Было это в далеком детстве. У меня была прабабушка. Вообще-то у меня было три бабушки (в тогдашнем моем понимании): папина мама, мамина мама и ее бабушка. Стало быть, она и есть моя прабабушка.
Звали ее баба Арина. Была она очень строгой. Ходила всегда в платке. Без платка я ее видела, когда она расчесывала волосы. А волосы она чесала дважды в день: на ночь и утром. Ее образ, который при воспоминании всплывает из моей памяти, ассоциирует с образом на фотографии из старинного альбома, так часто встречающегося в печатных изданиях.
Блузка с длинными рукавами и застегнутым наглухо воротом, на темном фоне мелкий цветочек. Длинная юбка на скрученных веревочкой завязках вместо резинки, всегда темного неброского цвета, подвязана запоном или по-нашему фартуком, в тон блузке. А под юбкой станушка, иначе подъюбник, а под ней еще одна станушка. Юбка обычно из сатина, а на праздник, из тонкой шерстяной ткани. Станушки льняного полотна, которые также на поясе подвязывались завязками. Запон, в будние дни, сатиновый, а в праздники, из льняной или шерстяной ткани, тонко спряденной. Ноги одеты были в шерстяные чулки на подвязках. Как они держались, не представляю. Связаны они были из овечьей шерсти, тонко спряденной, резиночкой. Напоминали сегодняшние гетры. Только с носочком. Они были однотонными, но были у нее и яркие, связанные в разноцветную полосочку. Чулочки были мяконькими, тоненькими, согревающими ноги бабушки. Её обувь летом представляла собой только глубокие из легкой кожи тапочки, в дождь - калошики. Зимой валеночки из тонко скатанной шерсти. Их называли катанками или чесанками. На прямой пробор волосы убраны под платочек.
Прожила она до 85 лет. В жизни, видимо, видела многое, пережила много горя, тяжкого, порой едва посильного душе, имела много забот. Она рассказывала разные истории. Рассказывала интересно, простым ясным и доступным языком. Если бы я тогда знала, что все то, что рассказывала баба Арина, будет настолько интересно мне теперь, то я бы записывала, запоминала рассказанные ею истории. Да и не только истории, но и те познания, которыми она обладала. Но я была не столь внимательной, слушала в пол-уха. Да еще была подростком, любопытным, но не принимающим все до глубины души. Поэтому все, что она вечерами иногда вспоминала, я слушала как интересный рассказ, который не совсем запечатлевался в памяти и быстро забывался. Надеялась, видимо, что потом можно снова повторить, попросив об этом бабушку. Но я забыла, что оставшиеся годы бабушки уже шли на счет. Тем не менее, отдельные эпизоды рассказанных бабой Ариной историй я все-таки запомнила. Я потом их расскажу.
Она приехала в наш маленький городишко из села, находившегося в километрах двадцати-тридцати от него. Переезд бабушки, видимо, был связан с тем, что возраст ее был уже далеко за семьдесят, и еще потому, что ее дочь с взрослыми детьми проживала здесь же. Помимо дочери, здесь жили ее снохи, тоже по возрасту уже бабушки. Было ещё двое-трое внуков со своими семьями, не уехавшими в другие места страны. Сын, единственный из троих сыновей, ушедших на фронт в июне-июле сорок первого, вернувшись с отечественной войны, вскоре женился и, уехав, поселился далеко от ее села.
Видела ли я бабу Арину, до сей поры, и была ли знакома? Вряд ли. Не помню. Но когда она перебралась к нам в городок, мне было уже лет шесть-семь. Вот с того времени я и помню бабу Арину.
На деньги от проданной в селе избы ей купили дом, если его можно так назвать, настолько маленьким он был! Словно игрушечный! И как она там размещалась? Люди тогда были непритязательными, обходились малым. С теперешними нашими запросами не сравнить.
