Аннотация: Есть повод перечитать Г.К.Честертона...
Диалоги отца Брауна
Детективы Гилберта Кийта Честертона (1874-1936), несмотря на привычную "легкость" самого жанра, необычны в нескольких отношениях. Интересна и сама их детективная сюжетная канва, и нетипичные для детективных произведений живописания природы, создающие колоритный фон для основного действия. Но главное - не в этом. Основное действующее лицо большинства его детективных рассказов - скромный и неприметный католический священник, с соответствующей его облику фамилией - отец Браун. "Духовный заряд" произведений, заключается, на мой взгляд, в диалогах священника, вкрапленных в ткань повествования столь же естественно, сколь и умело. В этих диалогах, конечно, выражена позиция самого автора, которую можно было бы обозначить "умной верой", что выражает удивительно редкое в наш век соединение непоколебимой веры с твердым знанием.
Фантомы атеизма и темной иррациональной мистики (уточню, кстати, что церковная мистика не иррациональна, а сверхрациональна, что совсем не одно и то же) появились и начали преследовать человечество очень давно. Эти фантомы, постоянно избегая истинной веры и истинного знания, как ночная тьма рассеивается от первого утреннего луча солнца, всегда находили себе приют в мутной и холодной воде человеческих суеверий. Их историческое воплощение многолико и переменчиво: различные языческие культы и мистерии, политеизм, тайные учения орфиков и гностиков, кабалла, магия, восточные астральные культы, атеизм вместе с его разновидностями, сатанизм и многое другое, ему же несть числа... Многое из этого было живо и входило в моду на рубеже XIX-XX веков, когда Честертон задумал писать свои рассказы. Многое живо и стало еще более модным сейчас - на рубеже XX-XXI. Во всяком случае, сегодня не трудно наблюдать, что вера и знание, как правило, существуют в сознании сами по себе (или не существуют вовсе!), отчего первая иногда теряет свой предмет, а второе - опору.
Диалоги отца Брауна - это художественное воплощение проповеди о соединении в индивидуальном сознании веры и знания. Мысль же, воплощенная в искусстве, возрастает в своей силе неизмеримо, так как основания искусства родственны основаниям человеческой души.
***
Человек во Вселенной... Удивительно, но чем больше мы познаем ее устройство и расширяем сферу этого познания в ее большое и малое, тем все более и более невероятным становится сам факт нашего существования. С одной стороны - тысячи и тысячи мегапарсек почти пустого, темного и холодного пространства, подавляющего своей чисто по-человечески невообразимой грандиозностью, которое к тому же еще искривлено и куда-то расширяется. С другой - зыбкий мир квантов, в котором привычное едва проглядывает за непривычным и где совершенно необходимо известное количество интеллектуального мужества и смирения, чтобы мысленно находиться там. Необожженный в огне всепросвещающей Истины разум, сталкиваясь с подобными сфинксами, всегда имеет перед собой две альтернативы. Одна из них - собственное отрицание.
- Да, - сказал он, - безбожники взывают теперь к разуму. Но кто, глядя на эти мириады миров, не почувствует, что там, над нами, могут быть Вселенные, где
разум неразумен?
- Нет, - сказал отец Браун, - разум разумен везде. ("Сапфировый крест", пер. Н.Трауберга)
Изучение естественных законов природы приводит к мысли о единстве этих законов во Вселенной: элементарные частицы, атомы, планеты, звезды, галактики суть лишь разные члены вселенской иерархии, в которой эти единые законы действуют в разных условиях, будучи глубоко согласованными между собой. Современные исследования, ведущиеся на стыке космологии и физики элементарных частиц, все больше убеждают нас в этом. Если угодно, этот факт можно воспринимать как естественно-научное свидетельство единобожия: един Творец - едины и Его законы. Таким образом, мысль о единстве естественных законов во Вселенной, по своей сути, глубоко церковна.
...Высокий поднял суровое лицо к усеянному звездами небу.
- Кто может знать, есть ли в безграничной Вселенной... - снова начал он.
