Аннотация: Самый первый мой рассказ, который я написала по-настоящему
Любовь
рассказ-сказка
...Любовь никогда не перестает.
1 Коринф 13:8
Да, это было необычно, странно, ни на что не похоже, даже глупо и смешно.
Он увидел ее, идущей по обычной дороге, убитой, растоптанной, такой несчастной, что у него от тоски сжалось сердце. Отсутствующий взгляд смотрел вперед, как в пустоту.
Он шел ей навстречу, смотря прямо в глаза, но казалось, что она его не видела, смотря прямо на него, она его не замечала. Так они и разошлись в противоположные стороны, ни разу не оглянувшись друг на друга.
Но он не мог ее забыть, как ни пытался. Прошла неделя, две, месяц, а он все говорил себе: "Да, кто она тебе? Никто. Прохожий. Девчонка. Она тебя даже не заметила. Девчонка. Тебе тридцать три, ей лет шестнадцать. Чем так задела? Почему схожу с ума? Мы с ней можем и не встретиться больше. Забудь... Но глаза... Не детские, даже не взрослые, а уже старческие, смертельные. Нет, нет, кажется. Она ведь подросток, еще лишь подросток. Но глаза как у меня, да, да. Но забудь, забудь, забудь..." Убеждая себя забыть, он старался не замечать бьющиеся в его усталом мозгу слова: "Она ведь я, она ведь я..."
Она же в это время жила так же, как жила вот уже два с лишним года. Она была несчастна, ее все достало: потери, перемены, одиночество, неуважение, непонимание, ожидание. У нее было столько проблем, сколько не бывает у многих людей постарше. Каждый день она плакала, слезы текли по ее щекам тяжелыми каплями, глухо падая на подушку. Я не буду говорить о ее потерях, боли, страхе, ей бы это было неприятно и тяжело.
Так бы они жили, постепенно сходя с ума, если бы однажды он не увидел те глаза, сначала подумав, что видит свои собственные. Нет, они не были его отражением, по-крайней мере, в прямом смысле, это были ее глаза, голубые и пронзительные. Они встретились на той же дороге, они оба шли все в своих мыслях, опустив головы, совершенно не смотрев на дорогу, почувствовав толчок, они оторвали взгляды от асфальта посмотреть, кто их толкнул, и тут их взгляды встретились. Взгляды задержались всего на секунду. После этого она отвернулась, собралась уходить. Но он вспомнил ее, эти глаза застряли в его сердце, и как-то машинально, он окликнул ее: "Постой". Она остановилась на какие-то доли секунды, потом пошла неуверенно вперед. Он еще раз крикнул: "Постой". Тогда она медленно повернулась, неуверенно спросив: "Да?", он стоял молча, смотрел на нее и не знал, что сказать.
Она стояла в недоумении, не зная как себя вести, что делать:
- Вам что-то нужно?
- Да, то есть нет... Не знаю, - он метался в поисках ответа, понимая свое глупое положение, не мог же он сказать: "Однажды увидев, не могу забыть". - Не можешь ли ты отвести меня в ближайший видеопрокат? Я не местный.
- Конечно.
Она повернулась, пошла дорогой к прокату, он пошел за ней. По дороге она думала: "Зачем я веду его туда, когда могу просто показать, где это, ведь тут совсем недалеко. Хотя мне все равно туда же..."
Через две минуты они уже поднимались по лестнице на третий этаж, где и находился видео-аудиопрокат. Она подошла к прилавку, спросила, есть ли что-нибудь новое у группы "N", ей ответили, что нет, тогда она собралась уходить. "Странно, эту группу слушают немногие, я один из них", - подумал он и направился ей вслед. Она чувствовала, что он идет за ней, но не оборачивалась, она все думала: "Кто он такой? Я его где-то видела? Почему он идет за мной? Надеюсь, он не маньяк... Нет, не маньяк". Но тут он не выдержал, он не знал, как ее остановить, и поэтому сказал правду:
- Постой. Я наврал. Я ненавижу врать. И вовсе я не местный, а живу тут рядом. Просто я тебя видел уже. Только один вопрос. Ты умираешь?
Она молча стояла, понимая всю глупость положения. Незнакомый человек, который к тому же старше ее почти в два раза, задает ей такой личный вопрос.
- Кто вы? - спросила она его, вглядываясь в его глаза, будто бы ища в них ответ. У него был помятый, убитый вид. "Какие глаза, взгляд. Мурашки по коже", - подумала она.
- Человек, - так просто ответил он. И она увидела в нем себя: "Я так всегда отвечаю". Она молчала, он же продолжал:
- Я, конечно, понимаю, что это странно. Незнакомый человек пристает к тебе на улице и начинает задавать вопросы. Просто, у тебя не было такого, что ты видишь человека незнакомого, а он тебе кажется очень близким? Да, это глупо, но... не уходи.
Сказав эту речь, он застыл со знаком вопроса на лице. Ей он понравился, у него был такой взгляд, убитый и печальный, с одной стороны, а с другой - он поразил ее своей нелепостью.
