Неизвестнов Сергей : другие произведения.

Покоритель сновидений

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Далекие звездные миры к нам ближе, чем наша Земля. К сожалению...

ПОКОРИТЕЛЬ СНОВИДЕНИЙ

(фантастический рассказ)

Посвящаю моей жене

Надежде

  
  
  
   В эпоху, когда человеческое любопытство потеряло разумную умеренность и стало искать своего удовлетворения в явлениях как величественных, так и ничтожных - граница между ними сделалась неосязаемой под плотным осадком достижений цивилизации - именно в это время, одним из темных и сырых вечеров ранней весны в Институте Высших Способностей Человека появился неизвестный, изъявивший желание попасть на прием к профессору Рэнкину. Это был тот самый профессор, который, уже на протяжении 10 лет, возглавлял отдел Института, занимающийся изучением сна человека и животных. В приемной неизвестный довольно немногословно объяснил секретарше, что у него к профессору очень важное дело, о котором он хотел бы поговорить с ним прямо сейчас и с глазу на глаз.
   - Подождите, минутку, я узнаю, свободен ли профессор, - ответила секретарша, сохраняя невозмутимый тон, несмотря на несколько странный вид посетителя и столь необычно позднее время его визита. Пока она разговаривала по внутреннему видеотелефону, худощавая и немного сутулая фигура незнакомца своим темным нескладным пятном нарушала устоявшуюся и выверенную в светло-зеленых тонах цветовую гамму помещения приемной и даже вносила в нее необъяснимый элемент импрессионизма.
   - Пожалуйста, проходите, профессор Рэнкин ждет вас, - секретарша жестом показала на круглую дверь в стене. Незнакомец поднялся и неровной походкой подошел к двери, которая, увидев своим электронным глазом приближение человека, мгновенно и бесшумно отъехала в сторону и, впустив незнакомца, также мгновенно и бесшумно закрылась за ним.
   В этот вечер профессор Рэнкин заканчивал отчет о работе своего отдела, выполненной по заказу Центра Космических Исследований. Работа была связана с динамикой сна и сновидений в условиях невесомости и умеренных перегрузок. Центр готовил группу космонавтов для первого пилотируемого полета в соседнюю галактику - Туманность Андромеды, давно пленявшую ученых своими многочисленными загадками. Одной из главных целей полета было установление контакта с внеземной цивилизацией, существование которой было убедительно доказано ведущей научной группой Центра. Весь проект потребовал половины годовых финансовых ресурсов Земли, в результате чего многие научные и учебные заведения были временно закрыты, а Центр, наоборот, расширялся и процветал. И когда, благодаря колоссальным усилиям десятков научных групп, собранных под крышей Центра, путешествие в соседнюю галактику стало технически возможным, потребовалось детальное изучение даже таких, на первый взгляд, маловажных составляющих жизни человеческого существа, как сон и сновидения. Ведь путешествие, при самом благоприятном стечении обстоятельств, должно было продолжаться многие и многие годы.
   Профессор Рэнкин как раз заканчивал редактировать сводную таблицу динамики биоритмов мозга в состоянии сна, когда секретарша доложила о неком странном посетителе, желающим о чем-то поговорить с глазу на глаз. Сдержав свою первую реакцию, возникшую бы в подобной ситуации у всякого нормального ученого, - сослаться на занятость, он ответил, что примет посетителя, рассудив, что небольшой отдых и рассредоточение ему не помешают.
   Незнакомец вынырнул из полуосвещенного круглого провала и оказался в рабочем кабинете профессора. Надо сказать, что кабинет имел довольно необычную - эллипсоидальную форму, в которой причудливое освещение, соединяясь с отсутствием углов, создавало иллюзию пустого пространства, дезориентирующую непривычный к подобной геометрии глаз. Незнакомец, несколько мгновений постояв в нерешительности у входа, направился, слегка раскачивающейся походкой к столу профессора.
   - Мое имя - Сэд Гэйбл, - произнес он негромким размеренным голосом, усаживаясь в предложенное профессором кресло, напротив его стола. - Вчера в передовице одной из электронных газет я прочитал репортаж о завершении подготовки к космическому полету в Туманность Андромеды. Упоминание о вашем отделе разрешило мои уже довольно долгие колебания и вот я перед вами. Дело в том, что я мог бы оказаться вам полезным.
   - Очень интересно, - оживился профессор Рэнкин, подвигая посетителю чашку кофе с бутербродом, заказанные им через автоматическую экспресс-сеть питания, охватывающую все научно-исследовательские институты. - Чем же вы можете быть полезным для нашего проекта вообще и для моего отдела в частности?
   - Спасибо, профессор, но я совсем не пью кофе. Через некоторое время вы сами поймете почему. Я хочу предложить альтернативный проект путешествия, который, по своим масштабам и потенциальным возможностям может настолько же перекрыть тот, в котором вы участвуете, насколько этот, ваш, перекрывает путешествие гусеницы с одного листа цветка на другой.
   Профессор Рэнкин не повел даже бровью, лишь тень ироничной улыбки легла на его лицо, которую он решил до времени скрыть.
   - Ваша метафора столь вызывающе грандиозна, что, боюсь, нам, для продолжения разговора не обойтись без некоторых деталей вашего альтернативного проекта.
   - Разумеется, - спокойно продолжал Гэйбл. - Суть моего проекта имеет самое прямое отношение к работе вашего отдела. Скажите, профессор, - он наклонился вперед, - вас никогда не настораживала та невообразимая масса технических трудностей, связанных с организацией дальних космических перелетов? Получение и хранение термоядерного топлива, утилизация его отходов, защита от собственной радиации двигателя и космических лучей, компенсация галактических электромагнитных полей, искусственная сила тяжести, проблема жизнеобеспечения экипажа и организации устойчивого замкнутого биоцикла на корабле. Я называю сейчас только самое главное, масса "мелочей" остается за кадром.
   - Все верно, - кивнул головой профессор. - Но ничего другого взамен у нас нет.
   Ироническая улыбка все настойчивее пыталась материализоваться на его лице.
   - Есть, профессор. Побывать в других, сколь угодно отдаленных в пространстве и во времени мирах можно без громоздкой техники, радиации и нелепых скафандров. Это можно сделать во сне, том самом который изучает ваш отдел.
   Улыбка, наконец, вырвалась на свободу и водрузилась на лице профессора Рэнкина, имея твердое намерение теперь уже не сходить с нее до конца беседы.
   - Именно потому, что я и мой отдел знаем о сне кое-что не понаслышке, смею вас уверить в трех вещах, которые, я надеюсь, убедят вас в полной иллюзорности вашего проекта. Во-первых, сон, как известно, - явление в большей степени подсознательное, чем сознательное. Наше подсознание же, хотя и приоткрыло завесу покрова своей тайны сотрудникам моего отдела, в основном, остается загадкой, столь же далекой от объяснения, сколь и непредсказуемой. Во-вторых, - он хрустнул пальцами, разминая их, - Отношение сновидения к реальности остается, - надо признать это честно, - вопросом открытым, хотя их связь сегодня практически никем не оспаривается. И это после семилетней совместной работы биопсихологов и биофилософов нашего отдела. И в третьих, - а это уже доказанный нами достоверный факт - он посмотрел на Гэйбла с хитринкой в глазах, - в состоянии анабиоза сновидения отсутствуют. Другой же вариант многолетнего сна, необходимого для путешествия в столь отдаленные уголки Вселенной, науке неизвестен.
   - Профессор, - невозмутимо ответил Сэд Гэйбл, - у меня есть что возразить вам по всем трем пунктам. Но выслушайте сначала мою историю.
   Он слегка передвинул кресло так, чтобы фигура профессора высвечивалась в более привычном для нормального зрения ракурсе, еще раз оглядел призрачный эллиптический свод кабинета и начал свой рассказ.
   - Еще в детском возрасте я обратил внимание на большую разницу между рассказами о снах и сновидениях, которые слышал от сверстников, близких людей и родителей, и собственным восприятием своих сновидений. Дело в том, что уже тогда для меня не существовало той резкой границы между явью и сном, которая пролегает для всех людей, когда они в темноте забираются под одеяло и закрывают глаза. Я не хочу сказать, что сон и явь сливались в моем сознании и я совсем не мог отличить одно от другого. Нет, при желании я всегда мог перейти на обычный человеческий язык и говорить о сне и реальности как о вещах разного порядка. Но такой язык не был естественным для меня, поскольку, повторюсь, резкая граница между явью и сном для меня, действительно, отсутствовала. Я всегда мог легко восстановить цепочку мыслей и ассоциаций, которые "вели" меня к моим "сновидениям" и также легко мог восстановить обратную цепочку мыслей и ассоциаций, которые "выводили" меня из "сновидений" в явь. Какое-то время мои сновидения были для меня необычной забавой. Я просто продолжал в них свои дневные детские игры, в которые играл со своими сверстниками, а на следующий день, в яви, предлагал своим друзьям сюжеты, родившиеся в моих ночных сновидениях. И они, из-за своей "отрепетированности", всегда проходили "на ура". Так я стал заводилой и вождем своего двора. Продолжалось это, однако, недолго, поскольку к двенадцати годам я созрел для более серьезных экспериментов со своими сновидениями. Это потребовало некоторой сосредоточенности и внимания к себе и я вынужден был постепенно оставить свою дворовую компанию, сославшись для виду, чтобы отвести подозрения, на занятость учебой.
   - В чем же заключались ваши эксперименты? - всякий след иронии бесследно исчез с лица профессора и он внимал рассказу с необычайным вниманием. Профессиональное чутье, которое выработалось в нем за долгие годы работы с людьми и их снами и еще никогда не подводило, подсказывало, что перед ним - необыкновенный человек, если не сказать более.
   - В двенадцать лет, профессор, я впервые попытался управлять своими сновидениями. Для начала я постарался сознательно посмотреть во сне на свои руки. Через неделю попыток я мог свободно разглядывать их во сне вместе с другими, доступными для зрения частями тела. Затем, я попробовал сознательно управлять сюжетами своих снов - в основном, это были баталии космических пиратов, полицейских и пришельцев из космоса, взятые из наших уличных игр. В совершенстве овладеть этим искусством я сумел только через год. Да, через год незаметных для всех и даже для моих родителей тренировок я мог увидеть во сне любой, заранее придуманный мною сюжет с любым числом деталей. Это похоже на то, как если бы писатель мог сесть и сразу за один присест написать роман на любую наперед заданную тему. Обычно писатели имеют черновики. В течение года тренировок черновики были и у меня: каждая ночь приносила очередной черновик, который я, критически просматривая, мысленно рвал и выбрасывал, добиваясь в следующем черновике лучшего соответствия сновидения задуманному оригиналу.
   Следующий прорыв в моем незаметном искусстве состоялся в то лето, когда мне было шестнадцать лет. К тому времени у меня появилась подруга, по имени Лин, с которой, кроме трехлетней разницы, нас ничто не разделяло. Мы относились друг к другу заботливо и нежно, как брат и сестра и лишь ей одной я раскрыл тайну своей странной способности. Иногда я рассказывал ей о своих сновидениях, которые в ту пору, почти все касались исторической тематики и эти рассказы были похожими на красочный пересказ видеофильма. Время от времени Лин пыталась зарисовать то, что слышала от меня, а иногда добавляла свои детали к моим сюжетам, которые затем снились мне с такой же легкостью, как мои собственные. Днем мы путешествовали в районе Горных Озер, фотографировали редких бабочек и жуков и составляли электронную картотеку приозерной растительности - это было ее школьное домашнее задание на лето.
   Однажды утром она отправилась к Горным Озерам одна - ко мне приехал мой родной брат - пилот первого класса пассажирского корабля Земля-Венера. Лин сказала, что к полудню вернется, но ни к полудню, ни вечером она не появилась у нас и я решил, что она с Озер сразу отправилась к себе домой. Хотя я знал, что район Горных Озер совершенно безопасен и, кроме того, знал, что Лин ориентировалсь в нем также свободно, как в своей комнате, какое-то смутное беспокойство не покидало меня и тогда, когда я готовился погрузиться в свои сновидения, собираясь увидеть в них недавно прочитанную историю римского императора Домициана. Наверное, поэтому я дал себе задание сначала увидеть во сне Лин.
   Очень скоро, во время моего сна, который сразу же показался мне каким-то необычным, я оказался в районе Горных Озер и почувствовал, что Лин здесь и с ней случилась беда. Я, каким-то непонятным для меня образом, сразу переместился к краю небольшой трещины в скале, почти на середине ее высоты, и увидел там Лин, беспомощно застрявшую и заснувшую в таком положении, по-видимому, от голода и усталости. Сердце мое бешено колотилось от тревоги, и я кинулся вытаскивать ее, но руки мои оказались бесплотными и я понял, что происшествие с Лин - это не сон и надо проснуться.
   Лин благополучно вытащила из трещины бригада спасателей, которую я сразу и безошибочно привел в нужное место. С этого времени я понял, что мои сны могут быть не только моими фантазиями, но и реальными путешествиями, правда, без всякой возможности в них на что-нибудь повлиять, в отличие от обычных сновидений.
   И я начал путешествовать в своих снах. Сначала путешествия в реальную обстановку давались мне с большим трудом. Случай с Лин, когда путешествие в настоящие Горные Озера произошло самопроизвольно, объясняется, скорее всего, влиянием той тонкой неуловимой связи, которая возникает между родственными душами и позволяет чувствовать состояние другого человека, где бы он не находился. В моей психике открылось маленькое оконце, сквозь которое я, поначалу с большим трудом, мог протискиваться из мира своих произвольных сновидений, в которых предметы и люди имели плоть и кровь и были осязаемы, в сновидения реального мира, где я мог лишь витать, как бесплотный дух, и пассивно наблюдать за происходящим там. Случались недели и месяцы, когда это оконце закрывалось и я оставался пленником своих осязаемых сновидений, своих сюжетов, которым к тому времени я мог позволить расти и развиваться свободно, как цветам: ведь я в любой момент мог вмешаться в них и все изменить, а это было мне уже неинтересно. Я искал оконце в другой, пусть и бесплотный, но реальный мир, который открывался мне через него как будто с подводной стороны поверхности озера. Со временем мне удалось расширить оконце и держать его всегда открытым. Вечером я намечал себе примерный маршрут моего очередного путешествия, а ночью, выбираясь через оконце в тот мир, в котором жил днем, я пытался его проделать. Поначалу это были прогулки по комнате вблизи кровати. Как ребенок учится ходить, я учился сознательно перемещать в пространстве свое бесплотное тело. Плотное тело в это время, разумеется, мирно спало в своей кровати, что я, непосредственно, каждый раз наблюдал и к чему постепенно совсем привык. Медленно я увеличивал протяженность маршрутов. Первые неудачные попытки выйти на улицу заканчивались тем, что я против своей воли выталкивался через оконце сознания обратно в мир настоящих снов. Каждую неудачную попытку я, не просыпаясь, анализировал прямо во сне, а затем снова и снова пытался выйти на улицу и задержаться там. Со временем и это стало получаться у меня без труда.
   В общем, через пять лет ежедневных, а точнее еженощных попыток сознательно перемещаться в пространстве, я мог свободно разгуливать в районе Горных озер, что расположены около десяти километров от моего дома. Лин за это время стала художником.
  
