Он был не слишком хорош собой. Скорее обычен, если не вступать с ним в беседу. И если не начать подмечать странной харизмы, уготованной ему толи угрюмостью взгляда при этом живых проницательных глаз, толи умением завладеть ситуацией, а толи животной притягательностью, какую любая женщина ощущает на расстоянии. Так или иначе, отказа у слабого пола он не знал со студенчества. Был доволен вполне и своей брюнетистой внешностью, и умом каким-никаким, и своей подругой на все времена - шестиструнной гитарой с расколотой декой.
Жил в заводском общежитии. Мало, кто помнил, как молодой человек с высшим гуманитарным образованием, коренной москвич к тому же, оказался в строю выпивающих работяг из мелкого уральского городка. Обитал с товарищами по цеху в комнате на троих - убогой и грязной: с батареей пивных бутылок, с пепельницей вечно полной окурков, с нестиранной потной одеждой, рассованной кое-как по тумбочкам и шкафам.
Все трое были в том возрасте, когда женщин хотелось с завидным постоянством. Справлялись с проблемой без особых фантазий. Приглашали на выпивку дам из своих, чаще всего, расфасовщиц. Иногда удавалось разбиться на пары - и тогда, погасив верхний свет, разбредались по койкам. Любились нешумно, стараясь обходиться без ласк и дополнительных удовольствий. Бывало, что подобные вечеринки продолжения не имели. Барышни, смущенные перспективой принародного секса, выскальзывали за дверь, оставляя своих возбужденных партнеров один на один с недопитым портвейном. Но чаще всего случался грязный конвейер. Когда из трех приглашенных находилось сердобольное существо, готовое подставить себя под удар голодным мужчинам. Последние в знак благодарности оставляли за девушкой право наслаждаться интимом. Заходили по одному, пока двое других терпеливо курили на лестнице.
Он никогда не стоял в очереди. Начинал знакомство с предоставленным телом и снимал сливки первым. Только так. Если товарищи не шли на уступки, он ждал до другого раза. Или уходил к Любе из литейного. Она не отказывала. Да, пожалуй, что и любила его.
Налаженной своей жизнью он не гордился, но и не тяготился ею. Давно поставив крест на карьере, на творческих амбициях, равно как и на самой тяге к прекрасному, он плыл по течению, постепенно хирел и спивался. Пока однажды ни увидел той девушки с золотистыми волосами....
Нельзя сказать, что это было как гром среди ясного неба. Вечер был вполне предсказуемым. Как и тысячи других вечеров, прожитых им за последние 10 лет - ни лучше, ни хуже. Разве что Уральские горы, дремлющие вдали, уже пьянила весна.
Он по обыкновению курил на балконе, когда вдруг заметил, что в окнах дома напротив неожиданно вспыхнул свет. Доселе он не раз сравнивал эти окна с потухшим взглядом мертвого великана. Казалось, они хранят недобрую тайну; их чернота гляделась зловеще, особенно в сумерках. Однако теперь в них снова забрезжила жизнь. Юное прелестное существо своим пребыванием окрасило мрак в безумное буйство оттенков. Оно порхало по кухне в легком халатике, помешивая что-то в кипящих кастрюлях и, видимо, напевая какую-то беспечную песенку. Это выглядело так мило, маняще, так по-домашнему пахло уютом, что в груди у него образовалась странно саднящая ностальгия. Постепенно она разрасталась, шла, как волна, в которой каждую секунду одна эмоция сменялась другой. В конце концов, когда волна докатилась, от его невинной симпатии не осталось следа. То было мощное, ранящее чувство, усмирить которое он не сумел, сколько бы ни пытался.
Тогда он провел свою первую за долгие годы бессонную ночь. Его обуревали фантазии, слаще которых до сей поры он не ведал. Томился, ворочался, выходил на балкон. Позже таких ночей еще было множество.
А девушка, будто в насмешку, растворяла все окна. Хлопотала по дому или работала, обложившись бумагами. По выходным она садилась за фортепиано - и тогда до слуха его доносилась волшебная музыка. Мелодия будоражила и волновала его тем сильнее, что рождалась под тонкими пальцами, летящими по клавишам одновременно невесомо и твердо. Теми самыми пальцами, которые он до хруста сжимал в своих частых мечтах.
