Мне очень тяжело жить

я слишком сильно чувствую боль других,

это часто,

вызывает сильное расстройство у окружающих,

и потому я скрываю свое сочувствие-

я становлюсь неумышленным свидетелем

чье-то судьбы.

Мое призвание слишком жестоко обращается со мной,

но

дарит при этом свою удивительную радость.

Однажды я попытался стать нормальным человеком, как все и тогда

потерял то от чего хотел освободиться.

Мне стало плохо.

И

я

решил

пусть будет тяжело, чем плохо.

Со-стороны.

Превосходно поваляться в какашках времени и потом окунуться в чистые воды вечности.

Я не помню все было словно в бреду, вернее мои воспоминания покрыты туманом, но я помню, что и сама действительность была для иллюзорной, а мозг словно обложенный ватой работал только в каком-то своем для меня непонятном направлении. Я спал и видел все наяву, но видел как-то иначе, словно мне показывали другую сторону жизни, о которой никто никогда мне не говорил. Я ощущал жизнь, как ощущает ее обычный человек, но сказать, что я чувствовал так же как он было бы не правда, мой организм словно отбирал сам самое необходимое среди запахов, вкусов, зрений. При этом я видел все и порой даже словно через увеличительное стекло, подробности которых даже не знал. Мое сердце бы не выдержало, если я не чувствовал что кто-то за мной следит и руководит, не лишая меня при этом моей собственной воли. Вот только воля моя была удивительным образом направленно только на хорошие действия. Я вспоминаю, как оказывался в ситуациях, где человеческая агрессия переходила даже привычные рамки и наносила увечья человеку. Я удивлялся себе, что в этих ситуациях я был недвижим и смотрел на это все с изучающим любопытством, что вызывало шокирующее впечатление у окружающих и их внимание переключалось на меня, забывая, чем они были заняты минуту назад. Порой меня принимали за сумасшедшего, порой за священника, что, по сути, видимо было одно и тоже. Я же чувствовал себя удивительно свободно при том, что лишился крова, в привычном понимании будущего, любимой и большей части друзей, те небольшие кто остался относились с великой жалостью. Я им благодарен. Лишившийся всего, я чувствовал, что обретаю нечто большее, чем мог мне дать самый невероятный момент с истории человечества о котором я знал, я обретал даже больше чем сам мог предположить.

Это было во мне,

нечто

что описать невозможно,

но ощутимо на столько, что все остальные блага земные не шли в сравнение. Я до сих пор не могу найти слов как описать это. З много лет я перекопал невероятную уйму литературы. Спустя много лет вернувшийся к нормальной жизни, я переписал историю свою и человечества вдоль и поперек, но так не смог постичь -

что со мною было.

Сверху.

Биографическая справка.

Я,

человек земли,

родившийся от земной женщины,

в маленьком городке на Украине,

достигнув 24 лет,

оказался в космосе,

по неизвестным мне причинам, после нескольких лет обучения меня художественному ремеслу,

одного года занятий альпинизмом,

и стандартных лет образовательной школы,

оказался в темноте космоса

и вернулся на землю со световым лучом

и поставленной задачей

говорить.

Я написал множество картин и стихов, они оставались в руках людей, с которыми я встречался. Я не помню их и не помню о чем они, как бы я сейчас не силился это сделать. Помню хорошо, что не понимал, почему они не понимают друг друга и часто от этого не любят и мучаются. Я не понимал так же отчего они не хотят разрешить свои проблемы, а только усугубляют их. Я пытался многим помочь, но они странным образом отказывались и даже ругались. Но часто я был, любим и сам любил, хотя несколько по своему, что вызывало удивление и порой раздражение. Их чувство больше похоже на заботу и когда они любят, желают только одного, чтобы того, кого они любят, был всегда при них, если он далеко отходит начинают, кричать, порой, даже, бить, при, этом, обещают, лишить, сладкого, потом, правда, плачут и ласкают. И чем больше бьют, тем больше ласкают. Эту странность я занес в каталог необычных явлений, который прилагаю ниже. Их ласки похожи на те, что я видел у животных, только те это делают раз в год, а эти постоянно и порой без смысла, кокой заложен у первых.