   Сэд Гэйбл прервал свой рассказ и на мгновение задумался о чем-то далеком и - легкая улыбка выдала это - приятном.
  
   - Столь редкая в наше время профессия - это действительно ее призвание. Ее пейзажи отличает какая-то домашняя уютность и чистота, которые она умеет находить в окружающем ее мире с потрясающим мастерством. Я же в своей дневной жизни стал техником грузовой геликоптерной станции. Знаете, профессор, странное чувство испытываешь, когда невольно сравниваешь неуклюжие маневры этих современных пластиковых птиц, с тем ощущением полета, которое сопровождает путешествия в моих снах. В моих полетах есть радость, а в их - ее нет. Пластмасса вообще ничего не чувствует, а пилоты, целиком полагаясь на нее, воспринимают свои перемещения в пространстве как закономерный процесс взаимодействия воздуха, несущих плоскостей и потока энергии из бортового термоядерного реактора.
   - Ваша история, поистине, удивительна, - воскликнул потрясенный профессор Рэнкин. - Но в какую сторону дальше развивались ваши упражнения?
   Было видно, что его мало интересовали детали личных переживаний Гейбла, но часть рассказа, непосредственно касающаяся специальности профессора, нашла в нем ту струну, которая, настойчиво резонируя, не терпела никаких разрывов в повествовании.
   - Да, я возвращаюсь к своему основному рассказу. С течением времени я смог еще более увеличить дальность своих ночных прогулок, примерно до тридцати километров от своего дома, где я лежал в кровати. Но здесь неожиданно обнаружился предел. Еще раньше выяснилось, например, что во время сильного ветра или грозы, путешествие оказывается возможным лишь на небольшое расстояние - около сотни метров, не более. Всякая попытка удалиться дальше, сопровождается прерыванием сна, с чем я не в силах совладать. Анализируя закономерности своих путешествий, я выяснил, что их дальность тем больше, чем спокойнее обстановка, в которой происходит мой сон. И, наоборот, удаляясь на большие расстояния, около тридцати километров, мой сон становится настолько чувствительным, что малейшие движения воздуха или самые легкие звуки, которыми ночь всегда полна, разрушают его и я мгновенно выныриваю из подводной части реального мира на его поверхность. Очертите мысленно полусферу с центром около моей кровати и радиусом в три десятка километров и вы будете иметь представление о масштабах моих обычных путешествий.
   - Вы сказали - полусферу? - переспросил профессор Рэнкин, у которого от возбуждения проступили капли пота на лбу. - Но ведь в ваших путешествиях ваше тело, как вы сказали, бесплотно. Значит, вы могли путешествовать и в толщу Земли?
   - Ну, разумеется, я бывал там пару раз. Но Земля, по-видимому, имеет свою толщу не для ее созерцания. Там, профессор, как-то жутковато. Но, - он на секунду остановился и задумался, - если бы у меня была там какая-нибудь цель, то я, думаю, смог бы совершать свои путешествия и там. - Он помолчал немного. В его глазах вдруг появился какой-то внутренний свет, почти скрытый, но сильный. - Наземный мир прекрасен, это правда! Но меня привлекает к себе Космос. Когда я узнал из газет, что существование инопланетной цивилизации в Туманности Андромеды - вещь научно доказанная, моя тяга туда стала нестерпимой. Вы только представьте себе, профессор, я бы мог увидеть их, их жизнь, их обычаи и привычки, запечатлеть все это в своей памяти и привезти из своего путешествия живой рассказ о наших братьях по разуму.
   - Все, что вы мне рассказали, - профессор Рэнкин вытер капли пота со лба, - невероятный, потрясающий феномен. Это достойно внимания само по себе, как чрезвычайно редкое, можно сказать, уникальное явление прорыва человеческого сознания в обычно совершенно недосягаемые глубины психики. Но тридцать километров - согласитесь, - профессор посмотрел на Гейбла с улыбкой, на этот раз выражавшей не иронию, а искреннее сожаление, - это слишком мало, по сравнению с неумолимыми мегапарсеками пустого пространства, отделяющими нас от Туманности Андромеды.
   - Профессор, послушайте, мы должны попробовать. - Внутренний огонь уже отражался не только в глазах, но и во всей фигуре этого человека. - Согласитесь, - это важно. В очень спокойную и тихую погоду, зимой, когда ночная жизнь скована холодом, один раз мне удалось увеличить дальность путешествия до сотни километров. Я достиг верхних слоев тропосферы, где легкие воздушные течения пытались вернуть меня в мою комнату. Там, на предельной границе возможностей своего сна, я рассматривал звезды и галактики иных миров, слышал их холодный зов и пытался сквозь убаюкивающее и пленяющее покрывало земной атмосферы разгадать тайну их загадочного блеска. Профессор, если бы только удалось создать абсолютный покой для моего тела во время сна! Я точно не знаю, но мне кажется, что я не имею пределов в скорости, ведь мое тело там бесплотно и не испытывает ни тяготения, ни сопротивления.
   - Нет, это невозможно! Проект уже утвержден, профинансирован и находится в стадии завершения его земной подготовительной части. Я согласен, - профессор потер свой крутой морщинистый лоб, - ваше предложение заманчиво, особенно для меня и моего отдела, но практически - оно неосуществимо в рамках нынешнего проекта.
   - Как раз наоборот, - воскликнул Гейбл, - если рассматривать мое предложение как дополнение, ну, небольшую корректировку к вашему проекту, - он наклонился и вполголоса добавил, - который можно продолжать считать основным, то все от этого только выиграют, - он распрямился и начал загибать пальцы: - Сам проект получит дополнительные доказательства своей обоснованности, предварительная информация, привезенная мною из моего путешествия, позволит лучше и надежнее подготовить к путешествию космонавтов. Профессор, пусть не альтернатива, - оставим в стороне амбиции, пусть это будет называться маленькой разведкой.
   - Не альтернатива, но маленькая разведка, - повторил профессор Рэнкин, думая о чем-то своем. - Понимаете, Гейбл, одно дело убедить меня, - я профессионал и я, считайте, был внутренне готов к вашему рассказу. Но главные организаторы проекта - люди далекие от стихий науки. Им ближе стихии азарта, политики и финансов. Единственная возможность склонить их на наше - вы видите, я уже мысленно на вашей стороне - наше с вами предложение, заключается в том, чтобы вы эффектно продемонстрировали им свои способности. Понимаете, нужна сенсация с вашей стороны. Вы должны вызвать потрясение! Тогда есть шанс!
   - Ради дела я готов! - лицо Гейбла и вся его фигура горели решимостью, - той, которая не знает границ, - хотя, признаться честно, я не люблю сенсаций. В них всегда есть обман, даже если сенсация настоящая. Великие вещи происходят величественно и незаметно. Но, повторяю, я готов! И вы, профессор, будьте совершенно спокойны. Вы и сами сможете убедиться, что мой рассказ - не вымысел, который приснился мне в одном из моих снов.
   - Хорошо, Гейбл. Тогда - готовьтесь. Сначала нам предстоит битва здесь, на Земле. Завтра, на заседании координационного совета я выступлю со своим отчетом, а потом представлю вас, и вам придется продемонстрировать свое искусство.
   - Я готов! - еще раз повторил Сэд Гейбл, вставая и протягивая руку профессору. Тот, также встав, крепко пожал ее, задержав в своей руке и пристально глядя в глаза этого удивительного посетителя, как бы убеждая себя самого, что этот человек - не сон.
   - Завтра к 12-00 по местному времени подходите сюда в наш отдел. Я распоряжусь, и вас в нужный момент доставят в Центр, где я буду вас ожидать. Илси, - он включил внутренний видеотелефон, - проводите мистера Гейбла, подготовьте мне к завтрашнему утру корреспонденцию, я попрошу только срочную, и вы свободны на сегодня.
   Гейбл еще раз кивнул и скрылся в круглом темном входном проеме, оставив профессора Рэнкина в полном смятении чувств, которое, впрочем, было радостным смятением.
  
   * * *
  
   Заседание координационного совета проекта проходило в конференц-зале Центра Космических Исследований. Члены президиума - их было немного, но все - фигуры известные и значительные, - расположились в самой низине амфитеатра кресел за круглым столом, над которым висел голубой шар около трех метров в диаметре. Сегодня, впрочем, кресла окружающего их амфитеатра были пусты. Каждое место за круглым столом было оборудовано хитроумной системой связи, которая позволяла легко передавать сообщения - устные, письменные или визуальные - одного участника заседания любому другому. Система внешней связи в считанные доли секунды предоставляла любую информацию, хранящуюся в пределах Солнечной системы, а искусственные спутники, обращающиеся вокруг Солнца по сильно вытянутым эллиптическим орбитам, позволяли держать связь также и с довольно обширной окрестностью Солнечной системы. Такая оперативность и масштаб были необходимы именно сегодня, поскольку это было последнее заседание совета, на котором сводились вместе результаты кропотливой работы всех рабочих групп.
  
