Аннотация: Интересный случай, произошедший с молодым врачом во время медового месяца в альпийских горах, записанный им самим.
Я поднялся раньше условленного времени, примерно за час до того как меня должны были разбудить, по правде говоря, мне так и не удалось уснуть ночью. Выбрался из угрожающе скрипучей кровати, стараясь при этом не потревожить Анну, на цыпочках вышел в соседнюю комнату, где уже наспех умывшись и одевшись, захватил свою сумку и был таков. Коридорный с деликатным стуком наготове уже поджидал за дверью, славно, что мне удалось опередить его, и покой моей жены остался не тронутым. Анна - моя жена, я все еще не верил, что могу сказать подобное не в качестве мечты или потаенного желания, а декларировать как факт, установленный законом и богом. Даже в такое утро как это, какая-то маленькая часть меня не переставала лучиться счастьем от осознания этого. Но дела есть дела, и я спешил на встречу с Делягиным в условленном месте.
Он уже ждал меня с экипажем наготове. Кучер тронулся сразу, как только я устроился внутри.
- А что Оссовский? - спросил я.
- Он своим ходом. - пожал плечами мой спутник.
Ехали в молчании, Делягин непонятно каким образом умудрялся дремать или делал вид, что дремлет, закрывши лицо воротом своего пальто. Карету трясло на подмерзшей за ночь грязи, утро еще только начинало вступать в свои права. Дорога к озеру пролегала вдоль восточного склона Аурондорфа, и хотя солнце еще не выглянуло из-за вершин прилегающих гор (названия коих я к стыду своему не запомнил), характерное свечение, предвестник нового дня, уже охватывало всю границу неба и природа замирала в весеннем нетерпении. Под снегом в лесу вились невидимые пока каналы, еще не проснувшиеся ручьи, эти вены и артерии приближающейся стихии, сжатыми пружинами сосны готовились выпрыгнуть прямо в синеву, и белыми простынями укрытые треугольники окрестных пиков, обманчиво безмятежные, все они, вся эта весенняя армия только лишь ждала команды своего полководца, который пока не показывался, но розовый ореол горизонта не давал сомневаться в том, что он уже близко. И его герольдом заливалась где-то в лесу переполненная предвкушением славной битвы одинокая синица, надрывно, тревожно и почему-то радостно.
Минут через пятнадцать неторопливой езды карета подпрыгнула на кочке, Делягин тоже подпрыгнул, издал какой-то невоспроизводимый горловой звук и проснулся. Осмотрелся по сторонам, пытаясь понять что за черт занес его сюда, и наконец проснулся окончательно.
- А ваша молодая супруга, она не против, что вы уезжаете посреди ночи не пойми куда? - решил он к моему прискорбию возобновить беседу.
- Анна понимает, что такое долг, как долг врача, так и долг благородного человека. - ответил я по-утреннему резко, резче чем полагалось, наверное.
- Мхм, тогда вам повезло, сударь. - с кривой ухмылкой проговорил он и уставился в окно, больше не сказав ни слова до конца поездки. Но в одном он был прав все же, конечно мне очень повезло.
Оссовский уже был на месте, ковырял носком сапога землю, и с задумчивым видом смотрел в сторону ожидаемого восхода солнца, вероятно таковой была техническая часть его подготовки. Мы подошли поздороваться, я спросил, как он добрался.
- Пешком. - ответил он, и видя мое удивление, пояснил - никогда не мог спать перед боем, а прогулка никогда не повредит. Если вы не против, то я бы прокатился с вами по пути обратно. - обратился он уже к Делягину.
- Хехе, вы так уверены, что после у вас будет выбор? - не смог удержаться тот от остроты. (не очень уместной на мой вкус)
Оссовский, впрочем, совершенно проигнорировал этот вопрос. Мы сочли нужным удалиться, чтобы не мешать ему. А через несколько минут появились итальянцы. Делягин отправился поговорить с секундантом противника, я же подошел к знакомому мне врачу-немцу, что приехал вместе со всеми. Я уже пару раз пересекался с ним в гостинице, где несмотря на его заметный прусский акцент мы интересно и продуктивно пообщались на общие для нас медицинские темы. На французском языке, разумеется. Мой немецкий далек от Vollkommenheit.
