Комарова Анастасия Владимировна : другие произведения.

Чудовище и красавица

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Чудовище и красавица

  

Несказка

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Все лица и события вымышлены, совпадения случайны.
  
   Героиню зовут Настенька просто потому, что так надо по контексту.
  
   Для тех, кто читал "Соединенную Несоединенность": главный герой носит темные очки не потому, что мне нравятся мужики в темных очках - так случайно получилось!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   "Но, по-своему несчастное и кроткое,
   Может, было то животное..."
   В. Высоцкий
  
   "Лицо, от которого невозможно оторвать глаз -
   это же гармоничное сочетание недостатков!"
   Паскаль Брюкнер "Похитители красоты"
  
  
   Голос лениво и дерзко скользит по лезвию бритвы.
   Скорее сам режет черный пластик динамиков в углах теплого, искусно затемненного пространства. И рвет атмосферу сытого покоя. Атмосферу, которую прилежно соткали здесь, тонко переплетясь, обычные для таких мест запахи - кофе, свежая выпечка, энергичный и невесомый дневной парфюм.
   Официант подстать месту - симпатичный мальчик, явно студент, явно платного отделения, явно рекламного факультета, готов до конца смены отважно умирать от скуки в ожидании редких - слишком уж дорого, посетителей. Передавая бармену заказ, он вдруг оживился, прибавил звук, быстро оглянулся на элегантную блондинку за столиком в дальней нише - не мешает ли? А потом прислонился к стойке, вперил глаза в потолок и, забывшись, растворился в песне.
   Мешает. Мешает. И ты, дружок, даже не представляешь, как.
   Этот голос раздражает и, как всегда, уводит за собой.
   Привычно покоряясь, ее взгляд покидает мягкие, сливочно-карамельные тона уютного зала. И в роскошном проеме окна она видит совсем другое. То, чего не должна и не желает сегодня видеть. То, что идет вразрез с советом доброго доктора. Для поддержания душевного покоя ей прописаны радостные цвета, теплый климат, спокойная музыка... Скоро, слишком скоро все это у нее будет.
   А пока - прозрачно-серый снег слипся в крупные, влажные комки. Презрев собственную тяжесть, они несутся параллельно земле, врезаются в глянцевые лобовухи иномарок не менее злобно, чем в мутные стекла измученных "жигулей". Ледяная серая грязь выстреливает из-под колес, лупит, в хулиганском раже не разбирая направления и силы, в пафосные витрины дорогих кафе, в лица прохожим. Которые, бедняги, не знают, что делать с руками - то ли хватать полы взлетающей одежды, то ли закрывать мокрое, замерзшее лицо.
   Апрель... Снег, жуткий ветер и мороз. Простуды, депрессия и синдром хронической усталости. Скоро они исчезнут. И все же навсегда останутся с ней.
   Ни на что другое не дает надежды этот голос.
   Хриплый и нежный, он вибрирует, срывается то на одну, то на другую сторону острой грани. Густой бархат тембра вдруг фамильярно растягивает тревожная, пронзительная интонация московской шпаны, дразня предчувствием опасности... и голос рвется. И повисает под потолком лохмотьями короткого густого дыхания.
   - Энергетика так и прет! - радостно констатировала подруга Лера.
   - Хорошая энергетика, полезная. И для души, и для тела, - говорила она же.
   Уверенная линия слишком тонких ухоженных бровей на тонком, слишком ухоженном лице неуловимо менялась, когда она добавляла, поучительно подняв пальчик:
   - Для тела в основном - ниже пояса.
   И они улыбались друг другу сдержанно и понимающе. В их улыбках была та особая порочность, какая доступна лишь невинным.
   - Вообще, классный имидж... Как это... Эрос и Танатос в одном флаконе!
   Подруга Лера недавно окончила институт связей с общественностью и теперь со смаком выискивала PR во всем, что попадалось ей на глаза. А, найдя, принималась подвергать очередное явление смачному анализу.
   - Смесь полового инстинкта с материнским - беспроигрышный вариант, просто супер! На пятерочку...
   С ней трудно было не согласиться. В самом деле. Его странные глаза - глаза ребенка, который недавно плакал, на усталом лице взрослого мужчины... Как она сказала? Смесь полового с материнским? И верно, убийственное сочетание. Неосознанная амбивалентность разит наповал - не одно, так другое, в зависимости от склонностей смотрящей, заденет, заставит остановиться, собьет дыхание. Не в сердце, так внизу живота застрянет этот образ, чтобы ныть, напоминая о себе, как старая пуля перед сменой погоды. А еще бывает, и это уже серьезно, что навылет прошибет голову - ну, это когда все вместе. Когда "удачно" сойдутся обстоятельства - инстинкты и рефлексы, две порции текилы, твоя молодость и его голос...
   - Ваш чай, пожалуйста, - прилежно выговаривает доброжелательный мальчик.
   Он забавный. Даже привлекательный. Почему он ее так бесит? Потому что умышленно наклонился пониже, пытаясь рассмотреть лицо, когда зажигал свечку? Какая, к черту, днем свечка... Потому, что подошел чересчур близко? Ему интересно вдохнуть запах духов загадочной посетительницы. Дурак. Гаденыш. Урод.
   - Спасибо...
   За толстым стеклом изысканно-неровного бокала дрожит душистое вещество. Запах тонкий. Слишком тонкий - такой, что пить не хочется. Запах скорее духов, чем напитка. Полезный напиток - успокаивает нервную систему, очищает сосуды, способствует пищеварению. Она с подозрением заглядывает в бокал. Там, в глубине горячей субстанции экзотические сушеные цветы распускаются у нее на глазах, а кажется - это живые каракатицы, уродцы, осьминоги-карлики шевелят щупальцами, выворачиваются наизнанку, сваренные заживо в зеленовато-желтом кипятке. От них поднимается теплое марево странно пахнущего пара... В самом деле можно это пить? Она поняла, что не будет.
   Легкая суета в зале - еще две посетительницы, единственные, кроме нее, подчиняясь стадному чувству, выбрали из всех свободных столиков именно тот, что рядом. И тут же принялись нарушать интимно-музыкальную тишину.
   - Ну, и как у вас? Вообще, какой он?- шепчет первая так проникновенно, как может только барышня определенного субтильного возраста.
   Вторая отвечает не сразу, сначала чиркает зажигалкой и шумно вдыхает. Капризно растянутый говор выдает в них юных москвичек.
   - Вроде нормально... Не знаю...
   - Ты его любишь? - с жадной надеждой спрашивает первая.
   - У него последний мерин, очкастый.
   Почти театральная пауза после этих реплик заставляет ее слабо улыбнуться, впервые за этот день.
   - Ну, а вообще, он тебе нравится? - немного недоуменно интересуется первый голос.
   - Он за границу по четыре раза в год ездит, в индивидуальные туры.
   Она морщится, превращая улыбку в стандартную гримасу, потому что уже знает продолжение разговора.
   -А-а... Здорово! Ну, а как он в постели? Вам хорошо, классно... да? - надежды уже меньше в трепетном голосе.
   - Он мне вчера песцовую шубку подарил... Хорошее качество, даже мама оценила. Жалко только, короткая, по колено...
   Собственная кровь продолжает совершать маленькое предательство, норовит в любую секунду остановиться, сладко замерев в венах. Песня не кончается. И она не выдерживает. Со злорадным облегчением достает сигареты. Пачка странная - явно не новая, но почти полная. Она не курила уже, наверное, недели две - бросала. Наплевать. И вот бумажная палочка привычно тлеет в нервной ухоженной руке. С фаланги безымянного пальца сорвался голубой луч, жестко ударил в глаза, туда же угодил дым неловко прикуренной сигареты. И снова это слишком знакомое, старательно забываемое ощущение, когда от первой слезы так несносно режет веки.
   -Он, конечно, тот еще перец! - с уважительным смешком говорила умничка Лера.
   - Но, согласись, когда слышишь ЭТО... Хочется дать ему все счастье и утешение мира... Хочется дать ему все... Хочется дать ему... Хочется дать... Хочется...
   Так говорила Лера, и они принимались хохотать, счастливые и пьяные собственным цинизмом и свободой.
   Обещала же не курить... Зачем? Остается недоумевать. Она двигает ближе пепельницу, задумчиво рассматривая кольцо...
   Тогда, на Кузнецком она сама выбрала этот перстень. Нет, нет, не самый крупный. Просто самый дорогой. Отутюженный менеджер суетливо демонстрировал какие-то бумажки, толкуя о несусветной чистоте камня. Павлу такая покупка ничего не стоила. Молодой преуспевающий банкир, член совета директоров, совладелец крупного коммерческого банка. Он давно и надежно волочился за ней, забавно сочетая с робостью классического "головастика" напор свежесостоявшегося дельца. Она давала ему надежды не больше, чем всем остальным, не менее достойным кандидатам, а среди них встречались молодые спортсмены, престарелые плейбои, веселые программисты и брутальные бард-роковые певцы...
   И потому совершенно ошалел, когда этой зимой, сразу после Нового года, а точнее - на одной из разудалых святочных вечеринок, сбылось то, о чем он и не мечтал, тем более, что способность мечтать не входит в число его многочисленных сильных сторон. Зато среди них есть полезная привычка брать быка за рога, благодаря которой теперь они - одна из самых заметных пар столичного бомонда. Оба угодили в этот круг избранных, он - благодаря своим деньгам, она - внешности и профессии.
   Интеллигентные люди, они не дают повода для скандалов и сплетен. Все у них чинно-благородно. Уважение, взаимопонимание, спокойная гармония отношений - как и положено у любящих пар. Увлекательное будущее, красивая жизнь. И они даже не без удовольствия снялись для одного глянцевого журнала. Фотография вышла милая: она - безукоризненно хороша и непринужденна, а он, порозовевший от непривычного внимания репортера, трогательно приподнял светлые брови и доверчиво прижимается к ней добротной тканью костюма от Brioni.
   Только однажды - это было в самом начале весны, когда рекламные щиты терзал мартовский ветер, и Москва окончательно утонула в снегу, на нее вдруг обрушилась истерика. Странная - практически на ровном месте.
   В тот вечер, расслабленный от шампанского и неожиданного счастья, романтически настроенный Павел, опустился на колени перед помпезным псевдосталинским креслом. Трепетно взял полулежащую в нем невесту за руку. И предложил ей провести "медовую неделю" в Париже.
   С ней было что-то страшное. Пришлось вызывать врача, испугались все не на шутку... Потом, благодаря стараниям щедро оплачиваемых специалистов, сердечной заботе близких и силе молодого организма, срыв забылся, как страшный сон. Специалисты расценили странное явление, как не такое уж странное, сообщив, что по весне, да в мегаполисе, да на почве предсвадебных волнений, случается, дорогие коллеги, и не такое. Получив причитающееся, специалисты благословили нервную пациентку на долгую счастливую жизнь. Правда, взяли с нее слово не курить, больше спать, гулять на свежем воздухе и радовать себя яркими красками, теплым климатом и тихой, спокойной музыкой...
   - Савва, ты считаешь, в нашем шоу-бизнесе что-то не так? Если да, то когда это началось?
   - Все не так. А началось это, когда артистов перестали хоронить за кладбищенской оградой.
   - Савва, говорят, ты собираешься покончить с полигамностью... Неужели женишься?
   - Ну, вероятно, когда-то придется все же это сделать, хотя бы для того, чтобы избавиться от таких вопросов ... А вообще, спросите у тех, кто это говорит, им виднее.
   Разговор за спиной обрывается на полуслове, когда одна из барышень, та, что интересовалась любовью, восклицает:
   - Во, молодец, а! Обожаю его за это...
   - Его?! Да ведь он же урод!!
   Неподдельное восхищение первой и не менее искренне возмущение второй не оставляет больше сомнений - этих полуподружек связывает лишь шелковая тесьма общей тусовки, в то время как разделяет пропасть разного отношения к жизни.
  
