Она посмотрела в чёрное небо и моргнула - крупная снежинка угодила на ресницы. Снег накрывал поверхность земли с тихим, почти неуловимым шелестом, похожим на очень далёкое шуршание бегущей воды. Она повернула голову в сторону и замерла, словно пытаясь определить среди убаюкивающего бормотания города какой-то только ей ведомый звук. Но было спокойно.
Дверь входа в метро распахнулась, и появилась девушка со смеющимся лицом. Выдохнув облачко пара, она обернулась к парню, который вышел следом, и воскликнула:
- Ну вот, а ты говорил!.. Смотри, как хорошо!
Тот что-то сказал, натягивая на голову вязаную шапочку и щурясь от яркого света уличного фонаря.
Девушка заметила стоящую рядом большую собаку и оттолкнула стеклянную дверь, как бы приглашая животное внутрь. Но псина лишь виновато вильнула хвостом и осталась стоять на месте.
- Какие у неё глаза грустные, - сказала девушка, беря спутника под руку. - Интересно, о чём она сейчас думает?..
Они медленно пошли вдоль по дороге, которая постепенно накрывалась пушистым одеялом снега.
Собака вновь замерла. Было неясно, к чему именно она прислушивается: то ли к окружающему миру, то ли к себе самой, да и существовало ли вообще различие между двумя этими пространствами - вопрос сложный. Люди привыкли видеть в ней крупное животное чёрной шерсти с одним продолговатым белым пятном на груди и двумя пятнами поменьше - на передних лапах. Загнутый к спине хвост, висячие уши, карие всегда грустные глаза. Некоторые её знали, точнее - могли узнать, потому что жили рядом и частенько видели здесь, у входа на станцию метро "Улица академика Янгеля". Кто-то нерегулярно её подкармливал, движимый непонятным и сложным чувством сострадания. Кто-то, совсем уж нечасто и как-то не по-настоящему проклинал её в те моменты, когда она лаяла под их окнами - такое тоже случалось. Всё это означало, что в резервуаре под названием человеческая жизнь чёрной псине был отведён свой небольшой закоулок.
Но для собаки всего этого не было. Она не знала своего имени, потому что не имела привычки общаться сама с собой. Она даже не подозревала, что её глаза имеют какое-то выражение, и что его можно хоть как-то связать с человеческим понятием "грусть". Ведь вместе с приходом в короткий собачий лексикон этого слова ей невольно пришлось бы грустить больше положенного природой. Для собаки всего этого не было, она просто стояла в пятне света и прислушивалась неизвестно к чему.
Из-под земли протяжно выли поезда, неподалёку мерно гудело Варшавское шоссе, чуть поодаль звучала заправочная станция - особенно отчётливо было слышно шипение автомойки. Собака воспринимала звуки даже не ушами, а словно всем телом впитывала в себя слуховую информацию, которая накатывалась на неё так же, как прибой набегает на камни берега - мерно и отстранёно. Эти волны сейчас не несли ничего, чему можно было бы уделить внимание, но, сама не зная почему, собака ждала.
Событие пришло не из мира звучаний. Со стороны парковой тропинки донёсся запах пищи, отдалённый, но очень конкретный. Внимание собаки прихотливо вильнуло и крепко вцепилось в эту новость, расширяясь и заполняя собой всё существо животного. Она втянула ноздрями воздух, и ещё до того, как её глаза что-то увидели, она уже всё знала. Это оказалась самка человека. При себе она несла колбасу, которая пахла жгуче и раздражающе интенсивно. Мельком собака ощупала сопутствующие объекту запахи, но они были малопонятны и малоинтересны.
Однажды собака ела колбасу - рядом с гастрономом на соседней улице её накормила пожилая женщина. Потом псина два раза возвращалась - так, на всякий случай - со слабой надеждой повторить случившееся, но, конечно же, безрезультатно.
Она не была глупа настолько, чтобы сейчас всерьёз ожидать угощения. Животные вообще не бывают глупыми, скорее - неопытными. Но внимание уже было завлечено без остатка, и с этим что-то делать на её месте было бы действительно глупо.
