На этот свет Иван появился в смутную и непонятную пору перестройки, начала новой эпохи и нового "мЫшления". Когда уже не оставалось сомнений в том, что всё старое дожило свой век и обречено, а нового ничего ещё не построено, и не знал никто, что всех ждёт завтра. За несколько лет до рождения маленького Ванечки молодая семья, состоявшая из его мамы и папы, получила свою, отдельную двухкомнатную квартиру в пятиэтажном доме, построенном в начале 60-х годов, или, как будет написано лет через пятьдесят на сайтах строительных и риэлторских фирм, в первый период индустриального домостроения. Это была типовая пятиэтажка довольно распространённой серии, получившей название "К-7". Прямо как клетка в игре "морской бой", в которую Иван играл на уроках, а позже -- на парах, сидя за последней партой.
Снаружи дом представлял собой унылую прямоугольную коробку грязно-серого цвета. Эта коробка глядела на мир правильным рядом окон без балконов и прочих "излишеств", за которые мог бы зацепиться праздный взгляд. Говорят, что для этой серии домов балконы были изначально предусмотрены проектом, но впоследствии от них отказались из соображений экономии. Если бы балконы все-таки были, то они -- со всем этим хранящимся на них скарбом, самодельными этажерками и шкафчиками, санками, лыжами, велосипедами, банками с соленьями на зиму -- придавали бы этим домам собственно домашний, "жилой" вид. Но их не было, а были только окна, по-казённому одинаковые, лишь кое-где натянуты верёвки для сушки белья, да вывешено за окно что-то непонятное и сумбурное в полиэтиленовом пакете. В каждой коробке несколько подъездов с большим крыльцом и козырьками, которые периодически по весне окрашивались то в синий, то в бежевый, то в зелёный, то в коричневый цвет. Район, в котором вырос Иван, практически весь состоял из этих самых безбалконных пятиэтажных строений, которые снаружи отличались друг от друга лишь тем, что некоторые были облицованы снаружи мелкой, похожей на разметку школьной тетради в клетку плиткой грязно-серого цвета, как дом Ивана, а некоторые -- подобием мозаики песочного цвета, претендующего, вероятно, на более весёлый, но не перестающего от этого казаться таким же унылым. Глухие торцы некоторых коробок были типового бордового цвета. Дома состояли из панелей, места соединений которых были кондово и неаккуратно, но главное, что на годы и десятилетия, промазаны серым строительным герметиком. Квартира была тесная -- в коридоре двоим не разойтись, на кухне вдвоём не развернуться, и тёмная -- из-за разросшихся под окнами густых деревьев даже днём приходилось включать свет. Впрочем, приезжавшие в гости родственники восхищались тем, что здесь прямо как "не в Москве", кругом сады, тополя, столько зелени... И действительно, весь микрорайон, все дворы были необыкновенно тихими, зелёными и уютными. И за цветущими каждую весну яблонями и жасмином, за осенними кленами, или на фоне белого, пушистого, искрящегося на зимнем солнце снега, вся безрадостность внешнего вида "хрущоб" типовой серии "К-7" переставала бросаться в глаза.
Иван, как и большинство жителей таких "хрущёвок", не мог дождаться, когда же, наконец, сломают эту дурацкую, убогую халупу, и вместо неё дадут нормальную, человеческую, квартиру.
Когда Иван был школьником, то ранней осенью по дороге из школы домой он любил залезать на деревья и собирать дикие мелкие яблоки, груши, и довольно крупный и отборный боярышник. Неважно, что с дачи их семья привозила практически всё то же самое и гораздо лучшего качества. Важен был сам процесс. Учась в старших классах, Иван с друзьями, затерявшись в глубине тихих, тенистых дворов, частенько прогуливали уроки, тайком пили пиво и играли в картишки на символические деньги, расположившись на скамеечках, прикрытых, словно навесом, шелестящими кронами деревьев.
Учился он так себе. Мама часто вздыхала, говорила, что если он не возьмётся за ум, то не поступит ни в один институт, и тогда его заберут в армию, а там ему "деды" пробьют голову табуреткой, а если не пробьют, то научат всяким ужасам жизни. Отец, слыша это, заявлял, что армия ещё ни одного мужика не испортила, что научат его там жизни как она есть, и вообще, ему полезно будет "сходить". Но, вопреки материнским страхам, Иван, окончив школу, поступит в институт и закончит его, и более того, в институте будет военная кафедра. Но это будет позже. А тогда, в те беззаботные годы Ивану казалось, что всё более или менее важное и серьёзное ещё так далеко впереди, что и думать-то об этом пока не время.