   - Ага, урод, - мечтательно соглашается вторая, - побольше бы таких уродов...
  
   Поклонница? Ей не надо поворачивать голову, чтобы оценить ту, кто это сказал. Она и так знает, что его почитательницы делятся на три группы. Первая, и основная - те, кому пару лет назад запал в душу трогательный образ монстра. Это когда мудрый продюсер углядел неожиданный в певце-самоучке актерский талант. "Просто с его внешностью не надо тратиться на грим для маньяка!" - шутили тогда острословы. Но и они притихли, когда в конце закрытого показа зал обливался слезами от жалости и сочувствия... нет, не к жертвам - фиг с ними, с жертвами, сами виноваты... А к главному герою-убийце. Вторая группа - странные личности, которым нравятся сами песни, мрачно-романтичные и довольно простые, типа "ты, да я, да мы с тобой, да ты без меня, да я без тебя, это было давно, и вообще все это фигня".
   - Вот ведь... а народу нравится! - восхищалась Лерка, усердно вычисляющая формулу успеха.
   Понятно, впрочем, какому народу. И понятно за что.
   Да, есть еще третья категория - извращенки, влюбленные в маргинальную внешность обаятельного страшилы.
   Она никогда не причисляла себя ни к одной из них.
   Она лишь слегка поворачивает голову в сторону стойки, а мальчик-паинька тут как тут.
   - Вам не понравился наш чай? - разочарование в голосе звучит вполне профессионально, даже искренне.
   За это чертово радио, за этих идиоток рядом, за эту кошмарную, бесконечную зиму, я бы разочаровала тебя еще и не так... Она отказалась от соблазна увидеть выражение лица официанта, когда он услышит заказ, ради другого удовольствия - спрятать взгляд за прядями золотых волос, и на обеспокоенные вопросы устало-подсевшим голосом ответить:
   - Скажите, у вас есть коньяк? 100 грамм, пожалуйста. И лимон.
   Она умиротворенно тушит вторую сигарету. Злорадно усмехается, наблюдая, как быстро густеют за окном мгла и холод. Ну, и где ты, страшное воздаяние за неправедную жизнь - обещанное глобальное потепление, которого все так боятся? Где же ты? Загостилось в Европе и не торопишься к нам, грешникам? И правильно. Нечего здесь делать.
   Не верится все же, что где-то, не так далеко, сейчас самая настоящая весна.
  
   Прошлая весна в Париже началась так поздно, что ее устали ждать даже в этой любимой Богом стране. И так резко, что все тут же, не сговариваясь, сошли с ума. Последние годы мир заслуженно содрогается от череды небывалых природных катаклизмов - по сравнению с ними двухнедельный снегопад в начале марта, ветер и гололед - это, конечно, сущий пустяк, но все же... Все же давненько так не колбасило неразумную молодежь, давно так не плющило злополучных невротиков, давно Париж не посещало такое мощное весеннее обострение.
   ...Открытое кафе под сенью старинных балконов и цветущих каштанов, на скатерти шевелятся кружевные тени беспокойной юной листвы. Центр Парижа - здесь даже столики уличных кафе не пластиковые, а деревянные, под старину. И так демократично колышутся на них розовые бумажные салфетки, флиртуя с теплым и свежим весенним ветром.
   Настя сидит, слишком выпрямив узкую спину, и все еще немного ошалело глядит на оттаявший, заживший какой-то своей, дивной жизнью, город. Просто не верится, что где-то, не так далеко, сейчас самая настоящая зима...
   Из этой зимы он выдернул ее почти что силой. Когда столичная тусовка, одуревшая от хронически-затяжных морозов и не менее затяжных праздников, вымучивала из себя последние капли куража, и, не зная, что бы еще отметить, вяло отмечала День Всех Святых.
   - Почему бы не махнуть куда-нибудь отсюда, дня на три хотя бы? Настюха, поедешь со мной в Париж? Поехали! А то мне одному скучно...
   И так неотступно и магнетически звучал отовсюду его голос, столько спокойного дружелюбия и уверенной силы было в его глазах, что, услышав соблазнительное предложение третий или четвертый раз за вечер, она, хохоча сквозь слезы и мило отмахиваясь, сказала:
   - Хорошо, хорошо, поеду... Савва, уйди, твоей харизмой разит на три метра вокруг!
   Его внимание, элегантное, ненавязчивое, но достаточно явное, было приятно и льстило самолюбию - оно и вообще-то не многим доставалось, а он - интересен, опасен, парадоксален, не такой как все, "человек-скандал", человек-образ... К тому же он был сейчас в фаворе - у публики и критиков, у завистливых коллег и пронырливых журналистов. Он сидит напротив. Его смуглая рука с крупными ногтями и надутыми, словно переполненными венами, притаилась на скатерти, подобно голодному, усталому зверю. Настя тянется к пачке Житан, с неосознанным садистским наслаждением проносит изящную кисть в опасной близости от этого зверя, пугая его возможностью беглого прикосновения. Но, так и не дотронувшись, рассеянно подносит сигарету ко рту.
   Она кокетлива, как все красавицы. Некокетливые красавицы - такая же аномалия, как снег в Алжире или теплый март в Москве. И она с удовлетворением замечает взгляды по-весеннему галантных французов. На них действительно обращают внимание. Парижане, привыкшие ко всему, но алчно внимательные к жизни, нет-нет, да и обернутся на странную парочку, появившуюся недавно на Елисейских Полях. Уж очень живописны эти мужчина и девушка. Уж очень подходят они их пьяному от любви городу.
   - Будешь еще что-нибудь? - спрашивает он тихо.
  
   Его голос вибрирует, выдавая волнение, которое с мучительной неизменностью будит в нем ее цветущий вид. Ее свежесть. Ее совершенство. Ее будущее, в котором ему нет места. И ставшая уже привычной покорность в жестах и интонации делает ответ очевидным.
  
   - Нет, - отвечает Настя.
  
   Отвечает не думая, лишь бы быстрее слизнуть с губ горький, как дым Житана, вкус этого слова.
   Она не желает отказать себе в саморазрушительном удовольствии - лишний раз произнести это "нет", с недавнего времени ставшее сомнительной, но необходимой опорой.
  
   - Нет - говорит она.
  
   Вежливо улыбается и отводит взгляд. Хотя, очень возможно, полакомилась бы паштетом с темной хрустящей корочкой, что так аппетитно поглощает аккуратный румяный толстяк за соседним столом. Он удивительно ловко управляется с вилкой, выковыривает небольшие мягкие куски из глубины изящной паштетницы, и при этом глядит на Настю, прищурив светло-голубые глазки лукаво и дружелюбно - так, будто все о ней знает. И почти подмигивает ей, как заговорщик, шепчущий: "Вижу, вижу, как он на тебя смотрит... Шер ше ля фамм, се ля ви, амур, тужур, бонжур... Молодец, девочка, лови момент! Жизнь прекрасна, особенно весной в Париже..."
   Она медленно допивает невкусный остывший кофе, с невольной ненавистью разглядывает буржуазного толстяка. Откуда ему знать, что она вот-вот заплачет от досады и раздражения. Что жизнь, возможно, и хороша сейчас для кого-то, да только не для нее.
   Она рассеянно слушает его голос. Приглушенный влечением и уличным шумом, он рассказывает ей что-то забавное, наверняка интересное - ведь его обладатель неглуп, остроумен, едко-ироничен, его мысли завораживают, а подчас долго звенят в душе странно-знакомыми отголосками. Сейчас, сейчас она заставит себя ответить... Но это трудно. Когда он сидит вот так, нахмурившись, когда смотрит исподлобья, опустив патлатую голову на уровень сутулых мощных плеч - он кого-то напоминает, пугающе и волнительно отражаясь в душе, и она почти не может смотреть на него. Это раздражает и она отворачивается.
  
   - Ну что, пойдем, прогуляемся до Лувра? - он прерывает рассказ на полуслове, смиряясь с ее ускользающей улыбкой.
   - Нет, не хочу - немедленно следует машинальный отказ.
  
