Вот сварил я суп, стал его есть. Чувствую - вкусный получился! Вот ем я его, ем... пять дней ел, включая выходные, а радости никакой.
Вот стал я думать: как так - суп вкусный, а не радует? То есть гурманистую часть меня он безусловно радовал, а все остальные части почему-то грустили.
Стал я дальше анализировать, всякие другие поедания супа вспоминать, сопоставлять. И понял простую вещь: угостить некого было, вот и грустно. Сына звал, звал, а он не идет, лень ему. Или, может, неуютно ему в моем доме... А так бы ему налил, себе бы тоже, стали бы хлебать, а я бы вполглаза присматриваться - с удовольствием ли, мол, наворачивает. Потом через полминутки-минутку, как бы между делом, спросил бы: мол, ну как? А тот бы головой покачал размашисто да причмокнул - вот тебе и полное почти счастье! И сам знаю, что хорошо, и со стороны подтверждают! А так... не суп, а тоска сплошная.
Или вот в кафе сидим. А у стены клавесин современный стоит, и парень чего-то там на клавишах грустит. И песни вроде веселые играет, а сам грустный. Потом скрипку взял, чего-то боевое заголосил - и снова грустный. Ну подозвали мы его, разговорились. Он говорит, мол, все хорошо, там, сям был, на германских улицах играл, не один зал обошел - все любят. А в самом конце разговора возьми да и признайся: мол, ничего его коллеги консерваторские не понимают, думают, легко это - по кабакам играть. А раз, мол, легко, чего ж не играют? Одного, говорит, попросил подменить на пару дней - не выдержал, не схилял. То-то, мол. И опять пошел к стеночке ноты веселые грустно вышибать, - о коллегах размышлять, видимо.
А другой устал от того, что его полулысину на ветру шибко треплет: все, что сверху, тонким дыбом восстает, все, что по бокам, наверх беспорядочно стремится. Решил: хорош кудри беречь, пора и честь знать - на лысо стричься пора. Пришел в парикмахерскую, сел в кресло. Его укутали как положено и спрашивают, как стричь. А он смотрел-смотрел на себя в зеркало, головой покачал с сожалением да и отвечает: "Нет, не готов". Встал и ушел в расстройстве. Парикмахерша, представляется, не сразу осознала связь между вопросом и ответом. Это ж надо было в самую сердцевину грусти его смотреть: был кудряв да молод, а теперь надо смириться, заматереть и обриться. Вот тебе и не готов. Грустно с молодостью-то расставаться. Он потом пришел домой и так зеркалу и сказал: "Смотрю на себя, и жаль мне..."
Да и вообще, сами же знаете, грусть по миру обширно розлита, богатыми красками играет.
Вот если б вы долго в одном тут дворе просидели наблюдательно, то пронаблюдали бы такую картину. Вот выскакивает какой-то деловой парень из подъезда и вроде бы уже дальше по маршруту кинулся бежать, и ногами уже размеренно засучил, но вдруг... как прилип. А на лавочке у подъезда лежит маленький такой котенок, лежит, огромное пузо выкатив, - видать, только что накормил кто-то. Лежит и спит, лапку между брусьев уронив. Вот и встал наш бизнесмен перед ним и смотрит. И то умиление сдержанное по нему растекается, то деловитость опять наскакивает: то на часы посмотрит, то на котенка, то на небо, то на окно обернется, еще раз на окно, еще раз; то глаза прищурит, то губы подожмет - опять на котенка; то глаза оба закроет, то один приоткроет, в сторону щурясь; опять на часы, с последующим досадливым подниманием головы и задерживанием дыхания. Вот вроде уже и сжался решительно, и наклоняться стал, да опять на часы глянул, с тихим рычанием в небо глаза закрыл и - зашагал решительно прочь. Метров десять прошел, стал замедляться, замедляться, остановился. Голову низко опустил, простоял с минуту, кистью слегка шевельнул, как веником, вздохнул окончательно и рванул, скрылся за поворотом. Э-хе-хе...
А часа через три (я же говорил, надо было долго наблюдать) выскакивает он из-за поворота и чуть не бегом к лавочке. Подскочил - нету. Стал по сторонам глазами шарить, шею вытягивать, приседать, в траву вглядываться... Долго не сдавался, кис-кисал скромным шепотом. Выдержит паузу, пока какой-нибудь прохожий пройдет, и опять мечется потихоньку - кис да кис. Потом сдулся как-то резко, посмотрел куда-то вдаль и побрел домой, грустный, конечно. Долго еще потом все из окна выглядывал, носом к стеклу прижимаясь во все стороны, как пацан какой.
А то вот еще жених у загса перекуривал по-быстрому, видно, на секунду выскочил. Дергал-дергал сигарету в ритме марша да вдруг так и замер, до рта ее не донеся. И смотрит, опять же, далеко куда-то. А в том далеке, на другой стороне улицы, девчонка стоит и не шевелится, сюда смотрит, только платье на ветру чуть колышется. Этот с полуоткрытым ртом в "замри" играет, и та. Если б вокруг все не двигались, не разговаривали шумно, дела свои не обделывали, можно было бы подумать, что паузу кто включил, или что Гоголь со своей немой сценой прибыл. Сигарета до фильтра догорела, он на нее рывком глянул, отпустил, упала. А сам все всматривается, как дозорный на границе. Тут из загса высунулись, увлекли его. Так он и увлекся, взгляд не расфокусировав с дальней дистанции.
А вот мама маленькой девочке сотовый в руку вставляет и наставляет: "Скажи, как мы учили". Та сходу выпаливает: "Папа, не плиходи, ты нам не нужен, потому что у тебя денег нет! Залабатывать надо!" Мама телефон забирает и чего-то еще вслед договаривает. А когда кладет трубку, дочь ей говорит: "Мам, а мне деньги не нужны... можно я возьму папу без денег?" "Нет! И только вздумай мне плакать!" И девочка крепится, сильно крепится, но недолго.
Да... жизнь - дело тоскливое, если задуматься. Но способ есть! Задумываться не надо! Бегать надо, дела делать, с друзьями встречаться - тогда и тоску некогда разглядывать будет. А то разглядывают тут всякие!