Это было давно, очень давно, ещё до того, как Абвении ушли защищать мир от злого Врага. Тогда они ещё спускались к смертным и даже имели среди них возлюбленных и друзей.
В те годы другом задумчивого Унда, повелителя Волн и Полудня был второй сын царя кэнов, - Кримас. Вечерами любил он сидеть на берегу моря, смотреть, как морские валы рушатся на песок, и играть на кифаре. Много прекрасных песен пел он. Пел он о красоте моря: летом и зимой, весной и осенью, - обо всём у него находились точные и верные слова. Пел об игривых дельфинах и степенных китах. Пел о скалах и устремлённых в небо соснах родного Дьегаррона. Пел он и о ярости битвы и горечи о погибших друзьях, ибо, несмотря на молчаливость и любовь к уединению, был бесстрашным и умелым бойцом. В бою он был спокоен и стоек, и только в самые тяжелые минуты он смеялся, и страшен был врагам его смех. Кримас бился бок о бок со старшим братом Каром, и побеждал и соседей-алийцев, и райосских корсаров, и морисков из-за пролива. Его ярость испытали и заносчивые правители Гальбрэ и Гальта. И только о любви не пел он, ибо не нашёл ту, кому мог бы посвятить эти песни.
Сначала его песни слышали лишь волны да пролетающие чайки, потом его услышали найери, и с восторгом слушали, и с грустью подпевали. Услыхал это пение лебедь Унда и, пораженный, воззвал к своему владыке.
Повелитель Волн явился, обернувшись альбатросом, и тоже слушал, паря в вышине, а когда Кримас допел последнюю песнь, явился ему в своём истинном облике.
-- Приветствую тебя, о Кримас, сын достойного Аргантония, - сказал он.
Кримас в ответ поклонился, уважительно, но не подобострастно, и поприветствовал в ответ владыку Полудня.
-- Пение твоё согрело душу мне и моим слугам, - молвил он, - И это достойно награды. И знаю я, что ты ещё и воин, поэтому предлагаю тебе на выбор два дара. Первый - чудесная кифара, чей голос звонок, как журчание горного ручья. Всегда одинаково прекрасно будут звучать её струны, и не прервётся её голос. Второй же дар - Копьё Моря. Оно всегда бьет в цель, и не выскользнет из руки его древко, и не сломается серебристый наконечник. В душе же воина оно позволяет сохранить трезвый рассудок посреди самой жаркой сечи.
И в его руках появились два предмета. Изгиб кифары был подобен женскому телу и радовал взгляд. А наконечник копья блестел серебристой рыбкой и обещал смерть врагам.
И сказал Кримас, с печалью в голосе:
-- Любы мне звуки кифары, и прекрасен её вид, но если сфальшивит мой инмструмент, огорчусь только я, или несколько моих друзей. Если же подведёт меня копьё, то может привести это к поражению племени и гибели моих соплеменников и друзей. Поэтому я выбираю копьё.
-- Ты мудр не по годам, Кримас, - сказал в ответ ему Повелитель Волн, - Владей же им по праву, и радуй моего брата, шлемоблещущего Астрапа. А теперь послушай мои песни.
И взял он кифару, и заиграл. И море играло и пело вместе с ним. Пел он о красоте валов, рушащихся на покрытые льдом берега Седых земель и черный песок Багряных. Пел о летящих в вышине альбатросах и чайках, и о спрутах, свивающих щупальца в глубинах. Пел о морских единорогах, скрещивающих свои рога в схватках среди ледяных гор, и гигантских крокодилах в южных землях. Пел он и о быстрых реках, рождающиеся в горах, а потом разливающихся на равнинах. И, наконец, пел он о синих глазах своей возлюбленной, и с восторгом и лёгкой грустью слушал его Кримас.
С тех пор стали они друзьями - бог и сын царя. И стал ещё больше процветать народ кэнов: шторма щадили их корабли, всегда дул им попутный ветер, а рыбачьи лодки всегда привозили богатый улов.