В семье каждый год, весной, был обязательный ритуал выгона на свет Божий простоявшей всю зиму в "ракушке" машины "Жигули" и подготовки оной к очередному дачному сезону. На ярком весеннем солнце, под отчаянное пение птиц и звон ручьёв во дворе Иван с отцом откапывали от остатков потемневшего, жёсткого и ноздреватого весеннего снега "ракушку", поднимали не сразу поддающуюся после зимних морозов открывающуюся часть нехитрой конструкции, затем подсоединяли аккумулятор, простоявший всю зиму в кладовке, и с волнением -- заведётся, не заведётся? -- запускали двигатель. Очень редко было такое, чтобы детище отечественного автопрома после зимней спячки заводилось с первой попытки. Заведя мотор и дав ему некоторое время поработать, подкачивали колёса и делали пробную поездку вокруг квартала, первую в этом году. Сие действо было для Ивана чем-то вроде праздника, знаменующего конец зимы, окончательное и бесповоротное вступление весны в свои права и скорый приход лета. Значит, скоро будет конец опостылевшего учебного года, дача, лес, рыбалка, костёр, шашлыки, роса, ночная прохлада и утренний туман над рекой, и отец будет ему давать вести машину на дачной дороге. Этим летом он обязательно научится красиво водить, наберётся смелости и подъедет на машине к Её участку. Машина, конечно, не тянет на звание "крутой тачки", но что делать...
Через пять лет "ракушку" снесут по решению суда в рамках массового демонтажа таких конструкций в городе Москве. Такие решения в каждом московском районном суде будут печататься по пачке в день -- у нас производство массовое, с каждой балалайкой возиться некогда, не слишком ли много места занимаете со своими "ракушками"?
А как хороши были последние школьные майские вечера! Друзья могли до ночи просидеть за домом Ивана в рощице между четырьмя далеко друг от друга расположенными домами, распевая под гитару традиционные дворово-армейско-студенческо-блатные песни. И словно соревнуясь с ними в пении, соловьи ночь напролёт выводили свои трели. А где-то, за дальними домами, шумел один из магистральных проспектов Москвы, но шум этот терялся за шелестом листвы на ветру, ночными птичьими трелями, негромкими разговорами, смехом и гитарными аккордами. Где-то далеко бурлило то безумное море жизни, которое ждало вскоре и этих ребят. Совсем скоро кто-то будет поступать в институты, кого-то через год, так же, в цветущем мае будут провожать в армию. И посиделки до рассвета всё в той же рощице, и соловьи будут петь ночь напролёт, и последний нынешний денёчек гуляю с вами я, друзья.
Тем временем, отсчёт уже пошел. Рощице той оставалось жить две весны. Потом как-то незаметно придут молчаливые работяги, спилят верхушки деревьев, сложат, потом вывезут. Чего-то не хватает -- подумают люди, спешащие вечером домой с работы, а чего, так и не догадаются. Соловьи тихо улетят искать другие места, чтобы сюда уже больше не вернуться.
По-настоящему нарушит привычный уклад жизни большое объявление на двери подъезда, гласящее, что дом подлежит сносу в третьем квартале сего года, и в связи с этим срочно и безотлагательно всем явиться тогда-то и туда-то.
На удивление оперативно всем дадут новенькие, просторные, светлые и удобные квартиры, где есть всё, что нужно для хорошей жизни, и даже балконы. Оперативность эта обусловлена тем, что сроки застройки того места, где пока еще стоят "хрущёвки", горят, инвесторы торопят. И вот, счастливые обладатели квартир-новостроек радостно переезжают туда из тесных надоевших "хрущоб". Отжившая свой век пятиэтажка пустеет, с каждым днём становится все больше пустых, разорённых квартир, которые совсем недавно были такими обжитыми, с любовью и заботой обустроенными. Из выселенных квартир рабочие, а так же люмпены, маргиналы и просто нуждающиеся выносят всё что можно, и что представляет хоть какую-то ценность: газовые плиты, сантехнику, брошенную мебель, оконные стёкла. С этого и начинают ломать дом. В одной квартире ещё живут, а соседнюю, как только жильцы из неё переехали, тут же начинают ломать. И вот, всё больше и больше окон зияет пустыми глазницами без стёкол, мёртвыми дырами. Становится трудно поверить, что так недавно это был чей-то Дом, где полным ходом шла жизнь, и удивительно даже, как тут вообще можно было жить. Всегда жутковато смотреть на недавно выселенные дома. И не только потому, что так и ждёшь, что оттуда выскочат скрывающиеся там всякие асоциальные и непредсказуемые в своих действиях личности, и оставят тебя без всего, пикнуть не успеешь. Разбросанные вещи, неприкрытое нутро пустых разграбленных квартир, запах отсыревших обоев, обойного клея, брошенной мебели, нескольких десятков собранных в одной постройке, но таких разных жилищ, в каждом из которых жили, готовили еду, радовались и грустили, проводили будни и отмечали праздники -- разруха, от вида которой становится немного не по себе. И в то же время в этом и есть важная часть жизни, вот оно -- обновление, движение вперёд, одно отмирает, чтобы дать начало другому.
