Конечно, шевалье не совсем понимал, как человек, вызволивший его из петли, вдруг оказался тем, кто его в эту петлю сунул, но решил разобраться с таким абсурдом позже.
Мы же оставим его на некоторое время, необходимое, чтобы рассказать о том, что происходило в одной из комнат на втором этаже "Королевской лилии" до того, как сеньор Доменико Ризи ее покинул и так неудачно наткнулся на нашего героя.
Снял комнату некий Бонифацио Волторно, решивший в узком кругу отпраздновать удачную сделку по продаже тканей местной мануфактуры в цену лионского шелка. Хозяин гостиницы, сеньор Лемплен, выказал всестороннее участие к этому событию, поскольку гость, признавая его кухню, сразу заказал рагу из барашка на восемь человек и к тому же, не споря из-за одного- двух су, как бы случайно накинутых сверху, заплатил вперед.
Значительным шепотом сеньор Волторно, плотный, лет сорока мужчина с короткой бородкой и пикантной щеточкой усов над верхней губой, поделился с сеньором Лемпленом, что, как истый торговец, он все же боится неожиданного пересечения пути с королевской гвардией (упаси Калибог!), и поэтому будет замечательно, если комната в его распоряжении окажется со вторым выходом на галерею, а еще лучше - и с лазом на крышу.
Сеньор Лемплен, у которого в прошлом были некоторые разногласия с чиновниками из Налоговой палаты (а у какого честного предпринимателя их не было?), посоветовал Волторно занять угловую комнату, которая, как монашку - благоделями, Калибог наделил и ходом, и лазом.
Сеньор Лемплен, конечно, имел подозрение, что Волторно и его друзья в большей степени являются контрабандистами, чем добропорядочными коммерсантами, но разумно посчитал, что его дело - маленькое, а королевские налоги на ряд товаров - слишком высокие. Тем более, как опытный, повидавший многое человек, сеньор Лемплен мог с уверенностью сказать, что Волторно и по одежде, и по манерам фигура далеко не простая, гоняющая за товаром, скорее, шхуны и галеоны, чем тощие фелюги, а несколько высоких, усатых генуэзцев в кирасах, совершенно случайно снявших две комнаты рядом, только утвердили его в этой мысли. Сеньор Лемплен даже усмотрел некое Провидение в том, что его скромное заведение отметит визит такого человека. Как знать, поползет слушок, что в "Королевский лилии" в Пуа-де-При тихо и безопасно, так и потянутся осторожные, денежные люди в его номера.
Сеньор Волторно же, сняв комнату, оставил в ней своего слугу, носатого Пертино, а сам прогулялся по разросшемуся до городка местечку, заглянул на мануфактуру, поглазел на бойкую торговую площадь (ту самую, сквозь которую с локтями пробивались де Ламбрасс и Рауль-и-Румоза) и вернулся в гостиницу аккурат к полудню. Полчаса он затем работал с бумагами, сверяясь с "Житиями Калибога", напечатанными в Святой Риманской типографии. Шифрованные сообщения содержали, в основном, названия городов и деревень, цифры и одно или два слова. Непосвященный человек, взгляни он даже в очищенную после сверки с книгой бумажку, вряд ли что смог бы сообразить. Например, "Серже, 6,09, да". Калибог ведает, о чем идет речь! О глубине городских водоемов, запасах пшеницы или же о цене на жареного гуся? Словом, нечего совать в чужие бумаги свой длинный нос! Отрежут, сеньор!
На карте Франгаллии, заложенной в крепкий переплет "Жития", Волторно ставил пером аккуратные точки. Больше всего их было в центре и на севере страны, там, где среди населения преобладали калиски. На востоке и юге точек было гораздо меньше, и в этом виделась явная недоработка.
- Как все запущено, - пробормотал сеньор Волторно, с неудовольствием складывая и пряча карту. - Так явной победы не будет.
Беспокоили его Орлеан, Монпелье, Ла Рошель и приграничные с Эспаньолией территории.
В двенадцать сорок сеньор Волторно плотно позавтракал и до часу стоял перед скрещенными путями, то ли молясь, то ли повторяя что-то про себя.
Носатый Пертино принес лавку и четыре стула, застелил сукном стол. Один из генуэзцев, как бы скучая, вышел из комнаты и, подпирая стену могучей спиной, встал в коридоре стражем с незаметным кинжалом на поясе.