Как мне представляется, это был, скорее всего, флигелек к большому дому, который находился тут же по соседству. Впоследствии домик не понадобился хозяевам, и его продали нашей бабе Арине. Фасад домика-гномика одним единственным оконцем смотрел на городской пруд, вдоль которого тянулась проезжая дорога и тротуар для пешеходов. Комнатка и кухонька домика были площадью не более пятнадцати квадратных метров. Все убранство комнатки состояло из узкой кровати, аккуратно застеленной простеньким покрывалом, из-под которого выступало кружево подштаферки. Как бы покрывало под покрывалом из тонкой ткани типа батиста с пришитым узорным, связанным крючком, кружевом. Кто-то называл его подвес к кровати; сундука, служившим плательным шкафом; маленького стола, расположенного наискосок, по диагонали, от небольшой печки. Над столом, застеленном льняной скатертью, в "красном" углу, по русской традиции, сложившейся на Урале, да и не только на Урале, но и в других территориях необъятной России - в Сибири, в европейских областях, была пристроена деревянная полочка, где стояли три больших иконы. Божница. Святое место. Край полочки обрамляла полоска кружева - прошва, а на иконы было накинуто расписное вышитое полотенце, по обоим концам которого также были пришиты кружева ручной работы.
На одной из трех икон был изображен всадник на белом коне, пронзающий копьем змею. Уж больно эта икона мне нравилась! Было в ней что-то притягивающее. Я подолгу рассматривала ее, замерев перед образами. Это была икона Георгия Победоносца. Будучи взрослой, я узнала, что в селе Беспаловка Челябинской губернии в 1908 году после многочисленных пожаров на селе был построен храм Георгия Победоносца. Даже при советской власти до самой войны здесь велись службы. Во время войны храм был закрыт, а колокола были сняты и переплавлены для нужд фронта. Долгие годы храм был в забвении. Но в 2009 году после двухлетних восстановительных работ храм вновь открылся для прихожан. Может, баба Арина не случайно имела эту икону?! Возможно, с этой иконой у нее были связаны какие-то свои мысли и надежды?! Как же я потом, в достаточно зрелом возрасте, осознав и поняв и приняв и веру, и многие культурные каноны, переживала, что эта икона была безвозвратно утеряна. Я и до сих пор сожалею, что моя мама почему-то не помнит, куда же пропали иконы с бабушкиной божницы. Как жаль, как жаль!
Бабушка была истинно верующей. Однако нас к вере не приучала. Почему? Не знаю. Думаю, время было такое. Но сама соблюдала в обязательном порядке все посты, чтила все праздники по церковному календарю. Молилась и утром и вечером. Перед тем как приступить к обеду, чаепитию или к любому принятию еды, произносила молитву. И, пообедав, крестилась и благодарила Создателя за вкушение. А мы бездари, не научены были. Ходила ли она в церковь? Не знаю. Да и куда было ходить?! Церкви-то в городе как таковой не было. В здании, где ранее находился храм Божий, в то время был овощной склад. Да были времена!..
Бабушка Арина обязательно на Пасху приходила к нам с ночевкой. С вечера красили яйца, ставили квашёнку - тесто на хлеб. А рано утром, когда мы ещё спали, мама с бабушкой пекли пироги и куличи, украшали их цветным пшеном. И казались мне те куличики красивыми донельзя! А уж вкусными - не передать! Готовились к празднику загодя. Задолго, перед наступлением святого дня в доме обязательно проводили большую уборку: производили побелку, мыли полы. Шторы с окон и портьеры с дверей стирали, крахмалили, гладили и вешали вновь. Дом преображался, становился нарядным, уютным и радостным, готовым к Христову Воскресению.
Помню, как бабушка говорила: "В Пасху, внучка, солнышко играет, радуется, что наступает для людей день очищения от греха и зла; день обретения чистоты и духовности, того, к чему должны стремиться люди!"
- " А как бабушка?"
-" А ты вот не ленись, встань утром пораньше с зарей да и увидишь!"
-" Бабушка, а мне не проснуться так рано, когда ещё ночь на дворе будет!"
-" А ты постарайся, коль хочешь увидеть, как солнышко играть будет!"
Мне очень хотелось видеть радостную игру солнца на утренней заре. И я просила бабу Арину разбудить меня, когда начнет рассветать. А потом мы выходили с ней в огород и смотрели, как занимается заря, как первые лучики солнца рассеивают седину ночи, пробиваются сквозь пелену уходящей темноты. И действительно мне казалось, что первый лучик солнца, пробив серые облака, как-то озорно и весело выскакивал из-за них, игриво метался по небу. А за ним появлялся следующий, а за ними ещё и ещё. Они будто-то играли между собой, задорно и шаловливо: то прячась за облака, то появляясь вновь, выныривая совсем с другой стороны алеющего небосвода. И вот уже оранжево-красная зарница разливалась вдоль горизонта. А с появлением первого солнечного луча начинали петь синички. Нет, не петь, а посвистывать! Да так жизнеутверждающе, что появлялось ощущение своей причастности ко всему происходящему в этот момент. И становилось на душе благостно и уютно.
