Коновалов Александр Яковлевич. Талисман любви 2 ""ночные дьяволы"

Книга вышла из печати благодаря технической помощи, моральной и материальной поддержке: родных, друзей, сослуживцев и просто знакомых.

Автор выражает

сердечную благодарность:

Бурлакову В.П.

Коноваловой Н.П.

Коновалову П.А.

Скрипнику А.И.

Кнышу А.М.

А.Я. Коновалов

Талисман

любви

книга вторая

"Ночные дьяволы"

Львов 2009

Коновалов Александр Яковлевич. Талисман любви. Роман. Книга II "Ночные дьяволы" - Львов: "Элекс", 2009 г. - 306 стр.

Во второй книге рассказывается о боевом пути штурмана Трохалёва В.П., который воевал в небе Украины, участвовал в обороне Кавказа, сражался в небе Кубани, Прибалтики и, наконец, участвовал в Берлинской операции.

В то же время его любимая девушка, разведчица Лена Панфилова, шла по дорогам войны своим путём. Зародившуюся в довоенном Ленинграде необыкновенную любовь пронесли они в своих сердцах через всю войну, как знамя верности, стойкости и надежды. Война не ожесточила их сердца - они и в разлуке любят, верят и надеются, что их чувства будут иметь счастливое продолжение.

В книге читатель найдёт жестокую правду о войне, описание множества боевых эпизодов, но, не смотря на кровь, жестокость и страдания, - эта книга не о войне, а о том, что никто и ничто не может убить в человеке возвышенных чувств, ибо Любовь сильнее смерти.

Коновалов Олександр Якович. Талiсман любовi. Роман. Книга II "Нiчнi дияволи" - Львiв: "Елекс", 2009 р. - 306 стор.

У другiй книзi розповiдається про бойовий шлях штурмана Трохальова В.П., який воював у небi Укра§ни, брав участь в оборонi Кавказу, воював у небi Кубанi, Прибалтики i, нарештi, брав участь у Берлiнськiй операцi§.

У той же час його кохана дiвчина, розвiдниця Олена Панфiлова, йшла дорогами вiйни сво§м шляхом. Свою незвичайну любов, що зародилася у довоєнному Ленiнградi, вони пронесли у сво§х серцях через всю вiйну, як прапор вiрностi, стiйкостi i надi§. Вiйна не зробила §хнiх сердець жорстокими - вони i у розлуцi люблять, вiрять i сподiваються, що §хнi почуття будуть мати щасливе продовження.

У книзi читач знайде жорстоку правду про вiйну, опис безлiчi бойових епiзодiв, але, не зважаючи на кров, жорстокiсть i страждання, - ця книга не про вiйну, а про те, що нiхто i нiщо не може вбити в людинi високих почуттiв, бо Любов сильнiша за смерть.

Книга посвящается воинам

Великой Отечественной войны

1941 - 1945 г.г.,

лётчикам, штурманам,

стрелкам-радистам

и техническому составу

бомбардировочной авиации,

внёсшей огромный вклад

в дело Победы

над фашистской Германией

От автора

Вторая книга "Ночные дьяволы", из задуманной трилогии "Талисман любви", посвящена Великой Отечественной войне. Тема войны стала источником вдохновения не одной сотни авторов художественных произведений разного жанра, и не исчерпала себя и теперь. Война - явление ужасное, позорное и отвратительное в человеческом сообществе, но до конца им не изжита до сих пор. Когда человек поставлен перед выбором, жизнь или смерть, он, естественно, выбирает жизнь и будет бороться за неё всеми средствами и способами. Тогда всё становится никчемным и мелочным, душа очищается от всего вредного, наносного, эгоистичного. Вот поэтому, люди, прошедшие горнило войны, познавшие цену жизни, солдатской дружбы, верности и любви, никогда не изменят и не предадут. Это те ценности, которые не покупаются и не продаются.

Герои моей книги относятся к этой категории, олицетворяющей целое поколение людей тридцатых годов двадцатого столетия. На их долю выпало жесточайшее испытание, но они выстояли, выдержали и победили.

В повествовании идёт речь о рядовых, скромных героях войны: лётчике-штурмане Василии Трохалёве и его любимой девушке, разведчице - Панфиловой Лене. По кровавым дорогам войны шли они разными путями, но, как могли, приближали её победоносное завершение. Рассказывая о светлых чувствах парня и девушки, я пытался объединить, казалось бы, две несовместимые вещи - войну и любовь, аргументируя это тем, что война - явление временное, а любовь - вечна.

Вступая в войну, которую нам навязала фашистская Германия, молодые люди, воспитанные в духе патриотизма, жили одной большой Любовью: Любовью к ближним, родной земле и Родине-Матери, которая их воспитала. Когда же Она оказалась в смертельной опасности и позвала дочерей своих и сыновей на помощь, они, забыв всё личное, грудью встали на её защиту. За четыре года кровопролитных боёв, пока коварный враг не был изгнан из нашей земли, они не ожесточились, а все эти годы несли в своём сердце огонёк любви к своим подругам и любимым, чтобы потом раздуть его в негаснущее пламя.

Как видим, любовь к своей родине и ненависть к врагу - это тот морально-нравственный багаж, с которым шли мои герои по дорогам войны. Их многочисленные боевые эпизоды - это частности, которые отображают фронтовые будни, всеобщее стремление и боевой настрой советских людей, на скорейшее очищение своей земли от фашистских захватчиков.

Современные историки и писатели пытались и пытаются собрать в единый пучок, все факторы, позволившие советскому народу сокрушить гитлеризм и одержать победу.

Одни утверждают, что победила система социализма, другие - мудрое руководство Сталина, третьи - военная помощь США, четвёртые - что помог победить господин Русский Мороз и так далее. Как мне кажется, все эти факторы имели место, но главным из них было - это Единство.

Что же стало объединяющей идеей всех без исключения людей, независимо от возраста и пола, вероисповедания и политических взглядов, многонационального народа?

Без сомнения - это страх порабощения и чувство опасности. Только несколько фраз, сказанных Сталиным 3 июля 1941 года в обращении к народу, дали мощнейший импульс к объединению, монолитности, совместным действиям.

Не знаю, в мозгах ли вождя эти слова вызрели, но само обращение уже говорит о многом. Вот его фрагмент: "Товарищи! Граждане! Братья и сёстры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои! Вероломное военное нападение гитлеровской Германии на нашу Родину, начатое 22 июня, продолжается... Над нашей Родиной нависла смертельная опасность!.." Эти слова прозвучали, как сигнал к единству и священной войне против фашистских захватчиков и стали сильнее сотен пропагандистских речей и лозунгов. Народ услышал, понял и пошёл за вождём.

Прошло с тех пор 64 года. Сменилось три поколения людей, ушла в небытие страна-победительница, под названием СССР, но остались дети и внуки того героического поколения. Их, ветеранов ВОВ, осталось немного, но они и сейчас в строю, учат молодую поросль патриотизму и любви к Родине.

Книга предназначена для широкого круга читателей, но хотелось, чтобы прочитали её молодые люди, чьи дедушки и бабушки храбро сражались в войну и, не покладая рук, трудились в мирное время, за ваше будущее, за ваш сегодняшний счастливый день. Что я хочу пожелать тебе, молодой читатель?

Верить, любить и надеяться.

Верить в своё счастливое завтра, а для этого: прилежно учиться, трудиться и активно идти к своей цели. Любить Родину, родителей, своих бабушек и дедушек, сверстников, людей и всё, что нас окружает.

Надеяться на лучшее, но в большей степени, на свои руки, разум, волю, терпение, тогда сможешь стать самодостаточным, реализовать максимально свои способности и стать гордостью своих родителей.

Я буду счастлив, если после прочитанного вы оставите в своей душе крупицу добра, чуткости и любви, и будете по-другому смотреть на мир и на пожилых людей с орденами и медалями на фронтовых гимнастёрках и кителях.

А. Коновалов

Глава I. Вероломное нападение

До окончания первого курса оставалось совсем немного, но послаблений в жизненном курсантском ритме не наблюдалось. Шесть дней в неделю напряженной учёбы, по 10-12 часов, изматывали нас вконец, и очередного воскресенья ждали с нетерпением. Даже, если в этот день и проводились какие-то общественные или спортивные мероприятия, время оставалось и для личных целей. Кто занимался чтением книг, кто танцами, кто планировал поход в город, если заслужил увольнительную, другие отдыхали так, как хотели.

И я на этот день строил грандиозные планы. Хотел написать письмо Лене, позагорать, почитать и позаниматься на спортплощадке. И вот оно пришло, это долгожданное воскресенье. Ничто не предвещало беды. Обычный распорядок дня. Когда прозвучала команда: "Подъём!", солнце поднялось уже высоко над горизонтом и купалось в капельках-росинках, рассыпанных по густой траве. Пока бежали обязательный трехкилометровый ежедневный кросс, в голове проносились воспоминания нашей встречи с Леной. Я радовался жизни и благодарил её за то, что подарила она мне самую лучшую в мире девушку, которую люблю больше жизни. Вот приеду к ней через неделю и объяснюсь в своих высоких божественных чувствах. Всё, что я сейчас делал, видел и ощущал, было наполнено каким-то внутренним магическим светом. Мне казалось, что в мире нет воин, вражды, ненависти, есть только любовь, радость, доброта. Зарядка кончилась, и дальше все пошло по установленному распорядку. После завтрака курсанты, имеющие увольнение в город, принялись подшивать воротнички, чистить ботинки, гладить брюки. Одним словом, приводили себя в порядок, чтобы быть неотразимыми в глазах местных девушек. Поскольку мы с Сергеем были наказаны двухмесячным неувольнением, то и марафет себе не наводили. Я, расположившись возле кровати на тумбочке, стал писать письмо Лене, а Сергей пошёл в Ленкомнату почитать подшивки газет, которые там находились.

Через некоторое время поступила команда: "Строиться в клуб на лекцию!". Мы встали в строй. Лекцию о международном положении читал какой-то полковник из Москвы. Партийно-политической и морально-патриотической подготовке курсантов уделялось много внимания. Только двух часов политзанятий еженедельно было мало, ещё каждое воскресенье профессиональные лекторы читали лекции познавательного и патриотического характера. Хотя уже второй год полыхал пожар второй мировой войны, эту тему освещали как-то вскользь, без резких выпадов в адрес агрессора. Вот и сегодня лектор пытался убедить всех нас в том, что пока немцы не форсируют Ламанш и не покончат с Англией, нам нечего их опасаться, ибо на два фронта воевать они не смогут. Не успел он закончить очередную фразу, как из-за кулис появился начальник училища, что-то шепнул лектору на ухо, и тот замолк. Потом вышел на середину сцены, и, глядя строго в зал, сказал: "Товарищи, война". Выдержав паузу, уже более спокойно, продолжил: "Всем курсантам и командирам отменить развлекательные мероприятия, увольнения в город, и через тридцать минут собраться на общее построение". С этими словами он быстро сошёл со сцены и через боковую дверь вышел на улицу. Ошеломлённые этим чудовищным сообщением, на некоторое время мы потеряли дар речи. Первой моей мыслью была: "Что же теперь будет со мной, Леной, с родителями, со всеми нами?"... На митинге начальник училища официально объявил: "Сегодня в четыре часа утра без объявления войны фашистская Германия вероломно напала на нашу Родину - Советский Союз. Ожесточённые бои ведутся на всей линии западной границы от Балтийского до Чёрного моря. Наши бойцы и командиры ведут оборонительные бои с многократно превосходящими силами врага..."

Так мы встретили первый день войны, и пока ещё никто не знал, какие беды, страдания и нечеловеческие испытания готовит она народу, и кому из нас будет суждено дожить до победы, а кому сложить свою голову на поле брани.

