Аннотация: Люди проходят мимо жизни, встречаясь на этому пути и переплетаясь судьбами.
По данной пьесе усилиями АНО "Молодежный театр Vokzal" (г. Тольятти) был поставлен спектакль "Мысли по полочкам". Премьера состоялась 27 марта 2011.
Коммунальный прохожий
Зольд - странный тип, постоянно ошивающийся возле подъезда.
Дэн - скромный молодой человек.
Прохожий - один и тот же человек, постоянно в разных одеждах.
Алиса- загадочная девушка, живущая в доме, возле которого всё и происходит.
1 картина
Обычный двор. Лавочка, мусорка, желтые листья на тротуаре. На дворе ранняя осень или весна - сразу не поймешь. Сумрачно. В глубине виднеется дверь в подъезд. Изъеденная ржавчиной, выщербленная пинками и кулаками, вся в огрызках объявлений. Рядом с дверью окно. Обычное деревянное, с потрескавшейся краской на раме.
Зольд сидит возле лавочки, почему-то на тратуаре. Он одет в нечто потрепанное, использованное многократно, но, как нестранно, выглядящее элегантно. Пиджак сиреневого цвета, под которым можно разглядеть тельняшку. Штаны цвета хаки и серые кеды. Зольд держит в руках губную гармошку. Играть он явно не умеет, а потому издает с её помощью дикие душераздирающие звуки.
По сцене идёт Прохожий.
Зольд(напевая): Оглянись, незнакомый прохожий...(Прохожий ускоряется и покидает поле зрения. Зольд, ничуть не смущаясь, не останавливается) Или дальше дорогой иди...
Зольд встает с асфальта, отряхивается, прячет гармошку куда-то внутрь пиджака, зачем-то вытирает губы. Он гладко выбрит, что наводит на мысль о чьей-то доброй душе, о доступности воды или о том, что Зольд совсем не тот за кого себя выдает. Он роется в мусорке, достает оттуда смятую газету, разворачивает и усаживается на лавочку. Читает, закрыв лицо газетой. Изредка убирает и бросает реплики, словно самому себе.
Зольд: Двадцать тысяч украл, нет ну надо же... (с некоей учительской интонацией) Люди миллионами воруют... не догадался что ли? (снова закрывается газетой. Мимо идёт всё тот же Прохожий. Когда он оказывается возле Зольда, тот опять открывается. Прохожий от неожиданности останавливается и оказывается втянутым в беседу)... Нашли гормон счастья. Ну вы представляете, а?
Прохожий (ошеломленно, но немного заинтересовано): Кто нашел? И где?
Зольд (превращаясь в лектора, вещает, несмотря в газету): Немецкие ученые, проведя исследования и потратив миллионы денег налогоплательщиков, нашли гормон счастья в капусте (поправляет невидимую дужку невидимых очков). Это лишний раз доказывает, что зайцы, кролики и дети счастливей всего.
Прохожий (удивленно): Простите, а причём тут зайцы?
Зольд: Рад, что про кроликов и детей вы не спрашиваете (улыбается, отдает газету Прохожему. Тот смотрит на название, хмыкает, сминает и бросает в мусорку).
Прохожий: Это плохая газета (уходит).
Зольд: Интересно, где он в нынешнее время собирается достать хорошую (начинает вспоминать вслух). Помниться, в бытность мою партийцем, хотя, по большей части, безыдейным тунеядцем - тогда это ещё удавалось сочетать, впрочем, как и сейчас - был у нас репортер для стенгазеты. Мухрылёв. Фамилии соответствовал полностью. Страшный как смерть, а уж противный какой и приставучий. Как кличка в детстве. Решил он как-то написать про светлую борьбу за социализм, которую ведет наш народ. Поскольку у народа, как обычно, спрашивать было трудновато - ибо где они, а где Мухрылёв - пошёл он по нам. Почетным замам замов и секретарям секретарей. Уж не знаю, чего ему до меня наговорили, да только ко мне он явился краснючий и жутко злой. Говорит: "Признавайся, борешься за социализм?" "А как же" - отвечаю я ему, ибо знаю, что иначе ответить нельзя - сгноят! "А как борешься?" - спрашивает Мухрылёв и подозрительно на меня смотрит, сверлит глазенками, что дрелью. "Стою в сторонке, чтобы не мешать ему идти", - серьезно отвечаю я и смотрю на него в ответ. Мухрылёв вскипел, закричал и убежал, грозя жалобами. Да только хрен ему, а не жалобы. Так вот... (Зольд оглядывается, но слушателей не находит. Однако лекцию он прерывать не собирается) Так вот. Авторы этой газетенки (широкий жест в сторону мусорки) просто сменили один вечный вопрос другим. Раньше мы дружно строили социализм, а теперь ищем счастье. И если оно для кого-то в капусте, что же теперь в мусорку всё это кидать?