Отрадно, что спустя много лет, я пытаюсь собрать воедино те крупицы впечатлений о бабушке Арине. Ведь она была интересным человеком! Скорее всего, едва читающей, но многое почерпнувшей из жизненных обстоятельств.
По её рассказам, родилась она в Оренбургской губернии. Замуж вышла молоденькой девушкой, лет 17-18. А может и раньше. И лет в двадцать шесть имела уже семерых детей. Одну дочь и шестерых сыновей. Не знаю, сколько лет было младшему сыночку, когда она овдовела. Но было ей, на то время, не более двадцати семи лет. И все хозяйство и малые дети легли на ее плечи. А хозяйство было достаточное. И представляется мне, овдовела она уже тогда, когда они немалым семейством поселились в Челябинской губернии, в селе Губернском, к которому примыкали еще два села: Кузнецкое и Беспаловка. А в обиходе эти три села называли Тютняры.
Странное название, не правда ли? Село Кузнецкое было заселено во второй половине 18 века переселенцами из села Дмитриевского, находящегося на речке Тютнярке, за Воронежем, Кузнецкого уезда, Саратовского наместничества. Отчего так называли и называют эти три села? Версий две. По одной, Демидов, основатель заводов на Урале, купил несколько семей у князя Долгорукова для заводских работ. По другой, крепостные крестьяне всей деревней были проиграны в карты князем Долгоруковым заводчику Демидову. Однако, так или иначе, но Демидову нужны были работные люди для рубки леса и выжига древесного угля. Вот и получилось, что 210 семей крепостных крестьян, переселенных по волеизъявлению господ, дали название населенному пункту, правда, неофициальное, согласно своему прежнему месту жительства. Кстати, следует заметить, что в 30-х годах 19 века в Тютнярах жителей было больше, чем в самом Челябинске. Их было не менее 35 тысяч человек! Тогда как в Челябинске насчиталось около 17-18 тысяч. А село Губернское так названо потому, что оказалось оно почти на стыке трех губерний: Пермской, Уфимской и Оренбургской.
С какой целью бабушка Арина переехали в Тютняры, к своему сожалению я так и не узнала. Не могла рассказать мне об этом и моя мама, которая лет с одиннадцати-двенадцати и до замужества жила с бабой Ариной. Но предполагаю, что приехали они сюда на поиски лучшей жизни. А может семья бабы Арины с давних лет проживала в этом селе?! К своему стыду, не могу знать. Но замечу, что в селах Тютняр жили люди умелые, да хозяйственные.
В начале 20 века в промышленных городах вокруг Тютняр шла реконструкция демидовских рудников и их расширение. Требовались рабочие руки. Мужское население Тютняр устраивалось на заводы и шахты близлежащих городов. И работали мужики, как теперь сказали бы, "вахтовым методом". А те, которые не были востребованы, занимались сельским хозяйством вместе с женщинами и детьми. Город потреблял большое количество продуктов!
Как мне помнится, из тех обрывочных воспоминаний о моей прабабушке, на селе она была уважаемым человеком. Помимо того, что она занималась хозяйством и растила детей, к ней обращались люди за помощью по разным вопросам. Несмотря на ее сдержанность и немногословность, у нее спрашивали совета и по семейным делам, и в тех случаях, когда заболеет скотина на дворе, либо кто-нибудь из членов семьи. Видимо, она была достаточно рассудительной и по-житейски мудрой женщиной, поскольку ее советы достигали того результата, который был необходим, иначе не было бы многочисленных обращений.