Первые жертвы

Уже целую неделю шла война. Сводки с мест сражений на западных границах были угрожающими. По всему фронту с севера на юг, на расстоянии полутора тысяч километров немецкие войска прорвали оборону Красной армии и топчут своим кованым солдатским сапогом нашу священную землю. Руководство училища и личный состав уже оправились от шока и с ещё большим рвением стали постигать военную науку. Упор был сделан на отработку практических навыков бомбометания, нахождение целей в условиях ограниченной видимости и в ночное время. И на этот раз, сразу после завтрака у нас намечались практические полёты с бомбометанием. Для этого использовались бетонные болванки по 20 кг, снабжённые взрывателями, которые при ударе о землю имитировали взрыв, не причиняя никому вреда. Так вот, получив на складе две такие болванки, направился я к лётному полю, где на старте меня уже ждал учебный самолёт-биплан Р-5. Возле него толпились инструкторы, техники и курсанты. Тут уместно заметить, что на этих типах самолётов штурман, кроме своих прямых обязанностей воздушного навигатора, имел обязанность бомбардира. У пилота и штурмана была "собственная" кабина, и успех бомбометания зависел от взаимопонимания и слаженности действий всего экипажа... Не доходя метров двести до самолёта, вдруг увидел, как с запада появились несколько всё увеличивающихся точек-самолётов, летящих на небольшой высоте. Не успел подумать, чьи они, наши или немецкие, как в районе стоянок ТБ-3, земля содрогнулась от мощных взрывов. Огромные фонтаны земли, огня и дыма взметнулись в небо. Я тут же плюхнулся на землю и руками закрыл голову. Самолёты врага со страшным ревом пронеслись надо мной. Я поднял голову и увидел шесть удаляющихся машин. По их силуэтам определил - это были фронтовые пикирующие бомбардировщики Ю-87. В голову стрельнула мысль: "Что же это я лежу на открытой местности?". Вскакиваю и мчусь в сторону оврага. Кубарем скатываюсь в него и утопаю в обильно выросшем бурьяне. По нарастающему вою самолётов понял, что они развернулись и сейчас будут снова бомбить. На этот раз осмелел, поднял голову и увидел чуть в стороне шестёрку вражеских самолётов, которые один за другим пикируют на штаб и другие административные здания. Земля подо мной, словно живая, заходила ходуном от мощных взрывов. Этот ад длился всего несколько минут, а потом взрывы прекратились, и самолёты, набирая высоту, в строгом строю безнаказанно удалились восвояси. И подумалось мне тогда: "Ну, почему за неделю войны руководство не позаботилось и не организовало охрану огромного аэродрома с сотней самолётов, ни с земли, ни с воздуха? С немецкими стервятниками не вступил в схватку ни один истребитель, хотя рядом дислоцировался истребительный полк. Не прозвучало ни одного выстрела зенитной артиллерии? Что это, наша беспечность или самоуверенность в полной безопасности?" На этот вопрос тогда я так и не нашёл ответа. ...Выбравшись из оврага, забыв о своих учебных бомбах, помчался в расположение городка. Всюду к небу вздымались огромные столбы огня и дыма. Горели уже заправленные дальние бомбардировщики ТБ-3, бензохранилища, наземные сооружения. Столовая, из которой вышли мы полчаса назад, была вся в руинах и объята пламенем, но тушить пожар даже никто и не пытался.

Я прибежал в казарму, но и она была пуста. При входе только стоял дневальный, который и сказал, что по сигналу "воздушная тревога" весь личный состав покинул помещение и укрылся в соседней балке. Обескураженный и расстроенный, вышел на улицу. Вдруг, как коршун, налетел на меня Сергей и со словами: "Ну, слава Богу, жив!" стал меня обнимать и тискать своими железными ручищами. Через некоторое время на строевой плац подошли командиры и курсанты, и когда построили весь личный состав, выяснилось, что не хватает в строю семидесяти человек. Старшина, водивший курсантов второй смены на завтрак, доложил начальнику училища, что столовая подверглась бомбардировке, и что есть много убитых и раненых. После того, как потушили пожар и разобрали завалы, стало известно, что семнадцать наших ребят, не испытав радости победы, будут теперь вечно лежать в сырой земле, призывая живых к отмщению фашистским захватчикам за совершаемые ими злодеяния и гибели ни в чём не повинных людей. Вечером того же дня командование училища получило приказ из Москвы об эвакуации учебного заведения. Когда это произойдёт и куда нас повезут, никто не знал. Только теперь мы поняли, какая смертельная опасность нависла над страной. Большая беда отодвинула на второй план всё личное и, тем не менее, ложась спать, я вспоминал родительский дом, отца с матерью, братьев и конечно же, её, мою первую короткую, но яркую и незабываемую юношескую любовь. Не мог я представить её ни в солдатской шинели, ни в белом халате, а стояла она перед моими глазами в лёгком ситцевом платьице, лёгкая, вдохновлённая, радостная и счастливая. Где ты, ласточка моя ненаглядная, где ты, любовь моя, чистая и непорочная? Закрываю глаза и тихо шепчу про себя: "Куда б ни забросила нас война, какие бы муки и страдания не пришлось испытать, я найду тебя, и мы будем счастливы. Да святится имя твоё, любовь моя".

Эвакуация

На следующее утро распорядок дня был нарушен. Зарядку провели в полном объёме, но с завтраком произошла задержка. Теперь пищу готовили нам в походных кухнях в ближайшем лесочке. Прозвучала желанная команда: "Строиться на завтрак!" Однако аппетит нам перебила сирена воздушной тревоги. Молодые, резвые, гонимые страхом оказаться под бомбами, мы мигом разбежались по всей территории. Вот когда над нашими головами с ревом пронеслась всё та же шестёрка "юнкерсов", почувствовали себя маленькими беспомощными козявками, которых ничего не стоит раздавить и растоптать. На этот раз бомбы легли на взлётно-посадочные полосы (их на аэродроме было несколько), склады с горючим, ремонтные мастерские и другие объекты аэродромного обслуживания. Учебный городок со всей инфраструктурой немцы не бомбили, видно, посчитав их не столь важными объектами. Вскоре был получен приказ об эвакуации училища на восток. На подготовку к отправке материальной части и личного состава отводилось три дня. Получив задание, каждое подразделение стремилось выполнить его точно и в срок. Нашему взводу было поручено снять со стен классов все учебные плакаты и пособия, а так же собрать и упаковать в специальные ящики: схемы, плакаты, инструкции и наставления, чтобы потом погрузить их в вагон специального эшелона. Туда же грузили в разобранном виде учебные самолёты, приборы, аппараты и другое имущество, необходимое для обустройства училища в другом месте. В срок мы уложились, и ночью второго июля два эшелона с матчастью и курсантами тронулись в путь. Для личного состава был отведён поезд из двадцати вагонов-пульманов, обустроенных двухярусными нарами. В одном из них, на нижнем ярусе разместились и мы с Сергеем. Оказавшись без дела, проводили время за разговорами, чтением книг, написанием писем. На каждой большой станции, где была кратковременная остановка, успевал опустить в почтовый ящик армейский треугольничек своей Любимой со словами Веры, Надежды и Любви.

На одном из перегонов, где-то в Заволжье, чуть не случилась беда. Уверенные в том, что война осталась где-то там, позади, что опасность миновала, как руководство училища, так и мы, курсанты, беспечно спали, полагаясь на профессионализм и бдительность железнодорожников. И так мы думали не напрасно. Когда было уже далеко за полночь, поезд вдруг так резко затормозил, что мы, как блины с раскалённой сковородки, мигом послетали с нар и оказались на полу. Чувство опасности и инстинкт самосохранения сработали безотказно. Несмотря на то, что скорость поезда была погашена экстренным торможением, он ещё двигался по инерции, в считанные минуты двери вагонов были раздвинуты, и мы, как горох высыпались на железнодорожную насыпь. Поезд с зажатыми тормозными колодками "проюзил" еще несколько десятков метров и наконец остановился. Мы, из-за любопытства узнать, что же произошло, обогнали паровоз и буквально в пятидесяти метрах увидели ручную дрезину с двумя железнодорожниками, продолжающими размахивать красными фонарями. Именно бдительность этих убелённых сединой путеобходчиков предотвратила крушение поезда, со всеми вытекающими последствиями. На четырёх стыках были сняты болты, вытащены из шпал костыли, а рельсы сдвинуты на десять сантиметров в сторону. Нам стало ясно, что война докатилась и сюда.

На четвёртый день поезд остановился на станции Барнаул.

Здравствуй, Алтай

Так вот какой он, далекий Алтайский край. Нас построили в колонну по четыре и повели через весь город в пешем строю. Новый день только вступал в свои права, а народ уже был на ногах, занимаясь своими делами. Мы шагали по его пыльным улицам, и в глаза бросались бедность и убогость деревянных жилых домов, ничем не отличавшихся от рубленых деревенских изб. Проезжая часть улиц, мощёная камнем-брусчаткой, много лет не ремонтировалась и была вся в ямах и колдобинах. Однако радовала глаз неповторимая сибирская природа. Запоздалая алтайская весна только что отыграла свадьбу буйным цветением фруктовых деревьев и кустов, и теперь доверила довершить созревание плодов любви летнему теплу и солнцу. Природа жила по своим законам, и никто не может ей помешать в её вечном движении.

... Почти два часа шли мы до намеченного пункта. На окраине города открылась панорама огромного пустыря, заросшего травой. По надутому ветром "мешку" поняли - это и есть аэродром. Несколько дней разгружали и возили оборудование, обустраивали своё новое место учёбы. Разместили нас в старых ещё царских казармах, расположенных недалеко от аэродрома. Это были добротные двухэтажные здания из красного калёного кирпича, стены которых имели шестидесятисантиметровую толщину, а дверные и оконные проёмы были арочной формы. С Сергеем мы так сдружились, что не разлучались практически никогда. Спали на одной двухярусной кровати, он наверху, я внизу, в учебных классах сидели за одной партой. Учёба шла по 12-14 часов без выходных дней. Упор делался на приобретение практических навыков бомбометания и аэронавигации.

На второй месяц войны получил письмо от Лены. Я был ему безмерно рад. Она писала, что получила моё письмо, написанное 22 июня 1941 года, то есть в день начала войны, сетовала на то, что не суждено нам было встретиться, а остается надеяться, что, если останемся в живых, встретимся, и тогда нас никто не разлучит. В её словах была твёрдая уверенность, что в скором времени враг будет разбит, и победа будет за нами. В конце была приписка: "На место работы по распределению я так и не попала, а буду лечить раненых бойцов во вновь сформированном санитарном поезде. Если по какой-либо причине связь наша оборвётся, пиши в Брянск на адрес моих родителей. Люблю, жду, целую. Твоя навеки Лена". На желанном треугольничке указан был обратный адрес - это был номер полевой почты. И подумалось мне тогда: "Как же моё ответное письмо найдёт своего адресата, если эта самая полевая почта постоянно на колёсах?"

В тот же вечер написал ей хорошее теплое письмо, с надеждой на скорую и желанную встречу. Сергей с нескрываемой завистью сидел поруч и что-то думал. Закончив писать, спросил его: "Ты Нине письмо написал?"

- Так и не решился. Всё откладывал. Думал, напишу завтра, а завтра началась война. Теперь хотел бы, но куда? Война разбросает нас по фронтам, сёлам и городам, так что не скоро мы разыщем друг друга после войны.

- Да, Серёжа, ты прав. Теперь ты можешь найти её по счастливой случайности на дорогах войны, такое тоже бывает, или после неё, но если очень захочешь.

- А кто может сказать, когда она кончится. Вон как прёт фашист проклятый, почти всю Украину и Белоруссию захватил, и мы вот сидим здесь в тылу и ничем не можем помочь нашей армии. Вон Преображенский со своим полком на ИЛ-4 Берлин бомбил ещё в августе месяце, а мы всё прохлаждаемся.

- Ты считаешь, что уже сейчас готов лететь на фронт громить врага?

- А почему бы и нет? Ориентируюсь на местности и днём, и ночью, хорошо бомбы тоже бросаю, так чего же ещё надо?

- Если постиг все секреты штурманского дела, пиши заявление, что готов добровольцем идти на фронт.

- И напишу, дай только срок. Уверен, и ты в кустах не будешь отсиживаться. Правду я говорю?

- Я ещё штурманом себя не чувствую, но если друг так решил, я его не брошу.

- Я так и думал. Спасибо, Вася, за поддержку. Давай вместе подумаем, что нам ещё надо как следует отработать, чтобы отправиться на фронт.

- Утро вечера мудреннее. Давай будем спать, а завтра этот вопрос всесторонне обсудим. Хорошо?

- Согласен.

На следующий день, возвращаясь с обеда, решил продолжить начатый вчера вечером разговор. Я долго думал над эмоциональным заявлением друга и пытался аргументированно обосновать преждевременность такого решения. Тронув друга за плечо, сказал ему:

- Знаешь, Сергей, я весь день размышлял над твоим предложением и пришёл к выводу. Если бы мы с тобой захотели помочь Родине изгнать фашистов из нашей земли и, взяв автоматы, пойти в атаку, я бы не колеблясь с тобой согласился, но даже у пехоты есть свои секреты побеждать, а у нас задача посложнее, и предназначение у нас с тобой совсем иное. Ну, посуди сам. Случись какая неисправность в моторе самолёта, чем мы можем помочь себе и пилоту? Ничем. Так вот, чтобы быть хорошим штурманом, мало быть хорошим аэронавигатором, надо ещё досконально изучить конструкцию самолёта, знать предназначение, слабые места и методы устранения неисправностей всех систем, узлов и прежде всего мотора самолёта. Самолёт - это тебе не трактор и не машина, а летательный аппарат. На машине мотор заглох, она остановилась, а ты хочешь, не хочешь, копайся в моторе, пока не найдешь и не устранишь неисправность, а что можно сделать на высоте в несколько сот метров? Ведь матушка-земля так любовно тебя притягивает, что прямо норовит навечно слиться с тобою в любовном экстазе. Так вот, если ты понял мою мысль, то она заключается в том, что я не против твоего предложения, но мы должны не для зачёта, а для себя весь теоретический курс обучения изучить самостоятельно, досрочно сдать зачёты и экзамены, и тогда убедить руководство и преподавателей в том, что мы готовы морально, физически и профессионально бить врага. Вот тогда я с тобой хоть на Северный полюс.

