Аннотация: Наброски первой половины моей большой работы. Небольшой роман, или, может быть, повесть. Берроуз + Паланик + Эллисон + Оруэлл. Жестоко. Сюрреалистично. Про любовь.
I
Джэймс часто улыбался незнакомцам и звонил на набранные наугад номера. Вчера американка с азиатскими корнями пригласила его на БДСМ-вечеринку. Сегодня я нашел у себя под дверью обескровленную кисть его левой руки. Завтра я найду в почтовом ящике его ступню. В течение недели, от понедельника до воскресенья, я буду собирать пазл из обезвоженных частей тела моего коллеги. В этом мире нельзя совершать ошибок.
Алиса курит больше одной пачки в день. Теперь производитель сигарет добавляют в никотин яд. Секретов производства отравы я не знаю, но действует она моментально. Вчера Алисино горло превратилось в кровоточащую воспаленную кишку, а внутренности - в кашу из гноя и грязи. Завтра она умрет. Курильщики идут по тротуару, втягивают дым и тут же падают на колени. Они отхаркивают кровь и разжиженные легкие. Стоя на коленях и доживая последние минуты, они продолжают курить. В этом мире нельзя совершать ошибок.
Скоро Антон придет в полицейский участок и расскажет об ужасе, творящимся вокруг. Он будет требовать вмешательства властей и, тряся перед носом дежурного конституцией, начнет кричать о правах и свободах. Антон еще не будет знать о том, что за вчерашнюю ночь в конституции, которую он наспех вырвал из своей книжной стопки, изменились главы. Бумага проглотила старые права и законы и вывела всего пару строк: "Этот мир идеален. Чтобы не сломать механизм - не берите больше, чем дозволено, и не совершайте ошибок. Рай не терпит бунтарей." Антона заломает пара крепких полицейских и бросит в камеру, где через неделю его загрызут насмерть голодные крысы. В этом мире нельзя совершать ошибок.
Вчера я проснулся в своей старой новой квартире. Время и пространство её изжевало. Изменились рисунки на обоях, в книгах пропали буквы, в холодильнике протухла еда. За ночь с моей руки сбежала татуировка, забралась по стене к дешевой репродукции "Твердости памяти" Сальвадора Дали и нагло вытолкала картину из деревянной рамки, заняв её место. Теперь над кроватью у меня висит оскаленная волчья пасть, нарисованная мастером Ивановым.
Я не удивился, увидев все эти более чем странные изменения. Я не был напуган. Я не был растерян. Я пошел на кухню и набрал из крана в стакан ледяной родниковой воды. За мгновение до пробуждения я уже знал об огромных деформациях не только моей комнаты, но и всего мира. Это трудно объяснить, но теперь я видел не только настоящие, но и будущее. Тропа моей жизни и тропы окружающих меня людей, все будущие слова и поступки, теперь лежали у меня в памяти. Я видел все модели поведения в разных ситуациях. И я точно знал, что не в коем случае нельзя поддаваться искушениям и пытаться свернуть с намеченной тропы, ибо своеволие вело сначала к хаосу, потом - к небытию. Но всё моё видиние будущего напоминало просмотр давно знакомого фильма - основной сюжет и финал понятен, но некоторые детали размыты. А ведь даже маленькое отступление от нормы в этом мире может привести к непоправимым последствиям. Потому я и стараюсь не совершать ошибок.
Я никому не звоню. Я не ем мяса. Я не читаю молитв. Я не пью алкоголь.
Я выхожу на улицу и, опустив голову, медленно шагаю в сторону своего любимого кафе. Там, год назад, я познакомился с Маргаритой. Сейчас я знаю, что пока с ней всё в порядке, но звонить ей не решаюсь. Солнце стоит высоко. Легкий ветер раскачивает в воздухе редкие снежинки и ласкает покрасневшую на морозе кожу лица. Одни люди идут на работу, другие - с работы, третьи - работают. Одни дворники сметают с тротуаров снег, другие - за автобусной остановкой распиливают двуручными пилами труп и пакуют его члены в черные пакеты. Видимо, этот бедняга совершил ошибку.
В это время бывалый ловелас и покоритель женских сердец, несмотря на видение своего будущего, пытается в моем любимом кофе комплиментами и улыбками затащить незнакомку в постель. Светловолосая девчушка знает последствия, но не может устоять перед соблазном. Ближе к вечеру у них случится страстный секс. Через несколько дней, когда у нее начнутся месячные, производитель прокладок выпустит ограниченную серию товара пропитанного странным веществом, химический состав которого мало кому известен. Девушка умрет от безостановочного внутрематочного кровотечения. "Дон Жуана" кастрируют и отправят пожизненно за решетку. В этом мире нельзя совершать ошибок.