Копьё Моря верно служило Кримасу, и не одного врага сразил он им.
Однажды пришлось кэнам и алийцам вместе отразить войска грозного тогда Гальбрэ, что вёл в бой Нобилиор, сын анакса Агисселая.
Против захватчиков поднялась вся страна, от мала до велика. Кэнов, несмотря на старость, повёл в бой седовласый Аргонтоний. И бился Кримас рядом с отцом и братом. Сверкающей волной обрушились на кэнов войска Гальбрэ, страшен был их удар и начали отступать кэны. И тогда затрубил Кар в рог, ответили ему алийцы, и обрушилась их конница на левый фланг. Но гальбрийцев было много, и тверды были их сердца, и не дрогнули их ряды. И обрушились они на кэнов, и вражий дротик ударил в грудь царя кэнов. И погиб благородный Аргантоний. И тогда затрубил Кар в рог во второй раз, и его дружина в ярости пошла вперёд, как один, прорубаясь к наследнику Гальбрэ. И встретила храбрецов стены щитов и копий, но не остановили их. Кар рубил своей верной фалькатой* шлемы, а сбоку бил копьём Кримас, пробиваяя им щиты и доспехи. Злы были воины Гальбрэ, но кэны были ещё злее. И когда пробились они ближе, метнул Кримас Копьё Моря, и пробило оно горло Нобилиору. И кинулись на них телохранители, но отбросили их кэны, и стали наступать, и вперёди шёл Кар, убивая всех, до кого мог достать. Подбежал к телу вражеского вождя Кримас, бросил щит, выдернул копьё и отсёк гальбрийцу голову. И с головой в левой руке и копьём в правой, весь измазанный своей и чужой кровью, ринулся он на врагов, и, смеясь, разил их, а рядом рубился фалькатой Кар. И дрогнули гальбрийцы, и бросились в бегство, но никто из них не ушёл. С тех пор на землю Кэнналоа не ступала нога воина Гальбрэ.
Точнее один раз ступила, но об этом позднее...
После великой той битвы был пир, где чествовали победителей и оплакивали погибших.
Кримас и Кар сидели на самых почетных местах, а рядом на блюде с сапфирами и ройями покоилась голова гальбрийского царевича.
И на том пиру увидел Кримас прекрасную Амбонию, младшую и любимую дочь Кулька, царя алийцев, и понял, что любит её.
Червлёным золотом ниспадали по её тонкому стану косы, двумя аквамаринами лучились её глаза, перси её были подобны двум холмам, а бёдра подобны изгибу арфы.
Увидел её Кримас, и не мог вымолвить ни слова. И покинул он пир под благовидным предлогом, и весь день и всё ночь сидел на берегу моря, и ничего не пел, а лишь что-то шептал. И в полдень следующего дня явился ему Унд. Что сказал Повелитель Волн неизвестно, но Кримас встал, переоделся в лучшую одежду и, явившись на пир, запел.
И запел он о красе алийских лесов, что подобна грациозной самке тура.** Волосы её - словно осенняя листва березы, глаза зелены, как вода лесных озёр. Не только красива она, но и умна, и смела. Прекрасная наездница, не побоится она остановить на скаку дикого жеребца. И каждый её взгляд словно одаривает золотом. И голос её серебром звучит.
И продолжил он петь, и польщена была Амбония, ибо, хоть её красоту воспевали многие, таких слов никому не удалось подобрать, а, кроме того, она действительно словно родилась в седле.
И спев свою песнь, поклонился Кримас царю алийцев, и попросил руки его дочери. Кульк согласился, несмотря на траур по двум сыновьям. Ибо много алийских воинов пало в той битве. Но последнее слово оставалось за Амбонией***
Хоть и понравился ей Кримас, но была она гордой, и тщеславной. Захотела она, чтобы её свадьба осталась в веках.
И сказала дочь Кулька, что согласна, если Кримас выполнит четыре желания. И с радостью согласился Кримас.