- Васька, ты меня удивил. Я внимательно выслушал твою лекцию по воспитанию молодых штурманов, и ни разу не перебил. С чем-то я согласен, с чем-то наши взгляды расходятся, но в целом ты прав. Суворов Александр Васильевич тоже говорил: "Побеждать надо не числом, а умением". Но вот скажи мне, пожалуйста, зачем мне, штурману, всё это знать? Нам с тобой хорошо известно, что для обслуживания и ремонта самолёта есть целый штат технического персонала: это инженеры, техники, механики и другие специалисты. Согласен с тобой в том, что знать то, о чём ты сказал, надо в общих чертах, чтобы это помогало пилоту и штурману выполнить боевую задачу. Приборы мне нужны, чтобы ориентироваться в пространстве, следить за работой всех систем двигателя, управления самолётом, следить за наличием горючего и других параметров, контролирующих состояние и работоспособность самолёта. Как нас учат, за техническое состояние машины отвечают вышеназванные специалисты, а между экипажем и ими должны быть полное доверие и дружба. Ты согласен?

- Нет вопросов. Но я разве против твоих утверждений? Конечно, нет, но я за углублённое изучение матчасти. Скажи, пожалуйста, нужны нам будут эти знания, если мы с тобой попали, к примеру, в такой переплет. Летим на боевое задание или возвращаемся на базу, вдруг возникла аварийная ситуация - заглох мотор. Мы падаем. Ты хороший пилот, спланировал и посадил самолёт на колхозное поле. Мы с тобой двое. Нет ни техников, ни механиков, ни других специалистов, а кругом враг, надо спешить. Открываем капот и начинаем копаться в моторе, выискивая неисправность. Знающий пилот или штурман, пробежав беглым взглядом по системам мотора, по следам бензина на карбюраторе, сразу догадывается - забился жиклёр. Выкручивает его, продувает, ставит на место, и мотор завелся с "полоборота". Разбег, и мы снова в полёте. Сохранили и самолёт, и свои молодые жизни, а ты говоришь, зачем? Этим примером я ответил на все твои сомнения, и теперь категорически заявляю: "На войне надо готовить себя к постоянным аварийным или нештатным ситуациям, а это значит уметь с честью выйти из них. Надо стремиться к победе не ценой своей жизни, а ценой своих знаний, своего опыта и мастерства". Вот к чему весь наш разговор. Теперь я тебя убедил?

- Ты, Василий, со своей железной логикой, как всегда прав. Грызём науку и делаем из себя профессиональных, а не формальных штурманов.

... Новый 1942 год встретили, как рядовой будничный день, но с радостным облегчением. Совинформбюро сообщило: "...Доблестная Красная армия, выдержав чудовищный натиск фашистских полчищ на подступах к Москве, сама перешла в контрнаступление и отбросила врага на сто и больше километров". Мы ликовали. Первый раз с самого начала войны наша армия одержала блестящую победу и дала понять немцам, что "Блиц крига" уже не будет. Между тем наша "профессиональная" подготовка шла полным ходом. Несмотря на алтайские трескучие морозы, учебные полёты и практические занятия по бомбометанию из положения пикирования, горизонтального полёта, в условиях ограниченной видимости днём и в ночное время продолжались непрерывно. Вот теперь и я почувствовал, что кое-что знаю и могу применить на практике. Вскоре после нового года, Сергей подошёл ко мне и сказал:

- Всё, Василий, терпеть больше нет сил, как ты думаешь, отпустят нас на фронт добровольцами?

- Не знаю, но я готов. Пишем заявления, а там посмотрим. Мне всё же кажется, нас, комсомольцев, отличников учёбы, должны отпустить.

В тот же день написали заявления и отнесли в приёмную училища. Ответ руководства не заставил долго ждать. На другой день за нами пришёл посыльный и передал, чтобы мы явились к начальнику училища. Прошло чуть больше шести месяцев с тех пор, как я был у него на приёме, но какие серьёзные изменения произошли в его внешности. Он постарел, посуровел, однако глаза его выражали твердость и решительность. Доложив о прибытии, встали возле его стола по стойке "смирно". Он коротко бросил: "Садитесь". Выдержав паузу, как бы собираясь с мыслями, начал:

- Товарищи курсанты, вы действительно готовы бить врага?

- Так точно, товарищ полковник.

- Но позвольте спросить, в каком качестве?

- В качестве штурманов, товарищ полковник.

- Но пока вы не прошли весь курс обучения и не сдали экзамены, мы не можем присвоить вам квалификацию штурмана.

Я взял инициативу на себя и, используя его знакомство с моим отцом, чётко по-военному доложил:

- Товарищ полковник, мы с Сергеем Денисовым самостоятельно по инструкциям, уставам и наставлениям изучили весь курс обучения, просим разрешения на досрочную сдачу экзаменов и направления нас в действующую армию.

- Похвально, курсант Трохалёв, мы обсудим вашу инициативу и сегодня же будет принято решение. А теперь идите.

Мы вышли из кабинета, так и не поняв, доволен ли начальник нашим решением, или снова посчитал этот шаг мальчишеством, как в конфликте с местной шпаной в Олсуфьево.

На следующий день мы уже знали, что нашу просьбу удовлетворили и назначили досрочные экзамены.

Добровольцы

Через несколько дней на плацу перед казармами состоялось общее построение личного состава. В короткой речи начальник училища поздравил нас с полным разгромом немецких полчищ под Москвой и призвал преподавателей, инструкторов и курсантов к более добросовестному и глубокому изучению аэронавигационного, снайперского и аэроразведовательного дела, с тем, чтобы в полной мере использовать эти знания и практические навыки в борьбе с коварным и ненавистным врагом. Заканчивая выступление, он обратился к слушателям:

- Товарищи курсанты, Родина с нетерпением ждёт от нас помощи. Хотя досрочный выпуск по ускоренной программе планируется через четыре месяца, к нам поступили заявления от нескольких курсантов с просьбой добровольно отправить их на фронт. Мы ценим их патриотический почин, и в этой связи хочу спросить: "Есть среди вас такие, которые сегодня чувствуют себя военными штурманами, готовыми уже завтра отправиться на фронт? Если такие есть, шаг вперёд!"

Команда была столь неожиданной, что я аж вздрогнул. После секундного замешательства сделал шаг вперёд и замер в стойке "смирно". Следом за мной вышли Сергей и ещё несколько курсантов. Обращаясь уже к нам, добровольцам, полковник объявил: "Всем, изъявившим желание пополнить ряды наших славных соколов в трудный для Родины час, прошу зарегистрироваться в секретариате, а я дам поручение преподавателям, чтобы они приняли у вас экзамены и зачёты по всему курсу и, в случае успешной сдачи, выдадим вам соответствующие документы о присвоении квалификации военного штурмана и воинского звания - сержант. На все эти мероприятия даю десять дней. Ещё раз прошу, кто ещё не созрел для этого шага, смалодушничал или необдуманно вышел вперёд, можете встать в строй и продолжать учёбу вместе со всеми". Трое курсантов, сделав шаг назад, встали на место, а остальных шестерых, в том числе и нас с Сергеем, зачислили добровольцами. Перед отправкой на фронт начальник училища решил побеседовать с каждым из нас в отдельности. Меня он вызвал почему-то последним. Когда я вошёл в кабинет, он поднялся со стула, пожал мне руку и по-домашнему сказал: "Садись, Василий". По всему было видно, что он чем-то расстроен и еле сдерживает свои эмоции. Потом начал:

- Трохалёв, это твоя идея пойти добровольцем на фронт?

- Нет, первым её подал мой друг Денисов Сергей, а я её подхватил, и мы в течение двух месяцев готовились к экзаменам.

- А тебе известно, что на войне и убить могут?

- Да, известно, товарищ полковник. Мой отец, брат на фронте, мать с братьями на захваченной немцами территории, не знаю, живы ли они. У меня нет больше сил терпеть зверства немецких захватчиков, и я готов беспощадно бить их, пока не очистим нашу священную землю от этой проклятой нечисти.

- Василий, а ты не пробовал себя на комсомольской работе?

- Нет, товарищ полковник, я только за год перед войной вступил в комсомол.

- А у тебя бы получилось бить фашистов словом, может быть, ещё более эффективно, чем бомбами.

- Не знаю, может быть, в будущем, а сейчас хочу испытать себя в открытом бою с врагом, лицом к лицу.

- Что ж, я рад за отца твоего Прокофия, достойного он воспитал сына и может гордиться тобой. К сожалению, нет у меня сына, и поэтому заместо отца благословляю тебя на благородное дело. Береги себя, не лезь необдуманно в пекло, воюй хладнокровно с головой и не забывай про нас, и тех, кто тебя родил и воспитал, и тех, кто тебя выучил и послал на войну. Ты всем нам нужен живой и здоровый.

Он крепко, по-отцовски обнял меня и тихо про себя сказал: "Ну, с Богом".

Из кабинета вышел расстроганный и хмурый. И подумалось мне тогда: "Хватит ли у меня знаний, смелости и решительности, чтобы победить опытного, сильного и коварного врага?" И сам себе ответил: "Хватит, лишь бы судьба-матушка не подвела и дала шанс выжить, выстоять и изгнать ненавистного врага с нашей земли".

Глава II. Небесный бомбардир

Боевое крещение

Уставшие, замученные дальней дорогой, но довольные, в новеньком обмундировании, прибыли в авиадивизию ночных бомбардировщиков. Меня направили в 650 авиаполк, который был укомплектован бипланами Р-5, а Сергея в соседний 288 полк, укомплектованный более современными лёгкими бомбардировщиками СУ-2. На просьбу отправить нас в один полк отреагировали категорически: "Мы посылаем вас туда, где вы нужнее". Мы распрощались и разъехались по своим полкам. На раскачку времени не было. Ожесточённые бои велись на юге Украины в районе города Лисичанска, а наша авадивизия поддерживала наземные войска с воздуха и старалась нанести противнику наибольший урон, разрушая его склады, коммуникации, уничтожая живую силу и технику.

Нам, молодому пополнению лётного состава, для изучения топографических карт, знакомства с местностью и притирки с членами экипажа, отвели всего одну неделю. Меня зачислили в экипаж лётчика Александра Ветчанова, уже имеющего боевой опыт и совершившего более тридцати боевых вылетов. Мы с ним быстро сдружились. Совершили два ознакомительных тренировочных облёта. И вот наконец приказ на выполнение боевого задания. Стояла снежная суровая зима. Морозы на Украине значительно слабее, чем на Алтае, и всё же зима есть зима. Поскольку кабины самолётов Р-5 открытые, лишь защищённые от встречного потока воздуха плексигласовыми козырьками, чтобы не закоченеть, одеты мы были в меховые куртки, тёплые ватные брюки, меховые унты, перчатки и кожаные меховые шлемы. Можете себе представить, даже при такой экипировке, при двадцатиградусном морозе и штурмовом ветре, как нелегко сохранить тепло и не потерять хорошую работоспособность.

... Изучив досконально по карте передний край обороны противника и обозначив кружочком намеченные цели, экипажи третьего звена направились к своим машинам. Из шести членов экипажей новичком был только я один.

Была ночь, а труженики аэродромов: техники, механики, прибористы при любой погоде в любую стужу, и в весенне-осеннюю распутицу, и в летний зной, днюют и ночуют возле своих самолётов. Чтобы не тратить время на дорогу, прямо на аэродроме и наши технари выкопали землянку и, провожая в бой своих крылатых друзей, грелись там, дожидаясь их возвращения.

Несмотря на то, что боевой вылет у нас был групповой, в мои обязанности входило: вести самолёт по заданному маршруту, вывести на цель, произвести бомбометание и, отбомбившись, не заблудиться и привести машину на свою базу. Накануне своего первого боевого вылета тщательно отработал по карте маршрут, объект удара и стал ждать ночи.

И вот пришла она, моя пора. Экипажи заняли свои места в кабинах, запустили моторы и по одному стали выруливать на старт. С интервалом в несколько минут всё звено поднялось в воздух и взяло курс на передовую. Вёл группу командир звена лейтенант Сергей Кирсанов. Приказ на боевое задание гласил: "Произвести бомбовый удар по переднему краю обороны противника и скоплению боевой техники в районе энного населенного пункта". Из-за ограниченной видимости ночное бомбометание чрезвычайно сложное, в особенности для тех, кто не приобрёл ещё соответствующих навыков.

