- Как договаривались, Яна Сергеевна. Пиши заявление.
- О чем договаривались? - приподняла белесые брови Яна. Она поняла, о чем речь, еще раньше, чем Виктор Андреевич открыл рот. По выражению его лица. За двенадцать лет работы в агентстве недвижимости "Конус" она без труда угадывала настроение любого из своих сотрудников, тем более начальника. Она могла узнать его настроение даже по спине. Теперь она пыталась сохранить остатки достоинства хотя бы внешне.
- О том, что вместо больничного листа ты принесешь мне заявление. Больничный отдай бухгалтеру, раз уж принесла. Как юрист ты только числишься, а работать некому. Хватит. Я не знаю, какую работу можно тебе доверить, чтобы ты закончила ее сама, а не кто-нибудь из девочек. Девочки все заняты, у каждой хватает своей работы. Я не могу себе позволить нанимать на одно место еще кого-то, кроме тебя. Сама знаешь - мы живем только на то, что зарабатываем, никто нас не спонсирует. Снижать тебе зарплату смысла нет: мне не надо на тебе экономить, мне надо, чтобы ты работала. А тебя нет. Два больничных ежемесячно, какой из тебя работник?
Яна ждала, когда Ростовский назовет настоящую причину увольнения, но Виктор Андреевич упорно месил одно и то же. "Может, не знает? - с надеждой подумала Яна. - И в правду увольняет только из-за больничных? И в самом деле, какой из меня работник? Особенно сейчас... А может, знает? Знает или не знает?" Полгода назад Яна выдержала такой же разговор, но она уговорила Ростовского повременить, обещала исправиться. Обещала "привлечь" бабушку, то есть свекровь, чтобы та сидела с детьми, когда они болеют, да и самой перестать болеть. Яна не сдержала обещания. Ирина Семеновна работала и не могла сидеть с больными внуками. Свекровь была бы рада помочь, но бабушкам больничные по уходу за ребенком не оформляют. И болеть Яна не перестала. А две недели назад ей пришлось лечь в больницу, потому что простыла и получила воспаление. У Яны была причина болеть без конца, как раз та самая, из-за которой, как она подозревала, ее гнали в три шеи из "Конуса". "Конечно, мой уход из конторы будет самым лучшим выходом, - думала Яна. - Только вот на что мы с Аськой и Федькой жить будем? Не вечно ведь они у бабушки будут находиться". И подумала не без ехидства: "До первого больничного. Как только кто-нибудь из них заболеет - Ирина Семеновна сама их отдаст". Яна нехорошо ухмыльнулась. Недавно она и сама хотела уйти из "Конуса". Семья тогда еще не развалилась, можно было опереться на мужа. Одно дело, когда уходишь сам, но совсем другое, когда гонят... А теперь, без поддержки мужа, Яна смертельно боялась остаться без средств к существованию. Она отчетливо понимала, что сейчас самое время "кинуться в ноги" начальнику и слезно умолять оставить ее на работе. Однако она твердо помнила унижение, которое испытала полгода назад, когда упрашивала Ростовского не увольнять ее, и совершенно не была готова испытать подобное еще раз.
Яна поднялась и с независимым видом отправилась на свое рабочее место. От руки написала заявление "по собственному желанию". "Где мое свекровище было, когда я два раза в месяц сидела на больничном то с Аськой, то с Федькой? - с обидой думала Яна. - А теперь нарисовалась - вот она я, во всей своей красе! Праведница! Крылушки б ей, да в церкву! Можно подумать, муж ейный рогатым не ходил. Может, и не ходил, все равно, какое ей дело! Детям мама нужней, чем бабушка".
К Яне повернулась сотрудница за соседним столом:
- Пошли чай пить, Ян! О, а ты что такая? Что-то случилось?
- У меня как обычно, все в ажуре! - бодро ответила Яна.
- Знаю я твои ажуры. Пошли, Ян, попьем, поговорим.
- Не хочу, Галчонок. Позже.
