Страх и ненависть в лабиринтах разума. Эдуард Веркин Сорока на виселице

Жанр романа Сорока на виселице можно определить как экзистенциальный хоррор или даже экзистенциальный скример, только здесь на читателя из-за угла внезапно выпрыгивают не чудовища, а вопросы жизни, вселенной и всего остального; читатель искренне проникается этими вопросами, пытается над ними размышлять, убеждается в их принципиальной неразрешимости и издаёт дикий внутренний крик.

В романе присутствует сюжет, но где-то с середины книги он всё больше расплывается и становится смутно различим. Действие разворачивается в мире не столь отдалённого будущего. В начале текста главный герой, суровый и мужественный, но несколько простоватый таёжный спасатель Ян избран по жребию в состав Большого жюри, которое должно решить очень важный для всего человечества вопрос (какой именно показания путаются), и он отправляется на особую планету, где проходят таинственные исследования. По прибытии в космопорт он знакомится с филологом Марией, которая летит на ту же планету изводить грызунов книг в библиотеке. А на корабле они встречают синхронного физика Уистлера и его ручную зверушку искусственно созданную пантеру Барсика.

Тут надо сделать отступление и сообщить, что в мире будущего по Веркину синхронная физика это трудноформулируемая как бы наука, которая занимается странными совпадениями а также поэтическим восприятием реальности и всякими квантовыми заморочками, парадоксами, текучей реальностью. Как объясняет один из персонажей: Синхронная физика самая передовая наука, изучает то, чего еще нет. В общем, это одна из тех наук, которых можно разъяснить либо через набор формул, не вмещающихся в сознание нормального человека, либо через безумные образы и аналогии. Единственное, что про неё точно понятно, занимается она (в том числе и экспериментальным путём!) самыми что ни на есть фундаментальными основами реальности, и все учёные, причастные к ней, отличаются, мягко говоря, своеобразным характером, а Уистлер даже среди синхронных физиков слывёт эксцентричным.

Далее с героями начинают происходить разные абсурдности и непонятности, и чем дальше, тем страньше и страньше. Для начала оказывается, что так как прыжок через гиперпространство действует на живой человеческий мозг непредсказуемым образом, учёные придумали элегантное, хотя и жутковатое решение: пассажиров и команду перед прыжком подвергают эвтаназии, а после прыжка оживляют. И так несколько раз подряд что, разумеется, не лучшим образом сказывается на психологическом состоянии.

Мало того, планета, куда прилетают герои, тоже, что называется, с норовом: на ней постоянно стоит полярный день и по-другому действуют физические законы. И это ещё полбеды Здание института, где должно проходить заседание Жюри, проектировали альтернативно одарённые архитекторы, вдохновлявшиеся, похоже, описаниями сооружений Древних из Говарда Лавкрафта, а потому перед героями предстают: неестественные пропорции, ядрёная расцветка, постоянное изменение расположений и форм окон, стен дверных проёмов и высоты потолков. Мало того, в подвале института синхронные физики строят экспериментальную установку, которая при тестовых запусках непредсказуемым образом влияет на реальность. Таким образом все персонажи книги оказываются в таком месте, где даже психически здоровый человек быстро сойдёт с ума, что уж говорит о том, кого перед этим несколько раз убили и оживили.

В институте двух главных героев, Яна да Марью, встречают ещё несколько физиков, чуть менее (про)двинутых, чем их новый приятель Уистлер, и все они начинают вести бесконечные ветвящиеся споры на разные отвлечённые темы. Точнее, они даже не то что спорят, а скорее встают в позу и произносят пафосные монологи, обвиняют друг друга в нарушениях этики, истерят, срываются то на ругань, то на зловещий шёпот, сбиваются, пугают страшными историями, сыпят кошмарными предсказаниями, очень кошмарными, ещё более кошмарными короче, несут какую-то дичь на все возможные темы науки, прогресса, общества и так далее, так далее.

Бесконечные, бессвязные разговоры нескольких людей на околонаучные темы в замкнутом пространстве изрядно напоминают Солярис Лема, подвергшийся искажающему влиянию мастера сюрреализма Филиппа Дика. И могучая тень Стругацких витает над всем происходящим, конечно, куда ж русской фантастике без них Впрочем, литературные аллюзии, а также затронутые в романе темы и концепции из классической научной фантастики (а также новой волны 70-х годов) можно перечислять очень долго. Имя им легион, ибо их много.

