Аннотация:
Волшебная сила молодости
ВОЛШЕБНАЯ СИЛА МОЛОДОСТИ.
(рассказ в шести главах)
Посвящается тем, кого я предал
и тем, кто предал меня...
1. Несколько предварительных замечаний.
Кто вспомнит обо мне? Тот, кому захочется испортить себе настроение.
Ветер и бубен... Ветер и бубен... Холодно... Ветер и бубен... Ветер и бубен... Пусто. Вот же, нашли себе игрушку - выкалывать глаза живым людям... Им же потом приходится лечить, организовывать для них общества слепых, заставлять платить членские взносы и работать на специальных заводах, где делают выключатели и розетки. Но кому нужно столько выключателей и розеток? И разве это гуманно - заставлять слепых делать устройства, отделяющие свет от тьмы.
Юноши молочно-восковой зрелости, с застенчивым пушком на верхней губе. Зачем караулите вы в темных заплеванных подъездах несчастных медлительных старушек? Зачем вам нужна эта дряблая плоть, неужели вас способна привлечь эта пожелтевшая морщинистая кожа? Ведь это очень жестоко заставлять их раздеваться в холодном и грязном подъезде... Они же могут простудиться и начать кашлять... Неужели вы хотите, чтобы мир был наполнен кашляющими старушками? Зачем вы достаете скальпели и бритвы? Неужели вас забавляет конвульсия дряхлого тела... Осень жизни печальна и одинока, не прикасайтесь к этому праху... Зачем вам нужна пропахшая тленом любовь с разлагающимся трупом... Кто потом будет мыть за вами полы, кто потом будет убирать эти окровавленные ошметки? Почему вы так не уважаете чужой труд? Кого будет радовать вонь гниющих трупов, кого способны развеселить полчища черных мух, кого возбуждает зловонный липкий гной?
На что может вдохновить это промозглое серое утро, это пропахшее падалью небо, этот отравленный ужасом воздух, этот залитый кровью асфальт...
Вы смеетесь и в вашем смехе мне слышен отчаянный вопль вашей юности, неистовый рев ваших желаний, чуть слышный стон вашей души. Вы пришли меня убить - и это правильно. Ваши огрубевшие цепкие пальцы тянутся к моему горлу, извиваясь сотней трупных червей на моих плечах. Ваш смех погребальным маршем звучит, отражаясь в разбитых окнах рухнувших домов. Вы пришли, чтобы властвовать, вы пришли, чтобы убивать, вы пришли, чтобы умереть. Я люблю вас, розовощекие мальчики, выковыривающие зубочисткой из-под ногтей запекшуюся бурую кровь. Я люблю вас, новые, свежие, неизведанные, пахнущие утром и смертью, живущие восторгом и разрушением, мечтающие о ванильном мороженом и человеческом мясе. Ваши сны бездонны, как лунное небо. Ваши сны прекрасны, как мертвая луна. Ваши сны кошмарны, как сама жизнь.
Вы идете строем, чеканя шаг, и холодное весеннее солнце блестит на ваших выбритых затылках.
Какое счастье - быть молодым, когда твое горло еще не успел перерезать нож мудрости.
Был один писатель по фамилии Вовкин. Он сочинял злобные сатирические фельетоны и публиковал их под псевдонимом Бобкин. Но его все равно узнавали и били. Били его часто и сильно. Но он, несмотря на это, продолжал сочинять злобные сатирические фельетоны. Наконец, его избили так сильно, что он спятил и стал сумасшедшим. После этого он перестал сочинять злобные сатирические фельетоны и его перестали бить. Таким образом, писатель Бобкин перестал существовать, но остался сумасшедший бывший писатель Вовкин, который был по-своему счастлив.
Мудрость приходит, как спасатели на место катастрофы. Все, что она может - собрать и похоронить трупы. Больше она ни на что не способна, да большего от нее никто и не требует. Глупо и жестоко заставлять балерин танцевать. Лучше, пусть занимаются любовью с хоккеистами. Это, по крайней мере, весело. Весело и грустно одновременно. Ведь у хоккеистов - такие большие клюшки и такие быстрые шайбы, а у балерин - только фантазии и капризы.
Он был неудержимым оптимистом, он сидел с блаженной улыбкой, приходили люди и сообщали ужасные новости - но он продолжал улыбаться. И только когда на его лице появились заметные признаки разложения, улыбка исчезла как-то сама собой - и тогда все поняли, что никакой он нафиг не оптимист, а просто уже давно умер. А впрочем, какая разница, если есть только ветер и бубен, если был только ветер и бубен, если будет только ветер и бубен, ветер и бубен, ветер и бубен...
