Автор вынужден обо всем рассказывать от первого лица. Он очевидцем был при каких-то событиях, но во многих лично сам и участвовал.
Почему и вправе читатель не соглашаться с мнением и оценками автора - не всегда беспристрастного. Когда нам со стороны-то, мол, - видней.
Нами непонятое губим
Вместе с именем любви!
О. Манделвьштам
1
Каждый раз считал неуместным думать о нерешенном - "о женщинах и о любви". Такое, мол, в мои-то годы и когда вон сколько хорошего и разного на что еле хватает времени и, так называемой, нервной энергии.
Но тем не менее.
После моего такого упрека себе, если не расхохотаться, то без веселой-то улыбки не обойтись. Да еще после этого - то ли пуститься в философию, то ли благодарить вездесущего Творца.
Но в само-то деле: неужели никогда не наступить "блаженное" время - когда непричастны будут женщины к наши-то мужским дела? Не будут мужчины чувствовать их присутствия ни фигурально, ни виртуально, когда нам вроде бы и не до их?
Почему какой-нибудь из них сразу бы и не сказать: дело, мол, у меня есть (было когда-то) -- "в усмерть" когда нежелательно поблизости чего-нибудь женского? Всегда таинственного, непонятного и (всегда!) вдохновляющего на что-нибудь нисколько не чушь или так себе?
Все это если и с неожиданными добавлениями при виртуальном появлении - несуществующей как бы и только с правом появиться - пока мне самому напоминание?
Едва ли не одним из первых, что увидел человек на планете Земля, -- были вода и волны. Такие, что мы видим на море, озере, на просторах реки. Почувствовал наш пра- пра- предок и силу волн, когда вошел в воду где и глубины-то было ему по колена.
С уверенностью, что волны, как мешали всегда и везде во веки веков, человек долго не ждал ничего хорошего от волн. Благо для выживания на материках планеты ему хватало энергии его мускулатуры, потом способностей домашних животных и, наконец, силы ветра.
Волны от ветра, а ветер - если проследить всю цепочку преобразований энергии - от лучей солнца.
Не бездельничают люди - одна за другой мозговые атаки и в направлении неукротимой мощи волн: как бы часть какую-то их энергии использовать с пользой для человечества!
Где огромные по высоте волны прилива и отлива -- кое-что сделано. Энергию волн преобразуют в электрическую, с которой человек с недавних пор на "ты".
Не оставлены без внимания и волны даже и без белых пенных гребней. Если они высотой в метр или немного меньше.
Их энергию сходу преобразуют в электрическую разной конструкции поплавки. Якорь вцепился в дно волнообразующей акватории, волны то приподнимают поплавок на сколько-то, затрачивая свою энергию, то позволяют вернуться в исходное положение.
В экологическом отношении безупречный генератор энергии. Правда, его работоспособность капризна: чем ниже волна, тем меньше энергии, а нет волн - сиди в квартире без света и перед потухшим экраном телевизора.
Именно это меня и уберегло от чрезмерных восторгов при знакомстве с еще одним преобразователем солнечной энергии в электрическую -- с последующими электрообогревом, электроосвещением и т. д.
После чего считаю уместным повторить усвоенную мной аксиому: "Учись у природы!"
Тем более что урок мне достался такой, что наверно и на том свете не раз о нем вспомнишь. Причем - вспоминать придется со многими неприятными подробностями.
Случилось так, что в осенний ветреный день 26 октября (год с достаточной точностью не помню) пришел в знакомое мне место на Золотом пляже и нырнул в волны Феодосийского залива. После чего не секунды и минуты, а в более продолжительные промежутки времени уговаривал себя. То -- мол, двум смертям не бывать - не забывай. То, мол, как раз в последнем бою нам и приходится биться до последнего дыхания.
Навстречу ветру и волнам (более несуразного не могло быть) унесло меня в море за полмили. С моря ветрище мокрый - если бы кто с берега попытался в мою сторону смотреть, в первый же миг бы и отвернулся. Да и попытаться-то смотреть в мою сторону был некому: три или четыре фигурки бились на пределе сил с ветром так далеко от места моего старта, что мог бы только разве что один из них через оптику бинокля меня разглядеть среди бушующих волн.
Мокрое среди пенных гребней, округлое -- вроде оторвавшегося рыбацкого поплавка что ли. То появится на гребне волны, то скатится с нее - скорее всего в бездонную зыбь и навсегда.
Если об этом вспоминаю-пишу, значит и- в тот раз не пришлось нараспев сказать себе и всему, что могло бы услышать: "Мир вашему дому!"
Сам таки выплыл к берегу. Избитый "вусмерть" о камни защитной каменной гряды. Выполз утопленником (так решила, кто первой подошла ко мне) из-под воды прибарьерной лагуны (до сих пор не пойму и никто мне пока не объяснил: почему живым-то остался). Если та женщина почти все видела и была уверена, что что никак не могло быть живым выползавшее из воды на пляжный песок.
