Кондрашов Константин Сергеевич : другие произведения.

Трактат

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В этом варианте "Трактата" я практически полностью сохранил стиль и особенности моей рукописи, время появления которой сейчас трудно определить. Некоторые вставки теперь сокращены. Почти все слова, тем не менее, из основного текста стоят на своих местах, некоторые ошибки я исправил, но только смысловые и некоторые стилевые, могущие повлиять неправильно на восприятие рассказа, а также орфографические и пунктуационные, которые встречались наиболее часто. Слегка, но в большей степени, чем другие, изменились четвёртая и шестая часть. Я помню, что написал рассказ очень быстро, по-моему, за два дня, но невозможно определить в каком году: в конце рукописи нет ни даты, ни подписи. Поэтому-то я сомневаюсь в том, что автор я, хотя произведение лежало в моём столе. Ещё не могу поверить, потому что оно мне даже понравилось, несмотря на значительные погрешности и художественные недоработки, кои, в общем, простительны, учитывая то, что рукопись не правили ни разу. В будущем нужно существенно изменить и дополнить произведение, дабы оно выглядело подобающе, хотя лёгкости и простоты, спустя несколько лет, повторить невозможно. Конец рассказа явно скомкан, используются ненужные, как я теперь считаю, выражения. Шероховатости текста очевидны, а некоторые ошибки невозможно оправдать даже приданием большей достоверности данному тексту. Круг недостатков, таким образом, ясно очерчен. Тем не менее, полагаю: и в таком виде рассказ должен быть интересен. 12-13 февраля 2005 г. Кондрашов.
  О некоторых социальных функциях еды
  I
   Мы познакомились с Романом Андреевичем в те далёкие времена, когда в стране начался ужасный по своим масштабам голод, повлекший за собой эпидемии тифа и холеры. К счастью, наших поместий эти события не коснулись, поскольку губернию, где мы жили, болезни обошли стороной, а крестьяне жили, по сравнению с прочими их собратьями, весьма недурно.
   Познакомились мы случайно, на обеде у одного высокопоставленного лица.
   Роман Андреевич сидел за столом и лихо наворачивал суп. Затем он принялся за здоровый кусок баранины, запивая его красным вином и водкой так часто, что выпил бутылку первого и несколько стопок второго напитка. Я оказался за столом в связи с тем, что не люблю танцы, которые развернулись в соседней зале, громкую музыку и пьяных дам, а тем более, когда всё это смешивается воедино и заправляется дурацкой и неосмысленной болтовнёй, преимущественно о картах, лошадях, поварах, загранице и деньгах. Роман Андреевич же в основном только сидел, ел и пил без отдыха, поэтому обратил на меня внимание только через пять-шесть минут совместного пребывания в опустевшей зале.
   -Здравствуйте,mon ami! - гаркнул он мне. - Будем знакомы, - и протянул мне через стол потную руку. Я пожал руку и представился, спросив, как бы между прочим, как зовут моего уважаемого собеседника.
   -Роман Андреевич Жирохлёбов, - довольно представился уважаемый собеседник, вытирая руки о брюки. Затем поковырял указательным пальцем в носу, при этом стремительно моргая глазами.
   Почему же я называю его и в глаза и за глаза Романом Андреевичем? Во-первых, несмотря на то, что мы одногодки, выглядел он намного старше меня. Голос был грубее, от курения и выпивки, запах вокруг него стоял самый что ни на есть мерзкий, но притягательный. Зубы у него были жёлтые, а нос - красным. По-видимому, он был силён: в руках чувствовалась крепость, - а глаза его были потухшими, как бывает у многих пожилых людей. Волосы, длинные и мягкие, зачёсывались как-то странно, на иностранный манер, вероятно (у меня были короткие, непослушные и непластичные волосы). И говорил он так, как будто знает всё и уверен в каждом своём суждении. Со мной обращался довольно уважительно, но любил подчеркнуть, что, мол, пока я в жизни ничего не смыслю, что пора перестать корчить из себя байрониста, что у меня в голове каша, и идеалы, мысли и чувства, как явные, так, вероятно, и тайный идут в разрез с современной жизнью. О себе он упоминал всегда, как о глубоком старике. В связи с этим мне казалось, что он старше меня лет на двадцать, и, мысленно прибавляя эти годы к его возрасту, я уже не мог его называть иначе, чем Роман Андреевич.
