в темноту. Но мама звала: "Доченька, родненькая, я не тебя не отдам, не отпущу! Доченька, Анечка, не уходи..."
Тогда пропасть превратилась в светящееся озеро. Переливчатая вода поднималась от пальцев ног по телу и тело как будто растворялось в ней. Вот уже нет ног, вот вода поднялась по пояс... по грудь... Вот дошла до подбородка ... остановилась... и схлынула, оставив меня неподвижной и беспомощной.
Потом была больница и слово "полиомиелит", и другой доктор говорил, что самое страшное позади, что Рузвельт тоже был полиомиелитиком и передвигался в кресле. А еще врач добавил, что я чудом осталась жива, очень поздно поставили правильный диагноз, поздно привезли в больницу, и вообще, мамаша, привыкайте к мысли, что ваш ребенок будет инвалидом.
К Рузвельту я еще долго относилась с большой симпатией. Все-таки, товарищ по несчастью, а к тому же я перекрыла его достижения. Пусть он и гордость Америки, но не вылезал из своей каталки, а я после всех массажей, процедур, операций хожу на костылях - вот вам, господин президент! Ну а насчет политики, так это вилами на воде писано, может, живи я в Ваших Штатах - тоже кем-нибудь бы стала сильно выдающимся. Как-никак имею красный диплом Академии Управления, да и с людьми умею ладить. Не зря мама все мое детство твердила: "Анечка, не думай, что тебя пожалеют из-за твоей болезни, кто-то пожалеет, а кто-то и ножку подставит. Лучше будь для друзей солнышком, не жалуйся, не ворчи, несчастных люди не любят ...И пусть все у тебя будет лучше, чем у здоровых. Ты не инвалид!"
Ха, инвалид! Да после всех манипуляций нашей доблестной медицины я такую жизнестойкость приобрела! Где там репейнику и Хаджи-Мурату, вместе взятым... На них новейшие методики излечения последствий полиомиелита не отрабатывали. Они в наших советских лечебницах по два-три месяца в год не лежали. Среди них любящая мама Виктория Павловна Державина антиинвалидную политику не проводила. Четверка по любому предмету - сигнал тревоги, тройка - трагедия, запах валокордина и спрятанное смятение - а вдруг сказываются последствия болезни? С таким стимулом я закончила школу всего с одной четверкой в аттестате.
А уж насчет личной жизни, то это будьте спокойны, недостатка не было, вопреки предсказаниям всех соседушек, которые, жалостливо поджав губы, сулили мне стародевичью судьбу или, в лучшем случае: "Калечку такого же себе найдет, а уж ребеночка-то бы им и не надо..." У, старые индюшки, высший свет нашего поселка, который, сколько я помню, всегда был наполовину деревней, наполовину институтским городком, и неизвестно, какая из половин хуже! У, достопочтенные Валентины Венедиктовны и Капитолины Ильиничны, видели бы вы меня в наших студенческих компаниях! Конечно, с начала вечеринки мои длинноногие подруги в сверхмодных тряпках, одна ярче другой, были в центре внимания и, ежику понятно, что мужская половина не смотрела на худенькую девочку в неизменных темных брюках, ортопедических ботинках и неброской кофточке. Разве что, заметив костыли, с сожалением и удивлением - куда тебя занесло, подбитый воробушек?
А я и не высовывалась, сидела себе в углу и помалкивала: спокойствие и загадочность тоже входили в роль. Бокал шампанского или хорошего сухого, еще бокал, наконец, начиналась застольная беседа, и вот тут-то, исподволь, незаметно, я начинала брать управление в свои руки. Рассказанный к месту тонкий анекдот (других не держим-с!), веселая шутка по точному адресу, цитата из последней повести Стругацких, а там и о модном спектакле поговорим, а когда компания устанет прыгать под музыку и смеяться - вот тут-то и возьмут их в плен летящие строки Марины Цветаевой или хрустальная лирика Ахматовой. И вот уже кто-то заметил мои бархатные темно-карие глаза (у Лермонтова украл, плагиатор!), кто-то бережно подает руку и приглашает на медленный танец, а к концу вечеринки мои шарм и обаяние делают свое дело: я дирижирую весельем, как Поль Мориа оркестром.
И никто не подозревает, что не они - красивые, веселые, сильные - жалеют меня, а с точностью до наоборот, вот эта убогая девица смотрит на них с превосходством и состраданием. Я уже испытала то, что у них впереди - боль, и черный провал, и нечеловеческое отчаяние. Оно, конечно, и у меня впереди тоже, но я-то теперь знаю, что это такое. Я научилась переносить любые муки, в том числе и сердечные, потому что знаю главное - мир прекрасен. Ах, эти краски девичьих нарядов, горьковатый запах французских духов, веселый ритм танцевальных мелодий! Но у меня за душой есть еще и свет бунинского "Чистого понедельника", и яблочно-зеленое небо из "Трех товарищей" Ремарка, и веселое мужество Домбровского, и спокойная крестная свобода Булгакова... Мамино суровое воспитание сделало свое дело - я освоила и взяла на вооружение огромную магию чужого вдохновения. Мой путь - между пропастью небытия и многоцветным миром, и поэтому я могу вытащить из друзей самое лучшее, что есть за душой, благодаря неподдельному интересу к собеседнику. И гаснут, сами того не замечая, длинноногие красавицы в пестром оперении, превращаясь из будущих фотомоделей просто в девчонок. И глаза у них искрятся по-другому. И ребята смотрят на них по-другому. И расходимся по домам с теплотой в душе, без горького осадка, которым почти всегда приходится платить за веселье. И, между прочим, я ухожу не одна, а с покорным и почтительным обожателем..
Глава 2
...Никогда ей не было так плохо. Она серьезно болела в раннем детстве и сохранила смутные воспоминания о горячке, ознобе и большой тревоге, почти панике окружающих. После долгих перешептываний к ней допустили лекаря, в маске, в перчатках. Лекарю, видимо, запретили разговаривать и он жестами показывал, что надо делать для лечения.
Сейчас ей было гораздо хуже, чем тогда, но никто не проявил беспокойства, все словно спрятались. Рядом суетилась только старуха - прислужница, которая уложила ее поудобнее после приступа изнурительной тошноты и, накладывая ей на лоб мокрые прохладные куски ткани, скороговоркой уверяла, что все сейчас пройдет, орлица наша встанет, крылья расправит наша орлица, все будет хорошо...
Но голос внутри нее сказал: "Ничего не будет...". Она знала этот голос, и ледяная игла страха снова шевельнулась в сердце. А потом, заглушая страх, накатила волна невероятного счастья. Священная купальня... Сильные и нежные руки мужчины... Лицо его склоняется к ее лицу... Глаза его, серые с золотыми точками, затененные пушистыми ресницами, вглядываются в ее глаза, и она возносится к великим свиткам созвездий, отдаваясь его требовательным ласкам. Это было и будет. Послезавтра носильщики в черных масках с прорезями для глаз отнесут ее носилки на берег озера и она, неуверенно ступая по острым камням, пойдет под лиственный свод к белым плитам древнего сооружения. Раньше ее сопровождали старухи, раздевали, купали, помогали одеваться. Но их дряблые тела вызывали у нее омерзение, и вот уже год, как она ходила сюда одна. Медленно раздевалась, сама расплетала длинные косы. Радуясь тишине и одиночеству, плескалась в теплой ласковой воде. Лежала на камнях, долго не остывающих после знойного дня. Носильщики, безгласные и безликие тени, ждали ее на значительном удалении. А теперь купальня стала самым безопасным местом для ее счастливой тайны. Форн будет ждать ее там послезавтра, как ждал три дня назад и семь дней назад и еще раньше с того вечера, когда все это началось. Он - чужак, воин, светловолосый и сероглазый, совсем непохожий на мужчин ее народа. Хотя, какие они, люди ее племени? Она никогда не видела вблизи молодых мужчин и женщин. Только старики Учителя - худые лица в глубоких морщинах, черные острые глаза, пегие волосы. Вылитые вороны... Остальные были для нее либо тенями в масках, либо толпой, на которую она даже не поднимала глаз. Это был один из немногих законов Учителей - Лиацея не должна смотреть на простых людей ее народа. Умереть они могут от ее взгляда. Наверное, могут. Но Форн, пришелец из-за южных гор, совсем другой. Очень несерьезно относится он и к Голосу, и к ее силе, а Совет презирает за то, что они всю жизнь своего "оппидума" замкнули на поклонении Лиацее и Голосу.
- Не Совет у Вас, а сборище старух! Вот у нас боги - это боги. Диана - Охотница, Марс - воитель, Венера - богиня любви, живут на Олимпе, сами веселятся, нам помогают.. А главный Бог - это Юпитер. Он - как император, и Солнце, и истина, и власть.. А ты? Спускаешься в пещеру, там ни Солнца, ни правды, колдовство и безобразие одно!