Выползавшего после того, как волны меня избивали - сначала безжалостно били и били о каменную гряду и через нее наконец забросили в лагуну. В лагуне утопленником, без дыхания под водой был не менее пяти минут (единственная свидетель об этом не раз говорила такой настойчивостью, что никто не решился ее показания считать сомнительными).
Вот уж действительно ошарашенным ходил после этого сурового урока. Ходил, пока со мной нянькались в больнице (как было тогда положено по нормам здравохранения - почти полмесяца). Ошарашенным оставался и при так называемом амбулаторном лечении. Когда мне рекомендовано было - минимум умственных напряжения и как можно чаще прогулки на свежем воздухе. В одну из таких прогулок без напряженных и вообще без каких-то умствований разгадал-таки -- понял почему от берега меня уносило в море, когда ураганный ветер дул и волны-убийцы катили в обратном направлении.
Именно таким, а не по-другому досталось мне близкое знакомство с энергетическими возможностями волн. И лишь немного не через пять месяцев мне понятным стало такое, что едва сдержал себя - не напугать чтобы никого криком "Эврика!". Во мне все кричало о найденной разгадке.
Такое было со мной сначала на берегу Феодосийского залива, а потом и по возвращении оттуда. В моем временном холостяцком жилье.
2
Проектное задание для моей очередной изобретательской задумки сформулировал почти в один присест. Надо сделать, мол, устройства такие, чтобы можно было накапливать энергию волн. Причем - не только тех, что в шторма. Накапливать и когда накат еле улавливаемый -- когда невысокие волны местного происхождения и те, что пожалуют к моему берегу из-за штормов где-то в морской дали.
Подобные явления у берегов России едва ли не каждый день - когда волны мерить приходится не метрами. Росточком, как говорится, не вышли: четвертями распяленных пальцев, а то и сантиметрами их росточек можно мерить.
Но никто не вправе забывать - о чем себе то и дело напоминаю, - что с миру по нитке и - голому рубаха.
Как накопить бы энергии побольше из не очень-то больших волн? Только это - на другое пока внимания не обращаю. Как потом непосредственно ли расходовать энергию, преобразовывать ли ее каким-то образом в электрическую - время покажет. Об этом, не сомневаюсь, головная боль давно и у многих.
Сначала - как всегда - пришло в голову настолько простое, что не сделал ни одного карандашного рисунка. Даже и общих чертах - никакого подобия эскиза.
Мол, незачем, когда все примитивно просто. Удивительно, мол, единственное: неужели до меня до подобного никто не додумался? Неужели нигде нет в натуре сооружения, похожего на то, что мне, того и гляди, начнет сниться?
Конечно же необходима внушительных размеров емкость. Где бы хранилась накопленная энергия волн. Емкость должна быть в соприкосновении с волнообразующей акваторией - на берегу того же моря.
Фронтальная часть - то бишь рабочая стенка в виде не очень высокого барьера и омывается с обеих сторон водой. Той, что перемахнула через барьер - находится в накопительном бассейне (в таком сочетании эти слова буду использовать все время). И - водой, что пока на воле и поведение которой почти всегда непредсказуемо.
Стенки и днище накопительного бассейна водонепроницаемые. На уровне днища должен быть преимущественно трубчатый водовод. По нему вода мола чтобы устремится туда, где предстоит ей потрудиться - отдать энергию волн. Ту -- что в ней таилась до поры до времени.
А попадает вода в накопительный бассейн - в него волны опрокидывают свои гребни через верхнюю кромку невысокого барьера. Поскольку барьер единственное, что помогает опрокидываться гребням волн и накапливаться воде в бассейне, придумано ему название -- "накопительный барьер".
2
Если вспоминать не только о самом важном в этом изобретении, то следует рассказать и о женщине, что увидела выползавшее из воды чудо- юдо. В отличие от Нимфы с малышкой на берегу Таганрогского залива, у этой женщины есть фамилия - Иванова. Знаю, что она из Белоруссии, из города Осиповичи.
Нимфа меня вдохновляла как бы: торопила с размышлениями и с изготовлением образцов незабвенного "Супинара". Прямо как у Чадского: "Спешил, летел, дрожал - вот счастье, думал, близко!" - поскорее бы сделать устройство таким, чтобы Нимфа могла весело и легко накапать сколько надо под грядку помидор или под клумбу гвоздик.
С Ивановой получалось все как бы и наоборот. Вмешивался ее образ - больше реальный, чем додуманный - в минуты очередных моих мозговых атак (если честно - после каждой победоносно завершившейся каждой атаки).
Само появление Ивановой - слов при этом никаких - несло смысловую нагрузку, что мной воспринималась: "Спешка и суета - зачем? Голова - тот же самый накопитель, но только не энергии волн. А такого, что необходимо для очередного шага к заветной цели." И неотразимо разумно в этом все и настолько, что случалось и откладывал подальше карандаш с ватманом, "перо- бумагу". Пел первое проникавшее в горло, шел в саду доделывать вчера на неопределенное потом отложенное или устраивал внеплановую прогулку в ту сторону, где море.