Вот лишь некоторые из них. Генетически изменённые животные-питомцы и вопрос отношений с ними есть (ещё один привет Филиппу Дику, на сей раз его Мечтают ли андроиды об электроовцах?). Проблемы колонизации внеземных солнечных систем а как же. Острое желание наконец-то найти инопланетный разум и разочарование о того, что он ну никак не хочет находиться есть. Предсказуемый и скучный мир Солнечной Системы, в котором не происходит ничего неординарного, нет никаких вызовов и стремлений, а люди от этого стали тихими, приземлёнными и не способными к подвигу есть (ещё один привет на сей раз Станиславу Лему и его Возвращению со звезд). Даже про ставшую ещё более модной в последнее время тему создания искусственного интеллекта и то есть упоминание, хотя и мельком.

И конечно, персонажи-спорщики никак не могут обойти вниманием главную тему научной фантастики с самого момента её возникновения: каждое изобретение, каждое достижение прогресса, каждое изменение жизни приносит с собой многочисленные последствия, причём как предсказуемые, так и не просчитываемые заранее, и среди этих последних бывают такие, что впору за голову хвататься и спрашивать за что же это нам. А следом за этой темой подтягиваются и её вечные спутники: предупреждения о возможных рисках; ответственность учёных-экспериментаторов, подвергающих человечество опасности ради удовлетворения научного любопытства; то, каково приходится тем, кто разруливает за учёными то, что они натворили и самое трагичное: то, что люди, выжившие в очередном катаклизме, вызванном наукой и прогрессом, поначалу пребывают в пессимизме и клятвенно обещают, что больше ни-ни, но по причине своей неуёмной любознательности тут же по новой кидаются в исследования с теми же самыми неоднозначными и непредсказуемыми результатами.

Всем этим научным, культурным и этическим спорам и рассуждениям удивлённо внимает простодушный Ян, который, как выясняется, от природы не способен оперировать абстрактными понятиями, потому не принимает столь уж близко к сердцу возмущения и вопрошания учёных мужей и сохраняет хладнокровие даже во время самых мрачных полётов их фантазии. Кажется, именно поэтому он и оказался в составе Большого Жюри, которое вроде как должно принять некое решение о дальнейшей судьбе происходящего эксперимента, но это не точно (впрочем, оно всё собирается и никак не соберётся, так что этот роман стоило бы назвать В ожидании Большого Жюри).

Ян в развёртывающемся перед ним драматическом представлении выступает представителем и выразителем обычного повседневного здравомыслия, но единственное, что он может, так это удивляться заумным спорам и с удивительным бесстрастием наблюдать за тем сюрреалистическим изменением реальности, что творится вокруг него. Впрочем, когда дело доходит до практических действий, он реагирует быстро, чётко и эффективно, как и положено спасателю только вот тот набор проблем, с которыми сталкивается он сам и в его лице всё человечество, невозможно разрешить с помощью мускулов и даже навыков таёжного выживальщика, и в итоге роль Яна при всей его крутости сводится к амплуа растерянный свидетель.

Изложение истории от лица такого персонажа, по всей видимости, ещё один литературный привет, на сей раз братьям Стругацким и их Жуку в муравейники, с которым у Сороки на виселице немало перекличек. И там, и там действие разворачивается в утопическом будущем, в котором, несмотря на внешнюю идилличность, то и дело возникают мрачные вопросы, которые непонятно как решать; и там, и там изложение идёт от лица наивного свидетеля, который не обладает всей полнотой информации; и там, и там царит общая атмосфера недоумения, уныния и растерянности. И что, пожалуй, самое важное: и через тот, и через другой текст проходит сюжетная линия с возникающим и укрепляющимся подозрением, что один из персонажей может превратиться, либо уже превратился в нечто иное, в нечеловеческое существо с неизведанными мотивами поведения (при том, что непонятно: может, это чрезмерная подозрительность, а может, он просто с ума сошёл ничего не понятно, и эта непонятость ещё больше пугает) и ставится вопрос: что с таким человеком делать, дать ему возможность дойти до конца в своих действиях или остановить любым способом.

