Не все слова Ярина пустыми были. Угроз его Алёна мимо ушей не пропустила. Уже с самой той соловьиной покосной ночи была у ней тайная заботу. Ждала от Ярина какой-нито выходки недоброй. Слишком хорошо знала его, и опаска та вовсе не зряшной была. Не за себя, понятно, за Ивана боялась Алёна. Боялась, что в один несчастливый миг встретятся на беду Ярин и Иван, сведёт их лихо лицом к лицу, и мир покажется им так тесен – не разминуться.
Знала Алёна, сколько у Ивана на душе лежит против Ярина, ничего он не забыл и не простил, что держит его только обещание, ей данное… Но если Ярин первым зацепит, Иван ему не спустит и сочтёт себя от всяких обещаний свободным.
Вот потому Алёна ни на миг не отпускала Ивана. Как бы далеко он ни был, она с ним оставалась – сердцем чутким знала, как с ним и что: весел или огорчён, далече он или близко, в спокое или в заботе. Ивану она про то не сказывала, не одобрил бы он этого её призора, ещё бы и разобиделся, что Алёна, как на дитё малое, на него не надеется. Да ведь он Ярина-то в дурной его поре не видел и не знал. Когда Иван в Лебяжьем объявился, Ярин тогда уже от прежнего от себя как небо от земли отличался.
И ещё одно всё больше беспокоило Алёну – что про неё самуё Иван многого ещё не ведал. Знал, разумеется, что хворых Алёна пользует, травы знает, умеет их применить, нужным образом настои да отвары приготовить… да это всё не то было. Алёна больше про себя знала и хотела бы всё Ивану раскрыть, да случай не находился. А начни говорить без времени – слова легковесны будут, как пустой орех без ядра, и столь же бесплодны. Ждала Алёна. И случай скоро явился…
В деревне уже ни единого окошка не светилось, уснуло Лебяжье, успокоилось. Безмятежно и мирно сделалось. И не могли порушить эту безмятежность неразличимые голоса и смех девичий ещё доносившиеся по временам откуда-то из ночи. К тому же сторожа хвостатые время от времени знать давали, что хоть и спят, да в полглаза только, не бойтесь, мол, люди добрые, ни двуногих, ни четвероногих татей. Вот собака со сна залилась лаем, должно, лисий дух услыхала. Ей отозвалась другая, и третья… Навроде переклички ночных сторожей. Перекатилось через село с края на край, и опять всё затихло.
На Велинино озеро лунная дорожка легла – гладкая, ровная, хоть вставай да шагай по ней с одного берега на другой. Даже рябь не морщинила её, серебристым зеркалом расстелилась. Ветра не было, а камыши всё же шептались чуть слышно сухим своим шёпотом.
Алёна засмотрелась на дорожку, слушая голос Ивана, его неторопливый рассказ о прожитом дне. Помнилось, что не отблеск луны на воде лежит, а серебряный невесомый мосток перекинут над звёздной бездной, пугающей и манящей одновременно. Но манящей – боле. Вдруг вздумалось, что хранится в той бездне некая тайна чудесная за мраком, как за семью замками-печатями. Взором сквозь мглу кромешную не проникнуть. Ждёт тайна тому открыться, кто не сробеет, одолеет все страхи-переполохи и спустится за ней. Тогда откинутся замки, спадут печати, и откроется тайна дивом дивным, бесценным, красоты неописуемой тому, кого столь долго ждала… Улыбнулась Алёна причудливости мыслей своих и игре лунного света. А тут и Иван вдруг умолк.
Он лежал на большом ворохе свежего пахучего сена. Сухие травы ещё не утратили своих запахов, каждая былинка благоухала на свой особый лад и столь щедро отдавала себя напоследок, что и цветущий луг не столь запашист бывает.
Сено это Иван вокруг озерка накосил, придумал, что к зиме козой обзаведётся, вот и готовил ей припас до весны. Алёна сидела чуть впереди, подобрав под себя ноги. На волосы её ночь плат свой опустила, выкрасила их в тёмное, только чуть золотились в лунном блеске упругие завитки кудрей. Ещё щека Ивану видна была – захотелось сейчас же протянуть руку и тихонечко провести по ней пальцами, чувствуя тёплую бархатистость. А ещё бы лучше – обнять крепко, прижать к себе, как дитё малое, и идти так с ней через всю жизнь, согревая своим теплом, укрывая руками бережными…
Алёна обернулась на примолкшего Ивана, поглядела долго и вдруг улыбнулась смущённо. Ивану улыбка её странной показалась.
– Ты знаешь, про что я думаю?
Помедлив, Алёна с той же улыбкой ответила:
– Нет…
А в голосе услышалось: «Да».
Усмехнулся Иван:
– Ты и вправду ведьмачка, Алёнка.
– Ведовка я.
– А это не одно?
– Да вроде и одно. Только ведьмачка чёрная, на недоброе способна.
Иван взял её за руку, потянул, уронил Алёну к себе на грудь. Спросил в продолжение своих мыслей:
– Душа моя, скажи, почему не разрешаешь сватов к матери твоей засылать? Я знаю, жених я не шибко завидный. До сей поры, как ветер вольный жил, то ли мир хотел поглядеть, людей узнать, то ли тебя по свету искал. Добра нажить не старался, не для кого было стараться. А теперь есть. У меня руки к любому труду способные, и силой Бог не обидел. Я такие хоромы для тебя поставлю, Алёна…
Она тихо пальцы на его губы положила – замолчал Иван.
– Желанный мой, ежели б я мил-сердечного дружка по хоромам да нажитому добру выбирала… так ты, небось, не забыл ещё, – только пальцем бы шевельнуть, и всё получила бы… Но если любят за что-то, – хоть даже за красоту, за ум, за таланты – это не любовь. Одно твёрдо знаю: нисколько не дороги мне посулы Ярина, никакие горы золотые меня не влекут. А почему сватов не велю присылать… Обождать чуток надо, Иванко. Вот сравняется мне девятнадцать годов…
– Когда ж это будет?
– Скоро, скоро совсем. В конце лета.
– Но почему, Алёна? Зачем ждать надо?
– Не хочу до той поры ни тебя, ни себя обещанием связывать… Слово, данное спехом, тяжельше цепей бывает.
– Непонятно мне, Алёна. Что за странный срок ты назначила. Будто как сравняется тебе девятнадцать годов, так назавтра ты уж не та сделаешься, – усмехнулся Иван.
– Может, так оно и станется…
– Алёна… ты в себе сомневаешься? В себе иль во мне?
– В будущем…
– Разве изменится что? Почему – девятнадцать?
– Такой мне срок назначен. А кем – не знаю. Велина меня упредила, но и ей тоже в точности об этом ничего не было дано знать.
– Что же такое сказала тебе старая ведьма, что боишься ты своих девятнадцати годов? Не верь старушачьим сказкам. Мне верь, Алёна. Ничто меня не заставит от тебя отказаться.
Ничего не ответила Алёна, вздохнула тихо, опустила голову на грудь Ивану.