   К описанию внешности моего знакомого можно прибавить теперь немногое. Он был невысокого роста, громогласен и краснолиц, с маленькой головой, длиннорук и упитан.
  II
   И поныне я подробно вспоминаю обеды и ужины, которые закатывал у себя в особняке Роман Андреевич, но не хочу раздражать и расстраивать нервы читателя описанием всех блюд и яств, а также расписывать на целый лист меню. Но эти обеды и ужины были грандиозны! Правда, я не мог есть так много, как Роман Андреевич, хотя поначалу пытался. Роман Андреевич кушал (не кушал - вкушал) и пил много и с удовольствием, смакуя каждый кусочек и каждую стопку.
   Кроме того, как и прежде, он посещал все званые обеды, любил посидеть в городском ресторане, когда выбирался в N-ск. Правда, в ресторане, по рассказам, он исключительно беседовал со знакомыми и выставлял напоказ свои шикарные костюмы и кареты, в которые запрягал самых здоровых и породистых лошадей, а иногда беседовал с дамами. Но если вернуться к еде, в его поместье, там она играла роль пресловутого краеугольного камня. Профессия повара была самой уважаемой и в то же время самой опасной. Если еда была хорошо приготовлена и нравилась хозяину, щедроте последнего не было предела, но упаси бог приготовить повару что-то некачественно и неаппетитно. За одиннадцать лет после нашего знакомства пять или даже шесть поваров пропало бесследно, и я не мог дознаться, что с ними, равно как и другие.
  Последний повар, седьмой, получил по меркам крестьянина целое состояние от барина, поэтому всё время трясся над ним и боялся до смерти Романа Андреевича и плётки конюха. Этот повар, между прочим, прослужил целых шестнадцать лет своему барину и свихнулся на старости лет.
   Ежели Роман Андреевич приезжал ко мне на обеды-ужины, он невыразимо ужасался трудности моей жизни и тяжести моего положения. Всенепременно он укорял меня за нелюдимость и дикость.
   Еда у меня была всегда, как утверждал Жирохлёбов, довольно скверная, хотя и полезная, но ни того, ни другого я не замечал, а пытался быстрее приступить либо к физическому труду, либо к лекарской и естествоиспытательской деятельности, либо к чтению книг и самообразованию. На протяжении того времени, когда у Романа Андреевича сменились первые пять (или шесть) поваров и когда его радовал седьмой, я всё готовился, готовился к чему-то и думал, что всё, чем я занимаюсь интересно и важно для будущей жизни, для чего-то самого главного, что должно в ней появиться.
   На плохую одежду, немногим лучшую, чем у многих из моей прислуги, на отсутствие кареты и лошадей, собак и карточных долгов, влиятельных родственников и привлекательных девушек-крестьянок, которые бывают иногда весьма кстати, на то, что деньги расходятся какую-то помощь окрестным жителям, никогда не возвращающим долги, на непонятные 'убытки' из записей управляющего, на вечные свадьбы, праздники и похороны, помощь низшему сословию и прислуге, на недостаток знакомств в высшем свете - на то, что должно являться неотъемлемой частью жизни помещика, я не обращал внимание.
   Всё это убивало Романа Андреевича, и он изумлённо восклицал: 'У тебя что, нет денег?' Впрочем, сам он помощь не предлагал. Я говорил, что деньги вроде бы есть, но как-то все расходятся на местных жителей, которым не могу отказать в помощи, на школу, строящуюся в захолустном селении, на какие-то 'убытки'. Это Романа Андреевича, у которого подобных затруднений в финансовой сфере никогда не возникало, ещё больше убивало, так сильно, что он чуть не плакал, но не мог никакими уговорами меня переубедить думать побольше о себе. Часто во время споров или просто разговоров он вскрикивал: 'О себе подумай! О себе!' Но я не поддавался.