Что же касается сверхидеи романа, то большая часть рассуждений в нём крутятся вокруг набора взаимосвязанных проблем: граница человеческого познания, распространение человечества по вселенной, потребность в изменении природы человека для того, чтобы соответствовать его новой роли человека космического (ещё один привет братьям Стругацким и их люденам из Волны гасит ветер). Особенно мучительно переживает этот комплекс проблем физик Уистлер, и потому постоянно всем досаждает: ворчит, возмущается, гневается, требует решительных мер, в частности, разрешить применение вещества, которое позволяет резко увеличить способности интеллекта, хотя и влечёт за собой очень неприятные последствия.

Тут возникает ещё один популярный в научной фантастике сюжет, вызывающий в памяти роман Концлагерь Томаса Диша, так же во многом похожий на Сороку на виселице: камерное пространство с небольшим количеством участников, упор в повествовании больше делается не на остросюжетность, а на размышления и беседы о человеческой природе, прогрессе и проблемах познания, и оба текст обладают повышенной концентрацией культурных отсылок.

А за одним подтягивается и другой базовый для научной фантастики (а также для советской литературы об учёных в жанре соцреализма) сюжет: самопожертвование учёного ради высших целей истины, развития науки и прогресса человечества. И тут в Сороке на виселице плавно проступают контуры, например, Иду на грозу Даниила Гранина, где персонажи задаются схожими этическим вопросами, где также царит напряжённая атмосфера научного подвига и торжественная посвященность делу торжества разума над природой, разве что у Гранина персонажи проявляют куда больше оптимизма, ну так и писал он совсем в другие времена.

При желании можно разглядеть в тексте Сороки на виселице прямую отсылку к роману Гранина: при выезде на пикник персонажи используют аппарат локального управления погодой, тот самый, который пытался создать один из героев Иду на грозу, только вот ожидаемой радости это торжество разума над природой как-то не приносит, а выглядит скорее привычной рутиной, демонстрируя старое печальное наблюдение: людям всегда всего мало, мы хотим большего, ещё большего, и ничто нашу внутреннюю, сердечную, неизвестно откуда берущуюся тоску до конца не удовлетворяет.

***

Учёные споры в романе время от времени прерываются вкраплениями вставных историй, одна из которых, про эксперименты над медведями, явно отсылает ко Дню гнева Сергея Гансовского, опять же, не обошедшуюся без искривляющего реальность воздействия всё того же Филиппа Дика. И тут стоит напомнить, что Гансовский ставит примерно тот же вопрос, что и братья Стругацкие в Жуке в муравейнике и Волны гасят ветер: вот вы встретились с Иным, неважно, появившемся в результате эксперимента, эволюции человеческого рода или вовсе взявшемся непонятно откуда, вам неясны мотивы вашего визави, вы не можете предсказать последствия, вы видите в нём нечто схожее с человеческим, и в то же время нечеловеческое, что-то жуткое, хищное, опасное ваши действия?

В другой истории Ян да Марья отправляются на экскурсию по развалинам предыдущего здания института, уничтоженного в ходе неудачного эксперимента, где испытывают всё те же загадочные сдвиги реальности, что и в институте пока ещё целом, что порождает ряд вопросов: как связано то, что случилось во время прошлого эксперимента с тем, что происходит в настоящем, в каком времени и в какой ветви развития событий герои находятся и вообще что за ужас здесь творится? Впрочем, ясного и недвусмысленного ответа ни на эти вопросы, ни на другие так и не последует, и это касается не только перемещений по руинам института старого, но и творящегося в институте новом; читатель волен строить какие угодно теории, вплоть до самых изощрённых, для подкрепления любой из них найдётся достаточно фактов.

Также специально для книгочеев в романе имеется скромная побочная сюжетная ветка, описывающая весьма, увы, вероятную деталь устройства общества будущего. Человечество захлёстывает поток книжных новинок, которые ненадолго вспыхивают и привлекают внимание, а потом копятся мёртвым грузом в библиотеках (в мире по Веркину отказались от электронных книг в пользу бумажных), и никто к ним не возвращается, кроме, может, особо въедливых филологов, ну и книжных грызунов, которых пытается извести Мария. Дело доходит до того, что приходится отправлять целые звездолёты, набитые книгами, на колонизированные миры где они, опять же, никому не нужны. И вот часть сцен разворачивается в огромной библиотеке института на другой планете, и это одновременно вызывает приятные эмоции, служа своего рода фансервисом для библиофилов, и нагоняет жути, потому что да, легко представить: если у нас сейчас огромный переизбыток литературы, что же будет через пару столетий.