... Летим. Ровно и монотонно работает мотор. Зимнее морозное небо усыпано звёздами. Курс на юго-запад. С правой стороны ярко светит путеводная полярная звезда. Высота тысяча метров. Под нами тёмно-серый снежный покров, нигде ни искорки, ни огонька, а впереди гнетущая неизвестность. Из своей штурманской кабины по переговорному устройству докладываю пилоту: "До цели пять минут полёта, снижаемся до пятиста метров и сбрасываем САБы". Слышу ответ пилота: "Понял, но подождём с САБами. Это должен сделать ведущий". Через несколько минут экипаж ведущего сбросил "фонари", и вся линия обороны, изрытая траншеями и ходами сообщения, стала видна, как на ладони. Ведущий развернул самолёт для атаки, а мы последовали за ним. Внимательно всматриваюсь в вражеские укрепления и замечаю чуть в стороне небольшую рощицу. Кричу: "Саша, направляй в лесок, там, мне кажется, скопление техники". Ведущий, сбросив бомбы на вражеские позиции, стал разворачивать машину на другой заход. Мы же, чуть отклонившись влево, спикировали на лесок. Как только в перекрестье прицела показалась цель, нажимаю педаль бомбосбрасывателя и взмываем вверх, чтобы выйти на второй заход. Не успели мы развернуться, как под нами загрохотали взрывы, и ввысь взметнулись столбы огня и дыма. Пилот закричал: "Молодец, Вася, попал в бензосклад". Давай ещё подбросим им гостинцев. Сбросив все бомбы, разворачиваемся и видим, как ведущий покачиванием крыльев сигналит: "Возвращаемся домой". Только теперь немцы "проснулись". Столбами взметнулись лучи прожекторов, затарахтели зенитные пулемёты, трассирующие пули, словно светлячки, прошивают ночное небо, белые шапки разрывов зенитных снарядов возникают то справа, то слева, но высота полёта самолётов настолько низка, что зенитчики не успевают вести прицельный огонь по нам, и палят в ночное небо. Когда зенитный огонь стал ослабевать и хотелось сказать, что пронесло, вдруг где-то рядом разорвался снаряд, самолёт подбросило взрывной волной и осыпало осколками, но пилот удержал машину в горизонтальном полёте. Набираем высоту и берём курс к своим, где нас ждут и за нас переживают. Кричу в переговорник: "Саша, слава Богу, кажись, пронесло".

- Пронесло-то пронесло, но пока выкарабкивались, отстали и ребят потеряли из виду.

- Ничего, и сами долетим.

Прошло несколько минут, и мотор вдруг стал "чихать", а потом и вовсе заглох. Воцарилась зловещая тишина. Самолёт стал терять высоту. Каждый лётчик хорошо знает, что без мотора далеко не улетишь, даже на таком биплане, как у нас. Слышу в переговорное устройство лётчик кричит:

- Вася, ищи ровную площадку, будем садиться.

Внимательно всматриваюсь в заснеженные белые поля, изрезанные лесополосами и небольшими рощицами. Впереди левее по курсу показалось чистое поле. Кричу: "Саша, садимся, лучшей площадки не найти". Он делает небольшой крен и планирует на вынужденный аэродром. Лёгкий толчок, и самолёт, шурша лыжами, катится по заснеженному полю. Не верится, что всё кончилось благополучно, мы живы и самолёт цел. Выбираемся из кабин, открываем капот мотора, и на нас тотчас пахнуло жаром раскалённого металла. С помощью карманного фонарика обследуем все системы и узлы двигателя и тут же обнаруживаем перебитый осколком снаряда резиновый шланг системы водяного охлаждения. Устранить неисправность не доставило нам особого труда. Теперь надо заполнить систему водой и охладить двигатель. Это оказалось тоже несложным делом. Сыпем на мотор снег, охлаждаем его, а воду из растаявшего снега собираем в ведро. На это у нас ушло часа полтора. Стоял двадцатиградусный мороз. Хоть и одеты мы были в "меха", мороз стал пробираться и через них. Наконец систему охлаждения заполнили водой, мотор остудили и решили: "Пора". Саша забрался в свою кабину и скомандовал: "От винта!" Я провернул несколько раз винт и, убедившись, что мотор не заклинило, взялся за верхнюю кромку пропеллера и силой дёрнул вниз. Мотор чихнул, но не завёлся. Второй раз рванул его с такой силой, что он чихнул несколько раз, как-то вяло заработал, а потом, набирая обороты, весело запел. Я залез в свою кабину и стал ждать, пока пилот проверит работу мотора на разных оборотах. Убедившись в исправности и работоспособности двигателя, прокричал: "Поехали, Василий. Ищи дорогу домой". Мотор взревел, и самолёт, набирая скорость, помчался по полю. Короткий разбег, как у дрофы, и мы уже парим в воздухе. Беру карту, безошибочно нахожу на ней место нашей аварийной посадки и точно определяю маршрут на родной аэродром. Мотор, обласканный умелыми и заботливыми руками пилота и штурмана, запел им в награду свою любимую трудовую песню. Запела и моя душа. А иначе и быть не могло. Первый боевой вылет, а столько впечатлений и переживаний. Удачное бомбометание, выход из зоны зенитного огня, аварийная посадка с заглохшим двигателем, и вот мы, живые и здоровые, летим домой. Это ли не счастье!

Ночная разведка

Почти на протяжении всей зимы велись бои местного значения. Ни у нас, ни у немцев не было сил и средств для наступательных действий. Каждую ночь мы по три-четыре раза бомбили передний край и ближние тылы, нанося немцам немалый урон. Нас немцы окрестили "ночными дьяволами" и ненавидели лютой ненавистью, как и соседний женский полк ночных "кукурузников", потому что мы выводили их из привычного ритма, не давали спать и жить спокойно ни днём, ни ночью. Наших девушек они прозвали "ночными ведьмами". Хотя и были мы в одной дивизии, контактов между "дьяволами" и "ведьмами" практически не было. Это для всех нас была, наверное, самая тяжёлая зима. В марте, когда уже потеплело, но весенняя распутица ещё не наступила, немцы тайно стали подтягивать резервы, готовясь к наступлению. Возникла необходимость разгадать замысел врага, определить сосредоточение его основных сил и нанести по ним серию мощных, концентрированных бомбовых ударов. Такие данные можно было получить только методом аэрофотосъёмки. На этот период я уже имел около пятидесяти боевых вылетов, умел не только хорошо ориентироваться, но и метко бомбить. Я не знаю, почему выбрали наш экипаж, только в один из мартовских дней нас вызвал комполка и поставил боевую задачу. Она заключалась в том, чтобы провести аэроразведку в глубине обороны противника и все увиденное заснять на фотопленку. Фотоделом владел я хорошо, однако, чтобы получить качественные снимки, необходимо хорошее освещение снимаемых объектов. В этой связи было решено вылететь перед рассветом, на небольшой высоте преодолеть линию фронта, углубиться в тыл, увидеть, запомнить и заснять на пленку всё, что попадёт в поле зрения. Целый вечер вместе с пилотом изучали по карте условное место сосредоточения основных сил противника, обсуждали возможные варианты выполнения задания и возвращения в полк. Задание было очень сложное по той причине, что наши тихоходные самолёты, кроме двух пулемётов ШКАС, не имели никакой защиты ни от истребителей противника, ни от зенитной артиллерии. Немцы наши самолёты такого типа прозвали "Русфанер". И действительно, бипланы Р-5, У-2, По-2 были сконструированы и построены ещё в 1928 году, и главным конструкционным материалом служили: деревянные брусья, бакелизированая фанера и специальная ткань, пропитанная латексом. Эти самолёты были тихоходны, но имели отличные лётные качества, хорошо планировали, легко взлетали и садились на небольших площадках. Мне кажется, послали нас на разведку именно потому, что мы могли лететь на небольшой высоте, а немецкие истребители жутко боялись её. ... И вот, как было задумано, в пять часов утра взлетаем и берём курс на передний край. С лётчиком договорились, перед линией обороны, с высоты шестисот метров спускаемся на низких оборотах двигателя, до двухсот метров, так, чтобы этот рубеж преодолеть бесшумно. На низкой высоте углубиться в тыл, набрав необходимую высоту, сбросить САБы и приступить к съемке. Ночь ещё не сдала свои права, но на востоке уже заалела утренняя заря. Ровно, весело гудит мотор. Под нами наши передовые части. Утомлённые войной и трескучими морозами, и немцы, и русские, примостившись где-то в блиндажах или землянках, спят неспокойным, тревожным сном. Внизу серая мгла, и лишь трассирующие пули-светлячки, выпущенные с одной и другой стороны, напоминают о кровавой войне. Тихо, как будто меня могут услышать немцы, говорю в "переговорник": "Саша, через три минуты линия обороны, сбавляй обороты". Тотчас же мотор притих, и в ушах засвистел ветер от резкого падения высоты. Высотомер показывает уже 200 метров, и на этой высоте мы тихо скользим над головами врага. Мелькают ломаные линии вражеских траншей и хвостики ходов сообщения. Немцы нас не услышали и не засекли. Ещё некоторое время планируем и, когда оказываемся километров на тридцать в тылу врага, увеличиваем обороты двигателя и набираем высоту. Смотрю на циферблат часов и тороплю время: "Ну, скорее, скорее, ещё десять минут полёта, и мы над предполагаемым объектом". Время идёт до обидного медленно. Утро вступило в свои права. Голубой рассвет захватил всё пространство, и, если бы не война, такой красотой рождения нового дня любоваться можно было бы без конца.

... Сбрасываю САБы. Настраиваю фотоаппарат и начинаю съёмку. Вот внизу полотно железной дороги, вот станция и станционные постройки, вот многочисленные эшелоны с грузами и военной техникой, а дальше небольшой лесок, куда проложена железнодорожная ветка. Внимательно всматриваюсь и вдруг обнаруживаю между сучьями деревьев силуэты танков, автомашин и другой военной техники. Разворачиваем самолёт и летим параллельно линии фронта. Всё, что попало в поле зрения, было заснято на плёнку. Теперь главное выбраться из огневого ада, который нам непременно устроят уже проснувшиеся немцы. И точно, не успел я так подумать, как началась пальба из всех видов зенитного и стрелкового оружия. Град пуль разного калибра проносится мимо, а некоторые прошивают плоскости и фюзеляж. От прицельного огня спасает нас, видно, высота полёта, которая не превышала пятидесяти метров. Что-то толкнуло в правое бедро, но я, не ощущая боли, кричу: "Саша, снижаемся ещё ниже и летим на бреющем". Но ему об этом и напоминать уже не надо было, она и так была критической. Сделали мы это совершенно своевременно, потому что прямо перед нами на встречном курсе появились два "Мессера". Мелькнула мысль: "Эх, как жаль, что не успели удрать. Так было близко выполнение задания. Заснята целая плёнка, которая после её проявления и тщательного анализа могла пролить свет на истинное положение вещей - наличие или отсутствие там скопления войск противника". Я почему-то не сомневался, что расстреляют они нас, как беспомощную стрекозу, и потому сжался в комок и приготовился к самому худшему. Не растерялся только мой друг Саша. Он резко взял рули высоты на себя и направил свой самолёт на немецкий истребитель лоб в лоб, а я поймал его в прицел и дал длинную очередь. Фашистский асс, видно, не ожидал от советского лётчика такой наглости, и во избежание столкновения резко взмыл вверх, следом за ним то же самое сделал и его ведомый. Огненные струи, предназначенные для нас, прошли мимо, а мы над самой землёй продолжаем лететь. Однако опасность быть сбитыми не миновала. На открытой местности, да на фоне ещё не растаявшего снега, мы представляли собой прекрасную мишень, и немецкие ассы непременно этим воспользуются. Тут в моё поле зрения попала лесополоса, параллельная линии фронта, - это уже шанс. Кричу: "Саша, правь на лесополосу и дуй над ней, не так заметней будет". Не успел он вырулить на неё, как над нами пронеслись "Мессеры", и их смертоносные струи прошли совсем рядом. А вот и спасительные деревья. Летим в нескольких метрах от их макушек. Ещё несколько заходов сделали немцы, но не решались спуститься ниже, видимо, поэтому их огонь с большой высоты не достигал цели. Охота длилась минут десять, а мы всё время барражировали над спасительной лесополосой. Или у лётчиков кончилось терпение, или бензин, или расстреляли весь боекомплект, только они отстали, а мы тут же повернули налево и, не поднимаясь, на бреющем полёте помчались к своим. Мы совершенно чётко себе представляли, наш поединок со смертью ещё не окончен, и на передовой немцы откроют по нам ураганный заградительный огонь. Тут Саша кричит в переговорник: "Вася, бензин кончается, что будем делать?" Он и сам прекрасно понимал, что для планирования у нас нет запаса высоты, а если её набирать, многократно увеличивается вероятность быть сбитыми над позицией врага. Так что выбора у нас практически не было, поэтому, не задумываясь, ответил: "Тяни, Саша, до своих, иначе беда". Поднимаю глаза, а впереди сплошная стена из трассирующих пуль. Невольно вбираю голову в плечи и жду столкновения с этим огненным смерчем. Через несколько секунд по обшивке самолёта заколотил огненный град и тут же всё смолкло, и воцарилась гнетущая тишина. Мотор заглох, а запаса высоты для планирования уже не было. Не раз приходилось мне бывать в разных переплётах, но самое страшное состояние испытываешь тогда, когда видишь смертельную опасность, а не можешь воздействовать на ситуацию и взять её под свой контроль. Вот в такой ситуации мы и оказались. Попадись на нашем пути любое препятствие: дерево, дом, телеграфный столб, были бы они в нашей жизни последними увиденными предметами, но мы, видимо, с Сашей родились "в рубашках". Скользнув по почерневшему снегу, самолёт ещё несколько сот спасительных метров проехал по инерции и остановился. Со всех сторон к нему бежали люди. Невольно хватаюсь за кобуру, чтобы вытащить пистолет и дать последний отпор врагу, но, завидя звёздочки на шапках, успел подумать: "Свои", рука с пистолетом расслабленно падает, а я проваливаюсь в какую-то пропасть...

