Доппельсонднерам или тробантам не зря платили вдвойне золотом перед битвой и не зря благородные рыцари сквозь пальцы смотрели на то, как одеваются эти безродные вояки. Пышно, ярко, словно на параде вьются плюмажи их беретов на обычном пыльном марше. Эти отчаянные рубаки идут в бой первыми, своими огромными клинками встречая таких же, как они вояк. И, если повезет сразить свое визави, дальше еще хуже. Перед лицом встает строй пик и алебард, в котором удары тяжелых мечей должны прорубить бреши для того, чтобы идущая вслед стена панцирной пехоты продавил вражий строй и обратил противника в бегство.
Ветеранов среди доппельсолднеров всегда не много. Семь из десяти гибли в первом бою или после него от полученных ран. Еще двое пережив свой первый бой, могли рассчитывать на повторное везение в следующей кровавой свалке. И только самые крепкие, самые везучие, злые, упрямые, сильные... Те самые-самые, становились настоящими ветеранами. В "черных розах" таких было четверо. Из двух сотен бойцов вольной роты этих четверых уважали и побаивались больше прочих. Даже капитан и лейтенанты прислушивались порой к тому, что они говорят, хотя говорили они с начальством не часто. Какое дело "мастерам меча" до того, куда ведет их судьба? Если в следующей схватке удача может отвернуться, есть ли разница где ты - на севере или юге, западе или востоке?
Самым нелюдимым из четверых опытных рубак был Эд, прозванный Бессмертным.
В роте давно шептались, что с ним дело не чисто. Из любой заварушки этот сухощавый, не выдающийся ни ростом, ни крепостью, средних лет на вид мужчина, выбирался живым. В "розах" он был уже три года, а это огромный срок для любого из солдат удачи, тем более для того, кто идет в бой в первом ряду. Ходили слухи о том, что его не берет ни стрела не меч. Даже славное рыцарское копье ломается об его изрядно помятые доспехи. Эд выжил, когда их рота попала в засаду. Чудом из нее удалось выбраться, дай Спаситель, трети из тогдашнего состава вольной роты. Выжил он и в штурме Церены, укрепленного города на юге Франрии. Штурме, который обернулся страшной бойней. Выжил он и в бессчетном количестве других стычек и передряг, выпадавших на долю солдата удачи.
Оставшиеся трое мечников были личностями менее мистическими, но более колоритными. Знали друг друга они довольно давно, по меркам их солдатского братства и сейчас встали рядом друг с другом, разреженной цепью зная, что лучших напарников в бою не найти. Тому, кто стоял по центру, было лучше всего и за это право, вчера перед тем, как отойти к неглубокому сну, который приходил к солдатам перед боем, они тянули жребий.
Черные розы быстрым маршем перед самим рассветом заняли позиции на склоне холма. Как водится, впереди меченосцы, за ними пикинеры с алебардистами. Кое у кого из основной массы солдат были мушкетоны, которые они готовили применить и отбросить в сторону при первой стычке.
За ними на вершине холма согнанное с окрестных сел отребье всю ночь, под пристальным надзором, как прошел слушок, самого лорда Эйзенбальдра рыло укрепления для орудий. Двенадцать тяжелых мортир и двадцать пузатых пушек с пушкарями - то, что необходимо было защищать любой ценой. А именно ценой жизней почти семи сотен молодцев из трех вольных рот - черные розы, орлы Алариса и злые кабаны. Три отряда бравых наемников прикрывали выдающийся вперед правый фланг позиций светлейшего Эйзенбальдра, лорда командующего, герцога Анре и графа Буси и Антью в так же прочие и прочие.
Странный выбор, как казалось на первый взгляд, доверить наемным ротам защиту основной артиллерийской мощи армии. Но, не такой уж и удивительный, если учесть, что, скорее всего, первый удар врага придется именно сюда. Теми, кто получает золото за войну, а не за чин и имение легко размениваются. Наемников всегда бросали в самое пекло и они, зная это, готовились убивать врага с особым остервенением. Только зеленые новобранцы, да молодые рыцарские оруженосцы видят в войне что-то романтичное, чистое и благородное. Любой прошедший пару боев вояка, скажет вам, что такое война - это пот, боль, кровь, страх и смерть. Немного мужества, немного злобы, ярости, ненависти и, конечно же, деньги...
