Колганов Андрей Иванович : другие произведения.

Глава 7

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    добавлена 09.12.2013


   Глава 7. Завод
  
   Очнулась Нина от боли - кто-то немилосердно растирал ей уши руками. Сознание понемногу прояснилось, и она увидела двух парней в красноармейских шинелях. Ей, можно сказать, неслыханно повезло. Надо же было такому случиться, что именно в это время возвращались из отпуска, проведенного в высокогорном кишлаке, два побратима - русский и таджик. Отпуска с фронта давали очень редко, обычно только по ранению, или в качестве награды. Но, так или иначе, эти двое шли пешком в том же направлении, что и Нина, намереваясь спуститься в долину и достичь железнодорожной станции в Ангрене. Подумаешь, всего-то шестьдесят километров! За день перевалить хребет, переночевать в каком-нибудь кишлаке внизу, а там и до Ангрена рукой подать, даже если не попадется попутная машина.
   В долину красноармейцы по очереди несли ее на руках, и уже внизу, где было заметно теплее и не было снега, их, наконец, подобрал грузовик. На следующий день Нина была уже в Ташкенте.
   Здесь, из-за непредвиденной задержки школьников на уборке хлопка, уже собирались поднимать тревогу, звонили в районный центр Пап в Ферганской долине, но там успокаивали, говори, что все в порядке, уборка вот-вот закончится и школьники вернутся. С появлением Нины все прояснилось, но тревога от этого, понятное дело, не стала меньше, а вспыхнула с новой силой.
   Лицо, руки, ноги девочки оказались серьезно обморожены. Ох, как же это было больно! Долго держалась температура, и ко всему прочему в почках обнаружился воспалительный процесс, вызванный переохлаждением. Врачи, опасаясь развития гангрены, стали поговаривать об ампутации конечностей, но бабушка, не слушая никого, выходила девочку старым сибирским способом: прикладывая к пораженным местам распаренные отруби и чередуя эти припарки растиранием смесью льда с солью. Нина стоически терпела, и в результате постепенно краснота и воспаление стали спадать. Однако больные почки и крайне чувствительные к морозу уши достались Нине после этого приключения на всю жизнь.
   Школьников из кишлака вывезли, басмачей судили, - несколько старшеклассников ездили выступать свидетелями на показательный процесс в Наманган. Жизнь возвращалась в свою колею.
   Засуха 1943 года привела к сокращению норм выдачи хлеба иждивенцам и служащим, сам хлеб стал хуже качеством. Другие продукты все чаще или вовсе не выдавались, или заменялись чем-нибудь малоценным. Держаться становилось все труднее. Однако, не всем. По соседству с Коноваловыми обитала семья чиновника, занимавшего какой-то немалый пост в сфере снабжения. Вот эту семью тяготы войны, казалось, совсем не затронули. Единственный ребенок в этой семье - девочка, на два года младше Нины - ни в чем не знала отказа. Для трапезы ей выносили во двор специальные столик и стульчик, накрытые сверху марлевым балдахином - от мух. А девочка постоянно капризничала, и окрестные ребятишки, с подведенными от голода животами, могли наблюдать, как она то опрокинет в пыль двора чашку с молоком, то швырнет на землю паровые котлетки...
   Нине подобное зрелище приходилось видеть регулярно, поскольку она подрабатывала мытьем полов в этом доме, принося домой за работу большую белую лепешку. И она просто никак не могла взять в толк, как же это можно разбрасываться едой. Когда, уже ближе к концу войны, главу этой семьи арестовали, никто из соседей не злорадствовал, но и сочувствия с их стороны тоже не было. А семья вскоре куда-то уехала из Ташкента.
   Чтобы получать рабочую карточку и немного подкормить семью, бабушка еще в 1942 году вернулась к своей прежней работе - в трамвайное депо, занимаясь обучением молодых девчонок, пришедших на смену призванным на фронт вагоновожатым, и сама водила грузовой трамвай на ветке, проложенной к хлебозаводу. Число пассажирских маршрутов в городе сократилось, и среди других были разобраны рельсы на линии по улице Кафанова, чтобы использовать их для прокладки линий к складам Госрезерва.