Яна в уме зацепилась за слово "ажуры". "Ажуры" звучат фривольно", - рассуждала она и гадала в привычных муках: "Знают или не знают?" Она молча отдала цидулку проходившему мимо Ростовскому, быстро покидала нехитрые пожитки в пакет, набросила куртку и отправилась на улицу. "Трудовую потом заберу, - решила она. - Пока приказ, пока оформят... Зайду на следующей неделе. Вообще бы не заходить, никогда". Она испытывала неясное физическое неудобство, но как-то отвлеченно. Белое весеннее солнце слепило глаза, оно-то и было источником неудобства. Яна не замечала ни солнца, ни яркого неба, ни набрякших почек на городских деревьях, ни воробьиного гвалта, ни оглушительного шума с мокрой проезжей части, ни разлившихся луж из талого снега. Она машинально обходила лужи и горько обдумывала свое нынешнее положение, тупик, в который сама себя загнала. Вдруг в груди у нее неприятно захолонуло, будто она провалилась в воздушную яму, а сердце гулко заколотилось. Яна по опыту знала, что это значит, поэтому она мигом "высунула голову" из своей "раковины" и огляделась. Так и есть. Навстречу ей неторопливо шел Ростовский-младший с двухлетним сыном за руку. Вася ее еще не заметил, и Яна метнулась в ближайший магазин. Из окна магазина она осторожно рассматривала папашу с отпрыском. Вася Ростовский породой пошел в отца, Виктора Андреевича - такой же невысокий, плечистый, коротконогий, длиннорукий. На солнце поблескивали зарождающаяся лысина и вставные металлические зубы - свои ему выбили в армии. "Значит, с сынулей гуляем в рабочее время, - думала Яна, сгребши в горсть куртку на груди, где колотилось издерганное сердце. - Он ведь на рабочем месте бывает реже, чем я. Ему можно. А мне нельзя". Она смотрела Васе в спину и никак не могла разобраться в собственных ощущениях. Она его уже не хотела, это определенно. Она больше не желала с ним близости, и в последнюю пару месяцев ни разу не представила себе, как целуется с ним. Она не могла понять, почему ей все равно так мучительно о нем думать. Не только думать. Ей мучительно было всегда, даже если она о нем не думала. "Ничего от моей любви не осталось, - язвительно подумала Яна. - Умерла любовь в корчах, в пепле. Осталось все остальное, остальные чувства, которые этот человек мне внушает. Осадок остался, вот что. Не хочу я испытывать к нему никаких чувств, ни любви, ни ненависти, ни ревности, ни симпатии даже, вообще ничего. Пусть катится к своим "хорошим человечкам" и к "больше-чем-подруге". Ненавижу. Ненавижу!"
Она покинула магазин и побрела дальше. Остановилась у края огромной лужи с черной водой, раскинувшейся от края до края тротуара. Яна была привлекательной тридцатилетней женщиной в теле, длинноногой, с красивой грудью. Девчонки на работе тайно завидовали пышным волосам и смазливой мордочке. Яна не увидела в луже дразнящей своей красоты, которой всегда гордилась. Из грязной воды на нее взирал искаженный рябью образ, от которого торопливо разбегались жидкие кусочки. "Вот она, я. На кусочки. Что же ты такая несчастная?" - подивилась она на свое грязное, раздробленное, колеблющееся отражение. Яна подняла голову, чтобы понять, куда ее принесли ноги. Напротив, среди влажных неряшливых пятиэтажек, стояла небольшая церковь, умытая весной. В тающем небе на куполе сиял золотом православный крест. "Сходить опять к гадалке? - подумала Яна, глядя на крест. - Уже два раза гадала, нельзя ведь так часто. Может, к другой сходить? А моя гадалка всегда меня утешала, не хочу к другой. Только вот все наоборот она мне нагадала. А может, еще сбудется?" В Яне всколыхнулась безумная надежда, накрыла ее с головой, будто грязная пенная вода. "Да не хочу я уже всего этого! - озлилась Яна. - Я и с Тёмкой разбежалась, чтобы только ЕЁ не видеть". "Её" - это свекровь. Яна кривила душой, просто ей хотелось мысленно выместить на ком-то злость и обиду. "Ненавижу свекровище. Ростовского ненавижу. Ваську ненавижу. Трус, тряпка! Ненавижу, ненавижу, ненавижу! Ненавижу сотрудников и вообще всех". Легче не становилось. Хотелось выползти из собственной шкуры. "Может, погадать? - с тоской думала Яна. - Куда ж я теперь, без детей, без работы? Схожу к гадалке". Яна перебежала дорогу, чтобы машины не успели ее обрызгать - (не все ли равно, обрызгают или нет?) - и взялась руками за решетку, за которой стояла церковь. "А ведь гадать совсем нельзя, - думала Яна, глядя на купол с крестом. - Странно, почему? После гадания как-то легче, даже если сомневаешься, что все сбудется. И то правда, моя гадалка всю жизнь проработала главбухом, жила на Кубани, была богатой, а теперь живет в общежитии коридорного типа, имеет комнатушку и общий туалет в конце коридора. Крыша и стена текут, все заросло черной плесенью, муж у нее пьет, сын в тюрьме, а сама она от болезни стала толстой и еле ходит. А та гадалка, к которой я собралась, вообще по прямой ходить не может. Всё куда-то носит ее, руки-ноги подпрыгивают, будто ее дергают за ниточки, а из горла не слова идут, а рык звериный. И в самом деле, ничего хорошего. А еще одна есть - та вообще вся черная, будто горела, по улице идет и с кем-то невидимым разговаривает. Кажется, прикоснется она - и черным вымажет. Зато, говорят, прямо в точку гадает. Куда ж мне идти? Домой? Что я там буду делать, в пустой квартире? А может, сюда зайти?" Яна ни разу не была в церкви. Вернее, была один раз, когда ее в раннем детстве крестила бабушка, но Яна была слишком маленькой и ничего не помнила. Она немного помялась и неуверенно пошла в ворота к церкви.