- А вы думаете, я сейчас сорвусь и побегу? Нет. Вы ненормальны, и это радует. Вы из какой галактики?
- Не знаю. Но точно не от сего мира.
- Понимаю. Я тоже.
Она улыбнулась, он тоже. Но эти улыбки были какими-то печальными, больными. Вот и встретились два истерзанных, больных человека.
Все это время они стояли на лестничной клетке, и только теперь вышли на улицу. Они шли по разным сторонам дороги и разговаривали:
- В чем смысл жизни? - начал он.
- Не только в чем, а еще в ком. У всех он разный.
- Твой?
- Слишком сложно. Не скажу сейчас.
- Сколько лет тебе?
- Восемнадцать, - ответила она. - Вам?
- Тридцать три.
- Интересный возраст.
- Знаю. Учишься?
- Да.
- Где?
- В университете.
- На кого?
- На филолога. Работаете?
- Нет, - ответил он.
- На что живете?
- Даю концерты. Если их можно так назвать. У меня есть три лучших друга детства. У нас есть группа. Мы особенно неизвестны. На жизнь хватает.
- Я хотела создать группу из друзей. Но как-то группой это назвать нельзя. Концертов не даем, играем только в университетах, школах друг друга, на даче, деревне.
- Сколько вас?
- Двенадцать. Это число тоже особое. Я не так давно стала об этом думать. Было двенадцать колен Израилевых, двенадцать апостолов. Может это как-то самонадеянно, но может мы тоже что-то в этой жизни значим? Конечно, не такое великое значение, но хоть что-нибудь?
- Не сомневайся, - сказал он и улыбнулся ей, смотря в глаза, так таинственно, что что-то внутри ее всколыхнулось, екнуло, и она невольно улыбнулась в ответ.
Так и разговаривали они на разные темы от сложных до простых, от смысла жизни до даты рождения. За этот разговор они поняли, что похожи друг на друга, их мнения совпадали, по-крайней мере, в тех темах, о которых они успели поговорить. Так они и дошли до ее дома. Она повернулась к нему и сказала:
- Мой дом. Пока.
Он ей ничего не ответил, лишь грустно улыбнулся в ответ и махнул рукой. Она пошла в дом, а он все стоял, ждал, пока она скроется из виду.
"Это он, - подумала она, уже оказавшись у себя дома. - Он. Я даже имени его не знаю. Хотя, зачем оно мне?"
"Она, - думал он, возвращаясь домой, - я даже имени не спросил. Хотя, зачем?"
Они думали друг о друге, думали о том, как им легко и интересно было разговаривать. Она была нелюдимой, необщительной, ей трудно было сходиться с новыми людьми, только с близкими, знакомыми с детства, да и то не со всеми, и редкими людьми она могла свободно общаться. Большинство считали ее изгоем, и они были правы. Ей не нужно было общение тех, кто ей не интересен. Многие к ней подходили и спрашивали: "Ты когда-нибудь говоришь? Ты когда-нибудь улыбаешься? Почему ты ничего о себе не рассказываешь?" Она не любила откровенничать, тем более говорить о своих проблемах. Примерно четверть ее проблем она могла рассказать, да и то только одному, двум из ее друзей. И все. Самое большее, что мог знать о ней человек - это было не много от всей ее жизни. И она иногда мечтала о том, чтобы кроме Бога появился человек, который знал бы о ней все. С ним было примерно также. Его тоже считали отшельником, и он тоже не любил говорить о проблемах.
Она думала, что не встретит его больше: "Да, мне он понравился. Задел меня, увидел то, чего не замечали многие близкие мне люди: родители, друзья, не все, конечно, или не хотели замечать. Если я его больше не увижу, я отвыкну. Сначала буду думать о нем, потом перестану, все-таки он мне никто или нет?"
Она ошибалась.
На следующий день, утром, она собралась в университет. Выйдя из дома, она увидела его, сидящего на лавке напротив, он смотрел себе под ноги, подперев руками голову. Она стояла и смотрела на него, он оторвал свой взгляд от земли, увидел ее, слегка улыбнулся:
- Привет, можно с тобой?
- Можно. Я в университет.
Они пошли к остановке, боковым зрением разглядывая друг друга. Она в объективном смысле (для большинства, но не для него) была совсем некрасивой. При первом взгляде на нее можно было сказать, что она заморыш, одета как бомж, куртка, мягко говоря, чистотой не отличалась, волосы были чистыми, блестели, но прически никакой не было, так, обычный хвост. Он тоже не был одет в дорогостоящий костюм, и галстука на нем не было, и красивым внешне его тоже нельзя было назвать. Нормальные волосы, странные глаза, он был выше ее, не намного. Они шли молча и заговорили только тогда, когда сели в автобус:
- Вам туда же, куда и мне? - спросила она.
- Да. То есть мне сегодня никуда не надо.
- Вы... - начала она, но не успела договорить.
- Ты, - сказал он.
- Ты какую музыку пишешь? - задала она глупый вопрос, зачем сама не знала, ей самой не нравились такие вопросы.