Все ж таки не все пути должны быть открыты!
Надо сказать, сеньор Волторно стал сеньором Волторно в самый последний момент. Хермаль посчитал, что личина Серрано Бользы слишком узнаваема и грозит привлечь к себе излишнее внимание. Поэтому он выправил у брата Армоли письма и дорожный паспорт, а также адреса трех рекомендателей, у которых можно бы было подтвердить свою новую личность. Длинные черные волосы Серрано Бользы сменились рыжеватыми кудрями. Формируя образ Волторно, Хермаль отрастил и покрасил короткую бородку и усы щеточкой и добавил несколько посаженных на клей родинок - у крыла носа и над бровью.
Портрет получился на славу.
Хермаль еще приучился при разговоре так выпячивать нижнюю губу, что и верный Пертино, присутствовавший на всех стадиях трансформации Хермаля в Волторно, на всякий случай осенил себя путем - как бы не новый человек вылупился из старого хозяина. Свят, свят, наставь на верный Путь!
Первым из гостей удачливого коммерсанта прибыл Адамо Легонтини. Двух местных слуг он оставил в зале внизу, а сам, справившись у хозяина гостиницы о своем друге сеньоре Волторно, поднялся на второй этаж. Знак, показанный генуэзцу, прилепил выпрямленную было спину обратно к стене. На пороге комнаты Пертино принял плащ и ножны со шпагой.
- Вы - первый, сеньор, - сказал носатый слуга.
- А я боялся не успеть, - улыбнулся Адамо.
- В этом вы весь, сеньор, - отвесил поклон Пертино и отступил в сторону.
- Друг мой! - распахнул объятья, встречая Адамо, сеньор Волторно. - Как твои успехи? Везде успел побывать?
- Пуатье, Ангулем.
Они обнялись.
- Замечательно! Во сколько нам это обошлось? - спросил, отстранившись, сеньор Волторно.
- Вот отчет, - он достал из-за пазухи свернутую в трубочку бумагу. - В общей сложности я потратил двенадцать ливров, шесть су.
Волторно-Хермаль качнул головой.
- Разоряем матушку.
Даже там, где, казалось, их никто не сможет подслушать, Хермаль предпочитал вводить в речь давно условленный шифр.
Например, "матушка" означала Церковь.
- Матушка, если посчитать, сколько за ней приходится земли по всей Европе, - сказал Адамо, усаживаясь за стол, - далеко не бедна. Не всякие дети ее имеют столько. Я, кстати, ничего не ел со вчерашнего вечера.
- Пертино! - позвал Хермаль. - У нас там осталось что-нибудь?
- Хлеб и сыр, - ответил слуга.
- Будете, Адамо? Или дождетесь рагу?
- Ну, этой едой не брезговал и сам Калибог! - Легонтини хлопнул ладонью по дереву стола. - Несите!
Пертино, ухмыляясь, выложил сыр и хлеб из кожаного мешка в деревянное блюдо.
- Вот, сеньор.
- Что за улыбка, Пертино? - спросил его Легонтини.
Слуга поставил на стол два медных кубка.
- Дело в том, сеньор, - сказал он, разливая в кубки вино из глиняного кувшина, - что мне как-то довелось читать первые, еще не правленные в Римане "Жития". Они еще есть в архивах на пергаменте и глиняных табличках. Так там Калибог во время своего первого земного путешествия и проповедей о Небесном Пути питался исключительно луком и грубыми ржаными лепешками. Ни о каком сыре, а также рыбе в текстах его апостолов речи не шло. Но позже, когда первые трапезы вошли в обряд причастия, а обязательный пост в монастырские уставы и церковные уложения, не все верховные служители, в силу нежного пищеварения, смогли им соответствовать. В результате где-то с Пастыря Эгена Третьего, лет четыреста назад, тексты "Житий" и "Путешествий" чудесным образом изменились, кроме всего прочего вместо лука обретя сыр, а вместо лепешек - хлеб и зелень.
- Пертино, да ты еретик! - с улыбкой сказал Хермаль.
- Я историк, - сказал Пертино, подавая ему кубок. - И, в целом, я не нахожу в этой истории ничего, что не отвечало бы особенностям того времени.