2. Поручик и пустота.
Ветер и бубен, ветер и бубен, ветер и бубен. Вуу-бум, вуу-бум, вуу-бум. Поручик начал пить с утра и к вечеру кое-как захмелел. Было как-то подло и тоскливо. За окном барабанил дождь, отстукивая дробь - тревожную, как донесения с линии фронта. Взгляд поручика рассеяно бродил по бесконечно повторявшемуся рисунку выцветших обоев, разыскивая в этом сплетении бледных линий некий скрытый, непостижимый смысл. Но смысла не получалось, он ускользал, просачивался через длинные бледные пальцы, клубился арабесками сигаретного дыма, холодными струями стекал по запотевшему окну. Поручик видел черта, с отвратительной наглой ухмылкой сидевшего на стуле прямо перед ним. Поручик гнал черта прочь, но черт не уходил, и поручик устало подливал черту водку - и черт пил, морщился и кряхтел, плакал и жаловался на жизнь. Ведь нет ничего страшнее одиночества, нет ничего безнадежнее одиночества, нет ничего обреченнее одиночества. А где-то далеко, в туманных предгорьях далекой страны, начиналась война. Там начиналась война и война эта была еще совсем маленькой и даже не очень еще кровожадной. Она была еще ласковой и ручной, она отнимала жизни нехотя и без всякого удовольствия... Но вскоре она вошла во вкус, ей стал нравиться запах дыма, ей стал приятен вкус крови. И поручик, глядя в запотевшее мутное стекло, увидел, нет, скорее - почувствовал, как чувствует ракитовый куст легкое дуновение ветерка, как лошадь чувствует приближение раскаленного клейма, как старик чувствует приближение смерти...
Так поручик почувствовал, разглядел в извивающихся мутных струях, в шорохе и стуке дождя, в завывании холодного ветра, в пустоте, в небытие, в бреду...
Он разглядел, понял самым краем своего воспаленного, проваливающегося в бездну сознания, последним отблеском своего погружающегося во тьму разума, кончиками своих сведенных судорогой пальцев, всем своим исчезающим в безграничной пустоте естеством...
Увидел на мгновение другое небо и другой ветер и стаю жирных черных ворон, терзающих мертвое тело, его мертвое тело...
И тогда поручик улыбнулся. Он улыбнулся и залпом осушил последний стакан водки. Он встал из-за стола и, пройдя мимо удивленного и обескураженного черта, толкнул покосившуюся входную дверь и вышел в безграничный холодный дождь.
Он шел навстречу своей судьбе и судьба шла навстречу ему с таинственной грустной улыбкой.
Восход был восходом, не более, чем красное багровое солнце на небе было отражением чего-то скрытого в глубине, неуловимого, случайного и мимолетного, похожего на судьбу и старость. Конь, вороной, как десятка треф, нес поручика в неизбежную неизвестность, оставляя выбоины на замшелых камнях убегающей в никуда дороги. Было холодно и немного тоскливо от предчувствия некоторых перемен, влекущих скорее всего полное и окончательное разрушение, прекращение существования, даже если это существование уже давно прекратилось. Конь несся, едва касаясь земли звенящими серебристыми подковами и холодная серая дымка стелилась по уснувшей земле, смягчая и заглушая тревожное цоканье копыт. Утро разрывало тьму смертельной кровавой раной и бледные призраки ночи беспомощно искали убежище от всесильной ярости света. Усталое небо мечтало, забыв о проклятой земле, прикрыв свою жалкую наготу застенчивым покровом туч. Мир был наполнен какой-то глупой и бессмысленной тоской, от чего даже черный силуэт мертвого дерева был печален. Пахло хвоей и прелой травой. Моросило. Стелилось. Хмурилось.
Ближе к полудню цепкий холодный туман рассеялся и поручик увидел горы. До них было еще очень далеко, но странная зловещая сила этих окаменевших облаков, застывших волн, разбитого и рухнувшего вниз неба, чувствовалась и здесь. Поручик ощутил себя беспомощным ребенком, тщетно и безнадежно карабкающимся по мозолистой ладони усталой судьбы. Он посмотрел вдаль - туда, где у самого края мира ждала его смерть. Он увидел, разглядел, почувствовал что-то ускользающее, невыразимое, понятное только ему одному и улыбнулся так, как может улыбаться только обреченный, осознавший до самого конца, до самой темной глубины, до самого неведомого дна степень своей обреченности.