Также в дивном новом мире вовсю проявляется проблема книг с одинаковыми или очень похожими названиями, и, что ещё веселее, с книгами, содержащими один и тот же текст, но написанными разными авторами, и непонятно то ли это плагиат, то ли попытка вернуть интерес к шедевру прошлого, то ли одно из тех странных совпадений, которым занимаются синхронные физики. А заодно тут виден ещё один литературный привет одновременно и Хорхе Борхесу с его Дон Кихот Пьера Менара, и советскому фантасту Георгию Шаху с его, увы, позабытым ныне рассказом И деревья как всадники, где он с горечью пишет о том, как река времени уносит от нас шедевры литературы.

***

Заканчивается роман не взрывом, но всхлипом, опять же, вполне в традиции что Лема, что братьев Стругацких. Не стоит ждать от него ни сногсшибательных откровений, ни однозначных ответов на вопросы. Да, ещё не кончилось время жестоких чудес, да, не забыть бы мне вернуться. Вечные сюжеты на то и вечные, что у них нет кульминации и развязки, а финал - лишь отправная точка для продолжения, для бесконечного хождения по одному и тому же кругу. Хотя для людей, избалованных литературой, в которой все концы обязательно сводятся с концами, даются ответы на все вопросы, а персонажи аккуратно и последовательно проходят положенный путь развития, это кажется непривычным и даже нечестным, но для того направления научной фантастики, что предпочитает погружаться в неразрешимые вопросы, подвисшие финалы в природе вещей.

Впрочем, один из персонажей проходит вполне типичную для научной фантастики сюжетную линию: синхронный физик Уистлер, прометеевский человек, дерзающий заглянуть за пределы доступного уровня мироздания, пытающийся преодолеть человеческое начало в себе, терпит поражение, его губят гордыня и закон притяжения, один из тех законов природы, которые он хотел победить. Таким оказывается закономерный итог ослепления бесконечной жаждой познания. Так пал Денница, сын зари, который говорил в сердце своем: взойду на высоты облачные, буду подобен Всевышнему. И даже принесение в жертву самого дорого, что у него есть, не приносит Уистлеру желаемого освобождения от сковывающих ограничений впрочем, тут надо в очередной раз заметить, что каждый читатель волен трактовать поведение Уистлера по-своему; как и во многих других случаях текст романа не даёт явной и однозначной трактовки.

Моральное и физическое крушение одного из главных героев отражает общую атмосферу романа. Сорока на виселице насквозь пропитана ощущением разочарования, непреодолимых барьеров, застоя, тупиковости развития человечества, того, что можно обобщённо назвать технопессимизмом. Наиболее остро это чувствуют структурные физики, находящиеся на передовой научного развития, и хотя они всё ещё надеются преодолеть тупик с помощью своей новой экспериментальной установки, но и эта надежда кажется всё более эфемерной. Но, как выясняется, не только учёных коснулась тень сомнений, во всей человеческой культуре той эпохи нарастает то же ощущение, что подтверждает филолог Мария, упоминая о наименовании своей диссертации: Тема фиаско в произведениях современных авторов.

Тут видна очередная отсылка к Станиславу Лему, к роману Фиаско, последнему и, наверное, самому значимому художественному произведению в его творчестве, в котором Лем подводил итоги не только своим размышлениям о технологиях, прогрессе, судьбе человечества, но в каком-то смысле итог всему золотому веку фантастики с его верой в неуклонную поступь прогресса, способность техники решить все возникающие проблемы, безграничные возможности исследования Вселенной, контакт с инопланетным разумом и светлое будущее человечества. И итога этот печален: опубликованный в 1986 году Фиаско точно так же, как и Сорока на виселице, наполнен печальными размышлениями, ощущением тупика развития, безнадёжности и разочарования.

Обращение Веркина к традиции скептической, сомневающейся, странной фантастики 70-х и первой половины 80-х годов по-своему символично и отражает дух нашего времени. Стоит вспомнить, что в конце 60-х после бурного всплеска технооптимизма, веры в прогресс, изменение человеческой природы и неизбежное наступление всеобщего счастья на Земле, а именно эти сюжеты активно развивали фантасты золотого века, наступило время переоценки ценностей, вопросов о смысле прогресса, гонки за счастьем, последствий научно-технического революции, влиянии на общество, не всегда положительное, ответственности учёных, политиков, да и просто всех людей за ошибки, совершенные по ходу развития, сомнения в превосходстве человеческого разума и так далее.