Семья Ивана затянула с переездом, и переселялись в новую квартиру они одними из последних. Над ними, под ними, за стенами уже никто не жил. Ходили рабочие, срезали батареи, выносили ванны, выставляли окна. Газ уже отключили навсегда. Скоро должны были отключить и воду. Родной и до недавних пор такой привычный дом, где была прожита вся жизнь, стал чужим, опасным, холодным, и неуютным. Он уже не твой. Он ничей. Его скоро не будет.
И вот, наконец-то! Новенькая квартира, новая жизнь! Получив свежеотстроенное жильё, семья тут же принялась осваиваться на новом месте, вить гнёздышко, подбирать мебель, кухню, обои, плитку, ковры, люстры... Обустройство и ремонт всегда выматывают и кажутся бесконечными. Но всему приходит конец, и достойно вынесшие испытания ремонтом оказываются вознаграждены проживанием в красивом, уютном и любимом доме. После убогой "хрущобы" новая квартира казалась особенно просторной, светлой, солнечной. Особым удовольствием было стоять на большом балконе и разглядывать открывающуюся панораму Москвы. Располагалась квартира на четырнадцатом этаже, из окна была видна половина города, в ясную погоду можно было увидеть очертания Останкинской телебашни, находящейся на противоположном конце столицы. Под окнами проходила оживлённая улица, где в будние дни по утрам и вечерам собиралась традиционная пробка. И на эту пробку, и на заходящее солнце, окрасившее полнеба в золотистый цвет, и на крыши других домов -- на всё было интересно смотреть с балкона четырнадцатого этажа.
Время шло. Новая квартира стала привычной, как будто здесь была прожита вся жизнь. Иван, окончив институт, нашёл хорошую, то есть прилично оплачиваемую работу. Взял машину в кредит. С друзьями пути постепенно разошлись: всех расселили на разные концы большого города, у кого-то появилась своя семья, кто-то уехал за границу, кто-то просто пропал... Общались все реже и реже, пока всё общение не свелось к поздравлениям, да и то не всегда, с днём рождения и Новым годом. Иван и сам крутился как белка в колесе. Нельзя сказать, чтобы ему очень нравилась работа и то, как он проводит бо?льшую часть жизни, но что делать, жизнь такая, какая она есть, никто не обещал, что она будет бесконечным праздником... В конце концов, у него самого когда-нибудь появится семья, которую он должен будет обеспечивать, никуда от этого не деться.
Та, которую он когда-то так долго решался прокатить на папиных "Жигулях" по дачному посёлку, вышла замуж и родила сына.
На месте, где когда-то стоял старый дом Ивана, давно уже высились многоэтажки.
И вдруг Ивану начала часто, а потом всё чаще и чаще, сниться старая квартира, и двор, и скамейка во дворе дома, от которого наяву ни следа, ни камешка, ни крошечки, ни осколочка, ничего не осталось, и солнечные лучи, пробивающиеся в комнату, которой более не существует, сквозь тянущиеся к окну густые ветви деревьев, которых на самом деле уже нет. Но во сне каждый раз всё это представало абсолютно реальным, спящее сознание будто бы отказывалось признавать, что нет этого всего уже давно, физически не существует. И снова, и снова каждый уголок, каждая деталь вида из окна той квартиры представала именно такой, какой она и была в реальности. Вот его зовут с улицы, он выглядывает в окошко, видит стоящих под окном Лёшку и Ваську, распахивает деревянную оконную раму с облупившейся когда-то белой, а теперь скорее серой краской, в комнату врывается весёлый ветерок, слышно чириканье воробьёв, ему что-то говорят, но ветер усиливается и уносит все слова... Иногда снилось, будто все уже вселились было в новые квартиры, но старый дом так никто и не сломал, как будто забыли про него, и он как ни в чём не бывало продолжает стоять, и у всех теперь есть две квартиры, но все почему-то продолжают жить в ветхой пятиэтажке, и жизнь здесь кипит как прежде: чайники свистят, телевизоры вещают, сосед с пятого этажа и двое его приятелей из третьего подъезда культурно "соображают", расположившись под раскидистой яблоней, а во дворе дети играют, старушки сидят на скамейке, машины прогреваются, собака бежит за брошенной хозяином палкой...