- Не знаю. В них есть моя душа, мой смысл.
- Этого достаточно. У меня все аналогично.
- А слушаешь что? - спросил он.
- Ну, в музыке и песнях должна быть душа, смысл. Стиль неважен. Но для меня так называемая попса - это не стиль, а все песни и музыка без души, коммерческие. Впрочем, музыка без души, на мой взгляд, не есть музыка.
- Да. Идеальный вариант, когда музыка, песни пишутся самими исполнителями, не специально, а спонтанно, слова сами приходят. Еще можно петь песни, отдельно от основного творчества, которые уже были написаны кем-то и исполнены, которые имеют смысл и для них и для нас, которые мы ощущаем. Я как-то грубо выразился.
- Но правда. Именно это я доказываю всем, но большинство не в состоянии это понять, - говорила она и понимала, что он говорит то, что думает она. Его мысли совпадали с ее и наоборот.
Рядом с ними, точнее позади нее, сидели мужчина и женщина, по-видимому, супружеская пара, громко обсуждали какой же шашлык лучше из говядины или свинины.
- Фу, - сказала она с нескрываемым отвращением.
- Ты вегетарианец, - сказал он утвердительно, и на лице его появилась уверенность в этом, уважение и даже радость.
- Так заметно?
- Ну, я тоже не люблю, когда рядом говорят о шашлыках и подобной мертвечине.
- Это что значит, что ты тоже вегетарианец? - спросила она, не скрывая свое удивление.
- Да.
- Удивительно. Впервые вижу в реальной жизни еще одного вегетарианца, кроме меня.
- А проблемы были, с родителями, например?
- Да.
- У меня тоже.
- Но есть друзья.
- Действительно. Они уважают, не осуждают. Ты стал вегетарианцем в целях улучшить здоровье? - задала она вопрос на засыпку.
- Нет. Мне плевать на свое здоровье. Просто все имеют право на жизнь.
- Аналогично. И на смерть, но не нам лишать кого-либо жизни, - она смотрела на него, будто бы ища подвох, но никакого подвоха не было, была правда. - Ты еще скажи, что комаров не убиваешь.
- Да.
- Удивительно. Странно. Я тоже. Я даже любую букашку, заползшую в дом, на улицу выпускаю. Все смеются надо мной, думают, что я чокнутая.
- Вот-вот и я о том же.
Они смотрели друг на друга с уважением, удивлением. Им казалось, что они знают друг друга всю жизнь.
Где-то позади послышались ругательства, мат, кто-то пьяный ругался с контролером.
- Начинается, - сказал он, - сразу две антипатии.
- Я уже привыкла. Хотя все-таки нет. Это, конечно, страшно привыкать к сквернословию, грубости, пьянству, нельзя.
- Не могу сказать, что привык. Все равно противно.
- Это значит, что ты не ругаешься матом, не пьешь?
- Угу, а) Он сказал не сквернословить, б) мне самому не приятно это.
- Ты вообще не пьешь?
- Да. Никогда. Ни праздники, ничего остального.
- Как я, - сказала она, - я ненавижу, когда пьют просто так, чтобы казаться взрослыми, в смысле, когда подростки пьют. Я не осуждаю тех (собственно, я никого не должна осуждать), кто пьет от боли, потеряв. Иногда так хочется напиться, но это слабость.
- Я всегда думал, что если со мной будет человек, который потерял. Я сразу после этой... новости поставлю ему бутылку водки, хлеб и огурцы. Пусть день он забудется, хотя бы ненадолго. Да, боль не уйдет, но с водкой он будет видеть все расплывчато и неясно, - он продолжал ее мысли, и она чувствовала, что прирастает к этому человеку. Что-то тянуло их друг к другу, но что? Любовь.
- Я хотела напиться в тот и все последующие дни, но мне никто не дал. Я и не выпила бы наверно, не знаю почему, но я не должна притуплять это водкой, нет, я не хочу чувствовать боль, но она исчезнет, когда все вернется.
- Я своим друзьям говорю, что если они напьются, я домой их не потащу. Большинство пьют для веселья. Но если кому-то будет плохо, я сам ему поставлю бутылку, отвезу домой, уложу и буду ждать, пока проснется, чтобы облегчить головную боль.
- Удивительно, но я тоже самое говорю своим друзьям и тоже так считаю, - она посмотрела сквозь стекло на улицу, - прости, мне пора.
Он вышел вместе с ней, она пошла в университет, он смотрел ей вслед, потом поехал обратно.
Целый день казался вечностью для обоих.
После учебы она собралась ехать домой. Она вышла на улицу и всмотрелась в темноту, предвкушая увидеть его, но не увидела. Расстроилась, села на ступеньку лестницы, что-то ощущая. Вечер был теплым, шел октябрь на удивление ясный, сухой, короче говоря, бабье лето. Она подняла глаза, посмотрела вперед и увидела, как тень отделилась от общей темноты. "Он", - промелькнула мысль в ее голове. Он пришел гораздо раньше окончания ее учебы, стоял в темноте, ждал, смотрел, что она будет делать.