- У нее нет пространственных границ, - сказал маленький и резко повернулся к нему, - но за границы нравственных законов она не выходит... Истина и разум царят на самой далекой, самой пустынной звезде. Посмотрите на звезды. Правда, они как алмазы и сапфиры? Так вот, представьте себе любые растения и камни. Представьте алмазные леса с бриллиантовыми листьями. Представьте, что луна синяя, сплошной огромный сапфир. Но не думайте, что все это хоть на йоту изменит закон разума и справедливости. На опаловых равнинах, среди жемчужных утесов вы найдете все ту же заповедь: "Не укради".
...- А все же я думаю, что другие миры могут подняться выше нашего разума. Неисповедима тайна небес, и я склоняю голову. - И, не поднимая головы, не меняя интонации, прибавил: - Давайте-ка сюда этот крест. Мы тут одни, и я вас могу распотрошить как чучело. ("Сапфировый крест")
Отец Браун перечисляя звездные миры, состоящие из драгоценных камней, не только пытается навести преступника на мысль о раскаянии, но также выражает родственную церковную мысль о единстве и духовных законов, которое имеет ту же причину. Не случайно Церковь в одном из своих песнопений возглашает: "Се бо прииде Крестом радость всему миру", утверждая распятием и воскресением Христа поворот в истории всей Вселенной.
Современные, в основном протестантские, богословы в последнее время часто обсуждают идею множества миров и Вселенных, идею грехопадения и пришествия Христа в них, его множественного распятия и воскресения. Будучи интеллектуально привлекательной, идея множественности различных миров во Вселенной и множественности Вселенных не имеет достаточного основания ни в современной научной картине мира, ни в Священных Писании и Предании.
Некоторые, в значительной степени спекулятивные, модели квантовой космологии приводят (после процедуры т.н. третичного квантования) к разного рода "спектрам Вселенных". К сожалению, то, что является предметом дискуссий для узкого круга специалистов, почему-то выносится как очередная модная "сенсация века", в виде газетно-популярном, и, естественно, далеком от истинного освещения дел в этой области. Наиболее же всего от подобных "газетных" открытий страдают умы еще неокрепшие - школьники и студенты.
На мой взгляд, одна только интеллектуальная честность исследователя, (я не говорю про верность Писанию и Преданию), приводит к мысли, к которой наука пока еще только приближается, - к мысли об уникальности Вселенной, равно как и человеческого существа в ней. Весь этот необъятный космос, все галактики, скопления и сверхскопления - все это существует только для того, чтобы на планете Земля вошел в историю образ и подобие Божие - человек. Фламбо, в цитированном выше диалоге, воплощает в себе тип современного нам человека, который смутно верит в безличные космические начала, и, сталкиваясь с противоречиями разума и бытия, отступает в крайность иррациональной мистики, низвергая разум в неподобающие ему низины духа. Такая "религиозная вера" легко смыкается как с пантеизмом (Все есть Бог), так и с темной мистикой магии и оккультизма (Бог, возможно, где-то и есть, но нам совершенно недоступен, зато доступны всевозможные боги). Между тем, церковное учение о Логосе,- разумном основании мира, - называет разум (не рассудок!) активной, познающей, и, главное, реальной силой человеческой души. Даже божественные пламенеющие херувимы в "Небесной иерархии" преосвященного Дионисия Ареопагита отмечены, наряду с наибольшей близостью к Богу, печатью наивысших премудрости и знания.
Эта мысль о глубинной святости разума заключена в последних словах отца Брауна в его беседе с Фламбо. После того, как Браун изложил все более недоумевающему преступнику последовательные ходы своей мысли, позволившей раскрыть его преступные замыслы, пораженный Фламбо восклицает:
- А вы-то откуда знаете всю эту гадость?
- Наверное, потому, что я простак-холостяк, - сказал Браун. - Вы никогда
не думали, что человек, который все время слушает о грехах, должен хоть немного
знать мирское зло? Правда, не только практика, но и теория моего дела помогла
мне понять, что вы не священник.
- Какая еще теория? - спросил изнемогающий Фламбо.
- Вы нападали на разум, - ответил Браун, - У священников это не принято.
("Сапфировый крест")
***
Духовное понимание разума и его оснований совсем не приписывает ему какой-бы то ни было самодостаточности. Самодостаточны только невежество и слепота. Как раз наоборот: истинный разум знает свое место в организации человека и признает первенство интуиции сердца, которая дает знание непосредственно и в той трудно понятной и, вместе с тем, очевидной целостности, которая для разума вообще недоступна. Достоверность такого интуитивного знания часто превосходит достоверность того, что может быть доказано логически, силами разума.