   На миг он прикрывает глаза под темными стеклами очков. Напряженно кривит губы...И все же бледнеет. Резко обостряются скулы на темном, неровном лице. Но только на миг. Этого не замечает ни она, ни промелькнувшая стайка говорливых студенток, ни дружелюбный лоснящийся толстяк.
   ...Но что-то надо хотеть. Не сидеть же весь день за этим столиком, вокруг которого город повис, как в дреме, в сиреневой неподвижности. И теперь уж она должна предлагать, потому что он сдался. Тяжело откинулся на хлипкую спинку стула, готовый бесконечно долго разглядывать красоты старинной улочки... А что она может предложить, если больше всего на свете ей хочется говорить ему "нет"?
   Удивительно, как он не гармонирует здесь ни с чем! Ни с прозрачно-легкой синевой неба, ни с вечно-молодыми древними улицами. Он здесь чужой, абсолютно выпадающий из контекста. Инородное тело, как калека на танцах, как спираль в матке. Эта странная поросль на подбородке, пучок редких, седеющих волосков - они что, призваны изображать модную нынче "эспаньолку" или он просто небрежно побрился сегодня? Его нарочито сутулый силуэт, неуклюжая, тяжелая походка режут ей глаза, и она отворачивается, не в силах вынести это удручающее несоответствие, не в силах понять, почему почти не может смотреть на него... Однако окружающие, очевидно, не разделяют ее мнения. Прохожие улыбаются ему так же снисходительно и ободряюще, как и ей, а женщины опускают глаза или невольно поворачивают голову. Странная внешность завораживает, долго не позволяет оторваться от диковинного лица. Ровно до тех пор, пока его хозяин не стеганет любопытную затравленным взглядом пойманного волка. Ну конечно... Он не менее родной в этом зачарованном городе со своими бесформенными штанами и спутанной шевелюрой, чем она с аккуратной стрижечкой и детской свежестью. Тем более, он влюблен. Так что это, скорее, он в своем городе и на своем месте. Следовательно, это она здесь чужая...
   Они здесь всего на три дня, и вот второй уже подходит к концу, на крыши ложится знаменитый розово-оранжевый отсвет, бульвары пустеют перед тем, как снова наполнятся по вечернему нарядной толпой, от праздности жутко спешащей кто куда. Но они остаются неподвижными, не в силах покинуть это место, вовремя приютившее их - так безветренная гавань прячет в шторм заплутавшие парусники.
   Настя первый раз в Париже. И столько всего хотелось увидеть, а вот... Она сидит здесь, и чувствует, как время пролетает мимо, унося с собой ожидания и надежды.
   Он чувствует то же самое. Оба они не достигли цели. И каждый теперь втайне вкушает собственную боль - соленую боль несбывшихся желаний.
  
  
   Потом они все же добрели до Лувра. Пу уа па? Почему бы нет? Лувр так Лувр, не все ли равно, как проводить время до вечера. Даже хорошо когда вокруг полно народу, да и картины со статуями - очень даже то, что надо. Есть на что отвлечься. От себя. От него. Друг от друга.
   - А ты видел Джоконду?
   - Видел.
   - Ну и как?
   - Гениально...
   Поднимаясь из-за столика, Настя в невольном гневе поводит плечами. Строго-античными плечами - смешная "боксерская" майка смело открывает слегка позолоченный загаром мрамор. Она не знает, где находится Лувр, но их бесконечное сидение в кафе, его убийственная покорность, собственное упрямство стали слишком ее тяготить, и теперь она уверенно идет впереди, двигаясь с упругой, медленной грацией - грацией молодой львицы. Она очень стройна. И он получает очередную жестокую возможность видеть... нет, не хрупкую гибкость тростинки, скорее силу. Сильное молодое тело, легкий загар, светло-пшеничный каскад волос - идеал древнеримских скульпторов, раннесоветских физкультурных парадов и современных фитнесс-тренеров. Без последних тут, конечно же, не обошлось, как не обошлось без турбо-соляриев, массажей, обертываний и тому подобного. Что ж, за таким телом грех не ухаживать. Некоторая - неявная, но все же заметная, вычурность внешности - всего лишь одна из профессиональных необходимостей, не портит впечатления от юной сияющей красоты. Скорее наоборот. Такое лицо - и ни капли косметики, такая фигура - и более чем простая одежда, такая кожа - и никаких украшений, кроме черного шнурка на запястье! Это почти чересчур. Даже самые самоуверенные "танки" почувствуют дискомфорт, впервые усомнившись в беспредельности совершенства и недостижимости идеала.
   ...Эскалатор длинный, почти бесконечный. И она может сколько угодно разглядывать жуткий стеклянно-металлический каркас прямо над головой. Пирамида абсолютно прозрачная. Почему сквозь нее так трудно протиснуться ультрамарину неба? Почему кажется, будто оттуда исходит угроза? На что это похоже? Не на те ли пугающие острия из тонированного стекла, что венчают расплодившиеся недавно в родном городе странные офисные здания - не то резиденции дьявола, не то замки киборгов-людоедов? Та же беспардонная неуместность, та же агрессия в линиях. Может, это строил один и тот же человек? Смешно. И любопытно, что он думает об этом.
   Кондиционированная прохлада, прозрачные невидимые перила, ровный рокот толпы и гулкая глубина подземелья. Она посмотрела вниз. И ничего не увидела - только бело-голубое пятно перед глазами плывет куда-то, увлекая за собой...
   - О-ох!!
   Она не успела испугаться, успела выдохнуть и неловко взмахнуть руками, кисть ощутимо задела что-то острое... И уже все в порядке. Теплые ладони держат ей локти, светлое пятно растворяется, сквозь него быстро проступает встревоженное лицо.Очки съехали на бок и вниз и смешно висят на кончике носа.
  
   - Ой...
   -Ты нормально?
   -Слишком резко, наверное, голову опустила... Это я... тебя?
   -Сейчас нормально все?
   -Да-да... Нормально... Я тебе по очкам, что ли, съездила? Извини, я нечаянно... Ай... О!! Ой, мама, извините, простите, сорри, пардон пожалуйста!!!
  
   Теперь чуть не падают оба. Стоя спиной к выходу, он опрометчиво отвлекся и не заметил, когда вдруг резко закончился эскалатор. И они вылетели в бесконечный простор нижнего вестибюля, спотыкаясь друг о друга, кого-то задевая, хохоча и сконфуженно извиняясь по-русски.
  
   -Да что ж такое, е...ть?! - ворчливо спросил он неизвестно у кого и рванул ее за руку, уводя подальше от стекающей на них бесконечной людской реки.
   Свободной рукой она закрыла лицо. Ткнулась лбом ему в плечо и почувствовала, что оно сладко, по родному, как и у нее самой, трясется от беззвучного смеха.
   В тот миг оба невольно отметили про себя - отпустило! Опять на время отпустило их что-то, возникшее вчера, в самом начале первого дня. Вчера. А кажется, не меньше недели прошло с тех пор, как они мыкаются по улицам и музеям, пытаясь обрести ненадолго хотя бы имитацию покоя.
   Всего лишь вчера. Но оба уже заметили - сознательно или неосознанно, что их общение здесь, смена настроений...все это подозрительно циклично. И больше всего напоминает маниакально-депрессивный психоз в стадии обострения.
   Сейчас, благодаря случаю, они бесспорно оказались в начале маниакального периода - потому что не чувствовали на плечах необъяснимой душащей тяжести, потому что смеялись так, что приходилось держаться друг за друга.
   Эта фаза была полна для обоих острого удовольствия, тем более острого, что они уже знали, насколько оно недолговечно. В такие мирные промежутки они разговаривали, понимая друг друга с полуслова, увлеченно спорили, с торжествующим изумлением открывая в другом если не единомышленника, то уж точно близкую душу.
   Именно тогда она узнавала, удивляясь и ликуя, как много он знает. О скольком думает. Как борется с собой, сомневается и самоедствует.
   Именно тогда он видел, как тонко может она чувствовать оттенки его состояний, как чутко понимает то, что понимает и любит он.
   Именно тогда, на несколько благословенных минут, на их слишком горячие души опускались пушистые и прохладные крылья ангела.
   Тогда они смеялись.
   Смеялись, поправляя ему очки, неуместные в дымчатом пыльном полумраке, смеялись, ловя на себе удивленно-осуждающие взгляды, смеялись, видя вокруг картину, достойную кисти чекнутого сюрреалиста. Нормальную картину для нормального посетителя Лувра и дикую для постзастойных представителей - бесконечное на первый взгляд количество кассовых окошек с бесконечным количеством совершенно бесконечных очередей к каждому из них... Конечно, они смеялись. Вернее, это она смеялась, а он - снова привычно прятал улыбку, отчего-то не позволяя себе смех.
  
   -Это что такое? - осторожно шепчет Настя.
   -....
   Что, все туда?! - подняв подбородок, она оторопело верит хорошенькой головкой.
   -Угу...- он смотрит только на нее, и в прозрачных глазах-хамалеонах вспыхивают смешливые искорки.
   -О... Да... Здорово... А эта почему такая длинная? Это куда?
   -Догадайся.
   -А... О-о-о... Понятно. Говоришь, она гениальная, да? Правда? М-мм... А что в ней такого?
   -Да ничего.
   Он упивается ее замешательством, бегло читая на открытом лице признаки забавной внутренней борьбы.
   - Но ты же сказал - гениально!
   -Ну, наверняка гениально, раз столько народу смотрит, и все никак насмотреться не может... Либо картина гениальная, либо гениальная раскрутка - одно из двух. Но точно, что-нибудь одно - гениальное!
   Она оставляет попытки охватить разумом и взглядом логику кишащего вокруг муравейника. И смотрит на него. И остаются только они - две неподвижные, отдельно стоящие фигуры почти в эпицентре непрерывно двигающегося, закручивающегося людского вихря...
  
   -Ты зачем меня сюда приволок? Ты знал, что здесь так? Да?!
  