Я захожу в кафе. Теперь оно не такое, каким было раньше. Сгорбилась мебель, поблекли стены. Уют и тепло помещения вывернулись в топорность и смердящую злобу. Посетители глядят перед собой в пустоту, машинально, но с явным налётом робости, потягивая кофе и кушая пончики. В дальнем углу я вижу парочку. Они жадно целуются. В засос. Парень наваливается на партнершу, запуская хилую руку в ее брюки. Это тот самый ловелас и светловолосая девочка, которых скоро ждет наказание.
Я не успеваю сделать заказ, а официант уже подает мне кофе и ванильную булочку. "Приятного..." - говорит, покорно опуская голову. Я робко киваю в ответ. Стрелка на настенных часах делает три шага вперед, затем столько же - назад.
Только бы не заговорить ни с кем, не спросить что за грязь твориться вокруг. Мне нельзя выдавать себя. Один лишний шаг - и идеальный механизм даст сбой. Один лишний шаг - и моё существование оставит рваную рану на лице мира.
II
Сложно идти своей тропой. Сложно не стать бунтарем.
В надежде на будущее помилование, я набираю номер Маргариты. Жду ответа.
Такого не должно было случится на моем пути, я отступил от нормы. В этом мире своеволие наказуемо. Быть может завтра меня загрызет бешеная собака, острой, как бритва, пастью вцепится мне в глотку. Быть может завтра в мою еду подмешаю цианид. Или меня раздавят стены собственной квартиры. Или обезумевший прохожий вгонит отвёртку мне в живот. Теперь будущее отрывается от начертанного и ведет к хаосу. Я не знаю чего ждать. Но я уверен, что стерпеть хаос будет проще, чем возведенный в абсолют порядок.
- Алло, - отвечает растерянный голос, - Гарри, это ты?
Мне страшно. Чувствую, как лоб покрывается громадными каплями холодной росы. Тело пробивает дикая дрожь. Ватные ноги сгибаются в коленях. Я уже готовлюсь к удару в спину острой заточкой.
- Гарри, не молчи. Прошу не молчи. - Я слышу как Маргарита плачет в трубку, - Пожалуйста, ответь мне!
Упасть и сдаться. Попросить у мира прощения.
- Я здесь, - отвечаю дрожащим голосом, - я здесь, я с тобой. не плачь.
- Гарри, что происходит? - она рыдает.
- Я не знаю.
- Гарри... Зачем ты позвонил мне? Мне нельзя разговаривать с тобой. Мне нельзя вообще знать, что ты есть!
- Понимаю... - я чувствую как растекаюсь. Еще чуть-чуть и я зарыдаю. Мы будем плакать друг другу в трубку. А потом нас застрелят или съедят.
- Гарри, прости меня. Но лучше, - Маргарита заикается, - лучше положить трубки и забыть наш короткий разговор.
- Не бойся. - я пытаюсь казаться смелее. - Не бойся, я сейчас приеду к тебе.
- Этого делать нельзя, Гарри... - Маргарита повышает голос, - Этого нельзя делать!
"Не смей этого делать, сука!" - Маргарита визжит в свисающую с тумбочки трубку, а я уж сбегаю по ступенькам, на ходу натягивая пальто...
III
Вкус сегодняшнего снега похож на свежую кровь, запах - на нефть. Люди консервными ножами вспарывают себе глотки, падают в канализации и пожирают стекло, вешаются на бельевых веревках и грызут сухожилия. Они борются с системой, а система борется с ними. Сейчас, где-то на небесах, седобородый Бог с довольной улыбкой жмет обрюзгшую руку Дарвину. Для создания рая на земле запущен жестокий естественный отбор. Выживут сильнейшие. А точнее, покорнейшие.
Небо - лучшее лекарство от бессилия. Сегодня оно покрылось язвами и морщинами. Копотью и гнилью. Оно уже не наше.
А когда у человека отбирают небо, он теряет последнюю надежду.
Дженни - пацифистка. Она верит в Ганди, Ленона и Марли. Она курит марихуану и спит с парнем своей подруги. Сегодня утром Дженни мастурбировала. Через семь минут её мама сойдет с ума. Через девять - она сбросит Дженни из окна своей квартиры на девятом этаже. Визжащее тело с огромной скоростью шлепнется об асфальт и обдаст тёплой кровью мои ботинки. В этом мире нельзя совершать ошибок.
