В глубоком мягком кресле, куда Ваня забрался с ногами и накрылся маминым пледом, было хорошо. Тепло и спокойно - в массивном, с гладкими деревянными подлокотниками и обтершейся обивкой кресле. Свет в зале был потушен, плотные тяжелые шторы закрывали окна. За окнами горели фонари и огни реклам, блестели праздничной мишурой витрины, и искрились белые, отбрасывающие синеватые тени сугробы. На улице гуляли и веселились и, улыбаясь, поздравляли знакомых, малознакомых, а то и вовсе незнакомых людей с Новым годом.
Здесь, в тишине, прерываемой лишь неторопливым тиканьем часов и Ванечкиным дыханием, крылось свое очарование. К чему это безудержное сверканье, толпы народа, разноголосая музыка и диковинные цветы фейерверка, готового обжечь небо буйным фонтаном искр? Нет, Ванечке они не нужны. Ему нужно совсем-совсем другое. Совершенно другое.
То, чего нет и быть не может.
То, во что веришь, пока тебе нет семи. И пока нет десяти - тоже веришь, но с трудом, а после десяти - не веришь вовсе. И хочешь, а не веришь. Повзрослев, став из ребенка подростком, затем юношей и, наконец, взрослым, ты не замечаешь, не видишь и не чувствуешь.
Его.
Чудо.
В феврале Ване исполнится десять, это его последний "детский" Новый год. И Ваня уже почти ни во что не верит, уже отчаялся верить: ведь за годы от семи до девяти, и до шести тоже, никакого чуда не случилось. Но он всё же надеется: вдруг сегодня? Вдруг?..
В его последний "детский" Новый год.
Стрелки ползли по циферблату, готовясь пересечь границу, покинуть старый, отживший свое год и начать отсчет нового, только что родившегося. В зале царил полумрак, в углах он сгущался до вязкой - казалось, ее можно потрогать руками - темноты, а у наполовину открытых дверей, что вели в коридор, - рассеивался. В коридоре сквозь чистенький, вымытый к празднику плафон мягко сияла лампа; в остальных комнатах и на кухне свет был выключен. Ваня зевал и тер слипающиеся глаза, мотал головой, отгоняя дрёму. Дрёма представлялась ему большой черной кошкой, которая, незаметно подкравшись, вспрыгивает на грудь и ласково мурчит. И тихонечко гладит по лицу пушистым хвостом, и шепчет на ухо "спальную" песенку. Дрёма была совсем как резная статуя из парка, где сидела на "царской" поляне в окружении подданных, а в теремках и теремочках, и дворце - высоком, до середины разлапистой ели - жили другие сказочные зверушки.
Веки предательски смыкались; мальчик клевал носом, посапывал. Вторя ему, в комнате напротив храпела бабушка. Бабушка была старенькой, любила смотреть "мыльные" сериалы, вязать и воспитывать. Воспитывала бабушка всех: внука, маму с папой и соседей по лестничной клетке.
Сон чуть не сморил Ваню, но внезапный слабый звон - будто столкнулись два хрустальных бокала - заставил мальчика открыть глаза. Он проморгался, всматриваясь: слева громоздилась высокая, под потолок "стенка", немного впереди - круглый, накрытый скатертью стол, в углу приткнулся телевизор, справа - зашторенные окна, позади темнеет диван. Между телевизором и столом покачивала ветвями - нет, Ване не померещилось! - убранная разноцветным серпантином елка. Игрушки слегка подрагивали, блестели загадочно: в стеклянных боках отражался падающий из коридора свет.
Под елкой кто-то сидел.
Этот кто-то - маленький и трудноразличимый - касался веток, теребил, толкал их и, замерев, наблюдал за мельтешением бликов, за тем, как шуршит падающий на пол серпантин, как раскачиваются и, позвякивая, сталкиваются друг с другом елочные игрушки.
Сердце Вани забилось, затрепыхалось пойманной в сачок бабочкой, а во рту мигом пересохло. Язык сделался шершавым, непослушным. Ваня крепко-крепко вжался в спинку кресла и, натянув плед до самых глаз, щурился, пытаясь разглядеть того, кто баловался с шариками, висюльками, гирляндой лампочек, которая двойной спиралью опутала ветви, и дождиком мишуры.
Когда Ваня заявил родителям, что не пойдет в гости к тете Ире, а останется дома, с бабушкой, и праздновать ничего не станет, родители очень удивились. "Что это ты выдумал? - сказали они. - Новый год же". Вот именно, мог бы возразить мальчик. И если я пойду с вами, то упущу свое чудо, как упускал его раньше - каждый раз, каждый год, девять лет подряд. И всё, понимаете? Всё! И уже никогда больше... Но он промолчал: вряд ли мама с папой поняли бы сбивчивые объяснения. Родители, конечно же, принялись уговаривать Ваню, а когда все уговоры закончились неудачей, огорчились. "Хорошо, - сказали они, - сиди дома, с бабушкой, если тебе так хочется. Но потом не жалуйся".