Исследования в области познания у землян находят на примитивном уровне развития, их увлеченность престижности, порождает техничность и часто далеко уводит от сути. Но обнаружены некоторые экземпляры достигавшие истоков мудрых решений, но, к сожалению, язык землян скуден и сложен по своей опять же техничности и потому тем, кто хотел выразиться порой просто не удавалось и они путались в собственных словах. Много любопытного придумано без кого-либо смысла и применения, здесь я нахожу целесообразным преложить эти проекты как особо выдающиеся и необходимые для нашего применения.

Любопытен так же фактор свободы, который они воспринимают соразмерно их чувственным желаниям. Здесь удивительным способом сохраняется прямая пропорциональность, как и у нас, с разницей в применении. Это мною пока не исследовано до конца, по этому прошу Верховный Совет продолжить дальнейшие изыскания и продлить срок пребывания на земле.

От себя.

Когда просыпаешься раньше привычного, и в тебе небывалый прилив сил, словно вновь тебя кто-то коснул крыл и, отпуская тяжесть лет, где накопились ошибки, исправить которых ты уже не можешь, но ты знаешь о них, порой забывая, из глубин своей души - неясными смутными обрывками каких-то острых болей вызванных узнаванием их в простых случайных вещах. Когда идешь по мостовой и священного нищего и опускаешь глаза, проходя мимо, скрывая стыд от его чистых глаз, тогда ты словно оказываешься по сторону жизни, из которой выхода нет и к которому можно привыкнуть, убедив себя в не обратном. Как вдруг после долгих мучительных поисков возвращения и обессиленного отчаяния у закрытой двери, ты рушиться у порога, и словно во сне чувствуешь, растекается блаженная улыбка на лице - перед тобой словно в мираже, с размазанных красках возникает ангел и, поднимая на руках, невесомое тело вносит в храм. Все освобождается, все оставлено там, нет ничего кроме этого отдохновения - ты растворяешься в чем-то из чего не хочется выходить, и ты не выйдешь - я знаю точно, пока вновь не наберешь силы и не родишься на свет в новом. Через тебя проходят все соки вселенной, ты слышишь музыку, которая окутывает тебя со всех сторон, она льется везде, вливается, проходит, четкие ритмы ударами ее сердца, словно колоколами, возвещают о пульсе всего единого. Ты движешься соразмерно им, ты мягок, но вот ритм укрепляет в тебе что-то и ты уже брыкаешься - ты уже возвещаешь о том, что ты есть. К тебе прислушиваются - ребенок - гимн в твою честь и мягкое поглаживание. Скоро ты окажешься где-то. Какая-то планета откроет тебе свои земли. Тебе их обетовать. Ты пройдешь планету Земля парник - детский садик, потом школу - Коссиопею, может быть университет - Галатею, и назовешь новую планету именем своей возлюбленной. Счастье безгранично - ведь у тебя рождаются дети. Ты бесконечен, зная то, что есть. Твои внуки будут прилетать из дальних кроев Галактики, как ты когда - то прилетал сюда, и будут верить каждому твоему слову - в них кровь твоя.

Снизу.

После полученного разрешения Сверху, я остался на Земле уже в качестве жителя этой планеты, лишенный поддержки и получивший благославления на действия согласные теории земных жителей о свободной воле. На первых порах, испытывая необычайный прилив неизвестных мне сил, сохраняя в памяти наставления своих учителей, я сохранял ясность ума и чистоту рассудка, производил свои раскопки в области человеческих чувств, удивляясь путанице и неразборчивости их проявлений, пока не выявил, что смысла определенного в них не наблюдается. Спонтанность и непредсказуемость ничем существенным, кроме того, чтоб просто быть и себя утверждать, не убеждалось. Этой же убедительностью пользовалась и так называемая теория о вечно сменяющемся механизме, который по самым даже привычным меркам размышлений напоминало весьма отдаленно на устаревшие понятия о ТЭн та Логус, о котором я вскользь слышал от своего одного учителя в виде шутки. Теперь мне предстояло вернуться к пропущенному. Я чувствовал себя во многом словно ученик пропустивший ранние классы образования. То, что для них было величайшим открытием, мне приходилось ломать голову над их примитивностью как если б мне предложили заново нарисовать схему Вселенной. Вот тут я ощутил в полной мере ценность взаимосвязей у нас учителей и учеников, порой постигнуть крупицу в одиночку не под силу. Но порой меня удивляло больше всего, с каким размахом они, земляне, брались за эту проблему. Впрочем, впоследствии я оценил их дерзновения, правда мне уже ничего не оставалась, как это сделать, ибо я начинал чувствовать, что думаю и чувствую уже как они. В последствии память о Высших ценностях меня стала подводить, я обзавелся семьей, как и все живущие на земле. Стал копить деньги на отпуск, и вообще совершать всякое такое, что делают все, дабы жить в мире и спокойствии с ними. Иногда, правда, по ночам беспокоили кошмары, словно кто-то стучал в дверь мне или звал откуда-то, от куда я уже не понимал.