Подходит Дэн. Он уже давно появился и стоял, наблюдая за Зольдом.
Дэн: Простите...
Зольд(прерывая): Не успел.
Дэн: Что?
Зольд: Не успел ещё провиниться, чтоб прощения просить (улыбается).
Дэн: Я слышал ваш разговор...
Зольд(опять прерывая): Это не проступок. Это же улица. Здесь все друг друга слышат, если хотят. Большая, огромнейшая комунна, в которой каждому из нас найдется место.
Дэн(терпеливо): Так вот. Я не разобрал. Вы что-то говорил про счастье?
Зольд: Счастье в капусте. Раньше думали там грудь, да только не в грудях счастье.
Дэн: А где?
Зольд (критически его осматривая): Юноша с печальным взором, терзаемый порывами души? (Дэн смущенно отворачивается) Ищет счастье и стремиться познать все тайны мироздания? (Дэн краснеет. Зольд зевает)
Дэн: Я...
Зольд (взмахом руки останавливает. С трудом справляется с зевотой): Не надо, умоляю не надо! Сейчас вы начнете изливать мне свою душу, извиняться за то, что на самом деле не является проступком. Рассказывать о мечтах, которые останутся только лишь мечтами. Будете просить совета, ибо моё поведение кажется вам наполненным неким сакральным смыслом. Давайте это всё пропустим.
Дэн не находится что сказать по поводу этой тирады.
Зольд: Ну так и зачем вы здесь?
Дэн: в смысле?
Зольд: Вы здесь не живете. Я незримой тенью наблюдаю за тем, что творится в этом доме и вас ни разу здесь не замечал. Хотя, обычно не замечают меня.
Дэн: Я...
Зольд (не останавливаясь): Правда, учитывая, что вы, как я уже сказал, юноша с печальным взором, могу сделать вывод - вы влюбились.
Дэн молчит и отворачивается.
Зольд (задумчиво): не предполагал, что доживу до момента, когда любовь будет достойна стеснения. Ну что же вы? На вашем месте об этом кричать надо. Как о самом светлом чувстве! (кричит) Мне сегодня повезло! Я встретил влюбленного человека! В мире, где все поголовно ищут счастье, не отвлекаясь ни на что другое, я встретил человека, который влюблен!
Дэн (не выдерживает): Да тише вы!
Зольд (с интересом): А что так?
Дэн: Она может услышать.
Зольд: Так ведь это прекрасно.
Дэн: Вы не понимаете...
Зольд: Меня всегда привлекали люди, которые рассказывают мне относительно моих умственных способностей. Ну, продолжайте.
Дэн (не заметив иронии): Она слишком хороша для меня. Слишком прекрасна, слишком утонченна, слишком...
Зольд (прерывая): Слишком божественна?
Дэн (подумав): Да.
Прохожий тащит тяжело нагруженные пакеты. Останавливается. Зольд подходит и знаком показывает, что может помочь. Прохожий с сомнением смотрит на Зольда, но в итоге соглашается
Зольд (рассказывает человеку, не смотря на краснеющего Дэна): Типичный случай собственных комплексов, неумения обращаться с противоположным полом и всего такого, что свидетельствует о том, что человек вырос в окружении книг, а не сверстников.
Зольд и прохожий доходят до противоположного края сцены
Прохожий: Это разве плохо?
Зольд: Во всяком случае чрезвычайно неприспособленно к жизни.
Прохожий забирает пакет, пожимает плечами и уходит.
Дэн: Смеетесь?
Зольд: Завидую.
Дэн: Было бы чему. Она недоступна в своём замке (смотрит на окно).
Зольд: Когда-нибудь тебе наскучит быть верным рыцарем королевы, ты обратишь своё внимание на фрейлин и очень скоро поймешь, что они чрезвычайно пустые существа. Будешь думать о том, что уж королева точно окажется не такой, но в скором времени, если тебе удастся добиться благосклонности, ты поймешь, что различаются лишь масштабы и время доступа к телу. Ты решишь, что это какая-то случайность и начнешь искать другую королеву и в скором времени придешь к выводу, что существует некий план, действуя по которому ты с легкостью попадаешь в число фаворитов. К сожалению, радости и волнения это приносит с каждым разом всё меньше и меньше.