Я жму на кнопку дверного звонка. По ту стороны слышен электронный визг. Но, похоже, Маргарита не спешит меня встретить. Голоса гуляют эхом по пустому подъезду. Это шепчутся стены. Пропахшие мочой, грязные и облупленные, они рассуждают о новом мире.
"Вселенная это тлен и пепел. Бездумно вброшенная в пустоту грязь. Хаотичная пляска обезумевших калек. А люди верят, что бытие - это уже порядок. Жизнь, по их мнению, - это уже гармония. И вот, когда им, этим слабоумным муравьям, выпадает возможность узреть и жить в абсолютном созвучии с Высшим, как вы думаете, что они делают? Они рвутся к небытию. Они, чёрт возьми, ищут спасения от предначертанного. Люди настолько привыкли к хаосу, что гармония кажется для них не великим даром, а несносным наказанием."
- Зачем? - дверь со страдальческим скрипом приоткрывается, - Зачем ты пришел?
Маргарита злобно смотрит на меня опухшими от слез глазами. Ее грудь, прикрытая голубым халатом, тяжело вздымается. Она, наверно, готова вцепиться зубами мне в горло. Я знаю. Виновен. Я совершил ошибку, которая может сломить не только мою жизнь.
- Сегодня я проснулся за секунду до того, как зазвенел будильник. Сегодня, перед выходом в кафе, я надел сиреневую рубашку, а не черную. За мгновенье до того, как Дженни впечаталась в асфальт, я остановился. Я не хотел гостить у тебя в брюках, забрызганных её мозгами и кровью. И всё это - уже отступление от предначертанного. Прошу... - по телу пробегает дрожь, - Прошу... Я просто не могу больше. Мне нужно поговорить.
Маргарита секунду бездвижно смотрит на меня, подавленного и размазанного. Смотрит с удивлением и жалостью. Раскрывает дверь. Проходи.
Маргариту я знаю не больше года. Но за время нашего знакомства, я понял, что эта светловолосая хрупкая девушка - единственный человек, к которому я могу обратиться с любой своей проблемой, будучи уверенным в поддержке и помощи. Быть может, я её люблю... В сегодняшним мире не хочется даже думать о чувствах, но ведь не спроста первым делом я позвонил именно ей. Ни родителям, ни друзьям, а Маргарите. Девушке, которую я знаю не больше года. С которой я занимался сексом и завтракал. Я даже не помню её фамилии, и мне никогда не было интересно кем она работает. Но сейчас, в эту минуту, она нужна мне больше чем кто либо. Как, наверно, мерзко называть любовью то, чего не знаешь и от чего постоянно бежишь, но я не способен подобрать иного слова. Это не просто страсть или интим, это, всё таки, нечто большее.
Она проворачивает дверной замок и указывает в сторону зала.
- Проходи, - грустно улыбается она, - ты похож на испуганного котенка. Где твоя наглость?
- Там же, где и твое жизнелюбие.
Она смеётся. Смеётся фальшиво. Как пленный солдат перед расстрелом, глядящий в дуло винтовки. Она падает на колени, закрыв ладонями лицо. Я слышу как безудержный хохот переламывается в рыдание.
Скоро, через пару тысяч самоубийств, люди примут рай. Они затвердеют внутри. Отторгнут чувства, выблюют свободу и опрожнятся верой. Они наконец-то осознают, что нефть слаще любви, а ружье сильнее Бога. Они смирятся. Моя жалкая попытка протестовать подобна драке с ветром и оскорблению дождя. Я заслонил грудью не тот путь, что ведет людей к безумию, а тот, что давал мне надежду на светлое завтра.
Я опускаю размякшее лицо на кулак. Взглядом бегу от выключенного телевизора к пустой рамке на стене, от рамки - к креслу, от кресла - к телевизору. Я боюсь посмотреть в глаза Маргариты. В них сейчас, наверно, столько скорби и страха, что я не смогу стерпеть и выгрызу себе запястье или выйду в окно. Женские глаза прекрасны только в счастье. В моменты особой безнадёжности и боли они пугают. Они, как две маленькие губки, впитывают в себя всю злобу и отчаянье, и становятся ядовитыми. Маргарита сидит напротив, ломает руки, пытаясь что-то сказать. Если я не начну, она лопнет от накипающих внутри мыслей.
- Знаешь, -говорю, глядя на своё отражение в экране выключенного телевизора, - мне нравится, что ты сегодня не накрашена. Не люблю накрашенных женщин. Они похожи на кукол, а куклы напоминают о войнах.