- И еще циник, - погрозил пальцем Легонтини.
- Как и вы, сеньоры, - поклонился слуга.
- Мы все служим матушке нашей, - сказал Хермаль. - А матушка наша присматривает за земными путями всех своих детей. В том числе, заблудших. Я имею в виду "овечек", которых мы все с вами сейчас пересчитываем.
Он отпил из кубка и присел рядом с Легонтини, ломающим сыр и небольшими кусочками отправляющим его в рот.
- Были ли сложности?
- Все же, сеньор, в прежнем обличье вы были не так отталкивающи, - косясь, сказал тот. - Родинки и губа, особенно губа... Бр-р-р! Вы в зеркало смотрелись?
- На то и рассчитано, друг мой!
- Если зеркало было венецианским, то оно слегка приукрасило ваш внешний вид.
- Куда денешься! - вздохнул Хермаль. - Таким уж Бонифацио Волторно родился. Таким и сойдет с пути.
Легонтини покивал.
- Прекрасная метафора. В Пуатье мы свели с пути одну любопытную "овечку". Она оказалась местной, кардинальской, но я посчитал, что франгалльскому "петушку", даже если он в курсе приготовлений, не стоит вникать в наши детали.
- Пожалуй, да.
- Как торговец я побывал у Гуффье, Лузиньянов и де Франса, у Гуффье как раз был прием по случаю именин сына. Словом, сеньор Волторно, слухи о скором очищении страны от "овечек", скажем, не приветствуемого вероисповедания ходят среди дворян вовсю.
- И причина слухов - не ты.
- В том-то и дело! Я сам слушал с немалым удивлением, поскольку примерно тоже и должен был распространять. Причем местность - "овечка" на "овечке".
- Интересно, - задумался Хермаль. - Кто-то работает с нами на одном поле?
Легонтини отхлебнул вина.
- Не знаю. Возможно, матушка наша не складывает все яйца в одну корзину.
- Это-то разумеется. Я даже был предупрежден. Но опять же соблазн пощипать "овечек" может прийти в голову не только матушке. Множество дворян, думаю, только и ждет сигнала, чтобы на волне искоренения еретической заразы разжиться землями и предприятиями своих неединоверных собратьев. Кроме того, и Гизы, и королева-мать, думаю, тоже играют в свою игру. Представляете, брат мой, сколько долгов можно покрыть овечьей стрижкой?
Легонтини хмыкнул.
- А сколько наделать новых!
- Ну, венецианские и генуэзские банки будут только рады. Впрочем, наш франгалльский, как вы выразились, "петушок", боюсь, имеет свой интерес.
- Мы же не о Генрихе?
- Нет, мы о "петушке" в мантии, которого еще величают Карлом Бурбоном.
- Ну, надеюсь он последует путем, указанным матушкой.
- Если не решит придать большего веса Франгалльской стороне матушки в противовес Риманской.
- Даже так? - удивился Легонтини.
- Матушка наша больна, - вздохнул Хермаль. - Если во Франгаллии счет "овечек" идет на тысячи, то что говорить о немецких курфюрствах или Англии с ее Джоном Ноксом? Возможно, "петушку" думается, что настала его очередь нести свет Пути людям. И, разумеется, только его путь и будет истинным.
- Но это игра вдолгую.
- А вы думаете, все ищут сиюминутной выгоды?
- Я - да, - кивнул Легонтини. - Я ищу денег и занятия, которым достанет срока моей земной жизни. У меня, сеньор Волторно, никак не получается забыть, что лет через двадцать-тридцать я попросту сдохну. "Петушок", думаю, протянет и того меньше.
- Потому, мой друг, для дальних планов люди и придумали организации и сообщества. Сам Калибог, вспомните, в "Житиях" говорил о преемниках и последователях.
- Да-да. "Если Путь длинен, ищи тех, кто поможет тебе его пройти. А также тех, кто будет идти по нему после твоей смерти".
- Именно. Кстати, именно эти строки из "Житий" выбиты перед центральным нефом Собора Святого напутствия, где стоит пастырский трон. Были там?
- Был как-то на проповеди. Хоры там замечательные.
- Пертино, - остановил проходящего мимо слугу Хермаль, - скажи, а ты веришь, как историк, разумеется, в чудеса, что совершал Калибог?