К ней обращались и тогда, когда нужна была помощь опытного человека при переломах или растяжениях рук или ног. Тогда она топила баньку, выстаивала ее. Заваривала разные травы. Парила обратившегося в бане, растирала его настоями из трав и начинала чудодействовать. Чтобы приступить к лечению, необходимо было, как она говорила, все косточки распарить, чтобы они стали мяконькими, разомлевшими и поддающимися. Под руки бабы Арины. При вправлении косточки или растянутой связки на положенное место она всегда читала молитвы. Какие? Ей только ведомые. Она их знала бессчетное количество. На разные случаи. Бабушка заговаривала пупочные грыжи. При этом говорила: "Пока грыжа не перегрызла человека или ребеночка, её надо заесть"; правила надсаду после тяжелой физической нагрузки. К ней обращались и взрослые мужики и женщины со своими болячками и проблемами своих детей. Никому она не отказывала. А уж своих внучат и правнуков в младенческом возрасте излечивала от грыжи, если таковая вдруг "грызла" ребенка.
Кроме примыкавшим к друг другу селам Беспаловки, Губернского и Кузнецкого в поселении Тютняры было еще одно село. Называлось это село Юртишь. Впоследствии, переименовано в деревню Смолина. Это было башкирское поселение. Базар для всех был один и находился он в селе Губернском. Как баба Арина рассказывала, апайки (женщины по башкирски), проезжая мимо ее дома на базар, кричали с повозки: "Эй, тетка Арина, самовар ставь, назад поедем, заедем, чай пить будем!" И обязательно, возвращаясь к обеду, заглядывали к бабе Арине на чашку чая. Она любила людей. А люди уважали ее и за гостеприимство и за оказанную помощь. Она ведь всех лечила: и русских односельчан и местных башкир.
Помню однажды я бежала в школу. Пошла не привычной дорогой, а решила сократить путь через речку. Узенькая пешеходная дорожка резко сворачивала в сторону и с откоса вела вниз. Вдоль дорожки была раскатанная ледяная катушка. Я не задумываясь, чтобы не бежать по тропочке, покатила с горки на ногах. Но в конце ледяной дорожки какой-то умник выкопал ямку, и я носком одной ноги угодила в нее. Нога вывернулась, а итогом стала сломанная нога и, естественно, разрыв связок. В больнице мне наложили гипсовую повязку и отправили домой. На следующий день баба Арина пришла к нам в гости. Увидев меня в горестном положении, захлопотала. Сняли гипс, распарили ногу, и она каждую косточку, каждое сухожилие перебрала и тихонечко водворила на место. А затем легонькими движениями морщинистых ладоней она разгладила мышцы ноги, завершая действо. Процедуру эту она повторяла еще разочек. А через неделю я уже ходила без гипса. Могу заверить. Нога не болела и не болит до сих пор. Даже перед непогодой. Я всю жизнь хожу в туфлях на каблуках. Связки иногда, не более одного раза в год, а может и того реже, могут о себе заявить. Но так, что через короткое время я о них забываю.
Во время войны люди жили впроголодь. Еда была крайне скудной. Страдали от такого питания в первую очередь дети. Они росли, организм требовал большого количества витаминов, а их недоставало. Моя мама вспоминала как ее младший брат, который родился перед началом войны, едва научившись говорить, просил свою маму: "Мамочка, миленькая, родненькая, дай хлебушка! Я очень кушать хочу!" А сам едва перебирал ножками от слабости, и весь был в коростах диатезных от еды крайне скромной и недостаточной. "Уж шибко больной да золотушный был!" - так говорила моя мама.
У одной из бабушкиных снох был сынок, бабушки Арины внук, который в три года еще не ходил. Мама рассказывала: "Был он маленькой фигуркой похож на лягушонка. Ножки и ручки тоненькие, как плеточки. Бывало, уснет, сложит их крест, накрест на животе. А живот большущий!..". Сноха работала целыми днями на хлебозаводе, пекла хлеб. А его устроила в садик. Питание бедное, малое, да ещё отсутствие витаминов в нем. И в детском саду и дома, и уход ненадлежащий. Мать могла принести с завода лишь хлебные крошки. Пострадал мальчонка тогда крепко.
В один из приездов, баба Арина взяла внука в гости на лечение. И за месяц излечила его от рахита. Поставила на ноги. Грела в баньке. В солнечные дни зарывала его в разогретый песок. Прогревала изнуренные болезнью суставы ребенка. Растирала ножонки и ручонки мальчишечки. Поила отварами трав. Вскоре внук побежал. Я его помню уже взрослым. Обыкновенный мужчина. Только ноги немного в коленях близко сходятся. Вот и все последствия.
