"Чем шире разливается половодье, темболее мелкой и мутной становится вода".
Франц Кафка
ПОЛОВОДЬЕ В СЕНТЯБРЕ( рассказ - быль)
В эту осень мне не повезло: крупный, холодный дождь лил уже две недели. А ведь у меня были большие планы на этот сезон. Набрать несколько корзин грибов и сделать заготовки на зиму. Наварить варенья из лесных ягод. Разжиться копченой рыбой и с этим богатством вернуться домой. Виталий Иванович, хозяин нашей рыболовно-грибной базы, твердо обещал отвезти нашу женскую компанию в дальний лес на богатое болото, где когда-то житель этих мест зажиточный купец Громов провел масштабные земляные работы: прорыл каналы к лесной речке, чтобы сплавлять строевой лес прямо к деревне С тех пор эти дремучие места стали называться громовские канавы. Наша база занимает территорию Золотого треугольника - это в самом конце обстоятельной, старинной русской деревни, которая называется Скамья. Деревня стоит на пологом берегу реки Наровы - теперь это наша граница с Эстонией. Рядом с базой маленькая лесная речка Втроя впадает в полноводную Нарову. Бурая, кофейного цвета вода Втрои смешивается с прозрачной водой Наровы, вытекающей из Чудского озера в километре от устья Втрои. Затем чистые, полные воды пограничной реки вольно и плавно несут свою девственную чистоту к Финскому заливу.
К походу на громовские каналы всегда готовились основательно: дорога занимала несколько часов, но богатая добыча заставляла забыть о трудностях похода. Дожди наконец-то прекратились, и Виталий Иванович назвал день, когда нам предстояло отправиться в дальний лес. Первую часть пути мы должны были проплыть на моторной лодке, а потом уже пешком пробираться вдоль колючей проволоки к старой советско-эстонской границе, к черному, с буреломами, неприветливому еловому лесу. Благодаря двухнедельным дождям, вода в мелководной лесной речке набухла, и даже тогда, когда наша компания, состоявшая из четырех женщин и нашего проводника, села в лодку, вода легко подняла ее, а плоское днище, как по маслу, заскользило по темной прозрачности воды. Виталий Иванович после благополучной посадки в лодку крякнул от удовольствия, что-то промычал вслух музыкальное и взялся за шнурок мотора. Дернул пару раз прочную веревку - мотор послушно взревел.
Дорога по извилистой реке должна была занять около часа.
Вот уже приближается мост, с приземистыми бетонными опорами, и Виталий Иванович командует нам: "Ложись!" Из-за высокой воды лодка с пассажирами едва проскользнула под мостом, чуть-чуть не задев железную перекладину у его основания.
За мостом сразу же открывается темная, глубокая запруда, заросшая белыми лилиями и жёлтыми кувшинками. Болотистые берега речки, ее извилистое русло мне хорошо знакомы: вот сейчас, за поворотом, мы наткнемся на длинную, плакучую, усыпанную гроздями ярких, оранжевых ягод, ветку рябины,в обнимку, с приземистой яблоней, красной от плодов. А дальше по берегу, вдоль реки, нас повстречают чистенькие, недавно срубленные баньки. Сегодня пятница - конец недели. Значит, у всей деревни банный день!
Виталий Иванович спешит, похоже, он задумал посетить баньку. Он внимательно вглядывается в приближающиеся деревянные срубы, потом кряхтит, потирает большие, задубевшие рабочие руки, с когтеобразными ногтями, вдыхает большим, покрытым редкими волосками, носом, едкий дымок, что поднимается над банными крышами, крытыми новым шифером, и громко объявляет: "Вот сукины диты! можжевельником баню топять!" Потом он неожиданно останавливает лодку, легко спрыгивает на топкий, пружинистый берег, заросший жесткой короткой осокой, и спешит к баньке, где, как он только что учуял,что хозяева натопили печь ценным и редким в этих краях можжевельником. Зайдя за угол баньки, он возвращается с трёхлитровой банкой темного гречишного меда и миской зеленых, с мелкими пупырышками огурчиков. Виталий Иванович хитро улыбается и говорит : "Хозяйка приглашае в баньке помитися, а мед с огурцами у них - угощение для дорогих гостей!" " Ну что, бабоньки, не забойитесь со мной попаритись?" Произнес Виталий Иванович тираду с типичным украинским выговором, заменяя в словах звук "и" на "ы". Мы переглянулись. Честно говоря, нам всем хотелось побыстрее добраться до леса: набрать грибов, ягод и с полными корзинами вернуться домой. А тут вдруг открывалась неожиданная перспектива - помыться в настоящей русской бане! Нашу нерешительность Виталий Иванович расценил, как молчаливое согласие попариться вместе с ним в местной баньке. На радостях, что дело спорится, он стал щедро угощать нас медом и огурцами: "Кушайте, кушайте, дивчата, после пара еще столько же дадуть!" Он первым стал с хрустом откусывать зеленый огурчик, затем, наклонив банку с медом, отлил вязкую темно- бурую массу в свою кружку. Мы сразу почувствовали пьянящий аромат гречишного меда. Во рту от предстоящего лакомства скопилась слюна. Устоять от соблазна уже не было сил...