По сравнению с уличным одуряющим гамом и светом в церкви царили тишина и полумрак. Яна немного поморгала, нерешительно топчась в дверях, потом осторожно двинулась вглубь деревянного храма. Поверхностным взором она оглядывала огромные иконы, подсвечники, высоченный расписанный потолок с громадной люстрой. В церкви тихонько молилась старушка, незаметная, как тень. Яна впервые очутилась в таком месте, чувствовала себя неуверенно и боялась, что ее выгонят. Стоя посреди храма, она ощущала разительный контраст с суетой, беготней, нервотрепкой, и ей захотелось отодвинуться от суеты, а еще захотелось плакать. Несмотря на все испытания, которые выпали за последние два года, она ни разу не плакала. Внутри все это время горело так, что влаге, казалось, не осталось места. В храм с улицы вошел... Яна не знала, как следует к нему обращаться, знала только одно название - поп. "Сейчас выгонит", - тоскливо подумала она, опустила глаза и почти бегом пошла на выход. "Только бы не успел выгнать или сказать что-нибудь в спину, я ведь сама ухожу".
- Куда же вы, подождите, - мягко окликнул ее немолодой голос.
Если бы интонации попа были другие, Яна бы даже не оглянулась. Но Яна оглянулась. Человек в черной рясе шел к ней.
- Подождите немного, не уходите так быстро, - попросил он. Кроме длинной черной одежды и крупного креста на груди, Яна увидела богатую седую бороду, потом она увидела доброе лицо и густые седые брови, затем - мудрые глаза. И остановилась.
- Без платка, в брюках, - недовольно забурчала бабушка.
- Ничего, это ничего, - ответил поп. - Ольга Тихоновна, найдите ей платок. У нее ведь есть причина, почему она сюда пришла. Сейчас наденете платок на голову, и мы побеседуем. Садитесь сюда.
Почему-то мысль, что она должна повязать платком голову, не вызвала в Яне протеста. Она села на лавку, идущую вдоль всей стены храма. Рядом присел и поп. Яна больше не могла называть его попом, а ведь она всю жизнь над ними насмехалась! Над попами да еще над богомолками.
- Вы крещеная? - спросил он.
- Да... - неуверенно произнесла Яна, рассеянно глядя по сторонам невидящими глазами. По крайней мере, происходящее немного ее отвлекло, хотя она сильно хотела встать и уйти. Бабушка принесла платок, и девушка неловко повязала им голову.
- Я ни разу не видел вас на службе. Вы посещаете другой приход?
- Никаких приходов я не посещаю, - с досадой ответила Яна. Сейчас она уйдет.
- Что же у вас случилось? - спросил человек в рясе.
Яна, сама того не желая, нервно стиснула на груди руки и кинула беспокойный взгляд на собеседника. Он смотрел на нее добрыми мудрыми глазами.
- Я ужасно плохая. - Если я все расскажу, вы станете меня ненавидеть.
- Не стану, - мягко ответил он. - Господь всех нас любит, какими бы мы ни были...
- Как мне вас называть? - прервала его Яна.
- Я - отец Захарий. Зовите меня батюшка.
- Хорошо, - ответила Яна шепотом, потому что голос прервался. Если бы батюшка был моложе, если бы не эти его глаза... Она бы уже ушла.
- Меня зовут Яна.
Он был для нее незнакомым человеком, которого она, возможно, никогда больше не увидит. А еще ей хотелось выплеснуть из себя то, что ее так мучило. Будь она сама старше, она бы, возможно, не стала этого делать.
