Группа курсантов третьего курса военно-морского училища во главе с одним из их преподавателей прибыла в Кронштадт. Всей группой побывали на красно-знаменном крейсере, на подводной лодке, на той половине линкора, что осталась на плову после налёта на него вражеских самолётов в войну, и на минном загра-дителе - бывшей императорской яхте. После чего курсантов распределили по ко-раблям для прохождения очередной летней практики.
Одному из них досталось практиковаться на малой кононерской лодке. Она из бригады шхерных кораблей, что временно базировалась в Финляндии недалеко от этот корабль подняли на плавдоке. Почти месяц вот уже конлодку в плановом по-рядке ремонтируют.
Эти малые кононерки в войну часто называли плавающими танками. И не без оснований: на каждой из них было установлено по две танковые башни с восьми-десятипятимиллиметровыми пушками. И палуба, и борта бронированные не хуже, чем у танка. Были (кроме главного калибра - танковых орудий) на палубе уста-новлены зенитка и в двух бортовых барбетах крупнокалиберные пулеметы.
О своём прибытии курсант доложил и представился старшему лейтенанту - ко-мандиру корабля. Почти полчаса продолжительностью была у них ознакоми-тельная беседа. После неё курсант сам себе и порекомендовал "цель в жизни": быть офицером корабельной службы во всем похожим на старшего лейтенанта.
За время курсантской практики убедился, что цель для себя выбрал правильную. Когда станет офицером корабельной службы, с таким же, напремер, доверием, как командир кононерки, будет относится к любому из курсантов-практикантов.
-- Послезавтра командир зенитной установки уедет в отпуск, -- в конце беседы услышел курсант. - Сегодня и завтра он тебе всё покажет, расскажет и будешь командовать расчётом наших зенитчиков. Налёта вражеских самолётов не пред-видится, так что... Ни дублировать никого, ни помогать никому - сам будешь ко-мандовать расчётом и отвечать за зенитку. Уверен - справишься. Действуй!
До конца профилактического планового ремонта оставалась неделя. Но срок достаточный, чтобы в него уместились немаловажные для кононерской лодки события. Для её командира, экипажа, в частности, и в чём-то для курсанта-практиканта.
2
Плавдок был ошвартован вплотную к одному из пирсов "рогатки" -- тому, что и граница военной гавани. Другой, параллельный этому пирс - граница Купеческой гавани. Между пирсами неширокий канал.
По дальнему от плавдока пирсу и были ежедневные прогулки старшего лейте-нанта с девушкой в зеленом платье. Самые первые послевоенные годы - скром-ность была у всех во всём.
Так, что основания были полагать, что зеленое это платьице бесхитростного по-кроя было самым нарядным в одеждё "дамы" командира конлодки. Сшитое из ка-кой-то дешевенькой ткани и не самым высококвалифицированным портным или портнихой не имело оно права не выглядеть прелестным -- потому, что надето было на прелестную девушку.
Конечно же более, чем скромным, была у нее и обувь. Неглубокие без каблуков туфельки-"лодочки". Не зелёные, но какого цвета - морякам издали невидно бы-ло: несомненно одно - не чёрные.
Познакомились молодые люди, когда старший лейтенант по делам был в каком-то конструкторском бюро. Только это и знал боцман. Чем она там занимается - инженер, техник или экономист - ему было неизвестно. А боцман - был самым близким командиру корабля человек. В чём-то и другом.
О чём во время прогулок моряк-офицер и "зелёное платьице" в их обеденный перерыв говорили? Скорее всего для них-то о самом важном. Потому что, когда шли они в сторону моря или возвращались, несомненным было: никакого моря, никого и ничего не видели они кроме друг друга. И оставалось только удивляться -- что ни разу никто из них не оступился и не упал с пирса в Купеческую гавань или в канал.
Нос кононерской лодки едва не упирался в "рогатку" и моряки любовались этой красивой парой -- своим командиром и его "дамой" в короткий час их прогулки. По возможности, для наблюдения за ними использовались бинокли и артиллерий-ская оптика. Результаты наблюдений через оптику и разглядываний "невоору-женным глазом" совпадали - девушка безусловно красивая. Только такими на ко-нонерской лодке были о ней громогласные высказывания.
-- Девушка -- что надо! - не меньше зависти у другого.
-- Первая красавица в Кронштадте - другой такой не найти.
Своё мнение на этот счет было и у курсанта: "Такую наверно и в Ленинграде не встретишь!" И это было у него не голословное заявление.
Подружку он себе завел, подражая другим, когда был на втором курсе. Но что-то в ней или в нём оказалось не то. Быстро почувствовали не родство душ. Она через подругу "познакомилась" удачно с таким, что учился на последнем курсе училища.
Теперь у практканта третьего курса другая партнерша по танцам (смешно полу-чилось - у нее такое же имя, как у первой: Света). Кроме этого смешного о ней вроде бы ничего другого и сказать не хочется.
У неё всегда одно и то же на уме: встречи у них и минуты расставаний были чтоб во всём, "как у других". Однокурсники за это и непонятно за что ёще вто-рую Свету хвалят. Но у него-то самого всё больше уверенности, что и она "не та желанная" -- теперь он и знает почему. Ни в чём не похожа Света-вторая на кронштадтскую девушку в зелёном платье.
Обещал курсант-практикант (в угоду ей -- словами, как у всех!) Светланке пи-сать письма. Не написал за предыдущие недели ни одного. И теперь знает, что и до конца практики ничего ей не напишет. И от этого ему не будет стыдно.
Что ей писать? Ведь Светке-второй не понять самого простого: с каждым днём пребывания на малой канонерской лодке у него всё больше уверенности, что ни-когда ни в чём не будет он "как другие" - потому, что её "другие" ни в чём не по-хожи на старшего лейтенанта и его девушку в зелёном.
Тл Разве о них Светке в Ленинград напишешь? Ничего не поймет - у них всё не то, чего бы Светке хотелось. Вот и: "рука не тянется к перу, перо к бумаге". Окончательно это нежелание ничего не писать оформилось после того, как пер-вый раз он увидел (без бинокля и иной оптики) "даму" старшего лейтенанта.