И бездна открылась. И не было тьмы, темнее той тьмы и не было ужаса, ужаснее того ужаса. Волны черного мрака шли одна за одной, накрывая мир бесконечно холодным саваном пустоты. И он чувствовал эту безбрежную боль, затопившую мир. И невыразимая тяжесть неодолимой тьмы накрыла наконец и его, укутав мягкой тишиной смерти, лишив страданий и радостей, мечтаний, стремлений - и даже самого одиночества, и даже самой пустоты, и даже самого небытия... Ветер. Бубен. Ветер. Бубен. Ветер. Бубен.....
Ах, сударь, вы безнадежно навязчивы, и ваши бескрайние рассуждения о смерти становятся все менее различимыми на фоне некоторого нагромождения словоформ, напоминающего по большей части ВИСЕЛИЦУ.
Желание мыслить парадоксами, как безнадежное и бессмысленное отражение общего саморазрушения, которое, в свою очередь, является следствием некоторого неприятия окружающего мира, или, по крайней мере, несогласия с этим миром, что практически тождественно бунту, строгость наказания за который возрастает пропорционально трусости бунтаря.
Падение в бездну продолжится и после того, как прекратится всякое падение, что, несмотря на свою кажущуюся очевидность, требует, однако, некоторых пояснений, которые, впрочем, станут совершенно бесполезными, если будет понят общий дискретный характер развития любых процессов, в том числе - тех, развитие которых невозможно по определению.
3. Лирическое отступление. Петров.
ПЕТРОВ: Здравствуйте, друг мой. Я пришел вырвать вам сердце. Не переживайте, в этом нет ничего страшного. Я просто заберу у вас нечто совершенно не нужное и в некоторой степени - вредное. В общем-то, это - небольшое одолжение с моей стороны. Просто я к вам неплохо отношусь и хорошо понимаю ваши проблемы. Не переживайте, я тщательно вымыл руки. У вас найдется какая-нибудь ненужная клеенка? Да, подойдут и газеты. Не волнуйтесь, все одноразовое. Этой рукой я ни у кого до вас сердца не вырывал, а после операции она будет ампутирована и утилизирована. Не в моих правилах вырывать несколько сердец одной и той же рукой. Вам удобно? Сейчас протру спиртиком... Щиплет? Ничего, потерпите немного. Итак... (Быстрым, привычным движением Петров вырывает сердце, кровь брызжет во все стороны. Человек на кресле замирает с разинутым ртом и широко раскрытыми глазами, в которых навсегда застыло удивление).
Петров некоторое время стоит молча, держа в руках продолжающее пульсировать сердце. Потом вздыхает и тихо произносит: "опять не то..."
Выбрасывает сердце в мусорную корзину, смачно сплевывает, кое-как вытирает руки грязными газетами, поворачивается, уходит.
Крупным планом: продолжающее пульсировать сердце лежит в корзине, среди окурков и огрызков. По нему медленно стекает желтоватый плевок.
Снято. Поехали дальше.
4. Паук Ивана Петровича.