   Руководитель совета, Клус Хорн, - пожилой, высокий, с мужественным лицом и свинцовым голосом, который своим свинцом мог держать в напряжении любое число подчиненных в течение многих месяцев, восседал на своем председательском кресле, несколько возвышаясь над остальными, и периодически произносил номера рабочих групп, руководителям которых предоставлялось краткое слово для доклада. Перед профессором Рэнкиным выступал полный, розовощекий, как говорят, пышущий здоровьем Рон Браггер, возглавляющий научный отдел Центра по контактам с внеземными цивилизациями. Он с подчеркнутым изяществом и блеском изложил возможные варианты предполагаемого контакта, - его группа насчитала их около нескольких десятков, - часть из которых принимала в расчет даже возможность небелковой биологической структуры жителей Туманности Андромеды. Он сообщил, что лингвисты его группы разработали специальную последовательность самоусложняющихся языков, которые при любой, даже самой минимальной возможности обмена информацией, неизбежно делали контакт все более и более осознанным с обеих сторон, вплоть до установления изоморфизма смысловых структур. Оказалось, что даже экономисты его отдела не остались без работы: они рассмотрели ряд возможных моделей экономического сотрудничества с инопланетной цивилизацией, каждая из которых открывала для Земли довольно заманчивые перспективы. Не позабыли в отделе Браггера и про защиту, на случай, если братья по разуму окажутся таковыми только по устоявшемуся названию.
  
   Доклад Браггера был, действительно, великолепным и исчерпывающим и на его фоне все остальные должны были выглядеть, конечно, более тускло. Но, впрочем, здесь, за круглым столом собрались люди достаточно серьезные, чтобы следить за содержанием докладов, а не за их формой. Так подумал про себя профессор Рэнкин, когда слово для выступления было предоставлено ему. Он, зная немалое пренебрежение Хорна ко всем нетехническим отделам, но, также зная еще большую его дотошность во всем, что касается порядка, организации, его компетенции и полномочий, придумал тактический ход, который должен был принести первый успех. Успех или провал. Профессор волновался, но, взяв себя в руки, начал лаконично, опуская слишком специальные и потому никому непонятные термины, излагать результаты работы своей группы за последние три месяца.
  
   Суть сводилась к тому, что у мозга существует не очень ясный для исследования, но безотказный адаптационный механизм, который перестраивает структуру сна в зависимости от внешних условий. Например, в невесомости сон укорачивается, при перегрузках - удлиняется. При этом наблюдаются закономерные смещения фаз сна вместе с незначительными изменениями биопотенциалов коры больших полушарий. В совокупности, все эти изменения позволяют надежно контролировать общее состояние космонавтов с Земли. Более того, оказалось, что некоторые скрытые или только начинающиеся дисфункции организма могут быть выявлены разработанными группой профессора Рэнкина методами, связанными с наблюдениями за структурой сна и сновидений.
  
   - Да, уважаемые коллеги, - продолжал профессор Рэнкин, - фактура сновидений также может оказаться полезным источником информации. Я упомяну здесь лишь о двух наших находках.
  
   Даже представители технических отделов, явно скучающие, но благородно сдерживающие вырывающуюся наружу зевоту, оживились, поскольку тема сновидений в последнее время вызывала много споров в научном мире и была подмочена рядом ложных сенсаций и скандальных историй.
   - Наша группа разработала уникальную классификацию сновидений по ряду их существенных и, на первый взгляд, не очень существенных признаков. Сейчас перед вами, - он нажал несколько клавиш на клавиатуре своего компьютера, - наша классификационная таблица.
   Голубой шар, висевший над круглым столом, ожил, засветился мягким ровным светом и каждый участник заседания, глядя на шар со своего места, увидел одну и ту же таблицу, благодаря особому свойству шара, связанному с активно развивавшейся технологией газообразных кристаллов.
   - Космонавт каждое утро заполняет ее, компьютер обрабатывает заполненную таблицу по специальной программе и выдает отчет о состоянии различных систем организма. В нашей практике были случаи, когда начинающиеся отклонения здоровья от нормы были обнаружены только благодаря подобному анализу сновидений, и оставалось совершенно невидимым для других, более стандартных методов.
   - А если космонавту ничего не приснится или он не запомнит свой сон? - спросила профессор психологии межличностных отношений Гелла Крон.
   - Гелла, - профессор Рэнкин улыбнулся, - посмотрите внимательно. В нашей таблице есть и такой пункт. И даже в этом случае наша программа кое-что сообщит нам.
  
   В это время сигнал ручного видеотелефона заставил профессора Рэнкина прервать свое выступление и поднять левую руку к глазам. Никто не обратил внимания, как она задрожала мелкой дрожью, когда он сказал кому-то в видеотелефоне:
   - Хорошо. Ждите моих распоряжений.
   Затем, оглядев всех присутствующих, которые были увлечены разглядыванием волшебной таблицы, профессор произнес:
   - На этом я хотел бы закончить свое выступление.
   Он произнес это спокойно, но внутренне весь сжался как пружина, и замер в ожидании реакции председателя. В какой-то миг ему показалось, что реплика принята - все зашевелились, разминая затекшие от трехчасового сидения конечности, и стали совершать движения, которые свойственны всем людям, собирающимся пообедать.
   Но гром, - спасительный гром, наконец, грянул:
   - Но вы обмолвились о двух достижениях вашего отдела, - взметнул свои густые брови дотошный как иезуит Хорн. - С одним из них мы ознакомились и я, надо сказать, удивлен вашими методами. Но там, - он махнул рукой вверх, - все может сгодиться. Впрочем, я просмотрю анонимные отзывы участников заседания после. Итак, что же у вас, там, на второе? - он впился глазами в своего подчиненного и его пристальный взгляд, казалось, буравил профессора насквозь. Новичок был бы обезоружен и разбит этим взглядом, так что, скорее всего, не смог бы вымолвить и слова, даже в том случае, если за минуту до этого прекрасно знал, о чем будет говорить. Но профессор Рэнкин не был новичком и внутренне ликовал, едва сдерживая свое ликование. Он ликовал, потому что одержал победу. Произошло именно то, на что он рассчитывал. Но игра еще не закончилась и профессор, с трудом изображая на лице смущение, произнес следующее:
   - Уважаемые коллеги, уважаемый господин председатель. Вторая находка нашего отдела удивительна. Эта находка - один человек, который пришел ко мне вчера и рассказал свою историю, заслуживающую целого научно-психологического романа. Я бы хотел вкратце рассказать ее вам, так как этот человек, быть может, как никто другой, способен повлиять на положительный исход нашего проекта. Но я, к сожалению, не могу более злоупотреблять вашим вниманием, время моего доклада почти истекло, и, кроме того, у всех нас - часовой обеденный перерыв.
   Это был его второй тактический ход, рассчитанный теперь уже на реакцию членов совета. Потому, как они заерзали в своих креслах, было видно, что они явно заинтригованы таким началом, но никто не решался вставить слово в присутствии председателя. И тогда все взгляды обратились на него.
   - Ну, что же, - Хорн осмотрел присутствующих, как в лаборатории осматривают исправное оборудование, - если никто не возражает, - он сделал ударение на последнем слове и выдержал небольшую паузу, на тот случай, если бы кто-то вдруг захотел ему возразить, - и если этот человек действительно может быть нам так полезен, как утверждает профессор, мы, пожалуй, послушаем историю. В конце концов, пообедать мы можем прямо здесь.
  
   Профессор Рэнкин опять ликовал. Две победы подряд на одном заседании - это хорошее предзнаменование. И он, будучи центром столь продолжительного внимания и потому волнуясь заметно больше, чем во время своего основного выступления, кратко, но в живых красках пересказал присутствующим историю Гейбла, услышанную им вчера, лишь иногда добавляя к ней свои профессиональные комментарии.
  
   Когда он, умолчав пока о предложении Гэйбла, закончил фактическую часть его истории, на некоторое время в конференц-зале воцарилось гробовое молчание. Наконец, Клус Хорн, как и следовало ожидать, раздробил напряженную тишину зала зарядом своего свинца:
   - Все это, конечно, очень интересно, уважаемый профессор Рэнкин, особенно если ваш рассказ рассматривать в плане газетной беллетристики. Но у меня лично он вызвал к жизни два вопроса, ответы на которые, я полагаю, хотелось бы услышать всем членам президиума. Во-первых, мне не совсем понятно какое отношение может иметь к нашему проекту вся эта фантастическая история с вашим Сэдом Гэйблом? Во-вторых, вы, профессор, никогда до сих пор не давали мне повода считать вас легковерным или, я бы даже сказал, легкомысленным. А что, если этот человек просто сумасшедший или, в лучшем случае, попросту надувает вас по каким-то там своим корыстным соображениям?
   - Ну, конечно, все это сплошная чепуха! - выкрикнул с места Браггер, но осекся, обнаружив на себе строгий и предупреждающий взгляд Хорна.
   - Уважаемые коллеги и господин председатель. Я абсолютно согласен с правомочностью постановки ваших вопросов. Чтобы следовать логике ситуации, позвольте ответ на первый вопрос предварить ответом на второй. У нас есть еще немного времени, а случай, сам по себе, из ряда вон выходящий и имеющий самостоятельный научный интерес. Я предлагаю всем нам стать свидетелями и участниками эксперимента, который мы проведем прямо здесь и сейчас. Итак, этот человек, по имени Сэд Гэйбл, ожидает моего приглашения в этот зал для того, чтобы продемонстрировать всем нам свои способности. Я предлагаю следующую схему эксперимента. После того, как через несколько минут сюда войдет Сэд Гэйбл, кто-то из вас поднимется наверх, ну скажем, в комнату отдыха, напишет там что-нибудь на листке бумаги и положит его на стол. А через 15 минут спустится сюда, ничего никому не говоря. Все это время Сэд Гэйбл будет находится здесь в этом зале и спать. Наша задача - просто ему не мешать, то есть сидеть тихо, поскольку, как я говорил, во время путешествий его сон становится очень чутким. Затем он просыпается и рассказывает нам, что он сумел прочитать на том листке бумаги в своем путешествии через перекрытия и пространство этого здания. Затем слово будет иметь автор написанного. Какой бы то ни было обман здесь, практически, исключен, так как все будет происходить на наших глазах, а автор текста будет, разумеется, лицо незаинтересованное.
   Профессор Рэнкин излагал идею своего эксперимента так, как он обычно делал это в своем отделе, ну разве что чуть-чуть более эмоционально, поскольку такой необычный эксперимент был первым в его жизни. По выражениям лиц сидящих в зале он заметил, что члены президиума проекта явно заинтересованы происходящим, правда, все по разному: "технари" - с ироничной усмешкой, подобной той вчерашней "улыбке змия" самого профессора Рэнкина в начале его разговора с Гэйблом. В глазах же гуманитариев светился интерес, сродни профессиональному любопытству, хотя искорки сомнения вспыхивали и у них. Даже Клус Хорн, хотя и пытался сохранить невозмутимый вид, был несколько подвижнее и оживленнее обычного и профессор прекрасно понимал почему: это была всем известная безобидная слабость Хорна - обнаружить нелепость идеи своего подчиненного, особенно в присутствии других. Но, в конце концов, у всех людей есть свои слабости, - тайные или явные, в том числе и у руководителей. Слабость же Хорна была не самая страшная, во всяком случае, к ней можно было постепенно привыкнуть. И только у Рона Браггера в глазах горел огонек враждебности. Если бы в эту минуту власть была в его руках, он конечно бы не допустил такого рода сомнительных экспериментов, а профессору Рэнкину сделал бы выговор за занятия посторонними вещами в рабочее время. Но он вынужден был терпеть все происходящее и единственное, что мог себе позволить, - это тихонько заговаривать соседей:
   - Нет, вы посмотрите! В наш век, вроде бы серьезные ученые, и такие, смешно сказать, эксперименты. Это же позор для всех нас! - и в таком роде.
   - Отлично, профессор, ваш эксперимент принимается! - возгласил Хорн. Ведите своего путешественника. Надеюсь, после вашего эксперимента мы еще успеем пообедать. Кто пойдет наверх? - он нарочито строгим взглядом осмотрел присутствующих и все, при встрече с этим взглядом, отводили глаза в сторону. Лишнюю ответственность да еще в таком сомнительном мероприятии брать на себя явно никто не собирался. И только Гелла Крон встретила испепеляющий взгляд Клуса ответным взглядом - твердым и решительным. Клус Хорн как-будто обо что-то споткнулся:
   - Гелла? Вы хотите? Ну что же, я не возражаю. Напишите там что-нибудь позаковыристее! - он даже подмигнул ей, когда она поднималась с места.
  
