До поры до времени мы о ней не думаем - её место в глубинах подсознания, сердца и души. Но без неё твои и только твои оттенки в голосе, во взгляде, даже дыхание и кровообращение замирают - нет самой жизни... Задумываюсь об этом расхожем слове из пяти букв каждый раз, когда вспоминаю тот давний случай в порту Поти.
В очередной штурманский, как его тогда называли, поход вышли почти все корабли, составлявшие в августе послевоенного года ядро эскадры Черноморского флота. Предвоенной постройки крейсера ещё залечивали раны - стояли в доке или у стенки судоремонтного завода. Не закончена была модернизация и перевооружение трофейных линкора "Новороссийск" и лёгкого крейсера "Керчь". Обычно курс в штурманских походах прокладывался от Севастополя на Одессу, при этом обязательно планировалась якорная стоянка на неделю, а то и дольше у Тендры, откуда когда-то начинал свой легендарный поход под красным флагом броненосец "Потёмкин".
В то лето мы вышли на траверс Херсонского маяка, но от него повернули не на запад, а на восток - туда, где на горизонте видны снеговые конусы кавказских гор. Во главе кильватерной колонны - линкор "Севастополь" под флагом командира эскадры, за ним наш крейсер с тремя эсминцами на корме. В пределах видимости слева и справа, впереди и сзади эскадренные миноносцы боевого охранения. Учения проходили с маневрированием всех кораблей - днём и ночью мы "отбивались" тревогой от подводных лодок, бомбардировщиков или торпедных катеров, к сожалению, не всегда успешно...
Вот куда, спрашивается, смотрели в солнечную погоду, при волнении на море не более пяти баллов боевое охранение, наблюдатели эсминцев и крейсера через свои бинокли, визиры и дальномеры? Объявили тревогу: громоподобная дробь тысячи пар каблуков по коридорам, палубам, трапам, мостикам... Звонки-звонки-звонки... Хрипатый бас ревуна, злой лязг запоров стальных дверей и броневых крышек - немногим более минуты. Стволы орудий метнулись на правый борт - готовы открыть огонь, но... опоздали! Четыре торпеды - по беспристрастному заключению посредников учения - успели разорвать нам правый борт от ватерлинии до днища. А мы - "убитые" - смотрели, как стремительно, без потерь один за другим торпедные катера ныряли в вовремя поставленную одним из них дымовую завесу...
Почти неделю стоим около Пицунды. Ни бумажки, ни окурка, ни спички за борт, пока мы здесь. Таким священно неприкосновенным был берег в миле от нас - в реликтовых соснах и ещё каких-то кустарниках и деревьях, названия которых занесены в Красную книгу. И какой стала эта Пицунда позже...
Ещё один переход - всю ночь офицеры и рядовые на своих командных пунктах и боевых постах во все глаза, через оптику и локаторы высматривали "врага". И очередная, на двое суток, в соответствии с планом похода, якорная стоянка на внешнем рейде порта Поти.
Первыми организовали купанье на линкоре. Две-три сотни из его экипажа успели прыгнуть за борт и окунуться с головой. И мы по-батарейно готовимся к массовому заплыву на полукилометровую дистанцию - огибая нос и корму крейсера. Подготовлена линия старта: под матами скрыт ватервейс, снято леерное ограждение, спасательные круги лежат поблизости. Раздеваемся до трусов и ждём-гадаем, кого пригласят первым к трапу, но не дождались... Течение на рейде такое, что пловцы-линкоровцы выбиваются из сил. Их выхватывают из воды на катер и шлюпку. Вышел к ним и наш баркас - выручать тех, кому до линкора далеко, - их несло течением мимо нашего корабля. Но это были цветочки...
Трагическим оказалось на этот раз увольнение моряков на берег. Первые группы командиров и рядовых свезены катерами и моторными баркасами на причалы порта. По их возвращении отвезут и нас - себя показать, грузин посмотреть. Все подстрижены-побриты, почищены-наглажены. Тем, кто назначен патрулировать улицы Поти, выдано оружие - у офицера табельный пистолет и магазин с восемью патронами, у ассистентов на поясных ремнях плоские штыки в стальных ножнах. Таков порядок.
Как-то помню, был приказ по эскадре: во время купания на рейдах Севастополя, состав наряда в шлюпках, откуда следят за плавающими вдоль крейсера, обязательно должен быть со штыками на поясе и с нарукавными повязками. Интересно, кого они должны были в море колоть штыками - акул, гигантских спрутов, если вынырнут, или аквалангистов-диверсантов?...
С полным комплектом огнестрельного и холодного оружия один из патрулей проходил по улицам Поти. Как положено, заглядывали в питейные заведения и другие точки... На несколько минут появились в фойе кинотеатра, потом - в полупустом зале небольшого клуба. Когда патрульные вошли, дорогу им преградили трое молодых грузин, как потом выяснилось, тех же лет, что и лейтенант - начальник патруля. Они что-то говорили морякам по-грузински и смеялись, а когда переходили на русский - сплошной мат и брань. Из них двое - с хорошо накачанными бицепсами в майках-безрукавках. Закоперщиком был третий - агрессивный, тщедушный, с узкой рыжей щетикой над верхней губой и мышиными тупыми глазками. Моряки в ответ не сказали ни слова, молча повернулись и направились к выходу.