На стыке белого низа снега и тёмного верха леса появилась фигура женщины. Она шла быстро, чётко ступая высокими каблуками. В её руке покачивался пластиковый пакет, который, задубев на холоде, издавал резкие трескучие звуки.
Если представить чувствительность собаки в виде невидимых нитей восприятия, то все, или почти все эти нити были привязаны к пакету. Он поглощал собой, он эманировал увлекательной информацией, и псина физически напрягалась, чувствуя телом приближение раздражителя. Когда женщина подошла максимально близко - а она направлялась, конечно же, к метро - напряжение собаки вылилось в характерное нервное движение. Она быстро облизнулась, вздрогнула хвостом, и, вытягиваясь телом, повела носом вслед за хрустящим полиэтиленом.
На этом всё и закончилось. Она сделала, что могла, но женщина ничего не заметила. Два разноуровневых восприятия, соприкоснувшись, не вступили во взаимодействие. Обычное дело.
Собака постояла на месте ещё несколько минут, а потом пошла в сторону парка. Возможно, она поняла, что здесь на сегодня события исчерпаны. Или, быть может, у неё начали замёрзать лапы - точно сказать сложно.
Пройдя через лесок - даже не парк, а негустое скопление деревьев с очагами свалок бытовых отходов - она свернула за угол и побрела вдоль бетонного забора строительной площадки. Где-то там, за оградой, в нише подвала недостроенного дома сейчас спали её щенки - три тёплых, беспокойных даже во сне комочка. Вспомнив про них, собака приостановилась и подняла голову, поражённая очень сильным чувством. Если бы она смогла, или, вернее, посчитала бы нужным определить смысл своей жизни, то ответ сейчас был бы очевидным. Щенята виделись в её памяти не какими-то конкретными живыми существами, они были чем-то вроде бесформенного мощного магнита, источающего аромат уюта и одновременно постоянной тревоги. Но, помедлив, собака вновь пригнула голову к земле и привычно потрусила дальше в сторону мусорных контейнеров.
В нешироком проезде между шеренгой гаражей-времянок и жестяной оградой стоял автомобиль с раскрытыми передними дверцами. Сначала собаку привлекло яркое свечение габаритных огней, отражающихся в многочисленных металлических поверхностях, и только потом она ощутила, что что-то происходит. Рядом с машиной друг напротив друга находились два человека. Отрывистые звуки, исходившие от них, были речью, и псина это прекрасно знала. Она, конечно же, не различала слов, но с безупречной точностью опытной дворняги разбиралась в интонациях, которые в этот раз были какими-то непривычными, зловещими. Она приподняла уши. От обоих мужчин исходили мощные флюиды тревожного характера, но к ним примешивались ещё более сильные эмоции, с которыми ей пока не приходилось встречаться. Тот, что справа, был вроде как предельно зол, а тот, что слева... Злой резко повернул в её сторону голову, и псина впервые в своей жизни различила на человеческом лице глаза. Вслед за глазами её внимание выхватило на голой человеческой морде маленький мягкий нос и чёрную дыру пасти. Замерев от неожиданности, она вдруг осознала, что люди... люди, оказывается, такие же существа, как и она, такие же собаки, только... больные?
Тот, что слева, стоит на коленях в грязном снегу, руки его перемотаны за спиной скотчем. Второй - я, прижимаю к его лбу боевой пистолет Макарова. Сейчас я выстрелю.
Эта секунда ещё в будущем, но прежде чем она перетечёт сквозь меня в прошлое, я её внимательно рассмотрю. Раз! - и боёк щёлкнет по капсюлю, порох взорвётся внутри стальной бутылочки, выдавив вдоль по стволу металлический болид, который на самом своём старте врежется в ограду черепной коробки Стасика. Да, Стасик, пока ещё у тебя есть имя, и на редкость дурацкое, не правда ли? Помнишь, как мы познакомились? А? Ты подсел ко мне в баре и заявил, что на спор сможешь закадрить тут любую бабу... Зачем ты ко мне подошёл, уродец? Я знаю, зачем. Ты видел, что мне плохо, что я пришёл сюда исчезнуть, затеряться. Ты решил, что вакуум, сгустившийся вокруг меня, можно чем-нибудь заполнить, например своей драгоценной персоной. Думал, наверняка ведь думал, что сможешь, поймав меня, стать моей судьбой, завладеть мною... Но судьба решила по-другому, она передала штурвал в мои руки. Готовься, скоро земля.