- Свекровь отобрала у меня детей, - сказала Яна. Горло у нее перехватило так, что она вмиг замолчала, зажмурила глаза и перестала дышать. Боялась сказать хоть слово, чтобы не разреветься. Батюшка, видя ее искаженное лицо, молчал, чтобы не спугнуть ее. Яна осторожно сделала вдох и продолжила:
- Понимаете, Ирина Семеновна пришла ко мне, устроила скандал, заставила Аську одеться, а Федьку одела сама, и я... Я Аську не пускала, но она почему-то меня не послушалась, убежала на улицу. Я хотела отобрать у нее Федьку, схватила его, а она вцепилась в него с другой стороны, ему стало больно, он закричал, и я... Я его выпустила.
Яна коротко взвыла, и слезы все-таки полились, и сразу так много, будто Яна не плакала всю жизнь.
- Вы правильно поступили, что отпустили сына, ведь ему было больно.
- Я не хотела, чтобы... срам такой... и мои дети теперь у нее, и она мне их не дает, грозит милицией, судом, сказала, что через суд лишит меня родительских прав... - бессвязно говорила Яна сквозь всхлипы, качаясь вперед-назад. - Я ходила к ней, она даже дверь мне не открыла. И квартира теперь пустая, не хочу домой... Я, получается, такая плохая, что недостойна растить собственных детей! Но я же не пью, не курю, по кабакам не шляюсь...
- Почему она это сделала? - негромко спросил батюшка.
Яна сквозь мокрую пелену посмотрела ему в лицо. Что ж, пока он ей сочувствовал, но это временно.
- Она сказала, что я плохая мать. Она узнала, что я... изменяю мужу, ее сыну.
- Это правда?
- Правда! - с вызовом ответила Яна. И уже без вызова:
- Но сейчас уже нет. Не хочу. Не могу больше.
Яна снова заплакала. Теперь уже поздно. Она развалила весь мир, в котором жила. Поздно плакать.
- Вы сказали - Ирина Семеновна. Не Иванцова ли?
- Да, Иванцова, - немного удивилась Яна сквозь слезы.
- Знаю я вашу свекровь. Она сюда ходит. Я с ней поговорю.
- О чем? Чем вы можете мне помочь? - плакала Яна.
- Я поговорю с ней, чтобы она вернула матери детей.
- Она не вернет. Если бы вы только слышали, что она мне сказала! Знаете, как она теперь ко мне относится? Она сказала...
- Неважно, что она сказала. В данный момент не это важно. Важно, чтобы дети были с матерью. Поэтому я с ней поговорю.
Яна потихоньку справлялась со слезами и даже неуверенно улыбнулась. Отец Захарий подивился ее чудесной улыбке.
- Я знаю, что это не все ваши беды, - подсказал батюшка, которому Ирина Семеновна жаловалась на невестку.
- Не все, - подтвердила Яна. - Но, наверное, не стоит об этом говорить. Я пойду, пожалуй.
- Нет-нет! Вам сейчас больно. Расскажите всё.
Яна вздохнула.
- Тогда обещайте мне, что не расскажете Ирине Семеновне, даже если будете меня ненавидеть. Хорошо?
Батюшка улыбнулся немного снисходительно. Яна верила добрым и мудрым его глазам.
- Дело в том, что все началось очень плохо. Это было четыре года назад. Я впервые изменила Артему, когда была беременна Федькой, вторым ребенком. Я была на седьмом месяце, и пузо у меня было вот такое... Я плохая, я ужасная, да?
Голос у Яны снова сорвался, и она закрыла лицо руками. "Теперь он презирает меня, - думала она в тоске. - Ничего другого я не заслужила, кроме презрения". Она справилась с собой, выпрямила спину и посмотрела на батюшку. Видела она его с трудом, как будто у нее резко ухудшилось зрение. Приходилось напрягать глаза, чтобы лучше видеть.
- А еще меня выгнали с работы. Только что. Ну, уволили. Я сама виновата. И муж меня бросил, потому что я ему изменяла.
Теперь Яна говорила громко и смотрела прямо в лицо собеседнику. Вместо презрения, ненависти, брезгливости или ужаса на его лице она, к своему удивлению, видела сострадание, а в его старых глазах - свою собственную боль. Яна сгорбилась на скамейке, обхватила свое туловище руками и закачалась вперед-назад.
- Простите, - прошептала она.
Батюшка тихонько вздохнул и мягко сказал:
- Продолжайте, пожалуйста.
На пороге храма появились двое прихожан, перекрестились, направились было к отцу Захарию, но увидев, что он занят беседой с женщиной, отошли, чтобы не мешать.
- Изменять постоянно я стала два года спустя, когда вышла из декрета. Это был служебный роман. Вася, он такой, знаете... Его на работе все любят. Все женщины. Он и дружит в основном только с женщинами. Лапает их все время, будто так и надо.
Яна замолчала, понимая, что изливает обиду на бывшего любовника, который был ласков не только с ней. С ней он был очень ласковый, очень.
