На теплоходе "Докучаевск" никто из рядовых и командиров не мог бы объяс-нить, откуда и когда, в связи с чем появилось нерусское и неизвестно чье слово "хайзабан". Происхождение этого слова было многозначным и непонятным даже в тот давний год, когда Константин Георгиевич шел в свой первый рейс на "До-кучаевске" первым помощником капитана. (Теперь, конечно, трудно вспомнить, из какого порта в какой тогда что перевозили.)
Никто из членов экипажа не станет утверждать и доказывать кому-то, что именно он это слово правильно произносит. Что лучше, грамотнее, чем он, изо-бразит на бумаге это слово латинскими буквами или кириллицей.
Полной уверенности нет - многие всего лишь подозревают, что слово "хай-забан" азиатского происхождения. И еще одно подозрение: тот (его-то на "Доку-чаевске" давным-давно и нет!), кто первым произнес это слово, имел в виду ку-шанье какое-то, блюдо. Оно, скорее всего, ресторанного (никак не домашнего) приготовления - "фирменное", так сказать. Понравилось ему это ресторанное блюдо или его он проклинал, забылось за давностью времени.
Моторист в грузинском порту Поти соблазнился чарующими запахами и воз-буждающим аппетит с проглатыванием языка по-туземному произносимым на-званием кушанья. Накушался.
Не исключено, что при этом перестарался, а не повар-грузин виноват, - после гостеприимного Поти неделю "мучился животом". В оправдание чему всем и су-довому врачу грузинское кушанье называл "хайзабаном". Не считая нужным вспоминать, как это кушанье значилось в меню, сколько-то и каких овощей, мяса ли подозрительного было в его одной или двух тарелках.
Единственное, что он охотно повторял с точностью до копейки, - сумму "сумасшедшую", что заплатил за свои мучения желудком строгому седовласому официанту.
Но вот случай тоже ресторанный, но иного характера - противоречащий со-бытиям в Поти.
Матрос, курсант-практикант, буфетчица и "сногсшибательной красоты" повар в короткую стоянку судна в Сочи успели побывать на знаменитейшей "Ахун-Гора". Оттуда незабываемый вид на необъятную ширь Черного моря, на алмазно-бриллиантовое обрамление вершин Главного Кавказского хребта - все четверо долго будут вспоминать, на что смотрели и о чём при этом говорили.
Какое-то время в памяти будут хранить и кавказца (каждый из четверых по-разному о нем вспомнит), безумно влюбившегося с первого взгляда в юную кра-савицу-морячку. У него был блестящий "мерседес" того же цвета, что и загорев-шая лысина, - с отчаянно запредельной скоростью кавказец катал всю компанию по Большому Сочи.
При этом ни от кого не скрывал он несбыточного желания - троих пассажи-ров потерять где-нибудь. После чего, естественно, девушку - "сладкий души-стый цветочек алый" - умчать за семь морей, через горы и долины туда, где од-нажды "среди садов" проснулась легкомысленная Людмила, украденная у растя-пы Руслана.
Конечно же, все четверо наперебой будут рассказывать и о такой достоприме-чательности "Ахун-Гора" - о необыкновенной женской обуви. Правда, и всего-то была там тогда всего одна туфелька. Специально ее оставила женщина-космонавт или потеряла в спешке (подобно тому, что случилось в сказке у Золуш-ки, - когда она убегала из королевского дворца).
Всё тот же одуревший от очередной внезапной любви кавказец помешал мо-рякам и морячкам повнимательнее рассмотреть драгоценнейшую для туристов достопримечательность. Отсюда и путаница: спорили они потом, уточняя - с правой или с левой ноги туфелька, что хранится неприкосновенным экспонатом на "Ахун-Горе".
Попытайся в сплетении впечатлений от алмазно-бриллиантовых вершин дале-ких гор, нетерпимо близкой неугомонности кавказца с его заботами и достопри-мечательной туфельки обнаружить, что было самым главным. В частности - из того, что к концу ресторанного пиршества было у пятерых на столе.
Пока за столом их было четверо и сами они заказывали, высматривая в рос-кошном ресторанном меню то, что им знакомо и соответствовало денежным воз-можностям кавалеров, - что-то из кушаний запомнилось. Путаница началась по-сле того, как кавказец придвинул к столу пятый стул и почти вплотную был к "душистому сладкому цветку".