Солнце показалось из-за горы, театрально обозначив лучами место действия, отбросив от слоняющейся по берегу сутулой фигуры Оссовского еще более сутулую вытянутую тень. А граф N жмурился на свет - подтянутый, с мускулистыми руками, аккуратно стянутыми в хвост черными волосами и подстриженными усами, он производил впечатление человека, готового ко всему, и я невольно залюбовался им. В это несчастливое утро, он действительно выглядел соответственно своей репутации сердцееда, хоть и при уместном отсутствии представительниц прекрасного пола поблизости. Граф взял у одного из сопровождающих свою шпагу и сделал несколько пробных выпадов, красивых, выверенных выпадов, идеальных как его внешний вид. Зарубежный коллега заметив мой восхищенный взгляд, отметил, что во время поездки итальянцы веселились и радовались как дети, общее мнение было таково, что дело выйдет пустячное. Оссовский совершил ошибку, выбрав оружием шпаги, Граф учился у самого Дельгадо, да и за годы службы в полку практики не терял. Но, нахмурившись продолжил немец, ему кажется, что N не ограничится первой кровью, он полагал, что оскорбление было серьезнее. Я задумался не стоит ли предупредить Оссовского, но сомневался не может ли эта информация скорее помешать ему, чем помочь.
В любом случае я не успел бы ничего изменить, противники уже сходились друг к другу.
Обменявшись отрывистыми кивками, дуэлянты не стали терять времени и встали в позицию. Первым делом в глаза бросилась странная стойка Оссовского, не классическая как у графа, а вполоборота, как если бы он собирался драться шпагой и кинжалом, но только кинжала у него не было. Полагаю недостатки такого подхода компенсировались длинной рук и высоким ростом, в лагере соперника, я заметил ухмылки на лицах, кажется там считали Оссовского новичком. Вполне возможно N посчитал также, поскольку без особой разведки он сразу же перешел в нападение. Тут я должен отметить, что мои познания в фехтовании практически целиком состояли в информации полученной в юности от приглашенного как-то отцом учителя француза, и где-то там же в юности перестали пополняться. В медицинской школе все-таки учат резать людей по другим поводам, так что я заранее прошу прощения, если где-нибудь выскажусь неточно или размыто, стараясь этой неточности избежать. Да и надо сказать не будучи профессионалом трудно было что-либо разобрать: клинки порхали словно перепуганные птицы, бойцы двигались быстро, и солнце светившее им в профиль, нас наблюдателей слепило довольно сильно.
Серия атак итальянца была превосходной, каскады финтов и ложных финтов, призванных замаскировать точные и смертоносные уколы, образцовая работа ног, неутомимость и гибкость запястий присущие молодости, все было при нем. Каково же было удивление присутствующих, когда весь этот натиск, это великолепие ни к чему не привело. Оссовский не поддался на финты, скупо парировал только в нужный момент, выбирая защиту попроще, и не пытался атаковать в ответ, тогда же когда напор становился слишком интенсивен, он не стеснялся отступать на шаг-полтора, не теряя при этом концентрации. Зная свои слабые и сильные качества он не стремился соревноваться с молодостью в открытом бою и, по-видимому, ожидал, что соперник в конце концов выдохнется. Но, покамест, энергия графа не иссякала, и яростные атаки следовали одна за другой. Впрочем, через какое-то время обнаружилось, что N не слишком-то разнообразен в своих попытках. Финт, укол в шею, шаг в сторону, ложный укол в бедро (приглашение во вторую защиту) и так далее, даже такому неумехе как мне удалось разглядеть одну и ту же схему, варьировал он ее весьма ненавязчиво. И если мне удалось заметить все это, то что говорить об опытном Оссовском (а его опыт и мастерство становились все более очевидными). И да, в течение очередной по счету атаки он вместо отступления назад, как было до этого, сделал шаг вправо, обозначил контрудар, вынуждая итальянца либо отступить (чего тот делать не планировал судя по всему в принципе), либо сделать симметричный шаг и встать прямо напротив солнца, либо неестественно вывернуть кисть в третьей защите, каковой вариант и выбрал граф. И делать этого не стоило, ибо Оссовский повторной атакой через паузу, использовав неудобное положение руки соперника, уколол того в плечо. Все это мои размышления постфактум, в реальности это заняло примерно одну секунду, но как мне показалось Оссовский вполне мог бы нанести укол в предплечье с целью постараться вывести оппонента из боя, а так он нанес хоть и болезненно раздражающую рану, но тем не менее не слишком опасную в краткосрочной перспективе (это вам мое заключение как профессионала).