Но однажды....

ты просыпаешься...

Чувство полетности приходит не сразу. Лишь когда ты чувствуешь что земное притяжение над тобой не властно.

Ты обретаешь новую жизнь.

Это произошло со мной 10 лет назад.

Справа.

Последней моей фразой близкому мне человеку

была:

Я не могу вернуться.

Но

Я не сказал самого главного:

Я переменился.

Я не мог уже жить по прежнему,

Я увидел новый путь.

Случилось

это,

Как и сейчас,

спустя десять лет,

внезапно.

Поток света охватил меня всего

и заполнил все изнутри.

Казалось я, весь соткан из огня.

Я схватил рисовальный уголь и стал

писать стихи на стенах мастерской.

Меня перестало все интересовать,

кроме этого блаженного состояния, в котором я пребывал, пока писал строчки стиха. Все больше и больше я проводил время за листом чистой бумаги, исполосовывая ее каракулями. Порой невнятные и кривые слова производили на меня чарующее впечатление. Это оцепенение словно гипнотизировало меня на том, что внутри меня. Я не знал этого. Я был художником пишущим картины внешнего мира, но теперь словно лопнула перегородка разделяющая два пространства. Я растворился во всем, я был везде и невидим. Это была заповедная детская мечта. Созревшая позднее в творениях живописца и расцветшая от пробудившегося религиозного чувства. Слово для меня стало религией, процесс складывания, или точнее в тот момент еще только перенесения на лист бумаги, актом уподобления Творцу. Я чувствовал Его во мне. Меня нарекли безумцем. Друзья хихикали, учителя сдержанно смотрели, любимая волновалась, мой духовный наставник отослал меня к психиатру. Я отстранился от всех.

Запершись в мастерской, я еще пытался завершить курс обучения живописца, но все больше отходил от программы и, в конце концов, когда вышел на заключительный экзамен получил полный отказ и был отчислен за неуспеваемость. Прожив тайно, по милости доброго коменданта еще месяц в общежитии, переехал на край города в небольшой дом, где было мебели, но была русская печь. Была зима сибирская с трескучими морозами, я топил печь углем и сидя у нее писал на дешевой листах бумаги, укрепив их на своих коленях. Это было чудесное время откровений. В тиши и уедененьи ко мне приходили мысли, которые раскрывали неведомые тайны о мирозданье, о человеке, о природе вещей. Самым удивительным, что это лилось из меня самого. Оно лилось громадным потоков, я только успевал переносить на лист. Я пребывал в состоянии невероятного блаженства. Я чувствовал, как исполняюсь мудростью и любовью ко всему, что меня окружало.

Иногда ко мне наведывались старые друзья, сколько из привычки и столько из любопытства - художники все-таки близки к этому. Но время экономических реформ меняло и их сознание, и все - больше и больше они становились людьми зарабатывающими деньги. Чтобы жить.

Я питался на небольшие денежные переводы, которые посылала мне мама. Она не знала обо всем, но многое чувствовала. Она верила в меня, и это давала силы. В жизни это была единственная опора. О, как я ей благодарен по сегодняшний день. Это удивительная и поистине великая женщина. Только великая душа, испытавшая многое на своем пути способно понять и принять самые невероятные явления судьбы. И она верила в мое предназначение, хотя и не знала о нем. Знала какой-то скрытой мыслью, в глубине нашей крови. Что мы принадлежим. Никакие реформы, смерть третьего мужа, и невероятные житейские трудности не изменили ее. Был не изменен и я, в том, что мне было дано. Я знал точно это Свыше. Изменить этому, все-равно что умереть. Умереть в жизни мне было не страшно с детских лет, но умереть в Духе - я понял это страшно. Но в это время мир менялся.