Дэн (со странной сместью злости и жалости): Вы ополчились на женщин?
Зольд (улыбаясь): Я ополчился на мир. А женщины - это его самая приятная часть, что ни говори.
Дэн: Она не такая.
Зольд: Когда-то я говорил другим то же самое, но в это время всего лишь убеждал сам себя.
Дэн (горькоусмехается): Вы не понимаете...
Внезапно дверь подъезда распахивается и оттуда выходит Алиса. В легком платьице, хотя по всем признакам на улице холодно. Она проходит между Зольдом и Дэном прямо к авансцене.
Алиса (говоритни к кому не обращаясь, а словно самой себе. В это время Зольд садится на скамейку, закуривает, стряхивает пепел в мусорку. Смотрит под ноги. Дэн отходит вглубь сцены, ближе к двери, из которой появилась Алиса. Затворяет её и опирается спиной, спрятав руки в карманы и опустив голову): Говорят, Земля круглая... Говорят, края земли не существует... Но крайности так притягательны, что люди всегда отправляются их искать.
Ты на краю земли, когда, стоя по колено в мягком мху, видишь впереди лишь однородно-желтоватую болотную растительность, покрытую черным узором потерявших уже листву карликовых березок, а выше линии горизонта лишь серое неровное небо... И ты достоверно знаешь: сколько не иди туда, никакого жилья там нет... Ни одного живого человека! Чем не край земли?
Это страшно. И вместе с тем - спокойно. Карликовые березы пусть царапают, но они сухи, по сравнению с топью, и упруги. Лежишь на них и смотришь в небо - и все, больше тебе ничего не надо, только мысли в голове совершают свой неспешный променад.
Ты просыпаешься, хотя и не помнишь, что когда-то засыпал. И с ухмылкой, самому себе, чтоб доказать несерьезность сна, говоришь: "Нет, болото - это не то, надо море".
Почему? Может, воспоминания виноваты? Воспоминания об одиночестве, и о тумане зимой, об ощущении счастья в почти вымороженном теле. Стокгольмский синдром заложника холода. Туман такой, что ничего не видно на расстоянии вытянутой руки. И вот куда идешь, скребя скованными инеем ресницами о закрытую черноту неба, к реке, к глыбам льда. Под ногами хорошо знакомый лед, но вокруг черно, прерывается мутным туманом. Похоже на смерть, на черную дыру. Прошлое и настоящее. А будущее что? Похоже еще и на жизнь. Вот она - граница. Арктика. Дальше некуда.
Не устаешь ухмыляться сам себе. Иронизируешь над своей любовью к одиночеству, иронизируешь даже над своими достоинствами... А недостатки и так превратили тебя в отрицательного персонажа собственной книги.
К морю так к морю. Пригородные поезда - идеальный транспорт. Можно особо не задумываться над маршрутом, можно особо не растрачивать себя на разговор с попутчиком. Места хватит любому одиночеству.
Доезжаешь до какой-то крупной деревни. Деревня так и осталась поморской. Пятнадцатый век, если не раньше. Солеварни - черные бревна очерчивают карьер. Колокольни - огромные, до небес, тоже черные. Иночество. Погода чудесная и солнечная (фраза как из школьного сочинения), но древность, витающая в воздухе едва заметным эфиром, уже успела пропитать через все поры и тебя. Тревожно и спокойно одновременно. Опять. И воспоминания теперь более древние, что не удивительно. Становится понятно, что это привал перед путем до границы. И в этот привал надо вспомнить все, с самого начала, от сотворения мира, чтобы ничего не забыть взять с собой.
Невозможно больше терпеть это спокойствие. Значит, пора. Древний хвойный исполинский, как и колокольни, лес разрезает железнодорожный шрам. Тебе - туда. Это мысль заерзала, просчитала, направила. Без твоего участия.
Если подсноровиться, то по шпалам можно идти даже сквозь сон. Если уставиться в землю, то процесс завораживает не хуже горения огня. Хотя нет, с горением ничто не сравнится.
Опять воспоминания - непрошенные гости, только теперь они робки и забелены паутинкой мыслей, о том, что впереди.