   В это время створки дверей, над которыми было написано "Выход", разъехались в стороны и по ковровой дорожке, автоматически чистящей подошвы тех, кто ступал по ней, в конференц-зал вошел Сэд Гэйбл, уже вызванный по видеотелефону профессором Рэнкиным. Гэйбл встретился с его ободряющим взглядом и проследовал своей неровной походкой прямо к круглому столу. Его врожденная, легкая, импрессионистская неловкость, несколько поубавила огня в глазах тех заинтересованных, кто разглядывал его в эту минуту. Но так устроен человек: мысль о ком-то выдающемся невольно наделяет его идеальными чертами во всем: внешности, характере, голосе, манере держаться и если что-то одно не соответствует придуманному идеалу, то сразу же появляются сомнения и в тех качествах, которыми этот человек действительно сильно отличается от других.
   - Позвольте представить Сэда Гэйбла, коллеги, - Рэнкин подошел к Гэйблу и взял его за локоть. Гэйбл поклонился всем сидящим, взгляды которых неотрывно следили за каждым его движением. Но он был серьезен и сосредоточен и, казалось, не замечал столь пристального внимания к своей персоне, не проронив ни слова. А профессор Рэнкин, глядя на Сэда, подумал, что не ошибся в нем.
   - Итак, Сэд, - обратился к нему профессор, - вы готовы?
   - Да, я готов, - ответил тот и осмотрел необъятное пространство зала.
   - Сейчас Гелла Крон, - она перед вами, поднимется наверх в одну из комнат, мы вам не будем говорить какую. Ваша задача, находясь здесь, прочитать текст, который она напишет там на листке бумаги. Постарайтесь его хорошенько запомнить. Вы должны будете нам его пересказать. А Гелла поправит вас, если вы вдруг ошибетесь! - он тихо засмеялся и обратился ко всем: - Ну, что же, начнем наш эксперимент. Гелла, вы возвращаетесь через 15 минут, не задерживайтесь. Все средства внутренней связи, имеющиеся в зале, я попрошу отключить для соблюдения чистоты эксперимента.
   Все зашевелились и на несколько секунд обширное пространство зала заполнилось щелчками и писками отключаемой аппаратуры.
   - Попрошу теперь соблюдать тишину, - вновь обратился профессор ко всем сидящим за столом, когда Гелла Крон покинула конференц-зал, захватив листок бумаги и ручку, - Браггер, я попрошу и вас не стучать пальцами по столу в течение 15 минут.
   Затем профессор, взяв Гэйбла за локоть, усадил его в одно из нижних кресел амфитеатра, так что тот оказался прямо напротив председателя. Все члены президиума развернулись к ним, а Рэнкин, склонясь к Гэйблу, спросил: - Сэд, все ли в порядке, мы можем начинать?
   - Да, - сказал Гэйбл, - я сейчас засну. Я умею делать это очень быстро. - И он, закрыв глаза, остался сидеть неподвижным, как статуя...
  
   Когда Гелла Крон, слегка запыхавшись, вбежала в конференц-зал, первой ее мыслью была та, что она что-то не так поняла. Все оставалось почти таким же, как 15 минут назад: члены президиума сидели, казалось, в таких же позах, а профессор Рэнкин, держась за локоть путешественника, стоял в молчании вместе с ним перед круглым столом. Заметив на ее лице недоумение и вопрос, Рэнкин все объяснил:
   - Нет, вы не опоздали Гелла, но мы вас, действительно, ждем. Просто Сэд Гэйбл уже некоторое время назад проснулся и сообщил нам, что может воспроизвести нам содержимое вашего листка. Кстати, вы не захватили его с собой?
   - Нет, я cпрятала его там, где я была. - И тут же, спохватившись, добавила, - Но я могу его принести.
   - Нет, нет, Гелла. Как раз не нужно. Так будет даже лучше.
   Профессор Рэнкин, заметно волнуясь, потер руки.
   - Гэйбл, теперь вы можете говорить. Не могли бы вы, для начала, назвать комнату, в которой вы обнаружили Геллу?
   Все замерли. Ирония и улыбки на лицах бесследно исчезли наверное потому, что все почувствовали приближение чего-то явно выходящего за пределы явлений обычного порядка.
   - Да, - спокойно отвечал он, - это была оранжерея. Гелла сидела у подоконника и марсианская роза касалась ее волос.
   Все взгляды переметнулись на Геллу. Она, слегка побледнев, сказала:
   - Все верно, я расположилась не в комнате отдыха, а в оранжерее. Просто она была ближе, ну и... - она немного замялась, - так, для чистоты эксперимента я предпочла выбрать произвольную комнату. Куст марсианских роз действительно разросся до невообразимых размеров, так что мне пришлось смириться с его назойливым соседством у подоконника.
   По сидящим за столом пробежала нервная волна удивления, восхищения и страха, который всегда сопровождает чувства людей, когда они становятся свидетелями чуда.
   - Так, - дрожащим от волнения голосом произнес профессор Рэнкин. Он то уже ни в чем не сомневался. Взяв себя в руки, он повел свой импровизированный допрос дальше:
   - На какие еще детали в оранжерее вы обратили внимание, Сэд?
   - Ну, оранжерея, как оранжерея. Обычная земная растительность, но выращенная на различных планетах Солнечной Системы. Мне сразу бросились в глаза папоротники с Плутона. Видимо из-за малой силы тяжести их стрелы приобрели довольно причудливую хаотическую форму и стали похожими на гибрид папоротника с лианами. Они заняли весь передний угол и, мне показалось, что другим растениям из-за этого соседства недостает света, влаги и свободного пространства. Еще в оранжерею заглянул человек, которого я не знаю. Похоже - сотрудник Центра.
   - Это был Джеффри, Джеффри Айренс из отдела наблюдений, - волнующимся голосом пояснила Гелла. - Он направлялся в обсерваторию и хотел было поболтать, но, увидев у меня листок бумаги и ручку, подумал, скорее всего, - она нервно улыбнулась, - что я пишу какое-нибудь интимное послание. И он благородно оставил меня в покое.
   В зале висела гробовая тишина.
   - Скажите нам, наконец, Гэйбл, что же вы прочитали на листке Геллы? - не выдержал Клус Хорн. Он явно не ожидал такого поворота событий, и наряду с удивлением испытывал небольшую досаду: его надежда удовлетворить свою маленькую слабость рушилась на его глазах, да еще таким, недопустимо чудесным, образом.
   - Там были белые стихи. Пятистишие, - сказал Гэйбл. Зал вздрогнул, и все взгляды обратились на Геллу. Но она стойко хранила молчание. Тогда Гэйбл продолжил:
   - Вот оно:

Кто знает, может быть, все то,

Что сном зовем мы по привычке,

Совсем не сон, а жизни след иной,

где все возможно,

А жизнь - лишь сон!

  
   Чудовищный заряд психического электричества, повисший в атмосфере зала, был почти осязаем. Напряжение достигло того предела, за которым должен следовать короткий и мощный разряд.
   Да, - собирая всю нервную силу, подтвердила Гелла и по нервной системе зала проскочил этот разрешающий напряжение разряд. Люди, столкнувшись с чудом, приняли его, по крайней мере, как факт. - Это Гессинг - мой любимый поэт. Мне пришли в голову именно эти строчки, когда я сидела у окна оранжереи и вдыхала запах марсианских роз.
   На ее глазах от невыразимого волнения навернулись слезы.
   - Там было еще изображение цветка странной формы. Такого в оранжерее не было, - добавил Гейбл и все взгляды снова устремились к Гелле.
   - Когда я написала эти строки, мне оставалось сидеть в оранжерее еще минут десять. И я вспомнила один эпизод из своего старого детского сна. Моя бабушка рассказывала мне тогда перед сном сказку под названием "Аленький цветочек", ну про купца, его дочерей, про заколдованного принца-чудовище. Вы, наверное, все слышали ее в детстве? - но никто не ответил на ее вопрос утвердительно. Это была эпоха, когда люди благополучно избавлялись от ветхих пережитков темных и непросвещенных веков прошлого: сказок, чудесных историй, мифов и легенд. - Ну, в общем, мне приснилось тогда, что младшая дочь - это я. И там же, в том сне я увидела аленький цветочек. Я запомнила его и с тех пор люблю рисовать иногда. В этот раз я рисовала его совершенно бессознательно на том листке, который был у меня под рукой.
   Она закрыла лицо руками, так как совершенно не ожидала такой развязки эксперимента. Ведь она была уверенна, что сидела в оранжерее совершенно одна, а после ответов Гэйбла ощущение было такое, как будто за ней тайком подсматривали.
  
   И никто не ожидал того, что произошло. Все были в смятении. И председатель. Даже Браггер на время перестал ругаться, чтобы осмыслить новое положение дел. Не ожидал такого исхода и сам профессор Рэнкин. Результат эксперимента превзошел все его ожидания и он на какое-то время потерял способность соображать.
   - Коллеги, - свинцово возгласил Клус Хорн, - я объявляю перерыв на обед. Через час сбор в этом зале. Нам надо рассеяться и обсудить все на свежую голову.
   Слова председателя подействовали на Рэнкина отрезвляюще. Разум и логика возвратились к нему. В сознании стали всплывать последние слова Гэйбла и Геллы и, вникнув в их скрытый для остальных смысл, он, окончательно протрезвев, похолодел от ужаса. Жуткое по своей немыслимости и невозможности подозрение, о котором он раньше даже не думал, пронзило его разум жгущей и режущей загадкой. "Он упомянул об этом вчера вскользь, но ничего конкретного не рассказал", - мелькнуло у него в голове. - "Но этого не может быть, просто не может быть!". И он решил действовать осторожно.
  
   Когда члены президиума стали струйкой вытекать из конференц-зала, профессор Рэнкин, отстав от Гэйбла, которому предложил пообедать с ними в буфете Центра, поравнялся с Геллой. Она шла, опустив свое миловидное лицо долу, и грустно улыбалась. Он, взяв ее под руку, мягко спросил:
   - Гелла, вы потрясены?
   Она, продолжая смотреть вниз, ответила не сразу:
   - Я просто поняла, профессор, что, как бы это сказать... Ну, я просто не готова к таким чудесам. Они разрушают мой, сложившийся в научной психологии, мир, в котором до сегодняшнего дня совсем не было места подобным явлениям.
   - Но мы видели факт, а вы - его живой свидетель и участник, Гелла.
   - Поэтому, наверное, мне сегодня было тяжелее всех. Это почти то же самое, как если бы кто-то свободно читал твои мысли. Меня не оставляет теперь чувство беззащитности. Признаться честно, я, не как ученый, а чисто по-человечески побаиваюсь вашего Сэда Гэйбла, - она впервые подняла лицо и, посмотрев на Рэнкина, рассмеялась, словно бы сбрасывая с себя страх и накопившееся за какие-то 15 минут вселенское напряжение. - Это страшно, потому что невероятно и необъяснимо.
   - Гелла, поверьте, - успокаивал ее профессор, - я сам сегодня был вынужден многое пересмотреть в своих взглядах. Но, главное, - Сэд никого не обманул. С ним можно работать дальше. И кто знает, чем еще эта история кончится.
   - Что вы задумали, Рэнкин?
   - Скоро вы все узнаете, Гелла. - Они вошли, вслед за остальными, в просторный лифт и стали спускаться вниз, - туда, где находился буфет.
   - Послушайте, Гелла, - профессор Рэнкин наклонился к ней и говорил тихо, скрывая за равнодушными нотками истинную степень своего интереса. - Меня интересует одна деталь нашего сегодняшнего эксперимента. - Он хрустнул пальцами, скрывая волнение. - Вспомните хорошенько: за сколько минут до конца вашего пребывания в оранжерее, вы закончили рисовать свой аленький цветочек?
   - Ну, это просто. Целиком я не закончила его вовсе, потому что, очнувшись от своих воспоминаний и посмотрев на часы, я сразу прекратила рисование, листок засунула в густые заросли папоротника, о котором говорил Гэйбл, и побежала вниз, в зал.
   - То есть можно сказать, - сдерживая дыхание, проговорил профессор, - что цветок появился в последние несколько минут?
   - Ну, да. Профессор, какое это теперь имеет значение?
   - Гелла, вы правы, теперь - абсолютно никакого, - весело ответил профессор Рэнкин, в голове которого в это время ярким сигнальным пятном кричала только одна мысль: "Сэд Гэйбл проснулся за 10 минут до конца эксперимента".
  