- Мой муж, Артем - как солдафон, ласки от него не дождешься. А я рассуждала так: заразу не распространяю, семьи не разбиваю, никому зла не причиняю, потому что Артем ни о чем не узнает. Так кому будет плохо от того, что я получу немного ласки? Ведь так хотелось!
А от Васи Яна в первый же месяц получила столько ласки, сколько не видела за все десять лет супружеской жизни. Васиной ласки хватало с лихвой не только на требовательную Яну, но и на всех сотрудниц и подруг. Вася не спал с сотрудницами, только тискал их и целовался взасос на глазах у Яны. Он искренне удивился, когда Яна попросила его этого не делать. Или делать так, чтобы она не видела. "Почему же, золотко? Я не могу отталкивать своих друзей, ведь они так хорошо ко мне относятся", удивлялся он, а в его серых глазах, опушенных густыми ресницами, не было ни тени раскаяния, только бесконечная нежность. В "Конусе" работала его близкая подруга. "Яночка, котенок ты мой! Лидочка мне больше, чем друг, но меньше, чем любовница. Мы слишком долго дружим, чтобы портить дружбу сексом". "Эта "больше-чем-друг" готова ноги раздвинуть Васеньке прям посреди конторы", - злобно думала Яна, наблюдая за этой парочкой. Женщины в "Конусе" считали Васеньку своей собственностью и относились к нему ревниво. Друг к другу не ревновали, но жену его зажрали вконец. Когда-то она приходила к нему на работу, но часто заставала мужа с кем-нибудь на коленях, да и целовался он при ней так же, как при Яне. Женщины "Конуса" относились к его жене соответственно - именно так, в какое положение он ее поставил.
Яна не могла понять, как она ухитрилась полюбить этого человека. Вася был совершенно не в ее вкусе. В ее вкусе был Артем - высокий, тощий, басовитый, с черными масляными глазами.
- Наверное, я "клюнула" на ласку, больше не на что. У него такие суждения... Он, например, восторгается свободной любовью и такими людьми. Говорит, что это и есть настоящая любовь. Он восхищается мужеством женщин, которые не стыдятся своей красоты, фотографируются обнаженными. Что он, интересно, скажет, когда его собственная дочь вырастет, и ее "голые" фотки появятся в Интернете? Еще говорит, что никто никому ничего не должен. Но ведь это безответственность! Не понимаю, как я могла его полюбить?
Васины суждения иной раз приводили Яну в бешенство. Ей не нравилось, как Вася сам себя назвал в электронной сети конторы: "Васютка". Еще и гитару к "Васютке" присовокупил, хотя к музыке не имел никакого отношения. Его мнение шло вразрез с ее мировоззрением. Один раз это послужило публичному осмеянию Яны в конторе, причем Васенька в открытую над ней смеялся. Пожалуй, это был самый болезненный "гол" из всех, "забитых" им в ее "ворота". А она любила его, несмотря ни на что, нездоровой, мучительной страстью.
- Он рассказывал мне о плохих отношениях с женой. Она подавала на развод, но их не развели, потому что она только родила, да и детей у них уже двое.
Васенька в минуты уединения делился с Яной подробностями тяжелой семейной жизни. Он рассказывал ей, как его жена искала в Интернете любовников, как она оставляла детей матери и уходила куда-то на всю ночь, как она дома голая танцевала перед ним стриптиз, чтобы потом запереться от него на ключ в спальне. Как она демонстративно забросила все домашние дела, предоставляя муженьку готовить, стирать и убираться самому и ухаживать за детьми. Почем бы и нет? Молодец, так с ними, сволочами! А уж с Васюткой - и подавно. Яна понимала - жена мстила ему, мелко, низко, по-бабьи. Сотрудницы возмущались, жалели Васеньку, не делая скидок на муки, которые прошла его жена.
Васенька учил Яну жизни, потому что она, по его мнению, жила неправильно. Того же мнения придерживались и некоторые сотрудники "Конуса". Точнее, трое: разведенная женщина, которая не хотела иметь детей, брошенный муж, который платил алименты на троих детей двум бывшим женам, и старая дева, которая за сорок пять лет ни разу не была замужем и одевалась, будто клоунесса. Все эти люди дружно учили Яну правильной жизни. Жизни для себя. Разведенка без детей в глаза называла Яну "больной женщиной", имея в виду не только обострившиеся болезни Яны. На "больную женщину" Яна обиделась гораздо крепче, чем на "тупую блондинку" от алиментщика. В долгу она не оставалась, высмеивала их обоих в кругу приятельниц, благо при желании всегда найдешь, за что зацепиться.