А впереди хлынул дождь. В этой простой фразе "хлынул дождь" не передать всего смысла события. Это не просто моросящие капли. Это очищение густым потоком, насквозь, через все тело. Такое очищение необходимо, ты понимаешь умом, что туда, куда ты идешь, грязь не возьмут, а она налипла на тебя, коростой вросла так, что ты даже не отличаешь ее от своей собственной кожи и кричишь обидчиво "больно же!", ее защищая. Очищение необходимо, но оно выматывает. А ты среди леса и не на своем пути, а поезда. И где тебе скрыться от непогоды? Но мыслей, вроде "ну и зачем я так?", нет и в помине, как и нет той прежней внутренней насмешки в себя. Это все дождь, он избавил от предубеждений. Но ты реверсуешь мысли и видишь, вот оно: "... не на своем пути, а поезда"!
Резко сворачиваешь налево, на Север. И теперь только понимаешь, что железная дорога вела тебя домой. Но домой ты не хочешь, не любишь возвращаться. Теперь, в поисках полянки посуше в продрогшем хвойном лесу мысль только одна - о еде. О хлебе насущном, насыщающем. А дождь и не думал успокоиться. Кружась среди деревьев, неожиданно выходишь на песчаный пляж. И вот оно - море. А ты даже не успел подготовиться к встрече с ним.
Как будто в доказательство, что все в мире не подвластно тебе одному, неподалеку, у кромки леса видишь небольшой черный домик, явно самостоятельно срубленный. Смотришь в небо, спрашиваешь у него: туда? Как будто оно ответит что-нибудь.
Подходишь к крыльцу (подходит к Зольду), этакий мокрый гость, стучишься (стучит по скамейке), спрашиваешь: "Можно?", однако, не получилось, горло высохло, отвыкнув от разговора.
Но на стук откликнулись. Дверь открыл человек.
Зольд (выкидывает в мусорку давно потухшую сигарету): Проходи (уходит за кулисы)
Алиса: Ты заходишь, помявшись немного у порога, начинаешь переодеваться и развешивать потяжелевшую и потемневшую от воды одежду на печь. В рюкзаке тоже влажно, но все-таки штаны и свитер оказались по сравнению суше.
Зольд (возвращаясь с кружкой): Чифирчику? Будешь?
Алиса (робко): Здрасте... (затем продолжает рассказывать) Вы сидите вдвоем за простым деревянным столом, молча, пьете из побитых эмалированных кружек все-таки чай, но очень крепкий. Ты разглядываешь его лицо и руки. На вид ему лет пятьдесят, и, если рисовать его, он похож на дерево. То же, что и сосны здесь в лесу. Что он здесь делает один в лесу? Почему вообще он один? Он отсидевший? Татуировки... Но что на них - в сумеречном свете не видно. Это не опасно? Не решаешься задать эти вопросы вслух.
Зольд: Я буду спать тут, а ты иди в горницу
Алиса: Спасибо... (Зольд откидывается на скамейке, Алиса отходит) Вот и весь диалог. Засыпаешь в состоянии иллюзии абсолютного покоя.
Наутро все те же сумерки. Будто не было ночи. Шею немного ломит, но это кажется мелочью. Выходишь к морю.
Море - это какая-то особая субстанция. Небо превратилось в густые клубы и нависает над черной водой. Есть в этом какая-то зловещая красота, она притягивает с такой силой, что оторваться самостоятельно ты не можешь и не хочешь. Это море уже поглотило тебя, и тяжелые черные воды сомкнулись над головой...
Кто-то касается твоего плеча... (Это Зольд, который подошел ближе) Ты, очнувшись, замечаешь, что стоишь на песке, а волны равнодушно выбрасывают пену к твоим ногам. (не с надеждой, как-то угрюмо и твердо) Отвезешь меня туда?
Зольд: Нет, не на чем (отходит)
Алиса: Ты с тоской думаешь "Ну, почему?" и остаешься на берегу для поиска красивых камешков. Ну, раз нет лодки... Такое смирение приходит за однообразным занятием. Раз нет лодки, значит, мне никак туда не попасть...
"Пора домой, наверно..." - решаешь ты и ищешь глазами свое пристанище, чтобы собрать вещи, попрощаться с хозяином и дойти через лес до железной дороги, чтобы потом идти по ней до дома, а дома...