   Она хочет выглядеть строгой - это плохо получается. Слишком добрые глаза смотрят сейчас на нее. Продолговатые, с набрякшими, тяжелыми веками, почти всегда опухшие, из-за строения, а еще больше - из-за образа жизни, чаще всего они упрямо и пронзительно, умно и насмешливо мерцают зелено-голубым фосфором из-под широких бровей. В очках его лицо становится интеллигентно-астеничным, но иногда, под ними, монголоидные глаза щурятся таким шпанистым огнем, что становится понятно - их обладателю когда-то были не чужды ни портвейн в подъезде, ни бурные однодневные романы с поклонницами, ни бессонные, прокуренные номера провинциальных гостиниц.
  
   -Ты сама приволоклась...
   -Ага.
   -Я только предложил...
   -Ага.
   - И вообще...
  
   Но она перебивает, сознательно не замечая, как меняется его лицо от легкого прикосновения ладошки к сухим горячим губам. Такой непосредственный жест, такой естественный для нее. Умным лукавством светятся лучистые глаза, светло-серые, с четкой темной рамкой и голубоватыми белками. Улыбка, доверчивая и невинная, открывает ровные крупные зубы - на их молочную белизну пока не влияют сигареты, которые она потребляет, с простодушным удовольствием игнорируя модную тенденцию к здоровому образу жизни, иногда по три штуки в день, иногда - по пачке за вечер.
   Он послушно замолкает, и она медленно отводит руку от странного лица. Все-таки что-то азиатское было у его предков... Узкий европейский овал с аристократичной ямочкой на подбородке - на нем будто приклеенными выглядят удивительные губы: нижняя, асимметричная и чувственная и верхняя - идеальная, словно скопированная с древних малоазийских скульптур, с четким контуром мягко изогнутых линий. Это соединение дает необычный эффект - словно на этом угрюмом лице с пронзительным, тяжелым взглядом, постоянно играет... "Ухмылка Джокера!" - морщатся одни... "Улыбка Будды..." - вздыхают другие.
  
   - Скажи, а вот ЭТО... - она широко обводит рукой пространство зала, - это уже Лувр?
   -Н-ну, да...
   -Точно он, да?
   -Э-э... да, а что?
  
   На миг он расслабляется, не понимая, к чему она клонит. И тут же ироничные зеленые искры тонкой цепочкой пересыпаются из его глаз в ее. И теперь уже она наслаждается легкой паникой непонимания на его лице.
  
   -А ничего... Значит, я уже в Лувре? То есть, я уже здесь была, ага? Была в Лувре уже! Вот сейчас я в Лувре, это вокруг - Лувр, значит, я его уже посетила, правильно?
   -Ну?
   -Ну, так и пошли отсюда!
  
   Они снова смеялись... А потом пугливый ангел улетал, разбуженный случайно сорвавшейся, слишком прозорливой мыслью, слишком непосредственным прикосновением, а чаще - слишком сильным и от того опасным ощущением близкого счастья.
   И тогда начиналась другая стадия. Следующая. Противоположная. Она длилась дольше, была тягостно-изнурительной, почти разрушительной для обоих.
   Тогда она ясно видела в нем зарвавшегося мачо, злого, порочного и опасного. Расчетливого дельца, который цинично прикрылся рваной джинсой романтики.
   Тогда он обнаруживал в ней черты очередной жадной самки, которая хитро прячет блуд и поверхностность за хрупкими плечиками и мечтательным взглядом.
   Это началось вчера, сразу... Когда он с неожиданным шальным азартом принялся погружать ее в сказочную атмосферу Парижа - своего Парижа. Брал, как ребенка, за руку и водил по городу. Показывал любимые места: тихие, сонные скверы, навсегда застывшие в вечном детстве, безлюдные атмосферные улицы в серой глубине большого города, бульвары, мосты, Марсово поле, космически величественное и уютное одновременно, огромную черную голову бронзового быка, так похожую на него упрямым лбом. Он ловил ее реакцию, ища в ней совпадения со своими мыслями и эмоциями. Почему-то казалось, что они непременно должны быть... И она реагировала именно так и именно на то, вот только...Только что-то сразу пошло не так.
   Когда рано утром, прямо с аэропорта, уставшие и похмельные, они позавтракали в сонном, свежем кафе отеля, он потянул ее в бутики на Рю Револи, намереваясь, видимо, вообразить себя Ричардом Гиром из "Красотки". Ему хотелось подарить ей что-то бессмысленно-роскошное - она приняла лишь золотой католический крестик из Нотр-Дамма, такой малюсенький, что чуть не потерялся в глубоких линиях на его ладони. Он желал кормить ее устрицами и фуа-гра - она соглашалась только на жареные каштаны в кульке из старой газеты, купленные у оборванца-негра недалеко от сада Тюильри. Он предлагал отвести ее в Гранд Опера, показать ошеломляющие фонтаны Версаля... Вместо этого они третий день бродят по городу, как неприкаянные студенты. Что само по себе тоже было бы очень неплохо, если бы... Если бы не Париж. Если бы не весна.
   Уже к обеду первого дня его искренние порывы заметно поутихли, оплавились, будто свечка на торте, а к вечеру стало уже окончательно ясно, что роль простого, бескорыстно-щедрого рубахи-парня, провалилась с треском. И спонтанная поездка, которая могла бы стать просто приятным, тешащим душу воспоминанием, красивым приключением или началом романа, не имеет шансов даже на дружбу. Какая же дружба выдержит это варварское и смехотворное противостояние? Да и кому она, собственно говоря, нужна?
   Наверное, он мог бы плюнуть на все это и забыть, иронично посмеявшись над своей неудачей. Да и ей, вероятно, удалось бы расслабиться и получить удовольствие - от ухаживаний, подарков, общения, музеев, себя... Если бы не мозолили глаза уже теплые, нежно зеленые газоны, на которых, шокируя и изумляя непривычных туристов грациозностью юных тел и непринужденностью поз, так самозабвенно обнимаются подростки.
  
   От усталости вечер еле держится на ногах, и, в изнеможении падает прямо на улицы. Ложится и засыпает на сырых камнях мостовой блаженным сном обкурившегося бродяги.
   Они идут к отелю. Отель - не роскошный, но респектабельный, как раз такой, какой нужно, расположен недалеко от квартала Марэ, в тихой пешеходной зоне, и путь их лежит через один из красивейших старинных районов, с аристократическими особняками, уютными ансамблями крохотных площадей. Ветер, сумерки, узкий тротуар. Они устали от напряжения, от противостояния больше, чем могли предположить, и пользуются сумерками и узким тротуаром, чтобы молчать, погрузившись в свои мысли, чтобы на время забыть друг о друге, об этом дне...
   Тяжелая темная дверь призывно открыта и наполовину перегородила дорогу. Их будит, вырывает из спячки струящаяся из нее свежая волна теплого, влажного аромата. Они послушно повернули туда, привлеченные знакомым запахом, запахом Москвы. Ведь цветы везде пахнут одинаково, особенно, если они голландские. Они оказались в крохотном цветочном магазине. Зал, а скорее комнатка, была вся, буквально вся в цветах - пол, стены, воздух утопали в растениях, и даже потолок - с него на льняных веревках живописно свисали корзины, наполненные цветами.
   Он, конечно, захотел купить ей цветы. Что ж, цветы - это можно. Цветы - это ничего. То есть почти совсем ничего - их принимают и дарят друг другу враги и друзья, партнеры и клиенты, учителя и дети, бабушки, врачи, пациенты, и глупые, наивные поклонницы.
   Откуда-то выплыла, благосклонно улыбаясь, приятная девушка с внешностью наследной принцессы. В Париже все продавщицы - приятные девушки с лицом принцессы, занимающейся благотворительностью. Моментально определив в них иностранцев - не редкость в этих краях, она вознамерилась, было, показать им что-то необыкновенное. Какие-то нежно-белые соцветия, запутавшиеся в колючей соломе, какие-то желто-зеленые кувшинки...
   Настя выбрала бархатную розу. Потому лишь, что сразу наткнулась на нее взглядом. Ярко-алая плотная головка на фоне влажной кудрявой зелени тропических мхов. Цветок был настолько не в ее вкусе и стиле, что оба - продавщица и он, невольно воззрились на нее с удивленно-оторопелыми лицами. Но она упрямо кивнула именно на эту розу, именно потому, что она была ближе всего, и первой бросилась в глаза. Настя с усилием погасила в себе вспышку злобы на услужливую цветочницу. Ну, неужели не понятно.... Да нет, конечно же, ей не понятно, что она хочет поскорее отсюда уйти. В маленьком помещении у нее начиналась своеобразная клаустрофобия - здесь было слишком ярко, слишком красиво, слишком большой и близкой в тесном пространстве становилась его сутулая фигура. Здесь слишком густо, слишком терпко пахло зеленью, и этот запах слишком гармонично смешивался с его запахом. И от всего этого у нее начинала кружиться голова.
   Ей не хотелось долго здесь оставаться, не хотелось ломать свое с трудом обретенное полусонное спокойствие видом его суетливого, спешащего ухаживания - купить ей цветы, пока она не передумала, не вышла отсюда быстрее, чем он успеет протянуть ей единственный приемлемый, ни к чему не обязывающий дар... И хоть его лишь с огромным трудом можно было представить себе суетящимся и взволнованным, а вот, однако ж, ей это удалось без труда. Что - это? Сделать его таким или же разглядеть суету и волнение во внешней вальяжности? Не все ли равно, раз она не могла видеть, просто терпела, пока он, с отвагой отчаяния пытаясь сохранить видимую невозмутимость, будет вымученно улыбаться молоденькой продавщице, торопясь дать ей деньги до того, как Настенька передумает и уйдет... Да, она хочет эти розы, именно эти розы - ткнула в них пальцем в ответ на вопрошающий взгляд девушки, а так как они стояли плотной монолитной массой, туго заполнив блестящее ведерко - показала на пальцах "один" и медленно развернулась в сторону двери, демонстрируя, что обсуждения закончены и ожидая, когда он расплатится.
   Визит этой пары поверг Катрин в изумление и задумчивость - ее магазин славился составлением великолепных тематических букетов, она не раз привозила из Японии и Голландии новые знания о тайнах составления экибаны, не говоря уже о дипломах и призах... Но этим двоим все оно было явно на фиг не надо. Они взяли розу без упаковки, и, как не пыталась она втолковать им, что цветок следует подобающим образом оформить, успела только еле-еле завернуть колючий стебель в хрустящую бумагу. И они, заплатив за него цену полноценного дизайнерского букета, вышли из маленького магазинчика так быстро, будто воры из частных владений. Ну что тут скажешь - размышляла Катрин, вновь погружаясь в приятные весенние грезы, - и что с них возьмешь? Одно слово - русские...
  