Мы разом сбросили на крыльцо баньки свои рюкзаки, толкнули легкую, скрипучую дверь и оказались в чистом предбаннике, пахнущем лимонно-камфорным духом можжевельника и ароматом свежих березовых веников.
Прежде чем ступить на белый домотканый половик, что ровной дорожкой бежал по желтому, свежевымытому сосновому полу, мы разулись на крыльце и босиком вошли в избушку. Виталия Ивановича мы аккуратно продвинули дальше, к парилке, а сами стали разбирать чистые ситцевые простыни, стопкой сложенные на лавке у подслеповатого окошка предбанника. Через минуту- другую мы уже походили на греческих гетер, облаченных в туники...
Постучав предупредительно в дверь парилки, мы с хохотом, ворвались в плотные клубы пара. На темных, прокопченных полатях, голый, ничком, ягодицами вверх, с плотно сжатыми вместе волосатыми ногами, лежал Виталий Иванович. На голове его, натянутая почти до самого кончика носа, белела широкополая панама:
"А ну, девушки, поддайте еще пару! Да осторожней, осторожней, наклоняйте головы! Сегодня пар ядреный!"
Я схватила, замоченный в холодной воде березовый веник с молодыми листочками и начала легко помахивать над обнаженным телом Виталия Ивановича, не касаясь ни рук, ни ног его. А потом, когда у него на теле начали появляться розовые пятна, я припечатала веником сутулые плечи нашего проводника! А дальше ароматный и пушистый березовый веник начал танцевать в моих руках свой замысловатый танец, выделывая над телом мужчины сложнейшие коленца!
Наконец Виталий Иванович дошел до кондиции... Он рывком сел на полке, схватил спасительный веник, прикрыл им свое причинное место и стремглав выбежал из парилки. Там он вылил на себя два таза коричневой прохладной речной воды, опустился на лавку и расслабился. Затем он перешел в соседнее помещение, что-то вроде буфетной, выпил залпом ковшик кисло-сладкого хлебного кваса, да так и остался там, у жбана с живительным напитком.
"Ну дивчата, удружили вы мне сегодня, слава Богу! - услышали мы через стенку громкий характерный украинский говор Виталия Ивановича. - Теперь и вмерти можно! И даже в РАЙ постучатися! Приймуть!" "Рано тебе помирать, Иваныч!" "Рано не рано, а полтинник уже разменял." "Да на тебе еще можно пахать, не перепахать!"
От густого горячего пара наши тела, покрытие простынями, сделались алыми и липкими. Одна за другой мы начали сбрасывать с себя влажные простыни и окатываться прохладной речной водой. Больше выдержать этой парилки никто из нас уже не смог! Вскоре мы потянулись в предбанник одеваться.
Через четверть часа вся наша компания собралась на широком крыльце баньки, подставляя свои еще разгоряченные тела и румяные лица ветру и ласковому утреннему солнцу. Виталий Иванович старательно расчесывал свой влажный непокорный чубчик. Затем он наклонился, зачерпнул из речки миской прозрачной коричневой водицы и стал мыть в ней молоденькие пупырчатые огурчики. Разложил их на газете и широким жестом стал предлагать нам после баньки вкусное угощение. Кружка с медом пошла по кругу. Виталий Иванович разрезал вдоль перочинным ножом огурцы, вырезал в бледно -зеленой мякоти от макушки до макушки желобок и такую своеобразную ложку передал каждой из нас. Мы зачерпывали ею мед из кружки и вместе с огурцом отправляли ароматное лакомство в рот. Этот заключительный момент нашего путешествия по реке был для нас самым приятным и вкусным.!