...[Отец Браун] поднял свое круглое непроницаемое лицо к звездам и словно бы рассеянно продолжал: - Начнем со смутного соображения. Я верю в смутные соображения. Все то, что "не является доказательством", как раз меня и убеждает
("Странное преступление Джона Боулнойза", пер. Н.Облонской)
Разум, оторванный от сердца, веры, духовных начал, в конце концов, обречен на свое вырождение. Но это вырождение, равносильное смерти, предваряется длительным и прогрессирующим процессом в жизни человеческого разума, который сродни болезни. Этот процесс - патологическое самоусложнение. Простая истина сегодня выглядит уже как-то неубедительно, а наша повседневная жизнь очень напоминает технологический процесс, "самосовершенствующийся" и обнаруживающий внутри себя новые и новые технологические подробности. Усложняется и дифференцируется все: религия, наука, общество, образ жизни, привычки, психологические типы, мнения и т.д. Даже то, что по замыслу должно служить упрощению жизни, все равно ее усложняет: появляется еще один "упрощающий" предмет. И все же, несмотря на все это, я уверяю Вас: спросите любого честного служителя истины - священника или ученого - что ей более приличествует: сложность или простота? - и Вы услышите от них: "Истина проста!". Нужно, правда, лишь заново научиться этой святой простоте. Эта болезненная ситуация наиболее ярко и впечатляюще выражена в современном искусстве (например, в картинах Сальвадора Дали). А вместе с тем:
- Преступление, - продолжал он медленно, - то же произведение искусства. Не удивляйтесь: преступление далеко не единственное произведение искусства, выходящее из мастерских преисподней. Но каждое подлинное произведение искусства, будь оно небесного или дьявольского происхождения, имеет одну непременную особенность: основа его всегда проста.("Странные шаги", пер. И.Стрешнева)
Но если мозаичный декаданс современного искусства впечатляюще свидетельствует о потерянности человеческой души в современном мире, то современные "науки о человеке", пытаются обосновать и утвердить эту затерянность и многие другие симптомы болезни ума, воли и сердца. Опираясь на свои умозрительные построения, которым при известном желании нетрудно придать наукообразный вид, они превращают человека в таблицу признаков и типов, делают психонализ души и совести, темноту объявляют светом и наоборот. Между тем, подлинные знатоки глубин человеческой души, - святые, говорят, что человеческая душа, как Образ Божий, также проста как и ее Прообраз и познается не ментальным органом - умом, а органом духовного зрения - сердцем. Правда, современная наука о человеке, считает его лишь химическим двигателем
крови с мощностью в несколько сотен литров в день.
- Они хотят сказать, что человека можно изучать снаружи, как огромное насекомое. По их мнению, это беспристрастно, а это просто бесчеловечно. Они глядят на человека издали, как на ископаемое; они разглядывают "преступный череп", как рог у носорога. Когда такой ученый говорит о "типе", он имеет ввиду не себя, а своего соседа - обычно бедного. Конечно, иногда полезно взглянуть со стороны, но это - не наука, для этого как раз нужно забыть то немногое, что мы знаем. В друге нужно увидеть незнакомца и подивиться хорошо знакомым вещам. Можно сказать, что у людей - короткий выступ посреди лица или что мы впадаем в беспамятство раз в сутки. Но то, что вы назвали моей тайной, - совсем, совсем другое. Я не изучаю человека снаружи. Я пытаюсь проникнуть внутрь. Это гораздо больше, правда? - Я - внутри человека. Я поселяюсь в
нем, у меня его руки, его ноги, но я жду до тех пор, покуда я не начну думать его думы, терзаться его страстями, пылать его ненавистью, покуда не взгляну на мир его налитыми кровью глазами и не найду, как он, самого короткого и прямого пути к луже крови. Я жду, пока не стану убийцей. ("Тайна отца Брауна", пер.В.Стенина)
Дробление мира, на которое обрекает себя разум современного человека, полагаясь на свою самодостаточность, касается и духовных областей жизни, с которыми неизбежно имеет дело каждый. При этом, из-за своей ограниченности, такой разум замечает независимость духовной и физической жизни, но не может заметить ограниченность этой независимости. Так, заболев, мы ищем врачей и лекарств, в надежде облегчения тягот болезни, на деле же - часто избавляемся лишь от ее симптомов, не затрагивая причин. Но среди всех лекарств, изобретенных медиками во все времена, вы не найдете ни одного, которое могло бы сравниться по силе воздействия и реальности пользы для любого больного с лекарством под названием "покаяние".