   На третьем часу беспомощной борьбы она оставила попытки уснуть. Невозможно. Невозможно быть настолько циничной и непробиваемой, чтобы уснуть 19 апреля в Париже, в отеле Ритц, в номере с обоями под старинный выцветший штоф, когда из открытой двери балкона в комнату и в сердце текут тонкие, нежные и горькие запахи - весенней ночи, теплого дождя, мокрой городской пыли, зелени платанов... а за стеной, на точно такой же кровати, скорее всего не спит мужчина, что привез ее сюда. Умные люди предупреждали, он - чудовище.
   Перед отъездом, когда она, совершенно не постигая, как могла так легко, будто шутя, как он и предлагал, согласиться на эту странную авантюру, подруга, умничка Лера, примчалась к ней и строгим голосом потребовала кофе. В то промозглое утро все это вдруг стало реальностью - когда он позвонил, невозмутимо сообщив про билеты и сроки.
  
   -Ты что, собираешься с ним....?!! - тонкие брови на бледном лице многозначительно ползут вверх, желто-карие глаза, не смотря на ранний час, непривычно широко распахнуты.
   -Да нет! Я просто хочу в Париж.
   -А-а... Просто в Париж. Понятно.
   -Что понятно?
   -Да нет, ничего. Все понятно. Просто в Париж... Чего ж тут непонятного то? Дай масла, пожалуйста, я поесть еще не успела...Что, и он - "просто"?
   -Слушай, отстань, а? Чего ты от меня хочешь?!
  
   Она послушно кладет рядом с пачкой ржаных хлебецев масленку и нож, и Лерка принимается деловито размазывать мягкую массу по ломкой шершавой поверхности.
  
   - Что, нельзя просто съездить в Париж, по-твоему, да? Ты прямо как мой папа!
  
   Настя говорит на повышенных тонах, как делает всегда, когда от чего-то обороняется.
  
   - А что папа? - интересуется Лерка, похрустывая бутербродом.
   - Ну, я родителям сказала, мол, собираюсь дня на три уехать, с приятелем, Париж посмотреть, а он: "Люди делятся на два типа - тех, кто создает иллюзии и тех, кто ими живет. Потребители стремятся и не могут проникнуть в таинственный и недоступный мир создателей. А создатели жаждут, но конечно, уже не могут в них верить..."... Ты представляешь?!
   - Да, папа у тебя умный.
   - Хочешь сказать, что поняла, к чему это он?!!
   - Может, и поняла...
   - И что, нельзя поехать, да? - говорит она уже тихо и жалобно.
   Садится напротив, и, словно ожидая разрешения, вглядывается в Лерино лицо.
   -Можно, можно... Конечно можно, еще бы... А ты знаешь, что он за человек? С кем ты, вообще-то, едешь? И в качестве кого?
  
   Горький аромат кофе соблазняет, она протягивает руку и обжигается, не глядя схватив кофейник. Подруга терпеливо вздыхает, берет у нее из рук пустую чашку и, налив кофе, отставляет кофейник подальше.
  
   - Ты слышала когда-нибудь, что он говорит о женщинах? В последнем интервью, например?
   - Да знаю, знаю, отстань... при чем здесь интервью? Ты что, всему веришь, что в интервью говорят?
  
   Она знала. Конечно, знала, кто же этого интервью не слышал? И, так же как все, улыбалась, слушая ленивый низкий голос. "Вот, молодец, а, вот дает! Лепит, что в голову приходит, а народ покупается! Супер!".
  
   - Как он там... "Бабы - продажные твари... Лучше всех с этим справляются мусульмане..." Или что-то типа того...
   - Типа. Если не хлеще... Ну и что?
  
   И Лерка принялась увлеченно рассказывать, как он отлично себя осознает. Как сотворил себе противоречивый имидж и теперь очень умело им пользуется... Несколько раз был женат, но никто не видел ни одной его жены... Раз в два месяца меняет любовниц, но никто не видел его с женщиной больше одного дня! Может, он вообще голубой... ну, женоненавистник уж точно! Из тех, что любят всех подряд и при этом ни одну ни в грош не ставят.
  
   - Имей в виду, он просто хочет поиграть с тобой. Наберется впечатлений для нового альбома, а потом скажет какую-нибудь гадость - что ты не умеешь варить борщ или там, мыть посуду...
  
   Все просто. Только от этого почему-то не легче. Да еще эта роза... Чертова роза, черт бы ее побрал! Благоухает так, что в пору застрелиться. Почему в Москве розы никогда не пахнут? Стоят себе и стоят, радуют глаз, украшают интерьер, тешат самолюбие, а эта... Ужас!
   Она протянула руку, дотронулась до цветка, протянувшего к ней упругую головку, и вздрогнула в темноте комнаты - настолько фактура лепестков напоминала бархатистой влажностью прохладную человеческую плоть... Настя быстро отдернула руку, еще мгновение - и она прикончила бы жизнь растения, стиснув бутон в ладони. Перевернулась на спину, обреченно вздохнула, и уже не пыталась закрыть глаза. Уснуть все равно не удастся.
  
   Солнечный свет нахально игнорирует добротную плотность ткани, пастельные цветы горят не хуже, чем прожекторы, согревая кровать и спину под одеялом, отражаются от блестящей загорелой коленки. Как распустилась роза за одну ночь! Боже... Она прекрасна. Жаль будет оставлять ее здесь. А придется оставить - не тащить же завтра с утра в самолет. Жаль будет покидать Париж, так и не вкусив его услад. А придется покинуть. Еще один день впереди. Еще один день этих невнятных бродилок, смутных терзаний, неудобства и маеты...
   Свет, тепло, роза, звуки и запахи проснувшегося города. Ну нет! Она проведет этот день в свое удовольствие. Во что бы то ни стало. Что за чушь, в самом деле? И в его удовольствие тоже. Сегодня она будет развлекаться. И развлекать его. И наслаждаться. Сегодня она скажет ему спасибо. В конце концов, если бы не он, неизвестно, когда бы она еще здесь оказалась...
   Эту решимость не сломила даже интимность душевой кабины, быстро наполнившейся благовонным паром и теплым светом, отраженным от шершавого розового кафеля. Хотя полупрозрачная бесшумная дверь-купе, и щекочущий пятки лохматый резиновый коврик, и мягкая роскошь огромных бежевых полотенец - все говорило о том, что здесь нужно мыться вдвоем.
   Сегодня она будет нарядной. Черно-белое - то, что надо, чтобы подчеркнуть природную гармонию. Черная майка с голым плечом и белая льняная юбка. Она представила, как выйдет из номера и в полумраке коридора улыбнется ему неудержимо и весело... Она даже накрасится. Выдвинула верхний ящик комода - кажется, туда кинула маленькую косметичку. Немного туши на ресницы, возможно, даже тени для век... Ее хватило только на то, чтобы провести по губам мокрым шариком блеска, туда-сюда, и зеркало, вместе с ее отражением, испуганно задрожало - так сильно она хлопнула ящиком, спеша закрыть. Чертовы французы, ну и нация, однако! Надо же было напихать в один номер столько презервативов - да их и за месяц не используешь! Особенно, если пользоваться так, как я.
   -Привет...
   -Привет.
   - Cod morning...
   - Morning.
   Они оба плохо спали этой ночью, и это было заметно. Синяки под глазами, бледность, сухой блеск зрачков - все это не укрылось от троицы бдительных английских старушек, которые занимались, кажется, лишь тем, что катались на лифте, вверх-вниз, причем норовили втиснуться туда не одни, а именно с кем-нибудь. Только они, бедняжки, поняли эти признаки по-своему, и, пока все они стояли в медлительной кабине старинного лифта, она не знала, как отвечать на их задорные, всепонимающие взгляды и ободряющие улыбки, которые говорили: "Да-да, и мы тоже были молодыми, мы тоже любили, мы тоже ездили в Париж с женихами и мы знаем, почему у вас такой усталый вид...". От старушек пахло счастьем - мылом, ландышами и сдобой, покоем, внуками и чистой совестью, правильно прожитой жизнью. От этого хотелось заплакать или кинуть в них чем-нибудь тяжелым - сразу во всех троих... Она сжала губы и кулаки. Хотела же веселиться - вот и веселись. И старушки не виноваты в том, что ты дура, что не можешь получить удовольствия даже тогда, когда оно подается тебе на блюдечке. Ведь не они же привезли тебя сюда, не они заставляют третий день испытывать чувства, совершенно для тебя нетипичные и некомфортные ... Настя нахмурилась, сдерживая слезы, готовая привычно сорвать обиду на том, кто был виноват. Но они уже вышли на улицу.
   На улице их оглушили воздух и ветер, звуки, машины и люди. Она повернулась и улыбнулась ему. И взяла его за руку. И заявила, что хочет купить всем подарки - всем, кто остался в Москве. И пусть он покажет ей, где тут покупают сувениры, что-нибудь необычное, какой-нибудь салончик, может - блошиный рынок, или Монпарнас или еще что-нибудь...
   Это был очень длинный день, слишком насыщенный мелкими событиями, по сравнению с двумя предыдущими - сонными и тягостными как патока. С утра и до обеда они успели многое - сначала позавтракали вкуснейшим сыром и розовой ветчиной, разглядывая карту Парижа и толкаясь над ней лбами, потом помчались на какую-то живописную окраину, где накупили кучу милого, забавного и абсолютно ненужного хлама, после чего случайно оказались в Латинском квартале. Где благополучно заблудились среди лицеев и колледжей.
   К четырем часам они, уставшие, смеющиеся и куда-то спешащие, возвратились в отель только для того, чтобы бросить в номер сумки, умыться и встретиться вновь...
   Это был длинный день, суматошный, странный, слишком веселый, слишком быстрый. И все это время она была блистательна. Очаровательна. Красива. И, что самое ужасное - нежна. И от этой нежности у него иногда менялось лицо. И теплели глаза под очками.
  