итноведелах "Дорогая Света (если хочешь чтоб и этот с тобой разговор был, как у других, -- назову милой), никакого сходства у тебя с этой "дамой"! Ни пылинки, ни соринки нет на тебе и никогда не будет похожей на ту пылинку, что может вдруг оказаться на ней! У неё всё только такое, чего нет и никогда не будет у твоих "всех" -- такого желанного для тебя!"
Оставалось два дня до окончания ремонта, когда старший лейтенант решил де-вушке показать свой корабль вблизи. При этом заодно - чтоб увидела она и его подчиненных. Почти все они были как раз на верхней палубе.
На малых канонерских лодках того проекта не было ни кают-компании для офицеров, ни столовой для матросов и старшин. Под палубой без иллюминаторов жилые помещения - "кубрики". Под палубой конечно и камбуз, где готовят флот-ские борщи, макароны по-флотски и другие кушанья.
Камбуз в носовой части корабля и вход в него через люк, что совсем рядом с брашпилем - громоздкой лебедкой с перекинутыми через неё якорь-цепями. Кто-то приткнулся к этой громадине, а большинство сидели на отгибе фальшбортов и ели - кто свою порцию борща доедал, а кто и запивал компотом с аппетитом съе-денные только что макароны с жирной тушёнкой.
3
Вдруг обеденное благополучие на малой канонерской лодке было нарушено. Случилось нечто забавное вроде бы, но и проперченное паникой.
--Вста-а-ать! - громыхнул голос боцмана с добавлением: -- См-и-р...на!
"Ровняйсь!" сразу (как положено) не последовало, ни уточнения в какую сторону и на кого ровняться. Все вскочили с мисками и ложками в руках и стоят смирнее смирного. Забыли, что Устав запрещает подавать подобные команды во время приёма пищи. Не до этого было: вспоминать о второстепенном, когда перед гла-зами каждого стоит пара таких и так стоят, что красивее не придумаешь.
Соответственно: и равнение моряки держат куда надо, и не только одно своё на-чальство "жрут глазам". Не всю, далеко не всю энергию глаз они тратят на ко-мандира корабля - у них куда больше внимания тратится на "пожирание" девуш-ки вместе с её зеленым платьицем.
Как при этом было не испугаться бескаблучным туфелькам-лодочкам? Они по-чувствовали себя навеки покинутыми на бетоне пирса, после того, как необыкно-венно стройные, красивые ноги девушки задрожали и рванулись куда бы подаль-ше со спринтерской скоростью.
Перепугана была она и выкриком-командой боцмана или грохотом и звоном о стальную палубу тридцати, как минимум, пар матросских ботинок. А может она от того и другого одновременно сначала убегала, а потом быстро-быстро уходила.
И всё время за руку за собой тянула старшего лейтенанта - что казалось бы и совсем немыслимым. Ни разу, сколько ни прогуливались они по "рогатке", никто не видел их так, чтобы они шли держась за руки.
Но в том случае - как потом девушка оправдывалась перед собой - не имела она права поступить по-другому. Громовым голосом и с громовым раскатом кто-то рявкнул команду - даже и одного этого как не напугаться? А потом ещё десятки и десятки пар глаз так смотрели, не моргая и непонятно зачем, будто на ней ни пла-тья, ни туфель, ни старшего лейтенанта рядом - вообще вроде в мире, кроме неё, ничего не было и нет.
"Это же как ему достаётся!" - жалко девушке до слёз хорошего, очень хорошего молодого человека. - "С такими вот нахальными, глазастыми он всё время - и днём, и ночью!"
В представлении мужчин, женская душа - потёмки. Наверно у многих женщин (у девушек, тем более) такое же мнение о мужской душе. И, как правило, к непо-нятной для них логике мужчин забывают (или не умеют) приплюсовывать свое-образие мужской дружбы.
После обеденного перерыва на верхней палубе общее построение. Иногда сам командир канонерской лодки, но чаще боцман проводил "развод" по работам. Кому спускаться в док и там не только смотреть-контролировать качество выпол-няемых ремонтных работ, но и помогать ремонтникам. Кому делать или доделы-вать что на верхней палубе, в орудийных башнях или ещё где-то "по своему за-ведыванию".
В этот раз на всеобщее построение пришёл старший лейтенант. Ни для кого его приход не был неожиданностью. Все члены экипажа понимали, что "накуролеси-ли" такое, о чём командир сейчас обязательно станет говорить.
Каждый по-своему - в меру своей "дури и испорченности" -- испытывал угрызе-ния совести. Не сознавая до конца, но понимали: обидное для командира сделали, а девушку, что была с ним, -- может и оскорбили.
Боцманскую команды "Смирно!" старший лейтенант погасил небрежным жес-том. Но никто из членов экипажа не принял положение "вольно" -- себе рассла-биться никто не позволил. Ждали упрёков - горьких слов от командира.
Он прошелся вдоль строя из двух шеренг ни на кого не глядя - только себе под ноги и, как тотчас выяснилось, в основном-то смотрел в самого себя. Остановился лицом к лицу перед своими подчиненными. Качнулся совсем немного - проверил на всякий случай как бы и прочность стальной бронированной палубы и надёж-ность своих ног.
Смотрел он прямо перед собой и на сколько-то выше всех стоявших перед ним. Не в море смотрел при этом и не на небо -- а только в самого себя.
Почему и сам себе сказал:
-- Я её люблю!
Сказал, посмотрел вниз, как-то мягко, осторожно повернулся "кругом" (не по-командирски и не по-уставному) и ушёл к себе в каюту.
Никто не знал, понять не мог потом, почему после его обыкновенных трёх слов -- для экипажа он стал ещё больше командиром. Что называется, Команди-ром с самой большой буквы.
Курсанту-"зенитчику" после этого еще больше захотелось когда-нибудь стать похожим на старшего лейтенанта. Хотя и не уверен был, что слушал его внима-тельнее других.
Некоторые, например, утверждали, что было и четвертое слово - "поймите". Одни это слово слышали якобы самым первым. Другие - сказал, мол, командир это слово перед тем, как повернуться кругом.
Не выговаривал упреков, не стыдил боцмана или кого-то ещё. Просто сказал сам себе давно ему необходимые слова. И что из того, что сказал при всех?