   Школа по-прежнему поддерживала своих учеников "затирухой" из темной муки на горячее и небольшими пончиками. В качестве одного из очень чувствительных наказаний за неудовлетворительные отметки пончика могли и лишить. Однако ничто не могло помешать детям на переменах самозабвенно играть в войну. В ход широко шли импровизированные снаряды из газетной бумаги, в которую заворачивалась вездесущая ташкентская пыль. При ударе о землю такие снаряды "взрывались", поднимая целое серое облако. Играли самозабвенно, то и дело опаздывая на уроки. По этому поводу школьные виршеплеты даже сочинили стихи, неумело переиначив текст недавно исполненной по радио песни "Артиллеристы, Сталин дал приказ!":
  
   Вот колокольчик звенит последний раз,
   Уже сердито зовет учитель в класс!
   Из сотен наших дневников
   За слезы наших калдыков,
   За наши пончики - огонь! Огонь!
   (Калдык - остаток, отброс. Так называли по-узбекски оценку "очень плохо", она же "единица" или "кол").
  
   Осенью 1943 года на семью Коноваловых свалилась новая напасть - бабушка получила перелом бедра. Сразу не стало рабочей карточки, а на Нину легли все заботы по дому. С продуктами становилось все хуже и хуже, поскольку из годных к обмену вещей практически все уже отправились на базар. Скрепя сердце, Нина отнесла на базар и подарок Корнея Чуковского - роскошную французскую куклу.
   Старый узбек, которому приглянулась эта кукла, долго восхищенно цокал, разглядывая ее, и осторожно прикасаясь пальцами к кружевным оборочкам. Домой Нина, пыхтя и отдуваясь, притащила мешок риса килограмм на двадцать, и большую миску изюма. Но и это пополнение быстро растаяло.
   Девочка нашла, однако, еще одно средство. У бабушки были очки, которые все называли золотыми. Пользоваться ими для шитья она уже перестала - глаза стали совсем подводить, и Нина, после долгих колебаний, решилась сходить с ними в Торгсин. Поскольку она совсем не была уверена в золотой природе этих очков, девочка с немалым страхом ожидала, как посмотрят в Торгсине на то, что очки могут оказаться совсем не золотыми. Подумают еще, что она хотела всех обмануть!
   Приемщик в окошке, куда сдавали изделия из драгоценных металлов, капнул на дужку очков какой-то жидкостью, а Нина уже подалась к двери, в страхе, что ее сейчас уличат в обмане.
   - Девочка, ты куда? - окликнул ее приемщик. - Вот, получи и распишись.
   Очки и в самом деле оказались золотыми! Нина даже не смогла за один раз унести все то, что смогла закупить за сданное золото, и пришлось сделать две ходки, едва удерживая обеими руками свертки с продуктами. Увы, и этот источник был не вечным. Продукты быстро иссякли. И девочка решила устроиться на завод, чтобы самой получать рабочую карточку. За весну и лето она заметно вытянулась в росте, и, храбро приписав себе три года, сделалась работником завода "Ташсельмаш".
   Основной продукцией этого завода были боеприпасы для реактивной артиллерии М-8 и М-13. Нину, после краткого инструктажа, поставили за токарно-винторезный станок, на котором вытачивались корпуса реактивных снарядов. Девочка старалась изо всех сил, и вскоре стала давать взрослую норму - а не каждому из подростков, вставшему за станок, удавалось до нее дотянуть. Постановлением СНК СССР от 18 октября 1942 года N 1709 директорам предприятий было дано право выдавать рабочим, выполняющим и перевыполняющим нормы выработки, дополнительное горячее питание и производить отпуск продуктов сверх установленных норм за счет ресурсов своих подсобных хозяйств. Теперь, помимо рабочего пайка, она получала в заводской столовой жиденький овощной супчик, заправленный ложкой черного кунжутного масла, и серого цвета кусочек омлета из яичного порошка, размером со спичечный коробок. Все это она относила домой, маме и бабушке, каждый раз уверяя их, что она в столовой уже наелась.