Была как раз одна из таких прогулок - с обычной надеждой (вдруг да Ее встречу и в четвертый раз!). В моей памяти и сознании присутствовала она сначала как Незнакомка - после "односторонних" трех встреч (двев в Ессентуках и одна Феодосии) - когда в ее поле зренья хотя бы и малым самым вниманием "образина" моя должно быть и на миг не попала.
Была и встреча, когда мы стояли друг перед другом и должно быть не моргая глядели друг другу в гляделки. Ошалелым был при этом от ее красоты, неожиданности встречи с ней и от чего-то более существенного. Ошалел так, что говорила только она, а ей от меня в том разговоре - ни слова.
В Ессентуках такое со мной случилось. Вблизи от нас - пятый и шестой вагоны скорого поезда Кисловодск - Москва.
С названием "Первая встреча" могло быть в моей мозговой картотеке то, что было перед этим в санатории "Виктория" в тех же Ессентуках (Северный Кавказ) во вторую половину не жаркого солнечного дня.
Засиделся курортник "дум великих полн", в очередной раз упрекая себя за то, что вышел из спального корпуса не взяв с собой блокнот и карандаш (вдруг да забудится в иной форме явившаяся очередная "великая задумука").
Березовая аллея не самая людная в санатории. Скамейка подо мной жесткая, но достаточно удобная. Уединение - никто и ничто не мешает. Впору было бы "вирши писать". Однако!
Вижу на моих "командирских часах" - время идти выпить перед ужином стакан целебной минеральной воды. Резко поднялся да еще сразу и с поворотом направо. Сразу и - "она идет, как каравелла по высоким волнам"!
Вот уж действительно случилось внезапное "носом к носу".
Нисколько носами, но возможно мы чем-то и прикоснулись друг к другу - не запомнилось. Было не до этого: она метнулась в свое вправо, а мне удалось то же самое сделать, шагнув за противоположную кромку асфальтированной дорожки.
Успел увидеть или почувствовал шестым чувством ее во всей необыкновенности. Почему стоял - смотрел не просто вслед. Взгляд метался от ее рыжеватых волнистых локонов на затылки до розовых пяток под перемычками босоножек.
У второй встречи с ней название могло быть -- "Самое интересное".
Возвращался из центра города в курортную зону кратчайшим маршрутом -- обогнув железнодорожный вокзал. Преодолевать пришлось толпившихся на платформе пассажиров и провожающих - из Кисловодска ждали поезд на Москву. Ждала и она (в тот же день мной крещенная именем Незнакомка). Вдруг среди столпившихся интервал между нами всего-то в полшага или в самый короткий шажочек.
О себе судить не берусь. Но должно быть выглядел не просто остолбенелым с вытаращенными глазами. Ни поэтому ли у нее все время была улыбка от подбородка до бровей -- во все лицо?
Не засмеялась, не захохотала только потому, что мы были не одни. Конечно ей помогло и другое: она торопливо понемножку откусывала и откусывала от вдвое сложенного блинообразного лаваша.
- Угощаю! - отламывает краюху от пухлого блина, -- одна не справлюсь. Выручайте!
Выручил. Более вкусного не только лаваша и не только в Ессентуках ничего не едал и не видал!
Но не чрезмерно ли дорого заплатил за эту "вкуснятину"?
Заняты мы были торопливым поеданием лаваша. Она более важного, чем "Выручайте!" ни слова сказать не успела. А у меня - и того хуже.
Прямо-таки забыл, что умею говорить и знаю какие-нибудь слова. Когда самыми вполне походящими могли быть и какие угодно (на курортах многое проще и доступнее, чем где-то еще). И времени у нас было достаточно, чтобы сказать не только о лаваше и что ей придется спешить в хвост поезда.
После невольной игры "в молчанку" наше расставание без слов было как бы и оправдано. Мы запыхались пока бежали в хвост поезда, где ждали нас многословные дружеские упреки проводника и мне досталось всего-то помогать ей карабкаться по ступенькам в тамбур вагона, из которого навстречу опаздывавшей наклонился проводник - ее принять готовый из моих рук в свои.
Как говорится, в сухом остатке, и от этой встречи досталось мне до смешного мало. И всего-то!
Услышал ее звонкий уверенный голос. Заподозрил -- что и она хотя бы что-то помнит о нашем столкновении- встрече в Березовой аллее. Удивление - необыкновенно тепло ее ладони и пальцев несравнимое ни с чем. В итоге: она неизмеримо больше, чем гений чистой красоты и всяких там "прелесть что такое".
Поезд умчал ее в сиреневую даль с небывалой скоростью. Как бы опасаясь - догоню его и выкраду из вагона номер девять самое ценное, что ему доверено отвезти в Москву.
У третьей моей встрече с Незнакомкой название "Недоразумение".
Как и обе предыдущих, -- встреча была неожиданной. Немыслимо, казалось бы: двое не сговорившись встречаются за сотни и сотни километров от их случайной встречи перед этим.
Мы вдруг оказались вместе на берегу Феодосийского залива. Она идет купаться в прохладной сентябрьской воде по тропе через заросли камыша что в километр шириной. Иду туда же и на тебе -- увидел "Незнакомку"!