Пертино почесал ляжку.
- Этому есть много прижизненных свидетельств, сеньоры, большая часть которых перенесена в канонические "Евангелия апостолов", а также включена в труды слепого Аквина Малонского. Насколько я знаю, они почти не исправлялись.
- То есть, было и воскрешение Лавра Пенноника, и исцеления в Капернауме?
- Сеньоры, я и в нашей жизни видел чудеса.
- Какие же? - спросил Легонтини.
- Ну, я видел человека, которому стрела пронзила череп, а он остался жив, - сказал Пертино.
- Тогда Генрих - тоже проявление чуда, - сказал Легонтини. - Получить обломком копья, чтоб оно еще прошло через висок и выжить...
Хермаль скривился.
- Нет-нет, Пертино, я говорю про чудеса сознательные, рукотворные. Все остальное я склонен, скорее, считать случайностью и расположением человеческого организма к самолечению или заживлению ран.
- Сеньор Волторно, - улыбнулся слуга, - вы лучше меня знаете, что у Церкви сложное отношение к чудесам.
- Но вы их видели? Вы видели человека, который их совершал?
Пертино потеребил край котты.
- Мне бы не хотелось, сеньоры, чтобы Церковь стала заниматься этим человеком, допытываясь, есть ли божественное начало в его умении. Тем более, ему осталось жить всего два месяца.
- Вот как? - удивился Хермаль. - Он знает дату своей смерти?
- Да, сеньор.
Легонтини перестал жевать.
- Это ерунда, - сказал он. - С другой стороны, если его должны казнить, тогда день перехода на Небесный Путь, конечно, известен точно.
- Про это я и говорю, сеньоры, - сказал Пертино. - Когда Церковь слышит слово "чудеса", под хорами начинает пахнуть дымом.
- Серным? - усмехнулся Легонтини.
- Дымом костров, жаром плоти.
- Это уже прошлое, - морщась, сказал Хермаль. - Будем надеяться, матушка сделала выводы, если не хочет остаться совсем без детей. Хотя, пожалуй, никто из кардиналов и префиксов не признает ошибки в открытую.
- Месяц назад в Памплоне и Саламанке сожгли пятерых, - сказал Пертино.
Хермаль сморщился.
- Эспаньолия чересчур ревностно относится к чистоте Пути, это да. Тот же орден калибаситов, Трибунал истинного наставления. Сам Филипп. Но я не об этом. Разговор о чудесах, мой Пертино, я завел по совсем другой причине. Погоди, так что тот человек?
Пертино замялся.
- Он лечит наложением рук, сеньоры.
Хермаль покусал губу.
- Надеюсь, при этом он читает молитвы?
- По разному, сеньоры, - ответил слуга, забирая блюдо с остатками завтрака. - Иногда это похоже на детские присказки.
- Но имя Калибога...
- Он упоминает его, - кивнул носач. - Во всяком случае, я это слышал. Кроме того, за него говорят дела.
Хермаль задумался.
- Ладно, - сказал он, помолчав, пока Пертино смахивал полотенцем крошки со столешницы, - это в конечном счете дело третье. Мой интерес к чудесам происходил из того, что в доме матушки нашей ходят слухи о возвращении Калибога, так сказать, в плотском обличии. И матушка обеспокоена...
- Тем, что Господь может спросить с матушки, как она вела его дела, - наклонился к Легонтини Пертино. - И тут уже придется объяснять и про костры, и про трибуналы, и про правки в "Житиях" и "Путешествиях".
- И про "овечек" с неправильной верой, - сказал Хермаль.
- Сомневаюсь, что Калибог, - Легонтини осенил себя путем, - неожиданно заинтересовался земными путями. С чего? Уж праведники на его Небесный Путь заступают регулярно.
- А вдруг нет? - спроси Хермаль.
Легонтини хмыкнул.
- Тогда чем здесь занимаемся мы?