Жила баба Арина крайне скромно. Она получала пенсию за одного из сыновей, погибшего на фронте. Он не был женат, поэтому пенсия полагалась ей. А за трех других погибших, имеющих детей, пенсию на кормильца получали жены. Пенсия бабы Арины составляла 26 рублей. И это вся компенсация за погибших сыновей! Всю жизнь она много работала. Я помню, при ее домике-гномике был достаточно большой земельный участок, где она, без посторонней помощи, содержала огород. Каждый клочок земли был обработан ее руками и ухожен. На огороде росли, привычные для уральского региона овощи и, конечно, картошка. Да еще подсолнухи! И каждому овощу у нее было применение! Она томила репу в печи и делала кашу. Редьку она резала ломтиками, заливала подсолнечным маслом и, с отварной картошкой, ела. Многие из тех блюд, что готовила баба Арина, мы теперь и не знаем. А ведь еда была и сытной и полезной.
Сын бабы Арины, за которого она получала пенсию, был отправлен на восток страны, где погиб в бою с японцами. Где же покоятся его косточки?
Другой, зимой 1941 года возвращался домой то ли от друга, то ли еще откуда-то. Был немного пьяненьким. А зимы перед войной были холодными, с обильными снегопадами. Особенно снежной выдалась зима накануне войны. Он шел по тропочке в снегу, да споткнулся и скатился по наметённому сугробу в окошко какой-то избушки. Стекло, конечно, выдавил. Бабёнка, проживающая в этом домике, написала заявление. Вот ведь какая дотошная! И он попал под суд. Судили тогда строго. Его осудили то ли на год, то ли на полгода. А может и на больший срок.
А вскоре началась война, и отправили его на фронт в составе штрафного батальона как бывшего заключённого. Где он воевал до обороны Москвы неизвестно. Мне неизвестно. Но когда немцы подошли к Москве, то в одном из боёв сын бабы Арины погиб, защищая город. По, невесть откуда взявшемуся, рассказу, бытующему в нашей семье, штрафников всем составом перед атакой советских солдат направили на шквальный огонь немцев. Видимо, полегли под Москвой все солдаты штрафбата, защищая столицу нашей Родины. Где погиб еще один сынок бабушки Арины, я не знаю. Один из сыновей бабы Арины почти всю войну работал на шахте, добывал медную руду. Работали сутками, не щадя живота своего. Накопил в легких много свинцовой и медной пыли, других вредных примесей, заболел и в конце войны умер. А вот последний, вернувшийся с войны живым, дядя Яков, попал в одном из боев в танковую атаку. Он вспоминал однажды, за рюмочкой водочки, как утюжили его, молодого "жиденького" парня, укрывшегося в траншее, немецкие танки. И, наверное, не его одного. Как он спасся? Может молитвами матери, бабы Арины?
А еще известно, что дядя Яков перед войной был призван в армию и служил под Брестом в танковых войсках. И буквально накануне, в субботу 21 июня 1941 года, поступил приказ, согласно которому со всех танков, находящихся в части, снять гусеницы. Зачем?! А также изъять со всех танков снаряды и отправить их на склад. С какой целью?!
Приказ есть приказ. Невыполнение - прямой путь под трибунал. Всю субботу солдаты занимались работой, возложенной на них приказом. А наутро началась война. "Двадцать второго июня, ровно в четыре часа, Киев бомбили, нам объявили, что началася война..." - так пели в известной песне о начале войны. Вот и получилось, что танкисты оказались перед врагом без танков, без оружия, уязвимыми до такой степени, что худшего и не придумаешь. И шли они в бой не с винтовками! А шли в атаку с обыкновенными палками! Вот так защищали страну русские люди! Настоящие мужчины! Защитники!
Страшно-то как! Даже подумать, и то невыносимо страшно. А они с голыми руками шли на вооруженных и экипированных до зубов, обученных до последней буковки, гитлеровцев! Об этом дядя Яков рассказал своей сестре Марии, моей бабушке, когда находился после полученного ранения на пересылочном пункте на переформировании для отправки фронт, то ли Челябинска, то ли Златоуста. А бабушка рассказала своему внуку, моему брату, который и поведал эту историю мне. Ушел дядя Яков на службу перед войной молодым парнем, а вернулся с фронта убеленным сединой мужчиной. Он впоследствии до пенсии работал в милиции, ловил всякую нечисть, нелюдей.