За спинами наемников громыхнуло. В строящиеся порядки противника полетели ядра. Ни одно, надо признать, не достигло цели. Пушкари, пока то, пристреливались, это было нормально, понять, куда палить, когда уже идет бой - дело сложное. Пушку вращать, не мечом махать, тут мозги нужны.
Капитан черных роз, стоя рядом с прапорщиком, уверенно разматывающим знамя, смотрел на простирающееся перед ним поле битвы.
Врагов было больше. Надо признать, что принц де Пуанье, прозванный Черным рыцарем за цвет своих любимых доспехов сумел собрать в сжатые сроки под свои знамена порядка восьми тысяч, из которых половина была кавалерией. До капитана доходили слухи, что сам Эдмунд, прозванный Рукой смерти успел прибыть на это "представление" лично. Слухи об этом рыцаре расползались по Франтрии, Ангуссии, Бургейру и малым королевствам Фатерлянда. Самые, что ни на есть, ужасные, кровавые и вселяющие ужас в простых смердов слухи. Капитан не был глупцом и понимал - война всегда идет рука об руку с разными суевериями. Вот да же в его банде - черных розах, его родной роте, есть свой вояка, на которого косо посматривали многие. Но слава о знатном Эдмунде расходилась действительно не добрая. Были свидетели его страшных злодеяний, поговаривали о сделке с нечистыми демонами, кровавых жертвоприношениях, расправах над пленными рыцарями, честными девами и толкователями слов светлого Спасителя нашего. Сколько же простого люда - крестьян и горожан изрубил, сжег, повесил, колесовал, четвертовал и предал прочими изощренными способами смерти этот дворянин, сосчитать не представлялось возможным. Каждый последующий рассказик не преминул добавить к услышанному пару тройку лишних трупов, а то и удвоить количество жертв. Все зависело от наглости и того, сколько выпивки до этого залил себе за воротник сказитель.
Капитан смотрел на построение противника и понимал, что основной удар придется на их фланг. В соседях он был уверен. Не так, конечно, как в своих ребятах, но все же - вояки с опытом, много о них говаривали, как о стойких молодцах, хвоста не поджимавших и в худших передрягах. По его разумению денек впереди ожидался жаркий...
За спиной опять шарахнуло, боги войны, продолжали пристреливаться к местности.
- Хорошо, что у черных пушек мало и все в центре. - Проворчал прапорщик, водрузив знамя на пику.
- Хорошо. - В тон ему ответил Капитан. Стоять под артиллерийским огнем ему уже приходилось, однажды. Просто стоять, потому что приказа идти, вперед не было. И тот день он запомнил на всю оставшуюся жизнь...
Время шло медленно, словно продиралось вперед, в завтрашний день. Солнце незаметно поднималось из-за расположенного слева в удалении, леска. Пушки шарахнули еще раза три. Со стороны противника то же слышались выстрелы, но их артиллерия пристреливалась к фронту, а не к флангам.
Затрубили рога, пехота противника стоящая против трех вольных рот двинулась вперед. Так же вперед двинулся другой фланг врага. Центр, пока что оставался стоять. Пушки молчали какие-то несколько мгновений, после чего громыхнуло разом.
Вражеской пехоте приходилось сейчас не сладко, идти вперед под обстрелом и держать порядки, дело сложное. Но, сломав строй, они потеряли бы свой напор и обрекли себя на верное поражение. Пехота двигалась споро, видимо молодцы, идущие сейчас по полю знали толк в ратном деле. Быстрее уйти с линии огня и добраться до рукопашной.