Но тогда я поддался, схватился за тебя по привычке, как за единственный источник внимания ко мне, сраному неудачнику. Всегда хочется иметь такой источник, хотя бы один, хотя бы воображаемый... А в этот вечер, сразу до тебя, я растерял их все, и тупо вливал в себя водку, ожидая неминуемого исхода.
Я помню, каким неестественно громким ты был. Ты смеялся не со мной, а надо мной, ведь не так ли? Конечно, ты всё видел. И ржать во весь голос, зная моё состояние - неправильно, не по-человечески... А мы же ведь люди? Мы же с тобой, сука, люди?! Ну как так можно, а?
Да, я дурак. Поверил тебе. Отвлекся, как отвлекается на взмах погремушки глазастый младенец. Ни у младенца, ни у меня нет выбора; мы не можем не обернуться. Это в нашей человеческой природе - поедать глазами то, что нам подсовывают другие. Только теперь я подсовываю тебе в рожу ствол, и ты впервые в жизни искренне хочешь оказаться в полном, абсолютном, тотальном одиночестве. В тишине и спокойствии.
Подожди, сейчас окажешься.
Чёрт, какая длинная секунда.
Когда ты положил руку мне на плечо, я вздрогнул от омерзения. Уже тогда я чувствовал, что ты есть на самом деле, но в словах своё ощущение выразить был не в силах. Слова в моей голове произносил кто-то другой - монотонно вещающий, уговаривающий, успокаивающий. Это твой новый друг, говорил он мне, ты даже знаешь его имя. Мне было так мерзко, но я слушал вас обоих, и я вас, чёрт побери, слушался!
Ты - ничтожество. Словно грабитель, ты натянул на себя маску пафоса, скрывающую твоё лицо от чужих взоров. Но в маске - прорези, и сквозь них видны глаза человека, до одури страшащегося себя настоящего. Ведь ты так боишься себя реального - безвольного аморфа, тонущего в комплексах - что даже бреешься, наверное, зажмурившись, чтобы, не дай бог, не заметить правду в прорезях карнавально яркой маски!
Остро помню тот момент, когда я тебя понял. Ты нагнулся поближе и сказал доверительно: со мной ты научишься жить, дружище...
Почему не наоборот, подумал я тогда невольно, но ничего не сказал. Говорю это теперь, когда ты меня внимательно слушаешь. Учиться жизни будешь ты - быстро и совсем не больно.
Я понял, я так много сегодня понял. Мне не страшно, но я очень зол. Знаешь, почему мне не страшно? Потому что если содрать с лица грубо нарисованное изображение собственной жизни, то ни тебя, никого вообще вокруг реального не окажется! А духов я не боюсь, понял?! А знаешь, почему я так зол?! Да потому, что теперь я увидел маску и на себе!!
...чьё-то внимание ужалило меня в щёку, я оглянулся и увидел большую собаку, которая заворожено смотрела, ничего не понимая, но до физической боли остро чувствуя важность несущегося перед ней чужого потока жизненной энергии. В её уши вдруг так сильно ударило густой взрывной волной, что она, опешив, брызнула горячим себе под ноги и бросилась наутёк. Через миг сквозь звон в её мозг прорвался новый звук, такой неожиданный, что псина остановилась и вновь обернулась - человек издавал тонкий плачущий визг, точно такой же, каким свою маму зовёт голодный испуганный щенок... В воздухе рвануло ещё раз, визг оборвался, и собака, уже ни в чём не сомневаясь, со всех ног понеслась прочь от этого места.