Ускоренный шаг с частыми переходами на бег не помогли. Она успела перебежать через Керченское шоссе, а мне пришлось пережидать подобие транспортной пробки - навстречу один другому два потока автомашин. Одни спешат въехать в окраины Феодосии, другим надо поскорее туда, где Керчь.
Отстал от Незнакомки. Часа полтора если не два искал ее на пляже "Алые паруса" и на соседних с ним. Не нашел. Для своего успокоения придумал: "Успела в рейсовый автобус и укатила на пляжи в Приморское или береговое... Ищи ее теперь -- как иголку в стогу сена!"
У четвертой нашей встречи пока нет названия. Она тоже началась вдруг, но еще продолжается и пока что не видно конца- краю это вроде бы вполне нормальной, полноценной встречи.
Началась встреча в конеце октября. В те дни, когда - "прощай до будущего года бархатный сезон!"
Курортников и курортниц в Феодосии осталось - по пальцам пересчитать можно было. Так нет же: "Если в конце сентября издали увидел Незнакомку и в следующие часы на всех пляжах искал - не имеет значения что не нашел. Невероятно, фантастика сплошная: когда-то мы встретились в Ессентуках и вдруг вместе в одно время оказались в Феодосии!
Почему бы этакой фантасмогории не продлиться? (На что я и надеялся все дни после ее исчезновения в сентябре)?".
Фантастическое продолжалось! Всего на какие-то мгновения кженскоеогда возвращалось ко мне сознание на мокром холодном песке у лагуны. Самое первое - увидел над собой во что-то закутанное-закутанное ни чье-то женское лицо: "Ну конечно же -- моя Незнакомка!"
После таких с ней встреч никак нельзя было мне оставлять без внимания то, что она как бы и она советовала. Не суетись, не спеши, накапливай в себе, мол, необходимое для очередного обмозговывания и этой интереснейшей проблемы - для "усовершенствования плодов любимых дум".
Сначала держал в памяти, потом все-таки записал формулу изобретения. Написанное "превзошло" мои ожидания - убожество какое-то, а не формула. В ней объяснение тому, что и ежу понятно было бы и без каких-то моих слов.
"Накопитель может заполняться если высота волн выше накопительного барьера" - такое в формуле?! В объяснении к чертежу, мол, уточняю такое же само собой разумеющееся?
"Высота барьера должна соответствовать высоте волн - какая характерна и преобладает в данной конкретной местности".
Написал и - смеюсь над написанным.
"Открытие мы с тобой сделали такое, - приглашаю мою бывшую Незнакомку смеяться вместе со мной. - Ну почему до нас никто не додумался до этого - проще простого!"
Смеялись мы после того, как Незнакомка стала Ивановой и прибывала почти неделю моей женой. Тем и другим стала при обстоятельствах не ординарных.
Началось это недоразуменье из-за того, что она сколько-то одна и никого вблизи оставалась возле меня, выползавшего из воды на пляж.
Должно быть в какие-то мгновения она стояла ни жива ни мертва: на нее из воды выползает что-то с дрожащими человеческими руками и своей залепленной песком и грязью окровавленной головой вот уже и придвинулось к ее ногам.
Она конечно кричала под взмахи обеих рук - почему так быстро и прибежали к ней молодой человек баскетбольного роста и красивенькая девушка, росточком едва ли на много, чем ему по пояс.
"Баскетболист" оказался не только в хорошей спортивной форме, но знающим и умеющим делать самое нужное.
Утопленника он вынес на сухой песок. Уразу же проверил и убедился, что у попавшего в беду признаки какого-то дыханья и пока что не совсем угасли сердцебиение и пульс. Два слова спортсмена и такой решительный жест, что его прелестная подруга со спринтерской скоростью рванула какой угодно ловить транспорт на Керченском шоссе.
Вскоре она вернулась и привела с собой на все готовых двух мужчин.
Пока полуживого меня перенесли к микроавтобусу и укладывали между креслами, Незнакомка сбегала за моей пляжной сумкой с одежонкой и с ней не расставалась всю дорогу от пляжа до больницы. Сидела наклонившись надо ной -- то и дело поправляя чехлы - один из снятых с кресел под меня постелили на пол, а другим - накрыли так щедро, что даже и с головой, Верхний чехол она то и дело приподнимала над мои лицом (мог без помех чтобы вдыхать- выдыхать).
В моей сумке верхними оказались ветровка и полотенце. Из них женские руки сделали похожее на подушечку и осторожно подсунули мне под затылок.
Всю жизнь буду жалеть с уверенностью, что подобного не повторится. Что не увидел Незнакомку в эти минуты и не почувствовал какими теплыми, осторожными, заботливыми были ее руки.
Оставаясь Незнакомкой, приподнимая чехол, она с тревогой вглядывалась мне в лицо - боялась увидеть малейший признак, что мне стало хуже, с нарастающим подозрением: "Я с ним когда-то где-то встречалась!"
По необходимости (когда был без сознания) записали ее моей женой. В этом звании (должности ли) вписана была Незнакомка в больничный регистрационный бланк.