   Она делала вид, что смотрит на воду, мерцающую внизу апельсиновыми блестками, которые вот-вот обещали превратиться в малиновые. Она делала вид, что смотрит на воду, а на самом деле смотрела на его руки. Часто распухшие и отекшие, может статься, от алкоголя, почти уродливые и привлекательные одновременно, такие же, как он сам, они, казалось, были созданы для того, чтобы рыть когтями твердую землю или ломать хребты диким зверям, только не перебирать натянутые струны гитары, но... Пути Господни неисповедимы. Его руки обнимают теплые перила моста и одновременно тяжело опираются на них, и на загорелой коже ухоженных пальцев, хорошо знакомых с маникюром, трогательно белеет порошок сухой кожи у сгиба суставов.
   Потом она вспомнит, что именно здесь, на мосту, под теплым закатом разглядывая его руки, она призналась себе в истинной причине согласия поехать с ним. И хотя все другие причины не отменялись - естественное человеческое желание увидеть Париж, тщеславие молодой кокетки, острое любопытство, но главная была совсем в другом... Неосознанное и очень сильное желание его разгадать. Упростить его сложность. Увидеть в нем всего лишь очередной продукт саморекламы, а в его харизматичности - ловкий PR-ход и тщательно разработанную легенду. В общем, развенчать миф, разочароваться и забыть.
   Еще она призналась, почему хотела это сделать. Ей было это нужно для того, чтобы покойнее и тише жилось на свете ее тревожной душе, искренней и отзывчивой, алчущей поверить в то, что мир устроен так, как говорит подруга Лера, и почему-то не могущей этого сделать...
   У Леры все было просто.
   - Он женофоб? Естественно! Так часто бывает с чересчур романтичными юношами. Если на пике первой любви они вдруг обнаружат, что прекрасная нимфа, с которой хотелось разделить вечное чувство, просто проводит с ним время в ожидании удачного замужества...
   Первая любовь - она ведь как дефолт 98-го года! По масштабам разрушений, производимым в только начавших богатеть юных душах, а еще более по дальним отдаленным последствиям. Тут уж аналогия прямая - те, кто не выдержал удара, а таких большинство, остался влачить жалкое существование честных, но не очень способных, нанятых на зарплату работников. Другие, те, кто выжил, кого-то подмяв или задавив что-то в душе, превратились в гигантов, исполинов, монополистов любви, в общем - в эксплуататоров. Жестоких и расчетливых, знающих, что им надо и как этого достичь.
   - Стоит ли их за это упрекать?
   - Кого, нимф?
   - А, впрочем, хватит фрейдизма... Чужая душа - потемки, как говорят психологи.
   Лерка умела мгновенно находить объяснение всему на свете, что позволяло ей быть всегда умиротворенной и добродушно-лояльной.
   - Он бабник? Да брось... Творческие люди, особенно - творческие мужчины! Они славятся полигамностью и гиперсексуальностью, но они-то как раз никакие не кобели и отнюдь не бабники... Просто они всю жизнь ищут! Не находят, естественно, и снова ищут. И вряд ли найдут хотя бы близкое что-то к тому идеалу, который сами себе придумали. И чем талантливее человек, тем совершеннее, изощреннее и недостижимее его мечта... А все их женщины - случайные жертвы, не понимающие, что заранее обречены, потому лишь, что их избранник - творческая личность...
  
   У Лерки все было просто. Жаль, что у нее не так... Ну, а признав все это, оставалось признать лишь то, что ничего не вышло. Либо разгадка не далась ей в руки и была не по зубам, либо загадки не было как таковой.
   Ей стало смешно на саму себя - она была не чужда самоиронии, и, усмехнувшись этим мыслям, подняла голову, чтобы в первый раз взглянуть на него прямо и честно, как равный на равного. Нет, она и раньше смотрела на него прямо, могла и в глаза, и взгляд ее светлых глаз был ясен и прям, как у невинного ребенка. Ей ли этого не уметь, в конце концов, она ведь ЭТИМ работает... Но то был именно "взгляд", а теперь она на него смотрела. Разница была очевидна, и она резонно полагала, что он это оценит. Значимость такой перемены трудно было преувеличить. Еще бы! Она означала, как минимум, что война окончена и одна из сторон уже готовит пакт о перемирии...
   В конце концов, он бросил созерцать мансарды над Сеной, отвернулся от заката и встретил ее дружелюбный, изучающий, невольно уважительный взгляд. И не заметил его. По крайней мере, ничего не изменилось ни в выражении лица, ни в позе, ни в глазах под розовыми стеклами модных очков. Может, лишь на мгновенье дольше, чем обычно, длилась пауза, пока он не спросил привычно покорным тоном:
  
   -Ты слышала что-нибудь о кафе "Купол"? Там в свое время бухали Хемингуэй, Модильяни, Шагал... Пойдем туда?
  
   Она даже не сразу ответила - так была потрясена своим открытием и отсутствием его реакции. Помолчала, как-то смутившись, замялась, слегка даже приоткрыла рот... Ну, и выдала, конечно, первое, что пришло в голову:
  
   - Нет, не хочу.
  
   Он улыбнулся, так как ждал этого ответа. Улыбнулся по-своему - опустились уголки странных бледных губ, и по глазам пронеслось что-то темное, похожее на равнодушие. И он сказал спокойно, даже безмятежно:
  
   -Ну, тогда пошли ужинать в "Папашу Ренье"...
  
   Где-то на небе хмельное божество легкомысленно опрокинуло кувшин с амброзией, и теперь в воздухе была разлита такая выдержанная, крепкая нежность, что было очевидно - в этот час, в этом городе не целуются только химеры на Нотр-Дамме, да эти двое, неторопливо покидающие респектабельную часть города.
  
   ...Настенька вдруг заметила, что он уже не старается ее развлечь. Он как-то отвлекся от нее, что ли... Во всяком случае, уже не рассказывает колдовским, чарующе глубоким голосом какие-то байки, не делится возникшими мыслями, не показывает, стараясь завладеть ее вниманием, забавные сценки на улице. Он просто молчал. Просто ел. Просто смаковал вино большими длинными глотками. Краем глаза она видела, как поднимается и опускается на смуглой шее крупный кадык. Так же медленно, без аппетита, но и без отвращения, клал в рот куски картошки под майонезом, и, пока жевал, смотрел в открытые витрины кабачка терпеливо, снисходительно и равнодушно. Он видимо скучал. Только однажды вдруг улыбнулся, заметив сбоку барной стойки нелепую лохматую собаку. Пес лежал на кружевных лоскутках в низкой плетеной корзине и жадно принюхивался к пенной жидкости, которая с подозрительно знакомым шипением лилась в его фаянсовую миску...
  
   - Что они ему там наливают? Шампанское, что ли?! Точно... Ну, красавцы!!
   - М-да, "Гринписа" на них нет, - одобрительно согласилась Настя.
  
   А потом отвернулась и тоже стала есть. Четко осознавая, что это ее последний вечер в лучшем городе мира, она уже не так остро чувствовала разочарование и тоску от уходящего времени, скорее - нетерпение. То нетерпение, которое посещает нас перед отъездом, чемоданное настроение... Она уже представляла, как в прохладном номере упакует купленные сегодня подарки - четки, эбонитовый крестик, шар с Эйфелевой башней... Воображала, как будет все это дарить - родителям, бабушке, подругам. Она уже видела благодарные глаза мамы и успокоение на лице отца...
   И вдруг - такая непобедимая грусть, такое острое отчаяние, такая злость на себя и этот затянувшийся вечер... Что она здесь делает?! Зачем ей нужна эта картошка, такая перченая, что приходится все время ее запивать, это вино, от которого уже туман перед глазами, эти взгляды - доброжелательные и насмешливые, ими, не стесняясь, ласкают ее бармен, наряженный в матроса, и хозяйка - она старше его лет на 15, но у них такой откровенный флирт, что лучше бы уж они его скрывали. Зачем ей этот пьяный пудель, спотыкающийся о собственный хвост, и несносное чувство - то ли вины, то ли страха, то ли вражды, то ли нежности к этому равнодушно-угрюмому и уже не стремящемуся к ней чудовищу?
   Внезапная усталость схватила за плечи и так расслабила позвоночник, что держать его прямо стало больно - еще немного, и она плюнет на осанку и приличия, развалится за столом, наподобие его, вытянув ноги и откинувшись на жесткую спинку лавчонки. Это был не крик души - скорее стон. И чуть ли не первая, совсем искренняя мысль, высказанная за три дня. Глядя перед собой, обращаясь, видимо, к сумеркам, или к ангелу, или еще к кому-то, она тихо пожаловалась:
  
   - День бесконечный... Надоел как этот Париж, до чертиков просто... Быстрее бы все это кончилось, что ли...
  