... Очнулся я, как мне потом сказали, через двое суток. Открыл глаза, и не пойму, где я, что со мной? Сестричку, склонившуюся надо мной, спрашиваю: "А Саша жив?" Она, прежде чем ответить на мой вопрос, радостно воскликнула: "Слава Богу, очнулся", а уж потом ответила: "Какие-то лётчики были, но сказать не могу, был ли среди них твой Саша". Вспоминая окончание боевого вылета, не мог понять, почему я так неожиданно потерял сознание? До мельчайших подробностей помню все свои и Сашины действия во время полёта и до самого приземления, а потом сплошная тьма. Опять обращаюсь к девушке, которая хлопотала возле меня:

- Скажите, где я, и что со мной?

- Вы в госпитале. Вас привезли два дня назад. Вы были без сознания от большой потери крови. Вам дважды делали переливание крови, и вот, слава Богу, пришли в сознание.

- А я что, был ранен?

- Да, у вас два сквозных пулевых ранения в правое бедро, но доктор сказал, что кость не задета, а мышечная ткань заживёт быстро.

Я был рад такому сообщению сестрички. Теперь, лёжа в палате, стал снова и снова прокручивать события двухдневной давности и наконец пришёл к выводу, что был ранен ещё до встречи с "Мессерами" и, кроме лёгкого толчка, не ощущал боли, а кровь потихоньку лилась. После десятидневного пребывания в госпитале почувствовал себя совсем хорошо. Раны затянулись. Хотя ещё и ощущалась в бедре тупая боль, я мог передвигаться, опираясь на костыль. Сестричку, что обслуживала палату, в которой было не менее сорока раненых, звали Олей. Милая девушка, вчерашняя школьница, порхала от одного раненого к другому, даря свою белозубую улыбку. Сутками она находилась возле нас, и никто не знал, когда она отдыхает. На утреннем обходе, когда хирург и старшая медсестра подошли ко мне, я спросил:

- Доктор, когда меня выпишите?

- Ты, братец мой, рано задаешь вопрос. Вот через недельку-другую, когда встанешь на ноги, тогда и будем говорить о выписке, а сейчас могу лишь обрадовать, что тебе, парень, дико повезло. Пули прошли сквозь мышечную ткань, не повредив жизненно важных сухожилий и нервных нитей, раны заживают быстро. С сегодняшнего дня разрешаю передвигаться на костылях, но не более тридцати минут в день. Шок был вызван большой потерей крови, но твой молодой сильный организм выдержал, поэтому здоровье быстро идёт на поправку. Война не кончилась, летать будешь и ещё повоюешь.

Потом уже обратился к старшей медсестре: "Екатерина Ивановна, выдайте ему костыли". Та ответила: "Хорошо" и пошла за врачом к другому раненому. Я был рад, что буду летать, что снова вернусь в свой родной полк "ночных дьяволов".

Неделю ходил на костылях, осторожно наступая на раненую ногу, а ещё через пять дней отдал костыли сестре-хозяйке, и своим ходом, стараясь не хромать, пошёл к начальнику госпиталя с просьбой о выписке. Как ни странно, но он не сопротивлялся, и на следующий день меня выписали. Только когда на перекладных добрался до своей части, понял, почему меня досрочно выписали. Немцы после зимы "оттаяли" и начали активные действия по всему фронту. Войска несли потери, и все госпитали и медсанбаты были переполнены ранеными.

... Встретили меня мои воздушные братья с ликованием и радостью. Особенно был рад моему возвращению Саша Ветчанов, который и рассказал о финальной части нашего разведывательного полёта.

- Значит, приземлились мы на нашей стороне. Когда прибежали пехотинцы, то выяснилось, что у тебя полная кабина крови. А ты, бледный, как полотно, без сознания, свесив голову, сидел с пистолетом в руке. Тебя, безжизненного, вытащили из кабины и положили на какую-то подстилку. Я попросил капитана, который был среди солдат, передать в штаб полка о вынужденной посадке самолёта, чтобы срочно прислали техников для его ремонта, и что у меня тяжело ранен штурман. Через час прилетела помощь. Наш самолёт дозаправили, и ещё через час я уже докладывал командиру о выполнении задания. Тут же проявили плёнку, и выяснилось, что на снимках оказались чрезвычайно важные сведения. За этот вылет нас с тобой наградили орденами Красной звезды. А самолёт, который оказывал нам помощь, отвёз тебя в госпиталь, а потом вернулся в расположение полка. Вот и вся наша история. Пока тебя не было, три дня наши механики и техники латали дыры на плоскостях и фюзеляже. Самолёт отремонтировали, а ко мне прикрепили "безлошадного" штурмана Васю Шпакова, с которым больше месяца воюем. Их машину отправили на авиаремонтный завод, и со дня на день её доставят в полк, так что, дорогой друг, без работы не останешься. Ещё пару дней подлечишься, и снова в бой. По всему видно, летом будет жарко в прямом и переносном смысле. Ещё приятная новость. К нам в полк прислали нового начальника санчасти - лейтенанта медицинской службы. Такая милая очаровательная девушка, но ужасно серьёзная и по сердечным вопросам разговоров избегает. Наверное, замужем или в кого-то влюбилась, - подытожил свой рассказ мой верный товарищ Саша Ветчанов.

... Нога ещё немного болела, и ходил я, опираясь на палочку. В штабе полка доложил дежурному о возвращении из госпиталя, и меня тотчас принял комполка. Кивнув на палочку, спросил: "Ещё болит?"

- Немного болит, но я готов к выполнению боевого задания.

- Не спеши. Подлечишься денька три-четыре в санчасти, а потом будем говорить о боевой работе. А за разведку спасибо. Командир дивизии выразил благодарность экипажу и представил вас к боевому ордену.

Он тут же встал, открыл сейф, достал из коробочки новенький орден Красной звезды и немедленно прикрепил его к моей гимнастёрке. Это был мой самый первый и самый дорогой орден, омытый собственной кровью.

- Да, ещё вами интересовался начальник санитарной части. Вы с ней знакомы?

- Не знаю, товарищ майор, я ещё там не был.

- Вот и хорошо. Идите, подлечитесь немного, а если понадобитесь, мы вас вызовем.

Приятная неожиданность

Я вышел из штаба и стал думать над тем, кто мог интересоваться моей персоной из работников медсанчасти. Насколько я знал, ею руководил старший лейтенант, но я с ним персонально был незнаком, так как в медицинской помощи не нуждался. Что касается нового начальника, то я не мог его знать по той причине, что в то время находился в госпитале. Впрочем, что я ломаю голову, сейчас пойду и всё узнаю. Как только переступил порог этого медицинского заведения, вопросы сами собой отпали. Передо мной, во всей своей красе, стояла самая близкая подруга Лены - Нина. На форменную гимнастёрку был накинут белый халат, а на голове красовалась белая шапочка с вышитым красным крестиком. Я узнал её сразу. Она, как стояла со шприцом, так и застыла от неожиданности. А я, ни на секунду не колеблясь, подошёл к ней вплотную, обнял и сказал:

- Здравствуй, Нина! Вот не ожидал увидеть тебя тут!

- А я ожидала. Более того, я знала твой адрес училища, который мне прислала Лена. Я написала туда, и мне дали твой номер полевой почты. Когда встал вопрос, куда мне отправляться на фронт, я настояла, чтобы меня отправили именно в твою часть. Каково же было моё огорчение, когда я узнала, что ты ранен и лежишь в госпитале. Я очень рада, что мы встретились. А теперь давай свою медицинскую карточку, я посмотрю, что пишут врачи, а потом поговорим.

Она взяла несколько листочков, сшитых белыми нитками. На титульном листе было написано: "Трохалёв Василий Прокофьевич 1922 года рождения". Внутри специфические медицинские записи, как: характер ранения, система лечения, когда и какие принимал лекарства, температура и общее состояние больного, когда проводились перевязки и динамика заживления ран. Пробежав бегло глазами записи врача, отложила карточку и сказала:

- Вот Ленка обрадуется, что я тебя нашла. А ты от неё писем не получал?

- Получил одно письмо, будучи ещё в училище и немедленно ей ответил. Она тогда была в санитарном поезде. Потом уже с фронта писал ей, но ответа на мои письма так и не было.

- Она последнее письмо написала мне тоже с санитарного поезда, но мои письма остались без ответа. Не хочется думать плохо, но с ней, видимо, что-то произошло.

Потом, спохватившись на полуслове, оборвала разговор и строгим тоном сказала:

- А теперь снимай штаны, я посмотрю твои раны.

Я растерялся. Трусов тогда в армии не носили, а всему личному составу выдавали нижнюю рубашку и кальсоны. Ранение было в верхней части бедра, и чтобы добраться до ран, хочешь не хочешь, кальсоны надо было спускать. Этого я очень стеснялся, тем более Нина была близкой подругой Лены. Однако приказы не обсуждаются, пришлось подчиниться. Сняв лётную куртку, блеснул орденом, но Нина на мой знак солдатской доблести никак не отреагировала. Отвернувшись от девушки, лёг на кушетку и немного спустил кальсоны. К моим ранам она даже не прикоснулась, а посмотрела на чуть-чуть синеватые рубцы почти заживших ран и сказала:

- Недельку надо подлечиться, пусть раны ещё немного зарастут, а повоевать ещё успеешь. Одевайся.

Я оделся и, зардевший от смущения, сказал:

- Нин, а ты писала Лене на этот номер полевой почты? - и назвал номер.

- Да, Вася, на этот, но почему она молчит, тоже ломаю голову. Однако верю, что Лена из любой ситуации выйдет с честью. Я хочу тебе сказать о другом. Сюда я рвалась с тайной надеждой научиться летать. Нас с Леной многому научили, но я всем наукам предпочитаю профессию военного лётчика и надеюсь, ты мне в этом поможешь.

- Нин, так это надо было сразу писать заявление в лётное училище, а у нас фронтовая опасная работа.

- В училище поступать я не могла, так как с Леной влипли в одно дело, из которого трудно будет выбраться. Чтобы осуществить свой замысел, решила самостоятельно изучить конструкции самолётов, их лётные характеристики, а так же другие дисциплины, изучаемые в училищах. Когда немного поднаторею в вопросах теории, попрошу комполка дать мне хорошую характеристику и направление в лётное училище, может, получится. Так ты поможешь мне?

- О чём речь, конечно, помогу. Обеспечу необходимой литературой, расскажу о том, что знаю, даже, если Саша согласится, возьмём тебя на боевое задание.

- Вася, я ловлю тебя на слове. Давно хотела попросить кого-то из лётчиков об этом, но не решалась, а ты прямо перехватил мои мысли. Давай, скорее выздоравливай и полетим.

Я пожалел, что сказал ей об этом, но было уже поздно.

Санчасть находилась в здании школы, где одна из классных комнат была переоборудована в лазарет для легкораненых и выздоравливающих. Мне не хотелось лежать тут без дела в то время, как мои друзья дерутся с врагом. Я посмотрел военврачу в глаза и сказал:

- Нина Ивановна, разрешите, я пойду к своим ребятам, не время сейчас отдыхать, а раны зарастут, как на собаке, даже ещё лучше, если о них не вспоминать, а я обещаю, что буду к тебе приходить.

Та, глянув на меня, тоном, не терпящим возражений, сказала:

- Раненый Трохалёв, я не дам вам разрешения на полёт, если так будете себя вести. Хотя бы три дня будешь в лазарете, пока раны твои не заживут, а я не приду к выводу, что ты готов к работе.

Пришлось подчиниться. В палате было десять армейских кроватей с панцирными сетками, две из которых были свободными. Лежали тут ребята в основном с обморожениями и лёгкими ранениями. Получив больничную одежду, не стал сдавать свою амуницию, расположился на крайней свободной койке. Сосед мой, техник из первой эскадрильи, лежал с обмороженными пальцами ног, пользуясь возможностью, отсыпался. Переодевшись в штопаную больничную робу, написал письма: Сергею, Лене, Николаю и отцу, который воевал где-то рядом на Южном фронте. Моё родное село было оккупировано немцами, и я с ужасом думал о судьбе мамы с троими малыми детьми на руках, самому младшему из которых, Петру, было всего три года. С отцом мы переписывались, но и он ничего не знал о судьбе своей семьи.

Пока я находился в госпитале, меня ждали письма от старшего брата Николая, который воевал водителем в полку гвардейских миномётов (так тогда назывались легендарные "Катюши"), и от Юры Ерохина, воевавшем в танковых частях. Все мы переживали за своих родных и близких, что были под "немцем", но сделать ничего не могли, потому что был на это время он ещё достаточно силён. Отправил четыре фронтовых треугольничка по адресам полевых почт, которые передвигались вместе со своими частями и какими-то немыслимыми путями находили своих адресатов. Нужно сказать, что даже в тяжёлое фронтовое время почтовой переписке уделялось должное внимание со стороны командования. Даже в сложной боевой обстановке почта продолжала функционировать.