Изредка скороговоркой-словами приказывал он официанту, что следующим подать на стол. Чаще обмен мнениями у них ограничивался жестами и взглядами. Морякам приходилось есть или "ну только попробовать" столько, что пальцев на руках и ногах не хватило бы, если попытаться сосчитать, сколько тарелок перед каждым из них официант менял одну за другой. А что в тарелках подавалось, "ни словом сказать, ни пером описать" - хорошо, если десятую часть попробованно-го и съеденного повар хотя бы запомнила (ей кавказец вполголоса, а иногда и во всеуслышание рассказывал о том, что она подхватывала на вилку, и объяснял, ка-ким из вин, стоявших на столе, запивать - "для полного букета").
По-другому и не назовешь, чем угощались побывавшие на "Ахун-Гора", а только "хайзабаном". Поскольку им понравились дорогие фирменно-ресторанные кушанья задарма и автомобильная экскурсия "с ветерком" по городу Сочи - этому комплексному мероприятию присвоено было (если полностью) имя "вот это хайзабанчик был, так хайзабанчик". С восторгом и хвастовством это имя по-вторялось каждым из четверых, если кто рассказывал-вспоминал что бы то ни бы-ло об "Ахун-Гора".
2
Впору и Константину Георгиевичу было рассказывать не то с восторгом, не то со смехом о "хайзабане" (собственно, о двух), что ему довелось откушать во Вьетнаме при выгрузке и погрузке теплохода "Докучаевск" в порту Хайфон.
Чрезвычайно вкусными ни одно из этих национальных кушаний не назовешь. Ничего особенного у них не было ни на вкус, ни во внешнем виде. Вполне съе-добные. Ножа и вилки достаточно, чтобы есть: ни ложкой не нужно было пользо-ваться, ни просто пальцами голыми брать из тарелки ничего не пришлось.
Не сразу помполит и узнал, что имел дело с "хайзабаном", а не с обыкновен-ным кушаньем (если даже и не знал ему названия). Не до каких-то узнаваний о пустяках ему было при официальном дружеском застолье, которое проходило честь по чести.
Один за другим предлагались тосты за победу над жестокими янки-американцами и их слепыми пособниками - предателями Вьетнама. Был тост, выражавший общую уверенность: следующая дружеская встреча (скорее всего, и с застольем) будет не в Хайфоне, а в Сайгоне - в день победы. Предлагались и другие тосты, не менее вдохновенные и патриотические.
Шла война, и во Вьетнаме тогда было строжайшее нормирование при распре-делении продовольствия. Безусловно, вполне справедливое. Грузчик в порту, на-пример (он ежедневно занят физическим трудом), риса получает вдвое или втрое больше, чем любой из его начальников, - поскольку тот кабинетный работник.
Возможно, тогда среди вьетнамцев-начальников были и такие, кто жил, чтобы есть. И побольше чтоб, и повкуснее. Но может, всё это было и не так просто, при-митивно, как воспринимал и оценивал Константин Георгиевич. Начальников, с кем приходилось ему иметь дело, может, и не было ни одного, началом начал всему у которого было бы чревоугодие.
Вполне возможно, что и среди них большинство, как и первый помощник ка-питана теплохода "Докучаевск", с неуважением относились ко всем формам об-жорства. И кому-то из них по душе было знаменитое откровенное признание ве-ликого пролетарского поэта: "Я жирных с детства привык ненавидеть!"
Между прочим, при многократных тогда посещениях Вьетнама ему ни разу не случилось увидеть хотя бы одного вьетнамца с "избыточным весом".
В ту выгрузку-погрузку "Докучаевска" в порту Хайфон довелось Константину Георгиевичу присутствовать на двух официальных ужинах-приемах. На первом из них через переводчика-вьетнамца он предложил тост за здоровье великого вождя вьетнамского народа Хо-Ши-Мина -в прошлом моряка, кочегара.
Прием этот проходил в просторных комнатах первого этажа красивого трех-этажного дома. В свое время его хозяином был какой-то французский предпри-ниматель. Первый этаж, по замыслу хозяина, должно быть, и предназначался для деловых встреч при участии сорока-пятидесяти персон.
В тот раз в этот дом-красавец было приглашено человек двадцать со стоявших в порту греческого, норвежского и двух судов под серпастым-молоткастым крас-ным флагом. Почему Константин Георгиевич и оставался некоторое время в рас-терянности.