- Работаем на матушку, - сказал Хермаль. - И, надеюсь, что вы, сеньоры, разделяете ее ценности так же, как и я. Потому что то, что мы делаем, несмотря на все наши вольные разговоры за этим столом, есть благо для всего мира. Помните, в "Житиях"? "Самые жестокие войны разворачиваются в душах людей, и лишь затем находят физическое воплощение". Поднимутся, войдут в силу "овечки", и матушка утратит свое влияние. Ослабнут скрепы людских душ, разделенных сомнением в истинности веры, меньше они будут думать о Небесном Пути и начнут взращивать демонов в себе. Минет лет двадцать-тридцать, и эти же демоны, войдя в силу, станут указывать им свои дороги. И каждый будет идти сам по себе, уверенный в собственной праведности и греховности всех остальных. А куда он будет идти? Только во тьму, ибо некому будет его направить и укорить.
- Я верю вам, вы знаете, - сказал Легонтини. - Две матушки - хуже не придумаешь. Но, признаюсь, мне иногда тесно в объятиях и одной.
- А вы думаете, не будь ее, стало бы легче? - выпятил губу Хермаль. - Человек такое существо, что без довлеющей над ним силы, определяющей границы его бытия, непременно скатывается в животное состояние. Такова его природа. Человечество же, идущее по Пути Земному к Господним Небесам, должно зиждеться на подчинении единой идее, на смирении личных желаний перед установленными обществом, на обличении греха перед моралью и законом, вообще на признании над собой некой высшей структуры, высшего органа, который волен распоряжаться им для его же блага. Только тогда оно сможет пройти уготованным ей Путем. Даже в небезызвестном сочинении Тобиаса Мора, казненного толстым Генрихом, самовластно провозгласившим себя главой еще одной матушки...
- Вы про англиканскую матушку? - уточнил Легонтини.
- Да, обиженную островную, непризнанную.
- И что Мор?
- Написал "Утопию", труд небезынтересный, но фантазийный. Не читали?
Легонтини качнул головой.
- В архиве был экземпляр, - сказал Пертино. - Правда, с вымаранными страницами.
- Так вот, - проговорил Хермаль, - даже в этом труде, отрицая ведущую роль церкви, он с фанатизмом, достойным искренне верующего, строит собственный приход. И Богом у него выступает порядок, которому все подчинено. И люди у него признают этот порядок и исполняют его, как церковную службу. Собственно, каким именем Господа не назови...
Легонтини нахмурился.
- Я все же не улавливаю мысль. Мы вроде бы говорили о слухах. О Калибоге, возможно, спустившемся к нам во плоти. А вы свернули на обязанность матушки служить человечеству указующим перстом.
Хермаль кивнул.
- Я как раз к тому, Адамо, что руководствуемся мы благими намерениями, какими бы терниями ни был усеян наш путь. Мы - стража для внутренних дьяволов. И в этом смысле беспокойство представителей нашей матушки о Калибоге меня смущает.
- Нам всем есть чего страшиться, - вздохнул Легонтини.
- Возможно, - Хермаль посмотрел на застывшего столбом слугу. - Эй, Пертино! На тебя снисходит озарение?
- Нет, сеньоры, - Пертино поскреб поясницу, - я задумался о случившемся триста пятьдесят лет назад.
Хермаль улыбнулся.
- Столько не живут, мой Пертино.
- Я читал доклады в Риманскую курию.
- Ну-ну, и что там?
- Вы что-нибудь слышали о неудавшемся Походе детей?
Хермаль ущипнул губу.
- Возможно, - с сомнением произнес он. - Темная история. Говорят, что случилось это под патронатом ордена Путеводного и, кажется, двух или трех архиепископов.
- Совершенно верно, сеньор, - сказал Пертино. - Архиепископов Гамбурга и Майнца. Триста пятьдесят лет назад около двадцати тысяч детей под предводительством святых братьев выступили из Гамбурга. По идее они должны были перейти из Германии через Альпы в Италию, в Неаполь, где погрузиться на корабли и двинуться на завоевание Храма Господнего в Еруслами. Но по другим данным...
- По каким? - спросил Хермаль.
- По воспоминаниям капеллана Дитриха Лоеба, рыцаря Пути, и некого Вальтера Цинглера, видимо, одного из отправившихся в Еруслами детей. Эти два документа идут в разрез с официальной версией похода. Увы, и веры им больше.
- Я стараюсь и взвешиваю слова, - сказал слуга, выглянув в окно. - Кажется, прибыли Даго и Шапьюр, сеньоры.
- Но вы доскажите, Пертино, - сказал Хермаль. - Или вы оставите своего хозяина в неведении? Это было бы форменное свинство.