Не буду, пообещал мальчик.
Вместе с бабушкой он посмотрел выступление ее любимых артистов; вяло ковырнул зимний салат и, не съев и двух ложек, разворошил "селедку под шубой". Зато съел фрукты и орешки со сгущенным молоком. Салаты на скорую руку готовила мама, она же накрыла перед уходом праздничный стол. Бабушка относилась к встрече Нового года как к чему-то обыденному и уж специально отмечать точно бы не стала. После концерта, во время которого бабушка и Ваня пили чай с шоколадным, ужасно вкусным тортом, началась новогодняя передача. Только вот артисты оказались нелюбимыми, и бабушка переключила канал. Новый год встречали везде и по-разному: где-то скучно, где-то пышно, где-то с грустью, а где-то с разудалыми песнями и плясками. Бабушка придирчиво выбирала, щелкала пультом, но вскоре ей надоело и, проворчав, что всё теперь не то и не так, а уж с "Голубым огоньком" нонешних не сравнить, ушла спать.
Ваня выключил телевизор и погасил свет. В потемках всё выглядело таинственно и странно, иначе, чем днем или при сияющей сотнями ватт люстре. Елка, облепленная мерцающей паутиной, представлялась гостьей из далекого, сказочного, невыразимо прекрасного мира. Ваня задохнулся от острого, будоражащего чувства. Стоял, не моргая, и, боясь спугнуть надежду - сегодня, непременно сегодня! - прерывисто дышал.
Мальчик осторожно поправил украшения; они отозвались тонким звоном, вспыхнули, поймав лучики света. От елки шел свежий лесной запах, он наполнял зал и сейчас - в темноте и тишине - ощущался особенно резко. Елку Ваня наряжал сам: клал на ветки кусочки ваты с блестками, навешивал прозрачные цветные шары с похожими на иней узорами, обматывал гирляндой и протягивал вниз, от самой макушки, узкие ленточки серебряного и золотого "дождика".
"Красавица!" - восхитился отец. "Прелесть! - всплеснула ладошками мать. - Молодец, Ванечка!" Бабушка по привычке буркнула, мол, в ее время... но в конце концов признала, что елка удалась. "Еще как удалась", - сказал папа. "На славу", - добавила мама. И оба предположили, что на такую-то елку не грех явиться и самому Деду Морозу со Снегурочкой. Лично.
"Заказать?" - задумчиво протянул папа.
"Не надо", - отрезал Ваня.
Нельзя заказать то, чего нет и быть не может. Можно лишь надеяться. Можно готовиться.
И ждать.
Чтобы не упустить свой последний и единственный шанс.
Он подготовился: елка, темнота, тишина. Взрослых, тех, кто не замечает и не чувствует, кто мешает и не верит, - их нет. Спящая бабушка не в счет.
До полуночи - час с небольшим.
Где ты, Чудо?
Ты придешь? Случишься?
Ваня залез в кресло и принялся ждать.
Тот, кто сидел под елкой, тоненько чихнул: должно быть, хвоя щекотала ему нос.
- Будьте здоровы... - прошептал Ваня.
- Спасибо, - ответили ему и вновь чихнули.
- Вы... кто? - спросил Ваня.
- Я? - В голосе сквозило удивление. - Кот. Не видишь, что ли?
- Нет, - признался Ваня. - Темно.
Гость смущенно закашлялся, бормоча: "И впрямь, и впрямь", а на елке вдруг зажглась гирлянда, и в озарившем зал уютном, каком-то даже волшебном сиянии, стало видно, что это действительно кот.
Кот был одет в штаны с лампасами, курточку и сапоги на высоком каблуке. В лапах он держал изящную трость; на носу, за стеклами пенсне зелеными фонариками горели глаза. Кот походил на маленького человечка.
- А вы... откуда вы?..
- Меня послала королева Дрёма. - Кот улыбнулся, встопорщив усы.
- Она тоже... кошка? - робко спросил Ваня.
- Разумеется, - сказал Кот. - Большая черная кошка. Ты не знал? Королева приглашает тебя на...
Внезапно громкий раскатистый звук наполнил комнату. Дрогнули подвески люстры, в слепом экране телевизора мелькнули багровые блики; около елки вспух серый дымный клуб - и второй, и третий. Шарики с нижних веток разлетелись яркими осколками, а гирлянда погасла.
- Быстрее! - завопил Кот. - Это войско Мышиного короля!