   В буфете профессор сел за один столик с Гэйблом, вдали от остальных коллег, которые периодически бросали то удивленные, то настороженные взгляды в их сторону. Профессор начал разговор несколько издалека, когда Гэйбл неторопливо приступил к еде.
   - Ну, Гэйбл, я вас поздравляю, кажется, есть все шансы на успех вашей идеи. Результат превзошел все ожидания и, честно признаться, я сам глубоко потрясен.
   Гэйбл улыбнулся всей своей импрессионисткой фигурой:
   - Я говорил вам профессор, что вы можете не волноваться на мой счет. Я и не сомневался в сегодняшней удаче. Вы поймите, для меня это обычное, рядовое путешествие, которое не составляет для меня никакого труда. Но ведь это только начало, основная борьба впереди. Ведь правда, профессор?
   - Да, Сэд. В этой борьбе у нас тоже будет шанс на победу, - он посмотрел на собеседника пристально и с едва заметным укором, - если вы будете со мной до конца откровенны.
   Гэйбл перестал есть и на его лице отразилось искреннее недоумение.
   - Профессор, у меня и в мыслях не было ничего скрывать от вас. О чем вы говорите?
   Рэнкин, не отрывая взгляда, ответил:
   - Нет, Гэйбл. Вы уже скрыли сегодня от меня одну вещь.
   - Какую?
   - Вместо одного чуда, вы незаметно для других, но, - подчеркнул он, - не для меня, совершили два.
   - Не совсем понимаю, профессор.
   - Не понимаете, - ядовито улыбнулся профессор, - Тогда следите внимательно за моей мыслью. - И он начал медленно, чеканя каждое слово, раскручивать пружину только что произошедших событий. - После того, как Гелла ушла наверх, вы мгновенно отключились и, приблизительно, через 5 минут проснулись, уже зная содержание листка: стихотворение и цветок. Заметьте: и цветок. Но цветок Гелла Крон нарисовала после того, как вы проснулись. Вы не могли видеть его, понимаете, если только не предположить ...
   - Что?
   - Если только не предположить, что ваши путешествия во сне также легко простираются во времени, как и в пространстве, - выпалил профессор Рэнкин и уставился на Сэда, наблюдая за его реакцией.
   Тот улыбнулся, немного смущенно:
   - Я и не думал скрывать, профессор. Просто вчера я не успел рассказать вам всю свою историю до конца. Было уже поздно и я видел, что вы устали. Кроме того, - он опустил взгляд в тарелку, - вчера, вы бы мне, скорее всего, все равно не поверили.
   - Зато теперь поверю, - облегченно рассмеялся профессор, когда его невероятное подозрение самым неожиданным образом подтвердилось самим Гэйблом. - Ну, выкладывайте вашу историю до конца.
   И Сэд Гэйбл, сидя за столиком в буфете Центра Космических Исследований поведал профессору Рэнкину буквально следующее:
   - Ситуация со временем не столь проста, но, впрочем, - обо всем по порядку. Дело опять не обошлось без Лин. Однажды, лет пять назад, мы прогуливались с ней по нашему старинному обычаю в районе Горных Озер. На этот раз она искала сюжеты для своих картин, а я просто сопровождал ее. Мы беседовали на разные темы, в том числе о моих снах и ее картинах. Наконец, она нашла один живописный ракурс, на который никогда ранее мы, почему-то, совсем не обращали внимания. Мы стояли под старым платаном с толстым стволом и раскидистой плоской кроной и смотрели на то место, где скалы переходили в каменистую низменность. Создавалось ощущение, что каменный водопад ниспадает с небес и, дробясь на брызги-булыжники, несет свои каменные воды прямо на нас. Застывшее движение в этой естественной скульптуре было столь выразительным, что Лин захотела сделать эскиз. Он, кстати, хранится у нее до сих пор, и мы иногда, когда встречаемся, вспоминаем удивительные события того дня.
   Лин раположилась под кроной платана, я присел рядом, прислонившись к стволу. Немного утомившись от прогулки, я вздремнул и в своем сне отправился посмотреть на этот пейзаж с высоты птичьего полета. Надо сказать, что там, на высоте пейзаж потерял всякий намек на движение. Я вернулся к платану и расположился за плечом Лин, наблюдая как ее тонкие чувствительные руки каким-то непостижимым образом передавали бумаге, с помощью одного только карандаша, ну и конечно ее таланта, мотив движения застывшей каменной глыбы. Вдруг я почувствовал, что за моей спиной и надо мной творится что-то необычное. Обернувшись, я увидел, что очертания платана странным образом потеряли свою резкость, сделались неясными. Краски дерева потускнели и пространство вокруг него сначала как будто выгнулось, а затем вытянулось. Образовался призрачный дымчатый коридор, в который платан уходил одной своей половиной. Лин, как ни в чем не бывало, продолжала рисовать свой эскиз и я понял, что все метаморфозы вижу только я один в своем сне. Ничего подобного со мной до сих пор не бывало и я почувствовал страх. Он усилился, когда я вошел в таинственный коридор. Я чувствовал, что мог в любой момент покинуть его и потому решил двигаться вперед сколько смогу. Но довольно скоро мое ощущение страха усилилось. Это был не обычный страх чего-то конкретного. Страх был метафизический. Мне показалось уже тогда, что такой же страх возникает в ситуации, когда совершаешь поступок, в обычных условиях неприемлемый или запрещенный, но все же временно дозволенный в силу каких-то исключительных обстоятельств. Прошло еще совсем немного времени и этот страх показался мне невыносимым. Я вынырнул из коридора, проткнув своим бесплотным телом его призрачные своды. Очутившись на открытом пространстве, я, к своему удивлению, обнаружил себя точно на том же месте, под платаном, где я был с самого начала. Только Лин и моего спящего тела здесь не было. Вокруг творилось что-то жуткое. Тяжелые свинцовые тучи затянули небо сплошной непроницаемой завесой и контур платана уже едва угадывался в зыбкой темноте этой преисподней. Я оглядывался, пытаясь увидеть Лин, но безуспешно. Наконец, небо прорезала первая мощная вспышка молнии, за ней почти сразу же вторая, толстый ствол которой вонзился в землю где-то за ближайшей скалой. А ствол третьей молнии на миг совершенно ослепил меня. Молния ударила в самый платан и мгновенно одела его в огненный плащ, который по сравнению с силой света молнии, показался мне едва тлеющей свечой. Этот сон был как кошмар. Я догадывался, что Лин должна была быть где-то поблизости, но тщетно метался в ее поисках вокруг полыхающего дерева среди потоков воды, которая впрочем свободно протекала сквозь меня, не вызывая никаких ощущений. Наконец, неподалеку, в том самом месте, где каменистый отвес скалы переходил в каменную реку, я заметил какое-то неясное движение. По мере своего приближения, я, к своему удивлению, различил две фигуры, одну из которых я узнал сразу, еще издалека. Это была Лин.
   - А кто же был второй? - живо поинтересовался профессор.
   - Чтобы разглядеть его как следует, я приблизился к ним почти вплотную и заглянул незнакомцу в лицо. Я увидел себя самого. Это было похлеще молнии в двух шагах от себя. Мои мысли спутались от смятения, страха и бессмысленности ситуации. Но Лин была жива. И я был жив. Где же был тот, который должен был лежать под деревом в эти минуты? По логике вещей, его тело уже должно было сгореть, так что просыпаться мне было просто некуда. Тот, второй, мой двойник явно не спал. Я долго бы еще разгадывал эту загадку и, наверное, никогда бы ее не разгадал, если бы не Лин. Я все-таки проснулся под платаном в своем родном теле, потому что Лин трясла меня изо всех сил:
   - Гэйбл, просыпайся, просыпайся живее. Смотри, какие тучи собираются. Будет, наверное, страшный ливень. Что делать?
   Я вскочил и, оглядевшись, стал постепенно узнавать картину, только что виденную мною во сне. Лин была не на шутку встревожена:
   - Останемся здесь, под платаном, его ветви густы. Мы, может быть, вымокнем не так сильно, как если будем бежать куда-то, - и она стала сгребать свои вещи поближе к толстому стволу платана.
   Я отчаянно закричал:
   - Нет! Лин, только не под этим платаном!
   Одной рукой я схватил за руку ее, другой ее вещи и мы кинулись бежать, что было сил, по направлению к отвесному каменному водопаду. Во время нашей совсем недлинной перебежки за нашими спинами полыхнули две молнии, а третья, ударившая в самый ствол, застала нас, когда мы уже устроились под небольшим естественным каменным навесом у самой скалы. Это был первый случай, профессор. Я понял, что сумел заглянуть в ближайшее будущее в своем сне и это спасло нам жизнь. И опять исключительные обстоятельства и присутствие Лин помогли мне немного более обычного раздвинуть рамки своего сознания. Тайна времени слегка приподняла свое покрывало перед моей новооткрытой способностью.
   - Что же было дальше? - профессор Рэнкин уже несколько минут размешивал несуществующий сахар в пластиковой чашке чая.
   - Я стал осторожно экспериментировать с этим новым оконцем в моей психике. Но выяснил, что возможности моих путешествий во времени не столь велики, как в пространстве. Самое главное препятствие - страх. Он возникает всякий раз, когда я усилием воли пытаюсь переместить свое тело в прошлое или будущее. И чем дальше я отхожу от настоящего, тем сильнее этот страх. Он неистребим, к нему трудно привыкнуть, так как связан он, как я сейчас думаю, с самой природой времени. Чтобы преодолеть этот страх - надо победить время. Но человеку это не под силу. Когда я, находясь во сне, делаю волевое усилие и перемещаюсь во времени, - в прошлое или будущее, возникает легкое беспокойство, которое сопровождает примерно первые три минуты путешествия. Именно на такой срок я случайно прорвался в будущее тогда, 5 лет назад под платаном. Тогда этого оказалось достаточно, а беспокойство показалось мне невыносимым с непривычки. Следующие 10 минут путешествия сопровождаются тревогой, которая к концу этого промежутка становится весьма ощутимой и неприятной. Состояние ужаса посещает меня к концу следующих пяти минут, и оно, еще через одну-две минуты делается уже поистине невыносимым. Что бывает дальше, я не знаю, - пережить подобный ужас ни мне, ни другому человеку не под силу. Я вам уже говорил, что природу этого ужаса считаю метафизической, - ведь в окружающем мире ничего особенного не происходит: в событиях, которые уже были, нет совсем ничего удивительного, а которые будут через 15-20 минут, как правило, заурядны и ничем не отличаются от обычного порядка вещей. Ну, разве, только тем, что часы там спешат на 15-20 минут. - Он грустно улыбнулся. - Здесь дело в другом. Я ощущаю в себе некий запрет на подобные путешествия, словно тайна времени кем-то тщательно оберегается и охраняется. Понимаете, профессор, о чем я говорю?
   Тот молча кивнул головой и отхлебнул из чашки уже остывший чай. В этот момент на его плечо легла чья-то тяжелая рука и профессор, не вставая, обернувшись, увидел нависшего над ним Клуса Хорна.
   - Профессор, можно вас на минуту!
   Когда они отошли в сторону и сели за пустой столик, Клус Хорн, собрав свои густые брови в одну извилистую линию, напряженно пересекающую его благородный лоб, сказал:
   - Профессор, мы все, конечно, несколько удивлены всем происшедшим. Я сейчас слышал высказывания коллег. Сам я, разумеется, далек от каких-то однозначных выводов, но случай, по-видимому, действительно забавный. Хотелось бы услышать ваше мнение как профессионала и мнения остальных. Кроме того, - он серьезно посмотрел на Рэнкина, - за вами ответ на мой первый вопрос. Вы помните?
   Рэнкин кивнул.
   - Да, у меня еще небольшая просьба к вам, - бросил Хорн, поднимаясь из-за стола и поворачиваясь по направлению к выходу. - Наше обсуждение должно происходить без путешественника. Вы понимаете?
   - Да. Я провожу его, и вернусь в конференц-зал, - успокоил его профессор и направился обратно к своему столику, за которым Сэд Гэйбл неспешно заканчивал свой обед.
  

