Воскресный мартовский день выдался на редкость тёплым и солнечным. Так и хотелось набрать пригоршню лучей и умыться, и поплескаться...
--
Ма! Я дырку продыркал... во...- сероглазый мальчуган протягивал где-то найденный картон непонятно какого цвета.
--
Где же ты откопал это?
--
Ничего я не откапывал! - щёчки надулись от обиды. - Он лежал, а я взял. И совсем ничего не копал.
--
Ладно, дыряльщик, пойдём домой, а то уже прохладно становится.
Весенний ветер проказливо щекотал уши и нос и даже пытался забраться под пальто. Стася посмотрела на сынишку: "Любознательный парень. Ничто от него не укроется".
--
Ма, а что это за башни? Ты там была?
--
Это церковь. И я там не была.
- И не знаешь, что там? - в больших от удивления глазах плескалось разочарование.
--
Ну, почему, знаю. Там есть картинки, иконы называются, на них молятся.
--
Как это молятся?
--
Помощи просят у Бога.
--
А-а... понятно, значит, стоят на картинках и просят помощи.
--
Не на них стоят, а около них. Смотрят на них.
--
Но ты же сказала, на них молятся! Значит, стоят на них. А если смотрят, то около них. Правильно?
--
Правильно, правильно.
--
А кто это Бог?
--
Это такой дядя с бородой.
--
Значит, и дядя Коля Бог! - Кирюша захлопал в ладоши.
--
Нет, Бог один.
--
Неправда, дядя Коля тоже с бородой! - носик недовольно сморщился и насупился.
--
Да, но Бог живёт на небе.
--
А как он туда забрался? - зрачки заполнили почти всё пространство глаз, и носик сразу же встал на место.
--
Не знаю.
--
А он там где, на облаках живёт?
--
Наверное.
--
Ма... ну там же горячо, там солнце.
--
Ну, ему, значит, не горячо.
--
Не... всё равно горячо. Мам, а мне жалко дядю Бога.
Стася внимательно посмотрела на своего четырёхлетнего сына (детское личико выражало серьёзную обеспокоенность) и ей стало как-то не по себе. Она попыталась отогнать непонятное ощущение, которое не смогла объяснить, и решила переключиться на бытовые дела: нужно ещё сходить в магазин и приготовить что-нибудь поесть. Но мысли, совсем не земные, не давали покоя. Разговор с сыном разбередил душу. Эта тема её никогда не интересовала (знала только так, верхушки), и вот ребёнок задаёт вопросы, а она не может вразумительно ответить.
"Ладно, - Станислава тряхнула головой, и длинные чёрные волосы рассыпались по спине. - Ладно, что это я разволновалась? Ну, спросил. Ну, не знаю. Не ходила. Ну, не верю я в этого дядьку и что? Ведь, в конце концов, чтоб отвечать, не обязательно во всё верить и всё знать. А книги тогда на что? Просто фраза о том, что ему жалко Бога, так странно. Хотя... Ребёнок он и есть ребёнок...".
За всю дорогу до дома он больше не проронил ни слова.
***
--
Дим, ты, почему меня не процеловал? А? - Стася в коротеньком халатике выглянула из кухни на пришедшего с работы мужа.
--
А что, обязательно надо процеловывать? - властные руки уже крепко обнимали тонкую талию...
--
А как же! - чья-то пуговица обиженно упала на пол. Тишина напряглась, а по воздуху разлился аромат удовольствия.
--
Как Кирилл? - после трехминутного взаимного умолчания первые слова радостно вплелись в гармонию этого вечера.
--
Подрался. Не сильно. Так, ерунда. И заявил, что "драка так и лезла на него".
--
Мужчина. А на тебя никто в моё отсутствие не лез? Никакая драка, а?
--
Кто ж посмеет с такой охраной? Иди, иди, хватит самому-то лезть, ага... За стол садиться пора.
--
А что у нас на ужин?
--
Макароны и пунктиром мясо.
Скромная двухкомнатная квартира вполне вмещала в себя это тихое незамысловатое счастье.
На диване, свернувшись тройным клубком, вся семья сидела около телевизора.
Взгляды молодожёнов (хотя по времени они таковыми уже не являлись, а вот по духу - да) пересеклись и... поняли друг друга без слов. Воспоминания пятилетней давности нахлынули на обоих так ярко, словно вчера познакомились.