Надеялся конечно (для него самого это неважно) что если не все в экипаже, то пусть хотя бы и немногие поймут его как надо.
Себя курсант-практикант причислил к всё понявшим. Потому хотя бы, что ни-кто, от кого он слышал их откровения, на самом деле и с той полнотой, как он, и не заметили, и не оценили какой на самом деле и во всём красивой была девуш-ка в зелёном платье.
За три года учебы в Ленинграде не встречал он -- и не виде хотя бы издали - в чём-то на неё похожую. И совсем невыразимой красоты она была, когда с "ро-гатки" смотрела на столпившихся перед ней подчиненных старшего лейтенанта.
Но когда и услышал, что командир канлодки её любит, она для курсанта во сто крат стала ещё красивее.
При этом курсант ни с кем не стал бы спорить, если пришлось бы услышать о ней, например, такое, что в лучшую сторону о ней, будь ли что не в её ползу сказано. Навечно и неколебимым в нём было мнение о подруге старшего лейте-нанта.
Ростом она - выше среднего и заметно, старшему лейтенанту всего по плечо (но он-то вытянулся таким, что в любой команде баскетболистов-любителей мог быть желанным). Стройная, что не скрывает её худобу (если досталось жить в блокадном городе - такое разве не естественно?). В лице, где "карие очи" изу-мительные и внимательные: от них (скорее всего - из них) и разливается по ли-цу то, что мы называем очарованием. Губы заметно алые только потому, что другими нельзя и не могут они быть. Щеки стыдливо румяные - в них конечно затаилось тревожное ожидание.
Такое ожидание, что можно понять и перевести словами: "А вдруг нам будет хуже!" Своеобразный оттиск в душе от многих лет детдомовского "вниматель-ного воспитания".
Ходит она красиво - потому, что по-другому у нее и не получится. При этом самое очаровательное - в движении рук. В балерины бы ей, а не в инженеры или техники при каком-то конструкторском бюро.
Подстать ей был и старший лейтенант. Физически развит и здоровья такого, что и на двести лет хватит. Голова и на лице нет ничего вылепленного. Всё сде-лано как бы резцом мастера, что оставил после себя добрую память-следы на любовью им сделанных лицах греческих ли римских богов. По характеру - не из робкого десятка. И смелый, и умелый.
Робость, правда, вдруг в нём обнаружилась: цвет зеленый всё больше стал его смущать. Отчего сверх всякой меры и беспомощность вдруг проявляется -- ко-гда рядом девушка в платье зелёного цвета.
Вообще-то на канонерской лодке с общего как бы молчаливого согласия уста-новилось подобие "табу" на всё, что касалось девушки в зеленом и отношений командира корабля к ней. Никаких разговоров: потому что, каждый в себе об-наружил -- ни одного слова оказывается не знает он такого, чтобы сказать о том чистом и великом, что совсем рядом - вот оно, только руку протяни и притро-нешься!
Другое дело - думать. Вспоминать: почему вроде зарождалось, но не сложи-лось такого у тебя когда-то с милой хорошей девушкой. Сразу же и уверенность появляется: "И у меня обязательно будет - не может не быть не меньше краси-вого в дружбе с какой-то мне пока неизвестной. Не во всём, но во многом будет похожей моя любовь на ту, что у старшего лейтенанта. К чему и готовь себя се-годня!"
А тем временем закончились ремонт и докование канонерской лодки. Расста-валась канлодка с Военной гаванью Кронштадта: прошла и ходовые испытания и "мерную милю" (на сколько увеличилась фактически скорость корабля после тщательной очистки и свежей окраски его днища и бортов).
После чего другого канонерке и не оставалось - поскорее в просторы Финско-го залива и там чтобы курсом к берегам Финляндии. К причалам бригады шхер-ных кораблей в Паркалауте.
4
Всё в Паркалаутской базе многое сделано было не капитально, а наспех - по-скольку на чужой территории она и временная. Все причалы - сплошной само-строй, где архитекторами были командиры кораблей, прорабами -- боцмана, а строителями-универсалами -- старшины и матросы.
Чего в избытке было, а местами и слишком - природы во многом её разнооб-разии. Деревья с пышными кронами подступают вплотную к узкому проливу и к кораблям. Ночью - если добирался в эти края обессилевший ветер - с вершин слетал убаюкивающий шелест, осторожно разнося по каютам и кубрикам сны. Отчего чаще всего морякам снились родные места и редко-редко в чей-либо сон вплетались в волны штормового моря. Но прямо-таки беда была в том, что женщин моряки видели только во сне или на простыне-экране, когда привозили и крутили какой-нибудь кинофильм. А на живых на них чтобы посмотреть, надо было идти к финской границе. Что моряки и охотно делали в дни "увольнений на берег".
Готовились к каждому такому увольнению старательно -- как положено. Буд-то предстоял им культпоход в бывший императорский театр "Александринку" на Невском в Ленинграде.
Чистили и гладили брюки - "наводили стрелки". До снежной белизны высти-рывали рубахи-"голландки" с их синими воротниками-"гюйсами". До солнечно-го сияния надраивали пуговицы и поясные бляхи с якорями.
Курсант-практикант-зенитчик после первой прогулки за три километра к фин-ской границе сделал вывод, что не зря в экипаже о таких прогулках говорят: "Игра стоит свеч!". В лесу зелень свежая и всё, что вблизи и вдали, как бы напе-ребой старается показать себя в лучшем виде.
Что зёленый мир этот рад всем, кто пришел на него посмотреть и радости от таких встреч у тех и других будет не меньше и завтра, и через неделю. Всегда -- при каждой встрече.
Часто попадались поляны с фиолетово-синими ягодами - кислинка их приятно освежала. А те ягоды, что переспели до черноты, слаще сахара и приятнее мёда. С названием этих ягод была, правда, заминка. Одни эти ягоды называли голуби-кой, другие - черникой. Были наверно и другие названия. Курсант (но только про себя)называл эти ягоды голубико-черникой.
Лес - долгожданная краса!
Но что курсант увидел на границе - было и долгожданнее, и краше!