- Я знала, что в семье у него все плохо, что вот-вот будет развод, и надеялась, что он на мне женится. Не сразу, а немного погодя, когда остынет после развода. Я... перестала понимать, как надо, а как не надо. То есть понимала, как надо, но люди вокруг поступают совсем не так. Время у нас сейчас такое, все поменялось.
- Что же поменялось, Яна?
- Не знаю, я не знаю. Я раздвоилась. Я перестала понимать, что такое хорошо, а что такое плохо. Может быть, то, что вроде как плохо, не так уж и плохо на самом деле? Я не могу понять... Это так тяжело, когда раздвоенный!
- Совесть подсказывает вам, что плохо, верно? А вы пытаетесь поступить наперекор совести и убедить себя, что так и надо. А вы не оглядывайтесь на других, не стоит. Вы ведь за других отвечать не будете.
- Вы меня презираете?
- Нет, не презираю.
- Тёмка меня презирает, наверное. Он и ушел от меня из-за этой истории. Я сама ему все рассказала полгода назад. Просто надеялась выйти замуж за этого своего... - Яна фыркнула. - Артем ведь простой, как гвоздь. Как штакетник. Его наперед пересчитать можно. Не то, что Вася. Вася у нас умный, он всегда выходит сухим из воды. А я всегда виноватая остаюсь.
Во время ссор, которые устраивала Васе истерзанная страстью и ревностью Яна, Вася и в самом деле ухитрялся выкручиваться. А Яна каждый раз чувствовала себя виноватой. "Ревность - нехорошее чувство, неестественное, - объяснял Вася. - От него избавляться надо. Разве может быть больно от того, что любимому человеку хорошо? Это же глупо. Крайняя степень эгоизма. Разве ты эгоист, Яна, что так ревнуешь меня?" Она не разговаривала с обидчиком по нескольку дней, пока сама не сдавалась. Он никогда не подходил к ней первым, и у Яны каждый раз складывалось впечатление, что ему все равно. Это впечатление приводило ее в полное отчаяние, и она шла на мировую.
- Я думала, расскажу Тёме, что изменяю, и он сам от меня уйдет. Только боялась, что он меня стукнет, потому что он у меня горячий. Правда, меня ни разу пальцем не тронул. А он от меня не ушел. Сказал, что любит и никому не отдаст. Пожалел меня и простил. А я-то думала, что наладить с ним отношения уже невозможно, да и не хотелось. Ошибалась тогда.
Яна в муках склонила голову набок, покачалась взад-вперед.
- Он стал ухаживать за мной, как за невестой. Цветы как-то раз приволок мне в контору. Девчонки удивляются, что это с ним? Они ведь знали, что у нас в семье проблемы. У него, знаете, батюшка, тоже рыльце в пуху. Он не изменял мне, не пил, не колотил меня, не оскорблял. Но он ничего не делал по дому. Это мелочь, конечно, но он приходил с работы, утыкался в компьютер, и его как будто не было. Нет его дома, и все! Ну, как мебель, как мешок с картошкой. Не поднимешь, не подвинешь, только пнуть можно. Я ничего не успевала с работой, с двумя детьми, с домом, уставала, все время торопилась, нервничала, перестала спать... Руки у меня тряслись, как у старухи. А до Тёмы не достучаться, он своей жизнью жил. Пошли скандалы. Да я еще ласку нашла на стороне, свою собственную ласку унесла из дома... Наверное, он это чувствовал, мы совсем чужими друг другу стали. Жили в разных комнатах. Дети все время капризничали, ссорились друг с другом, донимали. По-моему, за все то время он меня даже ни разу по имени не назвал. Окликал меня: "Слушай!" Это меня звали так: "слушай", понимаете? Мне даже в голову не приходило, что Темка на самом деле любит меня. Он и вправду любил, теперь я это понимаю. А сама поначалу думала, что меня любит Вася.
Позже Яна поняла, что это не любовь, а чувственность. Вася увлекся ею, но Яна все время ощущала в их отношениях неопределенность. Она объясняла себе самой, что Вася не может обращать на нее внимание при всех на работе. В то же время опасалась стать для него слишком назойливой, винила себя, что лезет к нему, когда он этого не хочет. Яна нервничала, мучилась, старалась принять любовника таким, какой он есть, ведь она не жена ему! Принимать Васю с его "естественным", как он сам говорил, поведением, у Яны не получалось, она изводилась от ревности, а его, казалось бы, нейтральные слова часто ее ранили. Она начала опасаться, что окружающие видят ее состояние, и перестала понимать, что вокруг нее происходит.