** Бык-тур (и корова, соответственно) являлся у древних племён весьма почитаемыми животными, как одно из воплощений Лита.
*** Имперский историк был глубоко возмущен этим варварским обычаем.
Первым желанием её было, чтобы на пиру пели найери.
И взмолился Кримас Повелителю Волн, и явились по его зову змееногие дочери Полудня.
И когда стали они оплакивать погибших, то заплакали все, кто был на пиру, включая убелённых сединами старейшин.
А когда запели, восхваляя героев, то все слушали в благоговейном молчании, чтобы не пропустить ни слова, у многих текли слёзы, но то были слёзы ярости и гордости.
И спев четыре раза по четыре песни, исчезли найери.
От всей души похвалила царевна Кримаса, и загадала второе желание.
Вторым её желанием было, чтобы сын Аргантония убил чёрного льва.
А чёрный лев в Багряных Землях не только сильнейший хищник, но и знак войны. А с морисками не так давно был заключен мир.
Но умён был Кримас, и придумал выход. Собрал своих людей, сел на ладью и отплыл в Багряные Земли.
Тайно высадились они на берег и пошли в глубь степи. Три ночи шли они, а на четвёртую столкнулись с большим отрядом морисков. И вышел из их рядов молодой вождь и закричал:
-- Кто вы, чужеземцы, и зачем вы здесь? У вас есть выбор: сражаться с нами, или стать рабами! Я Альхиллах, сын Мсириарха, шада этих земель, говорю, что бой будет честным, и биться будет столько моих воинов, сколько их есть у вас!
-- Нам нужно убит чёрного льва, и ничего больше! - крикнул кэн, - Это говорю я, Кримас, сын Аргантония, царя кэнов. К чему проливать кровь наших воинов, благородный Альхиллах, предлагаю бой один на один!
-- Чёрного льва?! - вскричал вождь морисков, - На кого вы идёте войной?
-- Гальбрэ подло напала на нас, - Кримас и не врал, - И жажда мести вошла в нашу кровь. Они дорого заплатят за своё вероломство!
-- Чужеземцы не смеют убивать чёрных львов! - крикнул Альхиллах, - Но я слышал о тебе, и согласен на бой. Пусть наш спор решат мечи. Если победишь, мы отпустим твоих людей.
-- Благодарю, - ответил Кримас, бросив щит и копьё наземь, и оставшись с фалькатой, - Я готов. Да свершится воля Четверых!
-- Да свершится! - ответил Альхиллах, взмахивая саблей.
И сошлись они под лучами утреннего солнца. И было велико мастерство обоих бойцов, и никто не мог взять вверх. Сабля мориска не могла одолеть фалькаты кэна, и хоть была та тяжелей. И по три раны нанесли они друг другу, но продолжали бой.
И, наконец, в полдень снова сшиблись они, ловки они были, но ударил металл о металл, и поразили они друг друга: Альхиллаха в левую руку, а Кримаса - в правую. И в том же миг сверкнуло их оружие, ибо с ясного неба ударила рядом с ними молния.
-- Это знак богов! - молвил Кримас, перебросив фалькату в левую руку.
-- Да, это знак! - ответил Альхиллах, и бросил саблю наземь - Мы равны. Чужеземец не может убить чёрного льва, поэтому будь мне названным братом.
-- Так и будет! - воскликнул Кримас, бросая фалькату.
И обнялись они, и смешалась их кровь.
Три дня оправлялись от ран побратимы, а на четвёртый пошли они на охоту. Долго искали они, и уже вечером услышали грозный рык, от которого дрожала земля. И вышел чёрный лев, страшный и прекрасный. Был он ростом с жеребца, чёрен, как ночь, и словно водопад ниспадала на могучие плечи его грива. И зарычал он снова, но не дрогнуло сердце Кримаса.
И когда прыгнул на него лев, заслонился кэн щитом и метнул Копьём Моря. И рухнул он на землю, погребённый телом убитого льва. А на мориска бросилась львица, но не спаслась от его копья.