Он взмахнул тростью, очертив полукруг, и та превратилась в саблю; на кончике лезвия заплясало холодное искристое пламя. В темноте отрывисто бахнуло, затем еще и еще, в воздух взвились красные точки. Писк и шорох маленьких лапок...
Ваня вскочил, запутался в пледе и... проснулся. В соседней комнате, заглушая отчаянный стук сердца, храпела бабушка.
Стрелки на циферблате подобрались к половине двенадцатого и медленно, но неотвратимо отщелкивали деления. Ваня испугался, испугался до липкой гадкой тошноты, до озноба и слез, повисших на длинных, девчоночьих ресницах. Сейчас - с минуты на минуту! - настанет Новый год, а Чуда всё нет. Будто дразня, оно махнуло издалека пушистым хвостом и скрылось.
Если бы я не проснулся? - думал Ваня. Это было бы настоящее Чудо? Взаправдашнее?
За окном вспыхнул первый нетерпеливый фейерверк, и - сразу же - загомонили, засмеялись. Минутная стрелка на часах качнулась и замерла на цифре семь. Во дворе хлопали в ладоши, кричали что-то восторженное, словно радуясь настоящему, всамделишному чуду.
Его Чуду.
Которое не захотело случиться.
Ваня всхлипнул - горечь и обида навалились разом: вцепились кривыми коготками, застряли в горле натужным комком. Если Чудо сбежало, надо его отыскать, решил мальчик. Слез с кресла и тихо-тихо, чтоб не разбудить бабушку, прокрался в свою комнату. Торопливо, путаясь в застежках и пуговицах, оделся - и по стеночке, бочком, так что не скрипнула ни одна вредная половица, скользнул в прихожую.
В углах плескалась темнота, быть может, укрывая Кота или войско ужасного Мышиного короля, но Ваня не стал включать свет.
На лестнице обнималась парочка, мальчика они не заметили. В нос ударила привычная душная вонь, к которой примешивался запах мандаринов, спиртного и горелых спичек; на втором этаже кто-то пьяно икал. Ваня опрометью скатился вниз и выбежал навстречу сугробам, огням и людскому водовороту. За спиной лязгнула дверь, оставляя мальчика один на один с темным, облачным небом, хлопками ракетниц и морозом, который уже покусывал щеки.
Людей на улице оказалось неожиданно много. Нечего было и думать отыскать Чудо в этой свалке, ведь Чудо не существует для всех сразу, только для кого-то, например, для него - Вани. Мальчик нахохлился и побрел к залитому светом проспекту. Через квартал налево - старый парк: там, среди петляющих узких аллей, в деревянном дворце на "царской" поляне...
- Э... ты куда? - Ваню цепко ухватили за плечо. - Ты зачем ушел? Пойдем-ка.
Нетрезво покачиваясь, с какой-то резиновой улыбкой на губах рядом стоял Николай, муж тети Иры. В руках он держал разрисованный микки маусами пакет.
- Пойдем, - повторил Николай и потащил мальчика за собой, бормоча под нос и размахивая пакетом. Ваня упирался как мог, но дядя Коля этого даже не заметил.
Дом, где жила тетя Ира, был в двух шагах. И вот уже дядя Коля отдает звенящий пакет в чьи-то суетливые руки, а Ваню раздевают, лохматят волосы и, приговаривая "что ж ты удрал, негодник?", ведут в зал.
За длинным, уставленным разносолами, ополовиненными бутылками, вазочками с конфетами и фруктами столом сидело человек пятнадцать. Все говорили наперебой, стараясь перекричать телевизор и музыкальный центр. Ну и друг друга. Все были очень, очень пьяными. Лысый дядька в заляпанном вином галстуке порывался сказать тост, тянул вверх фужер, требуя внимания. Никто его не слушал. Дядька напоминал глупую пучеглазую рыбку, какую-нибудь гурами, которая беззвучно открывает рот за стеклом аквариума.
Папа с мамой покосились на Ваню и даже слабо удивились, мол, с какой стати? На что Николай только отмахнулся. Мальчика усадили с тремя детьми постарше; Ваня не знал их. Было скучно и тоскливо, хотелось удрать. Хотелось забиться в темный угол и реветь, реветь, выплакивая горе и потерянное Чудо.
- Шампанского налить? - спросил белобрысый парень лет тринадцати; не дожидаясь ответа, придвинул бокал с густой шапкой пены.
На стене скрежетали ходики.
Пять минут до Нового года.
Пять.
Ваня судорожно вздохнул. Если б он только мог - вырвался бы и убежал. Прыгнул бы с балкона в самый глубокий сугроб и что есть сил помчался в парк. Старый, старый парк, где...
Телевизор хрюкнул особенно громко, экран зарябил помехами.