Расстояние сокращалось. Из строя противника вперед выступили, и рванулись бегом меченосцы. Это была яростная, безумная атака, в которой вся злость, все силы были вложены в этот рывок. Торопящаяся следом пехота отставала на пару десятков шагов.
Грянул залп, в наступающем строю прорезались бреши, упало несколько меченосцев. Это свой единственный выстрел сделали мушкетоны. Перезарядить их вряд ли будет время. И вряд ли получиться всадить пулю во врага без опаски задеть своего товарища или зазевавшись самому лишиться жизни от скорого удара направленного не огнем, а рукой железа.
Сошлись меченосцы. Звон клинков и яростные крики раскатились над полем, сменяясь секундами позднее, проклятиями и стонами поверженных рубак. Сталь сошлась со сталью, сила с силой - вот она истинная битва, ярость и злоба, звериная, таящаяся в сердцах и душах мужчин. Первая кровь, пролитая в рукопашной коснулась травы, окрасив ее в алый. Упали первые тела. Протекли несколько долгих мгновений, которых достаточно, чтобы тробанты померялись силами. Раненные и убитые допельзонднеры падали, а оставшиеся из меченосцев, победители этой рубки, вломились во вражеский строй пик и алебард. Еще мгновение и два строя живых тел сошлись.
Пики кололи, алебарды взметались вверх и обрушивались на головы врагов. Сталь скрежетала о сталь, тела давили на тела. Кровь брызгала, лилась, обильно орошая землю, ноги начинали скользить. Пот тек в глаза, скользил под доспехами, мешаясь с пылью и грязью. Тяжелые мечи в такой свалке надо использовать с большой сноровкой. Но меч - хорошее оружие в любом ратном деле, пригодное и для уколов и для рубки. Да, ему не хватает длинны пики и ударной, разрубающей силы алебарды, но он обоюдно остр, не имеет древка и опытный боец ни за что не променяет его на что-то иное. К тому же, каждый из тробантов кроме основного клинка еще имел короткий кацбальгер, а за частую и небольшой щит - баклер.
Вражеская пехота истерзанная артиллерийским огнем и ослабевшая во время рывка через поле, совершив свой удар, начала шаг за шагом пятится назад. Их было не больше, а может и меньше чем защитников высоты. Они стояли ниже, им приходилось не легко. Но они выполнили свою основную задачу. Приняли на себя удар артиллерии и смешали строй защитников, теперь их судьба казалась не важной для командования.
Пуатье вознамерился решить исход боя одним ударом. Смять три вольные роты, напором проломиться к пушкам, захватить их, порубив славными рыцарскими мечами. В то время, пока пехота сковывала вольные роты, вытягивая их с холма на ровную поверхность, славные благородные воины сделали обходной маневр и сейчас намеревались ударить во фланг строю защитников.
Пришпорив коней, латный строй понесся на врага. Центром этой атаки был никто иной, как Эдмунд, за его спиной реяло знамя - оленьи рога на черном фоне. Значит сопровождала его верная ватага оруженосцев и менее знатных рыцарей, приближенных и доверенных вассалов. Артиллеристы, конечно, заметили всадников, но разворачивать тяжелые, неповоротливые пушки и нацеливать их по новой, дело отнюдь не простое. Залпа не последовало, раздалось лишь четыре одиночных выстрела и только снаряды двух из них разорвались в массе наступающих всадников смешав тела лошадей и воинов в единое целое безжизненное, истекающее соком войны, месиво.
Наемники спешно перестраивались, расширяя фланг, но времени было совсем в обрез и конный удар пришелся на строй, не имеющий значительной глубины. Началась резня. Кони проламывали оборону, вставали на дыбы, получали страшные колотые раны, теряли передние ноги, перерубленные ударами алебард. Рыцарские пики и эстоки опрокидывали пехотинцев, мечи рубили на право и налево. Строй пошатнулся.
