Мы шли Чирчик, Ташкент, Кабул, а там нас разбросало по чужим местам, Баграм.

И вот солдат, он смотрит как старик и, между делом так он говорит: "Братишка мой вчера погиб. Какой ваш полк? Ах, этот... Что ж... Руху столицей врятли назовёшь, а вот Панджшер весною так пригож...

От батальона семеро, так вот. Он пулю в лоб, он больше уж командовать не мог. Не выдержал, не смог..."

И снова отправляются гробы, а в них ребята, их уж больше нет в живых.

А как же мы?

Пр.

А мы опять, опять идём туда, где безучастна к молодым судьба.

И как же жить тем, кто остался жив? Ну как же после этого прожить?

Держись, браток, держись, браток, держись...

Вот снова утро, снова мы. Мы снова все обожжены. Никто не ждал, а холода всё шли... И тридцать семь ребят, да что ж они? Они подняться просто не смогли... Не жечь костры, не жечь в ночи костры...

Пр.

И вот опять немеет в нас душа, но нет и пальцы всё ещё дрожат, и снова в телевизоре кино, и ты слезинку ловишь, а внутри темно...

Как сердцем о стекло, о битое стекло.

И вот домой... Сквозь самолёта гул, ты понимаешь, позади уже Кабул...

Прошли границу. Спирта наливай. За тех ребят ты б всё без сожаления отдал. Но у тебя не взял. И вот опять Ташкент, а там жизнь расставляет снова по своим местам. Опять этот капкан...

Пр.

И вместо глаз кругом одни ножи, и снова нерв над памятью дрожит. Ну, как нам жить, ну как нам с этим жить? Ведь жизнь всего одна, а за двоих её нам жить.

Колчин-Бедерман.