Уместнее было бы произносить тост за дружбу народов и за вечное братство моряков. Независимо от цвета их кожи, места рождения любого из их, флага го-сударства и порта приписки судна. И всё-таки, когда пришла очередь встать с бо-калом вина в руке и сказать набор официальных слов, он таки предложил выпить за здоровье бывшего моряка-кочегара Хо-Ши-Мина.
Не очень-то и большое разнообразие вин и закусок на этом приеме для помпо-лита второстепенным было. Что-то - обычно так принято на официальных ужи-нах-обедах - должно было быть и непривычно-экзотическое. В тот раз, напри-мер, это были длинноклешневые омары и вкусный, умеренно жирный бульон се-рого цвета.
Что касается громоздких блюд с жареной половиной курицы - они привыч-ные. Ничем не отличались от подаваемых в одесском ресторане "Киев" или при-готовленных поварами питейно-закусочного заведения в любом из черноморских ли азовских портов.
На официальном ужине всё прошло, как и планировалось-предполагалось. К гостеприимным хозяевам - никаких претензий. Все приглашенные были доволь-ны, а некоторые из хозяев - тем более. Кому-то досталось кое-что из резервов - из не поданного на столы.
И вдруг на следующий день после этого торжественного события, сдерживая неминуемый хохот, судовой врач спросил Константина Георгиевича:
- Знаете, чем нас вчера угощали?
- Омары были, курятина, пирожные или нарезанный торт, вкусный бульон и... не помню, что было там еще?
- Бульон вам понравился - вкусный, говорите? Так ведь он - из собачати-ны! Вкусный "хайзабан"?
3
Другой официальный прием вьетнамцы затеяли через пять дней после преды-дущего, что был с вкусным бульоном из собачатины серого цвета и слегка подог-ретым.
Пяти дней оказалось достаточно, чтобы забыть про этот "хайзабан", простить вьетнамцам этот сюрприз - должно быть, с самыми добрыми намерениями. У первого помощника была уверенность, что подобного не повторится, когда за обедом в кают-компании капитан вдруг вспомнил.
-Давай, комиссар, подбери человек пять и сходи с ними на очередной выпи-вон, - инструктировал капитан Константина Георгиевича. - Я не пойду. Изви-нись там: - капитан,мол, приболел, и ему прописан строгий постельный режим.
Предлог для "выпивона" был опять-таки в одинаковой мере уважительный и простительный. В Хайфон из порта Рангун пришел пароход "Чистяково" и привез очередную партию бирманского риса.
Это судно по договору с Дальневосточным пароходством должно оставаться полгода на "рисовой линии" Вьетнам - Бирма - Вьетнам. В каждый рейс даль-невосточники дважды огибали Сингапур - сколько-то времени были под беспо-щадным солнцем вблизи экватора. Да и всё плавание месяц за месяцем (кто если и неделю там побывал, представляет, что это за "курорт") - в тропическом поясе.
В дополнение к этому еще и такое.
На пределе человеческих возможностей каждый рейс был еще и потому, что "Чистяково" - из первой серии пароходов послевоенной постройки, и комфорт для экипажа на нём - по нормам и понятиям довоенных лет, когда понятия о кондишенах упоминались лишь в мечтах заоблачной высоты.
Каждый рейс дальневосточников следовало бы считать героическим, где "пышкт огнем и чадит кочегарка" (на самом-то деле на пароходах той серии ка-торжно-невыносимой была вахта не кочегаров у котлов, а тех, кто у дышащих жаром паровых машин). Если при этом учитывать еще и то, что в экипаже "Чис-тякова" не было ни одного негра или индуса, привыкшего к тропическому зною.
Успешно совершались один за другим рейсы по "рисовому маршруту" только потому (хотелось так думать Константину Георгиевичу) что не поголовно, но хо-тя бы многие на пароходе были такими надежно крепкими и здоровыми, как его сосед за банкетным столом - старший помощник капитана парохода "Чистяко-во".
С виду он был крепким,присадистым при его росте выше среднего только по-тому, что в плечах был непропорционально широк. Глядишь на него и начинаешь понимать, почему сибиряки-аборигены (собственно от них ничем не отличаются и дальневосточники) считают оскорблением, когда услышат, что человек произо-шел от какой-то обезьяны. Если сибиряки не родом от богом слепленного Адама, то скорее всего от медведя.