В самом центре этого кровавого месива оказался Эдмунд, он гарцевал на своем черном жеребце и в полной мере оправдывая свое прозвище, наносил врагам страшные удары. На его голове не было шлема, как это не казалось странным. Рыцарь без шлема уязвим для случайного удара и шальной стрелы. На лице его играла безумная улыбка, которая пугала тех, кому хватало глупости смотреть в его глаза, а не защищаться от его меча. За спиной Эдмунда гарцевало трое его верных спутников - прикрывая спину своего сюзерена.
Удар алебарды подрубил ноги коню, но Эдмунд каким-то чудом умудрился спрыгнуть с него до того, как истошно заржавшее животное, вставшее на дыбы, рухнуло замертво. Удача алебардиста длилась не долго, тяжелый рыцарский клинок рассек его от плеча до бока. Удар сыпался за ударом, вокруг этого несущего смерть существа образовался круг, на лицах наемников застыл страх, а он беснуясь бросался вперед, каким-то чудом укорачиваясь от копий и алебард врубался в строй и срубал за пару секунд двух - трех бойцов, вновь образовывая вокруг себя свободное пространство...
Но вот его клинок налетел на крепкую сталь. Вряд ли Эдмунд разобрался в том, кто стоит перед тем. В пылу схватки времени смотреть, порой, нет. Еще три удара, должные свалить любого, но нет, они отбиты. Тогда рыцарь потратил мгновение, чтобы осознать, кто же ему противостоит. Глупое сравнение даже рассмешило его. Огромный, закованный в отличные, крепкие латы рыцарь и среднего роста плохо сложенный солдат в помятой кирасе вооруженный огромным, кажется ему не по размеру, двуручным мечом - тробант. Над полем боя прокатился смех, казалось само время замедлило свой ход.
Удар, уход, укол, разворот. Замах, удар из верхней стойки, переход в нижнюю, еще удар, защита. Эти двое танцевали свой страшный смертельный танец и вокруг них сгрудились люди, переставшие убивать друг друга, взирая на этот поединок. Такое бывает в разгаре сражения, когда встречаются сильные и достойные друг друга по уровню мастерства, противники. Это пробуждает в людях память о том, как в незапамятные времена их предки перед смертным боем отправляли лучших поединщиков, мериться силой.
Клинки сходились, но никто не мог взять верх, песчинки времени по одной падали вниз в своих бесконечных иллюзорных часах. Одна - удар, вторая - уход, третья...
И вот тробант рванулся вперед, воздев меч в верхнюю стойку для страшного удара. Меч рыцаря врезался в кирасу, но на секунду не успел вверх в защиту. Тяжелое лезвие двуручного клинка, обладавшее огромной инерцией, срубило голову Эдмунда. Вряд ли шлем защитил бы его от такого удара. Бессмертный Эд, а это именно он сошелся в поединке с кровожадным рыцарем, пораженный в грудь осел на землю.
Разрывающая на части и практически лишающая сознания боль в груди его не пугала, он испытывал ее сотни раз. Боль от раны, предвестницу смерти, в груди, руках, ногах, голове. Он умирал сотни раз, стараясь умереть не так прилюдно, как вышло сейчас, но каждый раз какая-то сила вытаскивала его из могилы. Так было всегда, так будет и сейчас. Но и сраженный противник не спешил падать. А вот такого Эд еще ни разу не видел.
Безумный смех раздался сверху. Рука Эдмунда держала свою голову за волосы, а из шеи вместо крови струилась тьма. Глаза на голове поверженного рыцаря светились огнем, а рот искривившись в усмешке, издавал этот безумный, истерический смех.
Люди, окружавшие их, попятились. Те, кто видел происходящее своими глазами, не верили, другие не понимали что происходит. Крики ужаса разнеслись над полем смертной брани. Видавшие виды солдаты и благородные рыцари забились в паническом страхе. Кто-то бросал оружие, кто-то взывал к Спасителю, падая на колени. Закаленные вояки мочились в штаны от охватившего их животного ужаса. И не мудрено, прямо перед ними творилось то, чему они не могли дать отчета. Творилось нечто дикое, невозможное, то, что кроется в самой темной из ночей, то чему нет объяснения. Тот ужас и мрак, что тянется к людям в глуши в самую черную ночь.