   Но ни мама, ни бабушка вполне справедливо не верили ей, и после долгих препирательств вынуждали сесть за обед с ними вместе. Нина изо всех сил старалась, сглатывая слюну, зачерпнуть из котелка как можно меньше, и отщипывала от омлета совсем крохотные кусочки.
   День шел за днем, красивые синеватые спирали стружки (вид которых девочке очень нравился) все так же стачивались с заготовок, а Нина стала давать 110% нормы, затем 120%... Цеховым мастером был безногий инвалид, передвигавшийся по заводу на тележке с колесиками, отталкиваясь руками. Девочке он казался стариком, хотя ему вряд ли было больше сорока лет. Мастер, видя ее старания, и, главное, отметив тот факт, что девочка совершенно не допускает брака, сделал ей поистине царский подарок - победитовый резец. Уходя с завода домой, она сдавала резец мастеру, который сам затачивал его, а затем прятал в железный шкафчик под замок. Качество ее работы не осталось и без официального поощрения - она получила личное клеймо, что позволяло ей сдавать работу, минуя проверку ОТК, а это означало экономию времени. С личным клеймом и победитовым резцом Нина вскоре стала ухитряться выдавать две нормы, что давало ей право на вторую порцию в столовой.
   Стоит ли говорить, что и эту порцию она тоже тащила домой, ухитряясь за обеденный перерыв сделать немалый конец от завода до улицы Кафанова и обратно. Главное, было не выскочить из маминых туфель - единственной прочной обуви, что у них осталась, - которые она надевала на специально связанные бабушкой толстенные шерстяные носки, что позволяло ходить в них и зимой. Правда, теперь ей приходилось скрывать от мамы и бабушки происхождение синяков на своем лице. Нередко во время работы Нину настигали голодные обмороки, и она с размаху падала на бетонный пол цеха с ящика, на котором стояла, чтобы дотянуться до станка. Ладно, пусть считают, что она опять ввязалась в какую-нибудь драку, лишь бы не отказывались от еды, которую она притаскивает с завода.
   В обмороках был виноват не только голод, но и недосыпание. Помимо работы на заводе Нина ночами шила кукол из всяких остававшихся в доме обрезков, и продавала их на базаре в воскресные дни, когда изредка получала в качестве поощрения выходной. Игрушек во время войны было днем с огнем не найти, и люди, имевшие продукты на обмен, могли себе позволить купить тряпичную куклу для любимого ребенка. Впрочем, был еще денежный аттестат Якова Францевича, но той тысячи с небольшим рублей, которые по нему перечислялись, могло хватить разве что на две буханки хлеба. Однако практически все деньги приходилось тратить не на еду, а на лекарства, без которых Анна Алексеевна уже обходиться не могла.
   А вскоре синяков на лице у Нины еще прибавилось, и уже не от голода или недосыпания.
   Девятнадцатого декабря 1943 года в Ташкенте было открыто Суворовское военное училище НКВД СССР. В Ташкентском СВУ должна была осуществляться подготовка преимущественно сыновей офицеров, генералов и вольнонаемных сотрудников войск и органов НКВД и НКГБ. Воспитанники училища снабжались по нормам довольствия боевых частей: борщ, белый хлеб, масло, вермишель, каши, натуральный сахар, а не сахарин...
   Контингент в училищах собрался сложный. Кто-то за время войны привык к бесконтрольности, превратившись в самую настоящую шпану, кто-то имел привычку прятаться за авторитет родителей, иные, оторванные от привычного уклада жизни, испытавшие на себе все ужасы военного лихолетья, ожесточились. С дисциплиной в училищах было плохо, отчисления за недисциплинированность были обычным делом, но искоренить повадки "вольницы" было непросто. Вот со стаей таких непростых ребятишек и пришлось столкнуться Нине.
   Училище разместилось напротив Кафановского парка, на углу улиц Шевченко и Стрелковой - как раз мимо этого места нужно было пройти Нина, выходя с улицы Гоголя по пути с завода домой. Однажды зимой, когда она спешила донести котелки с супом до больных мамы и бабушки, на девочку, спрыгнув с забора училища, налетела стайка суворовцев в черных шинелях.