Тогда она, студентка четвёртого курса исторического факультета приехала на каникулы в Ленинград (никак не могла привыкнуть к "Санкт-Петербургу"). Её пригласила подружка, и, естественно, приглашение было немедленно принято.
Белые ночи. Разводные мосты. Зимний дворец. Впечатлений целое море (Балтийское!) ... Невский проспект. Вот на нём, в одну из знаменитых белых ночей, и столкнула их судьба или кто-то другой (кто знает?).
Он и ещё шестеро ребят в возбуждённо-радостном состоянии (только что получили дипломы Петербургского политехнического института, как выяснится позже), размашисто шагали по Невскому. Компания девчат (правда, их было всего четверо) парней явно заинтересовала.
Первые моменты знакомства, разговоры, отлетающие анекдоты - выветрились из памяти.
Зато останется на всю жизнь: его шальной взгляд, проникающий куда-то внутрь и так глубоко, что до сих пор она не нашла ему объяснение.
И слова... безрассудные...
- А слабо выйти за меня замуж? Слабо?
--
Почему это слабо? Ничуть. Хоть завтра.
--
Завтра - не знаю, а через две недели устроить могу.
--
Хорошо!
--
Передумаешь!
--
Кто сказал? Я? Нет. Вон свидетелей сколько.
--
Договорились. Дмитрий.
--
Станислава.
Через две недели их расписали.
Подружки. Что они не предпринимали, пытаясь отговорить от этого безумства: и уговаривали, и взывали к разуму, и кричали, называя ненормальной, грозились, и даже пытались позвонить родителям, но она успела вовремя нажать на рычаг, запретив это делать категорически; в конце концов, бросили безуспешные попытки наставить на путь истинный и стали помогать в покупке платья.
Длинное приталенное небесного цвета оно было сшито, словно на неё. Деньги, выделенные родителями на отдых в Питере, безжалостно тратились на сумасшедшее (по словам девчонок) предприятие. В роскошные смоляные волосы вплели белые и голубые маленькие искусственные цветочки. И казалось, что кто-то рассыпал их не просто, а с помощью волшебной палочки.
Он же (как рассказал потом) использовал деньги, отложенные на поездку по Золотому Кольцу России. А получилось, что приобрёл не одно большое, а два маленьких, но таких ощутимых...
Расписывались в десять утра - время, от которого постоянно отказываются. Они же очень обрадовались. В одиннадцать отходил теплооход, на котором в том же составе, что и встретились, отметили это невероятное событие.
Через пять дней Ленинград провожал домой, в центральную Россию, своих таких необычных гостей.
Сказать, что и её, и его родители были в шоке, - значит, ничего не сказать.
Смириться пришлось. Но далось это с огро-омным трудом. Бабушка пустила "несмышлёнышей" в свою двухкомнатную квартиру, а сама перебралась к сыну в освободившуюся комнату внучки.
Они сумели доказать всем (и главное самим себе), что сделали пусть и безумный, но всё-таки - очень правильный выбор. Только иногда бабушка надоедала, время от времени повторяющимся причитанием: "Повенчались бы вы хоть, дитятки. А то поженились как-то не по-людски. Особливо без родительского на то благословения. Ох, ка бы чё не вышло. Береги вас Бог"
Бабулино оханье напоминало жужжанье невесть откуда взявшейся мухи. Раз нет научных данных за то, что Он есть, то не понятно тогда, зачем верить в пустоту, в иллюзию? И соответственно венчаться? Для них этот ритуал не имеет никакого значения, лишь перевод времени и денег, которых и так хронически не хватает.
--
Ма-ам, па-ап...
--
Ну, мапа же! - Кирюша недовольно дёрнул за рукав халата, выдёргивая мать из воспоминаний.
--
Что?.. что?.. - эхом отозвались половинки.
--
Давай играть!
--
Давай... Давай... - и снова вместе, и снова в голос.
***
С того разговора с сыном о Боге пошла уже третья неделя, а он всё не даёт покоя. Или ей так кажется, и она накручивает сама себя? Мужу почему-то не рассказала. Наверно придётся. Последние два дня Кирюша на себя не похож: мрачный, тоскливый и нехорошо тревожный. Хотя длилась его непривычная нервозность недолго. Но почему-то насторожила Стасю. А вчера кричал во сне. Когда его разбудили, сказал, что приснилось чудовище.