После празднеств Кримас вместе с отрядом побратима явился домой и вручил шкуру невесте. Обрадовалась та, задумалась - и загадала третье желание.
-- Хочу, - говорит, - на свадебном пиру сидеть в диадеме анаксов Гальбрэ.
И понял Кримас, что не зря он убил чёрного льва.
Три дня и три ночи думал он, сидя на берегу моря, и явился ему на четвёртую Унд. О чём они говорили, неизвестно, но он в раздумьях просидел ещё три, а на четвёртую начал собираться на войну.
И побратим его, Альхиллах, решил отправиться вместе с ним. И взял Кримас с собой двадцать человек, и разбил свой отряд на два: в одном - он с побратимом и по лучшему из кэнов и морисков, в другом же - все остальные, числом шестнадцать.
Тайно отплыли они и тайно же высадились на берег. И остался второй отряд в холмах, а первый подошёл к стенам города. В ворота же города Кримас вошёл не таясь, вооружённый одним ножом и с кифарой. И назвался страже он Вириатом, аэдом с Райоса. И играл он на улицах, и слушали его стар и млад, знать и простой народ, и дошёл о нём слух и до дворца.
И хоть не прошёл ещё там траур по погибшим воинам, но в честь дня рождения старшей дочери Арсинои устроил анакс пир. И повелел он верному Луксиниону, начальнику стражи, доставить ему певца.
Арсиноя не интересовалась женскими делами, зато любила она читать древние сказания и летописи, была хорошей наездницей и даже умела стрелять из лука и владеть мечом. Роста была невысокого, фигурой не слишком женственна, была она горда, но не спесива. Царь потворствовал ей, и после смерти брата даже советовался о делах.
Кроме Арсинои была у царя младшая дочь Климентина, славящаяся своей красотой. Гибкая, тонкая, она, в противоположность сестре, была тихой и скромной и не интересовалась делами страны. Многие добивались её руки (некоторые даже из-за любви), но не могла она выйти замуж прежде своей сестры.
Итак, доставили Кримас во дворец. Пир был не весёлым, Арсиноя была в чёрном. Кримас поймал взгляд её серых глаз и вздрогнул, ибо она была похожа на брата.
Множество певцов было там, и восхваляли они анакса, его дочерей, и доблесть его сына. По их словам кэннов и алийцев было, как песчинок на берегу моря, и перебили гальбрийцы почти всех, но были погребены под вражьими телами. И слушал это Кримас, и ярость горела в его душе, но ничем не выдал он своих чувств.
И когда пришёл его черёд, то заметил он, как начальник стражи куда-то ушёл, но не придал этому значения. И спел Кримас про красоту моря, и про выжженные солнцем степи Багряных Земель. И понравились дочери анакса его песни, и попросила она спеть его что-нибудь про войну.
-- Я мирный человек, - ответил ей Кримас, - и не могу петь о том, чего не знаю.
Вокруг послышался ропот, но Арсиноя не стала настаивать:
-- Не можешь о войне, спой же о любви, Вириат-аэд.
И так пронзительно смотрели её глаза, что не решился врать Кримас, и спел песню о прекрасной Амбонии.
Слушала его дочь анакса и чувствовала, как в её груди пробуждается доселе неведомое чувство.
И как закончил он, в зал вошли воины во главе с Луксинионом. И несли они клетку, в которой лежал связанный и окровавленный Альхиллах.
-- Мой анакс, - доложил гальбриец, - нами убито два разбойника, а один взят в плен.
И увидел Кримас, как стражники нацелили на него луки.
-- Спой же, Кримас, - сказала Арсиноя, ибо почти с самого начала знала, кто он, - спой про гибель Нобилиора, и если понравится мне песня, клянусь Четверыми, анакс дарует твоему сообщнику лёгкую смерть. А иначе будет он умирать четыре дня вместе с тобой!
И дрогнул тут дворец от крыши до фундамента, в знак того, что клятва услышана.