Кто привезли мена - шофер и его босс, хозяин микроавтбуса, "умыли руки" тотчас же. Когда меня положили на больничные носилки и освободились кресельные чехлы, их микроавтобус рванул к воротам и через них от больницы куда-то в город.
- Нас, мол, красивенькая девушка остановила на Керченском шоссе и сказала, что на пляже утопленник пока что живой. Мы помогли его перенести к себе в автомашину, вот и к вам и привезли вместе с его вещичками и вот с ней, -- шофер кивнул на Незнакомку.
- Знать больше ничего не знаем. Привезли вам его с женщиной красавицей - у нее спрашивайте. Не у нас. Она конечно всё-всё знает, -- босс добавил несокрушимо уверенно к сказанному его шофером.
Через неделю после реанимации мне больничное койкоместо определили в обычной двухместной палате. Где однорукий мой сосед с завидным усердием коллекционировал больничные сплетни и новости. От него и стало мне известно многое о недоразумении в ординаторской.
Врач заподозрил почему-то Незнакомку в неискренности. Она ему все рассказала что видела, назвала свою фамилию и откровенно заявила, что кто я, откуда и почему оказался на пляже в прямом смысле у нее под ногами -- не знает.
Прибежала Олечки-регистратор и вписала в бланк все что продиктовал врач.
- Адрес, откуда он, фамилию имя - что мне писать? Утопленником что ли?
- Так и запиши "утопленник Иванов" - только простым карандашиком, а не пастовым. Когда утопленник сможет разговоривать - карадашное сотрешь резиночкой и впишешь все-все, как положено. Олечка ты у нас работаешь два месяца...
- Два с половиной! - торопливо уточнила девушка.
- Тем более... Знающий, опытный медицинский работник.
С чем Оля сразу и согласилась. Но фамилию "Иванов" не спешила вписывать.
- Как же записывать его по фамилии жены, когда не знает она как его зовут! --Олечка, ты получила Аттестат зрелости. Неужели не созрела... Неужели вам в школе не объясняли: жены могут быть законными и такие, что в каком-нибудь так называемом "гражданском браке" - театральном, на время командировки, киносъемок, турпохода, круиза ли по Черному морю и...
- Курортные.
- Правильно!.. Все знаешь оказывается.
- Но хотя бы имя-то!
- Может не успел и он узнать как "жену" зовут. "Милая там или моя страстно любимая!" наспех промямлил - им и этого казалось достаточно.
- Зачем же пошел из-за нее в море топиться?
Даже и мой безрукий сосед не знал на каких основаниях сложилась такое предположение. Не знал и врач - в чем сразу и признался "опытному медицинскому работнику".
- Сердечные дела такая сложная вещь, Олечка!
- Знаю, - похвасталась Оля врачу своим всезнанием. А после этого разговора с ею уважаемым врачом - и всем в регистратуре и всем подружкам рассказывала как есть "всю правду".
Курортная жена утопленника, мол, в самом деле удивительно красивая. Такая, ну прямо, -- случись что не так, любой курортник бы с горя из-за нее побежал топиться. Но и жестокая - из камня будто сделанная. Врач сказал, что случай настолько тяжелый - операции необходимы, переливание крови, капельниц дюжину, с головой все ли в порядке и многое другое называл. Глаза "квадратными" (самооценка Оли) у юной регистраторши, а у курортной жени и слезинки ни одной на щеках не появилось.
- Молча слушала и каменела-каменела, -- слов подходящих Оля не находила и говорила хотя бы приблизительные. - Вся как гранит под памятником Айвазовскому.
После этой и такого рода информации мне то не по себе становилось, то больше, чем по себе. Почему за письменным ли столом, во время прогулок ли когда вновь придуманным отвергаю мной придуманное - соглашаюсь как бы с ею подсказанным -- все чаще произносил Ивановой адресованное: "Смотри, какие молодцы мы с тобой сегодня!"
Или другое что с радостью вырывалось, признание ли в неудаче -- все было теперь с непременными "ты смотри-ка" и "мы". Не хотелось расставатться с ней - быть чтобы вместе с ней, а Ивановой - неразлучно со мной.
2
Не это ли недоразумение помогало мне сначала мысленно, а потом и на генеральном чертеже добавить к накопительному барьеру пандус. Такой, что по длине равен барьеру, состыкован с верхней кромкой барьера, а нижней частью упирался чтобы о дно волнообразующей акватории.
Чтобы не била изо всех сил каждая волна по фронтальной стенке накопительного бассейна. Была чтобы возможность у волны за волной при минимальном для них противостоянием накатываться к верхней кромке фронтальной стенки накопительного барьера.
Теряя часть энергии при этом, волны скорее всего и поднимут свои гребни до предельной высоты. После чего ни какой-то минимум, а максимально возможная часть каждой волны вынуждена будет через барьер опрокидываться в накопительный бассейн.
Несомненно повысится коэффициент полезного действия накопителя. На пользу пойдет и то, если мы сделаем верхнюю кромку барьера со скосом во внутрь накопительного бассейна. Еще больше чтобы воды, накатившейся до кромки барьера, сливалась в бассейн и -- как можно меньше по пандусу откатывалась бы назад, в море.