Он подошел ближе, остановился у первой ступеньки, она встала. Она стояла там на последней ступени, смотрела на него, он на нее. Они молчали, им не нужно было слов. Из здания выходили люди, кто-то из ее однокурсников спросил удивленно: "Ты чего?", но она не отвечала, молчала и не отрывала свои глаза от его глаз.
Студенты разошлись кто куда, площадка перед университетом опустела. Они вышли из этого своего состояния, он спросил:
- Пешком?
- Угу, - кивнула она ему головой.
- Что есть любовь? - спросил он, когда они шли по дороге.
- Как говорится в Библии, Любовь есть Бог, или Бог есть Любовь. И каждый кто любит хранит в себе частичку от Него.
- "...Любовь никогда не перестает".
- Ты тоже читал.
- О, да.
- В поисках ответов.
- Да.
- Нашел?
- Что-то да, а что-то нет.
Они говорили о любви. И рядом с их болью, страхом, любовью и другими чувствами поселилось еще одно ощущение. Не знаю почему, но им хотелось кружиться, да, да, кружиться, расставить руки так, будто бы они хотели обнять весь мир и кружиться, кружиться, кружиться.
- В этих песнях коммерческих, попсовых говорится вовсе не о любви. Это пошло. Ненавижу пошлость. В этих песнях поется о страсти, о влюбленности, о сексуальном влечении, но только не о любви, - говорила она, а он продолжал:
- Они даже не знают кому поют, так в пустоту, в никуда. Надо петь кому-то одному, человеку, или всем, но кого действительно любишь, или образу, идеалу, которого уже любишь и ждешь, а не мимолетному увлечению.
- Или, например, у меня есть песня, в ней я говорю людям, что любовь есть не только между мужчиной и женщиной, а еще между родителями и детьми, братьями и сестрами, друзьями, вообще между людьми и между животными наверно тоже. Любовь нельзя запихивать в какие-то рамки.
- Зачем ссориться, ругаться? Ради красивого примирения? Чушь. Истинная любовь обходится без этих глупостей.
Они говорили с упоением, взахлеб. Не знаю, знакомо ли вам то чувство, когда после долгого молчания или разговоров ни о чем появляется человек, чьи интересы с твоими во многом совпадают, разговоры с которым захватывают.
- А еще меня бесит, когда какая-нибудь тетка говорит: "Я перевоспитала своего мужа". Чушь. Во-первых - это неправда, во-вторых - зачем? Зачем кого-то воспитывать? На кого-то давить, ущемлять, менять. Почему бы просто ни любить? - продолжала она, и он тут же подхватывал:
- Ага. А еще, зачем прихорашиваться, надевать красивую одежду, выливать на себя тонны духов и всякой другой мерзости. Ведь, если человек тебя любит, он любит тебя просто, сам не зная почему, не из-за внешности. Пусть ты будешь самым последним заморышем на земле, ему будет наплевать, если он любит.
- Угу. А еще, зачем выходить замуж, жениться? Ради штампа в паспорте? Ведь браки заключаются на небесах. Зачем нужна эта бумажка? В подтверждение любви? Но настоящая любовь в подтверждениях не нуждается, тем более в таких. Нет, конечно, можно жениться, но это не должно быть целью, навязчивой идеей. Я не выйду замуж. Само слово "брак" какое-то специфическое.
- Я еще не люблю, когда называют друг друга уменьшительно-ласкательными именами животных или что-то в этом роде. Теперь это кажется пошлым. Да, нежные слова - это неплохо, но можно обойтись и без этого, но если эти слова от души, от сердца искренне и трогательно и совсем не пошло, то я - за, - говорил он.
- Да, да, еще меня достает слово "детка". Фу, меня аж передергивает от этих слов, когда они приобретают пошлый смысл. У меня был учитель в школе, который говорил, что семья не сможет существовать без нормальных половых отношений, но семья - это ведь тоже любовь. Но я не верю, что любовь может быть такой низкой. Я верю, что истинной любви не надо ни этих самых половых отношений, ни поцелуев, ни даже простых прикосновений. Любовь может быть на огромных расстояниях. Нет, я не говорю, что давайте этого не делать, но и без этого ведь тоже можно? Любовь должна быть непорочной, чистой, бесконечной, незапятнанной, ослепительной...
- Права, права, во всем этом права, - говорил он.
- Вот посмотришь на отношения между разными полами, и так все нудно, банально, одинаково. И встречаться ни с кем не хочется. Уж если будут серьезные отношения, то пусть будут неземными, необыкновенными, чистыми, лишенными всякой пошлости, экстремальными и вообще, трудно описать, какими. Так, чтобы понимать друг друга без слов, растворяться друг в друге. Никаких банальных ресторанов и несчастных срезанных цветов. Понимаешь? - спросила она его.
- Мне ли не понимать, - ответил он, ведь думал о том же самом.