   Убийственность фразы она осмыслила, не успев договорить. Не зная, краснеть или бледнеть, обмерла, снова уставившись на его руки - скрытая в них сила могла проломить добротную столешницу, но они продолжают спокойно катать мягкие хлебные шарики по красным клеткам скатерти... Она вскочила, подброшенная стыдом или инстинктом самосохранения, не очень сознавая, что делает. Просто не могла больше сидеть рядом с этим молчащим, медленно дышащим существом. И направилась к узкой дверце в углу.
   Грубая алюминиевая рама, умывальник, пол, освещение и весь интерьер туалета создают иллюзию, будто находишься в трюме военного корабля. Она прилежно смотрит в зеркало, не видя отражения - так оглушительно, в ритм сердцу, стучат в голове два слова, которые он произнес блеклым, как эхо, слишком ровным голосом:
  
   -Ты права.
  
   После этого стало совсем хреново. Почему? Ведь он просто согласился с ней, как соглашался всегда, потакая ее капризам и настроению. Что это значит? Что он отказался от борьбы? Или просто не собирался бороться? Может, она все это сама себе придумала? Он ведь ни разу ни о чем не попросил, ни в чем ее не упрекнул... Да этого и не требовалось. Она отлично справлялась с этим сама - ела себя поедом почти без передышки...
   Ясно одно - она не оправдала ничего. Ни его надежд, если они, конечно, были, ни своих ожиданий, ни щедрости и красоты Парижа... ничего! А может, надо было просто его трахнуть? Как выражается Лерка, стимульнуться? Наверняка, Лерка бы так и сделала. И была бы права.
   Но она так не умеет. Несмотря на то, что давно обитает рядом с клоакой шоу-бизнеса, являясь лицом молодежного телеканала со всеми вытекающими оттуда... вещами. И все же она явно не из тех удачливых самок, кто с удовольствием и чувством выполненного долга большую часть жизни динамят, раскручивают, разводят, трясут и перетряхивают разных там папиков, шмпиков, пупсиков, и других представителей денежной "элиты", которые, что и говорить, в большинстве своем более чем заслуживают такого обращения. Она так не может. Не хочет. Да и не за чем ей это - девочке из интеллигентной московской семьи, у которой с детства было все то, за что другим приходится долго и трудно бороться.
   И он не из тех, кого можно вот так легко, просто и безнаказанно динамить, раскручивать, разводить...
   Они видимо ошиблись друг в друге, и эта ошибка теперь дорого обходиться обоим.
   Она опустила голову, вернее, голова сама опустилась. Теперь было легче сфокусировать взгляд на воронке в глубине стальной раковины. Туда, закручиваясь в страшном водовороте, убегала вода и текли ее мысли. Маленький сеанс аутотренинга: успокойся... он взрослый человек... оба вы - взрослые люди... И ты ни в чем не виновата. Он хотел, чтобы ты поехала с ним. Он хотел этого - и он это получил. Если он ожидал чего-то другого - это его проблемы. Ты, разумеется, дура, что не смогла получить удовольствия, а еще больше дура, что, зная себя, согласилась - ведь могла же это предугадать! Ладно... Завтра все закончится... все вернется на свои места... завтра ты окажешься дома, в Москве, в знакомой обстановке...
   В дверях туалета она столкнулась с вежливой, убийственно элегантной дамой. Дама мило улыбнулась, вызвав очередной непроизвольный приступ зависти глубинным спокойствием, уверенностью во всем в этой жизни.
   Настя машинально извинилась:
   - Пардон... - надо же, уже начала говорить по-французски...
   Пропустила даму внутрь и... застыла на месте, продолжая удерживать скользкую дверную ручку, а точнее - держаться за нее, потому что все вдруг поехало. Стойка, бармен, столики с красными салфетками, тусклые шары светильников. Единственным неподвижным и четким пятном на этой карусели был серый свитер с темным треугольником выреза на шее, а над ним - лицо, наполовину скрытое волосами. Он снял очки и теперь держал их в повисшей руке как свинцовую гирю. Она, конечно, не подумала, что перед ней раненое животное - она никогда не видела раненых животных и уж точно не заглядывала им в глаза.. Скорее, это было похоже на смертельно одинокого зверя - такие глаза были у старого орангутанга в зоопарке, ей тогда было лет одиннадцать... Снизу вверх, как в замедленной съемке, и в то же время почти моментально отпечатался ей в сердце этот образ: упрямый удлиненный подбородок, скривившиеся губы, кожа тщетно борется с земным притяжением, крупный прямой нос и выше - глаза... Конечно. Это было еще раньше. И вот теперь... В надменную темноту чужого города устремился взгляд медленно умирающего в волшебном саду, несчастного влюбленного монстра из старого мультфильма про аленький цветочек!
   ... Эту сказку она никогда не любила. И даже в детстве уходила от телевизора. И почему-то плакала. Жалко было чудовище. Жалко до такой степени, что не могли утешить ни счастливый конец, ни мамины объятия. А вид румяного, блондинистого принца-Иванушки, вновь возрожденного, пышущего оптимизмом, почему-то вызывал твердое отторжение и почти непереносимое чувство фальши. "Этого не может быть... Это неправда..." - тихо всхлипывала она и безутешно рыдала. Для нее мультик заканчивался там, где чудовище тяжело поднимало голову с неухоженной клумбы, в последнем взгляде на Настеньку.
   Те несколько шагов она проделала как во сне, лишь ненадолго очнулась, когда налетела на выходящего негра и, не извинившись, двинулась дальше, со стиснутым в горле сердцем.
   Он ничего не видел. Ни как она вышла из туалета, ни как застыла в дверях, ни как шла через сумеречное пространство зала, и с удивлением воззрился на тонкие загорелые щиколотки в белых полукедах - они вдруг явились перед глазами в непривычной близости. Он скользнул снизу вверх размытым взглядом. Черно-белое. Белый прямоугольник - юбка, черный квадрат - футболка, и белый шар волос - все это промелькнуло перед ним как-то уж слишком быстро. Он удивился, но объяснение было очевидным - она стремительно опустилась, почти рухнула, опираясь руками о его колени, чтобы не потерять равновесие Их лица оказались на одном уровне и встретились взгляды, его - ошеломленный, почти испуганный, и ее - смятенный и все еще плывущий, как при нокауте...
   ... Вряд ли кто-то из них помнил, как это произошло. Как теплыми пальцами она перехватила его руку - он, было, поднял ее, чтобы надеть очки. Как порывисто дотронулась до шеи, не решаясь обхватить, и боясь, что он встанет и уйдет. Как ее дыхание на несколько бесподобно нежных мгновений замерло у него на скуле. Как потом она тихо и крепко поцеловала его в губы. Он дернулся, застыл, и поцелуй переливался из уст в уста, пока не вытек из ее глаз кислотными, разъедающими кожу слезами...
   В тот вечер прохожие на улице Пигаль в течение нескольких минут могли наблюдать в ресторанчике, славящемся своей эксцентричностью, сценку, вполне достойную этого места. Пронзительная скульптура Родена на гротескном полотне Пикассо. Некоторые эстеты замедляли шаг, очарованные такой картиной...
   Стройная девушка стоит на коленях перед склонившимся к ней длинноволосым мужчиной, а рядом, шатаясь и лениво помахивая облезлым хвостом, старый пьяный пудель флегматично лакает вино из малиновой лужи, и периодически трясет головой, пытаясь стряхнуть терпкие капли, стекающие из опрокинутого бокала ему на лохматый лоб...
   Он очнулся - тогда в первый раз руку обожгли ее слезы. Он спохватился, вскочил, рывком поднял ее, невидящим взором косясь на стойку с притихшими завсегдатаями. Спрятал ее лицо у себя на груди, свободной рукой положил деньги на столик и вышел, почти унося ее с собой.
   Он очень крепко держал ее за руку и молча шел решительным, сосредоточенным шагом, почти бежал, так, что она едва успевала за ним, и это было к лучшему... На улицах темнело и светлело одновременно - небо гасло и зажигались витрины, а подсветка музеев была много ярче мягкого весеннего солнца. Но на мосту клубились теплые синие сумерки. Он вдруг остановился, прислонив ее к перилам. Она была готова ко всему - к вопросам, упрекам, насмешкам, к поцелую... только не к этому короткому сканирующему взгляду. Не к этой войне состояний. Тогда она впервые реально увидела, как стремятся уничтожить друг друга сомнение и надежда. Вспышки разрывов были до того яркими, что глаза пришлось закрыть.
   ... Они снова стояли друг напротив друга, прижавшись к стенам под перекрестными взглядами старых английских леди. И она перестала разглядывать цветастый коврик на полу лифта лишь в тот момент, когда цветы закружились перед ней в замедленном тошнотворном хороводе. Она подняла голову и натолкнулась на тот же взгляд - бессилие и отчаянное упрямство, немой укор ее безупречности. Кровь рванула в голову, затопила лицо, и тут же отхлынула от щек - вся собралась в губах, мягким покалыванием сообщая им гудящее чувство переполненности. Когда она прикусила губу, он невольно вздрогнул, испугавшись, что кровь брызнет из лопнувшей кожи и запачкает аккуратные воротнички старушек.
  