- Сначала я думала, что он жестокий или отыгрывается на мне за свою жену. Сейчас я понимаю, что он просто недалекий человек, хоть и умный. Стелет мягко, да жестко спать.
Когда Тема принес ей на работу букет, Вася занервничал. Он стал уделять ей гораздо больше внимания, чем раньше, и Яна к своему немалому удивлению поняла, что он ревнует. Сначала Яне нравилось, как они оба, провинившиеся, крутятся вокруг нее, однако очень скоро ей стало не по себе. Вася стал чувствовать себя глупо. Он потребовал объяснений. Она честно сообщила ему, что все рассказала мужу. И тогда Васенька с ней порвал. "Я думал, что ты умеешь держать язык за зубами. Я больше не могу тебе доверять", - сказал он ей журчащим баритоном, который Яна так любила. Яне показалось, что она сошла с ума. Мир вокруг нее приподнялся и двинулся с места. В то время она ходила, как в тумане, писала Васе душераздирающие письма.
- Я виновата. Я не смогла порвать с любовником.
В какой-то момент она решила покончить с истощившей ее силы историей. Яна стала болеть без остановки. У нее обострились все хронические болезни, а к уже имеющимся добавились новые. Изводила бессонница. С историей надо было каким-то образом закругляться. Яна твердо приняла решение, написала окончательное письмо Васе в несколько строк, уничтожила все его письма к ней и его фотографии у себя в компьютере. Даже занялась поиском работы. Видеть Васю почти ежедневно было невыносимо. Вася звериным чутьем понял, что его оставили по-настоящему, и в первый раз за целый месяц вызвал Яну на разговор. Яна никогда не видела его таким взволнованным и несчастным. "Прости меня, Яна, прости! Когда я пытался с тобой порвать, я был занят собой и совсем о тебе не думал", - искренне каялся он. "Все-таки он меня любит, а я делаю его несчастным", - решила Яна и моментально почувствовала себя виноватой. Отношения возобновились. Между тем ее не покидало ощущение, что их роман полностью изжил себя. Вася ни о чем с ней не разговаривал. Их отношения сводились только к свиданиям с бурным сексом. Яна изводилась болью, но держала язык за зубами. Она тоже не хотела разговаривать с Васей. Более того, она больше не хотела с ним близости, несмотря на то, что ее с удвоенной силой к нему тянуло. Яна не понимала, что с ней происходит, и как ей обрести, наконец, покой. В умном журнале она вычитала, будто гормональная любовь проходит за два года. Научные доказательства звучали убедительно. "Значит, моя страсть должна уже остыть, - рассуждала она. - Почему же не остывает? Почему мне все время так плохо?" Она стала цеплять его на работе обидными замечаниями. Маялась виной и снова цепляла, не в силах остановиться.
- Я не знаю толком, зачем я возобновила отношения с ним. Я их не хотела. Я устала. Я устала обманывать всех подряд: Тёмку, детей, Ирину Семеновну, сотрудников, соседей... Втянула подругу в эту грязь. Она давала ключи от своей квартиры. Я не хотела больше целоваться в грязном туалете, от всех прятаться, таскаться по углам, как паскудная кошка...
Уже после их примирения Васенька подарил жене на 8 Марта домашний кинотеатр. А Яну за всю историю одарил, помнится, одним пирожным... И ни разу за два года не поздравил ее с днем рождения. Даже букет тюльпанов для нее он не купил, а настриг на даче. Зато хвастался в конторе огромным букетом в корзине, который купил для жены за безумные деньги. Чтобы заработать такую сумму, Яне потребовалось бы полтора месяца. Всё это мелочи, мелочи... Мелочи, разъедающие душу, сдирающие позолоту с любви, даже с позорной.
- Артем догадался обо всем по моему поведению, по недомолвкам. Он припер меня к стенке, и я во всем созналась. И тогда он ушел. Из дома ничего не взял, даже одежду бросил.
Яна думала, что выплакала все слезы, но они снова полились.
На следующий день после ухода мужа она наговорила Васе гадостей. Вася не простил. Яна пыталась вызвать его на разговор, но он каждый раз уклонялся. Она снова взялась писать ему письма. Яна была бы рада концу отношений, но не могла вынести боль разрыва. Она понимала, что надо выбираться из омута, из этого нездорового состояния, но боль оказалась сильнее ее. Однако Васенька на этот раз оказался тверд, как кремень. Наладить отношения с собственным мужем Яне даже не пришло в голову.
- Вася сам порвал со мной отношения, я бы не смогла. Он... а, ладно.