В нем появлялись новые формы существования, люди как-то, кто как мог, пристраивались и вживались. Открывались новые пути, старые закрывались. Человечество выходило на новый виток. Я оказался в театральном пространстве. Внутренней волей или волей случая, а скорей это была судьба.

После того как я вернулся в дом, который был ограблен и двери настежь занесли в комнаты сугробы снега. Где не осталось ничего, кроме двух рубашек и одной сковородки, я как был сохранившемся от состоятельных времен пальто вернулся к другу, за которым ухаживал по болезни травмы ноги и потому на время оставил этот дом, и окунулся в мир современности.

В доме, где жил мой друг всегда было много людей. Здесь были и гомосексуалисты, склонявшие меня к своим меркам, театралы самодеятельной студии, где мы вместе развлекались, и другие, неизвестного мне происхождения. Передо мной проплывали картины небывалого для меня осуществления. Групповые сексуальные оргии, сменялись в смертельные попойки, случайные люди дрались, вымогая деньги. На моих глазах отрубили палец молодому гостю-миломану, вовлеченному в гомосексуализм, не за что, а просто как показатель что могут сделать со всеми. Иногда наступало затишье. В эти минуты, когда я мог оставить больного друга одного, не боясь, что должен нагрянуть очередной гость, я отправлялся в город. Уже весеннее солнце приносила радость и умиротворение, я засыпал на ходу от наслаждения природой, не меняющей своего отношения к людям. Я удивлялся как много в ней души.

Являлся в свой прежний институт уже как гость. Меня встречали с сожалением и расстроенными чувствами. Угощали чем могли в то время, ограниченного рациона для российского человека, где даже хлеб получали по карточкам, словно в блокаду Ленинграда. Угощали разговорами о новой свободе слова и обрушивались на правительство за разруху. Словно новая революция подняла на верх, только теперь уже не голодных и рабов, а богатых и предпринемательных. Я слушал их мысли о "правильном разделении", о свободной воле человека, о том, что теперь каждый может строить жизнь, так как ее захочет. Это было в мыслях, в чувствах все были еще вместе, еще чувствовали друг друга и бессознательно помогали друг другу, борясь с этим внутри себя. Никогда еще столько открылось передо мной характеров, словно единая маска слетела с голов и я увидел мир, во всем его многообразии. Как в природе люди жили настроением, следуя теперь законам выживания. Побеждали сильнейшие. До слабых дела не было. Чуть позднее их, правда, стали использовать на черный труд.

Что-то главное исчезало из нашего народа, что-то главное, что всех объединяло. Начиналось новая эра.

Я стал один из многих, кто скитался по земле в поисках пропитания. У меня не было ни завтрашнего дня, ни сегодняшнего, было только вчера. Как сон. Как пробужденный, но еще пребывающий в неясных грезах, я видел жестокую правду жизни, в которую примешивались сны, разрывая эту дикость, вырывая меня из нее, убаюкивая в трамвае до конечной остановки.

Я видел сны о любви, о единстве, о великом будущем человека и видел, открывая глаза, крики, злобу, насилие.

Слева.

Как я оказался театральном институте, до сих пор ума не приложу. Какой-то волей, вызванной чьим-то словом, что это мой мир, или просто неизбежностью - мне больше куда податься, а может я искал разгадку того бытия, который уже царил как данное и, по-видимому, сущее.

Я прибыл туда как художник, а стал режиссером.

Я пришел понять, а запутался еще больше. Сегодня мой ум развален на тысячи слов, мыслей, образов.

Кто-то помог мне, направил в центр мой ум, чтобы постичь, что было во мне.