   ... В Москве им удалось встретиться только на третий день - он был занят подготовкой к летним гастролям, да и на нее дела навалились со свойственной делам бесцеремонностью. И хорошо - слишком сильные эмоции, слишком глобальные мысли, слишком острое наслаждение принесла ей эта поездка. О ее состоянии говорило хотя бы то, что в день приезда она проспала 16 часов, не просыпаясь, в одной позе, как ребенок, "засыпающий" стресс. Мама несколько раз встревожено заглядывала в комнату. Потом проснулась, поела супу и проспала еще 8 часов - как раз до следующего утра...
   А потом были полгода сокрушительных по силе эмоций, новизне открытий, , суммам потраченных денег встреч... Они вонзались друг в друга взглядами, и их трясло от этих взглядов. Он вез ее в пустынный офис, в свое логово - уединенный загородный дом, приводил на закрытые тусовки и в баснословно дорогие рестораны. Он показывал ей подмосковный рассвет, нес на руках через горный ручей, он гладил ее по голове распухшими пальцами и благодарно внимал признаниям, что порой слетали с ее губ. О них стали писать, они ничего не опровергали и ничего не подтверждали, счастливо и снисходительно улыбаясь трясущимся от азарта газетчикам и друг другу...
   Он был страстен. Даже пылок. Бесконечно добр и неизменно внимателен к ней в минуты близости, и потом... Он умел восхищаться линией плеч, прядкой волос и блестящими коленками. Есть такие мужчины. Он был честен с ней. Предельно честен - с ней, и с самим собой... и с другими. Он никогда не обещал того, чего не мог выполнить. Он был понимающим, заинтересованным, нежным. Уважал ее работу и оберегал ее интересы. Как мог, помогал и давал советы. Прикрывал, спасал и жалел. Его не в чем было упрекнуть. Есть такие нежные убийцы.
   Она ходила на его концерты. На сцене он превращался в заклинателя змей -гипнотизировал толпу густым, как сперма, голосом, и она, потрясенная, видела, что сотни красивых головок, умело накрашенных и причесанных, сотни отменных молодых кобр плавно покачиваются в такт, в сладком трансе не отрывая влюбленных глаз от своего факира.
   ... Эти женщины - ее привлекательные ровесницы, и совсем юные нескладные девочки, замечали в нем то, чего она не видела, когда-то в упор не желала видеть, отвлеченная сиюминутными мелочами. Как опытный парикмахер с первого взгляда определяет, что за клиент перед ним, от состояния кошелька до типа волос, не успеет тот еще и шляпу снять, так некоторые женщины могут мгновенно оценить мужчину. Что они видели в нем? Порывистость и ленивую силу, тоску по нежности и задавленную, устремленную на себя агрессию? Или подлинную доброту - не ту, что радует, умиляя сладкой благостью, а ту, что принуждает страдать от собственного бессилия? Или изощренную восприимчивость сомневающегося и искреннего поэта... Наверное, все это вместе. Все те качества, редкостное сочетание которых возводит его обладателя в ранг исключительных мужчин. Мужчин, даже случайная и мимолетная близость с которыми на веки вечные превращает занятия любовью с кем-либо еще в череду скучных, бессмысленных телодвижений.
   Иногда ей открывался краешек его другого - пьяного, грубого, раздражительного, резкого, несправедливого.
  
   -Вот именно этого я и боюсь, когда не хочу пускать тебя совсем в свою жизнь...
   - Именно от этого хочу избавить, когда на беру с собой, или не предлагаю жить вместе - говорил он , ласково гладя ее по щеке.
  
   А она начинала понимать, что готова, пожалуй, терпеть это безобразие и даже, может быть, большее, лишь бы иметь надежду, возможность или право убирать морщинки с его лба одним тихим прикосновением любви.
  
   Еще рюмка - еще воспоминание...
   Она никогда не забудет тот день, прощание перед теми гастролями, его глаза, тоску и страх в его голосе.
  
   - Я не хочу тебя оставлять...
  
   Но не это оказалось самым страшным, хуже было потом... Месяц они не виделись и вот - его уже не узнать! В больнице, после пьянок и депрессии - вот тут он раскрылся во всей красе, был действительно сам на себя не похож! "Как раз очень даже похож..." - шептали некоторые. А она, чудом перенесшая разлуку, только теперь осознала, что означают слова "он плохо выглядит" - оплывший, реально уродливый, с воспаленными глазами и тусклым взглядом.
   Если бы ей было хотя бы 30. Как тем потрясающим французским женщинам. Их души притерпелись к любви, как руки домохозяек, поначалу трепетные и неловкие, постепенно привыкают к нестерпимым температурам кухни так, что скоро оказываются в состоянии переставлять кастрюли с кипящим супом с одной конфорки на другую, не прибегая даже к помощи полотенец.
   Но ей было только 24. И она еще не знала других слов, способных успокоить его сердце, унять его дрожь и опустошить его одиночество...
  
   -Я люблю тебя... Я всегда буду тебя любить, я всегда буду с тобой...
  
   Его взгляд был долгим и странным. Сквозь изумленное, уважительное восхищение сочились благоговейный ужас и беспредельная, всепобеждающая жалость. Так смотрят на свое отражение в зеркале молодые, красивые, сильные и счастливые люди, внезапно узнавшие, что у них нашли рак в последней стадии...
   Есть такие принцы, которые больше всего на свете не желают быть расколдованными.
   Есть такие чудовища, которым не нужна Настенька, чтобы вернуть их к жизни. Они с терпеливо ищут злую колдунью. Не ту, которая возродит из пепла, а ту, кто сумеет добить.
   Как точно детская интуиция подсказала ей то, чего не было в сказке! Да мыслим ли счастливый конец после такого разочарования? Какой хеппи-энд?!! Смешно, право... Если кто-то один раз уже умер, то это ведь навсегда.
   Потом, на новогодней вечеринке, он появился, крепко обнимая эффектную рыжеволосую русалку. Или двух? Он был пьян, разудал, даже разнуздан...
  
   -Женщины - ужасные создания... Без них никуда, но и сними невозможно...- радовал он налетевших репортеров праздничными откровениями.
   - Наверное, скоро женюсь - чтобы избавиться от поклонниц.
   -И кто же будет твоя половина - красавица и умница?
   -Ни в коем случае - страшная идиотка. Все ж продажные твари, а красавицы и умницы - тем более!
  
   Хорошо, что коньяк обжигает горло - можно, не стесняясь, вытирать слезы... Лерка, как всегда, оказалась права:
  
   - Если влюбишься в такого, потом будешь реветь всю оставшуюся жизнь.
  
   Она и сама знала это. Только боялась поверить.
   Тогда, в затемненном номере, пропитанном свежестью балкона и запахом его духов - она разом постигла всю эту "темную тайну". Загадку, которую он так старательно создавал и оберегал, и которую, казалось, ей уже никогда не решить...
   Это случилось мгновенно, когда он, едва прикрыв дверь, оказался стоящим вплотную к ней, когда прижал ее к себе, а точнее сам прижался - жадно, плотно, больно воткнувшись коленками в ее коленки, и так неудержимо уронил тяжелую голову в плавную ямку между ее плечом и шеей. Когда лицо ей пощекотали слишком мягкие для мужчины волосы - она поняла! Все эти парадоксы и противоречия! Как же все это просто...
   Этот талантливый, успешный, привлекательный и отталкивающий, циничный и нежный мужчина - он просто по сумасшедшему молод! Так по сумасшедшему, безрассудно и исступленно молод, что, она поняла, ей в свои 24 никогда не угнаться за его молодостью. Просто мальчишка - нежный и резкий, злой и страдающий. Мужчины редко бывают такими молодыми. Женщины - никогда.
   Как там его обозвали - "человек-образ"? Образ настолько органичный и гармоничный, что, естественно, в какой-то момент он и сам не заметил, как человек перестал создавать образ и образ начал создавать человека? Да нет, конечно же заметил. Не мог не заметить - он для этого достаточно умен.
   Необязательно умирать в 33 или 37, чтобы навсегда оставаться молодым. Можно делать это разными способами. Некоторые, например, вновь находят молодость, любуясь на божественные гримасы своих детей, а некоторые... Просто никогда ее не теряют.
   Смело меняют жизнь на мечту. Счастье, если при этом они умны, добры и талантливы.
  
   - Ты говоришь, чтобы понравиться тебе, девушка должна быть самодостаточной и независимой? И еще тебе не нравится в женщинах продажность.
   - Точно.
   - Да, но ведь тогда выбор-то у тебя невелик!
   - ???!
   - Ну, подумай, ведь мы живем в мужском мире, и если женщина в нем независима и самостоятельна, значит, когда-то она, скорее всего, была таки продажной. А если не продажна, то быть ей в зависимости до конца дней своих... Что ты на это скажешь?
   - Знаешь, это какое-то говно и я, пожалуй, ничего на это говорить не буду. А впрочем... Хорошо, что я не женщина.
  
   Она невольно засмеялась - тихо и счастливо, закрыв ладонями мокрое лицо.
   Он выбрал молодость и мечту? Наверняка, у него есть на то свои причины.
   Настя потушила последнюю сигарету. Пепельница полна окурков, интересно, куда смотрит этот м-м-м... мальчик?
   - Счет, пожалуйста...
   Всем приходится делать выбор. Правда, выбирать всегда легче, когда знаешь только одну сторону медали, и она тебе нравится...
   Что ж, мечта у нее уже была. И, вроде бы, она смогла это пережить. Впереди пустяки - всего лишь жизнь.
   Молоденький официант с готовностью щенка оказался рядом - так его подбросило невольное робкое восхищение. Она была роскошна. Прекрасна и молода, как неосознанная тоска по мечте в его снах.
   Телефон, послушно тренькая, набирает знакомый номер.
   За окнами стало совсем темно, веселые огни горят нагло и пронзительно - теперь не видно ни грязи на улицах, ни отчаяния на лицах...
  
   -Алло, это ты, принцесса?
  
   Когда ответил, злобно зашипев, мобильник, она все же подняла глаза, убийственно грациозным движением убрала от лица густую шелковую прядь.
   Парень с поспешным любопытством обернулся в ее сторону, да так и застыл с пустым графинчиком в одной руке и пепельницей в другой.
   Ее голос проникновенно и нежно струится в матовый корпус телефона:
  
   -Да, милый... Я тоже тебя люблю...
  
   Потом он все же отправился по своим делам - как-никак вечер, клиенты, чаевые... Однако, всю смену был молчалив, периодически застревая мыслью на столике в дальней нише, том, где провела вечер красивая незнакомка. Довольно, впрочем, странная особа. Ее взгляд кого-то неуловимо ему напомнил.
   Он не понял кого, и в задумчивости стал протирать столик. Это поколение почти не видело старых мультиков и не читало старых сказок.
  
   - Дорогой, когда у нас будет дочка, пусть лучше смотрит "Том и Джерри", ладно?
   - Что? Что?! - встревоженный голос хочет, и не может вырваться из пластиковой коробочки.
  
   Она нажала сброс. Пора собираться. Завтра в это время у них самолет на Лондон.
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"