- Настоящего имени его я не знаю, - невозмутимо ответил священник. - Но я знаю кое-что о его силе и очень много о его душевных сомнениях. Силу его я ощутил на себе, когда он пытался меня задушить, а об его моральных качествах я узнал, когда он раскаялся.
- Скажите пожалуйста, раскаялся! - с надменным смехом воскликнул герцог Честерский.
Отец Браун поднялся и заложил руки за спину.
- Не правда ли, странно на ваш взгляд, - сказал он, - что вор и бродяга раскаялся, тогда как много богатых людей закоснели в мирской суете и никому от них нет прока? Если вы сомневаетесь в практической пользе раскаяния, вот вам ваши ножи и вилки. Вы "Двенадцать верных рыболовов", и вот ваши серебряные рыбы. Видите, вы все же выловили их. А я - ловец человеков.
"Двенадцать верных рыболовов" - это современное общество, увлеченное процессом своего существования до самозабвения, серебрянные ножи и вилки - это мнимые достижения мнимой цивилизации. В такой ситуации, как, впрочем, и две тысячи лет назад, воры, разбойники и бродяги оказываются ближе к Царству Небесному, чем многие культурные, образованные и законопослушные граждане - надменный разум последних, скорее всего, посчитает покаяние унижением человеческого достоинства.
Неудивительно, что блуждания ума сопровождают (или сопровождаются) блужданием совести и сердца. Ум, закосневший в самом себе, не может иметь знания об истинных основаниях бытия и потому вынужден скитаться в темных лабиринтах чужих или собственных мнений как во внешней сфере, так и во внутренней жизни сердца.
- Вас коснулось поветрие, которое в наше время распространяется все больше и больше. Оно узурпаторски захватило власть над умами. Я нахожу его и в газетных сенсациях, и даже в модных словечках. Люди с готовностью принимают на веру любые голословные утверждения. Оттесняя ваш старинный рационализм и скепсис, лавиною надвигается новая сила, и имя ей - суеверие. - Он встал и, гневно нахмурясь, продолжал, как-будто обращаясь к самому себе: - Вот оно, первое последствие неверия. Люди утратили здравый смысл и не видят мир таким, каков он есть. Теперь стоит сказать: "О, это не так просто!" - и фантазия развертывается без предела, словно в страшном сне. Тут и собака что-то предвещает, и свинья приносит счастье, а кошка - беду, и жук - не просто жук, а скарабей. Словом, возродился весь зверинец древнего политеизма, - и пес Анубис, и зеленоглазая Пахт, и тельцы васанские. Так вы катитесь назад, к обожествлению животных, обращаясь к священным слонам, крокодилам и змеям;
и все лишь потому, что вас пугает слово "человек". ("Вещая собака", пер.
Е.Коротковой)
Не последнюю роль здесь играет и современное образование. С одной стороны, давая обильную пищу уму, оно возносит его высоко по сравнению с другими силами души, так что человек делается как-бы одноногим и одноглазым, а сердце, оставаясь неразвитым, не может видеть Истину в своих сокровенных глубинах. Вместе с тем, высокий ум чаще всего делается вместе с этим еще и надменным, что не позволяет ему слышать и понимать слово об Истине, приходящее к нему извне. Таким образом, неприметно, наше образование создает две непроницаемые для света стены - одну изнутри, другую снаружи человека. Узники платоновской пещеры видели хотя бы тени настоящей жизни...
Суеверие - симптом современности не только в религии, но даже и в науке, когда последняя забывает о своей условности и относительности и своих истинных целях. Но научное суеверие оказывается гораздо более опасным, чем обыденное житейское, так как оно стремится узаконить и обосновать себя, и, маскируясь своей логической убедительностью, проникает в человека и человечество, разрушая его целостность и делая предметы внутренней духовной жизни относительными и спорными.