   Что за дело? Вот идет девчонка, одна. Почему бы и не развлечься, не покуражиться над ней вдоволь, да не наподдать напоследок, посмотреть, как она всхлипывает, размазывая по лицу слезы и сопли?
   Суворовцы поначалу опешили от неожиданного отпора - они не знали, что столкнулись с Гюрзой, дравшейся с небывалым ожесточением и совсем не характерным для девчонки умением. И все же явное численное превосходство сытых, откормленных ребят, многие из которых были заметно старше Нины, и тоже поднаторели в недетских драках, ставило ее в заведомо проигрышное положение. Но долго драться под самым забором училища воспитанники не решились, и Нина смогла продолжать свой путь, с фингалом под глазом и без супа, котелки с которым были безжалостно опрокинуты в снег.
   Через несколько дней история повторилась. Идти в обход, делая здоровенный крюк, Нина не могла, - ей и так едва хватало времени обеденного перерыва, чтобы слетать домой и обратно на завод. Да и отступать она не привыкла. Поэтому в очередной раз она вышла с завода, прихватив с собой из ящика с браком немало металлических деталей. Дно головной части реактивного снаряда представляло собой диск с острыми гранями - и вот этими-то детальками девочка намеревалась отбиться от нападавших.
   Снова наскочившие на нее суворовцы были встречены стальным градом - кому-то шинель смягчила удар, у кого-то кровь заливала рассеченное лицо, а кто-то схватился за глаз и завыл... Мальчишки в нерешительности остановились, а затем бросились наутек.
   Вечером в доме Коноваловых появился воспитатель училища, средних лет майор с рукой на перевязи и с озабоченным хмурым лицом. Ему не составило большого труда установить, от кого его воспитанники понесли столь серьезный урон. Наличие в доме двух лежачих больных немного смутило его, но твердо спросил:
   - Здесь ли проживает Нина Коновалова?
   - Здесь, а в чем дело? - поинтересовалась Елизавета Кондратьевна.
   - И где же она? - не отвечая на вопрос, снова спросил он.
   - Так где же ей быть? На заводе, смена-то еще не кончилась, - пояснила бабушка.
   - И что она там делает? - продолжал вопросы майор.
   - Работает, за станком стоит, что еще там делать? Приписала себе три года, да и пошла на завод, чтобы нас вон кормить, - заговорила из своего угла Анна Алексеевна. - А ночами не спит, кукол шьет, на базаре продает за крохи, только чтобы нас подкормить.
   - Так сколько же ей лет? - удивился офицер с рукой на перевязи.
   - Одиннадцать.
   Майор уже не мог скрыть смущения, что, однако, не помешало высказать все, что он думает, о хулиганском поступке Нины Коноваловой.
   При виде самой Нины Коноваловой, вернувшейся с работы, когда на город уже опустилась ночная тьма, он смутился еще больше - видно, победителя своих юных воинов он представлял себе каким-то более грозным, что ли, - но его негодования это не остудило:
   - Ты что же наделала, шпана бессовестная? - не скрывал майор своего гнева и беспокойства за подопечных. - Ребятишки тут без родителей, многие и вовсе сироты, а ты их калечить взялась! Одного чуть вовсе без глаза не оставила - еще неизвестно, будет ли глаз видеть!
   - Ребятишки? Сироты? - девочка чуть не задохнулась от возмущения. - Да ваши ребятишки хуже фашистов!
   - Ты говори, да не заговаривайся! - взвился воспитатель. - Сама безобразничаешь, а суворовцев фашистами лаешь?
   - А кто же они еще, как не фашисты? - Нина глядела на майора не волчонком - волком. - У меня отец на фронте, мать ранена под Москвой, вставать не может, бабушка со сломанной ногой лежит, я им поесть с завода тащу, а эти гады каждый раз, как мимо идти, специально караулят, набрасываются и все на землю выливают! Фашисты и есть! - убежденно заключила она.
   Майор потемнел лицом, с усилием подавил какое-то, готовое вырваться восклицание, затем откозырял, повернулся и вышел. На следующий день он появился снова и пригласил Нину с собой в училище.