Мы живописно разлеглись на широких, половицах крыльца баньки. Вставать уже никому не хотелось, а впереди нас еще ждала дорога по извилистой реке и долгий переход до громовских каналов... Вдруг неожиданный глухой звук, словно короткий выстрел, прервал наш веселый и пустой разговор: от резкого порыва ветра приподнялся и упал кусок шифера на соседней крыше, заставив всех нас вздрогнуть и замолчать. "Что это?" - через короткую паузу хором обратились мы к Виталию Ивановичу. "Ой, дивчата, юго-восточный ветер поднимается, а это жутко нехорошо! Здесь-то в глухой деревне, надеюсь, буде все спокойно, а вот як буде на Чудском, не знаю, не знаю... Если с озера большая волна пойдет, то нашей Скамье несдобровать, затопить! Таке лихо вже було... вот тогда и зробили люди защитную дамбу перед деревней. Теперь це найкраще мисто для рыбаков: больно хорошо на дамбе рыба берет. На нашей дамбе-то бывали, дивчата?" Надо сходить обязательно!_ Там и позагорать приятно: песочек у берега хоть и привозной, но чистый. _Вот повернемось до дому, побачимо, що там озеро зробило..."
Тогда, на крыльце баньки, мы не обратили внимания на эти слова Иваныча, но тревогу в голосе все же заметили...
Мы все еще продолжали нежиться на крыльце, но, наконец, усиливающийся ветер и глухие хлопки шиферных крыш, заставили-таки всех нас подняться и сесть в лодку. Виталий Иванович завел мотор, и мы поплыли вверх по реке к молочной ферме. Оттуда, через бескрайнее колхозное поле, пешком, по протоптанной скотом широкой тропинке, загаженной грязно-зелеными коровьими лепешками, мы стали продираться сквозь заболоченный непроходимый лес к старой лесной дороге вдоль довоенной приграничной полосы. Оказавшись на лесной дороге, Виталий Иванович заметно оживился, стал, как хорошая ищейка, бегать от одной стороны ее на другую, заглядывал в старые овраги и траншеи... Наконец, он вынырнул из кустов, выставляя перед нами свою корзинку, где на дне уже лежали крепкие, бурые, с толстыми ножками, белые грибы. "Вот уже и на жареху набрал. Хорошо! Не перестаю удивлятися, как много может лес родить! -Я ведь в этих местах еще в войну бывал. Тогда тоже грибов было много, особенно белых. Местные жители говорили, что урожай белых грибов - это потому, что война идет! А по-моему они, поганцы, растуть, когда хотят. Господи! уже почти тридцать лет прошло, а я каждый бугорок здесь помню. Сейчас, девоньки, я вас удивлять буду! Без меня с дороги никуда не сходить! Идемо строго вдоль заградительной полосы! Понятно?" "Понятно, понятно, Иваныч". "Не хочу вас пугать, но земля здесь до сих пор нафарширована снарядами. Бои тут були жестокие, вспоминать тошно... И в нашей Скамье, и в эстонской Васк-Нарве две братские могилы обелисками отмечены.
Первое время дома засыпать не мог, каждую ночь за языком в разведку ходил. Помню, у меня в роте дружок был, он еще в финскую воевал, вот он так говорил: если будешь бояться, то тебя обязательно убьют! Когда он отправлял меня в разведку, то говорил примерно так: "Ты иди, сынок, и ничего не бойся!" И вправду - ни одна шальная пуля меня не задела. А сам- то он по-дурному погиб, подорвался на немецкой мине. Вот, лежить он где-то за этой проволокой. Мы тогда с солдатами схоронили его прямо у обочины, у лесной дороги. Зарыли в легкой, пушистой, с песочком, земле, завернув в солдатскую плащ-палатку. Честно скажу, хочу найти его могилку, да как следует место отметить!"