- Понятно, - сказал отец Браун доктору. - Так вы, значит, все-таки верите в предопределение?
- То есть как это "верите в предопределение"? Я верю только в то, что самоубийство в данном случае было неизбежно - оно обусловлено научными факторами.
- Признаться, я не вижу, чем ваше научное суеверие лучше суеверия мистического, - отвечал священник. - Оба они превращают человека в паралитика, неспособного пошевельнуть пальцем, чтобы позаботиться о своей жизни и душе. Надпись гласила, что Дарнуэи обречены на гибель, а ваш научный гороскоп утверждает, что они обречены на самоубийство. И в том и в другом случае они оказываются рабами.
- Помнится, вы говорили, что придерживаетесь рационального взгляда на эти вещи, сказал доктор Барнет. - Разве вы не верите в наследственность?
- Я говорил, что верю в дневной свет, - ответил священник громко и отчетливо. - И я не намерен выбирать между двумя подземными ходами суеверия - оба они ведут во мрак. ("Злой рок семьи Дарнуэй", пер. Н.Санникова)
Как и многое другое, слово "наука" сегодня стало настолько расплывчатым и неопределенным, что в нее попадает весьма многое: астрология и хиромантия, уфология и антропософия, психотроника и биополя и т.д. Появилось даже специальное слово - "паранаука", которое называет все это совсем коротко. Я бы предложил еще более укоротить этот термин, убрав из него корень. По-видимому, настало время и для науки по примеру Церкви, сформулировать свои "догматы", которые позволяли бы отсеивать постороннее.
- Боюсь, - недоверчиво сказал американец, глядя на священника, как на дикого зверя, - что вам придется еще многое объяснить мне, прежде чем я пойму, о чем вы говорите. Наука сыска...
Отец Браун нетерпеливо щелкнул пальцами.
- Вот оно! - воскликнул он. - Вот где наши пути расходятся. Наука - великая вещь, если это наука. Настоящая наука - одна из величайших вещей в мире. Но какой смысл придают этому слову в девяти случаях из десяти, когда говорят, что сыск - наука, криминология - наука? ("Тайна отца Брауна")
Жизнь в мире удобных собственных и чужих мнений и фантазий притупляет чувство истины, (также как частая и обильная вкусная еда притупляет ощущение вкуса пищи) и делает разум непредсказуемо податливым в сторону темноты и неподатливым - в сторону света. Вместе с тем (и слава Богу за это!) поиск Истины, стремление к ней, ожидание ее имеют настолько глубокие корни в существе человека, что живут и не умирают даже будучи замурованными в стенах всевозможных суеверий: философских, научных, религиозных. Эта неясность собственной позиции иногда проявляется в пристрастии к крайностям: от наивного материализма (как у древних греков) до гигантских мистических фантазий (как у гностиков). И снова двоение, троение и т.д. личности.
- Кстати, - продолжал отец Браун, - не думайте, что я осуждаю вас за ваши сверхъестественные выводы. Причина, собственно, очень проста. Вы все клялись, что вы твердокаменные материалисты, а, в сущности говоря, вы все балансируете на грани веры - вы готовы поверить почти во все, что угодно. В наше время тысячи людей балансируют так, но находиться постоянно на этой острой грани очень неудобно. Вы не обретете покоя, пока во что-нибудь не уверуете. Потому-то мистер Вэндем прошелся по новым религиям частым гребнем, мистер Олбойн прибегает к Священному Писанию, строя свою новую религию, а мистер Феннер ворчит на того самого бога, которого отрицает. Вот в этом-то и есть ваша двойственность. Верить в сверхестественное естественно и, наоборот, неесественно признавать лишь естественные явления. Но хотя понадобился лишь легкий толчок, чтобы склонить вас к признанию сверхъестественного, на самом-то деле эти явления были самыми естественными. И не просто естественными, а прямо-таки неестественно естественными. ("Чудо полумесяца", пер. Н.Рахмановой)
Погоня за сверхъестественным, за чудесами - закономерное следствие суеверия, даже когда оно направлено на "благие цели".