И внутреннее строение, убежденность и несокрушимая готовность защищать свою правоту старпом демонстрировал должно быть во всем - на смерть стоять, как говорится, и до последнего дыхания. Что проявилось и в такой казалось бы мелочи, как та самая привычка, что "свыше нам дана".
4
Планировалось (план по всем пунктам был выполнен) провести встречу эки-пажей всех советских судов, что были в порту Хайфон. А было их всего-то паро-ход "Чистяково" и теплоход "Докучаевск". Для торжественной дружеской встре-чи использовали "Сименс-клуб" - что на территории порта. Был он, как гово-рится "в шаговой доступности" от причалов, у которых стояли суда двух паро-ходств - Дальневосточного и Азовского.
Соблюдалось должно быть ставшее традицией: сколько было приглашено гос-тей на дружескую встречу, столько было и тех, кто ее организовал. За длинными столами просторного банкетного зала между моряками сидел обязательно кто-нибудь из гостеприимных хозяев.
Константину Георгиевичу и старшему помощнику капитана с "Чистякова" до-стался заботливый, общительный вьетнамец. Поворачивая голову то к одному, то к другому, он подробно отвечал на каждый вопрос и своевременно предлагал темы для разговора в промежутках между запланированными и внеплановыми то-стами.
Старпом-дальневосточник знал какие-то вьетнамские слова. Сидевший с ним рядом абориген отлично говорил по-английски. Так что никакого языкового барь-ера и не чувствовалось. Чем и воспользовался Константин Георгиевич.
Когда он собирался и пока шел от причала к "Сименс-клубу", мельком вспом-нилось ему напоминание судового врача о бульоне из волкодава или веселой дворняжки. Потом это в банкетной суете забылось, и не вспомнил бы помполит, не ждал: вдруг и в этот раз будет сюрприз - какой-нибудь шедевр гениального повара-вьетнамца! Казалось бы, напрочь исчезло в его памяти то в равной мере неожиданное и смешное недоразумение.
Забылось оно, возможно, еще и из-за оригинального украшения длинных бан-кетных столов. И красивое, и в меру оригинальное - такого Константину Геор-гиевичу ни разу не встречалось нигде.
На столах были, как это принято не только у вьетнамцев, белые скатерти. В тот раз они были из тонкой дешевой ткани - возможно, и всего-то простыни. Но их принадлежность к постельному белью заставляла забыть и не вспоминать жи-вые цветы.
Нет, это были не пышные букеты в хрустальных там или иных дорогих вазах. Кричащих своей яркостью или покорно умирающих среди них не было ни одного.
Цветы были маленькими - такими их создала природа с филигранным стара-нием. Красота их была изумительной: в лепестки любого из них сколько ни гляди - не насмотришься в голубизну и синеву, розовое в них, фиолетовое или бордо-вое. Дополняли их прелесть зеленые травинки, уложенные в один узкий рядок с цветочками у самой кромки каждого стола.
Постоянно видишь или не видя чувствуешь красоту и скромность цветов и травинок. Не менее радостными, чем ты, они прибыли на дружескую встречу и стараются из нее сделать для всех праздник. Так постарайся быть осторожным-преосторожным. Не притронься локтем, ладонью нечаянно где-нибудь: не напу-гай дружный хоровод цветов и травинок - так легко это сделать, нарушив их сцепление невидимыми руками.
5
Пребывание в большом банкетном зале казалось утомительно продолжитель-ным. Того и гляди, вот-вот разговор старпома-дальневосточника с заботливым вьетнамцем опустится до самого примитивного: "А чем ты сапоги мажешь?"
Вьетнамец к этому времени успел не только рассказать, но и продемонстриро-вал, в каких скромных дозах следует пользоваться бордовым соусом. Настолько острым и злым, что, казалось, если попадет капелька на брюки -прожжет сукно насквозь и не пощадит даже то, что пряталось под тканью. Почему соус и в не-глубокой толстостенной чашечке с отдельной фарфоровой ложечкой.
- Язык немеет от кусочка мяса! - поделился своим впечатлением Константин Георгиевич. - А на него и полкапли этого суперсоуса не досталось!
- Я бы сказал, - поделился своим мнением дальневосточник, - он прямо-таки взрывоопасный. Попади его капля в желудок - все внутренности разорвёт!
Моряк-азовчанин с ним согласился. После чего всё-таки уронил капельку со-уса-взрывчатки на кубик жареного картофеля и столько же - на очередной кусо-чек мяса.