Виталий Иванович снял с головы кепку, вытер ею запотевшее лицо, затем быстро приложил жеваный серый платок, к предательски заблестевшим от скупой слезы глазам и сухо, по-деловому, сказал:
"Где-то тут недалеко был немецкий блиндаж, може инструментом разживемось, тогда и тумбочку попробую сколотить. Мы стали просить Иваныча, чтобы он нас на дороге одних не оставлял, но проводник наш, буд - то не слыша наших просьб, побежал по направлению к реке. Здесь Втроя резко поворачивала на север, делая крутую живописную петлю. Прошло примерно полчаса, когда на дорогу вышел наш Виталий Иванович, из его вещмешка выглядывал черенок саперной лопаты, топорище и какая-то одноручная пила. Все это трофейное добро он аккуратно разложил на траве, потом снова все сложил в вещмешок и пошел в глубь леса выбирать подходящее дерево для плотницких работ.
Мы поняли, что застряли надолго. Теперь нам стало ясно, что взявшись проводить нас в такую даль, на громовские каналы, Виталий Иванович преследовал и свой интерес: во-первых, сходил к знакомым попариться в новой баньке и, во-вторых, нашел могилу фронтового друга и соорудил на ней что-то вроде памятника. Но делать было нечего, возвращаться мы сейчас не могли: наши корзинки в отличие от корзины нашего проводника, были еще пусты.
Наконец Виталий Иванович вытащил на обочину дороги средних размеров березу и целый сноп тоненьких молодых березок.
"Так, девчата, будем, как говорится, из топора щи варить! Значит так, из подручных средств памятник мастерить будем!" Для начала он вытащил все тот же свой многофункциональный перочинный нож и стал лентами срезать со средней березы бересту, затем он напилил одинаковой длины молодые стволы березок, сделал у каждой с одной стороны аккуратный надпил, срубил лишние ветки и обвязал эластичной лентой из бересты каждый стволик. Получилась необычная, но красивая березовая бахрома. Сколько раз ему приходилось в молодости так разделывать стволы березок, чтобы затем превращать эластичные пахучие ленты в легкие и красивые лапти! Лучше Виталия в деревне плести лапти никто не мог. Это признавали всей округой. К нему приносили заказы из соседних деревень и даже из эстонской Васк-Нарвы. Мастер никому не отказывал. Он любил это ремесло.
Теперь, справившись с березой, Виталий Иванович пошел искать одному ему известный рукотворный холмик - могилу фронтового друга. Дойдя до проволоки, где она резко обрывалась, он высоко подпрыгнул и закружился на месте! "Девоньки, нашел, кажется, нашел, девоньки!" Потом он вернулся к приготовленным березам. От большей он отпилил два одинаковых столбика и покатил их к тому месту, где, как ему показалось, он нашел могилу друга. Теперь у Виталия Ивановича пошла в ход саперная лопатка. С узкой стороны холмика он вырыл две ямки, вставил и прикопал в них березовые столбики, отщепил от каждого толстую щепу, зажал ею березовую ленту и натянул, как бельевую веревку, березовую бахрому. Закончив эту часть работы по возведению памятника, Виталий Иванович отошел в сторону, прищурился, покрутил головой и пошел поправлять сооружение. Он решил, что березовую бахрому стоит расположить иначе, треугольником. Тогда ему пришлось отпилить еще один столбик, вырыть еще одну ямку, опустить в нее столбик, прикопать его и удлинить березовые ленты, расположив их строго под углом. Получился равнобедренный треугольник.
Мы с любопытством наблюдали, как наш Иваныч бегал туда-сюда по дороге и сооружал что-то особенное из простых подручных средств.
На самом верху, в макушках высоких берез и елей, гулял ветер. Иногда он со страшной силой завывал, словно сообщая округе, что сила его не иссякла. Когда, наконец, Виталий Иванович раскатал рукава рубашки, размял свои большие руки и засунул их в карман брюк, мы поняли, что работа закончена.