По обоюдному согласию с Ивановой наше прибрежное сооружение мы стали называть: "Пандусный накопитель энергии волн". О чем следовало бы мне Ивановой напомнить по телефону хотя бы. На всякий случай: вдруг она посчитает несущественным поставить впереди трех слов четвертое - к названию вот-вот готового изобретения.
Не обманывал себя и не стал бы ее обманывать. При всем при том -- при таком в телефонном разговоре у меня было бы главным -- возможность еще и услышать, как она говорит и с каким звонким колокольчиком всегда многое в ее словах.
Ее голос неповторимый, неподражаемый - само собой. Прелесть его не меркнет из-за хрипов посторонних звуков из телефонной трубки. Ни с чьими не сравнимы по красоте - несравнимо необыкновенными становятся ею произнесенные обыкновенные, самые- самые казалось бы обыкновенные слова. "Минута с ней - небесный рай!"
Но к такого рода моих телефонных разговоров с ней "путь был и не легок, и не скор". И снова -- по объективным причинам.
Началось, можно считать, первое недоразумение у ворот больницы. Охранник не разрешал чужой автомашине пересекать едва приподнятую над асфальтом цепь. Поговорил охранник по телефону с дежурным врачом: передал врачу слово в слово сказанное ему незнакомым шофером - привезли, мол, утопленника.
- Везите его туда, - охранник вручил шоферу бумажку с адресом морга и было начал объяснять как туда проехать.
- Он живой! - рявкнул босс и добавил пару таких мужских слов, что цепь угодливо легла под колеса дрожавшей от нетерпения автомашины.
Дежуривший врач первым произнес оказавшееся прилипчивым словосочетание "Живой утопленник". А вскоре без нашего согласия, без клятв друг другу в верности, и без церковного венчания объявил меня и перепуганную Иванову мужем и женой (о чем свидетельствовало Олей аккуратно вписанное - неважно что грифельным карандашиком - в официальный регистрационный бланк).
Самым далеко не простым и более чем недоразумением были наколяканные мной три строчки чужим карандашом на листке из чужого блокнота. Посоветовал мне сосед по палате с ним и, если придется, не только с ним даже и не пытаться разговаривать, а переписываться -- пока, мол, суть да дело.
От ударов о камни губы у меня раздуло -- узенькая щелочка между ними. Когда пытаюсь говорить, ни одного внятного слова не получается. Хуже того: от одного намерения произнести слово до того усиливается колокольный гул и звон в голове, что начинают вздрагивать руки и ноги.
Во время одной перевязки юная фельдшер или медсестра зачем-то решила, что полезным будет мне увидеть из ее зеркальца мое "мурло". Более подходящим было, если бы сумел придумать не "мурло", а иное название тому отвратительному, что увидел.
Слепленная как попало полумертвая мерзость преимущественно оставалась фиолетового цвета с вполне подходящими добавлениями грязножелтого и такого коричневого -- от одного взгляда на которое ощущаешь зловонье. Вместо прежнего-то вроде вполне приличного мужского лица - этакое вдруг мерзопакостное чудище!
"Да, все это наимерзейшее снова будут скрывать девственно белые вата и бинты. Но оно под ними есть! - с мужской откровенной жестокостью разговаривал с собой. - Не дай Бог этакое увидеть Ивановой или как там ее! Любой, у кого перед глазами на миг подобное промелькнет -- будет всю жизнь потом "вздыхать и думать про себя": лишь бы, мол, никогда не обнажилась передо мной даже и малая доля такого отвратительного, зловонного конечно же - а почему бы и не быть -- всё как есть в этом "утопленнике"!"
Меня предупредили: жена, мол приходила в больницу и не раз потом звонила по телефону. Ей "человеческим" языком объясняли, даже и на минуту, мол, со мной увидеться можно будет не раньше, чем на следующей неделе. Она все равно пришла на три дня раньше.
В воскресенье - начальства, мол, строгого нет, а дежурит - вдруг да повезет -- добрый все понимающий врач и т. д.
Наконец меня предупреди, что встреча у Ивановой со мной состоится. Приготовился к встрече вот уж действительно "во всеоружии".
Ночью занимался самобичеванием самыми грубыми словами, а утром накалякал записку: "За все вам большое спасибо. Ко мне приезжает сестра. Ваши заботы обо мне хороши, если были бы не в такую же тягость, какие они для меня. Спасибо! Простите и прощайте".
Когда Иванова пришла со всякими там апельсинами-мандаринами, -- безрукий сосед ушел, предупредив мою невенчанную жену, что Живой утопленник пока не умеет говорить - придется с ним переписываться. Для чего и положил на мою тумбочку свои блокнот и карандаш.
- Меня предупредили. Разрешили - чтобы не больше пяти минут, - и какой же она была, когда это говорила!
Красивая, прелестная! Сказать о ней "гений чистой красоты" - всего лишь первый шаг в нужном направлении. Жалкая попытка найти словесное оформление оценке того что увидел и что останется - был сразу уверен -- в жизни моей навсегда.
