С тех пор как стало возможным жить и ничего не иметь, я уединился. Нашел себе маленький домик подальше от города. Не дачу, а именно домик. Из тех, что стоят в глубине заброшенного сада за широким давно не крашеным забором. Я притащил в свое жилище кресло-качалку, плед, несколько толстых книг и кое-какую утварь. В доме не было света, но имелся ящик стеариновых свечей. Я зажигал их после полуночи, по одной на ночь. Глядя на пляшущее пламя, я засыпал прямо в кресле под скрип полозьев.
Раз в неделю, поздно вечером, когда приближалась пора зажигать свечку, я брал ружье и выходил со двора в раннюю осень. Деревья только начинали оплакивать свою скорую участь, им по подол задувал умеренный северо-восточный ветер. Он приносил особые запахи и очарования.
В соседних домах никто не жил. Все давно перебрались в город, заживо похоронить себя там. Только в двух-трех окнах вдалеке горел свет, кто-то сторожил или как я прятался.
Отойдя несколько сотен метров от дома, я вставал лицом к ветру и стрелял в темноту. Мне нравилась безнаказанность этого действия. Охотничье ружье, как и коробку патронов к нему, я нашел на чердаке. Они лежали под ворохом иссохшей до желтизны полыни на старой такой же желтой со значками большевистской партии газете.
Перекрывая гул ветра, выстрел разрывал пространство и еще долгим эхом перекатывался где-то вдали в горах. Не только безнаказанность влекла меня к этому действию. Важнее было то, что так я убивал темноту. Хотя, конечно, нанести ей хоть сколько-нибудь маломальскую рану я пока не мог. Но и мириться с ней я не хотел.
Темнота роскошная как femme fatal держалась почти влюблено. Она томно обволакивала объятиями, прижималась к груди и целовала, целовала. Жарко, неистово. От поцелуев на душе становилось неспокойно, тоскливо и равнодушно. Ничего не хотелось, только стрелять в эту темноту.
Мне очень повезло, что я нашел ружье. Я это понимал. Иначе бы пришлось просто плеваться в темноту и ощущать свое бессилие. А так я мог стоять к ней лицом к лицу, презрительно улыбаться и стрелять в неё. Если бы у меня был не один ящик патронов, а несколько, я бы стрелял в неё каждую ночь. А так я все рассчитал, патронов должно было хватить до весны.
Однажды я проснулся от жуткой сырости. Накануне я поздно вернулся со своей охоты и забыл закрыть дверь. Под утро пошел дождь. Хотя, нет же, это был ливень, потоп. О стекла бились целые волны. У порога собралась огромная лужа, мусор по ее краям сбился во флотилии с кораблями разной величины.
Скудную пищу и чай я готовил на улице, осторожно разжигая костер. Теперь я был вынужден довольствоваться сухарями, запас которых у меня еще водился. Я взял чистую кружку и выглянул, чтобы набрать дождевой воды и запивать ей сухари.
Под навесом напротив, где когда-то хранились дрова, я увидел рыжего пса, он тихонько скулил и дрожал от холода. На вид псу было не многим больше года. Я позвал его в дом. Пёс понял мое приглашение, но последовать ему не поспешил.
Я набрал в кружку воды, спрятался под пледом в кресле и принялся грызть сухарь. Дверь так и осталась открытой, чтобы рыжий пес, если ему захочется, мог войти.
Он вошел осторожно, когда я размачивал второй сухарь.
- Будешь сухари? - спросил я. - Другого у меня ничего нет.
И не дождавшись ответа, бросил ему ржаную корку. Рыжий пес благодарно высунул язык и, улегшись, принялся за угощение. Дождь поливал два дня. За это время мы с рыжим псом уничтожили весь запас сухарей и привыкли друг к другу.
Хорошей особенностью моего жилища было то, что у него не протекала крыша, хотя это была очень древняя хибара. От воды земля вокруг дома вздулась и походила на черные гребни мрачного океана, в пучине которого гибнет все живое. У меня даже возникло желание зарядить ружье и выстрелить в эту жирную клейкую массу. Но меня остановила мысль, что я испугаю своего рыжего друга, он может не понять меня и убежать.
По ночам я зажигал свечку и рассказывал псу об ангелах, охранявших наш покой, как они взлетают на снежные вершины, чтобы обдумать наши судьбы. Рыжий пес слушал внимательно и не сводил с меня грустных глаз. Когда я просыпался, он уже был на лапах и лакал воду из лужи у порога.
Дождь закончился также внезапно, как и начался. Вернее, надо было полагать, не закончился, а взял передышку. Это было видно по серому зловещему небосводу, висевшему низко-низко, как теряющий опору потолок.
Нужно было раздобыть продуктов, и я решил обшарить несколько соседних домов. Благо у меня был помощник. Я поручил рыжему псу подавать сигнал, если заметит что-либо подозрительное, а сам принялся добывать трофеи. К исходу вечера мы натаскали столько провианта, что можно было пережидать дождь несколько недель.