Многие из тех, кто меня окружал, чувствовали это во мне. Но не понимали, так же как и я сам. Догадки являлись, словно предпосылки к чему-то, завораживали, нагромождали, уводили, и казалось, не будет конца края этим многочисленным метаниям. Но центр был. Я это помню точно. Я не понимал его, я жил им. Он изумлял и пугал. Ко мне тянулись и боялись. Мне не оставалось ничего, как смириться с этим. Так пролетели пять лет. Но один человек увидел то, что видимо было у него и он его распознал. Он разнес эту весть среди других. Многие прислушались. Всмотрелись. Стали осторожными в общении. Я мало помалу раскрывался. И вот опять диплом. Теперь удача. Но только в теории. Практика показала, что это опять непонятно. И вот я вновь в исканиях, только теперь уже закаленный, во все оружии многих научных изысканий, поддерживаемых ученными, многих стран - я пишу. Пишу много. Открытый дар функционирует. Я подхожу с одной стороны к проблеме, с другой. Я оперирую метафорой, ритмом, формой, конструкцией, но суть остается нераскрытой. Как нераскрытой и наяву. Зритель аплодирует, увлекается, но для него это остается сказкой. Сказкой то, что для меня единственная реальность, в которой я собираю все воедино. В которой жизнь, человек и вселенная неразрывны. Но время великих перемен забуксовала. Мысль о хлебе насущном является главенствующей "накормим человека, потом можно подумать и обо всем остальном". А чтоб накормить надо отгородиться и подумать только о себе. Потом это оказалось нецелесообразным - открылось воровство друг у друга, и что это предотвратить ввели обмен излишков, но потеряли независимость. Установили регламентирующие формы, а они урезали свободу. Свобода слова переросла в свободу действий и породила произвол. Хаос попытались собрать в единую структура, а она стала тоталитарной. Попытались сместить с личностного на закон и убили себя.

Я брожу в нелепице, но называю это творчеством. Я убеждаю себя в оптимистическом развитии истории, а внутри остаюсь неизменным пессимистом. Что же поселилось тогда во мне?

Что,

опять,

когда мне 35,

толкает меня бросить все,

и отправиться восвояси, куда глаза глядят?

Чего я ищу, когда это во мне

или

именно это ищет чего-то?

Неужели вся наша жизнь

это

просто

путь домой.

И иного смысла в ней нет.

Перед собой.

Смысл

появился неожиданно, когда страна начинала рушиться и переходить на новые рельсы правления. Я был уже вполне готов новым формам рыночного существования, как неожиданно, словно совпало с трагедией Софокла, где выступал я в роли сына самодеятельного театра. Плюс ко всему наш режиссер, по особому относившийся ко мне, мне приобщил Агни Иогу и Библию. Я зачитался. В стране стояло всеобщее воздержание - в магазинах хоть шаром покати. Я весь отдался обоюдному процессу. За три месяца я весил 57 кг. И весь светился. Я отошел от дел и только сохранял связь с учебным процессом живописи, которая на удивленье мне становилась яснее и прозрачней. На курсовую вышел с образом Богородицы и был отрезан, недоуменьем руководителей. Но был уверен в том, что делал. Меня сторонились, как и я их. Я стал искать подобных мне. В то время секты начинали развиваться, и я, попав в одну из них почувствовал вдруг атмосферу мне столь приятную. В один из дней случилось чудо. Я был в ремесленной своей, где шил костюм какой-то по привычке. Вдруг голова упала на кисти рук и стала все темно. Мгновенье - яркий свет залили вокруг меня все, и весь проник в меня. Я словно стал исполненным такого явленья. С того момента я одного боялся потерять его. И всеми силами поддерживал, отстраняя что, мешало или отвлекало. Пошел я к людям, был принят радостно и растворился в них. В том не было стыда, когда я в невероятных их деяньях, а только радость. Меня оберегали. Я чувствовал почтенье и рад был быть простым со всеми ими. Так длилось долго, восемь или девять лет. Я весь готовился 33 летию. Но вот минуло, и я окинул путь - не изменил я ничего. И стало грустно. Я не смог. Тоска легла на сердце. Отчаянье проникла в мозг. Сомненье стали, словно яд все разъедать. Я попытался вылечиться бренной жизнью, как все живут, и все ж не смог. Гниенье словно червь точило недра. Падения и взлеты измотали душу. Я стал как высохший ячмень, не давший плоду. Горечь пораженья меня гнала в все мрачные дела и не было исходу. Я видел мир в тонах всех обреченных на кошмар. Увидел смерть и стал до ней стремиться. Но словно в кошки мышки игралася со мной. Я бросил вызов ей. Что если было, то возможно Христу, то видимо, и я победу одержу - ведь Он во мне. Мы стали биться вместе. День ото дня.