Дотянулся до тумбочки и взял мной исписанный листок. Нет, не с намерением его ей вручить, а напротив.
Но таки не хватило мужества "на утреннюю свежую голову написанное" - сейчас же и порвать.
Она подумала, что появилось намерение у меня в листок дописать что-то. Подола карандаш.
Не ошиблась Иванова. К мной рано утром написанному добавилось накаляконое такое, что у нее едва хватило сил разобрать и прочесть: "Извините!".
Молча она читала мои каляки, не веря своим глазам. Посмотрела на забинтованное мое "мурло" и со страхом положила вранье- ультиматум на тумбочку. Туда же почти сразу молча выложила из сумки то, что принесла в придачу к апельсинам-мандаринам.
С трудом подняла себя со стула. Молча -- уставшая как бы вдруг от невыносимо трудной работы - сделала первые шаги. Молча открыла дверь и, когда вышла, осторожно дверь закрыла. С боязнью как бы: если даже не хлопнуть - всего лишь по-обычному ее плотно закрыть, не только дверь на нее упадет, а и стены, потолок, все больничное здание обрушится.
3
Полезной - не только неожиданной в чем-то и смешной - была у меня беседа с психологом. Ждал врача мужика, а пришла женщина. Несомненно авторитетная - если ее объемы такие, что из нее можно было бы слепить, как минимум, трех психологов мужчин.
Сразу и пропало желание "открывать перед ней душу". Но ее предупредили, что невыносимый колокольный звон возникает у меня то и дело - относительно этой проблемы и состоялся наш разговор.
Оказалось: она с презрением относится ко всем лекарствам. Это и наверно потому что мной было высказано сравнение гула в голове с тем, как мог бы звучать Кремлевский Царь-Колокол - чрезмерно много (моя оценка) психолог рекламировала всемогущество Бога. У него, мол, всего много и, заодно со всеми, Бог ну конечно же любит и меня.
С восторгом рассказывала о батюшке, то и дело повторяя его имя и отчество -- те, что были у него "В миру". Когда он был военным летчиком и в воздухе случилось такое, что гибель неминуема.
Абсолютно неверующий летчик от самого сердца, мол, и строго серьезно пообещал - перед Богом и перед самим собой поклялся. Чудо если случится - останется он жив - до конца дней своих буду, мол, служить Богу.
У бывшего летчика теперь свой приход и редкое ныне с несомненным доверием уважение к нему прихожан. Психолог не только рассказала, нарисовала даже как, например, от городской больницы таким-то автобусом доехать к храму божьему -- где легендарный тот батюшка.
Лечить же голову от колокольного звона рекомендовала самым надежным: "Клин вышибать клином!" Слушать приятную музыку, петь - если есть голос и слух - петь почаще самые душевные для меня и задушевные песни. Не имеет значения, если их слова забыл - даже, мол, и вспоминать кем-то придуманных, "чужих" слов не надо.
Пока не решил: время ли само вылечило, песни - их всегда любил мурлыкать себе под нос - или музыка без слов помогли мне избавиться от звона Царь-Колокола?
4
После больницы было вынужденное безделье. Нагружал свои мозги сначала пятиминутными пробами - лечащий врач в ходе лечения и когда со мной расставался предупреждал: подольше воздерживайся от чтения, телепередач и разговоров -даже когда без этого никак нельзя -- от всего воздерживайся.
После проб, рискнул работать - с обязательными перерывами через четверть часа. Потом - через полчаса и, наконец, как у школьников: через каждые сорок пять минут.
К этому времени в голове теснилось многое, что пандусный накопитель делало как раз той конструкцией, которой можно всю жизнь гордиться и ничего, мол, другого не изобретать.
Пандус решено было делать не гладким-прегладким - при накате на него волна, мол, не сразу чтобы могла почувствовать оказавшуюся под ней опору. Такую, что, ей помогая, не разрушает волну до поры до времени - до ее встречи с барьером накопительного бассейна.
Посчитал это недостаточным после неоднократных рассуждений - всех рассуждений конечно же "в присутствии" умницы Ивановой. Естественно, о новых наших с ней достижениях в изобретательском деле надо бы, мол, ее известить не только виртуально.
Кстати и совести, стыда во мне оказалось больше, чем думал - непрестанно мучили меня. Это же надо: с хорошим человеком поступил не то, чтобы нехорошо, пакостно, подло - слов не находил как сказать о моем и "наимерзейшем" и "мерзопакостном" поступке.
Мурло мое постепенно входило в норму. Шрамы на то они и шрамы - станут какими положено быть и займут достойное место на моей физиономии (не забывал чтобы о таком, что не должно повторяться).
Ни фиолетового, ни светлосиреневого ли подозрительно желтого почти нет. Во всяком случае, осталось от них столько, что сразу вроде бы и не бросается в глаза всем подряд, с кем встречаюсь на улицах города ли у моря на пляже.
Купил солнцезащитные затемненные очки и с ними не расстаюсь даже ни после захода солнца на освещенных улицах, ни в самую пасмурную погоду. Их окуляры закрывают поллица - ни на это ли кое кто и обращает внимание ( чрезмерно, мол, немодные и никак не по сезону).