- Не понимаю я этой вашей точки зрения! - горячо вступился Вэндем. - В ней есть узость, а в вас, мне кажется, ее нет, хоть вы и священник. Да разве вы не видите, ведь этакое чудо перевернет весь материализм вверх тормашками! Оно громогласно объявит всему миру, что потусторонние силы могут действовать и действуют. Вы послужите религии, как ни один священник до вас.
Отец Браун чуть-чуть выпрямился, и вся его коротенькая, нелепая фигурка исполнилась бессознательного достоинства, к которому не примешивалось ни капли самодовольства.
- Я не совсем точно понимаю, что вы разумеете этой фразой, и, говоря откровенно, не уверен, что вы сами хорошо понимаете. Вы же не захотите, чтобы я послужил религии с помощью заведомой лжи? Вполне вероятно, ложью можно послужить религии, но я твердо уверен, что Богу ложью не послужишь. И раз уж вы так настойчиво толкуете о том, во что я верю, неплохо было бы иметь хоть какое-нибудь представление об этом, правда? ("Чудо полумесяца").
Естественно, что зыбкий рассудок современного человека порождает ложные суждения не только о душе, добре и вообще о вечных ценностях. Не менее ложны и гораздо более опасны его рассуждения о зле. Вкусив плода с древа познания добра и зла, наши предки приобрели преждевременное знание, которое не поднявшийся до необходимой духовной высоты человек был не способен понести. До грехопадения человеческая свобода была позитивной: она была свободой абсолютного добра, без всякой ссылки на зло. Зло было внутренне невозможным.
- На мой взгляд, нравственная невозможность - самая существенная из всех невозможностей." ("Странное преступление Джона Боулнойза", пер. Н. Облонской)
После грехопадения и потери богообщения, зло становится внутренней возможностью, а добро теряет свою абсолютность и становится условным. Постепенно и само зло делается условным. Сегодня явное и очевидное зло облекается в блестящие и привлекающие внимание одежды, со злом стало модным заигрывать, и вообще, рассматривать зло чуть-ли не как причину добра. Неужели остался последний шаг - упразднить доброе и утвердить на земле неведение и темноту? Но если зло - недостаток добра, то и темнота, как отсутствие света - зло. Здоровая человеческая душа инстинктивно тянется к свету.
- У меня пристрастие к дневному свету, - ответил отец Браун. - В особенности здесь, где его так мало ("Злой рок семьи Дарнуэев").
И пребывание в темноте (т.е. во зле) было бы вполне безобидным, если бы не духовные законы.
- Я хочу, чтобы вы их [драгоценности] отдали, Фламбо, и я хочу, чтобы вы покончили с такой жизнью. У вас еще есть молодость, и честь, и юмор, но при вашей профессии надолго их недостанет. Можно держаться на одном и том же уровне добра, но никому никогда не удавалось удержаться на одном уровне зла. ("Летучие звезды", пер. И.Бернштейна).
И так же, как темнота прячется от лучей света, так и зло маскируется, потому что боится сразу обнаружить свое истинное лицо. И все же некоторые его черты удается обнаружить даже тогда, когда оно в маске.
- Я знаю этого Неведомого Бога, - сказал маленький священник со спокойным величием уверенности, твердой, как гранитная скала. - Мне известно его имя: это Сатана. Истинный Бог был рожден во плоти и жил среди нас. И я говорю вам: где бы вы не увидели людей, коими правит тайна, в этой тайне заключено зло. Если дьявол внушает, что нечто слишком ужасно для взгляда, - взгляните. Если он говорит, что нечто слишком страшно для слуха, - выслушайте... И если вам померещится, что некая истина невыносима, - вынесите ее... ("Лиловый парик", пер. Н.Демуровой)
... - Я кое-что знаю о сатанизме, вынужден знать. Я знаю, что это такое. Поклонник дьявола горд и хитер; он любит властвовать и пугать невинных непонятным; он хочет, чтобы у детей мороз подирал по коже. Вот почему сатанизм - это тайны, и освящения, и тайные общества и все такое прочее. Сатанист видит лишь себя самого, и каким бы великолепным и важным он ни казался, внутри его всегда прячется гадкая безумная усмешка ("Чудо полумесяца").
По закону яблока и яблони та же тяга к таинственному выдает с головой и лжеучителей тьмы.