А вот какая история приключилась с Иваном Петровичем Кутейкиным. Совершенно непостижимым образом в голове у него завелся большой мохнатый паука, который жил там, питаясь мозгом. Иногда паук шипел - он звал самку, а самка не приходила. Все думали, что это шипит Иван Петрович, а это шипел паук. Иногда паук подползал к хрусталику глаза и смотрел через него на непонятный враждебный мир. Тогда Ивану Петровичу казалось, что наступает солнечное затмение, или что у него за неуплату отключили электричество. Иван Петрович подбегал к розетке и начинал ковырять в ней пальцем. Тогда его било током и он убеждался таким образом, что дело вовсе не в электричестве, а в более тонких и непостижимых материях. Тогда Иван Петрович садился в позу лотоса и меди тировал на пустоту. Иногда он начинал даже мастурбировать на пустоту, но всегда вовремя останавливался и прекращал это бессмысленное занятие. А паук тем временем плел паутину, свивая ее с мозговыми извилинами, от чего ум Ивана Петровича становился на удивление острым и проницательным. Таким образом Иван Петрович начинал видеть вещи для других недоступные и непостижимые. Однажды он увидел идущего по воде человека. Иван Петрович очень удивился, потому что раньше никогда не видел, чтобы человек ходил по воде. Когда же Иван Петрович присмотрелся, то оказалось, что это - не человек, а Бог. Иван Петрович был сильно разочарован, потому что в том, что Бог ходит по воде нет ничего удивительного. Таким образом Иван Петрович стал монофизитом. А паук продолжал тем временем плести свою паутину, но поскольку кроме паука в голове у Ивана Петровича не водилось ни какой живности, паутина все время оставалась пустой. Паук очень грустил по этому поводу и эта грусть странным образом передавалась Ивану Петровичу, делая его и без того тяжелую жизнь просто невыносимой. Постепенно паук съел весь мозг Ивана Петровича, съел под самый корень - и в голове осталась только паутина и паучьи экскременты. Но на Ивана Петровича это никак не повлияла. Он продолжал работать в министерстве и считался неплохим специалистом. Каким-то таинственным образом паутина и сам паук стали частью Ивана Петровича, или же это Иван Петрович стал частью паука - что, впрочем, фактически одно и то же. К сожалению, эта идиллия не могла продолжаться вечно. У паука не осталось пищи и, закончив есть мозг, он начал есть глаза и вследствие этого Иван Петрович стал слепнуть. Сослуживцы посоветовали ему обратиться к врачу, а врач как раз и обнаружил в голове Ивана Петровича нечто, показавшееся ему сначала странной движущейся опухолью. Был созван консилиум, на котором решили сделать Ивану Петровичу операцию. Когда врачи вскрыли череп, паук очень испугался яркого света и удивленных возгласов. Он выскочил из головы и бросился наутек. Все были настолько удивлены произошедшим, что никто даже не догадался поймать паука. А паук убежал в вентиляционный люк и, возможно, нашел там свое счастье. Врачи долго совещались, затем выскоблили из головы Ивана Петровича паутину и паучьи экскременты и аккуратно зашили рану. Когда Иван Петрович пришел в себя, сначала он не заметил никаких изменений. Зрение вернулось к нему, но весьма странным образом он стал видеть мир в его истинной ипостаси, то есть - пустым от самого себя. Куда не смотрел Иван Петрович, всюду он видел пустоту. А поскольку мозга у Ивана Петровича не было совершенно - весь его съел паук - то никаких ложных концепций в голове тоже не возникало.
Иван Петрович сидел в позе лотоса и с блаженной улыбкой созерцал первозданную пустоту. Он вырвался из клетки собственного разума и летел, расправив невидимые крылья, сквозь безначальное и бесконечное ничто. Но тупые, ограниченные люди ничего этого не поняли и не узнали. Они поместили Ивана Петровича в дурдом, где ему кололи всякую гадость, которая, впрочем, не могла уже оказать на него какого-либо воздействия. В конце концов, физическое тело распалось и, освободившись из этой последней тюрьмы, направился Иван Петрович прямиков в нирвану, а то и куда-нибудь повыше.
А что же случилось с пауком? - спросите вы...
Не знаю - как всегда честно отвечу я.
Наверное, он нашел свой собственный путь к просветлению.
На карнавал он нарядился человеком. Он очень смешно выглядел в этом костюме. На следующий раз он решил изобразить из себя пустоту. Но никто так и не понял этой шутки. В конце концов, он реализовал в себе тело закона Будды, но многие сочли эту выходку совершенно неприличной.
Тогда он изготовил складной игуль мира Адам Кадмон и стал всюду носить его с собой, но юдофобы его не поняли и чуть было не набили морду. Честно говоря, морду ему не набили только потому, что никакой морды у него вовсе не было. Юдофобы долго искали, куда бы врезать - но так и не нашли ничего подходящего. На самом деле, еще никому не удалось побить пустоту. Даже оскорбить пустоту весьма сложно. Пустоту можно созерцать, а еще в ней можно раствориться. Сознание растворяется в пустоте совсем не так, как, например, мышка растворяется в серной кислоте. Нет боли, нет конвульсий, нет первобытного животного экстаза у наблюдающей за этим процессом почтенной публики.
5. Поздно.
Ветер. Ветер. Ветер. Бубен.
Вошел неожиданно, я испугался. Было бессмысленно и бесполезно. Кто таков не спрашивал - ответа не нужно, поздно.
Набежали, кричали, требовали. Не получите, поздно...
Хотел, но потом - передумал. Зачем? Не спалось, хотя - от чего... Позвонила. Нужен. Поздно.