И тут ты, подошедши к избе, замечаешь небольшую горку, скрытую брезентом...
(обращается к Зольду) Почему, почему ты меня не пустил туда? Я... у тебя есть лодка!..
Но, посмотрев в его глаза, осекаешься. Вот так на тебя смотрит сама Боль. Вечная и чистая. Неумолимо подминающая под себя все слова и чаяния.
Зольд (выдавливает из себя): Тебе не надо туда. Еще не время. Туда берут не просто так. Это надо в какой-то мере заслужить, хотя заслужить - это просто слово, и оно не то...
Алиса: Ты смотришь на человека, а он все говорит и говорит. А боль начинает медленно съедать окружающее пространство, поглощать во тьму. Но это не твоя боль, хоть ты и плачешь, и эти слезы обжигают и без того горячий натопленный воздух и жестокий северный ветер, который ты не ощущаешь, но чувствуешь.
Практически задыхаясь, но, не сумев вдохнуть, хватаешь уже собранные не тобой, им, твои вещи и выскакиваешь из избы, как из горящей, бежишь в лес, падаешь на пушистый мох и рыдаешь, рыдаешь, хотя даже и не понимаешь - отчего.
После этого путешествия, дома, ты снова - обычный человек. Такой же, как раньше, такой же, как все. Только ты понимаешь, что невозможно улыбаться до предела и быть счастливым до конца. Абсолютно счастливым. Такому не бывать на земле, грешной по определению. И ты знаешь, что для любого пути есть свое время и своя дорога. Но нет попутчиков. И даже находясь среди друзей на шумном празднике, ты знаешь, где ты на самом деле. Ты по колено в топи. Но, поднимаешь одну ногу, шагаешь, погружаясь снова в топь, другую ногу... И так, пока не дойдешь туда, куда привел твой путь Его неисповедимый путь. (уходит в сторону. Дэн порывается было её остановить, но в итоге так и застывает с протянутой рукой, пока Алиса не скрывается за кулисой. Наваждение пропадает. Дэн подходит к Зольду).
Зольд: Да. Похоже я действительно не понимаю.
Идет Прохожий. За ухом у него сигарета.
Прохожий: Огоньку не будет?
Зольд (всё ещё под впечатлением): Да, конечно.
Прохожий берет в рот сигарету не тем концом, закуривает, затягивается, морщится и выкидывает её в мусорку. Уходит
Зольд: Вот так же и с жизнью
Дэн: Что?
Зольд: Жизнь, как сигарета. Только некоторые подкуривают её не тем концом. И сразу понимают, какая это на само деле гадость. (уходит)
Дэн, оставшись один порывается было пойти в ту сторону, куда ушла Алиса, но, в итоге, заходит в дверь подъезда.
Занавес.
2 картина
Всё тот же двор. Выходит Зольд с бутылкой вина.
Зольд (напевает): Мы дети Галактики, но самое главное, мы - дети твои, дорогая земля... (зевает, отпивает из бутылки, усаживается на лавку, начинает изучать этикетку): Выращено в лучших виноградниках Болгарии. Вино, признанное по всему миру. (усмехается): Да здравствует Болгария! Всемирно известный производитель вин!
Мимо идет прохожий. В руке его велосипедный насос. Прохожий видно нервничает, потому что постоянно пытается накачать воздух.
Зольд: Милейший! Вы забыли колесо!
Прохожий: А? Что? Нет, оно у меня дома. (смотрит на насос, зачем-то прячет его за спину).
Зольд: Что вы знаете о Болгарии?
Прохожий: Столица - София. У меня по географии пять было.
Зольд: Однако ж! А как там с виноградниками? Вино хорошее делают?
Прохожий: Вино? Не знаю. Мне надо идти. Простите. (уходит)
Зольд (не обращая внимания): Конечно, мы не можем делать выводы на основе всего двух мнений, но я вынужден признать, что не все в мире знают о виноградниках Болгарии. Какая досада! (делает большой глоток) А меж тем они хороши. Особенно на голодный желудок. (откидывается на скамейке. Внезапно слышит что-то и весьма резво для своего возраста и состояния прячется за скамейкой. Идёт Алиса и о чём-то сама с собой говорит)
Алиса: По улицам бродят усталые женщины.
Все одинаковые.
С чем-то шарообразным в плотных черных целлофановых пакетах.
Кто прижимает к груди свой пакет, кто брезгливо несет на расстоянии вытянутой руки.