- Но я бы никогда не поменяла семью, друзей на эту любовь, - сказала она с грустью и жестокостью к себе самой. - Не знаю, как объяснить, но даже, если люблю одинаково сильно, никогда не уйду от тех, кто был со мной с детства. И если человек любит, он никогда не будет ставить перед выбором, и вообще никаких проблем и ссор в этой любви не будет и просто быть не может.
- Именно.
- Ну, надо бы сесть в автобус, а то мы до моей остановки только к часу ночи придем, - сказала она.
Они подождали автобус, сели напротив друг друга, заплатили за проезд.
- Ты живешь один? - спросила она.
- К сожалению.
- Поясни.
- Я живу там, где жил всегда и никогда бы не покинул свой дом. Но мои родители считают по-другому, они хотели переехать и забрать меня. Я тогда еще был молод, мне было восемнадцать, но они считали, что я не имею права решать, где мне жить. Я очень долго тратил свои нервы и отбивал дом от их рук. У меня получилось, слава Богу. Они купили квартиру, переехали туда, а я остался... дома.
- Как я тебя понимаю, у меня была та же проблема. Я всю свою жизнь говорила им, что это мой дом, в нем жила с пеленок, в нем и умру. Я помню каждое мгновение, проведенное в нем. Было счастье, было горе. Все. Но они считали меня своей собственностью, тратили мои нервы, убивали, сами того не понимая. Но я смогла, я отстояла свой дом. Они купили однокомнатную квартиру сестре, а сами остались вместе со мной.
- Я терпеть не могу людей, которые предают свой дом, конечно, для некоторых людей это ощущение есть несколько иное, широкое, я думаю и у нас, и есть люди, которые "мой адрес не дом и не улица", у меня это тоже так, это большее, но есть люди, которые уезжают из домов своего детства, ну у них как бы нет тяги, и не они виноваты, а есть те, что просто не умеют остро чувствовать, - сказал он.
- Я тоже. А какой твой любимый, лучший период в жизни? Детство? - спросила она.
- Да, - ответил он.
Она три раза похлопала в ладони. Это была ее высшая мера уважения. Она и раньше ему хлопала и будет хлопать до конца.
- Правильно. Три хлопка - это моя высшая мера уважения, - сказала она.
- Польщен.
- Ты не хочешь жить один?
- Да. Я хочу, чтобы все было как раньше, проводить праздники вместе, дома. Просыпаться и слышать, как они болтают, громко говорят, смотреть вместе телевизор...
- Я понимаю. Ты прав, для нас важна семья, отношения, традиции. А они говорят, что пора работать, поступать в институты, такое ощущение, что они хотят избавиться от нас, хотят, чтобы мы сами себе зарабатывали, обеспечивали себя, кажется, что им жалко каких-то денег на собственных детей. Можно подумать нам много надо, да не нужны нам их деньги, нужна их любовь, забота. Но никто не спросит, что нам от них действительно нужно, - говорила она.
- Ты удивительный человек, - сказал он.
- Спасибо. Ты тоже. Знаешь, у меня было чувство, будто бы я говорю сама с собой в лучшем смысле.
- У меня тоже.
- Моя остановка, - сказала она.
Они вышли, пошли к ее дому, молча, на сегодня им хватило слов. Они думали о том, что они друг друга совсем не раздражают, их друг в друге ничего не смущало, ничего не было такого, чтобы им не понравилось в их разговорах. Им было тепло вместе, нет, они не шли, держась за руки, не шли под ручку, для них это было несколько не так, они шли на небольшом расстоянии, но все равно им было вместе тепло. Два раздавленных и сломанных человека, несчастливых, нашли друг друга.
Они дошли до ее дома, посмотрели друг на друга и разошлись в разные стороны, но он подождал, пока она не войдет в дом, и только тогда пошел к себе домой.
Они не лезли друг у друга из головы.
На следующее утро она вышла из дома, надеясь увидеть его, но его не было, зато прямо перед ее подъездом на асфальте мелом было написано:
Клуб N
<адрес>
18:30
<подпись> Я
Она сразу поняла, что это написал он. Вчера он забыл ей это сказать и не придумал ничего лучше, как написать это на асфальте, ведь номера квартиры ее он не знал. Она знала, что он не приглашал ее на банальную встречу, она поняла, что он играет в этом клубе. Она не мучалась над вопросом "идти или не идти", сразу решила, что пойдет, она надеялась, что этот клуб разрушит ее представление об этих заведениях, она никогда не была в городских клубах и представляла себе их, как прокуренные помещения с громкой музыкой и хмельной танцующей толпой.
После университета у нее оставалось еще полчаса, чтобы доехать до клуба. Он был недалеко, и поэтому она приехала немного раньше. Она сдала свою куртку в раздевалку и пошла в зал для некурящих. Гардеробщица сказала ей, что в их клубе есть два зала: для курящих и нет. Она не стала спрашивать у гардеробщицы, где он играет, ведь она не знала, как его зовут, и не знала названия его группы. Ей казалось, что сегодня он выбрал зал для некурящих.