Не заметил ни разу, чтобы на улице, в автобусе кого-либо моё мурло испугало. И вроде бы у меня все чаще стало получается разговаривать привычным "своим голосом".
Словом всесторонне вроде был готов к моему первому телефонному разговору с Ивановой. Номер телефона Оля собиралась убрать резиночкой с регистрационной карточки вместе с ненужными ее карандашик вписанные "Утопленник" и "Ивнов".
Попросил "опытного медицинского работника" продиктовать мне пока не стертые пять цифр.
- Так это ж телефон вашей жены?! - и в очередной раз ее чрезмерно удивленные глаза сделались квадратными.
Несколько раз даже и вслух говорил себе: мой долг, обязан, мол, позвонить Ивановой. Чтобы решить наконец, ну хотя бы как быть с обыкновенной ложкой из нержавейки и с чашкой, из необыкновенно тонкого и певуче звонкого фарфора.
- Гостиница семь звезд, - слышу голос-баритон.
- Добрый вечер! Извините за беспокойство. На минутку, если можно, Иванову.
- Ее имя?
- Не знаю, -- робко признаюсь. - Извините.
- А я только по имени знаю наших трех красавиц, - пока баритон произносил эти слова, он старался быть баритонистее. - Извините.
Проглотив горькую пилюлю и сделав продолжительный "передых" - набираю по телефону те же пять цифр.
- Ася вас слушает. День добрый, - сразу же девченичий голосок и исправляет ошибку. - Добрый вечер... Кого-то Вам позвать?
"Звоню и всего-то после моей очередной сорокоминутки в ту же гостиницу, - сразу и бодрость, и уверенность в возможность самого невозможного. - Сервис такой, что гостиницу готов считать восьмизвездной!"
- Иванову, если можно!
- В салоне у телевизора ее нет. Она сериалы никакие не смотрит. Сбегаю к ней в номер: может не успела уйти на прогулку!
Мне посчастливилось - Иванова не успела уйти.
После ее первого слова "Здравствуййте!" смысл всяких слов перестал быть нужным. "Оказывается разные слова-то люди придумывали заче-то многозначными? Ни самое ли нужное в них - чтобы какие-то из них могли нести хотя бы частичку прелестно звонкого голоса Ивановой?!
Понятным сразу стало, что Иванова "навсегда забыла" - не то, что не помнила, просто не позволяет и никогда не позволит себе вспоминать ни в больнице мной наколяканую записку, ни как она уходила из больничной палаты с моими "извините" и "прощайте".
А когда вдруг после всего этого ее голосом (Ну до чего же, милый ты мой звоночек):
- Минутку, милый, подожди - выйду с телефоном на балкон. А то мешаем кто у телевизор... - даже и потрогал себя за нос и ущипнул за щеку - может сплю?
Ее "милый" оказалось не очередным напоминанием о своих чувствах кому-то (к сожалению и не мне). И в то же время это было не случайной впопыхах оговоркой.
Проворная Ася успела предупредить Иванову, что с ней хотел бы говорить какой-то не назвавший себя мужчина.
Этот мужчина сразу Ивановой представился: "Беспокоит вас бывший короткое время не только вашим однофамильцем, но и мужем. Тому подтверждение - запись в регистрационном бланке городской больницы...".
Нет, ни все это, а совсем другое было причиной называть "милый" разговаривавшего с ней по телефону. Дважды назвала и громко назвала меня так, чтобы услышали все, кто был в просторной комнате-"салоне" у телевизора -- где на тумбочке и стоял телефон для общего пользования.
На правах необходимого - маскирующего суть дела - сразу и вписалось "милый" на все время нашего с Ивановой тайного заговора. Правда, с первого же дня мне потом хотелось услышать в этом слове не такое, что для маскировки нашего заговора!
Какое-то время неуместным было бы разговаривать с Ивановой о пандусе там каком-то -- гладком ли вдоль изрезанном "каньонами". Оно было бы и никчему: их придумал-то разве ни вместе с ней?
Но кроме пунктов и уточнений по заговору, таки успели договориться мы и о том, что мне то и дело о себе напоминало. О принесенных ею для меня чашке и ложке: тогда в больнице был такой порядок - у каждого больного чтобы из дома были свои чашка, стакан ли кружка и своя ложка.
5
План тайного заговора был неуязвимо прост и с женской аккуратностью во многом заранее продуман. Мне отводилась ответственнейшая роль некоего курортника, влюбленного в Иванову. Приехавшего издалека побыть еще хотя бы сколько-то вблизи от своего "предмета". Что у него, мол, самые серьезные намерения и вровень с ними намерения у его "предмета".
Причина - почему без тайного заговора не обойтись - более чем уважительная. В мивнигостинице три курортницы и четверо "холостяков", готовых на всяческие курортные подвиги. Из четверых два "положили глаз" на Иванову сразу -- в тот же день, как только она появилась в салоне гостиницы.
-- Не люблю: для меня не прогулка никакая, если рядом кто-то - не одна, - призналась мне Иванова. - Не то что недотрога там какая-то...