"Ну, девчата, принимайте мою работу! Не знаю, понравится ли, но сегодня сделать лучше не могу, не из чего." Мы не ожидали увидеть такой оригинальный и, на наш взгляд, прочный памятник! Настоящая пирамида получилась! Не зря у Иваныча были такие натруженные, мастеровые руки! "Девчата, что молчите? Почему не слышу восхищения?" Мы затараторили в ответ, сказав, что не ожидали увидеть такое красивое сооружение! "Так что понравилось? И то ладно. А теперь отправлю я вас, девчата, за грибами, а то времени уже много, а корзинки ваши пустые. "Только слушайте мою команду: с дороги не сходить! Все грибы у дороги растуть! Возьмите палочку и ворошите траву у дороги. Обязательно грибок выскочит! А я здесь
с подругой вашей посижу, погутарю да друга помяну." Я присела возле холмика, уперлась спиной в пирамиду. Памятник стоял крепко. Из своего рюкзака я достала льняную салфетку и расстелила перед Виталием Ивановичем. Тут же на моей скатерти-самобранке появились пластмассовые стаканчики, огурцы, хлеб и домашнее сало. Последней на салфетке оказалась четвертинка водки. "Не оказывайся, Любонька, друга помянуть - святое дело!" Я кивнула, отпила маленький глоток горькой водки и скорее закусила хлебом с салом. Виталий Иванович налил себе полную стопку, глотнул, крякнул, закусил и заулыбался. Знаешь, на душе отлегло, что все же выполнил я свой долг перед другом: хоть временный, да поставил памятник. Теперь нужно будет из города сюда доставить настоящую бетонную стелу, чтобы и со звездой, и с именем моего Василия Васильевича. Не закончилась война, пока остались неотмеченные могилы! Я так считаю. Для меня война прошла в двух местах: здесь и в Праге. Ну, здесь, понятно: как в те времена говорили, я участвовал в военных действиях местного значения, а если конкретно сказать, то гонял этих лесных братьев по всей округе : больше, конечно, эстонцы скрывались на левом берегу Наровы, там места очень притягательные : чистые песчаные дюны и сосновые леса. Красота! А здесь у нас болота да буреломы, чужой, не зная местности, отсюда не выберется. Я-то за свою жизнь исходил здесь много десятков километров. Для меня этот лес родной, хотя прибыли мы с семьей сюда с Украины только тогда, когда там жуткий голод начался. Здесь - другое дело, на одних грибах да ягодах прожить можно! Лес щедрый! родить - хорошо, кормить исправно. Но я тебе, Любонька, хочу рассказать о другом, о своей Праге! Ну, слушай, дорогая. Все, что расскажу - чистая правда, да только мой рассказ для одних твоих ушей предназначен. Запомнила? Тогда слушай.
Наши войска стояли в Праге недолго, с апреля сорок пятого (Виталий Иванович начал говорить с заметным волнением, на это время куда-то пропал даже его украинский акцент.)
Город сильно не бомбили, старые здания, церкви и костелы практически все сохранились.
Население к нам относилось хорошо, все-таки славяне. Однажды наш командир приказал нескольким солдатам одно строение проверить, зайти в чешский дом на Золотой улице, разузнать, что к чему. Я как раз оказался в этой группе солдат. Семья в этом доме нас встретила приветливо: муж, жена и дочка.
Посадили нас чай пить. Тут хозяйка давай нам рассказывать про улицу свою, почему Золотая называется. Про алхимиков, которые здесь издавна жили и про то, как они из любого металла могли золото сделать, про домик свой особенный стала подробно рассказывать. Он, вправду, был у них особенный, исторический: когда-то в нем даже жил с родной сестрой известный в Чехии писатель Франк Кафка. И жуткие дела в этом домике происходили: убийства да насилия. Писатель этот об этом даже в своих книжках описал, но, видать, не понравилось это его родной сестре, может, он чего лишнего написал, не знаю, не читал, а может, что и приврал... Вообще-то этот Кафка не хотел печатать свои истории. Он даже перед смертью распорядился все произведения сжечь, но ближайший друг его и душеприказчик ослушался: взял да и опубликовал. Вот теперь каждую ночь приходит его родная сестра в этот домик, ругается, кричит, грозит расправиться разом со всеми духами, пугает, что воткнет нож, да повернет его несколько раз! Замучила она хозяев, бедные люди не знали, что и делать, как им от этого кошмара избавиться! Собирались даже с этого домика съехать.
