Да, люблю ее я. Я хочу поделиться с вами одной историей, она недавно произошла. Мне тяжело, но я должен, должен писать. Не хочу вдаваться в подробности, как мы познакомились, просто однажды я увидел ее, она остановилась, я стал говорить какие-то глупости, но она поняла меня, не послала и не отшила. После этого мы встречались каждый день, и так странно поняли, что любим, ощущаем друг друга, понимали до конца, это было такое взаимное растворение, ничего пошлого, никаких ссор, никакого раздражения друг к другу. Мы несчастны, мы оба теряли, нас редко кто понимал, мы искали ответы и хотели быть лучше. Однажды я попросил ее остаться со мной, мне стало так тоскливо, щемящая грусть, и она осталась, ей надо было домой, но она поняла, ощутила и ничего не сказала. Мы верили, но она как-то верила, даже не знаю, как это сказать, более яростно, что ли, в хорошем смысле, конечно. Мы верили, верили по-настоящему, просто у нее это было как-то по-другому.
Однажды я приехал к ней в университет. Занятия кончились, но она осталась в аудитории и говорила с учителем. Я встал в дверях, она была ко мне спиной и не видела меня. Она говорила с учителем о Библии, об Иисусе Христе, о днях воскресения жизни и воскресения осуждения. Преподаватель спросил:
- Ты веришь во все это?
- Я не то чтобы верю, я знаю. Нельзя же сказать, вот стоит стул, и я в это верю, это факт. Так все, что я вам говорила еще больший факт, чем обыкновенный осязаемый стул, - ответила она.
- Ну, хорошо, потом еще поговорим, - сказал ей учитель.
- До свидания.
- До свидания.
Она повернулась, увидела меня.
- Молодец, - сказал я ей.
Мы могли говорить и о музыке, и о смысле жизни, и фильмах и мультиках, обо всем, что нам было интересно, могли просто молчать, и это не было какое-то пустое молчание, это была красноречивая тишина, в это время мы говорили без слов. Вот доказательство того, что молчать и не говорить - разные вещи. И ничто не мешало нам понимать друг друга, и разница в возрасте не влияла на нас. Вы не поверите, но я даже имени ее не знал, а она не знала моего. И мы были верны семье. Семья для нас не по определению, семью все те, кого любим, кто был с нами с детства. И мы знали, что если бы встал выбор между нами и семьей, мы выбрали бы семью. Да, мы любим друг друга по-настоящему, истинно, неудержимо, и нам было бы тяжело это сделать, но мы бы расстались, просто так надо.
Еще до того, как мы встретились, я написал рассказ о человеке, который бы был мной, то есть понимал бы полностью. Я узнал, что она написала об этом тоже. Так странно, мы писали друг о друге и не надеялись уже встретиться, но чего только не бывает в жизни.
Мы с ней далеко не идеальны, идеальных людей нет. Она очень нервничала, когда степень ее раздражения переходила какие-то рамки, она ненавидела себя за это, за то, могла как-то грубо ответить кому-то из близких. Но она потом стала менее раздражительной.
Однажды мы встретились, и она сказала:
- Я сегодня одна.
Это означало, что она хочет побыть одна. У нее был такой вид, будто бы ее трясло, и я решил поехать за ней. Да, она сказала, что сегодня будет одна, но мне казалось, что я должен последовать за ней. Мы были у меня дома, она вышла, и я пошел за ней, потом сел в машину и подождал, пока она не стала похожа на точку, потом поехал ей вслед. Она села в маршрутку, вышла за городом, потом пошла пешком, прошла бензозаправку. Я ехал медленно, но мне начинали сигналить, и мне пришлось остановиться, я сидел в машине и пошел за ней. Машины ездили нечасто, людей по обочинам дороги не было видно. Она свернула и скрылась за придорожными деревьями, я встал за одним из них. За деревьями было поле, с дороги его не было видно из-за маленького леска, она шла все дальше, вглубь поля, но мне ее было видно.
Она остановилась, сняла куртку. Я подумал: "Что же она делает? В конце октября без куртки". Она посмотрела в небо, сначала что-то зашептала, потом заговорила и перешла на крик. Я был далеко, но все же слышал, что она кричала:
- Помоги мне. Я молю Тебя. Ты слышишь, я же знаю, но не отвергай меня. Я стараюсь, Ты же видишь, я стараюсь. Верни же мне, верни, - ее голос срывался, издалека я видел, как что-то блеснуло на ее лице, слезы. - Пожалуйста. Ты же Один можешь помочь, ну так помоги же, пожалуйста, помоги. Ты дал мне его, но он не может помочь мне в этом, он не умеет управлять смертью и возвращать жизнь. Пожалуйста, верни, забери меня, я не умею ждать. Прости, прости, за все прости и верни, верни. Ну так скажи же что-нибудь, какой-нибудь знак, хоть что-то, чтобы я могла понять.
