Свои же ребята. Подогнали машину, прихватили пива, водяры, пропустили по стакану, не доезжая до чьего-то дома, вдалеке от города, - он не помнит, - вышли из машины. Темнело. Какая-то изба. Он нагнулся, едва не задев притолоку, прошёл в её удушливый, печной дух. Пока покидали свои куртки на какой-то стул, вошли незнакомые. А они - он да Юрец из соседнего подъезда, да Лёха, одноклассник, - ещё по маленькой. Так что за стол сели уже сильно навеселе.
Скинули карты. Пока "дулись" в них, пили, конечно. И к тому времени, когда устали от карт, крика и водки, и он, взяв выигрыш, направился к двери, неизвестно зачем прихватил песочные часы - так, от нечего делать. С них всё и началось. Дрались так, что мало не показалось. И теперь он еле разлепил глаза. Наверно - вся морда в синяках, подумал он. Прислушался. Хотя сквозь жуткую боль, растекшуюся по всему телу, трудно было что-нибудь услышать, но он напрягся.
Стояла тишина. Превозмогая боль, он попробовал пошевелить пальцами ног. Рук. Глаза сами собой закрылись. И тогда он попробовал потрогать себя непослушными руками. Нос. Зубы. Кажется, уцелел. И он снова впал в забытье.
Потом очнулся. Всё вспомнил. И ещё вспомнил. Как однажды, в компании подшутили над Игорьком (его другом, между прочим), когда тот заснул, стащили с него кроссовки и носки и забросили на самую верхушку дерева. И чего хохотал вместе со всеми? Что веселого в том, что человек, с детства боясь высоты, лезет на дерево?
...Вот так. Вчера смеялся над ним, а сегодня... Смейся. Над собой.
В детстве он очень любил читать, особенно приключения и стихи. Как правило, после ужина все собиралась за прочтением, а потом и обсуждением той или иной книги. Тогда он, двенадцатилетний, бурно участвовал в семейных спорах, и у мамы почему-то постоянно было другое мнение. Как же хотелось доказать свою правоту!
Не мог усидеть. Вскакивал. Размахивал руками. Захлёбывался словами.
Мама гладила его рассеянно по волосам и улыбалась.
В эти часы квартира наполнялась таким теплом, что казалось - хватит на века. Даже Ташка, болонка и к тому же натуральная блондинка (как шутили дома), чувствуя это, приходила в зал и ложилась около хозяев. Его же любимцем был персидский кот Тишка. Такой серый-серый и такой пушистый! Они играли вместе постоянно: с верёвочкой, с мячиком, с фантиками. И он не сомневался: так будет всегда.
Ему исполнилось четырнадцать, когда семья дала трещину; он попытался этого не заметить. Удалось. Почти.
Книжки читали теперь вдвоём с мамой, да и то не каждый раз. Отговорку, что уже вырос, стал слышать постоянно.
Смех как-то постепенно растворился в воздухе. Куда он исчез, так никто и не понял. Или боялись? Или не хотели понять? Зато появились деньги. Много денег.
Родители стали ругаться: вначале редко и робко, затем чаще и громче. Однажды, проснувшись ночью, он услышал мамин плач, поразившей своей безысходностью так, что подойти и успокоить - не решился.
После очередного безобразно-унизительного скандала отец прошипел ей сквозь зубы: "Заткнись... Ты - никто. Понимаешь? Ни - кто. "Привычка свыше нам дана, замена счастию она" - так ведь у твоих любимых классиков сказано? Вот и оставайся с ними. А у меня другой интерес. Я - мужик. С потребностями. Я - не книжный червь. И у меня другая есть. Баба. Разговор окончен."
Мать, как-то сразу состарившись, ушла в свою комнату. Больше не было ссор, не было слёз, больше не было ничего. По квартире ходила безликая тень.
В последнем, одиннадцатом, классе он остро ощутил запах взрослой жизни. Даже, казалось, плечи расправились, ростом стал выше.
В тот год как-то не сиделось дома. Он вдруг понял отца. Прочувствовал. Ему понравилось ощущать себя мужиком. Иногда жёстким или даже жестоким - в нюансы не вдавался. Пока осторожно, но всё-таки порой проскальзывала надменность не просто ко всему слабому полу - к матери.