У каждой выражение лица, как у заплаканного вора, теплокровного убийцы. Это их роднит.
Они не замечают друг друга.
Это их разреживает.
Пейзаж из другого фильма. Семейного. Или начала триллера.
Женщины наложены на него, как хаотичные траектории насекомых на радиоуправлении.
Тем страшнее хаотичность, когда она продуманна заранее, выверена, согласована в высшей инстанции. Существование высшей инстанции уже не вызывает сомнений, поскольку потолок в миллиметре от твоей макушки. Это и приземляет несколько, потому что, судя по крику, звону стеклотары и жужжанию сверла, там все точно так же, как и у нас. Отрезвляет.
Да уж, кто теперь верит в хаос? Как будто это важно, что там у них в пакетах, когда ты - точно такое же существо... Разрываешь свой пакет, оттуда выкатывается кочан капусты.
Ну что, довольна? Узнала? Но было ли это тем же самым, там внутри? И кто даст гарантию, что у них в пакетах не отрубленные головы?
Зачем носить с собой отрубленные головы? Этот вопрос кажется состоянием сжатой пружины, которая сейчас отстрельнет тебя на периферию, туда, где хаос не так упорядочен, потолок уже достаточно высоко, и ты не знаешь ответов. Совсем. И даже вопросов не задаешь.
Алиса договаривает и заходит в подъездную дверь. Зольд вылазиет из-за скамейки, садится на неё и пьёт вино. За дверь доносится мужской голос. Он постепенно нарастает. Слова не разобрать, но ощущение, что мужчина говорит что-то действительно для него важное. Затем голос резко обрывается. Из двери выходит Дэн. Устало трет лицо, словно умываясь. Проходит к скамейке, садится. Зольд протягивает ему бутылку. Дэн отпивает, морщится, смотрит на этикетку.
Дэн: Вино из лучших виноградников Болгарии...
Зольд: Ты знал!
Дэн: Что?
Зольд: Что в Болгарии есть виноградники, где делают вино, известное по всему миру!
Дэн (о своём): Она не обратила на меня внимания. Я наконец-то собрался с мыслями. Я репетировал. Думал, что я скажу ей. Смешно, но как только увидел, сразу всё вылетело из головы (невесело смеется). И в итоге я лепетал какую-то несуразицу. Говорил чушь. Что-то вроде: вы настолько прекрасны, что я не могу спать, без мысли о вас. Сравнивал её с ветром, который сбивает с ног. С дождем в пустыне. С оттепелью посреди зимы... А она не слушала. Прошла и не заметила.
Зольд: Увы, мой друг. Как часто мужчины, стремясь поразить женщину, пытаются говорить с ней иносказаниями.
Дэн: Что?
Зольд: Мы говорим им, как много они для нас значат, используя красивые метафоры, изобретая новые слова, даруя смысл старым. Мы делаем всё это потому, что когда-то, где-нибудь в детстве, услышали, что все женщины любят ушами. Полная чушь! Такая же, как Болгария в виде лидера производителей вин. Женщины, как и мы, любят сердцем. Просто часто бывает так, что слова, попадая в уши, в итоге попадают прямо в сердце. Но это не всегда.
Дэн: И что же делать?
Зольд: Ох, юноша с горящим взором и пылающим сердцем. Никогда не доверяй людям, которые считают, что знают, что тебе нужно делать. В лучшем случае - это твои родственники и начальники. Чаще всего просто те, кому не хватает смелости сделать самому.
Дэн (с нажимом): Сделать что?
Зольд: Что-нибудь. Что таится где-то внутри, волнует душу и пытается выплеснуться наружу. А мы только сидим и думаем: вот бы сделать так, а вот бы эдак. (протягивает Дэну бутылку. Тот отказывается) Выбор твой. Как, собственно, и везде. Решать тебе, жить тебе, и к чёрту всех этих советчиков! (салютует бутылкой и пьёт)
В окне загорается свет и появляется Алиса. Она дышит на стекло и рисует там узоры.
Алиса: На что рассчитана полость в твоем сердце? Да-да, та самая, которая стонет в плохую погоду, вздыхает, когда ты в одиночестве.
Чем заполнить, чтобы не чуять ее совсем?
Надо подобрать что-то подходящее по размеру, но что и как?
Пробуешь и пробуешь всю жизнь...