* * *

  
   Сэд Гэйбл появился у профессора через три дня в назначенное время, как раз в тот момент, когда тот разговаривал по телефону с Хорном. Когда Гэйбл вновь очутился в эфемерном эллиптическом пространстве кабинета, непривычные округлости при дневном освещении выглядели уже вполне дружелюбно и даже располагали взгляд, а за ним и мысль свободно скользить по гладким стенам, не цепляясь за традиционные для рукотворной человеческой архитектуры прямые углы. Профессор, не прекращая беседы по телефону, жестом руки показал Гэйблу на кресло. Сам же, с лицом, отражающим всю гамму оттенков того чувства, которое, скорее всего, называется радостью, продолжал расспрашивать невидимого Сэду собеседника:
   - Значит, увеличить время эксперимента нельзя? Я, как специалист, могу заверить вас, что каждая дополнительная минута сторицею окупит себя в будущем. - Затем после некоторой паузы, - Хорошо. Сколько у нас времени на подготовку? - Так, ясно! Мистер Хорн, наш путешественник как раз только что пришел ко мне. Сейчас я посвящу его в некоторые детали. - Да, да. Я обязательно свяжусь с вами, - и он, выключив связь, с сияющим лицом откинулся в свое кресло.
   - Я поздравляю вас, Гэйбл! Ваше чудесное искусство не оставило равнодушным никого из президиума. Даже, представьте, Рона Браггера. Он один был против и его протест оказался, хотя и бессильным, но эмоциональным. Я бы сказал, даже черезчур.
   - Почему? - удивленно спросил Гэйбл.
   - Открою вам секрет, мой дорогой Гэйбл. Я подозреваю, что он боится вас.
   - Но почему?
   Профессор загадочно улыбнулся.
   - Думаю, что он чувствует в вас и в ваших способностях угрозу. Угрозу себе и своему отделу. Чувствует, как говорят, спинным мозгом.
   - Но я не собираюсь вести никакой борьбы с его отделом, - улыбнулся в ответ Сэд Гэйбл, - наоборот...
   - Гэйбл, Гэйбл... Там где замешаны деньги, власть и политика все не так просто. Ведь это не только мое мнение, что отдел Браггера высасывает задачи и их решения, - он поднял указательный палец вверх, - заметьте, - весьма дорогостоящие, - буквально, из ничего. В другое время и при других обстоятельствах никто бы и не принимал всерьез его деятельность. Но организаторам проекта нужна реклама и сенсация. И политическая активность некоторых из них играет здесь не последнюю роль. А отдел Браггера поставляет сенсационные открытия и проекты с фантастическим постоянством и в невообразимых объемах. Да, впрочем, ладно, - он выразительно махнул рукой, - оставим Браггера. К счастью, даже его знакомства с высшими кругами власти решают не все...
   Он сделал паузу и посмотрел в глаза Гэйбла с уверенностью и надеждой.
   - Идея провести разведку с помощью ваших снов после бурных обсуждений и споров, была принята на президиуме и сразу же получила ход на утверждение в высших инстанциях. Поверьте мне на слово, вся бюрократическая подоплека истории, которая длилась 3 дня и закончилась сегодня, совсем не интересна, ну разве что потом, для историков космической науки - они рассмеялись оба легко и негромко. - Я посвящу вас только в ее исход. Итак, ваше предварительное путешествие удостоилось даже специального названия в общем плане проекта: этап "Зеро". Этот этап, по замыслу членов президиума, должен делиться, в свою очередь, на две не равные по времени и смыслу части. В первой из них, меньшей, вам придется проделать примерно то же, что и в конференц-зале президиума, но уже в реальных условиях. Вас поместят в специальную гидрокамеру, максимально изолированную от всего окружающего мира. Она будет обращаться по вытянутой орбите вокруг Солнца, а специальные устройства будут компенсировать возмущения окружающих ее естественных или случайных небесных тел.
   Гэйбл внимательно слушал профессора, не спуская глаз с его энергично жестикулирующих рук.
   - Таким образом, первая часть этапа "Зеро" должна считаться пробной. Она займет всего лишь 30 минут. За это время вы должны будете выполнить некоторое специальное задание, которое придумает для вас координационный совет проекта, ну и вообще, пообвыкнуться с новыми ощущениями в космических путешествиях. Как вы на это смотрите?
   - Нормально, - ответил Гэйбл. - Я понимаю, что кому-то мои способности до сих пор кажутся невероятными.
   - Признаться честно, я и сам до сих пор не могу свыкнуться с мыслью о том, что ваши способности также реальны, как и вы сами. Но, - он дружески пожал его руку, лежащую на столе, - я-то верю вам. Эти тридцать минут были вычислены исходя из самых скептических предположений о ваших способностях. Дело в том, что работа гидрокамеры в таком прецезионном режиме требует действительно колоссальных финансовых затрат. Поэтому можно догадываться, что у наших экономистов каждая минута была на счету. Эти 30 минут - максимум, чего я мог добиться. Они полагают, что в случае неудачи, затраты на эти 30 минут можно будет почти безболезненно внести в предусмотренную проектом статью "Непредвиденные расходы".
   - А что будет в случае удачи? Ведь я-то не сомневаюсь, что выполню любое их задание!
   - А тогда, - профессор Рэнкин, набрав воздуху, на секунду затаил дыхание, а затем выпалил:
   - Тогда через неделю последует вторая, заключительная и настоящая часть этапа "Зеро". Вы будете находиться в гидрокамере 3 дня и именно за этот срок должны будете выполнить свою миссию разведчика.
   Гэйбл кивнул головой в ответ:
   - Когда состоится пробная часть?
   - Согласно плану этапа "Зеро", она должна состояться через четыре дня. За это время вы должны полностью ознакомиться с гидрокамерой, пройти комплекс тренировок и полное медицинское обследование. - Он улыбнулся. - Я надеюсь ночные путешествия не сильно подорвали ваше здоровье?
   - Они для меня также естественны, профессор, как ваш обычный сон для вас. Ведь ваш многолетний регулярный крепкий и здоровый сон не подорвал вашего здоровья? - они оба расхохотались, похлопав друг друга по плечам.
   - Я желаю вам удачного путешествия, Гэйбл!
   - Спасибо. А я желаю вам получше разобраться в моих способностях с помощью вашей волшебной науки, профессор!
   - На улице вас ждет геликоптер, - профессор проводил Гэйбла до выходного круглого проема в стене, - черный, с номером I-134C. Он доставит вас прямо в биостек космопорта. А там вас уже ожидают.
   - Могу ли я просить вас о двух вещах, профессор?
   - Просить можете. А смогу ли я их выполнить - это зависит от ваших вещей.
   - Я чувствовал бы себя увереннее и спокойнее, если бы моя связь с Землей из этой штуки поддерживалась через вас.
   - Ну, этот вопрос как раз уже решен. На том самом заседании 3 дня назад президиум пришел к единогласному мнению, что общее руководство этапом "Зеро" должно быть принято мной. Психология - дело тонкое, как говорит Гелла Крон. Поэтому мы с вами будем иметь редкое удовольствие пообщаться через миллионы километров космического пространства. А вторая просьба?
   - Еще..., я бы хотел, что бы рядом с вами находилась Лин. Понимаете... Пусть она ничего не говорит, но я буду знать, что она где-то рядом с вашим голосом. Мне будет не так одиноко в этом металлическом ящике с водой посреди мировой бездны.
   - Я понимаю. Сделаю все, что смогу, но твердо обещать....
   - Спасибо, профессор! - обрадовался Гэйбл и его нескладная фигура исчезла в округлой тени провала в стене.
   - Увидимся завтра, в космопорту! - вслед ему крикнул профессор Рэнкин.
  

* * *

  
   Они уже полчаса поднимались по широкой тропе к перевалу, укрывшемуся в складках зеленой бахромы деревьев и кустарников, свободно наброшенной чьей-то легкой рукой на зубчатые гребни отвесных скал. Желтоватая лента тропы то терялась в травяном ковре склонов долины Горных Озер, то, наоборот, отчетливо проступала в его естественном узоре, как основная тема насыщенной оркестровой аранжировки хорошо знакомой мелодии. С высоты озера казались гигантскими зеркалами, обрамленными прибрежной растительностью и отражающими своей бирюзовой гладью небо, деревья, птиц, спокойно парящих высоко в небе и ослепительное солнце. Сегодня его пламень не был нестерпим и изнуряющ, как обычно, потому что разбавлялся ровным прохладным ветром, выдувавшим из-за перевала чистые и освежающие струи воздуха. Сегодня вообще все было как-то не так, необычно. Земля, небо, горы, лес, птицы в один миг приблизились к ним и заговорили вдруг на чудесном языке любви и красоты. Если бы существовал словарь, в котором слова этого диковинного языка переводились на наш обычный человеческий язык, то можно было бы услышать примерно следующее: "Посмотри, человек, на свой дом, в котором ты живешь уже тысячи лет. Моя красота не ослепляет твои глаза и разум и не лишает тебя покоя и высоты мыслей. Моя красота ничего не требует взамен, она только дает. Она когда-то скрылась от тебя по твоей вине и ты, не желая вернуться, в погоне за временной и призрачной красотой своих дел, мыслей и чувств потерял способность видеть меня и предал забвению даже и память обо мне. Ты берешь от меня все, что тебе нужно для твоего существования, как слепой господин. Твоя слепота позволяет тебе видеть только мою внешнюю оболочку. Потому ты и сам видишь себя как внешнюю оболочку. Суть и сердце вещей сокрыты от тебя. Ты думаешь, что проник во все тайны мироздания, что, пробравшись, с помощью науки и разных искусств, в самые отдаленные уголки - великие и малые - действительно господствуешь во Вселенной. Однако, меня нельзя познать так. Моя глубина непроницаема для сердца, не имеющего любви. А любви нельзя требовать. Ее можно только, ни на миг не теряя надежды, ждать, сознавая, что это ожидание может быть вечным. Поэтому я, скрывшись от твоих назойливых и надменных вопросов, терпеливо жду. Ведь я существую для тебя. Вернись домой, вернись на землю обетованную, которая от века уготована тебе. Я всегда открыта для тебя, но ты не видишь... Вернись... "
  
   Он протянул ей руку и помог взобраться на живописный скальный выступ с почти плоской площадкой. С этого места долина Горных Озер виделась как на ладони во всем своем нерукотворном великолепии. Они устроились на площадке и какое-то время сидели молча, вслушиваясь в золотую безмятежную тишину. В какой-то миг Гэйбл вдруг поймал себя на мысли, что пытается запомнить и сохранить в памяти краски этого дня, чтобы там, вдали от дома, в космическом холоде и темноте воскрешать их в те минуты, когда приступы одиночества вдруг начнут сжимать сердце тягучей удушающей болью, не имеющей начала и конца. "А может быть, - думал он, - там меня ожидают другие краски, расцвечивающие невиданные еще никем панорамы других миров, еще более завораживающих и красивых, чем этот... "
   Лин молча сжала его руку, словно пытаясь остановить поток его мыслей...
   - Что ты чувствуешь сейчас? - тихо спросила она, глядя вперед сощуренным взглядом.
   - Трудно сказать. Много всего. Но самое главное - я чувствую, что прикоснусь к некоторой тайне, которая будет неожиданна для всех. И даже для меня самого. Странно, но нет ни волнения, ни страха, как будто я всю жизнь готовился именно к этому путешествию.
   - Но ты же никогда не выходил в открытый космос? Неужели ты совсем не боишься этой бездны? Когда я мысленно представляю себе пространство, усеянное звездами, в котором нет ни верха, ни низа, у меня от страха перехватывает дыхание.
   - Нет, с этим я, думаю, справлюсь. Да и психологи уже поработали со мной. Когда что-то знаешь о предстоящих трудностях, они уже не так страшны. По настоящему страшна лишь полная неизвестность.
   - А вдруг ты увидишь там нечто такое, что совершенно переворачивает все наши представления о мире?
   - Ну, совершенно - это вряд ли. Человечество живет на Земле не первый год и картина звездного неба не слишком сильно изменилась за последние несколько тысяч лет.
   - Не знаю... А я бы никогда не покинула Землю, даже на время. Мне кажется, что на ней, как в зеркале можно найти отражения звездных миров, и прошлого, и будущего. Надо просто уметь смотреть.
   - Знаю, знаю, у тебя это как раз так хорошо получается. Все твои пейзажи несут в себе одно чувство - чувство родного дома. Любое дерево, тропинка, ручей на твоих картинах смотрятся как хорошо знакомые части обстановки домашнего двора.
   Лин засмеялась.
   - Я не стремлюсь к этому, просто у меня так получается. Считай, что это мой стиль.
   - Я так и считаю. И хотя моя внутренняя тяга к путешествиям, наверное, является частью меня самого, я не представляю себя без твоего домашнего мира. Без него мне просто некуда было бы возвратиться. И я люблю твой стиль и...
   - Что?
   - И тебя.
   - И я. Поэтому возвращайся поскорее домой...
  