   Выстроив свой учебный взвод, он вышел перед воспитанниками вместе с девочкой. Многие начали переглядываться, но шептаться на глазах у воспитателя не решались. Некоторые из мальчишек были отмечены синяками, у двоих на лицах были марлевые наклейки, еще у одного была повязка на глазу.
   - Что, узнаете эту девочку? - с нехорошим прищуром спросил майор. - И не стыдно вам, мужикам, было кодлой на одну девчонку нападать?
   - Да-а, девчонка, - плаксиво протянул один из суворовцев, - вон, Мишке чуть глаз не выбила!
   - Так, Приходько, а скажи-ка мне, зачем вы тут в училище оказались?
   - Чтобы стать воинами Красной Армии! - бойко выпалил Приходько.
   - Ну, а зачем же нужны воины Красной Армии? - допытывался воспитатель.
   - Фашистов бить! - так же бойко ответил воспитанник.
   - И только? А когда фашисты кончатся? - не отставал от него майор.
   - Ну-у, тогда, вообще, - неуверенно промямлил паренек, но потом все-таки нашелся, - Родину защищать!
   - Готовитесь, значит, Родину защищать... Так-так... А что же вы тогда, сволочи, выделываете? На своих руку поднимаете? Да выбираете, кто послабже? Сидите тут, задницу протираете на казенных харчах, на всем готовом, морду вон отъели, народ от себя отрывает и вам дает! Девчонка же эта своим горбом жратву зарабатывает, на заводе вкалывает, фронт снарядами обеспечивает. У нее, как и у вас, отец воюет, а дома мать раненая лежит! - майор рассвирепел и не собирался останавливаться. - А вы чем Родине помогаете? Еду у нее отнимая? Все, видеть вас больше не хочу! Буду ставить вопрос об отчислении. Такие, с позволения сказать, защитники, Родине не нужны! Разойдись!
   Стычки с суворовцами быстро забылись за тягучими, однообразными заводскими буднями. От рассвета до заката - только синеватые спирали стружки, вьющейся из-под резца. И постоянное чувство голода. И сознание бессилия помочь маме и бабушке. И страдание в их глазах - не только от боли, но и от жалости к ней, здоровой, вынужденной тащить на себе двоих больных. Однажды, переворачивая на кровати бабушку, которая все еще сохраняла стать крупной, рослой сибирячки, Нина перенапряглась и почувствовала сильную боль внизу живота. Стараясь не показать виду, отлежалась, вроде отпустило - и опять потянулись чередой дни. Дом - работа, работа - дом... Накормить, обогреть, помыть...
   А в феврале 1944 года, как обухом по голове, снова сообщение: "пропал без вести".
   Яков Францевич после госпиталя в свою дивизию не попал. Все должности уже заняты, так что превратился он волею судьбы в гвардейца - назначили его опять командиром стрелкового полка, но на этот раз уже в 202 гвардейской стрелковой дивизии. Воевала она там же, на Кавказе, прогрызая в кровопролитных боях упорную оборону немцев. Еще в госпитале майора Речницкого нашла первая награда - медаль "За боевые заслуги", к которой он был представлен еще в сентябре. И не за успешные бои, - какие уж там были успехи во время всеобщего отступления! - а за умелую организацию сбора и использования трофейного оружия.
   В наступлении ордена давали охотнее, тем более, что полк Речницкого свои задачи выполнял. Уже к июню ему вручили орден Красной Звезды за личное мужество, проявленное при отражении контратаки противника, а в августе на него пошло вверх представление на Красное Знамя - за умелый штурм одного из сильно укрепленных немцами населенных пунктов.
   Тогда же, в начале августа, он покинул ряды гвардейцев и Северный Кавказ заодно. Его послали аж под Курск, где еще недавно шло ожесточенное сражение, прицепили по второй звезде на погоны, и назначили начальником штаба 411 стрелковой дивизии второго формирования (первая 411 сд сгинула в неудачных летних боях 1942 года под Харьковым). Бойцов немало дали обстрелянных, после госпиталей, некоторые сильно потрепанные части, отведенные на переформирование, влили в дивизию целиком, с техникой и имуществом тоже было получше, чем год назад, и уже к концу месяца дивизия вступила в бой. Наши войска рвались к Днепру.