За чаем нам хозяйка откровенно и говорит: "Хорошо, что вы к нам в гости заглянули, может теперь девица испугается мужского духа, перестанет являться? Хорошо бы! Мы с солдатами сидели, слушали эти истории и думали: удружил нам командир! Отправил в дом к ведьмам! Было уже поздно, мы опустошили весь самовар, выпили несколько кружек чая, съели знаменитый пражский яблочный пирог, а хозяйка все продолжала нам рассказывать жуткие истории про свой исторический домик! "Господа военные, - обратилась к нам хозяйка, уже поздно, предлагаю вам переночевать у нас", - честно говоря, нам с вами спокойнее, а вам сейчас в такой поздний час в военном городе искать ночлег будет опасно. Оставайтесь! Всем места хватит: каждый из вас получит по отдельной комнате. Дом наш хоть и не богатый, но просторный. Мы переглянулись. Мы понимали, что не уважить хозяев, - значит проявить трусость, особенно после историй, рассказанных за столом хозяйкой. Мы согласились остаться на ночь. "Вот и хорошо",_ обрадовалась хозяйка- "Марыся, - обратилась она к дочке, - постели господам военным чистое белье, да сама ложись тоже спать, ложись на кухне, здесь теплее." Марыся была красавицей: голубоглазая, белокурая, с осиной талией, с точеными чертами лица, с абрикосового цвета румянцем во всю щеку.
После слов матери она подхватила несколько комплектов белья из дубового старинного шкафа и пошла стелить постель в ближайшую комнату. Через короткое время она высунула свое симпатичное личико в дверь и поманила меня рукой. Я поднялся и вошел в комнату: небольшая комнатка была обставлена небогато, но уютно и чисто. Широкая и высокая кровать стояла вплотную к двум узким окнам, задернутым полупрозрачной шторой. В красном углу висела темная икона с едва тлеющей лампадкой. У изголовья стоял изящный, старинный туалетный столик с маленьким ночником. От только что постеленного крахмального белья пошел запах свежести и чистоты. Я подумал, что на такой постели я спал только дома у родной матери, но это было еще до войны. А чтобы здесь, в этом старом чужом доме, с ведьмами и страшными преданиями, оказалась такая чудесная постель! Это был настоящий царский подарок! Девушка закончила стелить постель, загнула углом у подушки легкое одеяло и выскользнула из комнаты. Когда за Марысей закрылась дверь, я встал перед иконой и перекрестился, прося Господа, чтобы ночь прошла спокойно, без всего того, о чем нам рассказывала за чаем хозяйка.
Встречаться с ведьмой, да еще в такой роскошной постели мне жутко не хотелось. Но усталость прошедшего дня заставляла меня немедленно лечь. Я стянул с себя нательную рубашку, исподнее и голый ловко нырнул в хрустящую, чистую постель. Как только я коснулся головой подушки, мое тело и все мое существо провалилось куда-то в преисподнюю.
Я забылся скорым, но тревожным сном, видно, рассказанные за столом истории, задели меня. Не знаю, как долго я спал, определить сразу не смог. Очевидно, было еще очень рано. Сквозь узкие окошки, у которых стояла эта царская кровать начал пробиваться свет серого, пасмурного утра. В комнате был полумрак. Вставать не хотелось. Я перевернулся на бок и попытался снова уснуть. Сквозь прикрытые веки мне с трудом удалось различить полуоткрытую дверь и обнаженный девичий силуэт. Да, да, в дверях стояла Марыся! Вдруг девушка одним прыжком оказалась подле моей кровати. Я замер: ни взглядом, ни жестом, не выдавая, что уже проснулся.
Прошло всего одно мгновение. Прохладное, пахнущее только ее неповторимым запахом шелковистое тело прильнуло ко мне...Упругое движение девичьей груди заставило меня задрожать всем телом...Марыся была рядом и доступна! Ну, тут и я не оплошал. Оказался на высоте!... Ох, разбередил я себе душу! Честно скажу: это была одна такая единственная и неповторимая ночь на Золотой улочке в Праге. Столько лет прошло, а я помню все мгновенья этой ночи, словно это было только вчера. Помню красавицу Марысю и хочу надеяться, что где-то по улицам Праги теперь ходит мой сын!" "Почему сын?" "Да потому, что я не "бракодел", потому что при таких обстоятельствах получаются только сыновья!"