Она вошла в зал и увидела, что это помещение вовсе не предназначено для танцующей толпы, по всему периметру стояли круглые столики, у дальней стены была полукруглая низкая сцена, какой-то человек устанавливал аппаратуру. В зале царила меланхолическая атмосфера, больше половины столиков были заняты, люди или молчали или тихо разговаривали, помещение было темным, освещалась только сцена, да и то тускло. Она села у входа подальше от сцены, в самой темноте, так, что со сцены ее не было видно. Между столиков плутал одинокий официант, тихо спрашивая, что кто будет заказывать, чтобы не нарушить тихую атмосферу. Она заказала грейпфрутовый сок и несладкий чай, не знаю почему, но сейчас ей хотелось горького.
Прошло совсем немного времени, он вышел на сцену, стал настраивать гитару, иногда посматривая в зал и ища взглядом ее. Потом сел на сцену и в задумчивости обнял гитару. Зрители терпеливо ждали. К нему подошел человек, который устанавливал аппаратуру, что-то сказал, наверно то, что пора начинать, но он лишь отрицательно помотал головой. В это время на сцену вышли еще двое: мужчина и женщина. Она поняла, что все трое его друзья. Он знал, что она здесь, но ему надо было ее увидеть, чтобы начать играть. Дверь открылась, и свет из гардеробной освятил ее, он ее увидел, слегка улыбнулся, поднялся и сказал друзьям, что можно начинать.
Они играли меланхоличную, безумно красивую музыку, которая соответствовала царящей здесь атмосфере. Песни тоже были красивыми, со смыслом и душой. Девушка играла на барабанах, один его друг - на скрипке, другой - на гитаре, как и он. Пели они по очереди. Она сидела, облокотившись локтями о столик, потягивая свой несладкий чай, иногда закрывая глаза и слушая внимательно, не упуская ни одно слово, ни один звук.
- Прошу внимания, - это был его голос, она открыла глаза, он стоял у микрофона, через плечо висела гитара, - в зале находится один человек, с которым я хотел бы спеть любую песню, которую он бы не захотел. Я не буду его принуждать, но если он согласен, то я прошу его выйти к нам.
Зрители в зале смотрели по сторонам. Она знала, что он обращается к ней, встала, пошла между столиков к сцене, судорожно соображая какую песню бы спеть. Зрители бросали на нее удивленные взгляды. Она взошла на сцену, его друг дал ей свою гитару. Она сказала ему какую песню хочет спеть, не из своих песен, она выбрала песню, которую он наверняка бы знал.
И они стали играть, петь, каким-то невероятным образом чувствуя кому какие слова исполнять.
- Спасибо, - сказал он залу, когда песня кончилась.
- Привет, - сказал он уже ей.
- Привет, - ответила она.
- Мои друзья, э..., - он хотел представить ее, но не знал как, но его друзья ему помогли:
- Мы знаем.
Они стали убирать аппаратуру, потом они пошли в комнату, что-то вроде гримерки, только один его друг остался убирать барабанную установку. Там он положил гитару в чехол, подобное сделали и его друзья, потом одел куртку. В комнату зашел какой-то человек, спросил:
- Уже уходите?
- Да, - сказал он и спросил, - мы оставим здесь установку?
- Конечно, - ответил ему человек и скрылся за одной из дверей.
Вошел его друг, сказал, что можно идти.
- Мне нужно позвонить, тут есть телефон? - спросила она у него.
Он ничего не ответил, лишь попросил у друга сотовый телефон, тот сразу дал. Она позвонила домой и сказала маме, что задержится, на вопрос: "почему?", она ответила: "так надо". Она сказала: "Спасибо", и отдала телефон.
- Пошли, - сказала девушка, которая являлась его другом. - Пока, - сказала она ему.
Его друзья вышли через черный ход, а он вместе с ней пошел через зал в раздевалку, там она взяла куртку, надела, и они вышли на улицу.
Они шли по дороге, было темно, было тепло, но их обнимал остужающий ветер.
- Твои друзья. Какие они? - спросила она.
- Лучшие, - так просто ответил он. - Я даже не помню, как мы с ними познакомились, мы вместе так давно, что уже срослись друг с другом. Они удивительные, они меня уважают, любят, что немаловажно. Мы вместе пережили так много: и приключения, и радость, и горе, и боль, мы делились друг с другом, не всем, конечно, но бывало, что говорили о том, что никому не сказали бы. Когда было не к кому обратиться, мы шли за советом друг к другу и давали друг другу советы, помогали, несмотря ни на что. Если бы это понадобилось, мы бы умерли друг за друга.