   Вермахт, стараясь зацепиться за эту водную преграду, дрался умело и упорно, демонстрируя, что хотя и получил по зубам под Курском, но зубы эти у него еще не выбиты, и кусаться он ими умеет очень больно. Взводы, роты, батальоны и полки редели...
   Незадолго до решающего броска к Днепру дивизии подкинули жиденькое пополнение - пеструю команду из двух сотен человек. Выйдя взглянуть на вновь прибывших, Яков Францевич опытным взглядом почти сразу зацепил в не очень ровном строю несколько фигур, которые ему очень не понравились. Точнее, не они сами, а их присутствие здесь.
   Поймите правильно - начштаба дивизии к интеллигентам относился очень хорошо, и уважал их за те знания и умения, которыми сам не обладал. Именно поэтому он каждый раз чертыхался, видя таких людей в пополнении, посланном на фронт:
   - Чем они там, в тылу думают! - не раз повторял он. - Проку от этой братии на фронте никакого, одна возня с ними. Пусть уж они лучше в тылу свое дело делают, к которому они приучены, а нам тут и кто попроще сгодится. Больше толку будет!
   Подойдя к шеренге бойцов, он остановился напротив молоденького, очень худого паренька с тонкой шеей и такими же по-женски тонкими и длинными пальцами:
   - Кем на гражданке был?
   - Учился в консерватории. По классу скрипки, - несмелым голосом отозвался тот, видя перед собой подполковника.
   - А сюда как попал? - не слишком любезно продолжил расспросы начштаба.
   - Добровольцем! - теперь в голосе парня прорезались нотки гордости.
   Речницкий едва удержался, чтобы не сплюнуть и не выматериться от души. Повернувшись к своему заместителю, он бросил:
   - В тыл! В какое хочешь подразделение, но только в тыл! Убьют же дурака в первом бою, как пить дать, а кто нам после войны на скрипочке играть будет?
   Следующим, кто его заинтересовал, был типичный еврей средних лет (кто его знает, бывают ли типичные евреи, но в представлении многих такой образ "типичного еврея" имеется).
   - Кто таков, откуда?
   - Из Ташкента, счетовод артели "Красная синька", - с достоинством ответил тот, чуть подкартавливая.
   - А-а, земляк! Это не та ли артель, что прямо за вокзалом? И у которой, как годовой отчет - так непременно пожар? - заинтересовался Речницкий.
   - Все так, все так... - закивал счетовод. - Вот меня Узбпотребсоюз и направил к вам на усиление после очередного возгорания. Большого ума начальники! - промолвил он, торжественно воздев указательный палец к небу. - Меня так напутствовали: "Хватит нам уже пожаров! Иди-ка ты на фронт, дорогой Моисей Львович. Отчеты, что ты рисуешь, там очень пригодятся. Попади такой в руки немцам - они от натуги лопнут, пытаясь разобрать, что к чему".
   По строю пошли смешки, и офицеры штаба тоже не удержались от улыбок.
   - Ладно, - резюмировал подполковник, - этого в штаб, писарем. А что там в отчетности писать, это мы ему сами растолкуем.
   Дивизия пошла на форсирование Днепра во втором эшелоне, и потери были не слишком велики - только от артобстрела и авианалетов. Но на самом плацдарме дивизию очень скоро сунули в самое пекло - закрывать брешь, образовавшуюся от немецкого контрудара. Противник пер напролом, стараясь раздавить войска, зацепившиеся за плацдарм, и сбросить их обратно в Днепр, понимая, что грозит в случае неудачи. Вал боя неумолимо накатывался на штабную землянку, наспех отрытую в сыпучем песчаном грунте. Блиндажом это сооружение назвать язык бы не повернулся.
   Когда прямо перед расположением штаба показались танки, за которыми двигались редкие цепочки немецкой пехоты, офицеры принялись лихорадочно готовить связки из того небольшого запаса гранат, что был под рукой. Впрочем, откуда-то с фланга еще лупила какая-то дивизионка, и вскоре один из трех танков, шедших прямо на штаб, застыл посреди поля, а второй задымил чадным костром. Но третий продолжал упрямо ползти вперед.