Услужливый вьетнамец притронулся к плечу Константина Георгиевича, когда тот капнул соусом на картошку - этого, мол, не надо делать. Соус предназначен для мясной части блюда. Что каждый кусочек этого мясного становится ах каким вкусным со специальной соусной добавкой!
Константин Георгиевич поблагодарил за инструктаж. Сделал всё, как было рекомендовано, и оказалось, что мясо действительно стало вроде бы вкуснее. Еще раз поблагодарил вьетнамца.
"Собственно, что за мясо нам подали? - ножом и вилкой он стал перемещать и перевертывать хорошо сваренные темно-коричневые кусочки. - На вид и на вкус - потроха. Скорее всего, куриные". - Посмотрел вдоль стола, вправо и влево - у всех на тарелках такое же, что у него и у старпома-дальневосточника.
- У меня и у всех, смотри, одно и то же, - показал он на свою и на тарелки соседей, что справа и слева от него, чем привлек внимание медведеподобного крепыша. - Куриные потроха... Спроси у нашего соседа: где от куриц крылыш-ки, ножки, белое или хотя бы красное мясо?
Он спросил, весело сделав перевод моряка-азовчанина, и стал внимательно слушать ответ вьетнамца.
Сначала слушал просто внимательно. Потом с повышенным вниманием. На-конец, от внимания мало что осталось. Началось такое, чему, наверно, самым подходящим названием было бы "бешеная паника".
Бросил нож и вилку подальше от себя и с такой силой - считать можно чу-дом, что не отбил край тарелки! Той бы молчать, но она робко звякнула, из-за че-го в следующее мгновение оказалась отброшенно сдвинутой за середину стола.
На обратном пути от тарелки рука старпома метнулась к первому попавшему-ся, чем оказалась толстостенная чашечка с фарфоровой ложечкой и соусом. Ло-жечка едва не упала на пол, когда моряк, запрокинув голову, двумя глотками вы-пил всё, что только что было в толстостенной чашечке.
В ожидании, когда соус поможет ему или взорвет всё внутри вместе с какой-то частью банкетного зала, крепыш-моряк откинулся подальше от стола - так, что едва не опрокинулся вместе со стулом. Каких-то секунд ему хватило на то, чтобы начала созревать надежда: взрыв произойдет не сразу, и, может, удастся ослабить его силу.
Он хватает свой бокал и до последней капли выпивает вино. Должно быть, это заметно помогло, и его рука стала торопливо искать еще какую-нибудь жидкость. Метнулась к бокалу испуганного вьетнамца. Но не взорвавшееся в сознании на-столько охладило панику, что рука оставила в покое чужой бокал и стала нали-вать в свой как можно скорее что-нибудь из ближайшей бутылки.
Необузданная до конца паника не позволила руке своевременно приподнять горлышко бутылки - и бокал оказался переполненным. Слава богу, это была ми-неральная вода и на белой скатерти большое бесцветное пятно. Но сколько-то из живого украшения вдоль кромки стола пострадало: цветочки и травинки где ла-донью, где локтем были сброшены сначала на колени моряка, а откуда соскольз-нули ему под ноги на пол.
После первого большого глотка воды дальневосточник снова откинулся на спинку стула. Невидящими глазами смотрел он только прямо перед собой, чем и смущал тех, кто был у противоположной кромки стола. Минеральную воду пил маленькими глотками до конца пребывания хозяев и гостей в большом банкетном зале. Не зная, что произошло на самом деле, его соседи выражали ему свое сочув-ствие всего лишь робким молчанием.
6
Вьетнамцы - организаторы дружеской встречи - и приглашенные моряки перешли из большого банкетного зала в довольно просторную комнату. Здесь бы-ли коньяк и шампанское, конфеты, печенье и пирожные. На столах стояли пе-пельницы - здесь разрешалось и курить.
Главное назначение перехода в эту комнату - чтоб гости и хозяева могли по-общаться и поговорить вне ограничений тостами и пределами одного-двух сосе-дей. С кем хочешь, и что по душе, и на свой выбор с кем говори в каком угодно месте.
Константину Георгиевичу ни с кем не хотелось ни о чём говорить, а только со старпомом "Чистякова". Того вроде бы как и не было в этой людной комнате ка-кое-то время. Но наконец он его нашел. С медвежьей небрежностью тот стоял у стены так, будто стена упадет, если он отойдет от нее хотя бы на полшага. И еще одна особенность: его лицо было таким, что навсегда вроде бы разучилось улы-баться.