История, рассказанная Виталием Ивановичем, меня разволновала: "Вот тебе и простой парень, каким он нам всем казался, а какой романтичный оказался наш суровый проводник на самом деле!" Пока я слушала любовную историю Виталия Ивановича, кто-то из моих подружек опустил перед нами полную корзинку крепких, с бурыми шляпками боровиков, прикрытых разлапистыми листьями двудольной крапивы. Возглас восторга вырвался из моей груди. Мне захотелось сразу же погладить бархатистые шляпки лесных красавцев!
"Ну вот, девоньки, пора и в путь: душу я свою Любоньке открыл, грибов вы набрали, могилку друга нашел, памятник какой - никакой соорудил. Меня только теперь беспокоит, как там дома, в деревне дела. Ветер-то, слышите, девоньки, не утихает Давайте пойдем скорее назад. Сядем в лодку и к дому! Дойдем быстро: дорога к дому всегда короче!" С полными корзинками белых грибов у всех, кроме меня, наша веселая компания подошла к знакомой баньке у реки, погрузилась в лодку и отправилась в обратный путь к нашей базе. Еще издали мы заметили массу бытового мусора, который плавал там, где лесная Втроя впадает в полноводную, прозрачную, а сейчас, при ветре, бурную Нарову. По единственной, главной улице нашей деревни с шумом несся мутный, холодный поток: несколько легких лодок, наполненных односельчанами, плыли нам навстречу. В лодках, кроме людей были сложены какие-то мешки, доски и мокрый домашний скарб. Все это говорило о том, что положение в деревне серьезное. Сквозь шум воды нам послышался отчаянный детский крик. Виталий Иванович, заглушив мотор, стал прислушиваться к общему шуму, затем ловко сел на весла и стал изо всех сил грести, направляя лодку наперерез мутному потоку. Стараясь перекричать общий шум, он спросил у соседа в лодке: "Скажи, Никита, что волна через дамбу пошла?" "Да нет, Иваныч, просто пару раз такие были порывы ветра, что вода перехлестнула, но потом нам мешки с песком подбросили, нарастили прилично дамбу и поток остановили, так что самое страшное ликвидировали. Теперь вода осталась только в подвалах и в низинах. Для населения опасности нет. Нужно бы еще кое-какой скот спасать" "Слушай, Никита, ты крик ребенка слышал? Мне показалось, что ребенок кричал. Посмотри хорошенько вокруг! Никто не тонет?"
Среди домашнего скарба, на деревянной с переплетами двери держался мальчонка лет пяти - шести. От крика и страха, что он оказался посреди этого грохотавшего мутного потока у него из детской груди вырывался только негромкий хрип. Мы разом увидели мальчонку, закричали, чтобы он держался, что сейчас мы его спасем! Виталий Иванович нажал на весла и, маневрируя, резко направил лодку к плавающей двери. Когда наша лодка почти коснулась этого, начинающего тонуть, плавсредства, мы увидели, что мальчика вода скоро достанет, тянуть было нельзя. Иваныч сделал еще пару сильных гребков веслами, взялся за угол двери и подтянул ее к лодке. "Ну, женщины, хватайте мальчонку!" Мы и ахнуть не успели, как Виталий Иванович первым перегнулся через борт лодки, дотянулся до ребенка и схватил его на руки. Потом он стал быстро растирать мальчишке спинку и грудь своими большими, сильными руками. Через мгновение Иваныч сбросил с плеч свою рубаху и завернул в нее перепуганного ребенка. Только в этот момент мальчик поднял отчаянный крик. "Ну что ты, что ты, сынок, - ласково заворковал Иваныч, нежно обнимая перепуганного мальчика. - Все страшное позади. Ты вырастешь настоящим мужчиной! Держался хорошо - я бы так не смог!"
В эти мгновения я поняла, что наш Виталий Иванович действительно тоскует всю жизнь по своему так никогда и не увиденному сыну!
В разном обличии приходит к нам эхо войны! Для нашего Виталия Ивановича война сошлась в эту одну незабываемую ночь на Золотой улице в Праге.
Пока мы спасали мальчонку, мы и не заметили, как ветер начал стихать и менять направление.