Собственно, сама граница была обозначено по самому обыкновенному - ниче-го красивого. Деревянные столбы и между ними клетки из колючей проволоки. При желании и если осторожно, то руку можно просунуть в воздушное про-странство, "сопредельной страны" -- колючая проволока пощадит, не поцарапа-ет. Но только в этом нет ни удовольствия и никакого смысла.
Жилой деревянный не совсем по-русски построенный дом, что слева, и коров-ник (он справа) шагах в двадцати от границы. Фины ходят строго выдерживая этот интервал и редко кто из них поворачивает голову посмотреть чтобы на не-званных-нежданных гостей -- на их сияющие бляхи с якорями и на чёрные су-конных брюки с острыми стрелками.
Должно быть проживающие в приграничной полосе строго предупреждены - соответственно и ведут себя. Никаких разговоров с иностранцами, ни жестов, ни взглядов туда, где граница. За невидимую условную линию, что в двадцати ша-гах от колючей проволоки, ничья нога чтоб не переступала.
Но нет правил даже и самых строгих, чтоб к нему никто не придумал бы ка-кое-нибудь исключениие. Такое исключение обнаружилось и в приграничной полосе -- в том самом хуторе, где советские моряки всё тысячу раз видели и до мельчайших подробностей изучили.
Конечно рассматривание, изучение было пристрастным. Поэтому не только травинки там и камушки (не нужно им обижаться!) так и остались никем неза-меченными.
Никто, например, не мог с уверенностью сказать сколько комнат в доме - видно было только его пятую или шесту часть. Остальное - скрыто за деревьями и кустарниками. От крыльца дома до коровника шагов около пятидесяти. И тоже - видны только вход в коровник и его торцевая стена.
Но эта прозаическая декорации оказывается была самое как раз то, чтобы во всей красоте и привлекательности смогла и успела проявить себя финская де-вушка лет семнадцати-восемнадцати. На неё (в чём она и не имела права сомне-ваться) полюбоваться и приходили через "лес густой" моряки.
Столпившись у колючей проволоки всегда они то спорили, то весело смеялись. Пытались вовлечь её в разговоры. Но вскоре все поняли: финские девушки от-личаются от всё понимающих русских барышень - "две больших разницы", как говорят в Одессе.
По мнению курсанта (причём ни малейшего у него сомнения при этом) фин-ская недотрога полностью соответствовала тому, что с восторгом о ней расска-зывали на кононерской лодке ещё и на переходе из Кронштадта в Паркалауд. Стройная, белокурая, длинноногая - из-за чего всё время и старается укорачи-вать шаг. И главное - озорная, как говрили моряки, "что надо".
"Уволившиеся на берег" приходили к финскому хутору без опозданий - к на-чалу дневной дойки коров. Никогда не опаздывала и "Чухонка-молодица-красавица": спускалась с крыльца не с точностью до минуты, но никогда не за-держивалась и на четверть часа.
Идёт она в коровник с пустым ведром-подойником, одета по-рабочему, но не всегда в одно и то же платье. Но все платья у нее такие, что на сколько-то выше колен её ноги оголены. Всегда она в белом фартуке.
Можно было бы увидеть финскую озорную фею и после полуденной дойки. Она, глядишь, выйдет из дому, спустится с крыльца вместе с велосипедом и сра-зу уезжает: кто знает куда и на сколько. Или - без фартука уходит к тем, что ра-ботают в огороде: может останется там до конца дня и всё время до неё так да-леко, что смотреть становится не интересно.
Как моряки гурьбой пришли к ней на свидание, так все вместе и уходят от Чу-хонки, не пжелавшей с ними как-нибудь попрощаться (боится конечно - вдруг кто увидит!).
Когда курсант первый раз её увидел, озадачен был: фартук не только белый, но с виду как бы и жесткий: - "Накрахмалила? Может гладила с таким старани-ем, что он стал жестким. Под корову присядет доить - все равно ж помнётся?.."
Так оно и случилось. Шла когда и несла молоко в дом - фартук помят был до неузнаваемости. Но всё равно хотелось -- вместе со всем другим - даже и на мя-тый фартук смотреть.
Главное же - курсант всё время смотрел на то, как нехотя перегибалась она из-за отяжелевшего ведра и как не только из-за тяжести укорачивала шаг за шагом. Не в этом ли смысл в нашем слове "привлекательное": смотришь и на мелочи-подробности какие-нибудь несущественные, тебе ненужные только потому, что без них то, с кем они или на чём они - будет менее красиво и менее интересно. Но так, чтобы сразу не дано никому понять: какая из мелочей-подробностей сделала наконец "предмет наблюдения" привлекательным.
Даже и в таком было интересно: с надеждой, что к Чухонке он вдруг станет на сколько-то ближе, курсант (хотя бы и мысленно) отделял себя от всех моряков, стоявших с ним рядом у колючей проволоки. Такое "отличие себя от других" и так же неосознанно вряд ли проявлялось только в нём.
Чаще других теперь считали себя достойными особого внимания Чухонки "однополчане" курсанта. Потому, что члены экипажа его кононерской лодки с какого-то дня и часа в самом деле другие. Хотя бы потому, что у каждого было желание во всём стать лучше, чем был был вчера. И каждый из них знал причи-ну этого благородного стремления -- в лучшую сторону.
Каждый из них был пронизан мощной магической силой слов "Я её люблю!"
Смысл каждого знакомого им слова самый обыкновенный, когда их произно-сишь его отдельно. Немного другое дело, когда их произносишь и в общеизве-стном и всем понятном сочетании.
Но магическая их сила (курсант, например, это понял далеко не сразу) в том - какими произнес их старший лейтенант. Заодно и то -- как при этом офицер сто-ял перед строем подчиненных - как бы и в оторванности от земли, и приподня-тым над палубой он был. Но сам старший лейтенант никогда не согласится что было какое-то "как бы"! Настолько он был переполнен с волшебной силой красотой девушки, что на самом деле в ту минуту (курсант иногда готов был поклясться: видел это своими глазами), что был на сколько-то и над палубой, и над Землей!).