Опасений никаких - вдруг, мол, в нем что-то взорвется. Второстепенным для него стало то, что выпил из толстостенной чашечки. Угнетало его до нескрывае-мой озлобленности другое - то, что попало в его желудок до того, как в него плеснулись два глотка взрывоопасного соуса.
Сдерживая брезгливость и злобу (что явно было за пределами его душевных сил и возможностей), старпом рассказал многое и ненужное. Потому что сразу было ясно и понятно: причиной его бешеной паники за банкетным столом были "куриные потроха" - старательно и умело приготовленное лягушачье мясо.
Было вполне достаточно, если бы вьетнамец произнес всего два роковых сло-ва. Но тот стал рассказывать о кулинарных секретах приготовления такого мяса: французы ограничиваются всего лишь тем-то и тем-то, а на самом деле этого не-достаточно. Оказывается, с одного из островов Западного полушария завезли во Вьетнам особую породу лягушек и те прекрасно акклиматизировались в Азии. Вырастают необыкновенно большими, и много других положительных качеств появилось у переселенцев через Тихий океан.
Рассказывает старпом парохода всё это как бы прежде всего для самого себя. Чтобы злобы-ненависти в нём нарастало всё больше и больше. Прежде всего к тому, что есть у людей привычки ему чуждые, неприемлемые.
"Так ведь подобное не у него одного! - задумался Константин Георгиевич: вновь проявилась его склонность к философским обобщениям всякого рода пус-тяков. - А если таких тысячи соберутся вместе или, не дай бог, миллионы!"
Ему некстати вспомнилось: война между лилипутами (Гулливеру пришлось в ней участвовать) была из-за привычки у одних разбивать куриные яйца с притуп-ленной стороны, а другие с этим в корне были не согласны. С неприязни друг к другу, наверно, это и началось - пустячным делом на самом-то деле, казалось, это было. Но довело-таки оно до крайней степени жестокости, до кровопролития, до войны.
А не в Лилипутии какой-то фантастической, а в царствах-государствах в неда-леком прошлом, и в нынешнее время не из-за несхожести вкусов и привычек дело доходит до таких столкновений, когда гибли и гибнут миллионы гомо сапиенс.
Жил себе в удовольствие синопский мудрец Диоген в более чем скромных ус-ловиях. С соответствующей шкалой жизненных ценностей, потребностей, вкусов. Иное первое, второе, третье у полуидиота, хитрющего настолько, что наворовал "выше крыши". У него дворцы, о каких и короли не мечтали, своры холуев и не счесть сколько завистников. Таких, что голову готовы положить за обладание та-кими же благами - за зреющие или перезревшие привычки и вкусы человекопо-добных паразитов. У них то и другое не по принципу "жить, чтобы есть", а на-оборот. И миллионы таких "желудочников" готовы тех, у кого иные вкусы, да-вить танками, выжигать с лица земли залповым огнем и ракетами с ядерными бо-еголовками.
"О вкусах не спорят" - наглая, гигантская ложь!
Спорят в основном втихомолку, пряча под эту фразу дикую звериную жесто-кость и всё чаще вовлекая в спор миллионы одурманенных модой и пропагандой доверчивых неглупых людей.
Оценивал Константин Георгиевич лягушачье мясо и не из травянистых водо-рослей - не то, что всеядные свиньи, кабаны, куры, - а в глобальных масшта-бах.
Четырехлапое земноводное резво прыгает, охотно и много пребывает в воде - всё и всегда у лягушки чистое. Питается насекомыми и, возможно, чем-нибудь еще.
Нет, лягушатина желанным деликатесом для азовчанина-моряка вряд ли когда станет, как и еще одной оригинальной привычкой. Но и до истерического бешен-ства от неприязни к блюдам из нее никогда не сорвется. При этом несомненным стало - почти сразу он это заметил - неприхотливости к пищи у него добави-лось, а брезгливости ко всему на свете намного убавилось.
У того, чем вьетнамцы угощали моряков на банкете в "Сименсклубе" порта Хайфон, есть, конечно же, достойное название. Было кушанье вкусным и на-столько красивым, что назвать его "лягушатиной" язык не поворачивается. Будет Константин Георгиевич его называть "хайзабаном" - очередным среди тех, что пришлись ему по вкусу. Понравились.