Пертино поклонился.
- Ни в коем случае. Но, если коротко, Лоеб и Цинглер единодушно утверждают, что истинными намерениями похода была продажа детей арабам. Будто бы все было договорено, и корабли неких генуэзких и неаполитанских купцов отвезли бы детей не в Палестину, а к Мавританскому берегу или в Магриб. Прибыль при этом ожидалась столь внушительных размеров, что у эрцгерцога Фердинанда, брата императора Карла, архиепископами, якобы для обеспечения порядка, были наняты около четырех сотен ландскнехтов. На самом деле солдаты выступали в роли надзирателей и тюремщиков. При этом детей кормили впроголодь, и около двух тысяч из них умерло в пути.
- Не так уж и много, - пожал плечами Легонтини.
В коридоре тем временем послышались голоса, и хозяин, его гость и его слуга опознали смех Шапьюра, затем рядом со входом в номер скрипнула доска.
- Сеньоры!
Шапьюр, показавшийся в дверном проеме, пристукнул каблуками дорожных туфель. Он был молод и импозантен. Под простым плащом, с поклоном принятым Пертино, расцвел дорогой пурпуэн, рукава с буфами, рисунок золотой нитью. Перевязь шпаги с серебром и камнями, пояс дорогой кожи.
- А вот и я!
Шапьюр был громок и шумен.
Он не стеснялся ни богатства, ни голоса. Короткие усики на круглом лице, обрамленном завитыми волосами, эспаньольская бородка, живые, зеленовато-желтые глаза. Немного подкачал нос, имевший сходство с мелким редисом и по цвету, и по форме. Но, ради Калибога, кто будет изучать нос, когда звенит в кошеле?
Нет, надо сказать, роль Шапьюру давалась.
Правда, стоило ему переступить порог снятой комнаты, как могло бы показаться, что этого разухабистого молодого человека встряхнули и как плащ повесили на крючок, а появившийся на свет вместо него двойник сразу сделался мрачен и молча подсел к столу.
Хермаль пожал ему плечо, но не успел расспросить, потому что следом за Шапьюром возник Даго. Порывистый, скуластый, остроносый, он швырнул в сторону накидку из козьей шерсти и был обнят сначала вскочившим Легонтини, а затем и Хермалем.
- Кошмарно выглядишь с этой губой, - сказал Даго неожиданно бархатным, не сочетающимся с резкой внешностью голосом. - Если бы меня не предупредила твоя записка, как на пути, пырнул бы тебя ножом.
Он жестом изобразил укол в печень.
В давней прошлой жизни Даго был разбойником и изредка позволял себе старые ухватки. Из-за них в любом сомнительном заведении он через пять минут слыл за своего.
Охраны у него не было. Но поблизости почему-то всегда крутилась банда отчаянных головорезов, которых, хвала Калибогу, Даго сообразил не брать в "Королевскую лилию". Пожалуй, от такой компании с сеньором Лемпленом непременно случился бы удар. И кто бы тогда потчевал сеньоров рагу?
- Садись, - сказал Хермаль.
- Кого ждем еще? - спросил Даго.
- Ризи, Монцио и Палуфаля.
- Палуфаля не будет, - подал голос Шапьюр. - Его бумаги при мне.
Хермаль потрогал губу.
- Это как так?
- Графиня де Фуа, Перигора и Арманьяка, она же королева Наваррская пригласила его погостить. Как вы понимаете, от такого приглашения не отказываются.
- Очень интересно, - Хермаль задумчиво склонил голову. - Насколько я знаю, Жанна - ревностная теодоличка. Как бы она не обглодала нашего Палуфаля до косточек.
- Поэтому он и расстался с бумагами, - Шапьюр достал из-за пазухи стянутые шелковым шнуром листы.
- То есть, он чист? - спросил Хермаль, убирая бумаги в резную шкатулку, стоящую на столике в углу комнаты.
- Да, но он же пастырский легат, единственный из всех нас, имеющий сейчас прямое отношение к Церкви.
- Ах, да.
- Возможно, Жанна, решила сделать нашего Палуфаля своим духовником, - сказал Даго.
Легонтини фыркнул, Хермаль скрыл смешок за покашливанием в кулак.