Не помню, как, но помню миг - мы отделились и полетели.

Так небо приняло детей.

Сзади.

Когда мне минуло 25

я

заболел

поэзией.

Это

вполне можно назвать болезнью,

потому что отнимала у меня и силы и время и жизнь, которая, я чувствовал, проходит мимо. Но вместе с удивлением насилия вызывала во мне сладостное чувство, словно с каждой каплей моей крови я освобождают от чего дурманящего, обретая при этом опьяняющее чувство чистоты. Словно находясь в каком-то экстатическом состоянии, я не видел и не слышал ничего, кроме того, что каким-то чудом возникало у меня на бумаге. Ничто так не волновала и не стоило внимания как это удивительное чувство видеть на чистом листе бумаге появляющееся слово. Я был полностью во власти его. Оно бросала, переворачивало все привычное вокруг и во мне, оно открывало жизнь того, что ранее я только мог наблюдать и догадываться, теперь это жило во мне. Словно роженица, сам еще рождающийся я благоговел от чуда обволакивающее меня со всех сторон. Открылся мир с детства влекущий меня. Я пребывал в оргазме и он не прекращался. Я думал это будет вечно. Но и боялся, что разорвется эта пуповина и я буду сам вынужден искать пищу для вдохновения. Всеми силами я старался не думать об этом, но страх растет, как его отодвигаешь. Он питался глубинными истоками. Он был моим демоном, толкающим меня на новые шаги и убивающим когда я замирал.

А замирал я часто, восхищенный красотой и словно впадая в транс, я растекался в нем. Среди взрывов сердца - шагов - ударов демона - ритма, это текло полноводной мелодией души. Вот только так я ощущал ее. Душа - поэзия текла, вдруг наполняя все и оставляя берега несла свои теченья в даль. И только жизнь порой сушила ее русла, словно не зная, что от нее зависит ее судьба... Я жил от взрыва к взрыву, от вдохновения до экстаза, от жизни к смерти - каждый поворот, и замирал когда вдруг надо мной склоняло голову святая святых - любовь. О, это миг сравним бы с чем! Не передать и между строк ее величья, подобно свету неземному она волшебною рукой мирило то, что бушевало и дралось за место быть. Касаньем легкого крыла... и улетала прочь меня, бросая на произвол судьбы, коварной женщины, капризной - все отнимавшей меня. Моя судьба - поэзия!!! сгорать, не наслаждаясь плодами своего стиха... И темнота. Таковую страшной местью приходит, что отнять руки страшишься на зените дня, в душе, хоть тысячи горящий солнцев пылали бы вокруг меня. Мне страшно это произволье, но лик любви случаен, оттого что тело матери судьбы прекрасней от теплоты, чем холода звезды. И я влачу свою чужбину, не в силах рук поднять, хотя итог мне явлен - я не сгину и стану мужем, где свободным буду я.

И вот свободен я.

Ото всего,

что мучило, гнало и льстила и пьянила, и скука съела все чело до волоска. Иссох мой ум и блекла жизнь, трудиться, чтобы выжить. Я муж, отец и скоро дед погрязнул в мудростной рутине... Но я взорвусь! Я верю - будет в миг, в котором все сольется и угаснет, и новая начнется жизнь, в которой ничего не гаснет. Аминь.

Чуть-чуть издалека.

Десять лет назад

моя наивная природа чувств

была подвергнута влиянью идеи.

Вкрапившись,

создала смятенье чувств, раскол

на очевидное и невероятное,

на действительное и вечное.

Рефлексия стала неизменным состоянием и самоистязание само копания.

Смешалось чувство цельности и расчлененности.

Двойственность источника жизни, который раннее имел одно лицо, обрел второе. Смутное и темное, еле различимое оно владело так же мной, и я хотел его понять. Увидеть.

Мой крик в ней отзывался эхом и распадался на тысячи страниц.

Они боролись.

Иногда играли,

и я хотел постичь их смысл.

Театр стал жизнью.

Я искал причину

и

цель

всего спектакля.

Я говорил о возвращении к себе,

И удалялся

в мир

иной.

В нем были ангелы - идеи,

я видел их волшебный камень

неизменный,

но сам желал изменчивости дней.