И самое странное в его поведении - желание уединиться. Может, взрослеет? Может, хочет подумать? Смешно. О чём можно думать в четыре года? Конечно, есть дети, которые сами с собой играют в шахматы. Но Кирилл не из их числа. И невооруженным глазом уже видно, что он вырастет компанейским. А может даже, и, скорее всего, будет душой общества. Как говорят "первый парень на деревне".
Хорошо бы...
Может, кто обидел? Да вроде - нет. Рассказал бы. И удивленная воспитательница говорила, что ни с кем не общался эти дни, просто сидел и рисовал в уголочке. Стася растревожилась не на шутку. Может, в церковь сводить?
***
--
Не хочу! - Кирюшкин вопль... звон разбитой посуды... отпружинил и Стасю, и Диму...тут же.
--
Что случилось?? сынок???
На кухне на полу в луже воды валялись осколки стакана, а Кирюша... Искаженное от страха лицо выражало неподдельное страдание, ручки тряслись, он задыхался и со свистом глубоко вдыхал воздух, взгляд устремился в одну точку, казалось, ничего не видел, лицо синело...
--
Сыночек?! Ты слышишь меня, слышишь? Сыночек?!! - Руки Стасю не слушались.
Скорая приехала через десять минут.
***
--
Скажите, что с моим ребёнком? Он у вас уже сутки. Что с ним? - серые глаза впились и не отпускали пытающийся убежать взгляд Иван Петровича.
--
Садитесь, пожалуйста...- доктор больше и не пытался спрятаться от пронзительных глаз молодой мамы. Его мысли и его знание не давали покоя: "Надо же, такие же, как у сына. Господи, помоги мне! Как ей сказать? Сколько лет работаю врачом, а всё равно никак не привыкну. Как такое говорить матери? Ну, ладно. С силами, силами только соберусь..." Садитесь...
--
Спасибо. Что с моим Кирюшей? Что?
--
Мы с ним сегодня долго беседовали. Умный мальчик. Он вам всё рассказывает? Впрочем, теперь не важно. Так вот о чём это я? Ах, да, о кошке. Они подрались из-за неё. Не поделили.
--
Как не поделили? Кого? Он недели три назад пришёл и сказал, что она... сама... лезла...на него...
--
Кто? Кошка?
--
Да, нет... драка... - противные слёзы не хотели слушаться, и перемешивались с тушью. - Простите.
--
Ничего, ничего. Может, отложим разговор?
--
Нет-нет. Простите.
--
Ну, так вот. Кирюша хотел взять кошку, а она его укусила. И видно, была больна... Бешенством.
- Чем? Нет...
--
К сожалению. У вашего сына бешенство. - Почему ему приходилось повторять это дважды? Если кто-нибудь из коллег увидел его в эту минуту, то, скорее всего, не узнал бы. Сейчас он выглядел не уверенным в себе специалистом, а отцом, теряющим сына.
--
Что?! Оно... лечится? - Этот вопрос такой простой и естественный, но такой надрывный, вернул его душу в тело врача.
--
Мы сделаем всё возможное и невозможное. Это я вам обещаю. - В голосе прозвучала прежняя уверенность вместе с надеждой и на медицину, и на чудо.
--
Спасите моего сына, ради всего святого, спасите...
--
Мы постараемся. Обязательно. Но мы, увы, не всесильны. Молитесь. За него. И за нас.
...
- Да, и ещё... Вам и мужу нужно сделать прививки. И не только вам двоим.
--
Хорошо, как скажете. Я сделаю всё, что вы скажете, вы говорите, только говорите. Лекарства, помощь, мы всё сделаем. Спасите, только спасите сына...
--
Успокойтесь, пожалуйста...Мы сделаем всё от нас зависящее. Всё.
Повисшее молчание стало давить. И нарушить его Иван Петровичу не хватало мужества.
--
Я пойду, - Стася вздрогнула от звука собственных слов, - так прорезали они тишину и еле слышно добавила, - к нему...
--
Да, конечно. Вам помочь? - Но он уже и сам увидел ответ на её потерянном лице.
--
Нет-нет. Спасибо. Я сама. Не беспокойтесь. Со мной всё нормально. Со мной... нормально. - Она словно очнулась от зимней спячки и, судорожно произнеся слова, выскочила из кабинета.