Что ж, после первой крови, графу бы стоило наверное призадуматься и впредь действовать более осмотрительно, а то может и вовсе удовлетвориться результатами поединка. Но не таков был N. И не таков, как оказалось, был Оссовский. Мгновенно шагнув назад после вышеописанного удачного удара и опустив шпагу будто бы в примирительном жесте, он сказал что-то сопернику, что именно я не расслышал, но как потом выяснилось это было вроде бы было " вы удовлетворены" с вопросительной интонацией. Зато я разглядел выражение лица с которым это было произнесено, и саркастичную ухмылку, и несмотря на содержание подобная фраза способствовала чему угодно, кроме примирения (скорее всего такова и была цель). Если уж на то пошло это только еще сильнее разозлило итальянца. Он бросился в атаку еще более стремительную и головокружительную, и на этот раз почти преуспел, отступление оппонента в этот раз немного запоздало, и кончиком шпаги, вытянувшись в немыслимом выпаде, граф провел укол в бедро чуть выше колена. Но видимых последствий это кажется не вызвало, и урон если и был нанесен, то пока чисто символический, разве что сам граф после этого приободрился. И тут же снова попытался атаковать, но удача его в тот день подходила к концу, Оссовский больше не собирался отступать. В этот раз он парировал жестко и воспользовавшись заминкой (N к тому времени уже запыхался и то что раньше выглядело как одно слитное движение теперь обнаруживало в себе паузы) перешел в контрнаступление, его странная манера держаться во время боя, размахивая левой рукой будто с невидимым ножом в ней, похоже приводила в замешательство оппонента да и общая его усталость не помогала сосредоточиться. После нескольких рубящих ударов уместных больше для боя с саблей (но которые графу пришлось парировать тем не менее), Оссовский взмахнул той самой злополучной левой в движении, как будто бы бросая что-то в лицо противнику, и хотя в руке ничего и не было и ничего он не бросал, но на мгновение итальянец отвлекся, и мгновение это все что и было нужно. Воспользовавшись предоставленным лишним темпом Оссовский немного переменил положение ног и угол атаки, и через финт, поверх запаздывающей защиты нанес удар в открытое горло. И хоть фактически такой удар завершал дуэль, но как бы ни была опасна рана, немедленно она из строя не выводила и поскольку граф все еще размахивал шпагой пытаясь его достать, Оссовский продолжил и выдернув шпагу, отпрыгнув в сторону, отвел клинок уже не особо что-то понимающего N и вогнал свой ему в живот, после чего оттолкнул его (повалив на землю) и отступил с окровавленной шпагой в руке. И если бы рана в шею не была смертельной сама по себе (а с большой вероятностью она таковой была, в зависимости от того сколько именно сосудов повредило оружие), то рана в живот определенно решала вопрос, такие раны и так чреватые инфекциями и лихорадками, да на фоне большой кровопотери... скверное было дело в общем. И хоть формальные основания для таких действий у Оссовского были, ведь поединок был еще не закончен, да и этот отвлекающий жест, все это представлялось мне... не знаю, неблагородно как-то.