- Что он за человек? - спроси Крейк.
- Мистик-дилетант, - с простодушным видом выпалил отец Браун. - Их не так уж мало; он из тех, кто разглагольствуя в парижских кафе, туманно намекает, что ему удалось приподнять покрывало Изиды или проникнуть в секрет Стоунхенджа. А уж в случае, подобном нашему, они непременно подыщут какое-нибудь мистическое истолкование.
Темная прилизанная голова мистера Бернарда Блейка учтиво наклонилась к отцу Брауну, но в улыбке проскальзывала враждебность.
- Вот уж не думал, сэр, - сказал он, - что вы отвергаете мистические толкования.
- Наоборот, - кротко помаргивая отозвался Браун. - Именно поэтому я и могу их отвергать. Любой самозванный адвокат способен ввести меня в заблуждение, но вас ему не обмануть, вы ведь сами адвокат. Каждый дурак, нарядившись индейцем, может убедить меня, что он-то и есть истинный и неподдельный Гайавата; но мистер Крейк в одну секунду разоблачит его. Любой мошенник может мне внушить, что знает все об авиации, но он не проведет капитана Уэйна. Точно так вышло и с Дрейджем, понимаете? Из-за того, что я немного разбираюсь в мистике, меня не могут одурачить дилетанты. Истинные мистики не прячут тайн, а открывают их. Они ничего не оставят в тени, а тайна так и останется тайной. Зато мистику-дилетанту не обойтись без покрова таинственности, сняв который находишь нечто тривиальное ("Небесная стрела", пер. Е.Коротковой).
Духовная позиция человека и общества определяет их отношение ко злу и борьбе с ним. Сегодняшняя позиция общества - откровенно фарисейская: различая временное зло явных человеческих преступлений и определяя их меру наказания, оно не желает замечать и даже знать о преступлениях иного рода - преступлениях, совершающихся у каждого внутри его совести каждый день, за которые нет никаких временных мер наказания. Но совесть - голос Божий, а за преступления против Бога и божьих заповедей стоит наказание, уходящее в вечность - не философскую абстракцию, а реальную жизнь будущего века. Вынося приговор преступникам, общество выносит его, на самом деле, и себе.
- Есть два пути борьбы со злом, - сказал он. - И разница между этими двумя путями - быть может, глубочайшая пропасть в современном сознании. Одни боятся зла, потому что оно далеко. Другие - потому что оно близко. И ни одна добродетель, и ни один порок не отдалены так друг от друга, как эти два страха.
Никто не ответил ему, и он продолжал также весомо, словно ронял слова из расплавленного олова:
- Вы называете преступление ужасным потому, что вы сами не могли бы совершить его. Я называю его ужасным потому, что представляю, как бы мог совершить его. Для вас оно вроде извержения Везувия; но, право же, извержение Везувия не так ужасно, как, скажем, пожар в этом доме. ("Тайна Фламбо", пер. В.Стенича)
...- Человек никогда не будет хорошим, пока не поймет, какой он плохой или каким плохим он мог бы стать; пока он не поймет, как мало права у него ухмыляться и толковать о "преступниках", словно это обезьяны где-нибудь в дальнем лесу; пока он не перестанет так гнусно обманывать себя, так глупо болтать о "низшем типе" и "порочном черепе"; пока он не выжмет из своей души последней капли фарисейского елея; пока надеется загнать преступника и накрыть его сачком, как насекомое. ("Тайна отца Брауна", пер. В.Стенича)
Действительное исцеление общества возможно не с помощью усовершенствования и умножения тюрем и исправительно-трудовых учреждений - подневольный физический труд делает человека еще ниже. Истинные орудия исцеления незримы, но бесконечно более прочны - любовь, покаяние, вера, молитва.
- Так вы поймали вора? - хмурясь спросил полковник.
Отец Браун в упор посмотрел в его недовольное суровое лицо.
- Да, я поймал его, - сказал он, - поймал невидимым крючком на невидимой леске, такой длинной, что он может уйти хоть на край света и все же вернется, как только я потяну ("Странные шаги").
Ценности и идеалы нашего общества - это идеалы-перевертыши, которые паразитируют на истинных ценностях и идеалах, и так изменяют их, что последние становятся неузнаваемыми. Иногда это выглядит даже как-то комично.