- Я всегда считала, что у меня самые лучшие друзья, - говорила она, - но, видимо, у тебя тоже самые лучшие друзья. Даже удивительно, что есть такие как они. Вот повезет хоть в чем-то, так повезет. Они, я даже не знаю, как это описать, таких друзей очень, очень редко можно повстречать. Таких друзей всем пожелаешь, но у подавляющего большинства таких друзей нет. Я наверно помню, как мы только с одним другом познакомились, как с другими - вообще не помню. Мы вместе с самого глубочайшего детства. Мне иногда кажется, что самые верные, преданные и самые, что ни на есть, настоящие - это друзья детства. Но совсем не обязательно. Это у меня так. Знаешь, один друг, узнав, что какие-то продукты вызывают рак, сказал мне: "Ты только не ешь их, ладно?", и он же хотел публиковать и собственноручно переписывать рассказ, что я впервые по-настоящему стала писать, хотя я написала-то тогда еще всего лишь страницу, и он же, когда я ему говорила о какой-то проблеме, давал мне множество вариантов ее решения, и он же, когда я говорила, что меня в чем-то ущемляют, говорил, что наплюй на все, делай, что хочешь, потому что ты этого заслуживаешь и т.д., т.д., т.д.; другой друг - говорил мне то, что очень трудно сказать, очень личное и важное, он же понял и успокоил, когда я стала вегетарианцем, в отличие от моих родителей, он же, когда ко мне приближался какой-то маньяк, предупредил меня, крикнув: "Беги,..., беги", он же никогда мне не врал, только единожды, да и то не по своей воле, и т.д., т.д., т.д.; с третьим - мы сидели в грозу под елкой, четвертый был мне как старший брат, пятый, шестой и т.д. Но теперь остались только первые двое, самые близкие мне люди. Жаль, что с другими произошло, я не знаю, мне сложно понять. О них можно говорить бесконечно, у нас было лучшее, интереснейшее, насыщенное всякими приключениями детство. Иногда мне кажется, что я не заслуживаю таких друзей и отношусь к ним не так, как они ко мне. Но я за них могу умереть, и они за меня, я думаю тоже. Мы как единое целое.
Они шли и говорили о друзьях, о детстве с упоением, с искрой в глазах. Разговор был таким интересным, что они не могли от него оторваться. Они вспоминали разные интересные, захватывающие истории, но это было то немногое из всего, что было в их самом прекрасном, лучшем детстве, все они не рассказали бы и за год, и за два...
- Сколько времени? - спросила она.
- Не знаю.
У них обоих не было часов. Он подловил какого-то прохожего и узнал у него, что уже почти десять часов.
- Домой, - сказала она.
- Домой, - ответил он.
Они подождали автобус и все оставшееся время до ее остановки делились впечатлениями из детства. После они дошли до ее дома, и он пошел к себе.
На следующий день они встретились возле университета. Она вышла, он уже ждал ее, она сказала:
- Не хочу я сегодня никуда идти, хочу просто где-то сесть.
- Здесь рядом, ты знаешь, есть аллея, там есть скамейки, - сказал он.
Они пошли к аллее.
- Мы с тобой говорим всегда на определенную тему, сегодня на такую, завтра на другую, - сказала она.
- Так получается, - сказал он.
- Ты всегда был таким... хорошим?
- Нет, нет. Я и сейчас не такой. У меня куча недостатков. Были периоды, когда я был невыносим, я жалею об этом.
- Я тоже далеко не идеальна, много недостатков. Раздражительность, нетерпеливость, ненависть...
- Интересно, ненависть как недостаток. Что ты ненавидишь и кого? - спросил он.
- Я ненавижу зло, пошлость, лицемерие, эгоизм и все такое. А кого? Ну, не знаю, многих. И ведь знаю - плохо, но так трудно себя побороть, иногда так захлестывает, что хочется кричать, да не только из-за ненависти, из-за всего.
- Я тоже ненавижу. Борюсь, но не всегда получается. Ты ведь знаешь, что у того, "кто скрывает ненависть уста лживые" . Так может, это и не так страшно, мы ведь не скрываем ее. Но на этом нельзя останавливаться, мы же отказались от многого, мы сможем перебороть ненависть к тем людям, - сказал он.
- Спасибо, - поблагодарила она его, - но еще есть два из многих моих недостатков - это, как я уже говорила, раздражительность и нетерпимость. Они меня сильно беспокоят. Причем они часто проявляются к ни в чем неповинным людям, я пытаюсь себя сдержать, но не всегда могу. Я не грублю, нет, я просто или несколько резко отвечаю, резко "нет" или что-то из этой серии, или просто по моему лицу видно, что я злюсь. Как с этим справиться? Ведь знаю, что делаю плохо некоторым близким людям. И я себя за это ненавижу. Как я хочу от этого избавиться, - сказала она.
- У меня тоже такое бывает, но теперь реже, я с этим справляюсь не во всех, но во многих случаях. Хочешь, если ты при мне будешь закипать, я буду останавливать, остужать? - спросил он.
- Еще раз спасибо, - сказала она, - мне много учить, так что пошли к остановке.
Они сели в автобус и говорили о музыке, о песнях и обо всем таком.
Так они встречались каждый день, то, говоря о литературе, о снах, о творчестве и т.д., то, пытаясь вникнуть и разобраться в чем-то, то просто молчали. Так прошла неделя их общения, все еще было начало октября, все еще было удивительно тепло, и он решил, что надо сделать одно из того многого, что он хотел, и чего, наверняка, хотела бы она.