Мы с немцем конечно же бросились к графу в попытке помочь, насколько это было возможно, необходимо было остановить кровотечение и доставить раненного в город. Его соратники тоже подбежали к нему, но его младший брат, тот выхватил свое оружие и кинулся на Оссовского, выкрикивая оскорбления, но тот не хотел снова драться, только отступал, говоря что-то на французском успокаивающим тоном, но этого явно было недостаточно, младший брат впрочем был не ровня старшему в деле фехтования, он попытался сделать очень глубокий выпад, на что Оссовский легко отвел его оружие и оказавшись сбоку от зарвавшегося юноши врезал ему левой прямо по ухо, моментально вырубив его. После чего продолжил также настороженно отступать спиной к нашему экипажу. Все это я видел лишь мельком, был занят пациентом. Но Делягин уже ворвался в толпу итальянцев и что-то им выговаривал, убеждая их что все было по-честному и что им всем надо бы охладиться. И может они и были не согласны с этим, и желание тут же всей толпой расправиться с Оссовским было велико, но у них не было формальных поводов, и присутствие свидетелей не помогало также. Так что в этом плане все для Оссовского разрешилось благополучно.
Как могли мы перевязали раны графа и положили его в карету, немец врач сел туда же, а я остался. Кучер сорвался с места, тщетно спеша доставить их в клинику, за ними тронулись и остальные, глаза пришедшего в себя брата были красны от слез, и бледность его была таковой будто бы и он тоже получил смертельный удар. Он как во сне забрался на коня и уехал вместе со всеми, и сердце мое болело, смотря на эту печальную процессию.
Ехали молча, ни у кого не было желания беседовать. Оссовский сидел зажав между ножны между угловатыми коленями, одной рукой придерживал эфес, другой вцепился в раму окна, на его темную одежду не попала кровь, только немного пыли, пахло потом. Что ж по крайней мере внешне ему удалось остаться незамаранным. Он каким то образом заставлял казаться карету тесной, занимая весь угол своими длинными конечностями. Он был похож на огромного черного паука, смертоносного и неумолимого. Черты лица ничего не выражали, разве что усталость. А взгляд его был холоднее чем воды озера, где он только что убил человека.* Делягин попробовал завязать разговор словами: "А чего вы и мальчишку не пырнули?" и получил в ответ молчаливый взгляд презрительный и вопрошающий. "Хе-хе, ну да вам же за него не платили, зачем делать лишнюю работу, а?" В этот момент очень захотелось ударить его. Не представляю чего хотелось Оссовскому, но он просто демонстративно закрыл глаза и так до конца поездки ничего и не сказал. Делягин пожал плечами и скорчил гримасу в мою сторону, как бы говоря "ну что с таким поделаешь", я отвернулся к окну.
А там бушевало весеннее утро, трещало, сверкало, текло и пело. Все двигалось, ни одного предмета, дерева, птицы или животного не оставалось в покое, повинуясь невидимому чему-то спешило закончить все свои дела до захода солнца утро. Так мало оказывается времени прошло, а я чувствовал, что постарел на целые годы. В глубине души я знал, хоть и не хотел признавать, что это было убийство, спланированное и хладнокровно осуществленное преступление, в котором все, едущие в этой карете были повинны. И к сожалению я был в их числе. И что делать дальше и как с этим жить, мне только предстояло решить. Какой черт понес меня в медовый месяц именно в эти горы? Вон их как много в мире. И все равно даже так, даже под всей этой тяжестью, какая то часть меня радовалась, что все закончилось и я наконец то могу вернуться к Ней, и я ненавидел себя за это лицемерие перед лицом трагедии, но не мог удержаться от мыслей о моей Анне. Она была нужна мне, теперь еще более, нужна как свежий воздух и мартовское небо, как напоминание о том что в мире существует что-то прекрасное, несмотря ни на что. Анна, моя жена, чистая, искренняя, как весна, как жизнь после смерти.
-------------------
* Тогда я этого еще не знал наверняка, но впоследствии это подтвердилось: граф скончался в течение получаса после прибытия в город, так и не приходя в сознание.