   Кушанья в моём поместье были невкусными, по меркам Романа Андреевича, и он спрашивал об этом неоднократно и советовал высечь 'шельму-повара' или вовсе прогнать. Я в ответ лишь смеялся и не мог ответить, что взял в услужение парнишку из жалости. Поскольку тот был слаб и не имел ни семьи, ни друзей, на этом белом свете, а характер имел скверный, но гордый, в связи, с чем не мог найти работу и умирал с голода. Я подобрал его, а значит, был за него в ответе и не мог выгнать. Тем более, я никогда не приказывал кого-то сечь, а сечь, собственно было и некому: такой должности среди прочих я не предусматривал.
  III
   Вскоре после того, как кулинар-долгожитель у Романа Андреевича свихнулся и произошли ставшие впоследствии историческими события, я вынужден был переехать из поместья в город. Там я перепробовал несколько видов деятельности: работал и врачом, и дворником, и библиотекарем. Время летело незаметно.
   С Жирохлёбовым я стал видеться гораздо реже. Он в те годы путешествовал по постоянно меняющим названия конторам, то, появляясь, то исчезая. Да и мне не хотелось, чтобы случилось так, чтобы он скомпрометировал себя общением со мной и пострадал из-за этого, а такой ход событий, безусловно, был вполне возможным.
  С тех пор на протяжении многих лет, хотя и редко, но периодически, Роман Андреевич мне давал понять, что я был во многом 'тогда' прав, что 'тогда' всё было плохо и не было ничего хорошего, что он всегда был против 'тех' порядков, но не находил 'точки направления' силы, а иначе бы давно положил все силы и возможности на 'наше великое дело', что я не зря готовился к новой жизни, и наконец-то мы все её дождались. Я вскоре после начала исторической истерики Романа Андреевича начал отвечать ему, что отнюдь не мечтал о подобной жизни и не готовился к ней. Один раз, сорвавшись, я крикнул: 'Если бы я готовился к такой жизни, то для начала я бы повесился!' Роман Андреевич сразу замолчал и исчез, выйдя за порог квартиры, из поля зрения. Потом говорил, что был в командировке, из которой, как видно, вернулся упитанным и будто помолодевшим.
   Тяжело понять, почему меня не принимали в нынешнем 'приличном обществе', как и раньше в свете. Когда я спрашивал об этом за столом у Романа Александровича, пользовавшимся большим авторитетом, он, как и раньше, бурчал, что я слишком нелюдим. Правда, теперь он упоминал в числе моих пороков недостаточно глубокое и своевременное понимание определённых 'измов'.
   Между тем, острие борьбы изменило своё направление, я устроился бухгалтером после того, как избежал неприятностей и, возможно, гибели. Тов. Жирохлёбов тоже устроился куда-то, но куда я не знал. Таинственным образом из круга наших знакомых начали исчезать люди. Иногда после того, как тов. Жирохлёбов по старой привычке заходил к кому-нибудь на обед, на следующий день я узнавал, что несколько человек арестовано. Узнавал либо из газет, либо от самого Романа Андреевича. Он любил сесть в таком случае на мягкий стул и довольно сказать в таком случае: 'Да... вчера вечером такой забавный анекдотец рассказали!.. Я ухохотался'.
   Итак, я работал бухгалтером, жил в однокомнатной дыре, получал столько, сколько хватало на пропитание и газеты. Квартира моя была обставлена весьма скудно: слева от входа стояла кровать, справа от входа - стол, висело много полок с книгами, теми, что удалось сохранить, у окна пылилась постоянно растущая стопка газет. Вот собственно и всё. Ходил я в такой одежде, которую побрезговали бы в прошлом одеть мои слуги.
   Роман Андреевич же одевался прилично, жил в огромной не уплотняемой комитетами квартире со всеми удобствам, иногда шиковал, покупал книги очень редко, но вынужден был через пять лет завести первую книжную полку, на которой однообразно поблескивали золотым тиснением чистые книги в твёрдом переплёте багрового тона.
   И ещё он был безудержно сыт, а я иногда голодал. Роман Андреевич предлагал свою помощь в большей мере, чем это разрешали правил игры и, видимо, искренне хотел облагодетельствовать меня, но я отказывался почти всегда. Только когда голод слишком донимал, шёл к нему 'по-человечески питаться'. Здесь меня ожидал, как и прежде, уют и порядок, обслуга, заменяющая для важных лиц отменённую 'прислугу', прекрасный стол и даже иностранные вина, ставшие в эти времена редкостью.