Отличались однополчане в такой совсем-то мелочи, как они произносили, на-пример, прозвище "Чухонка". Для других в нем - то насмешка, то и демонстра-ция их неуважение к финскому происхождению девушки-хуторянки. Но для тех, кто пронизан тремя магическими словами своего командира: имя это -- красивее которого нет наверно и никогда не будет на финской земле. Даже если нет у неё зелёного платья, кофточки, юбочки.
5
Чухонка в тот день, когда курсант её увидел впервые, выдала очередное ори-гинальное "коленце". Без них оказывается не проходила ни одна её встреч с мо-ряками. Всегда они у неё разнымеи. Если же повторялись, то к ним обязательно было какое-нибудь красивое забавное дополнение.
Например: когда-то она просто повернула к морякам лицо и приставила к носу большой палец ладони. Через какое-то время было никакое не повторение. Да, большой палец снова коснулся кончика носа, но остальные пальцы далеко врозь один от другого и при этом недвусмысленно покачивались.
Ни в одном "коленце" не было ни малейшего неуважения к тем, кто на нее смотрел. Всех, без исключения матросов и старшин считала она, как бы и свои-ми, и ровесниками. Уверена, что они её понимают и охотно бы вместе с ней (не будь колючей проволоки и широкой полосы запретной земли перед проволокой) до одури веселились на поляне возле её дома или коровника.
При случае она и хвасталась не только "крахмальным" фартуком, но и тем, как умеет красиво делать самое обыкновенное. Когда ведро с молоком, напри-мер, у нее в руке, она может покружиться, торопливо перебирая ногами, -- и ни-сколько молока из ведра не выплеснется.
Заглядением было и то, как она с молоком в ведре делает прыжок на крыльцо. Интересным для моряков был этот прыжок, но для некоторых - на много инте-реснее то, как она готовилась к этому прыжку.
Чухонка останавливалась. Ловко перебрасывала дужку ведра из уставшей ру-ки в отдохнувшую. В сотый раз молча пересчитывала ступеньки крыльца и только после этого делала по сути не прыжок в полном смысле слова, а всего-то перешагивание сразу через все ступеньки. Потому что она полностью не отры-валась от земли - под какой-нибудь её ногой обязательно оставалась надёжная опора.
Естественно: сначала она подымает ногу так, чтобы протянуть её обязательно через всё - даже и через самую верхнюю ступеньку крыльца. Естественно, что подол короткого платья соскальзывал по бедру и на какое-то время почти вся нога остается голой - на секунду-полторы не больше.
Но глазастые моряки успевают увидеть и оценить: ее ноги не только длинные - по всей их длине удивительно красивые. Причем: то, что выше коленного суста-ва, оказывается даже и прелестнее того, что ниже её коленки, готовой в любой миг испугаться от прикосновения к ней чего бы то ни было, кроме платья.
Когда возвращались из "культпохода" на корабли, основная тема разговоров была конечно о Чухонке, о ее очередном "коленце", об умении многое из им се-годня самого нужного сказать морякам, не произнеся ни слова.
При этом всё, что говорили "однополчане", курсанту было понятнее, ближе, чем невольно слышал он от других: надоедливо обыденными и случалось даже хамскими были у некоторых слова и высказывания о только что увиденном. Оин из таких обозвал девушку-финку "Чухнёй" и никто его не одёрнул, не поправил.
Из-за чего курсант и предложил свою тему для разговора:
-- Наверно и другие финские женщины красивые?
-- Те, что на огороде были?
-- Всё над грядками не разгибаясь и далеко - не разглядишь.
-- Да и одеты во что попало...Но если переодеть?..
-- Всё равно из них ни одной похожей на Чухонку не будет, - подвел итог дис-куссии один из "однополчан". Курсант с ним сразу же согласился.
6
У старшего лейтенанта полно проблем служебного характера. Поотстал эки-паж в боевой подготовке, пока их канонерская лодка была в ремонте. Уверен был, что справится не только с этими, но и со всеми другими проблемами.
Со временем такой уверенности у него становилось всё больше и в отноше-нии проблемы личного характера.
И сама эта проблема, и уверенность в её не только успешном, но и в счаст-ливом для него решении - зародились на "рогатке" в Кроштадте. Но с какого дня и часа из неопределенности родилась вдруг уверенность - не знает. Собст-венно какая разница: помнить или не помнить час или даже минуты - теперь-то ему всё равно.
Был день и час, и минуты какие-то настолько значительные, что от них и ни от чего больше надо бы считать самое начало всех его нынешних радостей.
Правда запомнилось одно событие сразу таким, что его вряд ли он когда-нибудь забудет.
Был похожий на предыдущие обеденный перерыв. Он девушку встретил на полпути к "рогатке". Вместе, разговаривая о пустяках, подошли к тому месту, где всегда поднимались на пирс. Под ногами беспорядочно нагромождение из камней разного размера - она и (как было вчера и позавчера) начала перешаги-вать с одного из них, что покрупнее, на другой такой же.
И до этого случалось, что нога её соскальзывала с какого-нибудь камнях. Соскользнула её нога и в тот раз. Но так неудачно получилось, что не только девушка в сторону старшего лейтенанта качнулась, но в ту же сторону и руку выбросила на всю длину. Для подстраховки - вдруг, мол, опрокинусь и упаду.
Он как раз и успел схватить эту руку. Но потом не в силах был выпустить её предплечью из своей ладони и после того, как они поднялись на пирс "рогат-ки" и его подстраховка ей больше не нужна.
Поднялись когда, не догадался он извиниться за свою "инициативу". Но почти сразу же вспомнил, что не успел и спросить у неё разрешения, когда ло-вил её испуганную руку - вытянутую в его сторону в силу необходимости, но не для него же?
Настолько веселым смех был у них после того, как ветер их встретил на "ро-гатке", что не до исправления этих ошибок было ему и ей.
Махнул бы он рукой сразу на всё это пустячное недоразумение -- если бы знал, что и она была смущена тем, что не сказала ему "Спасибо!". Ни словом, ни взглядом и никак не поблагодарила и вообще не отметила им проявленное им внимание - вообще-то одно из обычных тогда в отношениях между моло-дыми людьми.
Кончилось все тем, что при всех после той прогулках, когда подходили к на-громождению камней, девушка в зеленом платье, не останавливаясь, подавала руку старшему лейтенанту. Не прерывая их разговора, он её хрупкую ладонь брал в широкую надёжную свою - вместе всегда благополучно и преодолевали препятствие из камней.