Точно так же и в 20-е годы нынешнего века произошла закономерная переоценка бравурной эпохи нулевых и отчасти 10-х годов, когда на волне развития информационных, биологических и отчасти космических технологий опять начали утверждаться идеи о превосходстве человеческого разума, о бурном развитии науки, неуклонной поступи прогресса о преобразовании мира, достижении технической сингулярности, проникновения в тайны мира, новой волны освоения космоса, которую планируется начать с терраформирования Марса. Главным воплощением этой новой эпохи надежд, возрождения веры в будущее стал роман Марсианин Энди Вейера, вышедший в 2014 году (а кажется будто целую эпоху тому назад) и написанный точь-в-точь в стиле золотого века фантастики.

В наши же дни в человеческую природу верится мало, разве что в её безнадёжную испорченность ущербность, слово прогресс стало практически ругательным, наука упёрлась в тупик или даже скорее набор разных тупиков на любой вкус. Информационные технологии, на которые возлагались такие огромные надежды, на поверну оказались средством для мошенничества, надувательства, насилия, пропаганды и террора, как частного, так и государственного. Медицинские технологии достигли небывалого расцвета, только вот оказались доступны во всей полноте лишь богатым и стали ещё одним средством социального расслоения, причём едва ли не самым мрачным и обескураживающим. Физика и космология ушли в такие дебри и так всех запутали, что уже и сами учёные с трудом могут объяснить свои новейшие открытия. Социальные науки подарили человечеству тысячу и один способ задурить общественное сознание. Гуманитарщики погрязли в схоластических спорах. А история теперь учит только тому, что если нам кажется, что сейчас плохо, то посмотрите в прошлое и увидите там только руины, Страдающее Средневековье и не только Средневековье.

Отсюда закономерно проистекает возрождение скепсиса 70-х годов, осознания, что наука лишь всё запутывает, что на вечные вопросы бытия нет и не предвидится никакого ответа или же есть множество разных ответов, а это, пожалуй, ещё хуже. И Эдуард Веркин безжалостно и точно фиксирует нарастающее расстройство и расколотость умственной сферы, наступивший час быка для науки, культуры, да и в целом всей системы общественных представлений и ценностей. И здесь снова стоит вспомнить братьев Стругацких, и ту эволюцию, которую прошёл созданный ими мир будущего, мир Полдня XXII века по мере написания от бравурных 60-х до унылых 80-х годов. От изображения в ранних повестях цикла коммунистической техноутопии, в которой решены все глобальные вопросы, исчезли беды, терзавшие человечество на протяжении столетий, а люди получили все возможности для творческой самореализации, до всё больших опасений, нарастания сомнений в отношении будущего человечества и постановки неразрешимых этических вопросов в повестях завершающих.

Напоследок стоит заметить, что в Сорке на виселице затрагивается очень много тем, входящих в круг интересов жанра научной фантастики, но большая их часть используется, образно говоря, в заархивированном виде, очень кратко, намёками или полунамёками. Тот, кто более-менее знаком с этим набором идей и концепций, их опознает и расшифрует, а вот тому, кто с ними не знаком, читать будет сложнее. По-хорошему к этой книге неплохо было бы приложить подробный комментарий с популярным изложением упомянутых научных теорий, с литературными отсылками, указателем имён и так далее, только вот такой комментарий окажется как минимум раза в два объёмнее исходного текста.

Что поделать, за десятилетия развития жанра научной фантастики внутри неё выработался свой если не самостоятельный язык, то как минимум свой диалект, не всегда понятный стороннему, взращённому на иного рода литературе читателю. И к сожалению, человеку со стороны трудно оценить, насколько виртуозно Эдуард Веркин владеет этим специфическим диалектом, насколько фантастическое во всех смыслах этого слова мастерство он демонстрирует. Сорока на виселице играет в одной лиге с самыми выдающимися произведениями жанра, причём созданными в эпоху конца 60-х и 70-х годов, время расцвета жанра, когда творили великие мастера. И сравним с этими шедеврами роман не только по части литературного уровня, но и по части скептического настроя в отношении научно-технического прогресса, освоения космоса, возможностей рационального познания, изменения человеческой природы и прочих тем классической научной фантастики.

Сорока на виселице. Э. Н. Веркин Москва: Эксмо, 2025 г. 509 с.

Сокращенная версия рецензии опубликована в журнале Знамя 10 за 2025 год.

https://znamlit.ru/publication.php?id=9555