Дома, как и люди, все разные. Они отличаются друг от друга не только внешними формами, но и внутренним содержанием. Обшарпанные, блочные в спальных районах похожи на тех людей, что живут в них: такие же безликие, погрязшие в безисходности и унынии, в окружении огромных, зловонных помоек, кишащих крысами и серыми воронами.
Элитные новостройки в престижных районах, как и их жильцы - надменны и неприступны. Свысока, снисходительно наблюдают, как из подъезда вальяжно выплывают дамы и господа... именно - дамы и господа, а не простые граждане и на сверкающих лаком и хромом лимузинах уносятся по делам в офисы, в банки, фитнес-клубы.
Есть дома и казенные, обвешанные вывесками, облепленные машинами. Они поражают своей суетностью. Не смотря на то, что стоит такое строение на месте, кажется, что оно постоянно трансформируется из- за людей, непрерывно, с утра до вечера отъезжающих, подъезжающих, входящих и выходящих. Лишь на ночь оно замирает, устало, глядя черными провалами окон на опустевшую стоянку.
Особенно интересны старые особнячки в районе бульварного кольца. Они, как чопорные старушки в чепчиках, поджав морщинистые губы, осуждающе глядят на стоящие в хронических пробках автомобили. Вросшие своими фундаментами в землю, они полны воспоминаний о тех временах, когда мимо проносились изящные экипажи, золоченые кареты. Бравые кавалергарды с лихо закрученными усами, гремя шпорами, в ментиках, расшитых золотом, навещали благочестивые семейства, вызывая вздохи и томление у здешних барышень. Все это осталось в прошлом: и изысканная французская речь, и грозные матросы, перепоясанные пулеметными лентами с матом, от которого дребезжали стекла, и жильцы коммуналок с вонючими примусами. После многочисленных управлений, контор остались фанерные полутемные коридорчики, заваленные кипами отчетов, смет проектной документации, аккуратно перевязанных серой бечевкой. Все это было вывезено самосвалами в неизвестном направлении. Старушек подкрасили, обновили, сделали подсветку. В них заселились представительства, банки, юридические фирмы, дорогие рестораны. Они уже в который раз начали новую жизнь. Похорошевшие, как старые девы на выданье, они ревниво косились на новенькие офисные центры из стекла и алюминия, втиснувшиеся то здесь, то там между ними.
Но это лишь иллюзия обновленности. Стоит углубиться внутрь дворов узкими переулками, проходными зигзагообразными дворами, как попадаешь в царство домов и построек удручающего вида. К каменным двухэтажкам пристроены деревянные сараи, придавленные огромными, старыми липами. Рядом теснятся гаражи, к которым физически невозможно проехать, из-за чего их предназначение вызывает недоумение. Нагромождение трансформаторных будок, сараев, брошенных голубятен удивляет абстрактностью размещения. Создается впечатление, что неведомая сила перемешала все в пригоршне судьбы и в хаотичном порядке высыпала на землю.
Вот здесь-то и стоял старый дом, в разные века бывший и дворцом, и крепостью. Приходилось становиться и притоном, и тюрьмой. Несколько веков назад он был белокаменным. Для его строительства подводами везли глыбы белого камня из подмосковного села Мячково. Даже мрачные подземные лабиринты под ним были украшены затейливой резьбой. Через узкие, больше похожие на бойницы окна хмельные опричники, или, как их еще называли - кромешники смотрели на Кремль. В те годы он отсюда был хорошо виден. Затем закопченные от пожаров стены обложили красным кирпичом, вошедшим в моду. Постоянно менялись хозяева. Каждый из них старался, что- нибудь изменить. То что-то пристраивали, то ломали, чтобы затем снова пристроить. Хозяевами были и знатные княжеские семейства, и купцы с пузатыми самоварами, которые превратили подвалы в хранилища для бочек с квашеной капустой, картошки и прочих съестных припасов. Несколько лет все окрестные жители обходили стороной дом, ставший мрачным и зловещим. Суровые люди, перетянутые портупеями, привозили сюда по ночам полураздетых мужчин и женщин. В подвале оглушительно гремели выстрелы, но наверху их совсем не было слышно. На рассвете тела в окровавленном исподнем закидывали в грузовик и увозили, чтобы следующей ночью привезти новые жертвы. Потом в этом же подвале расстреляли и обладателей суровых лиц. Их портупеи еще долго пылились, сваленные в углу. Годы, когда дом занимали различные государственные организации, были безлики и монотонны. Постоянное шуршание ни кому не нужных документов, резолюций, постановлений... Тихое пьянство в дни получек с неизменным брюзжанием в адрес бестолкового руководства, как конторой, так и страной.
Все эти конторки, как тихо жили, так тихо и прекратили свое существование, оставив после себя груду обшарпанных канцелярских столов, шкафов и изломанных стульев. Постепенно стены стали пропитываться затхлым запахом плесени и запустения.