Пил много, но как-то не так. Слушал, что говорят, не услышал главного. Понял, но поздно.
Ты, говоришь, знаешь? Я говорю - поздно.
Летели. Много. На юг. По глупому. Черные. Поздно...
Заснул, и оно приснилось. Ворочался. Вставал. Ходил. Спускал. Проснулся. Поздно.
Поздно, потому что... нет, просто поздно, без "потому что".
Приехали на крутых тачках. Приглашали. Хотели. Уговаривали. Соблазняли. Поздно.
Пришли. Стучали. Ломали. Вошли. Искали. Поздно.
Предложили. Добавили. Пугали. Уговаривали. Поздно.
Поздно в связи, и без связи - тоже поздно.
Откройте! Войдите... Позвольте? Садитесь... Верните! Поздно...
Читал. Не понял. Пытался. Устал. Задумался. Поздно.
Как лучше? Так или Эдак? Так - лучше. И эдак - тоже неплохо, но нужно добавить синего. А красного добавить можно? Нет, поздно...
Слышали? По фигу! Читали? На хрена... Ну хоть знаете? Насрать, поздно...
Встретил. Оглянулся. Улыбнулся. Вспомнил. Погрустнел. Поздно.
Выбежал. Выехала. Остановился. Затормозила. Поздно.
Приехали. Подбежали. Погрузили. Кололи. Поздно.
Узнала. Разрыдалась. Поздно.
Вырыли. Опустили. Помолчали. Разошлись. Поздно.
Раскололось. Обрушилось. Распалось. Исчезло. Угасло. Поздно.
Оттого, что некоторые умудряются навертеть с десяток фраз на пустом месте, жизнь не становится ни лучше, ни чище, ни справедливее. Впрочем, я не собираюсь никого поучать. Поздно. Ветер. Поздно. Бубен. Ветер и бубен. Ветер и поздно. Поздно и бубен.
6. Последнее слово.
Благодарю тебя, Господи, за то, что в этой жизни ты хотя бы иногда позволял мне не быть подлецом.
Некоторое время отводится на раздумья - вечность, точно по секундомеру.
Вот только пожалуйста, не нужно мне рассказывать о том, что когда-нибудь неизбежно наступит старость. Не стоит врать беспардонно и нагло. Ведь это - бессмысленно и вместе с тем подло. Я не верю в старость и вам меня не убедить. Все ваши доказательства абсурдны, а доводы нелепы. Ведь само слово "старость" пахнет тленом. Произноси его каждый день - и даже на стенах появятся морщины. Кто это придумал - дряхлую немощь, безумие беспомощности и кошмар разрушения... Покажите мне этого выдумщика, я дам ему в морду! Уберите от меня эти иконы, я хочу сказать вам несколько слов наедине. Эти потемневшие лики с облупившейся позолотой сверлят меня своими тусклыми взорами... Вынесите из храма эту рухлядь, я хочу разговаривать с Ним без свидетелей. Я расскажу Ему все, я буду подличать, сдавать своих, сотрудничать со следствием... Только скостите мне срок, неужели я не заслуживаю снисхождения! Неужели не будет амнистии... Зачем же все это... Пожизненное заключение - от рождения до смерти... и дальше... вечно! В каждом моем шаге слышится звон невидимых кандалов, в каждой моей мысли - запах параши и баланды. В каждом моем чувстве - тень тюремной решетки... Выпустите меня, сволочи... Выпустите меня, родные... Выпустите меня, кто-нибудь... Но лишь безразличное усталое солнце вечным вохром маячит на сторожевой вышке небес.
Опять дождь. Небеса сливают мне на голову свои нечистоты. Утро поднимает меня ударом болта о ржавую рельсу зари.
И я снова пишу на стене своей кровью прошение о помиловании.
Ветер и бубен, ветер и бубен, ветер и бубен...
Растворяясь в пустоте чужого безмолвия,
Вспомни об убитых тобой образах,
Исчезая в холоде чужих снов...
Проснись от последнего сна.
Кто вы?
Я - великий писатель Пупкин.
И что же вы написали?
Ничего, в этом и состоит мое величие.
Ветер и бубен. Ветер и бубен. Ветер и бубен. Они жили и продолжают жить во мне, они пожирают меня, они разрывают меня, они зовут меня своими беззвучными голосами. Ветер и бубен, ветер и бубен, ветер и бубен. Ни-че-го.
|