- Не смейте так говорить! - с непонятной запальчивостью воскликнула девушка. - вы говорите так только с тех пор, как стали этим ужасным... ну, как это называется? Как называют человека, который готов обниматься с трубочистом?
- Святым, - сказал отец Браун.
- Я полагаю, - возразил сэр Леопольд со снисходительной усмешкой, - что Руби
имеет ввиду социалистов.
- Радикал - это не тот, кто извлекает корни, - заметил Крук с некоторым раздражением, - а консерватор вовсе не консервирует фрукты. Смею вас уверить, что и социалисты совершенно не жаждут якшаться с трубочистами. Социалист - это человек, который хочет, чтобы все трубы были прочищены и чтобы всем трубочистам платили за работу.
- Но который считает, - тихо добавил священник, - что ваша собственная
сажа вам не принадлежит ("Летучие звезды").}
Так, например, уже стало ходячим мнение о том, что если священник ходит в шелковой рясе и приезжает на службу в иномарке, то он уже как бы и не настоящий священник; Церковь работает на деньги и потеряла свое значение в современной жизни и т.д. Конечно, думать так гораздо проще, чем оставить это на совести священника и попытаться увидеть за внешней жизнью Церкви ее сокровенную жизнь, протекающую внутри воцерковленной человеческой души. Для этого необходимо некоторое усилие воли и некоторый труд. Гораздо легче развивать свою наблюдательность...
-А если вы не понимаете, что я готов сровнять с землей все готические своды в мире, чтобы сохранить покой даже одной человеческой душе, то вы знаете о моей религии еще меньше, чем вам кажется ("Злой рок семьи Дарнуэев").
То же, что происходит на виду всего общества и оглашается и показывается с газет, журналов и экранов телевизоров, не оставляет никаких сомнений, что зло утверждается в своих идеалах-перевертышах, опираясь на своих "верных".
- А, - пробормотал он, - в этом-то все зло. В этом настоящее зло. И оно куда опаснее, чем старые индейские демоны, таящиеся в здешних джунглях. Вы вот подумали, что я выгораживаю латиноамериканцев со всей их распущенностью, так вот, как это ни странно, и он посмотрел на собеседника сквозь очки совиными глазами, - как это ни невероятно, но в определенном смысле вы правы. Вы говорите: "Долой романтику". А я говорю, что готов иметь дело с настоящей романтикой, тем более, что встречается она не часто, если не считать пламенных дней ранней юности. Но, говорю я, уберите "интеллектуальное единение", уберите "платонические союзы", уберите "высший закон самоосуществления" и прочий вздор, тогда я готов встретить лицом к лицу нормальный профессиональный риск в моей работе. Уберите любовь, которая на самом деле не любовь, а лишь гордыня и тщеславие, реклама и сенсация, и тогда мы готовы бороться с настоящей любовью, - если в этом возникнет необходимость, - а также с любовью, которая есть вожделение и разврат. Священникам известно, что у молодых людей бывают страсти, точно также, как докторам известно, что у них бывает корь. Но Гипатии Поттер сейчас по меньшей мере сорок, и она влюблена в этого маленького поэта не больше, чем если бы он был издателем или агентом по рекламе. В том-то и все
дело: он создавал ей рекламу. Ее испортили ваши газеты, жизнь в центре всеобщего внимания, постоянное желание видеть свое имя в печати, пусть даже в какой-нибудь скандальной истории, лишь бы она была в должной мере "психологична" и шикарна. Желание уподобиться Жорж Санд, чье имя навеки связано с Альфредом де Мюссе. Когда ее романтическая юность прошла, Гипатия впала в грех, свойственный людям зрелого возраста, - в грех рассудочного честолюбия. У самой у нее рассудка - кот наплакал, но для рассудочности рассудок ведь не обязателен." ("Скандальное происшествие с отцом Брауном", пер. И.Бернштейна)
Судя по этой цитате, болезни общества, о которых идет речь, были очевидными и сто лет назад. Есть ли положительные сдвиги? Возможны ли они? Для этого больным нужно хотя бы что-то узнать о своей болезни и иметь желание исцелиться. Мир еще держится по милости Божией. Успеем ли, Господи?