- Да убавьте вы его, ради бога! - закричали в голос.
Кто-то убавил звук у телевизора и выключил центр, но тише не стало: взрослые смеялись, чокались, опрокидывали полные рюмки и с хрустом закусывали огурцами.
- Тост! - воспрянув духом, заорал лысый. Вскочил, долго морщил лоб, собираясь с мыслями, и наконец разразился невразумительно-цветистой здравицей. Впрочем, его снова никто не слушал.
Дети беззаботно болтали; сдувая пену, цедили шампанское. Глядя на них, Ваня чуть отпил из бокала и сразу выплюнул обратно. Фу, гадость!
Тут под общий хохот в зал ввалился нарядившийся Дед Морозом Николай и сильно немолодая, ярко крашеная Снегурочка.
- А что у нас, ребята, в рюкзаках?! - подвывая, загнусавил дядя Коля: говорить внятно он уже не мог. Встряхнул забренчавшим пакетом, на этот раз с оленями и Санта-Клаусом. - Пада-арки!
- Подарки! Подарки! - оживился народ.
Расхристанный, перемазанный румянами Николай принялся выгружать на стол бутылки.
- Выпьем! - предлагал каждому. - На брудершафт! - и лез целоваться, отчего накладная борода съехала набок, а к румянам добавились жирные следы помады.
Снегурка забралась на колени к лысому и постреливала шалыми глазами. Лысый оказался не промах и, тут же ее облапив, что-то жарко шептал в ухо.
От балконной двери тянуло холодом: на балконе курили, ругались и рассказывали анекдоты.
- Тихо! - перекрикивая галдеж, вмешалась хозяйка. - Новый год пропустите!
И впрямь - ходики били двенадцать. Ударили сухие выстрелы откупоренных бутылок, вспенилось шампанское; стараясь держаться ровно, гости чокались и щедро пятнали скатерть. Самые упорные курильщики заперлись на балконе; лысый, дойдя до кондиции, уткнулся в салат, и Снегурку перехватил другой, тоже лысый, с масленой улыбкой тип.
- Чего не пьешь? - Ваню пихнули в бок. - Давай. За Новый год!
Мама разговаривала с тетей Ирой и не обращала на Ваню внимания. Отец что-то втолковывал толстяку в красной рубашке и, кажется, совсем забыл о Ване. Он вообще никому не был здесь нужен. Никому! Разве что белобрысому, но... тот уже отвернулся.
И это - праздник? Новый год?! Нет, это - фальшивка!
На глаза навернулись слезы: то, чего нет и быть не может, уйдет с последним ударом часов. Уйдет насовсем. Чудо, в какое хочется верить - верить сейчас. А потом... потом будет поздно. И когда ты повзрослеешь окончательно, когда в феврале тебе исполнится десять, когда...
Ваня шмыгнул носом, сморщился и, спрятав лицо в ладонях, заревел. Он рыдал и рыдал; слезы капали сквозь пальцы, худые лопатки содрогались от плача. Белобрысый обалдело посмотрел на него, покрутил у виска и на всякий случай отодвинулся от дурачка, а то мало ли.
А Ваня вдруг подумал - да это же сон. Не бывает такого, чтобы твои собственные мама с папой, чтобы они... Точно - сон. Сначала ему приснился Кот. Потом - что он проснулся и вышел на улицу, и встретил дядю Колю. Бывают же такие сны, когда кажется, что просыпаешься, а на самом деле продолжаешь спать.
Надо проснуться. Сейчас же! Не проспать!
Вдруг и впрямь под елкой сидит Кот, который отведет его в сказочную страну к королеве Дрёме, тоже кошке.
Проснись! Проснись скорее! Ведь это твой последний "детский" Новый год. К следующему ты и мечтать не станешь о Чуде. Его отодвинут другие, взрослые заботы. И... если ты сейчас не проснешься - весь год будешь помнить: чуда не случилось. Мысль об этом навсегда оставит чудо в детстве, запрёт на тысячу замков и выбросит ключи.
Проснись! Это же сон! Сон!..
За столом наливали штрафную вернувшимся с балкона курильщикам. Лысый очнулся и галстуком вытирал салат с подбородка. Снегурка и Дед Мороз отплясывали ламбаду, едва держась на ногах. Толстяк в красной рубашке что-то втолковывал отцу; мать разговаривала с тетей Надей.
Белобрысый осоловело смотрел в одну точку - наверное, перепил. Ваня скорчился в углу дивана. Комната и те, кто в ней был, для него не существовали.
Проснись, уговаривал он себя, и Чудо обязательно случится. Обязательно. И размазывал по щекам слёзы. Самое чудесное, самое...
Всхлипы рвались из груди - горькие-горькие, отчаянные всхлипы.