Чтобы не терять время, вынул затасканный до дыр томик стихов Сергея Есенина и стал читать. Я любил его стихи, поскольку они были мне близки и понятны, так как вырос в селе, и любовь к природе вобрал с молоком матери. Как только принимался читать "Анну Снегину", меня накрывала волна тёплых воспоминаний, и перед глазами вставала Она - моя очаровательная "Елена Прекрасная", с которой в Ленинграде читали и декламировали эти проникновенные, берущие за душу, волшебные стихи. Где ты сейчас, вспоминаешь ли наши незабываемые свидания и первые неуклюжие поцелуи, нашу чистую, непорочную юношескую любовь?

Несмотря на то, что многократно прочитал дневник Лены и её описание жизни в "Лесном приюте", мне захотелось немедленно поговорить с живым свидетелем и участником этой "экспедиции" и ближайшей подругой Лены, Ниной. Не знаю, было ли у неё желание поделиться со мной своими впечатлениями об этом периоде, но решил вызвать её на этот разговор. Я накинул на себя тёплый халат и подошёл к дежурке. Она сидела и что-то писала в журнале. Видно, почувствовав затылком мой взгляд, обернулась и спросила: "У вас что-то болит?"

- Болит. Душа у меня болит. Я хотел бы с тобой поговорить, когда ты освободишься?

- Дежурство у меня кончится только завтра утром, а вечером, если всё будет спокойно, приходи, мне тоже есть что тебе рассказать.

- Один вопрос: где тебя застала война?

- Четырнадцатого июня мы закончили учёбу, получили дипломы и все разъехались по домам. Это были последние каникулы перед работой, но ни того, ни другого не получилось. Три дня дома только и побыла, а потом через военкомат, сначала госпиталь, а потом медсанбат. Письмо с адресом полевой почты послала родителям Лены, а через них узнала, что она воюет на санитарном поезде. Сейчас связь с ней снова оборвалась, о чём я тебе уже сказала. О нашей "практике" расскажу вечером, а то сейчас об этом говорить небезопасно.

Пришлось ждать вечера. Отоспавшись днём, выбрал момент, когда раненые уже спали, подошёл к доктору и официальным тоном сказал:

- Товарищ военврач, измерьте мне артериальное давление, а то почему-то болит голова.

- А, это снова вы, Трохалёв, - таким же шутливым тоном ответила она. - Давайте правую руку и засучите рукав.

Я выполнил её требование, а она проделала все манипуляции с аппаратом и, глядя на меня лукавыми глазами, сказала:

- У вас повышенное артериальное давление, вам непременно надо подышать свежим воздухом и успокоиться.

- Прямо сейчас?

- Да, прямо сейчас.

Я накинул на плечи тёплый халат и вышел на школьный двор. Уже чувствовалось дыхание весны, но ночи ещё были прохладными. Фронтовая жизнь ночных бомбардировщиков не замирала ни на минуту. На аэродроме кипела работа. Одни самолёты взлетали, отправляясь на боевое задание, другие готовились принять у них эстафету и громить беспощадно ненавистного врага, не давая ему покоя ни днём, ни ночью. Сейчас, в этот момент, я был душой вместе с моими боевыми друзьями и переживал с ними за исход боевого задания. Небо вызвездилось и, если бы не рёв самолётных моторов да отдалённых раскатов орудийных выстрелов, можно было бы подумать, что вся эта красота приготовлена для нас, молодых влюблённых, размышляющих над смыслом жизни. Мне казалось, что Лена стоит рядом и ждёт моей нежности и ласки. Нина дотронулась до моего плеча и спросила:

- Думаешь о ней?

- Да, Нина, думаю, но что тут придумаешь, идёт война, а на войне всё случается. Если бы у неё была хоть малейшая возможность, она дала бы о себе знать. Её родители так же, как и мои, находятся в зоне оккупации, и больше не от кого узнать о её судьбе.

- То, что она попала в какую-то непредвиденную ситуацию, очевидно, но, зная её сильный характер и подготовленность к трудностям, я верю, что она найдёт выход, даже из безвыходного положения. Мы дружим более трёх лет, я верю в её живучесть, выносливость, хладнокровие, и рано или поздно, она найдёт тебя. Что касается нашей учёбы в спецшколе, то кроме того, что она тебе рассказала, добавить ничего не могу, сам догадываешься по какой причине, но я не думаю, что Лена попала в эти сети. Все семь месяцев пребывания в этом лагере она не переставала повторять, как заклинание, твоё имя. Я по-доброму завидовала ей. Такой безумной, страстной и всепоглощающей любви, как любовь Лены к тебе, я не видела даже в кино. Я думаю, это мечта всех женщин - любить и быть любимой. Если и у тебя к ней такие же чувства, то вашей возвышенной неземной любви жить вечно.

- Эх, Нина, хотелось бы в это верить. Кстати, ты письмо от Сергея получила?

- От какого Сергея?

- От друга моего. Мы с ним вместе учились, вместе ушли на фронт, а сейчас он воюет в соседнем полку. Правда, за всё время пребывания на передовой встречались с ним только раз, но переписываемся регулярно. Неблагодарное это дело знакомить, но скажу честно, такого верного и преданного друга у меня никогда не было и уверен, если бы вы встретились, то обязательно друг другу понравились. Мне кажется, такого парня не любить просто нельзя.

- Не знаю, Вася, что тебе на это ответить. Вот у вас с Леной эти прекрасные чувства зародились в мирное время. Вы радовались им, что-то планировали, к чему-то стремились тогда, живёте и надеетесь сегодня, что у вашего романа будет счастливое продолжение. А сейчас, когда идёт война, рекой льётся кровь, заводить романы - это лишняя душевная боль, страдания и переживания за ставшего близким тебе человека. Я считаю, война и любовь вещи совершенно несовместимые.

- Нет, Нина, с тобой я в корне не согласен. И вот почему. Любовь даёт человеку крылья и, подобно путеводной звезде, ведёт его по жизни, а так же даёт надежду на счастливое будущее. Когда я знаю, что меня любят и ждут, я буду стремиться победить и выжить, вернуться к любимой живым и невредимым.

- Может ты и прав, Вася, но пока я не полюбила, буду оставаться при своём мнении.

Особое поручение

Не успел я проснуться, как в санчасть за мной пришёл посыльный с запиской. Он вручил её дежурной медсестре и удалился. Нина после смены ушла на отдых, а я во дворе делал зарядку. Тут меня и нашла сестричка. Она показала записку командира полка, адресованную начальнику санчасти, с просьбой отпустить выздоравливающего штурмана Трохалёва в штаб для беседы. Я обрадовался, быстро одел своё обмундирование и без палочки, слегка прихрамывая, явился в штаб. Доложил о прибытии. Комполка, кивнув на табуретку, сказал:

- Садись, Трохалёв. Как нога, болит?

- Немного, но я хожу уже без палочки.

- Летать можешь?

- Могу, хоть сейчас.

- Вот и хорошо. Сейчас не полетишь, но вот мы хотим вам дать чрезвычайно ответственное и необычное задание. Пока ты "безлошадный", имеешь хороший опыт ночных полётов и родом откуда-то из-под Брянска, тебе и карты в руки. Задание заключается в следующем. Вы с пилотом, старшим лейтенантом Зиминым, на военно-транспортном самолёте полетите в партизанский отряд. Туда возьмёте оружие, боеприпасы, продукты питания, медикаменты, а оттуда раненых: генерала и партизан. Сейчас вам выдадут карту с отметкой лесного массива, в котором находится штаб партизанского соединения и аэродром. Начальник штаба, возглавляющий разработку операции, более подробно ознакомит вас с деталями задания и, как только стемнеет, взлетите и возьмёте курс в заданный квадрат.

Он провёл меня в свою комнату, где нас уже ждали двое парней. Мы в деталях разобрали и курс маршрута, и режим полёта, и особенности посадки и взлёта самолёта с лесного, плохо подготовленного, аэродрома. Как потом выяснилось, белокурый старший лейтенант был пилот самолёта, а второй парень - стрелок-радист. Я в этом экипаже был новичком. Закончив проработку задания, стали ждать ночи. Проведя почти целый день с новыми членами экипажа, ближе познакомился с ними. Пилот, Коля Зимин, родом из Пензенской области, ещё в сороковом году закончил Борисоглебское военное училище и воюет с самого начала войны. Стрелок-радист, Гена Захаров, на фронте два месяца, но на его счету уже один сбитый "Мессер". Пока техники, механики, оружейники готовили и загружали самолёт, мы были возле него, старались проконтролировать правильность загрузки и равномерно распределить груз по салону. На этом самолёте экипаж был снабжён парашютами и в аварийной ситуации мог выброситься и спастись. Хотя все работы были закончены, и ночь вступила в свои права, команды на взлёт не было. Наконец перед полуночью подъехал на "виллисе" начальник штаба и сказал: "Со штабом партизанского соединения только что осуществлён сеанс связи. Вас ждут. Посадочная площадка будет обозначена так: четыре костра будут обозначать четырехугольную площадку, три посередине - взлётно-посадочную полосу. Длина поляны - 800 метров, это мало, будьте внимательны. При заходе на посадку выпустите одну красную, вторую осветительную ракеты, в ответ взлетят две зелёные. Это будет вам разрешение на посадку. С целью более безопасного пролёта через линию фронта, маршрут полёта изменим. На стыке линии обороны двух дивизий противника самая слабая насыщенность зенитной артиллерии, тут и надо будет совершать перелёт". Он вынул карту и показал на ней отметку, где надо перелетать. Я тут же подкорректировал маршрут, отметив изменение на своей карте. Уточнив все детали, капитан дал добро на взлёт. Экипаж занял свои места. Мы с пилотом в кабине, а стрелок-радист - в хвосте под плексиглассовым колпаком, где была смонтирована турельная пулемётная установка. Прогрев двигатели, пилот дал газ, и самолёт после короткого разбега поднялся в небо. Я уже соскучился по работе, и сейчас с интересом наблюдал за звёздами и за измученной войной землёй. Где-то вдали по небу рыскали лучи прожекторов, подобно ночным светлячкам, уходили в высь трассирующие пули и снаряды. Это пока стреляли не по нам, а через несколько минут и мы окажемся неплохой мишенью для вражеских зенитчиков. Набрав заданную высоту, выходим на подкорректированный курс в надежде проскочить по предполагаемому безопасному коридору. Однако плохо думали мы о противнике. "Коридор" оказался далеко не безопасным. Справа и слева совершенно неожиданно взметнулись в небо сразу шесть прожекторов. Для пилота попасть в перекрестие прожекторов и быть ослеплённым, смертельно опасно, так как он теряет ориентировку в пространстве и способность хладнокровно проводить противозенитный маневр. Чтобы выиграть несколько драгоценных секунд у врага, говорю лётчику: "Коля, пока не попали в "вилку", меняй курс, высоту и попытайся выйти из зоны интенсивного зенитного огня". Но ему, видимо, и напоминать об этом не надо было. Он резко бросил машину в пике, затем выровнял её и повернул налево с набором высоты. Игра в прятки продолжалась минут пять. Прожектористы нас так и не нашли, а разрывы снарядов и трассы пуль остались позади, салютуя в нашу честь, за то, что сумели прорваться сквозь огненную стену. Облегчённо вздохнув, выходим на расчётный курс и продолжаем полёт. По моим данным до партизанского аэродрома оставалось минут десять лёта, но сплошная темнота внизу не позволяла визуально определить правильность маршрута. Пилот уменьшает потолок до двух тысяч метров, и теперь уже все мы всматриваемся в темноту. Однако в радиусе пятидесяти километров ни искорки, ни огонька. Даю команду на разворот и обратный курс, и тут же под нами вспыхивают сразу семь костров. Кричу стрелку-радисту:

- Гена, пускай ракеты, только не перепутай, сначала красную, а потом осветительную.

Он выстрелил с интервалом в несколько секунд, и тут же снизу взвились две зелёные. Я с облегчением вздохнул и про себя прошептал: "Слава Богу, нас ждут". Пилот сделал круг и пошёл на посадку. Посадка на грунтовых аэродромах, а тем более лесных, мало приспособленных для этого дела площадках, всегда для экипажа представляет большую опасность, а от пилота требует железной выдержки и лётного мастерства.

... Всё ближе и ближе первый центральный костёр, но и он остаётся позади. Считаю про себя: "раз, два, три..." и вдруг легкий толчок и тряска, как по стиральной доске. "Пробежав" метров триста, самолёт остановился. Я первый открыл дверку, поставил приставную лестницу и ступил на партизанскую землю. Отовсюду к самолёту бежали одетые во что попало вооружённые люди.