Сначала хватаешь что ни попадя, и жадно хватаешь, с силой. Это все твердые тела, не подходят по размеру, но ты затаскиваешь их, разрывая стенки, докладываешь меньшими предметами, чтобы не дул этот сердечный сквозняк... Но раз не подходит, то выглядит угловато, да и болит.
Ты приобретаешь какой-никакой опыт и житейскую мудрость... И пускаешь туда газ. Он быстро заполняет все пространство, и не больно, и заткнута дыра, но... однажды газ выветривается... Оказывается, там не герметично было...
Пробуешь и пробуешь всю жизнь, то одно, то другое, то жидкость зальешь, а она булькает, то решаешь так и оставить - да невыносимо...
Пробуешь и пробуешь всю жизнь... Пока не найдешь кусок сердца. Ровно-ровно по размеру подходящий. Как там и был.
Алиса скрывается внутри квартиры. Свет гаснет
Дэн: Пойду я наверное. Уже поздно.
Зольд (не понятно к чему именно): Ничего не бывает поздно или рано. Всё всегда происходит вовремя. Просто мы не разбираем - вовремя для чего.
Дэн: Вся эта пьяная философия меня утомляет (встает и уходит)
Зольд (чуть слышно): Наконец-то ты начинаешь понимать.
Прохожий идёт с фонариком и светит себе под ноги. Останавливается возле Зольда.
Прохожий: Я телефон тут потерял. Не видели?
Зольд: Нет. И телевизор тоже.
Прохожий: Ну если вдруг найдете...
Зольд (прерывая): то тут же побегу в ломбард! (Прохожий укоризненно смотрит на него) Я не в том положении, когда выбор между совестью и выживанием носит чисто умозрительный характер.
Прохожий вздыхает, заглядывает под скамейку, ничего не находит и тоже уходит прочь.
Зольд последним глотком приканчивает бутылку. Ставит её под скамейку. Ложится. Что-то бормочет себе под нос. Лишь на последних строчках голос его усиливается и доносится:
Пускай же в век сердечных ран
Не растравит воспоминанье.
Прощай, надежда; спи, желанье;
Храни меня, мой талисман.
Свет постепенно меркнет. Снова загорается окно. Алиса смотрит в окно. Затем удаляется, но свет продолжает гореть. Вскоре дверь подъезда распахивается и Алиса выходит с пледом в руках. Подходит к скамейке. Приподнимает голову Зольда, садится, кладет его голову к себе на колени, укрывает пледом. Откидывается на скамейке, гладит Зольду волосы, смотрит куда-то вверх.
Алиса: Внезапно просыпаешься ночью, дыша, как будто в горле застряла Вселенная, и понимаешь, что рядом лежит совершенно чужой человек. Лежит и так по-хозяйски обнимает тебя...
Но он смотрит другие сны, совершенно другие. И с виду такой же, как и ты, только это кажется лишь. И из всего общего у вас только поводок с ошейниками на обоих концах.
И ты выходишь на балкон, такой маленький побег из дома. Маленький лживый побег, после которого всегда возвращаешься.
Продрогнув немного, забираешься обратно под одеяло. Его не хватает, дергаешь на себя, злишься даже. И решаешь уйти.
Уйти? Куда? У тебя из своего только компьютер и пылесос. И ты ухмыляешься, представляя себя, одиноко стоящую посреди дороги с компьютером, торчащим из рюкзака, и пылесосом в правой руке.
Все-таки, когда уходишь, надо все оставлять. Потому что предаешь - ты.
Только бы выпал снег! Скорей бы уже выпал этот чертов снег!
Кто кого для кого выдумал? Не спросил, так, как топором, вырубил: на, получи то, что просил. И что случилось? Сюжеты закончились. Повторяй судьбу чужую вечно, пока не намолишься. Вынимай из души все и на песок высыпь, а потом смотри, как корчатся псевдоангелы-псевдодемоны. Тупым и чистым надо быть. Тупым и чистым. Всех встречать улыбкой и накрытым столом. Тогда не только другие, ты сам себя полюбишь.
Но не для тебя это, ты бежишь оттуда. Зачем эти шумы? Ты устала, ты молчишь, не поешь больше. Ты по граблям шагаешь, у тебя даже есть дырочки на ноге под грабельные лезвия. Нога приспособилась, а лоб нет. Ирония всего лишь. Ирония, насмешка.
Поспеши, а то не успеешь ведь!