   - Товарищи командиры, - вдруг раздался голос штабного писаря (хотя наименование "офицер" уже давно было официально введено в оборот), - я вам так скажу. Вот сижу я, бедный, но умный еврей, в штабе, ни одного фашиста еще не убил. А тут что же, нам всем, выходит, теперь погибать? Нет уж, я таки думаю, пусть лучше меня убьют, а вы хоть не такие умные и не евреи, зато хорошо умеете фашистов бить, я же видел.
   С этими словами писарь схватил одну из приготовленных связок.
   - Кидай под гусеницу, больше никак его не проймешь, - запоздало крикнул ему вслед один из офицеров. Немолодой еврей довольно ловко прополз вперед несколько метров, затаившись затем в воронке практически прямо на пути немецкого танка. От воронки до грохочущей и плюющейся пулеметным огнем бронированной машины осталось каких-то полтора шага, когда связка гранат рванула точно под гусеницей танка. Тот еще прокатился немного вперед, сматывая разорванную гусеницу, потом его повело в сторону, развернуло боком и он остановился.
   Дважды плюнула огнем все еще живая дивизионка на фланге, и превратившийся в мишень вражеский танк вздрогнул от попадания и пустил сначала небольшую струйку дыма, которая быстро становилась все гуще и гуще. Двоих танкистов, выскочивших на броню, штабные скосили дружным огнем ППШ, и тут неожиданно сзади раздалось нестройное "Ура!" и жиденькая цепочка наших бойцов выскочила навстречу такой же жиденькой цепочке солдат в фельдграу, подошедших уже на полсотни шагов.
   Когда бой закончился, и передовая сместилась метров на восемьсот вперед от штаба, подполковник Речницкий снял с себя орден Красной Звезды, и прикрепил на грудь писарю.
   - Была бы звезда Героя, - не задумываясь, дал бы, - промолвил он, повернувшись к своим офицерам. - Это нам не впервой немецкие танки встречать, а кто бы представил, каково ему было под танк лезть?
   В тот же дань представление на орден было подписано и пошло по инстанциям. Представление утвердили, а вот Яков Францевич получил выговор в личное дело и лишился ордена. К счастью, командование не стало следовать букве недавно изданного приказа НКО, вводившего драконовские меры наказания за самовольную передачу орденов: награждение с него не сняли, но и дубликат ордена он получить не мог, ибо иначе всплыла бы вся эта история. Впрочем, командир дивизии, благоволивший к своему начштаба, обещал, когда подвернется повод, снова представить его к Красному Знамени - и слово свое сдержал.
   За сами бои на плацдарме подполковник Речницкий, впрочем, получил другую награду - учрежденный в 1942 году орден Кутузова 2-й степени.
   История эта имела продолжение после войны. Уже в конце пятидесятых генерала Речницкого остановил на улице в Москве какой-то старый еврей, в котором Яков Францевич не сразу признал своего штабного писаря.
   - Товарищ генерал! - умолял тот. - Ну, загляните к бедному еврею в гости, хотя бы на минутку! А то моя Сара отказывается верить, что орден я за геройство получил. Говорит, небось, в штабе по блату представление подмахнули. Никак не возьмет в толк, глупая женщина, что орден получить - это не квартиру в Москве! Неужто старый Мойша не соображает, на чем можно делать гешефт, а на чем таки нельзя? Ну, пожалуйста, что вам стоит!
   Перед столь искренней просьбой генерал устоять не мог, и под хорошую выпивку поведал Саре о боевых делах ее мужа...
   Но сейчас, в 1943 году, продолжалась война. С плацдарма наши войска снова пошли вперед, ломая немецкую оборону, и после Нового года, отразив попытку немецкого контрнаступления, пользовались относительным затишьем. А подполковник Речницкий, став теперь уже полковником, получил в начале февраля приказ убыть в распоряжение Управления кадров НКО СССР. О том, что он пропал без вести, Яков Францевич поначалу и не подозревал...
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"