- Спасибо... - робко отвечает она, - и что мы будем делать теперь?
- Посидим.
- Посидим...
Мгновенье мы молчим. Пересилив себя, я смотрю в её глаза. Маленький горький океан.
- Я тут думал, - нарушая секундную тишину, говорю я, - может быть, наверно, я тебя люблю.
- Полностью?
- Нет, - улыбаюсь я, - только сиськи и левое предплечье.
Она почти весело смеется в ответ.
- Если ты меня любишь, ты должен любить меня всю.
- А как же иначе? - я придвигаюсь к краю кресла, чтобы положить руки на её колени.
- Нет, ты даже меня совсем не знаешь.
- Знаю.
- Нет, не знаешь. Если ты меня любишь, то должен любить меня всю. Но как ты можешь любить меня всю, если ты даже не знаешь как выглядит мой желудок. Вот, представь: мне вырезали желудок и сложили его в ряд с другими чужими внутренностями. Ты же никогда не узнаешь его. Не любишь меня всю.
- "Интим".
- Что?
- "Итнтим". Жан-Поль Сартр. "Надо, чтобы в человеке любили всё - и пищевод, и печень, и кишки". Ну или как-то так...
- Ты говоришь о жабоподобном "не скажу куда гляжу" модном писателе?
- Ты всегда оцениваешь людей по внешности.
- Разве? Но тогда почему я с тобой встречаюсь?
Она смеется. Смеюсь я. За эту глупую шутку мы цепляемся как утопающий за глоток кислорода. Смеяться, смеяться, смеяться... Сделать вид, что всё нормально. Что мир еще не перевернулся, и мы счастливы и свободны. Забыться. Скрыться с головой в собственном хохоте. Гляди, нас ждет безоблачное завтра, милые внуки и смерть в один день. Ха-ха-ха. Гляди, сегодня я бодр и весел как никогда. Ха-ха-ха. Гляди, чистое небо, яркое солнце, прекрасная ты. Ха-ха-ха. Прости, мы проиграли.
Солеными линзами слёзы покрывают глаза. Расплывается комната. Я пытаюсь проглотить ком, застрявший в горле, но он стоит крепко и горечью отдает на язык. Сейчас мне хочется только одного... Я резко подрываюсь с дивана и жадно вцепляюсь в губы Маргариты. Я целую, будто не видел её тысячу лет. Будто не увижу её никогда. И она целует в ответ.
Я взъерошиваю её короткие тёплые волосы. Трясутся колени. Как девственник боюсь дотронутся до её груди или ягодиц. Что-то святое и чистое в этом поцелую, и, одновременно, дикое и неистовое. Она слишком прекрасна для того, чтобы я её лапал. Она слишком горяча для того, чтобы стараться обуздать животную страсть.
Сейчас на Виктора обрушивается стена старого здания. Мэрилин душит отчим. Кристофер вешается на чулках своей жены. В Алекса стреляют.
Сейчас мы занимаемся любовью.
IV
Я уверен, этот безрассудный поступок дороже трафаретной жизни. Прижаться к холодной земле. К жукам, траве, листьям и мху. Дышать и быть счастливым пока это позволено. Времени осталось мало. Теперь мы лишнее звено системы. Теперь мы не часть механизма, а сор, брошенный в его жернова. Мы не сломим машину, но она сломит нас.
Маргарита спит, утопая в огромной подушке. Её наготу скрывает лёгкий плед. Едва заметно шевелятся пухлые губы. Она дышит легко и размеренно, будто уже ничего не боится и ни о чем не жалеет.
Я люблю ее волосы - они мягкие, светлые, чуть длиннее моих. Я люблю ее белоснежную кожу. Я люблю её тонкие пальцы. Ее хрупкое тело. Ее нежные губы и упругую грудь. Ее родинки на спине. Ее шрамы. Если бы я увидел её желудок, я бы полюбил и его.
Маргарита приоткрывает заспанный глаз:
- Зачем ты меня лапаешь каждые пять минут?
- Прости. Так я чувствую себя в безопасности.
- Не хочешь выпить? - она сладко потягивается в постели, - Помнишь тот коньяк, который ты всегда хотел попробовать?
- А вдруг в нем яд?
- Значит, мы умрем вместе.
Маргарита, укутавшись в плед, спрыгивает с кровати и босиком идет на кухню. Она останавливается на полпути:
- Ты со мной?