И четыре секунды думал Кримас, а затем начал петь. И пел он правду, не принижая никого из противников. Пел о том, как первый натиск гальбрицев чуть не сломил кэнов, пел про гибель своего отца и храбрость брата, пел о том, что не дрогнули гальбрийцы после атаки алийцев. И спел наконец о том, как убил Нобилиора и отрубил голову, и про то, что не все гальбрийцы бросились в бегство, а дрались до конца. И спел он и о горечи потерь, и о великой победе, что спаяла сердца кэнналийцев.
И слушая его, зарыдала Климентина, и заплакала Арсиноя. Слёзы струились по лицу анакса, гостей, и пленника, и даже Луксинион утёр глаза рукой.
-- Что ж, - сказал анакс, увидев, как дочь кивнула ему - Я сдержу своё слово. Луксинион!
И ударил гальбриец копьём сквозь прутья прямо в горло мориску. Так погиб молодой Альхиллах, сын Мсириарха.
И как только погиб он, рванулся Кримас к столу, но бросили на него сети, и был он взят живым.
Три дня и три ночи сидел он в заточении, прикованный цепями, а на четвертый дверь отворилась, и вошёл к нему юный воин с копьём в руке. Кримас присмотрелся и понял, что это Арсиноя, а копьё - это Копьё Моря. И забрезжил в его душе свет надежды.
-- Привет тебе, сын кэнов, - начала она.
-- И тебе привет, - отвечал Кримас, - извини, но не могу приветствовать, как должно!
-- Ты великий певец и хороший воин, - сказала Арсиноя, - вы разбили наши войска у себя, но скажи, зачем ты пришёл на нашу землю?
И при этом смотрела она ему в глаза, и понял Кримас, что живёт в её сердце любовь к нему. Но не стал лгать он, и сказал всю правду.
-- Ну что же, Кримас, - отвечала она, и горьки были её слова, - Уходи. И пусть радуется твоя невеста, что ты вернулся живым. Но если в следующий раз появишься здесь, будешь казнён.
И расковала она его, дала чистую одежду и вывела из камеры. Там она показала ему тайный ход, ведущий из тюрьмы во дворец, а оттуда вышли они под видом двух воинов.
-- Прощай Кримас, - сказала она ему, - возвращаю тебе копьё, ибо слышала, кто его тебе подарил. И возьми эту золотую пластину. По ней ты сможешь получить доступ почти на любой корабль, но поспеши, тебя будут искать.
-- Благодарю тебя, о благородная Арсиноя, - сказал ей Кримас, - прощай!
Уже светало, когда он дошёл до городских ворот. И увидел он, что у ворот на кольях висят шестнадцать тел. Он пригляделся, и понял, что это бойцы второго отряда, которые должны были напасть на порт, дабы отвлечь первый от дворца. Не получив вестей, они попытались проникнуть в город. Луксинион знал своё дело.
И смотрел он них, давя рыдания, и из чёрной печали в его душе выросла алая ярость. До заката затаился он в городе, а потом вернулся, и проник в темницу, убив всех, кто стоял на пути, а оттуда - в тайный ход, ибо запомнил он, как Арсиноя открыла его.
Долго блуждал он по переходам и лестницам, стараясь попасть в центр дворца. И набрёл он на дверь с гербом, выложенным аквамаринами. Три раза нажимал он на них, но дверь не поддавалась, и помянул он Унда, и нажал в четвёртый раз, и открылась дверь, и оказался он в опочивальне анакса Гальбрэ.
Тот возлежал на ложе с отроком, и увидев Кримаса, оба закричали, и ударил Кримас Агисселая копьём, проткнув обоих, и снял с чела анакса диадему. Хотел он отрубить ему голову, но, вспомнив про Арсиною, решил не уродовать тело.