Два часа без войны

Заглушив двигатели, спустился на землю пилот, а за ним и стрелок-радист. Толпа окружила самолёт, и совершенно незнакомые люди бросились нас обнимать и целовать. Посыпались вопросы: "Ребята, как там на Большой Земле, скоро немцу дадите под зад?" Вдруг разговоры прекратились, толпа расступилась, и к нам подошёл мужчина средних лет в чине полковника. Молча пожал нам руки, а потом спросил: "Как добрались?" Николай ответил: "Нормально, но у нас в запасе два часа, успеете разгрузить?" "Успеем. Пока мои ребята занимаются погрузочно-разгрузочными работами, вам рекомендую отдохнуть". "Витя, - он позвал рядом стоящего паренька лет шестнадцати, видимо, исполняющего обязанности посыльного, и распорядился: "Отведи ребят в отряд, накорми партизанской кашей и пусть часик полежат на наших пуховиках в солдатской землянке". Гену мы оставили на "хозяйстве", подумав: "Свои свои, но мало ли что, боевую машину оставлять без присмотра нельзя". Отцепив ранцы с парашютами, отправились в лесные дебри за посыльным. Он шёл в кромешной тьме по еле заметной тропинке, но довольно уверенно и быстро. Минут двадцать вёл нас по чащобе, пока не вышли на лесную поляну, где и был земляночный партизанский городок. "Сначала зайдём в санчасть и предупредим доктора, чтобы готовила раненых к эвакуации на "Большую Землю", - сказал Витя и направился к одной из землянок. По ступенькам спускаемся вниз. В нос бьёт специфический запах медпрепаратов. Открыв двери, вошли внутрь довольно большого помещения с длинным грубо сколоченным столом посередине. Сразу бросилось в глаза, что землянку готовили не наспех, а продуманно и добротно. Стены и потолок были обиты очищенными от коры липовыми распилами, на низких лежаках-нарах, застланных ватными тюфяками, лежали в одежде раненые бойцы. Их было восемь человек, среди которых и тяжелораненый генерал. Войдя в землянку, паренёк сказал:

- Оля, а где доктор?

- У себя в "операционной".

- Скажи ей, чтобы готовила раненых. Самолёт прилетел, и скажите спасибо этим парням.

Он кивнул головой в нашу сторону и продолжал:

- Ждали, ждали, думали, не прилетят, а они молодцы, выручили вас, прилетели.

В землянке зашевелились и появились возгласы: "А мы уже давно готовы. Доктор нам ещё вчера сказала, что за нами пришлют самолёт, а мы не верили".

Сестричка сорвалась с места и хотела бежать за доктором, но паренёк её остановил:

- Не надо. Мы сами ей сейчас скажем, а ты помоги ребятам одеться и обуться.

Мы выбрались наверх. В землянке, хоть пол и был устлан сосновыми лапками, воздух был спёртым и тяжёлым. Вздохнув полной грудью, подошли к соседней землянке. На этот раз мы остались наверху, а наш поводырь спустился на несколько ступенек и закричал: "Доктор, самолёт прилетел, я сказал Оле, чтобы готовила раненых к отправке". Через несколько секунд с посыльным вышла девушка в фуфайке, перетянутой кожаным офицерским ремнём, шапке-ушанке и накинутом на плечи белом халате. Не обращая внимания на "тени", стоящие возле дерева, командирским голосом сделала распоряжение:

- Витя, у меня скоро будет сеанс связи с центром, а ты скажи командиру разведки, чтобы вёл своих людей и выносили раненых к самолёту.

Услышав голос доктора, моё сердце так и оборвалось. Я не мог ошибиться. Из миллиона девичьих голосов я бы его узнал, потому что он принадлежал одной единственной и неповторимой, любимой и несравненной. Я рванулся ей навстречу и через мгновение оказался с ней лицом к лицу. Глянув на меня, она от неожиданности ахнула, и ещё не веря в чудо, тихо сказала: "Вася, ты?". Не стыдясь посторонних, кинулась ко мне на шею, обвила её нежными девичьими руками, уста наши встретились и слились в долгом сладостном поцелуе. Разжав руки, отошла на шаг, ещё не веря в реальность происходящего и, убедившись, что это не сон, снова повисла у меня на шее. Лётчик, видя, что он третий лишний, поспешил вместе с посыльным. Оставшись вдвоём, Лена молча взяла меня за руку и увлекла в землянку. Её "операционная" была значительно меньше "лазарета". Мы сели на скамейку рядом, не веря, что судьба свела нас снова вместе. Мы молчали, а я успел разглядеть при тусклом свете её "операционную". Вдоль стен стояли два топчана, посередине - дощатый "операционный" стол с подвешенной к потолку керосиновой лампой, в торцовой части - "обеденный" стол, где была размещена армейская полевая радиостанция и две табуретки, вот и вся мебель партизанской "операционной". В тусклом свете плошки увидел наконец лицо любимой. Глаза её возбуждённо блестели, щёки горели ярким румянцем. Мне кажется, сейчас она была озарена таким внутренним светом, находилась на таком душевном подъёме, что ей сейчас было подвластно всё на свете.

Мы сели на топчан, и она, видно, боясь, что не успеет выговориться, начала возбуждённо и сбивчиво говорить:

- Вася, милый, я думала, что сойду с ума, переживала за тебя и родителей. Почти полгода я не имею связи ни с родителями, ни с тобой. Живу, словно в замкнутом пространстве, в котором вижу только кровь, смерть, страдания. Сейчас у нас нет времени на разговоры о приключениях, ты прочтёшь их в моих записях и по возможности сохранишь для истории. Все эти месяцы я думала о тебе, ни на мгновенье не допуская мыслей о том, что с тобой может что-то случиться. Я верила, что мы обязательно встретимся, доживём до победы, объединим наши судьбы в одну и будем самой счастливой парой на земле. Фактически, мы с тобой обручены. Я дала тебе слово быть твоей женой, как только получу диплом фельдшера. Диплом я получила, прошла "термическую" обработку кровью, смертью, войной, и сейчас хочу, чтобы мы с тобой никогда, никогда больше не разлучались, хочу иметь частичку тебя в себе и быть верной женой, повенчанной кровью. Я люблю тебя так, что готова на всё, лишь бы ты напоминал мне о себе каждую секунду, каждое мгновение жизни.

Закончив свой монолог, она решительно откинула халат, сняла ремень, сбросила фуфайку и расстегнула пуговицы на гимнастёрке. Глаза её горели, грудь вздымалась от учащенного дыхания. Она приблизилась ко мне, обняла за шею и стала целовать: горячо, страстно, неистово, как будто в следующее мгновение нечто сильное и могущественное разлучит нас навсегда.

Через полчаса разгоряченные, безмерно счастливые и... молчаливые вышли из землянки. Молодая луна выглянула из-за леса и осветила всё пространство своим холодным, таинственным светом. Ярко светили звёзды. Лена держала меня под руку и, запрокинув голову, смотрела на небо. Потом снова заговорила: "Вася, ты чаще нас бываешь ближе к звёздам. Они тебе показывают путь, где находится враг и как найти дорогу домой, а я сейчас хочу, чтобы свидетельница нашей любви - Полярная звезда - была моим подарком тебе, была всегда, всю жизнь твоей путеводной звездой. Отныне знай, я буду в ней, она во мне, и мы никогда не допустим, чтобы ты когда-нибудь сбился с пути. Запомни эту дату. Сегодня 12 апреля 1942 года, мы стали мужем и женой, а свидетелями у нас были молодой месяц и Полярная звезда. И что бы ни случилось, куда бы ни забросила нас военная судьба, мы будем жить, любить, надеяться и верить, что когда-то на небе или на земле наша встреча обязательно состоится. Вот они сейчас смотрят с любопытством на нас, и я, глядя им в глаза, заявляю: "Дорогие мои немые свидетели, вечные дети космоса, засвидетельствуйте наш божественный брак и попросите Всевышнего, чтобы Он оставил наши молодые жизни и помог нам воссоединиться в будущем". Она простёрла руки к небу и с тревогой и мольбой произнесла: "Боже, сделай, чтобы было это именно так".

Пока мы были вместе, Лена взяла инициативу в свои руки настолько, что я оказался вроде бы немым свидетелем всего происходящего. Она ни о ком и ни о чём меня не спрашивала, а когда провела свой экспромтный Ритуал-просьбу, как-то обмякла и уже приземлённая, тихая, кроткая, прижалась ко мне и тихо прошептала: "Вот и кончилась наша первая брачная ночь".

Шли к самолёту рука об руку. С каждым шагом сокращалось отпущенное Судьбой наше незапланированное короткое свидание. Осознавая близость разлуки, я сказал:

- Лен, а как же теперь будем с тобой поддерживать связь?

Она подумала и сказала:

- Связь с центром я поддерживаю каждый день, если ты наблюдательный, то заметил, что, кроме оказания раненым неотложной хирургической помощи, я работаю на радиостанции и осуществляю связь с центром, и едва ли мы сегодня смогли бы с тобой встретиться, если бы я не засыпала их телеграммами о немедленной госпитализации генерала, жизнь которого действительно в опасности. У меня, конечно, и в мыслях не было, что Небо снова подарит мне тебя. Это был не первый самолёт с Большой земли, но я думаю, и не последний, потому что скоро наступит жаркое лето, и чтобы действия партизан были активными и результативными, им нужны: оружие и боеприпасы, мины и взрывчатка, продовольствие и медикаменты. Может, ещё пошлют тебя к нам в партизанский край, но это так, к слову. А пока мы в зоне оккупации, регулярной переписки у нас не будет. На всякий случай, если мы снова затеряемся в необозримом жизненном океане, то найдём друг друга через родителей или друзей. Я дам тебе адрес родителей моей подруги Нины Даниловой, и через них можешь меня найти.

При упоминании Нины я аж вздрогнул и, хлопнув себя по лбу, сказал:

- Лен, а ты с ней переписывалась?

- Да, пока не разбомбили наш поезд, и мы не оказались в оккупированной зоне. И тебе я написала буквально за два дня до катастрофы. Кстати, ты получил его?

- Да, письмо твоё я получил и в тот же день ответил, но ушло оно, как я понял, уже в никуда. Но самую главную новость я тебе не сказал. Нина почти месяц работает в нашей санчасти и непременно хочет научиться летать.

- И ты до сих пор молчал? Как она?

- Выглядит хорошо, но, по-моему, она мужененавистница. Я пытался познакомить её со своим однокурсником Сергеем, но она сказала, что до окончания войны не намерена связывать себя супружескими узами.

- Все так говорят до тех пор, пока не влюбятся, а как это случится, все аргументы отпадут сами собой. Ты говоришь, она хочет летать, но как это мыслит осуществить?

- Мне она сказала, что самостоятельно изучит конструкции самолётов и попросит комполка, чтобы дал ей рекомендацию на шестимесячные курсы лётчиков. Я знаю некоторых наших техников, которые таким образом поступали, окончили их и уже летают.

- Если Нина задумала, то у неё получится, тем более, по состоянию здоровья она пройдёт, да и парашютная практика свою роль сыграет. Передавай ей привет и скажи, что я работаю пока по своей специальности, но обо мне "там" знают и в любой момент могут послать в самое пекло, но сегодня я нужна именно здесь.

Мы вышли на поляну. Предусмотрительный командир партизанского отряда поставил возле самолёта охрану. Раненые уже были доставлены к самолёту и ожидали, пока разместят генерала и ещё двоих тяжелораненых на самодельных носилках. Погрузкой руководил наш стрелок-радист. Полковник стоял в стороне и наблюдал за работой. Пилот с посыльным были тоже тут. Часы отсчитывали последние минуты нашей встречи. Только сейчас я понял, что отныне моё сердце останется тут, в лесной глуши, и будет биться в унисон с сердцем любимой до тех пор, пока мы будем живы. Лена тоже была расстроена. Когда погрузка была окончена, и полковник дал команду строиться партизанам, которые участвовали в доставке и размещении раненых, мы поняли, настала минута прощания. Лена обвила мою шею, и мы слились в долгом, может быть, последнем поцелуе. Потом она тихо, чтобы никто не слышал, прошептала:

- Любимый мой, я верю, что мы выживем, обязательно найдём друг друга и будем самой счастливой парой на земле. Береги себя ради нашей любви.

Я в последний раз сжал её тёплые, нежные руки и присоединился к своему экипажу, который уже стоял возле самолёта. Полковник в краткой речи выразил нам благодарность и пожелал счастливого, благополучного полёта. Экипаж занял свои места. А Лена, как стояла прислонённая к берёзке, так и осталась стоять, с грустью в душе и надеждой в сердце.

Пилот запустил двигатели, прогрел их, дал ход и вырулил на стартовую позицию. Привычная вибрация, разбег, и машина в воздухе. Сейчас надо обо всём забыть и сосредоточиться на главном - доставить раненых в лазарет в целости и сохранности. Доставили раненых в областной госпиталь, линию фронта прошли благополучно, а утром вернулись в свой родной полк, где нас уже ждали. Начальник штаба выразил благодарность за успешное выполнение спецзадания, а мне этот полёт подарил: "Веру, Надежду и Любовь".