Зря он так говорил, древний светловолосый воин, любовник моей пра-пра-пра, и уж не знаю, сколько еще "пра"- бабушки. Не читал он книг Карлоса Кастанеды и об учении Шри Ауробиндо тоже не слышал. А мне пришлось перерыть кучу литературы, чтобы понять, что со мной происходит и не совсем при этом свихнуться. Так что я теперь на пути воина: все принимаю, мало что понимаю и всерьез ничего не воспринимаю. Голос, так Голос, подумаешь! Он у меня совсем ручной, никаких катаклизмов не предрекает, зато советует - брать или не брать билет на электричку, причем безошибочно. Как-то не послушалась, взяла билет только до Лосиноостровской, а после Лося - контролеры... Слез, соплей и позора мне хватило надолго. И еще - при условии полного душевного покоя - Голос выполняет мои желания. А какие могут быть желания при полном душевном покое? Только интеллектуальные. Духовное общение? Пожалуйста, вот вам, Анна Егоровна, поэт для беседы. Прямо на улице Горького. Картину мира? Пожалуйста, вот вам, Анна Егоровна, смутные ощущения связей между окружающим миром и сознанием. Знала бы побольше, из этих смутных ощущений о-го-го какие открытия можно было бы вытащить! Будь я ученым, цены бы мне теперь не было! Но кому в нынешней России нужны ученые? Все НИИ обрушились, доктора наук с лотка книги продают... Сама видела трогательную картину: седой мужик с умным лицом стоит за прилавком. Подходит к нему личность явно той же породы, но еще более одухотворенная, берет какой-то научный том и хватается за сердце: всю жизнь искал, всю жизнь мечтал, он доктор филологии, ему эта книга для работы нужна, взял бы, да вот цена кусается. А продавец этаким широким жестом - берите даром, я сам - доктор технических наук, берите, не стесняйтесь, я здесь достаточно зарабатываю...
И я зарабатываю так же. Учили меня программированию, теории управления, теории катастроф и еще целой куче теорий, а деньги я получаю, рисуя морозные узоры на металле. Это очень красиво - перистые листья, волшебные снежные сады - хочешь на шкатулке, хочешь - на панно, и делается просто: олово и огонь. А еще безупречная точность и чутье. Научил меня этому в детстве руководитель художественной студии. Мы с ним разные ремесла осваивали: кто - резьбу по дереву, кто - маркетри, кто - сграффито, кто керамику, а мне понравились морозные узоры. Нет, ребята, Россия никогда не погибнет, пока в ней есть такие чудаки, как наш художник Евгений Валерьянович, для студийцев - Лирьяныч. Где его только не носило в юности и в зрелые годы, по каким провинциям он только не мотался! И везде учился. А руки у него были как у волшебника - к чему ни прикоснется - все расцветает. Ну, вот сграффито, например. Поймал он сорванцов за "художественной" росписью подъездов - "Саша любит Катю", "Витек, получишь по рогам" - и далее в том же стиле, привел их в студию, да и показал, какие удивительные вещи можно делать с многослойной штукатуркой - накладывай разноцветные слои, а потом сцарапывай по рисунку. Мальчишки увидели и обалдели. Из студии их потом выгнать было невозможно. А какое панно они в молодежном клубе сотворили - троица наша святая, Коля, Димка и Витек, нигде такого нет. Буйные фантазии на тему Хроник Амбера, сам Роджер Желязны упал бы и не встал.
Тайнам морозных узоров наш Лирьяныч научился в Великом Устюге у последнего тамошнего кудесника. Ремесло тогда умирало, учиться никто не хотел, и старик- мастер с большим удовольствием учил залетного художника, как лудить лист, как его нагревать, как выявлять полученный рисунок. А потом все секреты достались мне. Я научилась чувствовать тончайшую разницу в прикосновении пламенного язычка горелки к металлу, плавно опускать горячий лист в ванночку с водой, осторожно проявлять полученный рисунок кислотой. Сколько было испорчено консервных банок, сколько раз я с отвращением отбрасывала очередной черно-пестрый в пятнах "шедевр"... Но Лирьяныч снова и снова брал горелку и в сотый раз приговаривая: "Серебристого дня многогранник прозвенел о железо оград...", показывал мне, как создаются волшебные сады.
И ведь научил! "Хотя не женское это дело - творить металлом и огнем, но ты у меня уникум, давай, Фиалочка, работай...". Свое прозвище я получила в студии от цепочки ассоциаций: Аня - Анюта - Анютины глазки - фиалки. Все мы там имели секретные имена, благодаря веселым выдумкам Лирьяныча. Так умельца сграффито Витю за гладкие черные волосы и узенькие щелочки глаз звали Сёгун, от японского титула "Великий Полководец, покоряющий варваров". Надо сказать, что Витька свое прозвище честно отрабатывал, варваров покорял, от них же в ответ и получал, и отдыхал мятежною душой только на занятиях студии. А мою подругу Леночку, спеца по деревянной игрушке, Лирьяныч как-то назвал Ночесветкой. Елена, истолковав неизвестное слово в самом обидном для себя смысле, широко раскрыла темно-синие очи и надула пухлые розовые губки.
- За что вы меня так, Евгений Валерьянович?
Лирьяныч улыбнулся - он очень хорошо улыбался, усталое лицо его расправлялось, серые глаза под набрякшими веками становились теплыми и лучистыми, даже стальные зубы не портили удивительной улыбки - и торжественным голосом древнего сказителя произнес:
- Далеко-далеко, в теплых водах Тихого океана по ночному морю шел парусный клипер. Ровное дыхание пассата наполняло тугие паруса. Команда спала. Вахтенные играли в карты. И вдруг рулевой закричал: "Смотрите! Море светится!" Моряки застыли, пораженные величественным зрелищем - волны бескрайнего океана искрились холодным голубоватым светом, а за кормой корабля этот свет был еще ярче, как будто светящая дорога оставалась там, сзади, в морском просторе... Кто плакал, кто молился, кто утверждал, что это к страшной буре, но не осталось равнодушных на палубе. И только много лет спустя ученые узнали, что виной всему маленькая водоросль, ночесветка... Это она, крошечная, преобразила пустынное море. Совсем как ты, малышка. - Лирьяныч ласково сжал Леночкино пухлое плечико. - Смотри, сама от горшка два вершка, а матрешки у тебя - Василисы Прекрасные, так и светятся изнутри...
Кто бы знал, что давние уроки покойного ныне Лирьяныча дадут мне в смутное время верный кусок хлеба. При первых симптомах развала нашего НИИ меня отправили в бессрочный административный отпуск. Кому нужен программист без опыта и на костылях? В командировку не пошлешь, самостоятельной работы не доверишь. Иди, девочка, отдыхай, не мешай взрослым людям заниматься выживанием в джунглях капитализма. И когда я, сидя у мамы на шее, начала погибать от отчаяния и безденежья, Леночка, зарабатывающая расписыванием матрешек, взяла две шкатулки с морозными узорами на вернисаж. На следующий день у меня в руках оказалось пятьсот баксов, а Ночесветка приказала: "Рисуй свои узоры, у иностранцев они идут нарасхват! Нет таких больше на нашем рынке. Приобщай, Фиалочка, зарубежную публику к забытым ремеслам".
Так и приобщаю. Конкуренции нет, это вам не матрешек расписывать, шкатулки идут по хорошей цене, не надо особенно напрягаться, чтобы заработать на приличное существование. Можно, конечно, работать, не разгибаясь, копить на иномарку, на дом, на изысканность в интерьере. Но мама твердо сказала: "Две шкатулки в месяц - и хватит! Это вредное производство, а ты у меня - не Шварценеггер... ".
И тогда мне стало совсем плохо. Ведь ничто не могло сломить - ни операции, ни нагрузки в школе, кружках и в институте, ни скользкая дорога на работу в мой бывший НИИ, ни полуголодное существование...
Но, когда забота о хлебе насущном отошла на второй план и появился вагон свободного времени, тут-то меня и скрутило. Будущего не стало. Морозные узоры до самой старости? Но я просто ремесленник (или ремесленница?) и мимолетная радость от удачно найденной композиции - это не святая страсть художника. Мало мне этого. Круг друзей, где я была заколдованной царевной, распался, рассыпался на уютные семейные кружки. Еще оставалось тепло, но уже не было той ауры, где снова и снова расцветала бы сказка о гадком утенке...
Эта пустота превратилась понемногу в камень, который давил на сердце и тащил, как утопленницу, в темную глубину... Пруд с желтыми кувшинками. Ивы... Тишина... Покой... А там внизу - тяжелая холодная грязь. Тянет и засасывает. И шум листвы превращается в сухое серое бормотание, от которого все на свете тоже становится сухим и серым...
Под такой аккомпанемент я погружалась в депрессию. На поселковых девичниках, хлопнув бокал вина, начинала рыдать, жалеть себя. Доводила подруг до белого каления ( мама права, несчастных люди не любят). Ссорилась. Выпивала еще бокал. Мирилась. И все с тем же камнем шла домой к морозным узорам и маминой тревоге, которая превращалась в панику, стоило ей учуять запах вина от умницы-дочки.
Глава 3
Наверное, только паникой можно объяснить, что мама моя, здравомыслящий экономист, без пяти минут кандидат наук, которая от своего здравомыслия даже "Мастера и Маргариту" не смогла осилить (не понимала, зачем там Воланд и Азазелло, и вся эта подозрительная история с Иешуа Га-Ноцри), моя материалистка-мама потащила меня к экстрасенсу. Если бы не давил сухой серый голос в глубине сознания, я бы со смеху умерла, слушая, как Виктория Павловна пытается объяснить себе и мне, что может быть, какие-нибудь энергетические влияния... ну это же не колдовство, а воздействие на биологическое поле... с точки зрения науки неизвестно, но возможно... Давай сходим, а?