- Скорее, ей кто-то поведал о скорой стрижке, - сказал он. - Слухи об этом подозрительно быстро распространяются. Вот она и решила выведать, что знает легат, объезжающий монастыри и аббатства Лангедока с проверкой их финансовой состоятельности.
- Наверное, матушка не совсем чиста в хранении секретов, - сказал Шапьюр.
Хермаль кивнул. Несколько секунд он качался на месте, перенося вес тела с носков на пятки и обратно, затем обернулся к слуге.
- Пертино, поторопи хозяина с обедом.
- Да, сеньор, - с готовностью поклонился Пертино и выскользнул за дверь.
- Возможно, - сказал Хермаль, обращаясь к соратникам, - в матушке нет былого единства, тем более, что прошлые столетия матушку было за что осуждать. И сами мы - суть отголоски тех времен. Но на то воля Калибога.
Собравшиеся согласно осенили себя путем.
- В конце концов, - продолжил Хермаль, обходя стол и прикрывая ставни на окне, - я не думаю, что эти слухи, даже подкрепленные высокими голосами, могут нам помешать. Скорее, они сыграют нам на руку. Похоже, матушка взялась за подготовку к стрижке основательно, и что бы не думала себе Жанна Наваррская, ни ей, ни кому-либо еще не остановить уже запущенные процессы. Так что пусть любезничает с Палуфалем. Если надо, он умеет выглядеть непроходимым тупицей.
В комнате потемнело.
- Будет много крови, - сказал Даго.
- Кровопускание - путь к оздоровлению организма, - сказал Легонтини. - Это вам любой цирюльник подтвердит.
- Что мы получим в исходе, вот вопрос.
- Об этом мы еще успеем подискутировать, - Хермаль установил в центре стола подсвечник и поджег от одной свечи еще три. - Сейчас важно другое. В полученном недавно письме меня просят поторопиться.
Шапьюр фыркнул.
- Торопиться в таких делах - все равно, что жарить не убитую свинью. Мое дело, конечно, маленькое, Волло, но там, по-моему, не совсем в курсе ситуации.
- Какой?
- Овечек слишком много.
- И не все овечки - овечки, - подтвердил Даго.
- О, да!
- Так, - сказал Хермаль, прислушавшись, - смеемся.
Они хором захохотали, словно только что услышали весьма забавную историю, скажем, о несчастном торговце, решившем доверить Калибогу все свое состояние.
Дур-рак! Ох-хо-хо! Хе-хе! Ха-ха!
- А вот и мы!
С этими словами дверь распахнулась, и сеньор Лемплен, отдуваясь, подтащил и приподнял над столом внушительных размеров закопченный котел. Пертино подставил треногу.
- Рагу, сеньоры.
Котел встал на подставку, дыша жаром стенок. Сеньор Лемплен обмахнул лоб тряпицей и, подобострастно улыбаясь, поклонился. Даго привстал, шевеля ноздрями. Пертино выложил из принесенной с собой корзины два хлебных каравая, сельдерей, петрушку и бутыль местного красного вина.
- А как звали барашка, что составит нам трапезу? - упирая платком смешливые слезы, спросил Шапьюр.
Если сеньор Лемплен и замешкался, то лишь на мгновение.
Барашек, купленный у Дидье Пильфана, имени, конечно, никакого не имел. Но находчивому человеку, которым владелец гостиницы небезосновательно себя считал, сочинить анекдот на радость постояльцам ничего не стоит.
- Прибыль, сеньоры. Его звали Прибыль.
- Прибыль?
Сидящие с готовностью захохотали.
Сеньор Лемплен поклонился вторично, слыша в этом хохоте звон будущей благодарности если не на экю, то точно на полновесный ливр.
Да, имя барашка звучало символично.
- Бонифацио! - выкрикнул один из гостей. - Я, пожалуй, не откажусь от кусочка твоей мясистой прибыли!
Хермаль шутливо погрозил пальцем.
- Негодяи, когда вы будете делиться со мной своей?
- Когда жаркое будут звать Эскудо!
Под вновь грохнувший смех Пертино расставил миски и медные кубки. Сеньор Лемплен, радуясь одобрительным возгласам пробующих рагу и еще больше тому, что гости оправдывали все его ожидания, кланяясь, попятился к дверям.