И опять заблудился он, и долго блуждал по коридорам, там же и спал, а когда вылез в тюрьме, никого там не нашёл. Ибо искали его по всему городу и окрестностям. Поэтому неважных узников отпустили, а опасных - убили. И переоделся Кримас в нищего, обмотал копьё грязными тряпками, и опирался на него, как на костыль. А ночью - перелез через стену, и пошёл к берегу, и в одной из деревень угнал двух лошадей.
Никто не сравнится с кэнналийцем на коне, но на рассвете он увидел пыльное облако и затаился. Мимо промчался одинокий всадник, а за тем ещё десять. И нагоняли они беглеца, не замечая кэна, хоть не приученные к бою кони выдали его ржанием.
Кримас вскочил на коня, нагнал последнего и прикончил ударом копья. Затем убил второго, вырвал у него меч, и зарубил третьего, метнул копьё в четвёртого, отрубил третьему голову, и размахивая ей и мечом, бросился на остальных. Молодой воин убил ещё одного преследователя, и остальные, не приняв боя, поскакали назад.
Кримас ничуть не удивился, узнав в молодом воине Арсиною.
-- Ты не человек, а демон, Кримас, жаждущий крови демон! - воскликнула она.
-- Я не мог иначе. Единственное, о чём я жалею: что не убил начальника стражи.
-- Ты прав, - с горечью сказала она, - но он будет хорошим правителем, - лучшим, чем была бы я.
Как оказалось, Луксинион был тайно влюблен в её сестру Климентину, и после гибели Агисилая объявил анаксом себя, взяв её в жены. Арсиноя же, как старшая, была опасна ему, а кроме этого, подозревал он её в том, что она отпустила пленника. Ей удалось быстро выбраться из города, но Луксинион оповестил охрану порта через почтовых голубей.
-- Нам не выбраться, Кримас. Побережье блокировано. Сейчас они позовут подмогу.
-- Мы пробьёмся, - отозвался он, сжимая Копьё Моря, - слышить!
Дочь анакса оказалась права, вскоре с побережья появился большой отряд, а ещё один появился из города. Единственный путь лежал в мёртвую пустыню, что лежала на севере.
-- Мы пробьёмся, - повторял Кримас, когда они туда въехали.
-- Мы умрём, Кримас, - отвечала Арсиноя, - Но, клянусь Четверыми, я рада, что мы умрём вместе. Я люблю тебя, хоть мой город лишил тебя отца и побратима, а ты меня, - брата и отца.
-- Я люблю Амбонию и вернусь к ней, - отвечал кэн, - но я рад, что знаком с тобой. Будь мне сестрой, Арсиноя.
-- Сестрой не буду, буду братом, - гордо ответила она, и рассекла себе руку.
И то же сделал Кримас, и смешали они свою кровь.
Через два дня у них кончилась вода, и убили они коней, и напились их крови, а потом пошли дальше. Ночью они шли, а днём, изнемогая от жажды, сидели в укрытии.
И ещё через два дня попросила Арсиноя себя убить, ибо изнемогла от жажды, и в ярости ударил Кримас Копьём Моря о скалу, и полилась оттуда вода. Таков был чудесный дар его друга. И наполнили они фляги, и пошли дальше, а через четыре дня набрёл на них отряд из Марикьяры. И рассказали они путникам, что видели, как в пустыню поскакал всадник в алом плаще, и последовали за ним.
Марикьяра враждовала с Гальбрэ, поэтому странникам, к тому же благословленным богами, после отдыха дали коней и показали дорогу в Кэнналоа.
Когда достигли они земель алийцев, Кримас назвал своё имя, а Арсиноя назвалась Лейконом, его побратимом.
И предстал Кримас перед Амбонией, держа в руках диадему Гальбрэ. И черен был его лик, но по-прежнему жила в его сердце любовь к ней.
-- Носи - и помни о крови тех, кто помог мне её добыть её, - молвил кэн.
-- Благодарю тебя, - отвечала алийка, - свадьба состоится на Осенний Излом, но осталось у меня ещё одно желание.
-- Слово воина, - гранит, - ответил ей Кримас, - я слушаю.