Когда идёшь по улице на работу или в кафе, на снегу печатаются следы, которых ты еще не оставлял. Они ведут тебя к пункту назначения, и свернуть с намеченной тропы почти невозможно. Страх не позволяет сделать лишний шаг или движение. Боязнь небытия намного сильнее любви к свободе. Ты узнаешь лица прохожих, ты смотришь знакомые фильмы, ты угадываешь результаты футбольных матчей, ты не видишь снов. Теряется непредсказуемость и азарт. Теряется счастье и свобода. Но, взамен, ты обретаешь спокойствие, порядок и стабильность. Ты доживешь до восьмидесяти, у тебя будет три ребенка и девять внуков. Сейчас я не вижу своей тропы. Я не знаю что мне делать. Ароматный коньяк обжигает горло, и Маргарита смеется, глядя на то, как я морщусь после каждого глотка. У нас уже нет завтра. Мы обречены, но счастливы.
- Пока у нас есть время, мы можем болтать о глупостях, - говорит Маргарита и залпом опрокидывает рюмку.
Скривившись от злого коньяка, она продолжает:
- Говори, что хочешь. О своих фобиях, бывших женщинах, фетишах и мечтах. Боятся нам уже нечего. Я, например, частенько мастурбирую в ванной. Говори, что хочешь.
- Гитлер уважал мусульман и ислам.
- И?
- И у меня геморрой. Не сильный, но, поверь, неприятный.
- И?
- Я читаю женские журналы. Забавно и интересно.
- А может расскажешь что-нибудь извращенное и страшное? Я, например, обожаю когда меня бьют во время секса. Я сильнее от этого завожусь.
Чешу затылок, пытаясь припомнить что-нибудь грубое. В голове всплывает не совсем удачная мысль и я, без раздумий, громко озвучиваю её:
- Я ковыряюсь в носу!
Маргарита вздыхает.
Да уж... - она разочарованно опускает глаза, - и зачем ты только решил стать бунтарём? Похоже, что твоя обычная жизнь ничем не отличалась от той, что поглотила мир.
- Просто я начал ценить свободу тогда, когда её у меня отняли.
Она усмехается.
- Говоришь, прямо с листка. Кому эта свобода нужна? Все постоянно требуют порядка, кричат, что не довольны властью, что нужна конституция и крепкая хватка, а когда выпадает возможность жить в гармонии, они, видите ли, хотят свободы.
V
Меня поглощает черная дыра. Воронка из копоти и грязи, размером с тысячу солнц. Я иду, но под ногами не чувствую тверди. Здесь очень холодно. Здесь нет света, нет воздуха, нет жизни. Здесь нет меня. Морщатся мысли. Деформируется тело. Искажается пространство и время. Я оборачиваюсь и вижу будущее, смотрю вперед - прошлое. С моей головы сыпятся волосы и, не долетая до земли, превращаются в маленьких крылатых змей. С меня стекает одежда и крошатся зубы. С каждым шагом я вижу яснее прошлое и будущее. Я вижу, как из пустоты рождаются звезды. Вижу, как в пятнадцать лет сижу с друзьями на железной дороге и пью из горла дешевый портвейн. Как уставшая вселенная за мгновенье сжимается в крохотную песчинку и растворяется в небытие. Как рыдающая Маргарита направляет дуло сигнального пистолета мне в грудь. Я иду, и моё тело растекается горящей пластмассой. Мои уши становятся крепкими когтистыми лапами. Они сдирают кожу с лица.
Где-то за спиной, шагах в десяти, стучит моё сердце, гуляет оглушительным эхом по пустому черному тоннелю. Из глазниц выпадают яблоки и звонко разбиваются о пустоту под ногами. Я уже близок к началу начал.
Я - ком смятых изжованных мыслей и нерассказанных историй. Я - ничто. Грязь на подошве мироздания.
В конце тоннеля я слышу шепот. С каждым моим шагом он становется всё громче. Сотни, тысячи, миллиарды голосов хором повторяют одну фразу:
"Счастлив и свободен тот человек, под ногами которого не хрустит снег"
"Счастлив и свободен тот человек, под ногами которого не хрустит снег"
"Счастлив и свободен тот человек, под ногами которого не хрустит снег"
В этом непрерывном потоке я слышу Маргариту.
- Тебе налить еще коньяка? - её голос резко оглушает и я выпадаю в реальность.
Кухня. Снег за окном. Полупустая бутылка. Маргарита сидит напротив и улыбается.
- Кажется, с тебя уже хватит. Что-то ты быстро пьянеешь...