Маленькая квартира экстрасенса, точнее, экстрасенши, пахла табаком и хорошим кофе. В добавление к этим запахам из кухни доносился аромат жаркого со специями. Хозяйка провела нас из тесного полутемного коридора в комнату, усадила в старые потертые кресла и весело сказала:
- Вы тут располагайтесь, а я сейчас... - и убежала на кухню.
Я огляделась. Ну и дом! С полок на нас с мамой смотрели корешки книг. Это были старые книги и было их много. Мне сначала показалось, что кроме книг, здесь больше ничего и нет. Но потом обнаружились другие детали интерьера. На окне буйно зеленели комнатные цветы. С зеркального шкафа спрыгнул полосатый зеленоглазый кот и высокомерно оглядел меня и маму. Не найдя в нас ничего интересного, он не спеша прошествовал на кухню, неся гордо задранный хвост, как флаг великой державы. Хозяйка, видимо, ждала нас - на низком столике стояли три маленькие чашки с блюдцами из прозрачного фарфора и медная турка. Сахарница с отбитой ручкой и крошками сахара по ободку не очень вязалась с изяществом дорогого кофейного сервиза, но вполне вписывалась в атмосферу уютного безалаберного дома. На письменном столе стояли маленький телевизор и компьютер. За стекло верхней книжной полки были засунуты несколько авторских свидетельств и репродукция Сальвадора Дали. Там, за шкафом, наверное, кровать. Не зря наша экстрасенша получила свои авторские свидетельства. На тесной площади однокомнатной хрущевки она умудрилась расположить спальню, гостиную и кабинет - удобно и рационально. Мои наблюдения прервала хозяйка, вылетевшая из кухни с гренками в фаянсовой миске.
"Пушечный снаряд, - подумала я. - Вылитый пушечный снаряд по телосложению и энергии. Только в ковбойке и голубых домашних брюках..."
- А вот и я. Так! Сидят, как в гостях, кофе не пьют. Это, между прочим, оскорбление моих кулинарных талантов. Такой кофе нужно пить горячим, уважаемые дамы.
Мы и вякнуть не успели, как в руках у каждой оказалась тонкая чашка с крепчайшим ароматным кофе. Хозяйка отпила глоток , закурила, подвинула к нам пачку "Явы" и вопросительно уставилась на маму.
- Жалуйтесь, Виктория Павловна.
- Да вот, понимаете, Неля Витальевна, у Анечки проблемы. Такое время, и здоровому трудно... Девочке не хватает общения...
- Мужика девочке не хватает, - сказала Неля Витальевна и весело подмигнула мне. Мама немедленно выпала в осадок, а мне стало легко и спокойно. У пушечного снаряда обнаружились и юмор, и доброжелательность...
- Ну ладно, ладно, - успокоила маму Неля Витальевна. - Сейчас выясним, в чем у вас проблемы.
Она посмотрела на меня внимательным взглядом, в котором не было пронзительности или вопроса, мне даже показалось, что там таилась улыбка, потом встала, подошла ко мне и медленно очертила ладонями контур вокруг моей головы, потом по плечам, вдоль рук и ниже. От движения ее ладоней по телу шла теплая волна и покалывание, и волоски на коже начинали подниматься, как антенны. Экзекуция продолжалась довольно долго в полном молчании, и мама несколько раз пыталась выступить, но, едва открыв рот, почему-то осекалась. Это моя-то мама, которая и на Страшном Суде будет высказывать Господу Богу свои претензии по обустройству Вселенной! Наконец, она не выдержала и, как только Неля Витальевна, все так же молча, вернулась на свой стул, тут же обрушила на нас весь запас сведений по прикладной магии.
- Это ведь порча, как вы думаете? Может быть, свечей восковых купить? Мне говорили, что помогает. А еще заутреню отстоять в Черниговском ските... И надо холодной водой обливаться...
От заутрени и перспективы стояния под ледяным душем меня спасла Неля Витальевна. Она покачала головой и с улыбкой ответила:
- Нет, это не порча. И вообще, кто вашу Анечку обидит, тот три дня не проживет. У нее мощное биополе с особыми свойствами, не знаю, какими, но мне пробиться через него не удалось...
- Ну а откуда тогда болезнь, депрессия, откуда? - горячо воскликнула мама. Она-то всю жизнь считала меня слабым, хрупким созданием, хотя и нагружала, как ломовую лошадь.
- Не знаю, возможно, из прошлого, - Неля Витальевна покрутила в воздухе ладонью и доверительно сказала. - Какая-то старая трагедия. По-моему, накуролесили ваши предки, Виктория Павловна, ни дна им, ни покрышки.
- Карма? - холодно уточнила мама, уязвленная таким предположением.
- Карма, дхарма, инграмма, вон их сколько учений, черт ногу сломит!
Неля Витальевна кивнула на ближнюю полку и у меня зарябило в глазах от незнакомых и полу знакомых имен: Кастанеда, Гурджиев, Успенский, Блаватская, Рерих, "Супраментальная йога"... "Диагностика кармы"...
Потом я прочитала большинство книг с той полки, чего-то не поняла, что-то легло на душу сокровенным знанием, но тогда ух как повеяло оттуда чужим, враждебным, непонятным. Мама тоже это почувствовала, поежилась и спросила:
- Так что же нам делать, Неля Витальевна?
- Не гоните волну, Виктория Павловна. Ничего не надо делать. Какое -то напряжение я сняла, но карму - не могу и не имею права. Ты сама должна, Аня. И справишься ты с этим года за два.
- Но как?! - воскликнули мы с мамой одновременно.
- Не знаю. Как говорят в Гонконге, нужно срочно подождать. Карма есть карма, ее отбывают, как отсидку в тюрьме. И не стоит мотать себе новый срок нарушениями режима. Но если хочешь понять, что там за петрушка, попробуй медитацию. С твоим полем все возможно.
Неля Витальевна протянула мне тонкий журнальчик:
- Вот почитай, с седьмой страницы ...
Провожая нас до дверей и решительно отстранив протянутые мамой деньги, она тихо сказала мне:
- Будут вопросы - приходи. Вместе разберемся. - И, покачав головой, добавила, - Самой интересно. Поле-то какое, а!
По дороге домой мама смущенно молчала, а я пыталась понять, что же произошло... Руки над головой, тепло и покалывание. Это уже было когда-то, в незапамятные времена. Но вспоминать страшно. Мороз по коже.
Статью в журнале я прочитала тем же вечером. Мама тоже решила ознакомиться, но не выдержала и страницы, вернула мне журнал и заявила:
- Ну, понятно, это что-то вроде аутотренинга. Помоги себе сам, как у Леви, - и, минуту помолчав, осторожно спросила, - Анечка, может быть, мы зря туда пошли? Карма, поле какое-то необычное... Чепуха это все, мне кажется.
- Нет, мам, не чепуха... Да ты не думай ничего, посмотрим, что дальше будет.
Я притянула к себе маму, не вставая с кресла, привычно ткнулась лбом в ее худенькое плечо и вдруг почувствовала, нет, даже не почувствовала, а как будто стала ею - бессонная ночь, маленькое горячее тельце ребенка, нежность, тревога, боль, Анечка... родная... я тебя не отдам... не отпущу... Откуда-то пришло острое и ясное понимание - мама спасла меня, вытащила почти из могилы, и я для нее - все та же маленькая беспомощная девочка, умирающая у нее на руках. Не отдаст и не отпустит... И в душе тенькнула какая-то незнакомая струна. По темени пробежал холод. Звонкий гордый голосок произнес: "Да ты знаешь ли, кто я такая?"... Я отстранилась от маминого плеча. Она смотрела на меня сверху вниз как всегда - ласково и озабоченно. Значит, это только мои ощущения. Ну и ну! Аутотренинг и белая магия, туда их в дышло! Но зато депрессии как ни бывало..
- Мам, я немножко поработаю, ладно? Попробую панно доделать.
Мама расцвела. Она знала, что я не бралась за работу уже две недели, все из рук валилось.
- Действуй, ребенок. Только рисунок не проявляй, я завтра сама сделаю.
Деятельная натура госпожи Державиной не позволяла ей смириться с тем, что дитя занимается вредной работой, и она отобрала у меня часть технологического цикла. Теперь резиновые перчатки и кислотные ванночки перекочевали к ней на кухню, а на мою долю осталась только горелка.
- Ой, Виктория Павловна, не даешь ты мне свободы творчества. Как же я узнаю, что получилось, а?
- Ничего, мадам Пикассо, вы рисуйте, я потом, что непонятно, объясню, - переиначила мама Окуджаву.
Выходя из комнаты, она погрозила кому-то пальцем, и пальцу же сообщила:
- Энергетические поля! ... в этом что-то есть!