-- Хочу, - она чуть помедлила, - на свадьбу ехать на коне Астрапа!
И поднялся Кримас на самую высокую гору, и обратился к Повелителю Молний. И явился ему Астрап во всё блеске.
-- Приветствую тебя, друг моего брата. - сказал ему Владыка Заката, - Давно слежу я за тобой, и радуешь ты меня. Знаю я, о чем будешь меня просить, но подумай, что у всего есть предел.
-- Любовь не знает границ, Хозяин Осени, - отвечал Кримас, - поэтому прошу я исполнить последнее желание Амбонии.
-- Мой конь не для смертных, - отвечал Повелитель Молний, - и он обладает собственным разумом.
И сел ему на руку сокол, и ударился оземь, превратившийсь в прекрасную золотистую кобылу.
-- Так будет лучше, - сказал Астрап, - В мужской ипостаси он слишком горд. Я попрошу Алвасете, но сесть на неё вы сможете, только если она сама согласится. И помни, она может доставить в любое место Кэртианы, но за её пределы она может лететь только вместе со мной. И те дороги не для людей.
-- Благодарю тебя, Повелитель Молний, - отвечал ему Кримас.
И Кримас погладил лошади гриву, восхищаясь её красотой. Понравился Кримас Алвасете, и согласилась она отвести новобрачных на свадьбу.
-- Помни мои слова, сын Аргантония! - ответил Астрапп, - И до свидания.
И на Осенний Излом сыграли свадьбу. И явился перед ними Унд, и подарил он Кримасу чудесную кифару, а Амбонии - ожерелье из чистейших аметистов, вырезанных в форме разных рыб. А затем перед женихом и невестой из леса появилась гончая собака, и превратилась она в золотистую лошадь, и возрадовалась Амбония, и стала обнимать и целовать её.
И сели они на неё и поскакала она на восток.
-- Быстрее, быстрее - кричала от восторга Амбония, и за четыре минуты достигла Алвасете моря, и взлетели они. Пролетели они над морем, потом над Гальбрэ, потом снова над морем, и снова над землёй. Счастлива была Амбония, и счастлив был обнимающий её Кримас, и наслаждались они недоступным смертным полётом.
И летели они над высочайшими горами, и низкими степями, и сначала не могла невеста найти слов, но потом захотелось ей лететь ещё быстрей и выше, и попросила она об этом Алвасете.
И пролетели они студёное море, и густые леса Седых Земель, а потом начался безбрежный океан. И поднялись они так высоко, что днём было видно звёзды.
И захотелось Абмонии посмотреть на них поближе, но помотала головой Алвасете. И разозлилась дочь Кулька и пришпорила её, как простую лошадь.
Ярость смертной была ничем в сравнении с яростью Алвасете. И как молния рванулась она вниз, и полетела Амбония в море.
И закричал Кримас, моля Унда спасти недостойную, и бросил за ней Копьё Моря, и спрыгнул сам.
Но Алвасете уже достигла закатных берегов Кэнналоа. И там, где ударила лошадь копытом в берег, появилась бухта. И рухнул Кримас на скалы, и разлилась его кровь вокруг, и взошли на ней гранатовые рощи.
И догнало копьё Амбонию, превратилось оно в гигантского баклана, который подхватил её, и опустились они на море. Но увидела она гибель Кримаса, и отпустила руки, и погрузилась в море, моля о смерти.
-- Друг хотел, чтобы ты жила, - ответил ей Повелитель Волн, и превратил Амбонию в гигантскую медузу. И по просьбе синеглазой возлюбленной милосердно лишил её лишил памяти и разума.
И до сих пор растут вокруг бухты Алвасете гранатовые рощи. И каждую весну становятся они красными от цветов, а каждую осень падают на землю алые плоды. И заплывают тогда в залив медузы, и выбрасываются на берег, пытаясь достичь гранатов, но умирают на берегу.
И всё так же падают на песок и скалы волны, и дует с моря солёный ветер, и сверкают вдалеке молнии.