Ладони их потом всё более неохотно расцеплялись. И когда они, подняв-шись на "рогатку", делали первые шаги - вынуждены были сколько-то идти взявшись за руки.
Конечно это на много сблизило их.
Совсем близкими стали они (как выяснилось вскоре, это почувствовала и она) за три дня перед тем как малая канонерская лодка со старшим лейтенан-том и всеми его глазастыми подчиненными ушла из Кронштадта. Ушла вместе с "табу" на слова (у курсанта было "табу" даже и на мысли) о девушке в зеле-ном платье.
Ушла и с поголовным непониманием членов экипажа: как это знакомые три слова "Я её люблю!" их сделали незнакомыми даже и для себя самих?
Но вскоре всё это стало второстепенным в жизни командира корабля. В сравнении с тем, что произошло нежданно-негаданно в канун ухода из Крон-штадта и его расставания с девушкой в зеленом платье.
Было светло, когда он провожал ее после работы по хорошо им знакомой неширокой улице и всё было бы наверно как всегда. И расстались бы они (как всегда!) без рукопожатий - даже и без такого прикосновения друг к другу.
Но вот уж действительно: нет худа без добра!
Прорвало где-то магистральную водопроводную трубу и -- улица перекры-та лужей. Не очень глубокой: пешеходы переходят через неё - кто на носочках своей обуви, а кто в неловкой походке с опорой на каблуки. Можно было в од-ном месте водную преграду и перепрыгнуть - если сделать хороший разгон и если уверен, что не поскользнешься.
Девушка остановилась и измеряет глазами лужищу вдоль и поперек. Ни ма-лейшего сомнения: на носочках пойдёт ли на каблуках в своих туфельках-лодочках - ноги обязательно будут мокрыми.
Беда в том, что на какие-то мгновения она забыла, что перед лужей стоит не одна.
Вспомнила об этом с роковым опозданием: когда пара сильных мужских рук успела подхватить её, как девочку-первоклашку, и подбросить на грудь стар-шего лейтенанта. Подбросила без учёта реального веса девушки - и получи-лось, что она вначале оказалась у него под подбородком. Ненужный взмах её руки при этом сам по себе и по - и она ударила по козырьку флотской фор-менной фуражки.
--Фуражку! - столько командирского в его голосе, что она мгновенно поняла что ему надо и успела сделать.
Его головной убор спасен - в лужу не упал. Она его держит в той руке, из-за которой могло случиться происшествие - маленькое, но неприятное. Такого происшествия не случилось. Но вместо него произошло другое - что каждый из них про себя назвал по-своему, но оценили почему-то одинаково.
Причём - каждый оценил случившееся в свою пользу. По разным причинам конечно: поскольку он крепкий мужчина с натренированной мускулатурой, а она - обыкновенная и конечно же (теперь у него в этом ни малейшего сомне-ния) хрупкая девушка.
Основания у него для таких выводов самые убедительные. Он все время, пока нёс, рукой чувствовал обе её лопатки и даже как они под его рукой дважды шевельнулись.
Но более убедительным было другое: переносил он через лужу как бы всего-то одну свою фуражку - другого, если судить по весу, в его руках ничего-шеньки не было. Виной этому, наверно то, что лужа не оказалась в километр шириной. Или -- другое что?
Но факт оставался фактом, который пожалуй стал той последней каплей, ко-гда переживаний у старшего лейтенанта оказалось через край.
"Она потеряла вес - сам своими руками только что обнаружил!" - абсолютно трезвый, но в его голове ничего более разумного не оказалось. - "Это значит?.. Значит - и не только такое вот-вот может случиться - в следующую минуту (как только что она вес) её всю и навсегда потеряю!"
Ничего удивительного: нередко страх является и в более глупой форме. И, не осознавая этого, мы боимся такого, что нашей жизни и вообще никому нис-колько не угрожает.
Идет он от лужи таким нестроевым шагом -- будто ноги отказываются ему подчиняться. И она идёт не своей походкой -- чьей-то чужой.
Видно было двухэтажное старое строение где её общежитие: сколько-то ша-гов осталось им идти вместе. После чего ему -- "ложиться на обратный курс".
Он остановился первый. Она этого не могла видеть - шла на сколько-то впе-реди, - но тоже остановилась. И настолько же много самого нужного в них бы-ло в эту минуту, что он сразу стал говорить уверенно и спокойно:
--Выходите за меня замуж!
В ответ она ему кивнула. Понятней было понятного - она согласна.
После этого надо было её обнять, схватить за обе руки и кружить над бу-лыжниками мостовой, исцеловать её всю вместе с её зеленым платьем. Вообще если бы делал как можно больше глупостей, тем было бы умнее для него, по крайней мере. Может и для неё.
Так нет: он чего-то ждал - еще и словесного что ли от неё подтверждения?
Впрочем подобное случается и у самых отважных полководцев. По непонят-ным причинам упускают момент самый решающий, судьбоносный и - сраже-ние проиграно.
Дождался старший лейтенант от девушки слов, которым не очень обрадовал-ся:
-- Только не сразу... Потом.
Всё равно: возвращался на корабль и не обычным, и не строевым шагом. Её слова окрылили - он летел на невидимых крыльях. Другого и не придумать: это были крылья, на каких только и можно прилететь туда, где будешь всегда самым счастливым.
7
Несмотря на такое необыкновенное происшествие на одной из улиц Кронштад-та (может в миллион лет раз на Балтике подобное случается!) в Военной гавани города-крепости всё шло своим ходом.
Канонерскую лодку вывели из дока. Сначала швартовые испытания - стояли для этого пришвартованными к "стенке". Потом привезли и надо было прини-мать в полном комплекте боезапас.
Не до прогулок было по "рогатке", не до проводов командиру корабля его "да-мы" с работы к её общежитию.
Впрочем, достаточно им было и того, что ежедневно прибегал он увидеться с нею на две-пять минут и не обязательно в обеденный перерыв или после работы.