Связал я нитью оба мира -

Канатоходец,

образ на чеку, которого

упасть -

погибнуть.

Я шел.

Ронялись слезы

боли

от режущей границы -

плод творения.

Другого не имел.

Пред мною стоял выбор-

где быть?

Там

я

терял способность чувствовать, быть человеком,

здесь

зависел от всего.

Мне оба мира были сердцу милы. Я стер границу, стал ходить

туда обратно, взад-вперед

я стал скитальцем, странствующим, путешественником,

несущим вестником из одного в другое.

Очеловечивал одно, другое наполнял идей.

Но отдых нужен всем.

Я стал искать

тот мир,

где я спокоен буду от волнений,

присущих тем и тем мирам,

и на границе, на мосту уснул.

Проспал я много,

видимо,

проснулся от тревоги -

я одинок,

забыт,

ненужен-

страшный сон.

Нагрянул -

все переменилось -

война!

Не жизнь, а на смерть!

Я упал,

сраженный странною нагую, что слышал я, зовут историей веков.

Здесь человеческое утверждало право на власть и полную свободу над тем, что небо ей дает, и, призывая опыт, мудрость, уповая что, завоюет крик-восторг над верою слепой - слепым повиновеньем,

прозревший плод!

С другой же стороны сияли лики-

шалит ребенок,

хлоп по попке.

Капризы не унять, когда родитель, с ангельским смиреньем взирает на разбой в миниатюре.

Оставленный ребенок, страшней двух тысяч бесенят. Он все крушит. В припадке гнева и рыдает над тем, что сделал.

Я взял отца крест.

Чуть ближе.

Десять лет назад этот человек сошел с ума.

Его безумие ничего не значило с тем привычным пониманием этого состояния.

Скорее было ощущение, что он преступил некую грань, куда обычно человек не ходит. Он сделал это, как многие решили, после смерти его друга. Я со своей стороны добавлю, что это был сознательный ход. Я так же получил некоторые источники, что через год умирает еще один ему близкий человек, а еще через год отец. Я не смею утверждать какая перемена с ним произошла, но то, что он стал мягче и во многом сдержаннее, и так же иногда я замечал, что в некоторых ситуациях его лицо начинало светиться. Не то чтобы сияньем, которое мы ждем от святых с картинок, это просто исходило от него почти невидимым, но как то ощущаемым. Кожа на лице немного розовела и покрывалась мягким матовым отливом словно легкий туман окутывает ее, глаза уходили в глубину, а рот чуть раздвигался в нежной улыбке. Это возникало иногда, когда мы все бесчинствовали, иногда в разговоре, когда оставались одни и говорили о жизни, иногда я видел его таким идущим по улице залитой солнцем - он словно купался в лучах. Иногда мне казалось, что эти три человека как бы вселились в него. Он подолгу уходил с головой в работу, хотя двери его мастерской всегда были открыты, только если зайти к нему, то можно увидеть блуждающий взгляд рассеянный на тебе и сконцентрированный на то, что делал. Его художественные работы резко изменились - они стали яснее по форме и проще по содержанию, тем не менее, не нельзя было сказать они лишены чего либо, скорей в этом наивном я чувствовал щемящую недостачу в себе самом. Я любил смотреть. Для меня не было ничего странного, что с ним происходило. Стало конечно несколько сложнее - у меня появилось опасение, что могу его ранить или причинить вред, от которого сам потом буду, мучатся, вообще мне никак не хотелось его обижать и я был осторожен. Раньше то мы просто дебоширили и дурачились до опаду, мы и теперь это делали только как по-иному, словно мирясь с этим качеством в нас, не было такого упоения безрассудством. А может мы потеряли интерес к прежним формам, но поддерживали их по привычке. Скорее да, мы, верно, перешли в другое. Уж он то точно, а я за ним. Мне было интересно.

Вскоре мы расстались. Он уехал. Он поставил весь театр наш на профессиональную основу. Больше я его не видел, хотя иногда просматривая ТВ у меня сжималось сердце, мне казалось это он.

Назад.

До 25 лет я был счастлив.

Но чувствовал

что где-то

в глубине глубоко наоборот.