И хотя в ту весну беспросветно лили дожди, он, несмотря на эту тусклую погоду, был счастлив, - уверен в себе, в собственной силе (не только в мышцах, хотя и они имели значение!), в какой-то внутренней дерзости, которая ему придавала ещё и гитара, освоенная недавно.
Это длилось долго. Его везение.
Всё окончилось в один день.
Ветер рвал осиротевшие занавески...
из окна выбросилась мама
... а на ярко-белом подоконнике, утверждая вечность, стояли песочные часы.
Дождь, не прекращая, всё хлестал и хлестал по спине, и казалось - тысячи ремней избивают и её тоже. Его никто не мог оттащить.
Хотелось защитить. Укрыть. Уберечь. Спрятать от чужих любопытных глаз. А сил не было. Только и мог, что приговаривать: "Тебе не больно, тебе не больно, тебе не больно..." А внутри уже билось: "Предала!!!"
В девятнадцать лет отношения с отцом строились на дорогих подарках, одним из которых стал японский мотоцикл.
Беседы, чтение классиков, прогулки по парку, да и просто ужин дома остались где-то в другой жизни, которая теперь казалась сном, а иногда и бредом.
Если и были разговоры, то только о деньгах, ну, ещё об институте, да и то - лишь в русле этих самых денег. Поэзия? Смешно. Вот книга "Как стать богатым" - это вещь. В редкие мгновения, когда до зуда в руках всё-таки хотелось взять томик стихов Лермонтова или Пастернака, он начинал резко и едко высмеивать себя. Гулял с друзьями теперь исключительно в барах и казино. Ну, а ели, естественно, в ресторанах, и обязательно в компании папиных знакомых. Сверстники воспринимались, как сопляки, - ничего не знающие и ничего не понимающие в жизни.
Самое приятное в том времени...Нет, нельзя, нельзя произносить слово "время". Лучше опять - "тогда".
Так вот, "тогда" самым приятным моментом были девочки, которые ходили толпой. И какая, собственно, разница, что привлекал их капитал (пусть отцовский, но ведь единственному сыну всегда перепадало, и не мало!). Зато популярность! Зато выбор! Влюбиться? Ни в коем случае! Пережитки прошлого.
На мотоцикле смотрелся восхитительно, словно влитой. Перед соперниками - превосходство явное. Хотя наличие таковых волновало
не больше назойливых мух.
Больше задевало то, что негде разгуляться, промчаться вихрем, без остановки, во всю мощь мотора "Хонды".
И вот, в один из вечеров наслаждаясь встречным ветром и развивая скорость по загородному шоссе, которое, наконец-то, отдыхало, вдруг увидел кошку, с трудом ползшую по асфальту. В первый миг хотел свернуть, но передумал, и тормозить тоже не стал, хотя успел бы. Крик, который издало это существо, настолько оглушил, что невольно остановился. Раздосадованный неожиданной заминкой, грубо пнул бездыханное тельце в канаву. И решил вернуться в город, в казино.
До сих пор слышится тот истошный кошачий вопль! Три, нет уже, наверное, четыре года прошло. Четыре! А вопль до сих пор стоит в ушах...
...Его рвало. В какую-то секунду показалось, ещё чуть-чуть и он сломается пополам. Сам виноват. Выиграл в карты, взял выигрыш и вали подобру-поздорову, так нет, ещё прихватил старые, никому не нужные (по его мнению) песочные часы, валявшиеся на столе, среди пустых бутылок. Они, честно говоря, никому нужны-то и не были (один друг-философ оставил в угарном приливе нежности), но хозяин - "Ах, ты, тля... твоя мать... чужое брать..." - чтил странный подарок, поэтому в памяти и не осталось, что именно было сказано красочным русским языком, тем более, что провалы фразы в памяти убедительно добавлялись точными ударами вначале в челюсть, затем в живот, а потом - куда требовала развернувшаяся мужицкая душа (к тому же - не одна!). Постарались на славу.
Почему-то теперь, когда так тошно и хочется всё забыть, и, вообще, обрести равновесие, именно теперь в голову лезет прошлое.
Светка... Познакомились на третьем курсе. Впервые он увидел её на институтской дискотеке. Она танцевала рок-н-ролл в паре с каким-то парнем. И этот слабак не выдержал бешеного ритма и упал, - упал прямо к её ногам. Такая девчонка! Зацепила. Почему он раньше её не видел? Почему она ещё не с ним? Непорядок!