Он завел себе другую подружку. Контора иногда обсуждала ее за чашкой кофе. Женщины говорили о ней без ревности, но не без ехидства. Без ревности - потому что Васино увлечение обещало быть несерьезным и недолговечным, как и все предыдущие. Ревнивые женщины "Конуса" всегда смотрели на это сквозь пальцы. К Яниным мукам прибавилась новая: она стала подозревать, что в конторе все знают об их романе и высмеивают ее за спиной. Она не знала, как она выглядела со стороны все эти два года. А может, Вася и сам проболтался кому-то - в его надежности Яна, в свою очередь, стала сомневаться. Не может быть, чтобы он никому не похвастался победой. Высмеивают не все, - размышляла Яна, - с большинством сотрудников она ладила, и те ее, скорее всего, жалеют. Яна не хотела быть ни смешной, ни жалкой. Подозрительность ее со временем только усилилась, ни на чем не обоснованная, и Яна постоянно ощущала унижение. А ведь совсем недавно она представляла себе, как сотрудники узнают об их с Васей помолвке, и как они удивятся и обрадуются, и как будут наперебой доказывать друг другу, что каждый из них давно уже обо всем догадался.
- Я решила отомстить Ваське за свои муки. Напечатала ему ужасное письмо.
В письме Яна вульгарно признавалась ему в любви и подробно описывала совместные ночи, которых не было на самом деле.
- Я хотела подстроить так, чтобы письмо попало не к нему, а к его жене. К примеру, послать на ее электронный адрес, или еще как-нибудь. Но не стала отсылать. Просто я... как это сказать... видела их детей. Они-то здесь ни при чем. У него ужасная жена, она бы их совсем задергала.
- Вы пытались помириться с мужем, Яна? - спросил батюшка.
- Я? Нет... Не пыталась.
- Почему же? Вы уже развелись?
- Нет-нет, еще не развелись. Но развод обязательно будет.
Яна уже не плакала, слезы беззвучно текли сами.
- Разве вы не хотите восстановить семью?
- Хочу! Очень хочу. Да разве это возможно? Разве можно склеить разбитую чашку?
- Ну, Яна, зачем же сравнивать семью с чашкой?
- Он не простит, ни за что меня не простит! Никогда!
- Яна, надо хотя бы попытаться помириться с ним. Вы даже не пытались, а уже делаете вывод. Вы же сами говорите, что он вас любит.
- Да, любит.
- Значит, простит. Надо только дать ему время.
- Он слишком хорош для меня, батюшка. Он такой хороший, а я раньше этого не понимала. Вы знаете, он даже вызвал Васю на разговор. Я думала, что Темка его изобьет, но он только пытался выяснить, действительно ли этот человек меня любит. Думал, что если любит - пусть бы мы поженились, чтобы я больше не мучилась.
- Вам необходимо порвать с Василием.
- Я уже всё... Всё! Не хочу больше. Только я не знаю, как выкорчевать его из своего сердца. Я ведь все равно его люблю!
- Какая же это любовь, Яна? Любовь дается Богом. Настоящая любовь созидает, а не разрушает.
- Я ведь уже пыталась выкарабкаться... по костям Артема... Не получилось. Что ж, опять по его костям карабкаться?
Батюшка вздохнул с доброй улыбкой.
- Артем - родной, самый близкий вам человек. Это муж, данный вам Богом, а вы этот дар отвергаете. Разве так можно? Раз Артем любит вас - а он вас любит - он поможет вам выкарабкаться. Все наладится, только надо не сидеть, сложа руки, а что-то делать.
- Что же мне делать? - печально спросила Яна, понурившись и качаясь взад-вперед. Вопрос был адресован не столько батюшке, сколько себе.
- Не отчаиваться, ни в коем случае. Вас уволили, теперь вы с этим человеком не работаете. А с вашей свекровью я поговорю.
- Только бы она вернула детей, для меня это главное, - с надеждой произнесла Яна.
- Что бы ни произошло, ничему не ужасайтесь. Сейчас вам необходимо вернуть семью. Семья - это самое главное, что у вас есть. Я за вас помолюсь. А вы не теряйтесь, я хочу видеть вас на исповеди и на службах. Вам это необходимо.
Батюшка еще какое-то время беседовал с Яной, а потом молодая женщина вышла из храма на улицу. Постояла около лужи, опустив голову. Ее отражение по-прежнему дробилось на кусочки, но здесь, около церкви, лужа была чище, чем в городе, не черная, а голубая. Яна подняла лицо вверх и увидела яркое солнце, которое больно резало ей заплаканные глаза, и весеннее небо, и ожившие после зимней спячки тополя и рябинки. Душа ее была опустошена, и первой в нее вошла радостная и шумная городская весна.