Начинаясь безгрешно, грезы эти не имели стройных сюжетов - в них не было середины. Между тем, это была очень важная часть, способная объяснить, как же так вышло, что ангельское создание оказалось в объятиях фатального неудачника. Воспитанная домашняя девочка - во власти картежника, пьяницы и развратника.
В глубине души он не был согласен с грубым клише, которым заклеймила его общественность. Но что проку? Ему ли было не знать, что у них с этой девушкой нет и не может быть будущего. Для нее он никто. Беспол, бестелесен. Рабоче-крестьянское быдло, сущность которого ей постигать недосуг. Скучно, противно, ниже достоинства.
Лишнее тому подтверждение он усмотрел в давешнем эпизоде, происшедшем с неделю назад.
Все было привычно. Он стоял и курил, таращился в знакомые окна. Девушка, давно угадавшая его интерес (это он понял по тому, с каким любопытством она однажды разглядывала его), вышла из душа. Встав у окна, промокнула задумчиво волосы. Столкнулась с ним взглядом, кажется, даже слегка улыбнулась. А потом, отвернувшись, скинула с себя все. Ничуть не стесняясь. Не щадя его чувств. Бросив вызов всему его мужскому естеству. Будто с такими, как он, считаться не принято; не много ли чести для пустого-то места?
Кровь ударила ему в голову. Ярость, злость.... Но пуще всего, звериная похоть. Подмять, взять ее силой, доставить боль, унизить.... Да, унизить! Как теперь она унижала его. Готовый совершить безрассудство, он вцепился в перила побелевшей рукой. Мгновение - и рванулся бы с места. Прыжком на пожарную лестницу. Оттуда, коль не сорвался бы - ко всем удовольствиям мира. Он сделал бы все, только б она не забыла этого унижения. Никогда не забыла....
От шага отчаяния его удержали друзья. Скрутили в бараний рог. А чтобы не рыпался, Жэка культурно двинул ему под-дых - коротко, но с чувством. Ничего, отдышался. Привел кое-как мысли в порядок. И понял, что сходит с ума. Третий месяц он не спит и не ест. Третий месяц не находит выхода своим чувствам. И, черт возьми, третий месяц он не может утолить своего вожделения. Скольких бы женщин ни соблазнил. Каким бы нежным и обходительным с ними ни был. Или, напротив, порывистым, пылким. До каких бы небесных высот ни поднимался в приступах собственной страсти!.. Запах не ее кожи, спутанность прядей не на ее щеках, поцелуи не ее губ - толкали назад: в пустоту, в неизбежность.
Он запил. Запил крепко, как могут пить одни только отчаявшиеся люди. Пропускал работу. Не отзывался на уговоры друзей, проваливаясь в редкие бездумные сны. От беспрерывных запоев глаза его ввалились. Кожа сделалась мертвенно-бледной. Черты лица заострились, как у покойника. Впалые щеки покрыла густая, бесхозная щетина.
Пробудившись как-то к обеду, он с трудом сел на кровати, обвел комнату мутным взглядом. Тошнило. Голова гудела и трещала так, будто череп распадался на части. Хотелось пить. Пошатываясь, он встал. Опираясь о стену, чуть постоял, рассматривая в тупом замешательстве полоску волос, ведущую от пупа в обвисшие джинсы. Доплелся до умывальника, вывернул кран и подставил ладони под струю холодной воды. Прежде напился. Потом всунул голову прямо в ледяной поток, ожидая облегчения, которого не последовало - ни теперь, ни после, когда выпил крепкого чая с двумя таблетками анальгина. Тогда, нацепив рубаху, спустился во двор. В заднем кармане лежало несколько мятых купюр - на бутылку-другую хватит, а там будет видно. Зашагал по тротуару в сторону магазина, гоняя во рту смердящую папироску.
Обыденная картина с неприглядностью фабричных пейзажей казалась ему погожим деньком не такой уж унылой. Деревья, вошедшие в силу, стояли прогретые, вальяжно раскинув буйные кроны. Где-то в их глубине щебетали пичужки. В окнах общаги гремел забористый рок-н-ролл.
Повернув за угол, он разминулся с кем-то, кого едва-едва коснулся плечом. Кого не заметил, а лишь почувствовал легкий ожог в месте прикосновения. Сбавил шаг, замедлил дыханье. Ощутил озноб в позвонках и онемевшем затылке, почувствовал биение сердца, слетевшего с тормозов. Обернулся.
Она стояла в двух шагах от него. Стояла и улыбалась.