Жила бабушка Арина до самой своей смерти одна, в своем маленьком домике-гномике. Изредка ходила в гости. Приходили и к ней в гости - снохи, дочь, внуки и правнуки. Всех она привечала. Помню, моей обязанностью было наносить бабе Арине воды. Школа, в которой я училась, находилась от домика бабушки Арины недалеко, метрах в ста. Поэтому я часто, попутно, навещала бабушку Арину. Ходила на колодец по воду для питья и на озеро для прочих нужд. Иногда я мыла ей полы. Не часто. Похоже, она обходилась без посторонней помощи.
А умирать она пришла к нам. Я уже говорила, что она изредка навещала кого-либо из многочисленного семейства. Не знаю, как она ходила в гости к своей дочери или своим внукам. Но, придя к нам, она оставалась с ночевкой. Тихонько, накануне, добиралась с большими передышками до нас. Гостила сутки или двое. А затем также, потихоньку, возвращалась назад к себе домой. "Избу топить надо. Поди, выстудилась вся, промерзла ужо!"- говаривала баба Арина по этому поводу. Летом она в гости почти не ходила, много было работы на огороде.
Вот и в этот раз она пришла коротким декабрьским днем к нам. Я к этому времени вернулась со школы и разогревала незамысловатую еду. Мы с бабушкой решили пообедать. Мама была на работе. Брат учился во вторую смену в школе. Мы с ней "домовничали", как баба Арина говорила. Она сидела в уголочке, возле стола. Я стояла возле электрической плиты, повернувшись спиной к бабушке. Разговаривали. И вдруг я услышала шум падающего тела. Это бабушка как-то боком, неловко, сползла на пол со стула. Вызвала я скорую помощь. Врач со "скорой" констатировала паралич. Бабушка пролежала несколько дней, мне кажется не более трех суток, и умерла. Никогда она не сетовала ни на свое здоровье, ни на свою жизнь. Как я помню, к врачам она не ходила. И предполагаю, что никто из ее родных и не знал, было ли у нее давление, болела ли у нее голова, а может, сердце? Настолько она жила для всех неприметно, не привлекая к себе излишнего внимания.
Мама моя, двенадцатилетней девочкой, была перед войной взята бабушкой и прожила с ней лет десять. Почему бабушка взяла именно мою маму, никто вразумительно сказать не может, ведь у бабушкиной дочери, моей бабушки Маши, в тот период, было еще шестеро детей. И младше моей мамы и старше. Чем обусловлен был выбор бабы Арины, неизвестно. Мама вспоминала, что работали они много. Вставали утром затемно. Бабушка молилась. И они шли убирать скотину. Чистили скотник после ночи, затем бабушка доила корову. Давали и корове, и многочисленному стаду овец пойло, заготовленные с вечера в ведрах для скотины отруби пшеничные или ржаные, добавляли брюкву или картофель, разрезанные на дольки. Насыпали им свежее сено в ясли.
И только тогда, убрав скотину, топили печь, ставили самовар и садились завтракать. Зимой день короткий. Многое надо было успеть сделать до темноты наступающего вечера! Носили воду из колодца для себя, для скотины, готовили незатейливый обед в печи и занимались многими другими работами, без которых не прожить на своем подворье. С наступлением сумерек вновь осуществляли чистку мест обитания животных, доили коровку, кормили скотину на ночь, и закрывали их до следующего утра.
А вечерами жгли лучину. Свечи только по праздникам, дорого. Пряли, перебирали семена, заготовленные с осени, для посадки весной. Иногда занимались чем-нибудь другим. Затем бабушка молилась на ночь, и с раннего вечера ложились спать. Уставали за день, а утром с рассветом опять работа. Летом и вовсе отдохнуть было некогда. К работе повседневной прибавлялась работа на огороде, сенокосные работы, да походы в лес по ягоды или грибы. Делались лесные заготовки на зиму. Вот так и жили немудреной размеренной жизнью простых людей, никого не обязывая и не напрягая.