Эдмунд насадил свою голову обратно на шею. Но это уже был не человек. Все вокруг видели, что его фигура изменилась. Тьма продолжала сочиться из раны, огонь в глазах сменился чернотой. Он рванулся вперед и вгрызся в шею первого попавшегося человека, оторвал ему голову голыми руками, смеясь, бросился на второго, отрывая конечности. Мгновение и еще трое были сражены этой бестией, от которой не защищали доспехи. Он пробивал своими руками их тела, отгрызал растянувшейся клыкастой пастью конечности, рвал и раскидывал вокруг шмотки мяса, секунду назад еще бывшие живыми людьми. Он не видел различия между своими и чужими. Все они теперь были его пищей.
Вопль был страшен, человек не может, не в силах произнести слова с такой интонацией и так громогласно.
Эд лежал и слушал все это, смутно осознавая, что все же произошло. Боль в груди притупилась, так тоже было всегда, он умирал. Это было похоже на то, как засыпать. Смешиваешь веки и... приходит утро, ты встаешь и отправляешь в новый день. Он чувствовал, что-то пошло не так и спрашивал себя, виновен ли в этом? Вряд ли его проклятие так могло послужить тому, что творилось сейчас вокруг. Он был уверен, что не имеет никакого отношения к этому ужасу. Этот его противник, такой же проклятый, как и он сам. Мимо метнулась тень, кто-то из столпившихся вокруг и застывших в первобытном ужасе солдат ринулся на это чудовище. Смельчак, но полный глупец, как остановить то, чему нет даже названия и описания?
Эд признал его, хотя и не помнил имени. Паренек, прибившийся к черным розам пару недель назад, совсем еще молодой, ставший оруженосцем одного из лейтенантов. Он был очень любознателен, любил послушать истории про войну, но сам о себе почти ничего не рассказывал. Да и какая разница была солдатам удачи до истории какого-то паренька. Все, как у всех, желание славы и денег, да воспетая в песнях романтиков победная война. И вот этот юнец метнулся, вооруженный клинком к тому, во что превратился Эдмунд.
И теперь уже Эд бился в приступе панического страха, видимо только он из всех, уже лишившихся разума от страха видел, что место паренька заняла тень. Тень, чернее ночи. Тьма, которой нет места на земле, беспросветная, тьма бездны в которой нет ничего кроме этой всепоглощающей черноты. Это была настоящая смерть, настоящий ужас и настоящий кошмар, необузданный человеческой плотью, ведомый лишь одним чувством - голодом. Это был ужас, в бесчисленные разы больший, чем поединщик Эда. Тень, закрывающая собой, дай волю, само солнце. Эта была та тьма, которую можно назвать изначальной, она была всем и ничем. Она пугала так, что кровь застывала в жилах. Секунда и все исчезло...
Рыцари бежали, артиллерия била по их отступающим спинам, поле боя осталось за тем, кому служили Черные розы...
Одинокий путник брел по обочине дороге, закутавшись в плач. Он не был дезертиром. Тех, кто умер на поле боя, вряд ли будут искать. Вряд ли вообще в том месте будут кого-то искать. Все, кто видел руку смерти погибли, все, кроме бессмертного Эда, но для него служба в Черных Розах подошла к концу. Это был самый подходящий момент сменить место обитания, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания.
В голове Эда пульсировал до смерти пугающий его вопрос - что же произошло там, на поле. Ответа он не знал и только и мог, что поплотнее закутываться в плащ. Он не боялся смерти, вряд ли он мог умереть, но то, что он видел, пугало его и вряд ли когда-то в своей бесконечной жизни он сможет нормально уснуть и не увидеть того, что видел.
Он брел по обочине, а из лесу за ним наблюдали глаза, на этот раз принадлежащие волку. Волк ухмыльнулся, как-то по человечески и медленно и сыто, побрел в лес. Он знал, что чувство сытости у него скоро пройдет и надо будет вновь искать пропитание.