Оживление внесло появление компании подростков, облюбовавших брошенное здание. Они жгли свечи, нюхали клей, изредка пили пиво или дешевый портвейн. Занимались любовью, если то, что они делали можно так назвать. Все происходило по звериному, без чувств, без нежных слов, поддаваясь лишь животному инстинкту. Иногда девчонки приводили сюда охочих до клубнички мужичков. Поили водкой с клофелином и с помощью прыщавых юнцов обирали тех до нитки. Облавы, которые устраивала милиция, помогала лишь на какое то время. Затем появлялись новые компании, и все начиналось вновь.
Обосновавшиеся в брошенном доме бомжи еще больше ухудшили его состояние. Бродяги гадили где попало. Зимними ночами прямо в комнатах с высокими потолками, украшенных лепниной жгли костры из старой конторской мебели. Они пили что-то жуткое, от чего под утро один, два человека встречали рассвет в скрюченной, закостеневшей позе. Оставшиеся в живых оттаскивали трупы во двор, к ближайшей помойке и продолжали приводить себя этой же отравой в животное состояние. Поражало, как можно было за пять-семь лет превратиться в человекоподобное существо, похожее на что-то среднее между неандертальцем и больным, в гноящихся ранах зверем.
Дом не знал, что все эти годы он не был бесхозным. Его покупали, продавали, сдавали в аренду, в субаренду, на каждой сделке зарабатывая неплохие деньги. Некоторые хозяева его даже в глаза не видели. Их прельщало в этой недвижимости ее месторасположение, близость к Кремлю. Все сделки происходили в шикарных офисах с длинноногими, элегантными секретаршами.
А дом так и продолжал стоять брошенным, с выбитыми окнами, с заколоченными дверями, провонявший испражнениями и дымом костровищ. Цена его постепенно падала. Определенную значимость дому придавала земля, на которой он стоял, точнее ее месторасположение.
Тишину дворика у дома лишь изредка нарушало карканье старого ворона, дребезжащий звук которого больше напоминал критику происходящего, - Уроды! Мрази!
Огромный, черный, с проседью в оперении ворон обитал здесь настолько давно, что помнил те времена, когда здесь еще прогуливались гувернантки с детишками.
Дом ожил лишь, когда тут появились смуглые энергичные люди, которые за считанные дни привели его в порядок. Появившиеся рабочие вставили рамы, навесили двери. Даже пристроили к дому навес. Снеся пару сараев и непонятную металлическую конструкцию, мрачные работяги лопатами раскидали привезенный асфальт, разравняли и утрамбовали его. Теперь сюда могли заезжать машины.
Когда появилась вывеска "Нахичевань", ворон с раздражением понял, что спокойная жизнь закончилась. Со своего излюбленного места на старой липе он подвел мрачный итог, - Уроды! Неруси!
Но мрачные прогнозы не оправдались. Посетителей было очень мало, разговаривали они тихо, постоянно косясь по сторонам. Лишь однажды погожим осенним вечером во двор заехали две черные машины с наглухо затемненными стеклами, из которых вылезли семь крепких ребят в кожаных куртках и с бритыми затылками. На могучих шеях тускло поблескивали массивные золотые цепи. Почти сразу после того, как они зашли в дом, оттуда послышались звуки выстрелов. Через несколько минут из дверей появились лишь двое посетителей, которые с трудом подтащили к машине обмякшее тело третьего. Не смотря на то, что на черной одежде не было заметно крови, ее терпкий запах ворон учуял, сидя высоко от земли на любимом суку старой липы.
Всю эту ночь на черном оперении ворона сверкали отблески мигалок.
За зиму дом вновь вернулся к прежнему состоянию. Из оконных проемов тянуло дымком костра, который жгли бродяги, обосновавшиеся в одной из комнат. Изредка до них доносилось сиплое, - Твари! Уроды!
Весной, в конце марта, когда лишь в углу двора остался черный холмик от растаявших сугробов, сначала появились полицейские, которые пинками разогнали бродяг. Те выскакивали из оконных проемов заспанные и плохо соображающие после ночного застолья. Когда во дворик въехал сверкающий лаком Мерседес, из него даже никто не вышел. Ворон внимательно наблюдал с липы, как лишь приспустилось заднее стекло, и оттуда выглянул ухоженный мужчина с белесыми бровями. Он брезгливо поморщился и что-то сказал сидящему рядом с ним вальяжному господину. Затем передал тому серебристый кейс в обмен на тонкую папочку, которую тут же открыл и углубился в чтение документов.
Когда за шефом закрылась дверь в переговорную, Юлечка наконец смогла расслабиться. Держа чашечку ароматного кофе изящными пальчиками, она подошла к сверкающему окну. Здание, в котором располагался их офис, словно башенка из стекла и стали возвышалось среди домов старой постройки. Вдалеке, в просвете между зданиями виднелся кусок кремлевской стены. Идиллию нарушала заскорузлая макушка старой липы, что находилась вровень с окном и на которой сидел огромный мрачный ворон. Он периодически открывал клюв, но тройной стеклопакет не пропускал в офис ни звука. Юлечка с любопытством подумала, - Интересно, а вот что сейчас говорит эта мрачная птица?...