Целую неделю никак не получалось не то, что встретиться, а хотя бы мимоходом увидеть. От бессилия с каждым часом нарастало раздражение. Всё случилось намного скучнее и банальнее, чем рисовало воображение, - на общем семинаре сели рядом.
Он почувствовал её... нутром, физически, как никого и никогда. И она отозвалась. Почему полюбила именно его (непривычное, странное чувство). За что? Неважно. Никогда этим не интересовался. И сам держался демонстративно независимо. Злился на себя, уходил с другими. Но возвращался. А она ждала.
И всегда принимала.
Светлана писала стихи. Он тайком просматривал. Нравились.
Приближался её день рождения. Решили устроить на природе. Светкино вдохновение не имело границ: этот праздник, с момента её появления на свет (которого, как сказали врачи, могло и не быть), стал самым любимым, самым дорогим, самым... священным.
Она умудрилась даже ему передать безотчётную радость. И у него, словно у мальчишки, улыбка не сходила с губ. Как же было хорошо! И он ждал этого праздника, пусть втайне от себя, но - ждал. Ему за многие годы стало тепло, уютно.
Но чем ближе подходил этот день, тем хуже становилось на душе. Мрачнее. Въедливее состояние злой иронии. Глупости. Ребячество. Ну, съездим на речку, костер разведём, шашлыки пожарим. И что? В чём кайф? Что я леса с речкой, не видел что ли? И не раз. Хочется Светке впадать в детство, кто ж против? Пусть.
В конце концов, она - именинница. А он - мужик. И давным-давно вырос из пелёнок. И что это за нюни? Почему ему всё-таки хочется пойти? Нет. Все эти праздники остались где-то далеко,а здесь только муть и слабое подобие, одним словом - е-рун-да. И нельзя давать себе слабину. Не хочу! И не пойду! Волю надо иметь! Вот казино - это да! Для настоящих мужиков.
Так что объявился он лишь на следующее утро, насвистывая какую-то песёнку.
"У тебя медное сердце". Тихо сказанные слова обожгли.
Вспомнилась мама.
Он снова оказался один.
Он вспомнил, как они поругались с отцом, крепко, по-мужски, и отцовский голос неожиданно сорвался, став противно-скрипучим. Оторопев, выскочил на улицу и не приходил домой несколько суток. После этого никогда больше не пытался спорить с отцом. С тех пор их печали и радости не пересекались.
"А если бы... отстоял мать?" - пришло на ум только сейчас.
"Мама, ма-ма!" Задержавшись на самом краешке разума, уткнулся лицом в землю, но с трудом превозмогая себя, попытался подняться.
Плотный, серый туман парил всюду. Ему пришлось продираться через это противное скопление мелких водяных капель, которые цеплялись похлеще репейника. Он чувствовал, как по телу стекает кровь. Не обращал внимание. Что-то искал. И злился. Не мог понять, что ему нужно. И вспомнил почему-то...
В старинной, толстой книге было написано: "Песочные часы - модель космоса, единства земли и неба. ... "небо" просыпает, "земля" принимает. Переворачивание песочных часов означает исчерпанность старого и начало нового цикла".
Ну, к чему вся эта чепуха? Сейчас, когда ему только бы добраться до дороги. Голоснуть. Приползти домой. И спать. Потом будет думать, что делать дальше. Потом... о мнимых друзьях. А сейчас, ползти - идти не было сил. Стоять не мог. Поднялся и упал. Снова вставал и снова падал. А когда в очередной раз не смог подняться, заплакал, как маленький. Растирал слёзы грязными руками, всхлипывал и причитал. Поняв, что один, уже не стесняясь, зарыдал в голос.
И откуда-то из глубины его существа, как из затерянного омута, вновь возникли страдальческие лица матери и Светланы. И теперь они плакали все вместе, и ему уже казалось, что вместе с их болью, весь мир полонила такая же боль, и он, этот мир, едва держится, чтобы не раскиснуть от слёз и гнева.
И впервые за много лет, а может, и просто впервые в жизни, ему захотелось добра. Для всех. Для каждого. И ещё ему захотелось встать, как древнему рыцарю, обряжённому в блестящие доспехи, и устрашающе подняв копьё, - защитить всех, кого накрыла боль.