К ночи дождь так и не начался. Тогда я взял ружье, зарядил его и вышел со двора. Рыжий пёс увязался за мной, но я не стал его прогонять, а объяснил, куда мы идем:
- Это будет похоже на охоту, - негромко говорил я. - Только нам в любом случае не удастся никого подстрелить. Да это, знаешь ли, и не главное. Просто у меня свои счеты с темнотой. Я должен отдать ей должок за свою жизнь. За каждый год - по выстрелу.
Пёс внимательно слушал и шел рядом. Несколько раз я поскальзывался и чуть не падал. Кругом было тихо и сыро, лишь на краю темного неба сверкала зарница.
Наконец, выбрав место и выждав паузу, я разрядил ружье так, словно это могло что-то изменить в мире. Грохот моего выстрела слился с громом. В небе полыхнула молния, потом еще одна и с неба обрушился целый шквал воды, будто я сделал там огромную дырку.
Рыжий пес даже не тявкнул и не вздрогнул, и если бы не он, я бы вряд ли нашел дорогу домой. Вслед за ним я пробирался сквозь буйство стихии на четырех конечностях. Однако я ликовал. Наверное, потому что рядом был друг, и еще мне казалось, что я все-таки достал эту чертову темноту. И из ее раны хлынула ее темная кровь.
- Ха ха ха! - смеялся я. - Ха ха ха! Я все-таки тебя достал! Достал!
Мы вползли домой мокрые и грязные, кое-как обтерлись и вскоре закатили настоящий пир из мясных консервов. После обильного ужина я уснул в кресле как убитый.
Пробудился я от неистового лая, открыл глаза и увидел человека. Он держал ружье, наведенное прямо на меня, и хмурился, словно не понимая чего-то важного. Одет человек был, как бродяжка, но на ногах имел добротные высокие башмаки из хорошей кожи. С моим ружьем в руках он походил на охотника, который несколько дней кочевал по лесам и полям в поисках добычи.
- Ты кто? - спросил он.
Хотя в глазах у него не было никакого интереса. Глаза были пустые и холодные, как то небо, в которое я стрелял.
Рыжий пес лаял на улице, прыгая на закрытую дверь. Дождь уныло поласкал окна.
- Как же так получилось? - вслух подумал я.
- Кто ты такой? - повторил свой вопрос человек и угрожающе повел ружьем.
- Это моё ружье, это мой дом, - сказал я, вдруг осознав, что не боюсь. - Что тебе надо?
Выстрел оглушил меня, оторвал мочку уха и опрокинул на пол вместе с креслом. Рыжий пёс замолчал. Хотя, скорее всего, я сам перестал слышать.
Человек что-то проговорил и нацелил ружье мне в голову.
- Ты не сможешь меня убить, - сказал я, не слыша своего голоса. - Это никому не под силу. Ты понимаешь, о чем я говорю? Ты такой же мертвец, как и остальные. Ты стреляешь в меня, а убиваешь себя. Это классика, чувак.
Он ничего не понял, и попытался засунуть ствол ружья мне в рот. Меня уже разбирал смех. Внутреннее необъяснимое ликование наполняло какой-то сумасшедшей радостью и восторгом. Происходящее казалось прологом чего-то грандиозного, самого значимого в моей жизни. Перед собой я видел не злодея, а гонца, который неуклюже докладывал, что всё готово и великолепие долгожданного действия вот-вот начнется.
Захлебываясь хохотом, я ерзал по полу. Избавив мой кривляющийся рот от нескольких передних зубов, незваный гость ударил меня прикладом в солнечное сплетение. От боли я потерял сознание.
Когда я пришел в себя, то долго не мог понять, что же происходит. Тишина и боль. Обломки кресла и перемазанный кровью пол вернули в память бродягу в отличных кожаных башмаках. С трудом я поднялся, зажег свечу и осмотрел своё жилище.
Бродяга ушел и забрал ружье. Нигде не было и рыжего пса. За окном было темно, беззвучно накрапывал дождь, изредка скатываясь с деревьев большими каплями.
Я стоял в темноте и не хотел верить, что проиграл, и теперь один, и безоружен. И следующий шаг я должен сделать, покоряясь темноте.
И вдруг, словно теплая морская волна, на меня накатило ощущение жизни. То прежнее предчувствие чистого будущего, предчувствие бессмертия и вечности, которое отличает живого от мертвеца. У меня даже перехватило дыхание, я точно захлебывался этой теплой волной. Чувствовал её солоноватый вкус на губах и в горле. Прихрамывая, я вышел на порог и судорожно глотнул свежего воздуха. Немного закружилась голова. Потом зазвенело в целом ухе, и сразу где-то рядом я услышал знакомый лай.