"Поспешишь - людей насмешишь!" - о, я знаю, чьи это слова! Это он не хочет, чтобы мы спешили жить, успевали любить до того момента, когда все закончится. "Разбить зеркало - к несчастью!" - тоже его слова... Разбивайте зеркала, бейте их с силой, вдесятеро большей своей, пусть Земля полнится серебряным звоном и кровью от сбитых рук.
А иначе зеркало сначала сияет, а потом пылится, покрывается копотью, тускнеет... И ты говоришь, ну вот посмотри, кто я? А это и не ты, это - зеркало.
Где-то тут была записка. Написано что-то важное. Очень важное. Самое важное. Красной яркой капиллярной ручкой, крупно, печатными буквами...(ищет что-то, откидывает плед, залезает Зольду в карман, достает бумажку)
А, вот. "Разбуди меня!"
Занавес.
3 картина
На скамейке сидит Алиса, укутавшаяся в плед. Рядом Зольд обнимает её одной рукой. Алиса ежится от холода и говорит так, словно рассказывает уже что-то давно.
Алиса: Главное, чтобы человек был хороший. Так говорит моя мама. Это, конечно, не она придумала. Моя семья вообще не претендует на авторство всех афоризмов мира. Но она полностью согласна с этим утверждением и повторяет все время, что ГЛАВНОЕ, чтобы человек был хороший. Что вообще за манера выделять главное? Какой-то научный подход к жизни. В школе, кстати, ценят это умение - выделять главное. Методисты специальные задания разрабатывают. И пока классики мировой литературы вертятся в гробу, ясноглазые детишки выводят наивным почерком в своих сочинениях главную мысль произведения. А их мамы каждый день твердят, что главное, чтобы ЧЕЛОВЕК был хороший. А разве можно оценивать людей? Живет себе человек, а о нем мнения составляют. Я, кстати, все время этим занимаюсь. Профессиональный составитель мнения. И в этом я с собой не согласна. На себя посмотри, говорю я себе. Над собой и работай! Ты же человек! И твоя мама, между прочим, говорит тебе, что главное, чтобы человек был ХОРОШИЙ! Еще бы объяснила как это - хороший, было бы замечательно. А то, допустим, я очень хорошая, прямо донельзя. И что? Куда мне засунуть эту свою хорошесть? Кому предъявить на входе? Что говорят про тех, о ком нечего сказать? Хороший человек. А если есть что сказать? Очень хороший. А если есть что сказать, но потом, по научению родителей, придется мыть рот с мылом, то говорят просто - козел. Словарный запас в обыденной жизни весьма невелик и, собственно, у всех одинаков. А хорошим-то с очень хорошим в жизни довольно нелегко. И если мамина фраза предназначена для меня как принцип моей жизни, то нелегкую судьбу мне сулит. Эта фраза как приглашение в пропасть. Можно быть хорошим и прыгать по облачкам, но однажды не выдержать - задуматься и сорваться вниз. Привет, падшие! Я бывшая хорошая! Теперь я с вами! Но тут у нас внизу могут и не встретить. Хорошие каждый день срываются. Это уже не интересно.
Появляется Дэн с букетом цветов. Видит эту картину и застывает на месте. Напряженно смотрит. Алиса, не замечая его, встает, и, сгорбившись, всё так же закутанная в плед, уходит в подъездную дверь. Дэн провожает её взглядом. Подходит к скамейке. Обессилено швыряет букет в мусорку. Садится рядом с Зольдом.
Дэн: Почему она так?
Зольд (с интересом): Как?
Дэн: Вот так. Не обращает на меня внимания. Беседует с другими. Сидит с ними. Обнимается.
Зольд: Любовь - эгоистичная штука. Не добившись ответа, мы уже заранее готовы рассматривать любого мужчину, находящегося рядом с объектом страсти, в качестве потенциального соперника. Впрочем - для молодости это допустимо.
Дэн: Почему?
Зольд: Потому что с возрастом понимаешь, что с любимым мужчиной, женщина никогда не будет делиться самым сокровенным. Тем, о чём действительно болит её сердце. Она с радостью поделиться этим с другом или подругой, но никогда с тем, кого она считает избранником сердца.
Дэн: Не понимаю.
Зольд: Я и говорю. Всё приходит с возрастом.
В очередной раз появляется прохожий. У него надменный вид. Он с брезгливостью осматривает Зольда и Дэна, но всё же, видимо, находит их достойными беседы.