...Как этот тщедушный грузин дотронулся до офицера - по этому поводу у рассказчиков наблюдалась путаница-неразбериха - вроде как за плечо не дёргал, а лишь дотронулся до погона... Почему-то именно этому обстоятельству впоследствии придавали особое значение сообщники и защитники застреленного.
Как бы то ни было, чья-то рука на плече - офицер оглянулся. На это и рассчитывал грузин - дождался момента и плюнул, как ему хотелось, офицеру прямо в лицо.
Лейтенант с линкора "Севастополь" в ту минуту ни на кого не смотрел - только в глаза тупо усмехавшегося мерзавца. Он был спокоен, как позже свидетельствовали находившиеся рядом старшина второй статьи и матрос. Причем офицер левой рукой успел достать из кармана носовой платок - прежде, чем правой освободил пистолет из кобуры и поднял его на уровень груди.
Хулиганы со своим вожачком отпрянули от направленного пистолета и, лязгнув зубами, подавились своим ликованием, когда их оглушил первый выстрел. Они продолжали пятиться, прячась за спину тела своего вожака, упавшего им на руки.
Стрелявший, как он потом рассказывал на суде, в те мгновенья ощущал, что каждый выстрел пистолета всего лишь отталкивал и отталкивал от него эту шевелившуюся мерзость - вечно живую, убить которую невозможно. Не знал, не видел, попадали его пули в кого-то или во что-то - стрелял, не целясь... А когда пистолет умолк, шагнул назад.
Затем, прежде чем опустить пистолет в кобуру, протёр его ствол носовым платком - это видели все, кто свидетельствовал как за, так и против. Эту деталь не знали, как квалифицировать - ни он сам, ни свидетели, ни следователь, ни состав суда...
В том штурманском походе был с нами писатель - собирал материал для повести о моряках. Он обитал в адмиралтейских апартаментах, а перекурить выходил на бак или корму - общаться с собравшимися "у фитиля". Когда беседовал с офицерами или матросами, ничего не записывал. В Батуми на верхней палубе за четвёртой башней главного калибра нам организовали официальную встречу с ним. Писатель рассказывал о своих книгах, о житье-бытье, отвечал на вопросы, но о случившемся в Поти - ни слова. А он, конечно, многое знал, как и командир крейсера, старший помощник, замполит... Но они молчали.
И только по возвращении эскадры в Севастополь стала поступать прямо-таки невероятная информация об этом инциденте, с такими поправками и уточнениями, в которые не хотелось верить... В кают-компании то за одним столом, то за другим вспыхивали разговоры, кривотолки. Этого не мог оставить без внимания старший помощник командира корабля...
На другой день без пяти двенадцать мы собрались в салоне кают-компании. Старшего помощника капитана встретили стоя. Прежде, чем произнести традиционное: "Товарищи офицеры, приглашаю к столу", он огласил нам свое мнение, звучавшее как приказ: "Прошлого года выпуска такого-то училища лейтенант (указал должность на линкоре "Севастополь", фамилию, имя, отчество) применил оружие при исполнении служебных обязанностей. Ведется следствие и дознание. Офицер находится под домашним арестом. Это - все, что я знаю, и что положено вам знать. Иного характера разговоры о случившемся не должны иметь места среди нас. Мы обязаны доверять, как доверяют нам, органам и должностным лицам, которые не хуже нас знают свое дело и подготовят все для рассмотрения дела в суде. ...Действительно, все пули стрелявшего попали в одного человека, национальность которого - грузин."
Почти через месяц на линкоре состоялся суд. Присутствовали офицеры линкора и по три-пять младших офицеров от каждого корабля эскадры. Судили офицерским судом чести. Мы знали, заседание суда было объявлено открытым после полудня. Сентябрьский день был по-летнему солнечным, приветливым, без единого облачка на небе. Но нам он казался хмурым, ненастным, таившим в себе шторм и леденящий ветер ураганной силы... На крейсере и кораблях ждали, каким будет решение суда и приговор.
...Знал ли об этом случае Сталин? - Офицер застрелил грузина... Как известно, карали тогда не только за украденные на совхозном поле колоски или мимоходом сорванную колхозную гроздь винограда. За слово неправды в секретных ежемесячных донесениях в Политбюро от шефа Лубянки лжеца расстреливали...
Во время ужина мы еще ничего не знали. А когда собрались в кают-компании на вечерний чай, получили наконец ответ на самый важный для нас в этот день вопрос. Заодно стали поступать и подробности о том, кто и что говорил на суде, как объяснял своё поведение стрелявший, каковы были оценки в документах дознания ему, заявлениям близких и родных застреленного, которые вместе со своими адвокатами доказывали, что "безупречного поведения грузин был "расстрелян без суда и следствия". А если и плюнул нечаянно - в мужском разговоре и не такое бывает". Командир второй башни главного калибра, возвратившись с суда, рассказывал много и подробно, не скрывая своего сочувствия подсудимому - не друзья, но вместе учились, были в одной роте. Он дословно пересказывал, кто и что говорил.
Офицерский суд чести не счел уголовным преступлением использование огнестрельного оружия офицером, исполнявшим свои служебные обязанности. Однако ходатайствовал о разжаловании офицера до младшего лейтенанта с одновременным понижением в должности и переводом на другой корабль. Офицер был наказан за не проявленную им выдержку и хладнокровие при сложившихся обстоятельствах. Он стрелял до последнего патрона в магазине своего пистолета. Достаточно было одной пули!