Глава 4
Неля Витальевна Розен критически осмотрела свою заспанную физиономию в зеркале шкафа - круглые брови, серо-зеленые выпуклые глаза с крохотными рыжими точками, крупный, чуть длинноватый нос, упрямый подбородок. Гусиные лапки морщин... Хорошо хоть седина не так заметна в рыжеватых кудрях. Ох, эти кудри - всю жизнь она завидовала обладательницам прямых тяжелых волос. Вот так откинуть блестящую прядь - по-королевски, еш-твою двадцать! А что делать с вьющимися волосами - только постричь покороче и стать похожей на юного Пушкина. Тот еще комплимент для женщины... Зато профиль почти римский, а если нарисовать стрелки на веках, подкрасить ресницы, тронуть помадой губы и отойти подальше от зеркала - ну да, еще и к теплой стенке поставить...
Неля хмыкнула и отправилась на кухню готовить кофе. Что делать, при пониженном давлении без чашки горячего бодрящего напитка жизнь с утра ей всегда казалась тусклой и беспросветной.
На кой хрен миру и ей самой изобретения, над которыми она азартно трудилась лет десять назад в лаборатории металлофизики? Лаборатории нет, института тоже нет, и деньги приходится зарабатывать, ведя бухгалтерию у двух мелких бизнесменов. Цифры, циркуляры, чиновничий произвол, бандитские крыши...
Однако после двух чашек кофе жизнь показалась более сносной. Прорвемся. Везде люди, со всеми можно договориться - и с чиновниками, и с новыми русскими. Грабительский капитализм - все идет по проторенной дорожке мировой истории... А вот снег за окном падает крупными хлопьями, и ни одна зараза не в силах этого отменить... Величественный покой в природе. Жемчужное небо. Деревья в снегу. Все путем в сказочном королевстве.
Неля любила свой маленький поселок, спрятавшийся в подмосковных лесах - семьдесят километров от Москвы, еще полчаса на автобусе от станции - подальше от столичного муравейника и провинциальных склок.
Два десятка кирпичных четырехэтажных коробок, на скорую руку сляпанных местным стройбатом, магазин, клуб, амбулатория, несколько коттеджей - вот и вся Заря. Да еще бывший институт, когда-то очень серьезный, а теперь похожий на спившегося актера. Еще есть следы былого великолепия, а присмотришься - тлен и разрушение...
Но все равно - сказочное королевство. Воздух - не надышишься. Лес - в двух шагах. Как в деревне, знают все про всех - зато уровень! Почти как в Китежграде... Были здесь в свое время и Кристобали Хунта, и Федоры Киврины. Выбегаллы тоже были, куда без Выбегалл... И понедельник начинался в субботу, и штамп для изготовления ниобиевых сепараторов она с помощью двух молодых энтузиастов выкрадывала на время из цеха опытного производства...
Неля вспомнила вчерашний визит Ани. Из наших времен девочка, настоящая... Как-то вместе возвращались из Москвы. Народу на остановке скопилось - тьма, автобусы, как назло, через час по чайной ложке, штурмовать их при посадке - подготовку спецназа надо иметь... Поймать такси или частника - чистая фантастика, и Неля с Аней с тоской проводили взглядом очередное переполненное средство общественного транспорта, из полузакрытых дверей которого торчали различные части человеческих тел.
- Нет, это невозможно! - сердито сказала Аня, ежась под ледяным порывом ноябрьского ветра.
- Ч-черт-те что, - стуча зубами, подтвердила Неля и испепелила взглядом пустой автобус с табличкой "Заря". - Смотри, стоит, гад, поодаль, ждет, пока толпа наберется... А я уже полтора часа дуба даю... П-пятница! Кто с работы, кто в гости...
- Тогда пойдемте со мной, - приняла решение Аня. - Туда, к автобусу. Надо попросить, чтобы он нам прямо там двери открыл.
Неля с надеждой взглянула на Анечку, впервые заметив ее уверенность и силу. Сгорбленная сутулая фигурка - и гордая посадка точеной головы. Нежные губы - и четкий волевой очерк рта. И теплые карие глаза под прямыми темными бровями... Да только кто увидит эту царственную прелесть? Все смотрят на костыли...
- Не откроет! З-знаю я эту породу, им только бы поиздеваться над людьми. Сделает морду кирпичом, сволочь: "Женщины, куда претесь? Посадка пассажиров вон там"
- Откроет, - спокойно ответила Аня. - Мне всегда открывают.
Они подошли к автобусу. Шофер, темноглазый нахальный парень с узенькой полоской усов над верхней губой, пренебрежительно посмотрел на них сверху вниз из кабины.
"Н-да, худший экземпляр хомо дворникус", - констатировала Неля, вздохнула и направила взор на стоянку такси, где тоже стояла толпа...
Однако, Аню презрительная физиономия водителя не испугала. Она откинула капюшон, отороченный темным мехом и дружелюбно улыбнулась. Здесь не было ветра и снежинки медленно падали на ее поднятое лицо и пушистые ресницы.
- Откройте, пожалуйста двери, - сказала она доверительно. - Там опять народу много, сами понимаете, нам не пробиться.
Сказано это было без тени раздражения и унижения, так, словно девушка пригласила парня в союзники: " Ты ведь видишь, что я на костылях, случись такое с тобой, тоже, наверное несладко было бы?" И хотя вслух ничего больше не прозвучало, лицо шофера дрогнуло, сползла маска надменности, он торопливо кивнул:
- Конечно, садитесь, девчонки, - впустил их в автобус и закрыл двери перед носом подбежавших с остановки нескольких хитромудрых теток, рявкнув с прежней свирепостью: - Сказано, здесь посадки нет!
Аня, наверное, ту поездку давно забыла, а Неля Витальевна сделала зарубку в памяти.
Вообще-то экстрасенсом Неля Розен не была. Какие-то способности, наверное, имелись и, если бы не развал системы, они так бы и остались нереализованными. Но когда любимая работа провалилась в тартарары, наступила оглушительная пустота.
Семью в молодые годы ей создать не удалось. Первая любовь обернулась тривиальной драматической историей, соблазненная и покинутая, черт побери, даже вспоминать не хотелось. В дальнейшем Неля убедилась, что создание семьи, как и строительство карьеры, требует элементарных навыков целеустремленности, хитрости и лицемерия. Двумя последними качествами она в принципе не обладала, а расходовать душевную энергию на такие цели, как муж или кресло руководителя, когда есть металловедение, английский, философия и большой теннис, ну это же смешно...
А и хрен с ней, с любовью. Зато она в полной мере узнала счастье творчества, когда после бессонных ночей, череды экспериментов, серии неудач, вдруг, словно черт из коробочки, выскакивало решение - и было оно таким изящным, таким простым, что казалось странным, почему до этого никто не додумался раньше.
Но всего этого не стало. Тогда она вернулась к самому первому увлечению юности и поступила на факультет психологии гуманитарного института. Три года обучения для лиц с высшим образованием, корочки психотерапевта после защиты диплома и хорошо усвоенные методики борьбы с неуверенностью в себе, депрессией и другими болячками века стрессов и скоростей. С нахальством неофита она тут же применила полученные знания на близких и дальних знакомых. Получилось. У двоих сняла депрессию, вылечила мигрень у подруги, помогла соседу бросить курение. А еще, оторвавшись от электронного микроскопа, она посмотрела на жизнь по-другому. Высокое звездное небо над спящим городком, запах свежескошенной травы, прохладная вода в знойный июльский день - все это волшебным образом равнялось решению сложной математической задачи и восторгу от постижения сложного абзаца гегелевской диалектики, так что другие наслаждения даже в сравнение не шли с этим удивительным счастьем. И уже потом пришла смутная догадка, что за материальным миром стоит что-то еще, величественное и грозное. Это "что-то" являлось ей во сне. Брело рядом во время одиноких прогулок. Давало другие знания и другую силу.
К этому времени у нее появился Шахов, пришел однажды и остался. Когда он по ночам обнимал ее, крепко и ласково, Неля спрашивала себя - неужели это тот человек, которого она искала всю жизнь, и что-то внутри нее отвечало: "Да..."
Глава 5
На следующий день, следуя указаниям методики из журнала, я старательно, с нарастающим отвращением, рассматривала окружающий мир. Ох уж эта моя девичья светелка: рабочий стол, обрезки жести, софа, покрытая мохнатым пледом с семейным изображением пары тигров, шкаф с темными полированными дверцами, стулья, приобретенные мамой на последнем вздохе социализма, ножки у них гнутые, только что заметила, надо же, какой чиппендейл, гарнитур генеральши Поповой. Выцветшие обои с зелено-серебристым геометрическим узором, в углу у потолка кружево паутины, а ведь недавно все обметала! Ремонт пора начинать, вон как краска на дверных косяках поотлетала, пол облупился... Не-ет, надо идти на улицу, а то экстрасенсорный эксперимент закончится генеральной уборкой... А на улице-то - зима, а я ее так ненавижу. Дороги скользкие, костыли разъезжаются, холодно, мерзко, пейзаж унылый, деревья и дома, что тут рассматривать? На снег кто-то мусор выкинул, окурки, зеленая крышка от майонезной банки, а там дальше ковер выбивали, пылищи-то насыпали, варвары! Ну, ладно, будем смотреть на живую природу. Еле живую. Вон как березы съежились от холода, озябшие ветки к стволам подтянули. Спят наши деревья, что им снится зимой, интересно? Может быть, птичий крик, а может быть, дождь, теплый летний дождь, который барабанит по листьям, и крупные капли его разбрызгиваются в мелкую водяную пыль. Вдыхаешь эту прохладную пыль горячей зеленой кожей и медовые соки идут по стволу от корней к самой вершине. А вслед за дождем коснутся листьев теплые пальцы ветра, обольет золотой волной лавина солнечных лучей, и вместе с ними снова придет тайна, многоликая и вечная, записанная древними символами в кольцах ствола, зашифрованная в тревожной гамме осенних запахов, передающая свои сигналы огненной пляской зимнего костра...