Замечательные люди, думалось ему. Веселые и явно при деньгах. Очень, очень полезное знакомство. Воз...
Сеньор Лемплен отступил еще на шаг и неожиданно обнаружил, что взмывает вверх, словно при жизни становясь на Небесный путь. Затем он почувствовал тычок в ребра.
- А это кто такой? - пророкотали ему в ухо.
Сеньор Леплен икнул, ворот котты натянулся под горло.
- О! Монцио! - закричали из-за стола. - Ты как всегда вовремя!
- Дорогой Себастьян, - поднялся Хермаль, обращаясь к кому-то за спиной сеньора Лемплена, - пожалуйста, отпусти этого достойного человека и сядь с нами за стол.
- Человек - чужой! - заявил обладатель громогласного голоса.
- Это хозяин приютившего нас заведения, - сказал Хермаль.
- Да?
Сеньор Лемплен ощутил доски под башмаками, его с сопением неловко отряхнули большими ладонями, словно вися в воздухе он успел запылиться.
- Я буду внизу, сеньоры.
Сеньор Лемплен торопливо проскочил мимо охранника-генуэзца и только тогда позволил себе обернуться, запечатлевая в памяти гигантскую задницу, обтянутую коричневой тканью, прикрытую коротким плащом и исчезающую в дверном проеме.
Ну и гости у сеньора Волторно!
Надо сказать, Монцио действительно походил на великана, поскольку был ростом под туаз. То есть, под два метра, уважаемый читатель. Широкие плечи и грудь, непомерно длинные руки, мощные бедра и ягодицы придавали ему сходство с чудовищем, что цирк маэстро Пиликатти возил по городам и селам Европы в железной клетке целых два сезона. Чудовище, правда, было чересчур волосато, но уж буйной шевелюрой Монцио ему определенно не уступал.
Черты лица у Монцио были грубые и скупые, тяжелая челюсть, узкие губы, ястребиный нос и неожиданно маленькие глаза терялись на открытом пространстве обветренной кожи.
- Сеньоры.
Монцио скинул плащ Пертино и выбрал себе место на краю стола. По сравнению с ним все остальные собравшиеся стали выглядеть карликами.
- М-м-м, какой запах!
Монцио подставил миску управляющемуся с половником Даго.
- Ах, мой друг! - ухмыльнулся Даго. - Появись вы лет этак десять назад в моей маленькой банде, клянусь, мне бы не пришлось бросать благородное ремесло разбойника и идти на поклон к матушке. Один ваш вид способен непроизвольно развязывать кошели.
- Я бы не пошел к тебе, - хмуро сказал Монцио. - Твоя тропа не ведет в Небо.
- Увы, мой друг, - Даго зачерпнул рагу и придержал половник над миской, - как говорил Калибог, пути земные неисповедимы. Может быть моя тропа как раз в Небо и ведет.
- Нет, ты будешь гнить в земле.
Несколько секунд Даго раздумывал, обводя притихшее застолье взглядом.
- Ну, - сказал он, опрокинув половник в миску, - думается, это не плохо. В конце концов, мне пришлось здорово над этим потрудиться.
Монцио фыркнул.
- Мы все трудимся не покладая рук. Мы сеем семена, которые взойдут горем.
- Но меньшим горем, чем если бы мы вовсе ничего не сеяли, - сказал Хермаль. - Ты что-то не в духе, Себастьян.
- Я не заглядываю далеко, но вижу что вокруг.
- Ты стал сентиментален?
- Нет! - Монцио стукнул миской и сказал уже тише: - Возможно, я просто устал. В Дюбарри я видел первых повешенных.
- Они везде, Себ, - сказал Шапьюр. - То мародеры, то воры, то браконьеры, вздернутые по приказу хозяина леса. Я лично, как тебя сейчас, видел старуху-ведьму, висящую у развилки дорог на прекрасном буке. Скажу тебе, она здорово портила пейзаж. Франгаллия сейчас не лучшее место из возможных.
- Я говорю о повешенных с табличками, что они теодолики.
- Что-то рановато, - нахмурился Хермаль.
- Все мы претерпим из-за этого, - глянул на него исподлобья Монцио.
- Друзья, вообще-то рагу стынет, - сказал Легонтини недовольно. - Я понимаю, висельники и семена, возможно, важнее...