О разном говорили и она часто (почти всегда), соглашаясь с ним в чем-то и не очень важном. Часто кивала совсем так же, как в ответ кивнула на его просьбу стать его женой. Каждый раз, когда спешил к ней навстречу, уверен был, что в этот раз у неё спросит: почему она откладывает на "потом" и когда кончится у них её "не сразу"?
Но каждый раз видел в ее лице столько веселой радости и такими сплошь ми-лым были все её слова, что неуместно было с кислой-скучной физиономий зада-вать ей вопросы о каких-то "потом".
Когда ошвартовались к своему причалу в Паркалауте, здесь тоже с первого дня и с первого часа всё пошло своим ходом. Чтобы этому не мешали проблемы "личной жизни" (до этого ни подобных проблем, ни какой-то у него личной жизни как бы и не было), старший лейтенант вскоре отправил письмо в Крон-штадт. В нём было много о своем житье-бытье "по возвращении домой".
О "потом" в первом своем письме (из-за чего на самом-то деле и решил пи-сать) лишь осторожно заикнулся - как бы и мимоходом о главном для него. Ни-чего удивительного, что адресат в ответе на такое письмо самой главной про-блемы и не коснулась.
Во втором письме вопрос был "поставлен ребром". Наверно, мол я третий лишний? В то, что мог быть лишним, считал вполне возможным. У такой девуш-ки, как она, обязательно должен быть поклонник и, скорее всего, более достой-ный, чем самый обыкновенный "старлей". Каких даже и в Кронштадте столько, что- из них, как говорится, пруд пруди.
Ответ пришел на тетрадном листке и весь на одной странице. Но и одна стра-ница была не вся исписана. Чего оказалось достаточно, внятно и понятно чтобы объяснить ему самое элементарное.
Знакомы они ("в общежитии все это знают") всего две недели. Заикнись она, что после такого короткого знакомства согласилась выйти замуж - её "легко-мысленный поступок" не то, чтобы не поймут и не одобрят. Будут ругать и пока-зывать на неё пальцами: оказывается в нашем общежитии живет еще одна дура - такая же, что на первом этаже.
К той мичман пожилой, но, как мальчишка, лазил в комнату через окно. Забе-ременела она (в письме ни этих, ни о других подробностей чужого романа ин-формации никакой нет - все упрятано за словами "у них всё было вроде нор-мально"). Подали они и заявление в ЗАГС. Но испытательного срока мичман выдержать не смог -- уехал. Его перевели во Владивосток, вроде бы, или в Сева-стополь.
Нет, ни в написанном и между строк не найдешь ни малейшего, что девушка в зеленом платье сравнивает старшего лейтенанта с нетерпеливым мичманом. На-писала об этом только потому, что среди ее знакомых и подруг всё еще такая па-ника, что они ее "за руки и за ноги будут держать" - теперь не пустят ни в ЗАГС, теперь ни на пятиминутную встречу-свидание с командиром канонерской лодки.
Придётся нам эту панику переждать, мол,-- только и всего.
В ответ она получила телеграмму: "Хватит разговоров еду тебе целую".
Телеграмму отправил, а потом (все мы задним умом крепки) всё думал: всё правильно или что-нибудь не так надо было. Больше всего вызывало сомнение: может не "тебе" надо было телеграфировать, а то же слово, но с другим оконча-нием и получилось чтоб - "тебя"?
Но само слово "целую" - не лишнее и никакого нет в нем нахальства. Неуже-ли не догадывается она, мол, что всё равно буду её целовать. Первый поцелуй - пока что в телеграмме, на бумаге. Следующий будет в первые же секунды при их скорой встрече, а потом их будут тысячи и тысячи!
И сразу, как приедет к ней в Кронштадт, куда-нибудь подальше он пошлет всех её бдительных подруг и знакомых на работе ли по общежитию. А как же с ними по-другому разговаривать, если у них "мозги набекрень"?
Отправил телеграмму и дал себе на раздумье (успокоить чтобы нервы) два-дцать четыре часа. Считал правильным, что прусский Фридрих Великий в воин-ский устав такое вписал: не спешить с жалобой, когда обидят или несправедли-вость какая-то.
Она в Кронштадте среди одуревших жильцов общежития, а он в Финляндии - разве это не обида? Можно ли такое считать справедливым?
С написанным по форме рапортом старший лейтенант сначала пошёл на при-ем к "комиссару" бригады и всё тому откровенно рассказал. Вместе они пред-стали потом перед адмиралом - командиром бригады шхерных кораблей.
-- Просится в отпуск по семейным обстоятельствам, - начал свой доклад "ко-миссар" и сразу высказал своё мнение: -- Придётся отпустить.
--Что за обстоятельства? - адмирал протянул руку через стол и старший лей-тенант отдал ему рапорт.
-- Женится он едет, товарищ адмирал.
-- Почему в рапорте об этом не сказано? - адмирал успел почитать текст ра-порта из двух срок. - Вдруг невеста передумает - боишься и поэтому торо-пишься?
-- Не передумает.
-- Уверен?
-- Так точно - уверен, товарищ адмирал.
-- И я так думаю: такому вот офицеру флота - не найдёшь такой, чтобы отка-зала? Передумала?
В отпуск старший поедет, но только через некоторое вполне определенное время. Предстоят больших два флотских учения. В них будут участвовать все торпедные катера бригады и большинство канонерских лодок. В их числе и корабль старшего лейтенанта - экипаж которого "хорошо подготовлен - один из лучших у нас".
-- Сразу после учений, езжай в отпуск. Напиши невесте - объясни. Она конеч-но умная - всё правильно поймёт?
-- Красивее всех! - последнее, что сказал старший лейтенант, перед тем, как уйти от адмирала.
Когда командир канлодки ушёл, какое-то время адмирал и "комиссар" о нём разговаривали. У него, мол, всегда на корабле порядок. Экипаж после докова-ния вернулся такой, что и не узнать: все веселые, дружные, любое делают так, что лучше их никто не сделает.
А сколько случаев было: приходит канлодка после ремонта, и после этого экипаж как из новобранцев: ни порядка на корабле, ни дисциплины.
-- Хвалим его хвалим, - напомнил "комиссар", - почему не просим досрочно - там и осталось-то меньше года - присвоить капитан-лейтенанта?