Я помню один миг:

Загородная дача. Мы, вся семья. Вместе, даже та самая девушка, которую я бросил после тех событий. Мы ловим рыбу. Купаемся в бассейне, слышим о перевороте в стране - улыбаемся. Играем вечером за столом в бридж, папа как всегда всех веселит. Я готовлю рыбу в глине. Все дышит удивительным умиротворением и счастьем. Да это было счастье. Но вдруг я набросал небольшой этюд обычной речки. Но мои краски как будто перемешались под кистью совершенно для меня в новой гармонии, они слились, перетекая друг в друга, смывая грани собственного происхождения, растворясь друг в друге, их окутало странное желание. Я был в восторге. Такого у меня еще никогда не выходило из-под руки, но главное как это произошло. Я словно был в гипнотическом сне. А когда вышел то увидел. Далее был этюд цветка, в привычной манере, но уже с каким то новым ароматом цвета. Я чувствовал, что со мною что-то происходит.

Год спустя

Это

Проявилось.

Вперед.

Когда мне стукнуло 25,

То что

Болело

И

Ныло у меня в груди.

Неожиданно

Вышло наверх.

Оно

Словно окутало меня

Для всех, защищало

То

Что вошло в меня.

Незримое

Волшебное

Чувство.

Запечатленное

На

Картине

Было

Во мне.

Все вокруг потеряло ценность.

Все теперь было во мне.

Я жил только этим.

Я ослеп ко всему внешнему,

Главным было то, что выходило у меня из-под рук.

Мы расстались с любимой,

Я не мог ей объяснить,

Как не мог объяснить это и отцу.

Он курил в моей мастерской,

Наблюдая, за моей рабой, я чувствовал, как он вспоминает все, что сам рассказывал мне о художниках.

Он смирился.

Потом, правда, очень заболел. И вскоре умер. Перед смертью, будучи атеистом, я думаю не закоренелым, попросил у меня библию и много читал. Таял на глазах, но это не мешало нам много разговаривать, так как никогда раньше. Он ушел тихо, с небольшой улыбкой. Я стоял у гроба и не чувствовал боли. Я был спокоен и даже чуть улыбался над тем, что происходило вокруг. Когда умер мой родной отец. Я принял это как должное.

Но вместе с этим

Проснулось

И

Что-то

Большее.

Словно неделимое,

Целое,

Внутри меня,

Двигало мною.

Владело,

Я был целиком в его власти.

Сегодня,

Вспоминая период

Обретения себя во всем,

Я исполняюсь величием акта,

Произошедшего со мной.

Это великий переворот в душе,

Создал из меня человека терпимого

И понимающего других,

И многое что происходит с ними.

Спасибо. Отстранясь.

Как доктор я утверждаю,

Что

Мы

Имеем

Дело

С необычайным явлением в структуре характера человека.

И, прежде всего с еще не исследованным

Фактором о измененности форм,

Внутреннего и внешнего.

Их перетекание и взаимодействие.

Здесь вступает во власть Его Величество Случай,

Который, по всей видимости,

И

Является причинностью всех последующих событий,

Изложенных ввыше.

Снимая с себя ответственность за невозможность,

Тем не менее, я полностью возлагаю на себя то

Что это следует принимать, изучать и, по возможности,

Применять.

Не ошибусь, если назову этот фактор

Явлением Чуда.

Выдержка из статьи газеты...

"Страна и ее народ, пережили страшный кризис в переоценке ценностей.

Можно предположить, что новое направление выбранное, по всей видимости, судьбой этого народа, является ничем иным как преображающим актом не только его самого, но и всей земли в целом. Фактор взаимодействия и противостояния, существовавший десять лет назад, создавал небывалое развитие духовного пространства на территории всего человечества. На сегодняшнем этапе, мы видимо входит в новое пространство совершенно иных отношений как социальных, так и нравственных. Будем уповать что опыт, предыдущих поколений оставить в наших сердцах только лучшее, что приносит благо и счастье всему мирозданию в целом"

За эту статью автор был выслан с поверхности Земли на нескончаемый срок.

Скрижали.

Мы, ангелы небесные,

Послали на его голову

Страдания и замутили

Рассудок, чтоб прозрело

Его сердце и он вернулся

к нам.

На то была воля

Всевышнего.

Аминь.