   Вечер завесил долину Горных Озер легкими перистыми облаками. Их тонкие кружева освещались снизу красноватым вечерним солнцем и, казалось, были заполнены этим светом, словно каким-то небесным нектаром, готовым прорваться через их оболочку и излиться на землю благоуханным миром. Ветер утих, гладь озер стала безмятежной, а красноватые отсветы предзакатного солнца сочетаясь с естественной бирюзой воды создавали на поверхности замысловатый цветной рисунок - рисунок неба и воды. Природа постепенно готовилась к невидимой ночной жизни, которая наступит через несколько часов и будет, как и всегда, мерно течь под сенью луны и далеких недоступных звездных миров ...
  

* * *

  
   Сначала тишина и покой были просто кричащими. Психологи на Земле предупреждали его, предупреждали и о моторных галлюцинациях, вызванных идеальной настройкой внутренних параметров гидроконтейнера, в котором он сейчас то ли парил, то ли плавал. Плотность жидкости, устройство гидрокостюма, положение тела и головы - все было сосчитано для него именно так, чтобы он ничего не чувствовал. И он ничего не чувствовал кроме надрывного звона космической тишины и плавных непроизвольных движений рук и ног, которых на самом деле не было. Время замедлилось и его внутренний потаенный ритм прорывался синкопами мыслей в сознании, освобожденном от внешних впечатлений. Ему казалось, что с момента погружения прошла вечность, а не прошло и 3-х часов: согласно плана "Зеро" через два с половиной часа после того, как безликая космическая бездна приняла его в свои неподвижные безмолвные объятия, с ним должны были связаться с Земли. "А вдруг что-то произошло, какой-нибудь сбой? И я останусь здесь навсегда?" Эта мысль как тонкая игла пронзила его мозг и он тут же ощутил свое тело по колючей волне страха, пробежавшей с головы до ног.
   "Нет, все будет в порядке. Я выполню их задание, затем выполню свою миссию и вернусь домой, на Землю, к людям". В этот момент Земля вдруг представилась ему маленькой теплой голубой искоркой в темном безликом космосе. Ему почему-то стало жаль всех людей, живущих на этой искорке - эфемерной, крошечной и хрупкой. "Если бы только люди сознавали свою хрупкость, хрупкость своих домов, дел и планов. Люди, их дома, дела и планы - все это чей-то дар, беспроцентный аванс свободы, счастья и... любви, которые мы совсем не ценим на Земле", - пронеслось в голове Гэйбла.
   Словно в ответ ему из миниатюрных наушников, про которые он уже давно забыл, раздался знакомый голос профессора Рэнкина:
   - Гэйбл, как Вы там? Как Вы себя чувствуете?
   - Уже привыкаю, - ответил он в говорящую пустоту. - Сначала было жутковато, а теперь все равно. И знаете, профессор, здесь удивительно хорошо думается. Мысли не топорщатся и не налезают друг на друга. Я думаю, в будущем можно организовать что-нибудь вроде космического отшельничества. Как Вы отнесетесь к этой идее?
   - Идея была бы отличная, Если бы не одно но... Отшельниками смогут стать только миллиардеры, что мало вероятно. Простым смертным такой отдых будет не по карману. - Было слышно, как профессор Рэнкин смеется. Гэйбл, словно в ответ, тоже улыбнулся.
   - Сколько времени до начала эксперимента?
   - У Вас еще есть несколько минут. Сейчас я отключусь, а Вы подготовитесь к засыпанию. Три тональных гудка - сигнал к началу. Чувствуете что-нибудь необычное?
   - Да. Во-первых, тишина, во-вторых - какое-то смутное ожидание по-настоящему необычайного. Такое у меня бывало только несколько раз, например, перед происшествием с Лин в долине Горных Озер. - Он помолчал секунду. - Думаю, профессор, что я выполню задание.
   - Вы его хорошо запомнили?
   - Будьте спокойны.
   - Ну, тогда я желаю Вам и всем нам удачи.
   - Спасибо.
   Через несколько мгновений эфирной тишины в наушниках зазвучал родной голос, который он узнал бы в любом уголке необъятной Вселенной.
   - Сэдди, я очень хочу, чтобы у тебя все получилось и чтобы ты поскорее вернулся обратно. Ты меня слышишь?
   - Слышу, Лин, - приглушенным от слез голосом ответил он. - Я вернусь. Обязательно вернусь. Ведь ты же ждешь меня, значит все будет хорошо.
   Резкий щелчок разорвал тонкую эфирную ниточку, связавшую его на несколько минут с невероятно далекой Землей, так же, как новорожденному перерезают пуповину и отрывают от матери. И снова темный аморфный провал тишины, затем три ровных гудка, отмеривших для него новый отчет жизни, после которого, возможно, изменится многое и, возможно, не только у него...
  

* * *

  
   Мириады невидимых щупальцев радиосигналов прочно удерживали корабль с гидрокамерой на стационарной орбите. Разве что какой-нибудь космический катаклизм смог бы вывести космическую колыбель Сэда Гэйбла из под их опеки и поколебать его сон.
  
   Может быть поэтому Гэйбл почти без всяких усилий преодолел стенку гидрокамеры и несколько герметичных обшивок космического корабля. Он вышел в открытый космос без всякого снаряжения, словно на продолжительную ночную прогулку. Когда вселенская бездна вдруг открылась его взору, у него на какой-то миг перехватило дыхание. Это был не страх, это было, скорее, изумление, возведенное в высшую степень. Он вышел в космос с теневой стороны корабля, чтобы избежать встречи с необузданным земной атмосферой потоком солнечного света. Точнее, избежать лишнего психологического шока, ведь никакого физического вреда его телу космос причинить не мог.
  
   Гэйбл окинул взглядом непривычно большой бархатный купол космического пространства. Если бы не яркие и вычурные кружева звезд и туманностей, черный бархат мог бы легко рождать галлюцинации. Звезды давали взгляду точки опоры и вносили в картину космического неба ясность и порядок. Их было много, этих звездных кружев, и они отличались по яркости и цвету. Гэйбл оцепенел на несколько минут, разглядывая мерцающее полотно. Он забыл на время о невообразимых расстояниях, которые отделяли его от этих космических пейзажей, забыл и про гигантские масштабы самих пейзажей. Он вдруг ясно осознал всю условность этих невыносимых для человеческого рассудка гигантских масштабов и увидел в мерцающей светописи произведение искусства какого-то великого мастера, который сумел воплотить в своем творении и великолепие и простоту. Когда его глаза привыкли к окружающему со всех сторон многоцветию, он обнаружил, что картина живет. Отдельные ее элементы попеременно мерцают, а в светящихся завитках угадывается застывшее движение - циклоны, вспышки, взрывы, протуберанцы.
   Гэйбл очнулся, провел рукой перед собой, словно убирая наваждение. Но это было не наваждение и все великолепие осталось на месте. Он очень медленно и осторожно подался от корпуса корабля и ощутил за своей спиной выплывший белый слепящий глаза диск. Это было Солнце, не занавешенное голубым покрывалом земной атмосферы. Его поверхность была неровной, клочковатой и эти клочки медленно меняли свою форму прямо на глазах. Внутри самого диска ощущалось скрытое движение, которое выходило на поверхность в виде плавающих едва различимых пятен.
   Гэйбл вспомнил вдруг про свое задание и осмотрел пространство вокруг себя более пристально и спокойно. Вскоре, в окрестности Солнца, он сумел разглядеть планеты земной группы - Венеру, Марс. Чуть поодаль от них мирно путешествовал голубоватый шар Земли, перерезанный границей тени. Красный Юпитер обнаружился по другую сторону Солнца, Нептун и Уран были невидимы из этого положения (Гэйблу перед путешествием пришлось основательно изучить карту Солнечной системы на текущий момент). Местоположение Плутона угадывалось скорее благодаря памяти, чем зрению. Сэд усилием воли направил свое тело в сторону Плутона и оно удивительно легко повиновалось. Перемещение не требовало никаких усилий, к чему он вскоре полностью привык. Диск Солнца медленно поплыл по темному бархату и картина стала меняться на глазах. Он летел очень быстро, но скорость не ощущалась здесь в привычных земных мерах - только по изменению видимой картины. Он попробовал чуть ускорить свое перемещение и картина стала меняться быстрее. Изредка мимо пролетали камни и мелкие частицы, которые, на самом деле, были многокилометровыми астероидами. Космическое пространство солнечной системы выглядело сейчас как очень искусно построенный планетарий, в котором все было добротно подогнано. И чтобы определить истинные размеры того или иного "экспоната", необходимо было почти вплотную подлететь к нему.
   Гэйбл подумал: "А если я захочу сейчас мгновенно переместиться в окрестность Плутона?" Усилием воли он заставил свое тело пронестись через миллионы миллионов километров почти пустого пространства как через тонкую стенку корабля и через какое-то мгновение, словно из небытия, перед ним вырос тусклый свинцовый шарик Плутона. Где-то вблизи него находился объект задания, которое поручил Гэйблу координационный совет в качестве его последнего испытания. Гэйбл стал вращаться вокруг Плутона, одновременно приближаясь к нему. Диск Солнца уменьшился раз в 30 по сравнению с его обычным размером и выглядел как яркая точка, вписанная в величественные звездные кружева окружающего космоса. Наконец, где-то сбоку, совсем недалеко от поверхности крошечного Плутона появился странный объект, совсем не похожий на булыжник. Это был космический аппарат, который обращался по стационарной орбите вокруг планеты и с которым, по некоторым, пока никому не понятным причинам, около месяца назад прервалась радиосвязь. Сэду, собственно, и было поручено произвести визуальный осмотр аппарата и попытаться выяснить причины. И он, подлетая к аппарату, уже оживлял в памяти недавно полученные от специалистов сведения по устройству его радиооборудования. Но, подлетев вплотную, он с радостью для себя понял, что ничего этого не понадобится. Небольшой метеоритный камень размером с кулак пробил обшивку вблизи передающей антенны и застрял между антенной и ее держателем, повредив часть оборудования. "Небольшой виброимпульс с Земли и включение программы аварийного ремонта через внутренний аварийный приемник" - соображал он, облетая аппарат и осматривая его матовую исцарапанную металлическую поверхность со всех сторон. Он помедлил какое-то время вблизи вытянутого тела аппарата, развернулся было по направлению к Солнцу - к своему далекому кораблю, затерявшемуся в складках космической материи, но... передумал: "Все равно меня разбудят, когда время эксперимента закончится".
  
   Он развернулся обратно, в сторону от Солнца, и усилием воли бросил свое бесплотное тело прочь от Солнечной системы, в далекие, сияющие неземным светом миры, рассекая пространство, словно нож, кроящий плотный черный бархат на рабочем столе портного ...
  

* * *

  
   Профессор Рэнкин буквально влетел в кабинет Клуса Хорна. В последнее время ни бодрость, ни радостное настроение не покидали его ни на минуту, даже во сне. И сейчас мрачный кабинет шефа с тяжеловесной мебелью и тяжелыми темными шторами совсем не производили на него того тягостного впечатление, которое неоднократно возникало здесь раньше. Клус Хорн поздоровался с профессором кивком головы и указал рукой на кресло сбоку от своего стола. "Разговор будет неофициальным", - мельком отметил доктор, так как знал, что для официальных разговоров в этом кабинете служило другое кресло, напротив Хорна, маленькое и неудобно низкое, хотя и мягкое.
  