... Это было страшное для Избранных время. Лиацея по молодости не понимала предсказаний Голоса, а у Совета волосы дыбом вставали от непонятных и тревожных предзнаменований. День за днем она спускалась в пещеру, ложилась на теплый круг из гладкого желтого камня лицом вниз, руки - в углубления, отшлифованные многовековыми прикосновениями тех, кто до нее слушал деревья и воду, камень и ветер, а главное - Голос. У Совета был перечень вопросов, которые передавались из поколения в поколение, и если невнятный гул другого, непонятного мира наполнял ее сердце тревогой, старики торжественно и неторопливо спрашивали:
- Земля?...Вода?...Воздух?...Огонь?...Люди?...
Когда она, повинуясь внутреннему согласию, кивала, старики все также неспешно выясняли, чего ждать от воздуха - песчаную бурю, от которой надо укрывать посевы или дождь с грязевым потоком, сметающим жилища и ограды.
Так было совсем недавно. А теперь она всякий раз кивала в ответ на вопрос: "Люди?", и всякий раз оказывалось, что опасность гораздо больше, чем все то, что предусматривалось в древнем перечне. Единственное, что она поняла - грозило нашествие, от которого ни защититься, ни спрятаться, ни откупиться. Тогда ее оставили в покое, а через несколько лун в Совете появилось новое лицо. Не лицо, конечно, а черная маска. Все, кроме Учителей, появлялись перед ней только в масках и перчатках.
Это был мужчина, чужак. Члены Совета так и звали его - Форн, Чужой, и несмотря на то, что говорил он таким же ровным тихим голосом, как все остальные, мало жестикулировал и глаза его были опущены вниз, Лиацея своим обостренным восприятием почувствовала его тяжелую теплую мощь. Ей даже пришлось применить защиту - этому учили с детства, чтобы не впустить в свой разум грубые чувства толпы. Но отгородившись от чужака внутренней стенкой, она ощутила короткую острую боль в сердце. Потом помог испытанный метод (мысленно погружаешься в воду священного озера, прохладные струи обнимают твое тело, ты сливаешься с водой и той тайной, которая живет в озере. Тайна дает тебе покой и силу...), вернулась связь с Голосом и она по-прежнему безмятежно стала слушать вопросы Совета.
- Слышала ли ты Голос, Лиацея?
- Да.
- Грозит ли нам опасность, Лиацея?
- Да.
- Люди?
- Да.
- Кто-то из Избранных?
- Нет.
- Соседи с севера?
- Нет.
- Соседи с востока?
- Нет.
- Соседи с юга?
- Нет.
- Соседи с запада?
- Нет.
Сто раз уже спрашивали, но ритуал есть ритуал...
-Это большая война, Лиацея?
Голос внутри подтвердил, да, большая война, но это больше, чем война. Простые войны не затрагивают женщин и детей, не несут в себе смертоносных болезней и клубящегося хаоса, ощущение которого невозможно описать...
- Это больше, чем война. Это нашествие.
- Конное войско, Лиацея?
Это уже спросил Форн, уверенно и почти утвердительно.
- Да.
- Огромное войско с севера? Высокие светлоглазые варвары в одеждах из шкур?
- Да.
- Луки, двуручные мечи?
Лиацея не очень поняла, о чем речь, но Голос внутри подтвердил:
- Да.
Форн помолчал, потом повернулся к Учителям.
- Девочка не может ошибиться?
- Лиацея, Слушающая, никогда не ошибается, - чуть строже, чем обычно, сказал Серый Ворон. Так Лиацея про себя звала одного из Учителей. Вообще-то Учителя безымянны и она придумала им клички: Камень, Еж, Пушистик... Об этом не догадывалась ни одна живая душа, только в общении с Голосом она иногда улавливала тень улыбки, да мелькал смешной облик старца с острой мордочкой и колючками вместо волос... Чего же так испугался этот чужак, Форн? Как он сказал: "Девочка..." Да знает ли он, кто она такая?
- Я слышал о Лиацеях, - в голосе Форна тоже прибавилось металла. - Но уж очень хотелось бы ошибки. Если все так, тогда это готы.
- Дальше будет гораздо страшнее. - Эти слова вырвались у нее неожиданно, без вопросов. Учителя вздрогнули и повернулись к ней. - Это смерть. Это вандалы. Голос приказывает защищаться.
Так бывало очень редко, когда опасность требовала безотлагательного вмешательства. Тогда она получала конкретные приказания Голоса, например, убить больное животное, пока не заболело все стадо. Вот и теперь, когда Форн назвал имя грядущей беды, Голос прямо указал действие. После этого совещаться не полагалось.
Старухи увели Лиацею в ее покои и уложили в постель. Как всегда, после ритуала предсказания она чувствовала себя усталой и опустошенной... Но все же новые впечатления не давали заснуть... Чужак чем-то зацепил ее спокойное сердце. Как истая женщина, Лиацея не могла не заметить, насколько он даже внешне выделялся среди окружающих. Избранные плохо красили ткани и цвет одежды менялся от тускло-черного до желтовато-белого. Только Учителя носили ослепительно-белые одеяния. На чужаке была накидка глубокого красного цвета, а под накидкой - туника из нежнейшей ткани, такая же нарядно белая, как и парадные одежды Учителей. И что больше всего поразило ее воображение - по нижнему краю одеяния шел красивый сине-черный рисунок. Такого она никогда не видела. "Хочу такую одежду!", - капризно сказала она себе. У нее всегда было все самое лучшее. Вкусная пища - мягкие сладкие плоды, поджаренные зерна равнинных растений, мед, простокваша... Платья у нее были самой тонкой выделки и красивого покроя. Одежда Избранного народа в основном представляла собой прямоугольные куски ткани с отверстием для головы, соединенные по бокам завязками. Эти одежды, сотканные из шерсти домашних животных в селении Ткачей были неуклюжими и колючими. Ткань платьев Лиацеи была мягкой и шелковистой. И шил их совсем другой мастер - никаких завязок, широкие рукава, пояс, охватывающий тонкую талию... До сегодняшнего дня она считала свои наряды роскошными, но по сравнению с плащом и туникой чужака даже ее парадная одежда показалась Лиацее мешковиной. А какие у него доспехи! Воспоминание о блеске этих золотых пластин совсем испортило ей настроение. Воины ее народа были одеты в черные кожаные латы и такие же шлемы. Ну и что! Подумаешь, нацепил яркое оперение! Зато ее народ мудр. Она вспомнила уроки Учителей. Из поколения в поколение передается древнее священное Знание. И Голос хранит Избранных, чтобы это знание перешло к потомкам в невообразимую даль будущего. Ни у кого нет такого чувства будущего, как у нее и ее народа. Теплый круг из желтого камня... Единение с небом и землей... Ласковое могущество...
Раздражение ушло и Лиацея даже пожалела чужака. Как можно жить без Знания? Слепые несчастные люди... И пожалев, великодушно отдала ему должное: все же какая-то сила у него есть. Сдержанная мощь горы, в которой зреет пламя. Только сам он об этой силе не подозревает и никогда не научится ею управлять...
Ее мысли снова вернулись к событиям, произошедшим на Совете. А Серый Ворон-то рассердился. Ей даже показалось, что его больше возмутило слово: "Девочка", чем недоверие к ее дару. Не зря он так строго подчеркнул: "Лиацея! Слушающая!". Серый Ворон учил ее слушать воду. Тогда она была еще маленькой и глупой, вырывалась, когда старик наклонял ее к поверхности озера. Его рука на затылке внушала ей безотчетный ужас...Сразу возникала картина: эта же рука погружает ее в воду, а она, совсем крошечная, захлебывается сначала криком, потом водой, льющейся в рот и ноздри, а потом откуда-то наплывает сила, и она выворачивается из-под жесткой руки, вырывается на поверхность, сила как будто поддерживает ее. А потом другие руки, мягкие и бережные, берут ее из воды, поднимают над толпой и торжественный голос говорит: "Лиацея!"
Глава 6
- Да нет, это не сны и не видения. Это какое-то знание, что ли... Понимаешь, закрываю глаза и вижу дом из тесаных каменных плит, стены завешены гобеленами, мягкая широкая постель, только на ней не простыни, а какое-то меховое покрывало. Мех прямо чувствую руками - шелковый, хорошо выделанный, лисий, наверное. И женщина. Я - эта женщина. Я вижу все, что видит она, живу ее чувствами, даже слышу, что говорят. Язык совершенно незнакомый, ни одного слова повторить не могу, но смысл разговора понимаю.
- Подожди, Аня, не спеши. Ты что, полностью входишь в ее личность?
- Нет, я одновременно и там, и здесь. Могу открыть глаза, сигарету могу выкурить, но связь не теряется.