-- Да и с повышением переместить бы его пора.
-- Командиром "бэ-че-два" (командиром всех артиллеристов) на флагманский броненосец? А то пришлют нам неизвестного какого-нибудь кота в мешке!
У адмирала на этот счет свои соображения: а если в звании капитан-лейтенанта "жениха" (к этому времени станет он молодоженом) назначить на броненосец старшим помощником командира?
Но одно смущает: не переоценивает ли адмирал его деловые, командирские качества? Не мешают ли адмиралу оставаться объективным его личные сим-патии к этому офицеру?
Давно признался адмирал самому себе, что при каждой встрече с этим старшим лейтенантом ему хочется думать об одном и том же. Вернее вспоми-нать -- о своей молодости: "Точно таким когда-то был я! Ну ни дать, ни взять -- почти во всём точно таким же!"
8
После обычного утром подъема флага на корабле, старший лейтенант зачи-тал экипажу приказ. В последнее воскресенье июля месяца все малые кано-нерские лодки бригады шхерных кораблей должны прибыть в Таллин. В этот раз там их экипажи будут отмечать праздник военных моряков - очередную годовщину Военно-Морского флота. Соответственно корабли и должны быть приготовлены к параду.
Командиры кораблей, их экипажи всё чтобы сделали наилучшим образом и соблюдалось бы при этом однообразие, в штабе разработали бумагу. Она приложена к приказу адмирала.
Все башни и стволы главного калибра должны быть серыми. А зенитную установку придется курсанту-практиканту с его подчиненными красить в чёрный цвет. И все пулеметы чёрными должны быть, и якоря с их якорь-цепями.
Полстраницы занял перечень указаний-разъяснений о том, как удалять ста-рый лак и краску на шлюпках и в какой последовательности красить их дни-ща, борта, уключины весел и прочее. Это особенно интересовало курсанта: ему с его расчётом зенитчиков до, кроме их грозного оружия, досталось ещё и шлюпку готовить к параду.
Больше всех забот и хлопот у боцмана. И караски готовить, и раздавать их, и контролировать - везде ли всё красят правильно. В суете-маяте этой никто не обратил внимание на то, что он то и дело торопится к командиру корабля. И всегда - не с пустым руками: несёт и показывает ему то фанерку, то жестянку или ещё что-то покрашеное в зеленый цвет.
Едва ли не до последних гаечек и болтиков перечислено в приложении к приказу адмирала. Но нигде ни слова не сказано - в какой цвет красить палу-бу корабля. Неизвестно в каком месте муха укусила боцмана - именно этим упущением штабников он заинтересовался. Да так, что это увлекло и коман-дира корабля.
Легче легкого было принять решение - покрасить палубу в зелёный цвет. Но цвет не должен быть зелёным каким попало, а именно таким что у платья девушки - не помолвлен официально с ней старший лейтенант, но после её второго письма считает своей невестой.
Два дня у командира корабля и боцмана ушло на то, чтобы найти краску
с нужными качествами зеленого. Такой, чтобы -- и когда высохнет краска -- всё уникально зеленое на палубе сохранялось.
Ежедневно из штаба бригады приходили и проверяли: на всех ли кораблях всё делается в соответствии с рекомендациями и всё ли успеют сделать к дню парада. Ни у кого из проверявших не возникало сомнений: вдруг да на кано-нерской лодке старшего лейтенанта сделают что-нибудь не как надо или не успеют.
Наконец бригада вышла в кратковременный поход. Умело обогнув острова и островки, преодолев опасные узкие проходы между ними, канонерские лодки вышли на простор Финского залива. Вышел туда и флагманский бро-неносец "Выборг".
По распоряжению флагмана канлодки выстроились в две кильватерных ко-лоны.
Броненосец вошёл в пространство между колонами и, обгоняя канонерские лодки, всё время был в позиции, чтобы не только его помощники, но и сам адмирал мог любоваться к празднику похорошевшими кораблями. Изредка то на один корабль, то на другой семафор-запрос флажками. Сразу же до преде-ла краткий ответ.
Но вдруг (не адмирал это первым увидел) нежданное чудо из чудес: на ма-лой канонерской лодке палуба зелёного цвета! Всё остальное на этом корабле даже лучше, чем на многих других.
Но такого не то, что в бригаде не, никто нигде сам не видел и не слышал ни от кого, чтобы на каком-то боевом корабле - верхнюю палубу кто-нибудь вы-красил в зеленый цвет!
По инициативе кого-то из штабных был вопрос флажками: "Почему палубу не покрасили суриком?" (Краски может, кроме зеленой, другой не было?).
Ответ - несерьезнее не придумаешь: "В инструкции нет ограничения - обя-зательно чтобы красить суриком".
После чего и строгий семафор от адмирала старшему лейтенанту: "В Тал-лине станешь на внешнем рейде перекрасишь палубу".
На внешнем рейде разрешили стать на якорь канонерской лодки там, откуда едва разглядишь берег с памятником погибшим на "Русалке". Из экипажа из-редка посматривал кто-нибудь с завистью туда, где причалились канлодки и с них конечно же все, кроме кто на вахте, сошли на берег. В настоящее уволь-нение и к тому же в предпраздничный вечер.
9
В июле вечера длинные. Но их светлого времени всё-таки не хватило. Пришлось включить всё палубное освещение и к нему добавить где можно было и какие нашлись дополнительные осветители.
Курсанту, например, и ещё одному зенитчику пришлось пользоваться и переносным фонарем - чтобы освещать палубу где им досталось перекраши-вать. К тому же под платформу зенитной установки и на коленях не везде проползешь. Но в конце концов наскоро сделанными удлинёнными кистями достали везде - зеленого нигде не оставили нисколько.
Ропота - нигде ни от кого не услышишь. Недовольных -- дурную работу, мол, делали и теперь приходится переделывать - не было ни одного. Смея-лись громко то здесь, то там и весёлыми шутками подбадривали друг друга.
И всего-то нам дел - перекрасить палубу? Адмирал приказал перекрасить мы этим и заняты.
Зато вчера сделали что хотели. Что не только их командир, но и все они считали самым необходимым для человеческой души - нужнее чего не при-думаешь.