Я не знаю, были ли у бабы Арины сестры и братья. Но доподлинно известно, что была у нее одна родственница - сестра ее покойного мужа. Звали ее Евдокией. Мы все звали ее просто бабой Дуней. Она была младше бабушки Арины. Но регулярно, пока была в силах, приезжала к нам в гости. Даже тогда, когда уже и бабы Арины не стало, она приезжала навестить нас всех. Жила она в Челябинске. Даже в преклонном возрасте, я помню, это была красивая женщина. Замужем она никогда не была. У нее была дочь. Не помню, откуда я знаю, но дочь эта была прижита, еще до первой мировой войны, то ли от приказчика, то ли от сына хозяина, в доме которого служила баба Дуня. Баба Арина рассказывала, что у Дуни в молодости была коса. Да какая!? Длиной до пят, а в обхват - с руку. "Однажды Дуня шла по городу, а навстречу ей цыгане, толпой, с шумом и гвалтом" - рассказывала баба Арина. "Увидели ее косу, да цветом - вороненое крыло, и давай просить продать им. Отрежь да отрежь! Едва Дуня от них отбилась. Да все равно без косы вскоре осталась. Заболела тифом, а когда очнулась после болезни, была уже без волос. Коротко подстрижена. Потом волосы выросли. Но такой косы уже не было".
Дочь бабы Дуни, Вера Николаевна, была замужем за главным инженером большого промышленного завода в советские времена. У бабы Дуни было двое внуков - Борис и Сергей. Сергей был инженером и, в советские времена, с семьей жил в Индии. Помогал дружественной стране строить индустриальное государство. Кажется, он там и остался на постоянное место жительство. Другой, Борис, работал всю жизнь врачом-стоматологом. Я помню Веру Николаевну, она также приезжала к нам в город погостить. Необыкновенно хороша была в молодости. Пышные волосы в завитках уложены в прическу. Тонкие черты лица. Благородство сквозило во взгляде чудесных глаз. Это было видно по изображениям на фото. И в глубоком возрасте она также была хороша. Природная воспитанность проявлялась во всем: в поведении, манере говорить, одеваться. А как она восхищалась красотами Урала. Все приговаривала, глядя на наши горы, лес: "Здесь же Швейцария! Настоящая Швейцария!" Любили эти две женщины бабу Арину, не забывали ее. Ведь, по сути, баба Арина и баба Дуня не были родными по крови. А роднились всю свою жизнь.
Мама помнит, что в войну у них проживали две женщины, эвакуированные с Ленинграда. Тогда в каждом дворе на селе были пристроены эвакуированные. Мама не помнит, как они общались между собой, какие разговоры вели. Но жили дружно, не обижали друг друга. А когда Ленинград освободили в феврале 1944 года, эвакуированные женщины засобирались домой, в родной, разрушенный войной, город. Уехали по весне, об этом мама помнит. Кто-то из эвакуированных женщин, уезжая домой, продал бабе Арине швейную машину "Зингер" с ножным приводом, которая, кстати, служит маме и до сих пор. Челнок у нее не круглый, а продольный, "пулькой". Уж такая машина - труженица! Шила и шинели в войну, и шелковые платья, после войны. Вот такое производство было ранее, на славу!
Однажды в молодости я шила себе платье на этой самой машинке "Зингер", с отделкой по воротничку и на манжетах. И тогда мама достала мне из своих запасников кружево со словами: "Оно мне от бабы Арины досталось!". Как прелестно было это черное богатство! С оригинальным рисунком, изящно сплетённая вязь кружева из атласных ниток черного цвета, изумительной ручной работы. Кто долгими вечерами вывязывал ажурные узоры? Баба Арина или, может быть, баба Дуня? Я форсила в новом платье и не задумывалась о ценности подаренного мамой кружева. А теперь сожалею. Не сберегла его как необыкновенную ценность, как память о моей прабабушке.
А еще, мама вспоминает об этом часто, получая извещения о смерти своих сыновей, бабушка не плакала, не выла и не рыдала. Она, молча вставала на колени перед иконами, и долго молилась. О чем она думала в тот момент? О чем молила Господа? Как рвалось и металось ее материнское сердце в эти минуты? Насколько для нее тяжела и практически невыносима была боль, сжимающая сердце, будто-то железным обручем! Об этом никто не знает. Только суровее становилось ее лицо, плотнее сжимались губы, и все более, сдержаннее и немногословнее, была речь.
А жизнь продолжалась... Я помню ее в мелких оспинках лицо. Мне казалось, и видится до сих пор, каким оно добрым было!
А теперь то, немногое, что я помню из рассказов бабы Арины. Прочтите. Я верила каждому слову бабы Арины!