- А одета она как?
- Сейчас посмотрим. Ага, парадное платье, черное, до пят, тяжелая ткань, наверное, тонкое сукно ... золотой пояс с массивной пряжкой... На запястьях браслеты, на голове какой-то убор... Уже не в доме. Куда - то несут. Горная местность, камни, солнце, жара. Строения такие простые, не дворцы.
- Ты это прямо сейчас видишь?
- Вижу, и даже чувствую. Солнце глаза слепит. Толпа в отдалении. Навстречу идет старец. Именно старец. Седые длинные волосы, черный обруч. Спрашивает торжественно, что-то типа, слышала ли откровение?
- Откровение?
- Неля, вы у меня точного перевода не спрашивайте. У этого слова значений уйма. И Голос, и Бог, и Откровение, и все вместе. Для простоты скажем - Голос.
- Так она жрица?
- Нет. Слушающая. Имя такое, Лэста, Лисца, нет, повторить не могу, звуки совсем другие, я ее Лиацеей зову. Она умеет слышать.
- Кого?
- Голос.
- Чей голос? Бога?
- Нет, пожалуй. Не в таком смысле. Это и внутри, и в то же время извне. Другой мир. Голос другого мира.
У Нели Витальевны от моих рассказов уже полчаса голова кругом идет. Она закуривает третью сигарету, ерошит свои короткие кудряшки цвета лесного ореха, не забывает подкладывать в мою тарелку холодец с горчицей и слушает, слушает, слушает... Слава богу, она меня в умопомешательстве не заподозрила - трудно доказывать, что у тебя крыша не поехала, особенно, если сама в этом сильно сомневаешься...
А тут еще волна за волной наплывают картины - воспоминания. Вот опять нахлынуло: разгар работы по строительству укреплений, что-то копают, таскают камни, укладывают стены - и все под руководством пришельца. А в нем бьет ключом жизнь, бесстрашная, необузданная, и в глазах горят искры веселья. Ну ведь совсем другой - как золотистый топаз среди серой щебенки... Ни мистического страха, ни покорности, ни печали, свойственной ее древнему много знающему народу. Работа ладится, солнце светит, впереди смертельная битва, чего же не веселиться!...
А я из своего двадцатого века вижу, как он кидает короткие взгляды на носилки, в которых несут Лиацею - ах, девочка, куда тебя опять твои колдуны потащили? В глубине души он знает, что не прав, называя Лиацею девочкой. На Совете в нем ожил унаследованный от предков суеверный ужас, когда звонкий гордый голос ее говорил о грядущей войне. Ее таинственный дар внушал окружающим трепет, и он, римский воин, с изрядной долей презрения смотревший на это полунищее племя, вдруг каким-то подсознательным чувством понял, что правы равнинные соглядатаи: здесь, на горном плато, есть загадочная сила, воплощенная прежде всего в Лиацее. Но уж очень велико было несоответствие. Он представлял себе Слушающих косматыми старухами с крючковатым носом и пронзительными глазами. А тут такая нежность, такая неземная отрешенность. Ей же не больше шестнадцати и кожа, как жемчуг, светится изнутри, и темно-карие глаза - сейчас они опущены, но он встречался с ней взглядом на Совете - ни у одной женщины не встречал он таких спокойных и загадочных глаз - она действительно видит другой мир, она там своя, как маленький олененок в солнечной роще. А губы, боги всемогущие, он за эти губы отдал бы все римские легионы, будь они у него... За этот чистый рисунок рта - уже не детского, но не знающего даже о возможности поцелуя, он, не задумываясь, и жизнь бы отдал. Хотя что для нее его короткая жизнь воина?
...Куда они ее несут, олухи? Там же ловушка - яма, прикрытая тонкими ветками!
... (Так вот оно как началось - то, из-за чего я на костылях преодолеваю сегодняшнюю действительность)... Три львиных прыжка - передние носильщики, не успев обнажить короткие мечи, отлетают в сторону, один сваливается в яму, проломив ветки, - Форн подхватывает из падающих носилок Лиацею и на руку его, твердую, сильную руку воина, ложится ее легкая и шелковистая, как мотылек, рука. На одно мгновение, потому что покорные и молчаливые слуги в черных масках превращаются в ангелов смерти, если что-то грозит Лиацее. Уже оттеснили наглого пришельца, водворили свое сокровище на место и - бегом! - потащили в противоположную сторону. От немедленной расправы Форна спасает только вид страшного провала с острыми кольями на дне. Старший телохранитель, оценив обстановку и последствия предотвращенной катастрофы, коротко говорит Форну что-то вроде благодарности, стража прячет мечи и бросается догонять драгоценные носилки. Короткий миг звенящей тишины закончился, раненого носильщика вытаскивают из ловушки и уносят в одно из ближайших зданий, возобновляются строительные работы, но катастрофа уже произошла, хотя знают о ней только двое. Всего одно мгновение - уже Форн снова руководит стройкой, над Лиацеей, лежащей в глубоком обмороке, хлопочут старухи, готовят успокоительные травы от испуга, меня Неля Витальевна отпаивает корвалолом: потрясение настолько велико, что даже через века, в слабом отражении оно сотрясает меня внутренней дрожью и болью в сердце - но над всем этим победно горит вольтова дуга любви.
- Да что случилось-то? - недоумевает Неля Витальевна, отмеряя мне еще пятнадцать капель корвалола, - Я понимаю, что зарождение любви - это чудо, это озарение , но не такой же взрыв эмоций...
- Для нее - взрыв. Вы только представьте себе, какое у нее было до этого размеренное существование. Никаких желаний, все выполняется до того, как тебе чего-то захотелось. Ни голода, ни жажды, ни малейшего неудобства. Никаких привязанностей. Она даже не знает, что существуют семьи, матери, отцы, маленькие дети... Кругом с самого детства одни Учителя, да черные маски. Ровные тихие голоса. Покой и довольство маленького зверька на отдыхе. И в то же время до предела развитая тонкость чувств. Она же слышит, как соки движутся внутри дерева, чувствует жизнь камня, воды... Адская смесь для женщины.
- Понятно, - глубокомысленно изрекает Неля и добавляет рекламным голосом, - тогда я пошла варить кофе.
- Не помешает, - соглашаюсь я, потому что от корвалола и пережитых стрессов на меня навалилась дремота, так кажется, закрою глаза и упаду в черную яму сна или обморока.
Но под жужжание кофемолки и Нелино бормотание про замечательную турку я снова вижу дом с гобеленами и смущенное лицо Учителя.
- Ты очнулась, Лиацея?
И я вместе с Лиацеей понимаю, что в суматохе подготовки к войне Учителя просто забыли и о ней, и о ритуальных омовениях - ожил древний мужской инстинкт воинов и защитников и вытеснил все постороннее. Надо же - ловушек понастроили - оградили селение. А как ей к озеру теперь добираться?
На невысказанный вопрос ученицы Серый Ворон отвечает непривычно мягко:
- Мы оставили тайную тропу к священной купальне и показали ее носильщикам. Но ты знаешь, когда много лет ходишь одной и той же дорогой, ноги сами несут тебя по привычному пути. Больше этого не повторится. Когда ты хочешь пойти к озеру?
Лиацее хочется крикнуть: "Сейчас! Немедленно!", смыть все, что произошло, в прозрачных струях воды, обрести утерянный покой...И по дороге снова встретиться глазами с чужаком...Ах, эта сильная рука с золотистыми волосками... Но Голос внутри нее говорит: "Завтра. На закате.", - и она послушно повторяет:
- Завтра. На закате.
В острых чертах лица Серого Ворона явственно проступает облегчение.
- Хорошо, Повелительница. Мы к этому времени отпустим людей со стройки и тебе никто не помешает...
Старуха снова несет питье, наверное в него добавлен какой-то наркотик, потому что сразу же, после нескольких глотков теплой ароматной жидкости Лиацея - и я вместе с ней - погружаемся в легкий цветной туман сна.
Меня из этого тумана вынимает Неля, легонько трогая за плечо. На столике уже благоухает крепкий кофе, сваренный по секретным рецептам в армянской турке.
- Завтра. На закате ,- сообщаю я Неле, еще не совсем проснувшись.
- Заметано! - с воодушевлением соглашается она. - А теперь пей кофе, ешь пряники, и когда совсем проснешься, скажи, с кем это у тебя стрелка на закате?
- К озеру пойдем завтра, мадам атаманша. Однако, ну и жаргон у вас...
- Ничего, зато кратко и выразительно. А то у тебя в твоей древности одни тонкости и полутона... И что там планируется у озера?
- Вообще-то, ритуальное омовение. Но по-моему, там совсем другое намечается. Я про эти омовения говорила? Священная купальня, мужчинам приближаться запрещено под страхом смерти. Причем охраны особенной нет. От кого охранять, если внутри у каждого сидит строгое табу? Переступишь границу - умрешь.
- Психологическая обработка?
- Нет, норма жизни. Вам же не приходит в голову совать пальцы в розетку или хвататься за оголенный высоковольтный кабель? Или газовый кран открыть и наслаждаться? Мы живем рядом с очень опасным миром, но выполняем правила, поэтому пока живы.