   С течением времени общество не изменяло мнения: Романа Андреевича превозносили, а меня порицали. Превозносили за идейность, борьбу, ненависть к кому-то и чему-то неясному моему сознанию, порицали за неучастие, за всякие 'бес' и 'не', стоявшие в анкетах, а, как позднее выяснилось, и в доносах, пред словами, казавшимися всем чрезвычайно важными.
  Пройдя сквозь все перипетии, я попал в комитет по статистике. Поначалу я обрадовался изменившемуся в одночасье положению: мне выдали квартиру, хотя и в старом ветхом доме, зато просторную, назначили приличное жалованье... Работа была интересной, предстояло много командировок в глубинку. Но на этой должности я протянул недолго и, как говорится, загремел туда, откуда нечасто возвращались. В тех местах я оказался шпионом и ел очень мало.
  IV
   Однажды, возвращаясь домой, я обнаружил возле своей квартиры Жирохлёбова. Он стоял, слегка покачиваясь и облокотившись на трухлявые перила. Никогда в жизни не видел его таким печальным, казалось, что он даже о чём-то задумался.
   -Да, - сказал он, - не ожидал я такой неблагодарности от Родины. Работал, не покладая ручки, то есть рук и вот...
  Так я и не понял, кем он работал.
   Все последующие годы, несмотря на крутые перемены, были весьма однообразны. Дело в том, что моя жизнь протекала вполне мирно и спокойно, а Роман Андреевич в новых условиях нашёл дело по душе. Как раз в то время Жирохлёбов, неожиданно прозрев, заметил, что многое из того, что желают, он не имеет. То, что можно было без проблем получить или купить, Романа Андреевича решительно не устраивало. Тогда я впервые услышал страшное слово, поколебавшее всё здание моего миропорядка: дефицит.
   Роман Андреевич доставал дефицит и пользовался уважением окружающих, а я работал и не понимал, что такое дефицит. По словам Романа Андреевича, сие понятие охватывало совокупность всех хороших вещей: кушанья, напитки, едва ли не все предметы обстановки и одежды и многое другое. Я на это не обращал внимание и довольствовался тем, что было под рукой. Социальный статус Романа Андреевича стал весьма высоким, а моё значение понизилось, но мы продолжали питаться, кто как мог, либо порою вместе. И в этом случае я с отвращением отворачивался от дефицита. Отвратительный вкус усугублялся отвратительным названием.
   Во время таких встреч Роман Андреевич довольно вольно позволял отзываться себе о существующем порядке вещей и строе. Порой даже меня он смущал грубостью суждений и своими отзывами о нашей стране, в которых не щадил ни страну, ни её жителей. Однажды он уговорил меня прийти на обед, где, кроме меня, присутствовали многочисленные представители высшего круга. То, как разительно отличались их суждения от газетных статей, которые я ежедневно штудировал, поразило меня. Возможно, впервые в жизни я попытался очень и очень мягко одёрнуть одного из гостей Романа Андреевича, изрядно выпившего и дошедшего в своих рассуждениях до полного отрицания собственных слов. Мой невинный вопрос остался без ответа, но интервьюируемый посмотрел на меня с таким омерзением, что я набросился на фаршированные помидоры и выпил рюмку дефицитного ликёра.
   Впоследствии Роман Андреевич объяснил мне, что этот человек испытывает глубокие моральные страдания, находясь в высшем эшелоне, где приходится ежеминутно изображать из себя того, кем сей почтенный и благоразумный муж отнюдь не является. Но я заметил, что этот почтенный муж если не ежеминутно, то по крайней мере ежедневно клянётся в своих статьях определёнными законами и статьями, от которых сегодня не оставил камня на камне. Разумеется, согласился Роман Андреевич, он вынужден клясться, чтобы не потерять своё положение. А что же даёт ему это положение, поинтересовался я.