   Когда он сел, Хорн, слегка откашлявшись, заговорил первым.
   - Я читал официальный отчет комиссии. Общее мнение, в целом, положительное. Да и сами факты говорят за правдоподобность сновидений вашего Гэйбла. В отчете указано, что благодаря сведениям, сообщенным Гэйблом, аппарат удалось отремонтировать в кратчайшие сроки, а последующее теленаблюдение подтвердило в точности его диагноз. Сейчас исследование поверхности Плутона продолжается и отдел дальних планет прислал телеграмму с благодарностью. - Он сплел пальцы рук перед собой и задумался. - Что Вы, доктор, думаете по поводу всего этого? Меня интересует Ваше личное мнение.
   - Я присоединяюсь к мнению экспертной комиссии. Как специалист могу засвидетельствовать, что феномен Сэда Гейбла случается раз в тысячу лет. И с нашей стороны было бы просто преступлением не использовать его уникальные возможности в нашем проекте. Я не воюю за место под Солнцем. Оно обеспечено мне самим существованием Гэйбла. Я уже запланировал в своем отделе долгосрочную программу исследований его способностей, которую мы начнем сразу, как только закончится этап "Зеро". - Доктор улыбнулся. - Мне даже пришлось срочно открывать аспирантуру в своем отделе, так как объем работы предстоит огромный.
   Хорн слушал его, не моргая и не меняя выражения лица. Что-то было в его поведении странным.
   - Доктор, у меня есть к Вам одна небольшая просьба.
   - Я к Вашим услугам.
   - Все, о чем мы будем говорить, должно остаться между нами.
   - Хорошо. Я буду нем, как рыба.
   - Понимаете, доктор, - Клус Хорн расцепил пальцы рук, но они тут же снова сплелись, - есть круг людей, - и они участвуют в проекте, - который оценивает способности Вашего пациента несколько с другими акцентами. Вы понимаете, о ком я говорю?
   - Группа Браггера?
   - Да. Браггер развернул широкую деятельность по исключению этапа "Зеро" из проекта. Насколько я могу судить, он действует на всех доступных ему уровнях и всеми доступными средствами. Учитывая его связи с правительством, прессой и членами координационного совета, я ставлю десять против одного, что он добьется своего. И если Ваши пути пересекутся, Ваша карьера может сильно пострадать. Я знаю, что Вы будете отстаивать свой этап до конца, но предупреждаю Вас о возможных последствиях.
   - Я знаю о деятельности Браггера. Более того, мы разговаривали с ним вчера по телефону. Он хитер, как лиса. Сначала он предлагал мне должности в своем отделе и расписывал материальные блага, которые я буду иметь, согласившись с его предложением. Затем, когда я наотрез отказался, он стал объяснять мне, что этап "Зеро" - нелепость и должен быть исключен из проекта. Когда я выразил свое мнение по этому поводу, он стал откровенно мне угрожать. После этого мне пришлось просто положить трубку. Я знаю, что он не остановится и знаю, что он силен своими связями в правительстве и совете. Силен, но не всесилен.
   - Я бы советовал Вам все же подумать. Браггер может повернуть дело так, что весь проект окажется под вопросом. - Хорн понизил голос. - Я, как руководитель, предпочитаю потерять часть, но не целое. Да ведь вы и сами говорите, что Ваш отдел будет обеспечен работой по горло. Может решим все мирно, между собой?
   Доктор Рэнкин был удивлен. Хорн никогда ничего не просил, а сейчас и глаза и интонация выражали просьбу, и выражали ее довольно настойчиво. "Крепко же его самого прижали", - подумал профессор и стал соображать, как бы помягче отказать. Но Хорн, почувствовав непоколебимую позицию профессора, сам поправился и уже по-деловому спросил:
   - Ну а сами-то Вы что ожидаете от этапа "Зеро"?
   Доктор на секунду задумался и сказал:
   - Буду с Вами откровенен. Я полагаю, что путешествие нашего Сэда Гэйбла кардинально перевернет всю схему проекта. Гэйбл удивлял нас с самого начала. Но самое удивительное еще впереди. Возможно, что его односторонний контакт с внеземной цивилизацией заставит нас пересмотреть многие позиции, от чего-то отказаться, а что-то и добавить. Вполне понятно, что кое у кого эти потенциальные перемены вызывают определенную нервозность - я всегда считал, что гарантированное финансирование расхолаживает и расслабляет. Допускаю, что многие разработки отдела Браггера потеряют всякий смысл. Он это и сам чувствует, потому и начал борьбу за "выживание".
   - Ну, все не так однозначно, профессор. Отдел Браггера - образцовый. Он перестроится, если будет нужно. - Хорн глубоко вздохнул в знак окончания разговора, поднялся из своего кресла и протянул доктору руку. - Ну что же, желаю Вам удачи.
   - Спасибо!
   - И все же, - он понизил голос, - и это между нами, я посоветовал бы Вам следить по внимательнее за Вашим пациентом. Браггер может все. Лучше всего, спрятать его где-нибудь до начала основной части этапа. - Хорн заметил удивленное движение бровей профессора и быстро поправился: - Шутка!
   Но профессор понял, выходя из кабинета, что это была совсем не шутка.
  

* * *

  
   Амфитеатр зала заседаний координационного совета снова был пуст, хотя многие и многие желали бы заплатить любые деньги за свое присутствие здесь в качестве слушателей. Но единогласное мнение членов координационного совета состояло в том, что первый отчет Гэйбла о своем трехдневном путешествии должен быть заслушан в атмосфере чрезвычайной секретности. В зале была предварительно отключена вся записывающая и передающая аппаратура, а все члены совета при входе в зал подверглись тщательной проверке. Более того, каждый из них подписал особый документ о неразглашении прямой или косвенной информации об этом заседании. Внизу за круглым столом координационный совет расположился в своем полном составе. Лица участников заседания были заметно напряжены, но никто сейчас не обращал внимания на подобные пустяки. Лишь изредка члены совета переговаривались о чем-то друг с другом, переживая последние, тягостные минуты ожидания.
  
   Наконец, створки входных дверей разъехались в стороны и, бесшумно шагая, в зал вошли двое - профессор Рэнкин и Сэд Гэйбл. Рэнкин поздоровался с членами совета кивком головы и занял свое место за столом, а Сэд Гэйбл, немного сутулясь, взошел на небольшую кафедру, возвышавшуюся поблизости, на которой был укреплен микрофон. В зале мгновенно установилась тишина. Клус Хорн начал заседание:
  
   - Уважаемые коллеги! Мы закончили первую внеплановую часть нашего проекта. Господин Гэйбл вернулся к нам живой и невредимый и, по всей видимости, желает рассказать нам обо всем, что видел и слышал. Я надеюсь, что все в курсе дел о его удивительных способностях и я не буду затягивать вступительную часть. Скажу только, что от того, что нам сейчас расскажет господин Гэйбл, отчасти зависит дальнейшее развитие нашего проекта. Но это мы будем обсуждать уже в узком кругу специалистов. А теперь я предоставляю слово нашему первому контактеру. Пожалуйста, Гэйбл, расскажите, по возможности, все что вы видели в Вашем последнем сновидении.
  
   В зале воцарилась мертвая тишина. Неполных три десятка человек смотрели на Гейбла, затаив дыхание и забыв на время о своих ближайших делах. Гэйбл стоял на кафедре похудевший и немного бледный. Он немного изменился: черты лица стали острее, добавились морщины, а глаза блестели внутренним светом, тем самым, что озаряет дух людей сильных и спокойных.
   - Да, я расскажу вам все, что я видел и слышал. - негромко начал он. И весь зал подался в его сторону. - Я видел рождение и смерть звезд. Звезды - это буквы в летописи Вселенной. Они рождаются из материнского лона бушующей бездны, обретают очертания, растут, зажигаются светом своей звездной жизни, потом отрываются от плодородного хаоса, точно как дитя - та же пуповина, только короче и сильно закручена. Затем у них начинается своя собственная жизнь - детство, юность, зрелость и старость - все как у людей. Еще я видел тысячи галактик - страницы летописи Вселенной. Их много, они разные, но каждая неповторима и даже имеет свое лицо. Я быстро научился узнавать их. Есть галактики-родственники, есть просто соседи. И снова все как у людей: одни соседствуют мирно, другие не очень, а третьи пылают ненавистью друг к другу: они могут даже пожирать друг друга - зрелище одновременно и красивое и жуткое. А когда две галактики сближаются, они приветствуют друг друга, меняя свои очертания, закручиваясь или раскручиваясь. - Лицо Гэйбла озарилось улыбкой ребенка, который делится впечатлениями о зоопарке. - Есть шаровидные галактики-флегматики, - старые, спокойные, голубоватого света. Звезды в них спокойны, роятся как пчелы в улье. Галактики-меланхолики, те - с норовом и закручиваются в спираль. Но есть самые настоящие холерики - они не имеют определенной формы и их внутренность - сплошной катаклизм. Я побывал в гостях у пары таких - больше не захотелось. Рев, гул, сверкающий хаос и мутные потоки - долго на это смотреть нельзя - голова начинает кружиться даже во сне, теряешь ориентацию. Еще я побывал в начале и конце времен. - Зал напрягся и загудел. - Вселенная возникла из небытия как чудесный цветок. Этот цветок пел на все голоса, словно радовался своему пробуждению от вечного сна. Я видел и слышал свет и вещество. Каждая частичка Вселенной возникала в свой срок и вибрировала на все лады, радуясь своему появлению. Затем эти вибрации, словно по движению палочки невидимого дирижера, складывались в стройный хор - так рождалась протоматерия, из которой затем возникали звезды. А в конце времен все блекло, вибрации исчезали, и хор смолкал словно перед вселенской ночью. Надвигалось небытие, в которое мне не было хода.
   Гэйбл остановился, чтобы перевести дыхание. В это время Клус Хорн задал вопрос, который уже давно вертелся в головах большинства слушателей:
   - Описание вашей одиссеи конечно впечатляет. Я думаю, Вы вполне могли бы написать теперь десяток романов на космическую тематику. Скажите Гэйбл, Вам удалось установить контакт с кем-либо из живых существ, населяющих Вселенную? Ведь если верить Вашему рассказу, во Вселенной много места и для живности и для разума?
   - Я посетил множество планет - жидких, газообразных и твердых. Я выбирал наудачу галактику и звезды в ней и летал как пчела от цветка к цветку. На одних планетах я видел удивительные пейзажи, на других - камни неземной красоты, на третьих - лишь вязкую изморось. Но нигде, повторяю - нигде я не видел жизни в земном понимании этого слова. Сначала я думал, что я плохо ищу. Но потом, облетев сотню скоплений галактик, я вдруг понял, что мы ошибаемся в принципе. Мы - одни. Это одновременно и тупик и выход. Тупик, потому что вся Вселенная - для нас. И каждая частица в ней выполняет для нас свою миссию. Уничтожьте ядерным взрывом удаленную звезду - и на Земле дела пойдут наперекосяк. Наоборот, не дайте двум галактикам столкнуться - и Земля станет неплодной. Вся Вселенная с ее планетами, звездами, галактиками - одна гигантская жертва для маленькой планеты с названием Земля. Она - как жемчужина в теле моллюска. Но это означает, что вся ответственность тоже только на нас. И это - выход. Одиночество и ответственность - внутренне связанные вещи. Наше одиночество обрекает нас на ответственность друг за друга, ведь, в сущности, нас так мало. И сама Земля так мала на фоне космических стихий, которые я наблюдал. Впрочем, в определенном смысле, космические стихии очень последовательны и разумны. Ведь они выполняют свою миссию - обеспечивать жизнь на Земле. Мне кажется, понимание этого - залог нашего будущего благополучия. Человечеству пора взрослеть. Чем питать свое любопытство скучными сказками о несуществующих внеземных цивилизациях, может быть пора обратить более пристальное внимание на свою собственную?
  
   Ожидания членов совета были, конечно, самые разные, но такого поворота событий не ожидал никто. Аудитория онемела. Мысли об одиночестве в большом городе или в большой шумной компании могут навевать легкое чувство грусти или может быть тоску о чем-то далеком и неземном. Мысли о вселенском одиночестве, которые пронеслись в головах слушателей Гэйбла, были чреваты полным переворотом существа самой жизни. Ведь повседневное человеческое одиночество всегда имеет привкус маленькой надежды на то, что от этого одиночества мы когда-нибудь избавимся с другими людьми, пока, быть может, еще далекими и незнакомыми. Мысль о вселенском одиночестве лишает всякой надежды и ставит человека перед альтернативой: принять его и вместе с ним весь груз ответственности, о котором говорил Гэйбл, или остаться в счастливом, но ложном неведении. И каждый из присутствующих сделал свой единственный выбор...
  

* * *

  
   На следующий день в электронной "Экспресс-газете" появилось краткое сообщение:
  
   "Как известно, вчера состоялось закрытое заседание координационного совета космического исследовательского проекта. На нем был заслушан отчет рабочих групп по предварительному этапу "Зеро", о котором мы сообщали ранее. Никаких новых фактов этап "Зеро" не обнаружил и простым большинством голосов было принято продолжать проект согласно старого плана, подробную информацию о котором можно найти в прошлых выпусках нашей газеты. Состояние здоровья группы космонавтов нормальное. Запуск ракеты-носителя с космической станцией планируется на вторую декаду текущего месяца. По мнению руководителя отдела по контактам с внеземными цивилизациями Рона Браггера "планируемый проект представляет собой эпохальное событие в истории человеческой цивилизации, а его результаты полностью перевернут наши представления о происхождении и сущности человеческой жизни и человеческого разума".
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"