- Ты считаешь, что их мир тоже опасен?
- Еще как! Не зря же Лиацее глаз не велят поднимать. Наверное, общение с Голосом - штука не из слабых. Тамошние мужики скорее в змеиное гнездо шагнут, чем в запретную зону. Да и женщины тоже... Лиацея, когда стала взрослеть, старух - помощниц из купальни попросила, так они это с превеликим удовольствием приняли. С тех пор туда ни под каким видом. Купайся, повелительница, да пошлет тебе здоровья священное озеро!
- Ань, у меня, наверное, испорченное воображение, но какое место для свиданий!
- Да мне это уже давно то ли чудилось, то ли снилось. Болезнь, тошнота - и воспоминание о мужских руках... губах... Ох, даже сейчас в жар кинуло. Огромное счастье, как будто сердце разрывается, а потом страшная тревога...
Глава 7
... Форну не пришлось применять никаких уловок, чтобы узнать, куда колдуны тащили девочку. Ему рассказали о священном озере и план нарисовали прямо на земле, стоило только заикнуться, что он-де в ту сторону на охоту собирается. Его ближайший помощник, Тамир, старейшина пастухов, так перепугался за жизнь представителя могучей империи, что добрых полчаса рассказывал ему о естественных и искусственных препятствиях , ограждающих запретную территорию, и вообще посоветовал охотиться в другой стороне, а то заблудишься, случайно переступишь границу - и погиб римский центурион.
- Так сразу и погиб? - поддразнил собеседника Форн.
- Шутишь? Там земля Лиацеи!
- Ну подумаешь, Лиацеи! Видел я ее. Красивая...
- Ты кораллового аспида видел когда-нибудь? Тоже очень красивая змея, глаз не оторвешь. Как сама смерть...
"...Ну варвары, ну уроды! Сами-то на облезлых птиц похожи, а девочку со змеей сравнили. Ни воевать, ни строить, ни любить не умеют. Несчастный народ..."
- Ладно, уговорил. Не пойду на охоту. Спать пойду. Надоели вы мне со своими страхами. Нет, вот у нас боги, так боги - и выпить, и подраться и бабу приголубить!
И Форн весь вечер травил своим сумрачным хозяевам соленые римские байки о похождениях Юпитера и его ревнивой супруги, о плутовских проделках Меркурия и о подвигах Геркулеса, снабженных такими подробностями, что сумерки, спустившиеся на оппидум, аж вздрагивали от взрывов хохота, сопровождавшего эти рассказы...
Так под носом Учителей произошла еще одна катастрофа - их серьезный и печальный народ начал учиться веселому мужеству - с улыбкой смотреть в неизвестное Завтра.
Ночью Форн долго не мог сомкнуть глаз. Сердце билось, как у юноши, впервые идущего к женщине. Кровь пульсировала в висках и кончиках пальцев. Неказистая хижина, которую ему отвели, как почетную посольскую резиденцию, показалась сегодня особенно убогой и душной. Чтобы отвлечься и успокоиться, он перебирал в памяти все, что ему было известно об Избранных.
Избранные - так они сами называли себя. Мало кто мог похвастаться знанием их жизни и обычаев. Завоеватели и торговцы сюда не совались, а любопытствующих Избранные выпроваживали от ворот твердо и без исключений. Изредка с неприступного плато спускались молчаливые пастухи, обменивали вяленое мясо и козий сыр на зерно и фрукты. На равнине об Избранных говорили мало и шепотом. Ходили легенды о колдунах, о Слушающих, о древности и тайном могуществе этого народа. Никто не помнил, как они здесь появились и почему выбрали труднодоступную горную равнину. Земля там была совсем негодной для земледелия, не то что в благоуханных цветущих долинах, но Избранные обосновались в этом малопривлекательном месте всерьез и надолго, построили убогие полуземлянки, оборудовали святилище и в течение многих поколений жили гордо и уединенно, вселяя в сердца жителей долины уважение и страх. Поэтому, когда к легату Фракии пришли два старца в белых одеждах с известиями о будущем нашествии и предложили сотрудничество, тот, не задумываясь, решил направить опытного воина в горную страну. Выбор пал на него, Цецилия Руфа, благодаря знанию языка.
Детство Руфа прошло в Британии, в римской колонии Лондиниуме и Цецилий с удивлением обнаружил, что легко понимает отрывистое гортанное наречие горного народа и может на нем изъясняться. А воинского опыта тридцатилетнему центуриону хватало с избытком. Его семья погибла во время восстания Боудикки, царицы племени ицен. И отец, Луперк Руф, ветеран Галльской войны, и мать, белокурая Коттия, пали жертвами разъяренных бриттов. Цецилий спасся чудом, укрывшись в древнем каменном дольмене. Он потихоньку от родителей часто бегал к загадочным плитам, несмотря на благоговейный ужас, который окружал это сооружение. В тот злосчастный день он с утра умчался в холмы, чтобы достроить земляное укрытие возле поперечной плиты. Услышав шум битвы, крики и стоны римлян, которых вырезали пьяные от крови победители, Цецилий забился в свое укрытие и пролежал там до темноты. Его спасло то, что древнего дольмена бритты боялись не меньше, чем своих жрецов-друидов. Никто и не подумал осмотреть эту груду камней. Ночью Цецилий пробрался домой и наткнувшись в атрии на окровавленные тела отца и матери, тоненько завыл, как осиротевший волчонок...
Когда Светоний Паулин, наместник Рима в Британии, после очередной битвы подошел с войском к Лондиниуму, к нему привели оборванного чумазого мальчишку, который почти год скрывался в холмах. За это время Цецилий научился выживать в любой ситуации, находить съедобные ягоды и корни, воровать домашнюю птицу, согреваться холодными ночами в расселинах, укрывшись сухой травой. Во время одной из вылазок он столкнулся с таким же осиротевшим местным воришкой . После жестокой безмолвной драки оба оборвыша почувствовали друг к другу уважение и решили объединить усилия. Так по вечерам, слушая сказания Босутага, Цецилий выучил местный язык. Потом Босутаг ушел и не вернулся, может быть, его поймали при очередной краже, а может быть, растерзали звери. Эта потеря была еще горше, чем гибель отца и матери. Цецилий пролежал два дня в своем укрытии, глотая слезы и прислушиваясь к невнятному гулу древних камней. Теперь, когда он узнал здешнее наречие, этот гул стал более явственным, как будто камни говорили ему о Небе и Земле, о малой искорке его жизни и неумолимом течении времени. И еще о чем-то непонятном говорили камни, наполняя душу мальчика мужеством и спокойствием.
Может быть от этого он не одичал, не превратился в маленького звереныша. Услышав полузабытую речь римских легионеров, он сам вышел навстречу им из укрытия и гордо сказал:
- Римский гражданин Цецилий Руф приветствует вас!
Эти слова он слышал от отца, на встречах с еще мирными бриттами, и в нужный момент они как будто сами пришли на язык. К гордому приветствию он присовокупил карту укреплений мятежного племени, составленную во время многочисленных вылазок и вычерченную обломком кремня прямо на ровном участке земли. Свое творение Цецилий прикрывал от непогоды кусками ткани из разграбленных домов и придавливал тряпки сверху камнями. Легионеры, увидев такое чудо, решили, что отважный мальчишка должен быть представлен наместнику.
Спокойное мужество маленького римского гражданина подкупило сурового Светония. Он приблизил к себе мальчика, а когда тот стал бесстрашным и изобретательным разведчиком в нелегкой борьбе римлян с воинственными бриттами, сердце старого воина было окончательно завоевано. Цецилия Руфа отправили в одну из самых лучших школ, как приемного сына наместника. По достижении совершеннолетия, когда Цецилий сменил детскую тогу с пурпурной каймой на чисто белую взрослую, Светоний Паулин передал ему половину своего имущества, в том числе и роскошную виллу в Лондиниуме с атрием, перистилем, триклинием, криптопортиками и непременной баней. Там были бассейны с холодной и теплой водой, комната для игры в мяч и парная, где умащенные благовониями, они с приемным отцом спасались от сырой британской зимы...
Однако спокойная жизнь в роскоши и удовольствиях не удовлетворяла Цецилия. Он был воином по душе и воспитанию, и как только освободилось место центуриона в одном из легионов метрополии, Цецилий Руф был назначен туда по личной просьбе Светония Паулина. Вот так, не обзаведясь женой и детьми, центурион Руф сначала бил варваров в верховьях Дуная под предводительством императора Траяна, а потом изменчивая военная судьба забросила его в солнечную Фракию...
Старцы выдвинули ряд условий, на некоторые из них Цецилий Руф согласился. Оставить коня - да, разумно, не потащит же он своего вороного по горным тропам. Имя? Если хотят звать Чужим, то это их дело. Но от грубошерстного одеяния он с негодованием отказался, облачившись назло старцам в богатую одежду римского всадника. В конце концов, он посол или хвост собачий?