Она замолчала, смотрела наверх и ждала. И начали падать капли, все больше и больше и превратилась в ливень. Она засмеялась, как-то измученно, как будто ничего другого и не ожидала.
- Так хорошо это или плохо? По-крайней мере, Ты мне ответил, - кричала она и уже тише сказала, - знать бы только, что это значит, но мне, наверное, не понять.
Она подняла куртку и вся мокрая с прилипшей к телу водолазкой, пошла к деревьям. Она зашла в лесок и увидела меня. Ничуть не удивляясь, посмотрела устало и измученно и спросила:
- Что со мной?
- Ты просто вернулась в тот день, - ответил я.
Я не мог дать ей свою куртку, ведь я тоже весь промок, и моя куртка тоже не была сухой. Мы пошли к машине, она села на заднее сиденье, а я поискал в багажнике покрывало, нашел, дал ей.
- Прости, что оно не слишком чистое.
- Ничего, спасибо.
Мы поехали ко мне домой как можно быстрее, мне не хотелось, чтобы она заболела. Дома я дал ей одеяло, и пока она снимала мокрую одежду, я кипятил воду, чтобы заварить чай. Я вошел в комнату, она сидела, вся укутанная в одеяло, в кресле, я дал ей чашку с горячим чаем.
- Спасибо, - сказала она.
- Он тебе ответил, - сказал я.
- Что?
- Он тебе ответил, я не знаю, конечно, что именно, но мне кажется, что это было скорее хорошо, чем плохо. Ведь, ты посмотри, на небе не было ни одного облачка, и вдруг ливень.
Она посмотрела на меня с такой милой благодарностью:
- Спасибо... Я устала,... я не могу.
- Я тоже не могу, я тоже устал, я знаю, ты нетерпеливый человек, я тоже, но еще чуть-чуть ждать, совсем чуть-чуть осталось.
- Спасибо, - сказала она.
Вот такой был случай.
Мы с ней наверно единственные в мире люди, которые никогда не ходили и не будут ходить на похороны. Нас осуждали за это, но люди не понимают, что для нас это слишком тяжело. Мы не понимаем, как люди могут приходить туда и видеть людей, дорогих им, безжизненными, которые не могут ничего тебе сказать и сделать. Мы бы не выдержали, мы хотим видеть этих людей живыми. Мы бы сорвались и не смогли бы остановиться, мы побежали бы к ним и стали кричать: "Встань, встань, пожалуйста. Скажи хоть что-нибудь. Вернись", мы бы впали в истерику. Знаете, мы ведь до сих пор не понимаем и не верим, что нет того, кто всегда был с тобой. И если мы пошли бы туда, то это было бы ужасно, мы не хотели и не могли туда идти, мы не хотим верить, мы не верим в это. Мы не понимаем этот дурацкий обычай, когда после этого люди сидят за столом, что-то пьют, едят, как будто справляют это, мы ничего не понимаем, ничего, ничего.
Нас многое беспокоило, особенно то, попадут ли те, кого мы любим, в рай.
- Знаешь, если случится такое, что я, допустим, попаду в рай, чисто теоретически, - однажды сказала она мне, - а некоторые из тех, кого я люблю, нет. Тогда зачем мне рай без них?
- Незачем, - осветил я, - я хочу, чтобы они поняли, что не надо делать плохого.
- Угу. Кто-то вовсе не верит, кто-то вроде бы верит, но не хочет делать то, что сказал Бог. Я так хочу, чтобы они искупили свои грехи, чтобы одумались.
- Достаточно, чтобы в них зародилась вера с горчичное семя. Крошечное семя прорастает в самое большое растение из злаков, - сказал я, - так и с верой.
- Да. Вера твоя спасет тебя. Однажды я смотрела такой фильм, где человек кричал, что Бог предал его. И у меня сразу в голове появилось: "Бог - не человек, чтобы предавать". Хотелось бы, чтобы люди тоже не предавали, не брали на себя "иудин грех", не ударяли лицом в грязь перед Тем, Кто создал их по Своему образу и подобию, - сказала она.
- Я хочу быть лучше, - сказал я.
- Я тоже. Но ты не плохой, ты хороший. У нас почти одинаковые недостатки, но мы ведь сможем многие из них искоренить? Ведь так?
- Ведь так.
Мы говорили не только об этом, о многом: о литературе и музыке, о звездах и снах и т.д.
Тогда я мог ее остановить, мог пойти с ней, но я отпустил ее, было тяжело, но я как-то сделал это. Страшно, когда знаешь или понимаешь, что знал, но ничего не сделал. Она ушла. Какой-то звук пронзил воздух, тихий, но точный. Я понял, что это было. Я знаю, что скоро и мой час придет. Меня давно не было и теперь меня нет...