Пока она была в университете, он пошел к ней домой, сразу нашел ее квартиру. Дверь открыла ее мама, он почему-то точно знал, что она живет здесь, и поэтому сказал: "Здрасти, я знакомый вашей дочери". Он спросил можно ли поговорить с вами, т.е. с ее мамой. Тогда его пригласили в дом. Он очень спокойно и доходчиво объяснил ее маме, что является ее дочери близким человеком и что хочет сделать ей сюрприз, и поэтому хочет увезти ее в одно место до завтрашнего дня, попросил не беспокоиться, всячески уверял, что с ней ничего плохо не случится. Мама, конечно, отпиралась, все-таки незнакомый человек, дочь о нем ничего не говорила, хотя это неудивительно, намного ее старше, хочет увезти ее неизвестно куда. Но после часа уговоров (он почему-то обладал некоторой убедительностью) ее мама сдалась, но все равно сильно не доверяла ему. Он ей не очень понравился, но этого и следовала ожидать.
После этого он поехал к ней в университет, отыскал ее, немного побродя по аудиториям, и сказал, т.е. спросил:
- Ты сможешь уехать со мной на один день, т.е. на ночь до завтра?
- Куда?
- Неважно.
- Могу.
- Тогда я сейчас уезжаю. Приеду вечером, когда будешь готова, выйди на балкон, я буду ждать около твоего дома. Одевайся тепло, очень тепло, несколько свитеров и штанов, - говорил он серьезно, будто бы начинался конец света, - о родителях не беспокойся.
- Хорошо.
Он ушел, она осталась, не совсем понимая, что вообще происходит, куда надо ехать, зачем одевать так много теплой одежды, ведь на улице днем, да и вечером достаточно тепло. Но что-то внутри ей подсказывало, что это будет гораздо лучше, чем, например, провести свой день в университете.
Вечером она уже была дома, сделала все, что делала каждый день. И решилась выйти на балкон, он уже был внизу, увидел ее, крикнул: "Спускайся". Она уже пошла к входной двери, как ее мама не выдержала и спросила:
- Куда вы едете? Кто он такой? Имя-то у него хоть есть?
- Есть, но я его не знаю, - ответила она.
Ее мама застыла, но не успела ничего сказать, ее дочь уже спускалась по лестнице. Она спускалась вниз по ступенькам, думая, что знакома с ним лишь неделю, а уже едет куда-то на ночь, но знала, что он ей ничего не сделает плохого. Она села в его машину рядом с ним. Так она садилась редко, только, когда в машине ехали двое: она и водитель, ее любимым местом было на заднем сиденье слева, как она всегда ездила с семьей. Он попросил ее закрыть глаза и не открывать их, пока он не скажет. Они ехали где-то с полчаса, может больше, они остановились, он попросил ее выйти.
- Теперь иди вперед, - сказал он.
Она пошла.
- Остановись-ка.
Остановилась. Она слышала шорох травы.
Он попросил ее лечь.
Она легла, почувствовала, что лежит на чем-то теплом и мягком. Он лег рядом так, что ноги их оказались по разные стороны, и они почти дотрагивались головами.
- Открывай.
Она открыла глаза и увидела... небо, звездное ночное небо. Она оглянулась по сторонам, они были в поле, по краям которого виднелся темный лес.
- Небо! - вырвалось у нее. Она была в восторге.
- Я принесу фуфайки, разожгу огонь, - сказал он, радуясь ее радости.
Она сняла куртку, надела теплую фуфайку. Он развел огонь, положил в костер картошку, достал яблоки, хлеб и чистую родниковую воду.
- Звезды. Как они манят. Кайф. Я не знаю, как описать это ощущение, - говорила она.
Они съели печеные яблоки, хлеб и выпили немного воды. Потом легли и стали смотреть на небо, на это необъяснимое чудо, которое много значило для них.
- Он это придумал. Создал! - начала она, - я поражаюсь, сколько у Него фантазии, идей, как можно создать весь мир, продумать каждый вид животных, создать человека, дать всем имена и названия, сотворить растения, деревья и цветы, сказать Луне, как она будет двигаться вокруг Земли, планетам, как вращаться вокруг Солнца, создать моря и сушу, день и ночь, и сказать при этом всего одно Слово.
- О, какое это было Слово! Бог самый, самый Гений из всех гениев. И ни один гений-человек даже в подметки Ему не годится, - говорил он, - как же странен и сложен этот мир, вот звезды, они манят и примагничивают нас к себе, как магнит железку, больше. А как они падают? Звездопад, как красив он. И что это за чувство, что мы ощущаем, смотря на них, восхищение? восторг? Нет, тут что-то, больше, что-то интересное и загадочное.
- Мы выходим на улицу в холод ночной,
И о звезды согреться нам надо с тобой,
И АС в ночном небе пылает, горит
И манит к себе сильней, чем магнит...
Подходит моменту, правда? - спросила она.
- Да. Ты написала, хорошо, а самое главное в тему, - сказал он. - АС - Медведица.
- Где тут Орион? - спросила она.
- Вон он, - показал он.
- Три звезды, его пояс, значит рядом будут Телец и Плеяды, - говорила она.