В первые дни он прилежно изучал таинственную страну. Обширное горное плато, с южной стороны безлесный крутой обрыв, на севере - дремучая чаща. Там же, на севере, между скалами и лесными дебрями, расположено священное озеро. С запада и востока, где есть возможность спуститься на равнину, стоит прочный частокол. На подходах построены ловушки, правда, плохо, неумело, их даже ребенок увидит. Не воины. Да и строители так себе. Домишки из мягкого светло-серого ноздреватого камня, внутри лежанки, козьи шкуры, столы и скамьи, покрытые кожей грубой выделки. Глиняная неуклюжая посуда. Землю не возделывают, зато есть обширные луга, где пасут коз. Есть охотники, есть собиратели плодов - убожество... Уже на третий день его заела тоска по привычной удобной и веселой жизни. И если бы не тайна, призрачным покровом окутывающая Избранных, он бы давно плюнул на все их укрепления и сбежал от нудных Учителей и вонючего пива к родной центурии. Как он соскучился по золотистому фалернскому и застольной беседе, только весельчак Меркурий знает! Но тайна была. Она сквозила в гордой настороженности любого из горцев, вплоть до самой чумазой женщины из селения гончаров. Она светилась в розовом изящном здании, непохожем на остальные неказистые строения. Там жила Лиацея и там же собирался Совет.
Форн вспомнил, как через неделю после прибытия в горную страну взъерошенный, похожий на галчонка гонец сообщил, что в полдень Совет приглашает его на площадь перед входом в священную пещеру. Посланный от Учителей, несмотря на свою неказистую внешность, изъяснялся изысканно и велеречиво, так что знакомый с искусством риторики Руф про себя аж крякнул от зависти. Кроме устного послания гонец принес маску из тонкой черной кожи и перчатки. К этому Цецилий Руф был готов - старцы особо настаивали на таком условии.
В этот день с утра над всем плато воцарилась строгая тишина. К тому времени, когда солнце стало приближаться к зениту, площадь постепенно заполнилась народом. Пришли все - охотники, пастухи, гончары, строители и воины. Они стояли отдельными кучками и на загорелых лицах появилось новое, незнакомое выражение. Форн, стоя на небольшом травянистом холме вместе с Учителями, незаметно оглядывал толпу. Нет, это собрание трудно было назвать толпой. Скорее, какое-то непостижимое единство, как будто невидимые нити связывали людей друг с другом, с Советом, с темным зевом святилища... Римский гражданин Цецилий Руф знал, что такое государственность, объединяющая народ. Он сам не раз испытывал высокую гордость за свою принадлежность к великолепному Риму, но здесь было что-то другое...
А когда из розового здания вынесли резной деревянный паланкин, украшенный золотом и слоновой костью, люди вообще перестали дышать. Даже у него, закаленного воина, глухо стукнуло сердце и холод прошел по позвоночнику, когда он увидел лицо Лиацеи с тонкими точеными чертами, высокими скулами, ее гордую осанку, дышащую царственным достоинством. Глаза ее были полуопущены. Она сошла с паланкина и направилась к черному провалу пещеры. И по немного угловатой грации ее движений он понял, что она совсем молода, почти девочка... Лиацея скрылась в подземном храме, а народ вместе с Учителями как будто окаменел. Только глаза были живыми. Эти тысячи глаз излучали страх и мольбу. Форн (он, как никогда, ощущал себя в этот миг чужаком) кожей почувствовал, как сгустился воздух, словно перед грозой. Он даже не заметил, что вместе со всеми оцепенел и затаил дыхание. Только, когда тонкая фигурка в черном одеянии шагнула из пещеры навстречу солнечному свету, появилась способность думать и рассуждать. Но какое у нее лицо! Как будто сама Минерва спустилась на землю, неся людям покой, гармонию и мудрость. И старец, который вышел навстречу, тоже был похож на древнего бога. Они стояли друг напротив друга, молча вслушиваясь в благоговейную тишину. Наконец, старец заговорил и негромкие слова его таинственным образом разнеслись над всей площадью:
- Слышала ли ты Голос, Лиацея?
Ее лицо неуловимо изменилось и дрогнуло, словно с него убрали дымку сна, ожили и засияли большие темные глаза:
- Да.
Форн незаметно перевел дыхание и почувствовал, что люди на площади сделали то же самое, как будто тень облегчения коснулась напряженных лиц.
- Грозит ли Избранным опасность?
- Да, - ответила Лиацея тем же звонким безмятежным голосом.
От ее безмятежной уверенности у Форна опять перехватило горло. "Она знает, - сказал он себе. - Не гадает на внутренностях животных, как римские авгуры, не изрекает туманные предсказания, как оракул... Но что же ты делаешь, громовержец Юпитер , давая девочке страшное знание грядущего?".
Это открытие повергло храброго центуриона в такую растерянность, что он пришел в себя лишь когда речь зашла о нашествии. Тут-то его опыт в стычках с варварами оказался не лишним, это была его военная работа, выбранная по призванию, здесь он твердо стоял на земле. Обретя утерянное самообладание, он вдруг почувствовал себя равным с Лиацеей, особенно после того, как распознал лицо опасности и получил подтверждение своей догадке. Мертвое молчание толпы и Совета во время короткого диалога чудесным образом отделило Форна от других смертных. Теперь их было двое над народом Избранных - он и она.
"Ну, что, - спросил себя Форн, - ты думал, что разгадаешь тайну, а сам увяз в ней, как муха в меду?". Чем дальше, тем больше простой варварский быт Избранных отходил для него на второй план, а самое главное понять не удавалось. Ну вот зал Совета, например. Он думал, что увидит здесь те же скамьи и грубые столы. Но оказалось, что богатству и строгому изяществу этого зала могут позавидовать лучшие патрицианские дома Рима. Тканые гобелены, украшавшие стены, мягко светились гармонично подобранными красками. Резные кресла с подлокотниками были украшены под стать паланкину. И еще одна загадка - свет. Откуда он брался в этом здании, где не было ни одного окна? И тем не менее зал был наполнен дневным солнечным светом, который как будто проходил сквозь стены и потолок.
"Нужно встретиться с Лиацеей", - подвел итог своим размышлениям центурион Руф. Он боялся признаться себе, что теперь его тянет к этой полу-девочке, полу-богине так, как никогда еще не тянуло к другой женщине. Несмотря на испытанный благоговейный страх, несмотря на царственные почести, оказываемые ей народом, он увидел в ней пусть и таинственное, но юное и нежное существо. Но и с другой стороны, чутье воина и разведчика говорило ему, что разгадка могущества Избранных - только в ней.
Единственная возможность встречи - священное озеро. Завалы и ловушки он преодолеет. Вопрос в том, как узнать заранее, когда Лиацея будет там, чтобы заблаговременно двинуться в путь и попробовать увидеться с ней без свидетелей...
Как всегда, после принятия нелегкого решения Цецилий Руф успокоился и стал обдумывать детали, но все же непонятный холод страха - или предчувствия - пробежал по спине...
Завтрашний день принес неожиданный подарок - повеление Учителей об окончании работы за час до заката и распоряжение о тщательном ограждении и расчистке тропы к озеру. И гадать не надо - вечером девочка будет в купальне.
... Озеро с необычной светло-зеленой водой имело форму полумесяца и на внутренней его дуге росли высокие ивы, их плакучие золотые ветви падали отвесно почти до самой земли, скрывая мраморные плиты древнего святилища. Чтобы обойти стоянку охраны и носильщиков, Форну пришлось пробраться на другую сторону озера. Здесь росла лещина и еще какой-то древесный молодняк, до головокружения пахло свежестью, медом, таинственными ароматами незнакомых трав и цветов. Одежду он спрятал под небольшой валун, отметив тайник парой сломанных веток. Потом осторожно вошел в ласковую воду - дно было чистым, песчаным - неслышно, как полагается лучшему разведчику трех фракийских легионов, поплыл к золотому занавесу ив, выбрался на берег чуть левее уходящих прямо в воду белоснежных ступеней и замер . Раздвинулись плакучие ветви с мелкими серебристыми листьями и вышла его девочка, Лиацея. Она сбросила свое платье и покрывало там, за ивовым занавесом, распустила темные блестящие волосы, и теперь волшебный свет заката обнимал ее тело от узких детских ступней до нежной стройной шеи, ласкал круглые маленькие груди с розовыми сосками, скользил по тонкой талии и округлым высоким бедрам...
"Боги всемогущие!, - подумал Форн,- от такой красоты действительно можно умереть прямо здесь, перед ней..." Он сделал шаг вперед и их глаза встретились. В Лиацее не было стыдливости - она ничего не знала о мужчинах и женщинах и их отношениях. Она была повелительницей этого мира, и Форн был его частью. Поэтому она не испугалась, не вскрикнула, а просто шагнула к стоящему перед ней мужчине и коснулась его руки - она ждала этого прикосновения со вчерашнего дня.
Слепящая вспышка любовного безумия словно выключила разум у них обоих. Все остальное их тела делали сами. Его руки и губы, ее руки и губы, прикосновения и сплетения, вдвоем в закатном полыхающем небе и в шепчущем соседнем мире. Даже ее короткий вскрик был необходимой ступенью в этом совместном воспарении. И когда все закончилось, и вернулась способность думать и говорить, Форн понял, что ничего не кончилось - вся его жизнь - воина, разведчика и римского центуриона - принадлежит отныне этой хрупкой девочке с загадочными глазами, так доверчиво и спокойно входящей в зеленую воду озера, так бесхитростно дарящей ему свою ослепительную наготу и тайну.