Кирилл лежал в отдельной палате. Стася от него практически не отходила. Мужа с боем, но, тем не менее, отослала домой: даже проросшая щетина не смогла скрыть бледности его лица. Мать, отца и бабушку словно и не видела, и не чувствовала, хотя те постоянно сменяли друг друга. И безуспешно пытались отправить её отдохнуть. Предупреждения врачей об опасности нахождения рядом с Кирюшей не волновали. Чего бояться? Что он её укусит или поцарапает? Так прививку сделала одной из первых. А самое главное - он её сын. Сын! И этим всё сказано.
В эти медленно тянущиеся дни его нельзя было узнать. Кирюшино состояние. Страшно. Как она сама не завывала вместе с ним?!
Как не буйствовала?! Не понятно. Сидела. Стиснув зубы. Сидела. Рядом.
--
...мам
--
Сыночек?! - Стася вздрогнула. Ей показалось, что она ослышалась, за прошедшие трое суток мерещилось многое, - сыночек? Ты? Как ты?
--
Я кушать хочу, - Кирилл смотрел ясным взглядом, таким, как прежде и, казалось, ничего с ним не случилось, и не было этих ужасов.
--
Да, милый, конечно... на... на... покушай...родной мой...
Кирюшка уплетал за обе щеки картошку с котлетой и озорно подмигивал.
--
Мам, вкусно-то как!
--
Кушай, кушай. Скоро домой поедем, домой...- чай в стакане (который держала в руках), ещё немного и вместо сладкого стал бы солёным, но она этого и не заметила.
Крылатый день, не спеша, уходил, а ожидаемый вечер обещал быть спокойным. Вернее, ничего не обещал, так хотелось, верилось, но обманулись все и даже врачи - врачи, которые, несмотря на свои прогнозы, мечтали ошибиться, но - не ошиблись. И она поняла. И она сидела. Обречённо. Отказываясь понимать, но - понимала.
--
Ма... мне хорошо, не плачь, мам, мне правда хорошо.
Знаешь, я видел дядю Бога и он сказал, что я теперь буду жить с ним. На небе. Мам, правда, здорово! А борода у него тёплая-тёплая и большая, не такая как у дяди Коли. Лучше. Да, я понял, что дядя Коля это не дядя Бог. И ему оказывается там, на облаках, совсем не горячо, только одиноко. И он ждёт меня. Мам, ты, не плачь, мы ещё увидимся, там - на облаках. Дядя Бог мне обещал, что ты туда придёшь. Ты ведь придёшь?
- Приду дорогой, обязательно приду...
--
А так бы я не согласился. Не. Но я верю ему. Верю...
Страшнее ночи в её жизни не было.
Не спал никто. Иван Петрович не пошёл домой. Не смог.
А Кирюша ушёл. Ушёл к дяде Богу.
Остановилось. Сердце.
***
Кирюшка не только ушёл из жизни, он уводил с собой едва начавшуюся жизнь своей сестрёнки. Его желание иметь сестру могло бы сбыться.
--
Ребёнка оставлять нельзя, - как сквозь вату услышала она приговор врача.
--
Из-за прививки?
--
Из-за прививки.
--
И ничего нельзя сделать?
--
К сожалению, поздно.
--
Поздно, - она автоматически повторила ...
Последняя зацепка с жизнью оборвалась. Перед глазами Стаси непреходяще стоял образ ушедшего Кирюшки и той самой девочки, которая так нелепо должна покинуть так и не обретённый мир.
Стася не поняла даже, как очутилась возле церкви. Как встала, безвольно опустив голову, не смея взглянуть на тот самый Лик, которому радовался сын.
Годы, месяцы, дни и минуты с её потаёнными желаниями, обидами и мщениями, вдруг стали возникать в её сознании. Не наваждениями последних страшных дней, а яркими вспышками не проговоренных для себя самой состояний. Вспышки эти словно подталкивали её, озаряя не прошедшее, а будущее.
--
Ну, дочка, и чего ты тут стоишь? - слегка дотронулась до её плеча чужая старушка. - Идём, идём. Тебе как раз сюда. Всем нам сюда. Другой двери не придумали для нас.
И старушка легко толкнула массивную и податливую дверь в храм, пропуская вперёд себя полуживую Стасю.