Обычно сны бывают иррациональными, условными, всякие формальности и нюансы реальности им не указ, один образ переходит в другой, никакой логики, но здесь память все воспроизводила с документальной точностью. В конце концов, дошло до того, что старый дом начал сниться Ивану каждую ночь. А потом уже и днём стоило ему на секунду прикрыть глаза, как снова и снова перед ним возникали одни и те же картины. Как будто бы что-то очень важное осталось не понятым, не увиденным, не завершённым там, куда уже больше никогда не вернуться.
В один из дней он под благовидным предлогом ушёл с работы раньше обычного и поехал на улицу своего детства, никому об этом не сказав. Просто так. Из детства и юности Ивана на этой улице не осталось ничего, разве что название самой улицы. Всё когда-то снесли, всё расчистили, построили всё новое.
Иван долго бродил среди новостроек, пытаясь вычислить, где и что из того, что когда-то его окружало, здесь было. Сделать это оказалось очень непросто. Удивительно. Место то же самое, и в то же время уже не то, одна и та же земля, но всё совсем другое. Вот здесь, кажется, стоял его дом. Да впрочем, и сейчас стоит... Стоп! -- Иван зажмурился и снова открыл глаза. Вокруг него высились новостройки, и на этом же месте стояли до боли родные пятиэтажки, утопающие в зелени. Похоже, он сошел с ума. В окнах "хрущёвок" виднеются занавески, горшки с растениями, на верёвках сохнет бельё, кто-то курит, высунувшись в окошко, и одновременно со всем этим уже никто здесь не живёт, и всё это ломает бульдозер, и тонкие стены осыпаются вниз, поднимая большое облако пыли. Когда облако строительной пыли рассеивается, становятся видны аккуратные деревенские постройки, невысокие заборы, разграничивающие частные сады-огороды. Что это? Да это же то, что было здесь лет шестьдесят назад, до того, как на этом месте построили целый район пятиэтажек, и чего Иван по понятным причинам никак не мог увидеть. Коза жуёт капусту на грядке, куры перебегают дорогу, на окнах резные наличники. Огороды брошены и разорены, их хозяева переехали в квартиры, теперь здесь город, всё деревянное рушится под бульдозером как карточный домик, стройка новых кварталов идёт полным ходом, но коза продолжает жевать капусту, пока хозяйка не выбегает и не прогоняет её, из трубы идёт дым, новосёлы въезжают в квартиры больших панельных и кирпично-монолитных домов, чьё-то авто, у которого перемкнуло сигнализацию, вопит на весь двор, а из обнесённой строительным забором пятиэтажки выехали последние жильцы. И каким-то неведомым образом всё это происходит одновременно, параллельно, в одном и том же месте, на одном и том же пятачке.
Неожиданно сзади громко посигналили.
--Тротуар для кого?! Идут... как у себя дома!
Увидев движущийся на него "Форд Фокус", Иван поспешил уйти с проезда на тротуар. Теперь вокруг всё было как положено: одни лишь огромные новостройки, всё заставлено автомобилями, в гулком дворе на большой и пустой детской площадке задумчивая мамаша раскачивает малыша на качелях, никаких больше пятиэтажек и огородов. Нет, всё-таки он не сошёл с ума. В самом деле, с чего бы ему с ума сходить на ровном месте?
Тем временем на улице уже начало темнеть. Он поехал домой.
С тех пор пятиэтажка перестала ему сниться каждую ночь. Всё встало на свои места. Про то, что он увидел, Иван, конечно же, никому ничего не рассказывал: всё равно никто не поверит, а за сумасшедшего как пить дать примут.
Но ведь существовали же когда-то и пятиэтажки, и огороды, и до огородов этих что-то было, и до этого тоже что-то было. Было же. А в школе то ли на физике, то ли химии, то ли и на том и на другом, учили, что ничто в этом мире не берётся из ниоткуда. И не уходит в никуда.