   На это Жирохлёбов красноречиво указал мне на останки чудесной рыбы, которую сегодня имели удовольствие попробовать пришедшие в его гостеприимный дом, на крабовые палочки, пустые бутылки, изысканные кусочки мяса и прочие деликатесы, получаемые бесплатно или почти бесплатные где-то этим важным лицом. Трудно было не согласиться, учитывая тот напор и духовную мощь, которую обрушил на меня в своей речи Жирохлёбов. Однако, заметил я, его предложения касаются не только и не столько его самого, сколько населения страны. 'А, ты про этих, про быдло, - огорчился Роман Андреевич. - Они сами не понимают, чего им надо. И без них разберёмся'. 'Но, возможно, многим это не понравится', 'Понравится - не понравится: их-то дело маленькое', - ответил он. Тогда я не подозревал ещё, насколько серьёзно он говорит.
   Стеснённо и неуверенно я попытался ему что-то возразить, но тов. Жирохлёбов ответил мне гигантской испанской тирадой (испанский он изучал на вечерних курсах).
  V
   Мне нет нужды описывать Катастрофу и последовавшую за ней череду событий: тем, кто выжил, всё слишком хорошо известно.
   Всё закончилось ужасно. Система Экономного Обеспечения Главного Супервайзера, подорвавшая в прошлом веке здоровье Романа Андреевича, сделала своё. Если прежде можно было подкупить младшего надсмотрщика по сектору, съесть лишний кусок сыра и смотреть свысока на поклонников, то теперь с тупой машиной не договоришься. Она засасывает твою карточку и выплёвывает Минимальный Ежедневный Набор. Лично я этим положением вещей был доволен: раньше я и не мог предположить, что можно жить и практически не испытывать голода, пользуясь таким скромным набором продуктов. Наша Академия Экономического Обеспечения хорошо потрудилась, чтобы создать МЕН.
   Но Роман Андреевич не смог перенести этого и слёг. Он не способен был спуститься, даже с моей помощью, на нижний уровень сектора и наняться в Центр Экономического Обеспечения, чтоб получать специальный паёк или заняться антивайзеровской деятельностью. А он был готов даже на это!
   Как-то поздно вечером он почувствовал себя плохо и попросил принести ему баранину. Где ж её достать! Я вызвал врача, но понимал, что это бесполезно. Куска бараньей ноги у него не было и не могло быть, а без этого лекарства положение Романа Андреевича становилось практически безнадёжным.
   Говорят, перед смертью у человека перед глазами проходит вся жизнь. Роман Андреевич стонал, на глазах его выступали слёзы:
   -Мой повар, - говорил он. - О, Боже, какие были замечательные обеды в моём поместье! Как искусно он готовил баранину, какие были чудесные вина!
   На несколько минут он впадал в забытье, а затем продолжал рассказывать о тех блюдах, которые он вкушал, о прекрасных винах, ресторанах N-ска, в которых он побывал, об икре и сёмге, что он доставал, о восхитительном сыре...
   Когда в дверях появился врач, Роман Андреевич приподнялся на кровати и стал внимательно смотреть ему в глаза. Затем, в следующий миг, он встал с постели и, подошедши к врачу, стиснул его руку. Врач, спешивший к безнадёжному больному, оторопев, не знал, что делать. Я тоже был искренне удивлён: казалось, одно появление этого человека излечило Жирохлёбова от страшного недуга.
   -Несите скорее баранину, гости уже собрались, - проговорил Роман Андреевич. - Я буду...я...я...
   Задыхаясь и кашляя, он начал медленно падать и непременно распластался бы на полу, если бы я не подхватил его и не помог добраться до постели. Врач всё так же стоял у дверей. Несколько секунд спустя, он очухался от перенесённого шока и подошёл к бьющемуся в припадке Роману Андреевичу.
   Врач сделал всё, что мог. Однако спасти Романа Андреевича ему не удалось. В результате тяжёлой и продолжительной болезни Роман Андреевич Жирохлёбов умер.
   Уходя, врач аннулировал его пищевую карточку, и я едва его упросил не уничтожать её, как положено по инструкции. Дело в том, что карточку я решил оставить себе как последнее и единственное воспоминание об этом человеке.
   понедельник,14 октября 2006 г. 16:03
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"