- Это вы? - Спросила она. Так просто, будто они были знакомы лет сто.
Он промолчал. Только нервным движением отбросил окурок. Подошел к ней вплотную - теперь смотрел сверху вниз.
Крошечная. Юная. Совсем, как ребенок.... На щеке ямочка. В вырезе платья, чуть повыше правой груди, бледная родинка ....
Он пытался запомнить ее до мельчайших подробностей: венки, прожилки, складки у губ, отражение света в зрачках, любые оттенки.... Только вот визуального восприятия ему было мало. Ничтожно. Запомнить бы запах. Впитать бы навсегда ее вкус, чтобы и губы помнили тоже. И пальцы не забывали, с чем сравнить ее кожу: с бархатом ли, с атласом....
Девушка, казалось, смутилась. Быть может, почувствовав, что этот небритый пасмурный человек готов теперь на поступок, который ей едва ли понравится; она напряглась. Но пока еще не сделала шага назад - и эта заминка стоила ей странного эпизода - скомканного, сумбурного. Не лучше ли сказать, страшного, которого бы она предпочла не пережить никогда?
Что это было? - спрашивал он себя в сотый раз, оставшись наедине с искалеченной совестью. Глядел на ладони - и те будто заново возвращали ему самые первые ощущения.
Тепло.... Сначала он почувствовал тепло - от залитых солнцем плеч, которые он стиснул в порыве. Но пробежавшая под пальцами дрожь смягчила это движение, он хватку ослабил. Смотреть ей в глаза не решался, лишь наблюдая за тем, что делают его руки. Как беспрепятственно спустились они к ее изящным кистям. Ощупали пальцы с точеными ноготками, следов которых на собственном теле он желал много раз. Стали взбираться выше и выше, незаметно скользнув на обнаженную спину и тут же скрывшись из виду под россыпью дивных волос. Лишившись присмотра, они словно обрели безграничную власть. Затвердели, стиснули, сжали.
И вот он уже каждой клеткой ощущает ее - живую, разгоряченную. Пространство меж ними исчезло - и сколько мгновений осталось ему до потери контроля? До полного безрассудства!.. Он этого не запомнил. Как не запомнил того, где и как они оказались.
Был полумрак, пахло известкой - вот все, что он мог бы сказать с определенной уверенностью. Она лежит на каких-то мешках, голова запрокинута, платье распахнуто на груди. Ее поза выражает покорность, но в глазах влажный блеск. Губы прохладны и неотзывчивы. Руки, заведенные наверх, сомкнулись над головой. Он сам придерживает их за запястья....
Воспоминания резали по живому. Терпкое чувство вины остро мешалось с пряностью пережитых ощущений. Это было как помешательство. Как сладкий бред. Патока, бурлящая в венах с кровью напополам. Его и теперь еще терзали обрывки разрозненных ароматов, дразнили, дурманили - то шлейфом духов, то запахом уступчивой плоти. Жадность, с которой он пил нектар ее губ, душила, не давала покоя. Он строил мосты из иллюзий, дороги из воздуха, по которым он шел, чтобы однажды дойти до нее.
Она же отгородила свой мир плотными шторами. И временная вода потекла. Неделя, другая. Она только изредка показывалась ему в освещенных прорехах. Да еще как-то раз, поливая цветы, запнулась на нем печальным, немного вопросительным взглядом. Он ответил ей взором тяжелым и пристальным. А потом с чего-то решил, что сейчас она постучит в его дверь. Засуетился. Стал застилать неприбранную кровать. Вынес все до единой бутылки к мусорным бакам. Побрился, надел чистые джинсы и новый свободного кроя джемпер. Лег, заложив руки за голову, и принялся ждать.
Спустя какое-то время, в комнату действительно постучали. Он соскочил с кровати, будто ошпаренный. Встал возле двери, волнуясь. Пригладил неверной рукой смоляные вихры. Отворил.
На пороге стояла Люба. Не такая, какой он знал ее прежде. Уставшая и серьезная.
- Здравствуй, Илья, - сказала она. - Нам надо поговорить...
Он сразу понял, о чем пойдет речь, едва Люба сняла с себя серую широкую кофту.
О тех изменениях, что позволили округлиться скромным Любиным формам. О том маленьком сердце, которое билось теперь в унисон с сердцем Любы. И о том еще, что он опоздал. У него больше не было права ждать ту единственную, которую он хотел бы любить....