Глава III. Записки партизанского фельдшера

По зову сердца

Отоспавшись после ночного полёта, пошёл к командиру полка проситься на боевую работу. Однако полкового начальства на месте не оказалось, а на пищевое довольствие меня ещё не поставили, поэтому пришлось идти снова в "лазарет". Нина была на своём боевом посту и встретила меня упрёком:

- Раненый Трохалёв, вы почему нарушаете режим? Стоило мне уйти, как вы отправились в самоволку.

Она, конечно, знала, в какую самоволку я летал, но это так, ради шутки. Меня переполняли впечатления этой ночи, и я, не церемонясь, обнял девушку за плечи и с игривой обидой в голосе сказал:

- Нина, прежде чем спрашивать, где я был и что делал, накорми бедного бродягу, а то я зверски проголодался.

- Обед будет только через полчаса, успеешь рассказать о своих похождениях.

- Ниночка, ты не поверишь, что это был за полёт. Этих раненых нам из рук в руки передала лейтенант медицинской службы Панфилова Елена Дмитриевна.

- Вася, ты что шутишь? Как она попала в партизанский отряд? Ведь она была на санитарном поезде.

- О своих мытарствах по вражеским тылам она не рассказывала, передала мне три тетради, где всё описано. А насчёт санитарного поезда только и успела сказать, что поезд разбомбили немцы, а те, кто остался в живых, попали в окружение, скитались по лесам, пока не прибились к партизанскому отряду. Вот такие дела. Тебе она передала пламенный привет и выразила уверенность, что летать ты будешь, коль так решила, потому что такие девушки, как ты, своего добиваться умеют.

- Вася, вот как в жизни бывает. Будь я на дежурстве, не разрешила бы тебе лететь и, заботясь о твоём здоровье, могла лишить может самой главной в твоей жизни встречи с любимой. Видимо, и впрямь есть какие-то счастливые и несчастливые стечения обстоятельств, которые и ведут человека по дороге судьбы.

- И я в этом тоже убеждён, в особенности сейчас, когда идёт война, и мы не принадлежим сами себе.

Пока мы разговаривали, солдаты хозяйственной службы принесли термосы с обедом, а санитарка принялась разносить пищу раненым, которые уже ждали её с нетерпением за обеденным столом. К этой компании присоединился и я. Утолив голод, сытый и довольный, поблагодарил хозяев и направился к выходу. На этот раз Нина не протестовала, а с какой-то женской тревогой посмотрела на меня и сказала:

- Вася, если ты ещё "безлошадный" и в штабе не дадут работы, приходи ко мне, пару дней отдохнёшь, полечишься, а повоевать ещё успеешь.

Так и получилось, как сказала Нина. Работы мне не нашлось, и вернулся я в лазарет долечивать раны, и, пользуясь возможностью, прочитаю заветные тетради Любимой, и на некоторое время, хоть и мысленно, побуду с ней.

... С волнением и трепетом открываю первую тетрадь. Ведь эти строчки принадлежат Ей, а слова передают волнения и чувства, мысли и действия человека, попавшего в чрезвычайно сложную, драматическую ситуацию.

"... И вот я дома. Как хорошо, что он есть, где всё напоминает о детстве, школьных годах, прекрасной беззаботной юности, где тебя любят и о тебе заботятся. Наконец отдохну от волнений и тревог, приведу в порядок своё тело, ум и сердце. В кармане диплом фельдшера, и, прежде чем переступлю порог во взрослую жизнь, чтобы стать полноценным трудящимся, встретимся с Васей, наметим с ним планы на будущее. Утром написала ему письмо. Думаю, через дня два-три он его получит, а через неделю приедет. Родителям об этом сказала, и они согласились принять его, как моего друга (постеснялась сказать им, как моего жениха). Как и думала, Вася им понравился.

... Два дня ничего не писала. Ходила по гостям к своим братьям, повидалась с племянниками. В воскресенье хочу позагорать, а то моё тело уже год не ласкали солнечные лучи. У Васи, наверное, тоже начались каникулы. Интересно, получил он моё письмо или нет?

Сегодня воскресенье. Встала, как обычно, в шесть, сделала лёгкую пробежку, комплекс гимнастических упражнений. Погода, как по заказу. Бросила все дела и, расстелив одеяло в саду, подставила своё тело ласковым солнечным лучам. Только бы не переборщить. Лежу, набираюсь ультрафиолета и через каждые десять минут переворачиваюсь на другой бок. Интересно, как Вася распорядился с моим дневником? Надо ему сказать, чтобы после прочтения сжёг его. Вот приедет, я ему скажу. Увлеклась записями и чувствую, что спину уже припекает. Всё. Хватит. Иду домой.

... Крики, вопли на улице меня встревожили не на шутку. Выбегаю из калитки, а соседка, вся в слезах, плачет и причитает: "Бабоньки, война". У меня сердце так и оборвалось. Снова страшная беда надвигается на нашу страну. Так и хочется закричать и заголосить по-бабьи: "Господи! Ну почему ты подвергаешь русский многострадальный народ таким жестоким испытаниям? Неужто и впрямь мы так провинились перед тобой?" Все наши с Васей планы рухнули в одночасье. В два часа дня наконец заговорил радиорепродуктор и официально объявили о том, что фашистская Германия вероломно, без объявления войны, в нарушении договора о ненападении напала на нашу Родину и ведёт наступательные действия по всей западной границе.

... Вскоре вернулись родители. Мама плакала, а папа, как мог, успокаивал её. Ночь почти не спала. Дала волю слезам, а утром не стала ждать повестки, пошла в военкомат. Таких молодых парней и девушек, как я, было уже человек сто. Работники этого ведомства вынесли столы прямо во двор и стали из солдат и офицеров запаса формировать воинские части по родам войск. За отдельным столом сидел офицер, принимавший медицинских работников для формирования госпиталей, медсанбатов и санитарных поездов. Я изъявила желание лечить раненых в санитарном поезде.

Фронтовая скорая помощь

Набрав штат, а это были врачи-хирурги, медсёстры, санитарки, работники пищеблока, руководство перед нами поставило задачу за неделю рассчитать, документально оформить, получить на складах и доставить на специально сформированный поезд: медицинское оборудование, медпрепараты, перевязочный материал, продукты питания и много чего другого, необходимого для транспортировки и оказания неотложной, в том числе и хирургической помощи раненым бойцам. Начальником поезда был назначен майор медицинской службы Майский Иван Петрович. Он работал главврачом в одной из Брянских больниц. Со своей задачей вновь сформированный коллектив справился успешно. Через неделю поезд был готов до выполнения своей благородной миссии. Мою вторую специальность - радиста не забыли, поэтому кроме своих прямых обязанностей - лечить людей, я должна буду осуществлять связь с центром.

... Три недели идёт война. Докатилась она и до Брянска. Немецкие самолёты уже неоднократно бомбили аэродромы, станции и другие стратегические объекты. Неделю мы уже на колёсах. Погрузили тяжелораненых, чудом уцелевших в сражениях на Западных границах. По их рассказам, немецкая армия полностью механизирована, оснащена автоматическим стрелковым оружием, имеет много танков и самолётов, поэтому на первом этапе имеет успех.

... По распоряжению городских властей города Брянска, раненых из госпиталей было решено эвакуировать на Восток. Сегодня утро 29 июля. Поезд прибыл на станцию Саратов. В течение всего дня раненых развозили по госпиталям города. Первый раз за месяц уснула не под стук колёс, а как будто дома, только прежде чем погрузиться в сон, вспомнила о тебе, Любимый, и так захотелось увидеть тебя, прижаться к твоей груди, обнять и забыть обо всём на свете, а проснуться, когда на земле воцарятся мир, счастье и радость. Спокойной ночи, Любимый! Не знаю, где ты? Послала письмо, но ответа пока не получила.

... Снова едем на Запад, скорее всего, в Брянск. Сводки с фронтов не утешительные. Немцы на всей линии фронта продвинулись на восток на несколько сот километров, и продолжают наступать. Боюсь об этом подумать, а не то, чтобы писать, когда вспоминаешь об утверждении руководства о том, что "...если и будет война, то будет она скоротечной и на чужой территории".

... Вчера первый раз наш поезд попал под бомбёжку. К счастью, он не пострадал, лишь были повреждены рельсы, которые за несколько часов заменили, и мы поехали дальше. На очередной станции для отпора фашистских стервятников к поезду прицепили платформу, на которой была укреплена зенитно-пулемётная установка ЗПУ-4. Видны же немецким лётчикам с воздуха красные кресты на крышах вагонов, знак гуманности и неприкосновенности к раненым воинам, однако для фашистов никакие международные конвенции не закон. Не думала я, как больно смотреть, когда гибнут такие же, как мы, молодые парни и девушки. Почти на каждой станции сгружаем по несколько скончавшихся бойцов и передаём их по акту специальным командам, которые занимаются их захоронением.

... Вчера получила письмо от Васи. Была несказанно рада за него, что он жив, и что училище его эвакуировано на восток. Пока они ещё в пути, но учиться будут где-то в городах Сибири или Алтайского края.

... Почти месяц не писала. Было не до того. Даже сама удивляюсь, как удалось выбраться из настоящего ада.

Крушение

... Поезд двигался с очередной партией раненых. Ехать приходилось только по ночам, потому что немцы настолько обнаглели, что бомбили одинокие автомашины и даже лошадиные повозки. На этот раз станция, на которой мы остановились, подверглась ужасной бомбёжке. Пока ремонтные бригады восстанавливали пути, уже рассвело, а ехать надо было немедленно, так как фронтовая обстановка была настолько сложна и непонятна, что никто не знал, куда продвинулись немцы, и потом, было много тяжелораненых, требующих срочной госпитализации. Поезд тронулся. Благополучно выбрался с запасных путей на основную колею, и набирая ход, двинулся на восток. Через минут сорок в небе появились немецкие самолёты. Девочки-зенитчицы открыли по ним пулемётный огонь. Машинист то притормаживал, то снова гнал поезд во всю мощь парового котла. Это на какое-то время спасало нас от прямого попадания бомб. Вдруг со всего разгона поезд, словно споткнувшись о бетонную стену, остановился, а вагоны, залезая друг на друга, валились на бок по обе стороны насыпи, превращаясь в груду искорёженного металла. Казалось, из этой мясорубки живым выбраться не суждено будет никому. Однако через какое-то время несколько уцелевших людей в шоковом состоянии стали разбегаться по сторонам в поисках спасения. Фашистским варварам и этого было мало, они и этих несчастных стали поливать смертоносным свинцом. Сделав своё кровавое дело, самолёты полетели восвояси. Я ехала в третьем вагоне в радиорубке и успела передать в центр, что поезд подвергся авианалёту. От страшного толчка я ударилась о перегородку и на какое-то время потеряла сознание. Когда пришла в себя, перед собой увидела разбитое окно. Пошевелила руками, ногами, конечности как будто целы. Попыталась встать и добраться до него, но тело было словно ватное и не подчинялось голове. Наконец, собрав всю волю в кулак, подползла к проёму и с огромным трудом вылезла наружу. Прошло ещё не менее часа, пока я окончательно не пришла в себя, и не осознала всю трагедию и бедственность нашего положения. Картина была ужасная. Метрах в ста в облаке пара на боку лежал паровоз, а искорёженные, с оборванными колесами вагоны громоздились в десятках метров от насыпи. Первой мыслью было: "Бежать, бежать с этого проклятого места подальше, чтобы не видеть ужасного кошмара. А как же раненые, за которых ты в ответе и перед ними, и перед своей совестью? Нет, надо попытаться найти и помочь тем, кто остался в живых". Беру себя в руки и, превозмогая боль во всём теле, встаю, и опираясь на какую-то палку, иду и присоединяюсь к незнакомым людям, которые обследуют вагоны и выносят уцелевших раненых. Командовал спасательными работами Майский. При виде его я обрадовалась и спросила:

- Иван Петрович, я рада, что вы живы. Кто из медперсонала ещё уцелел?

- Способных думать и двигаться пока шесть человек, а как ты?

- Пока не знаю, голова кружится и тело, как ватное. А кто эти люди, что помогают спасать раненых?

- Это колхозницы из соседнего села. Ты немного полежи. У тебя, видно, небольшое сотрясение мозга, но это пройдёт. Как полегчает, постарайся взять рацию и передай в центр о катастрофе.

- Я передала, как только начался налёт.

- Всё равно нам рация понадобится, ведь раненых куда-то надо девать.

- Хорошо, я попробую её взять, если смогу.

- Ладно, я пойду, а ты отдохни немного. Я потом пришлю тебе кого-то на помощь.

Хотела спросить, много ли людей погибло, но голова закружилась, и я опять потеряла сознание. Очнулась от того, что кто-то усердно трясёт меня за плечи.

- Вставай, начальник ваш сказал, что где-то в вагоне рация, её оттуда надо взять, а то раненых уже погрузили на подводу, и сейчас будем ехать в лес, потому что немцы уже где-то рядом.

Чувство страха не столько за себя, сколько за раненых, подхлестнуло, я встала и, покачиваясь, пошла к третьему вагону. Женщина пыталась меня поддержать, но я почувствовала, что уже сама могу передвигаться. Нашла окно, из которого выбралась, и полезла внутрь. Рация так и была в рабочем режиме, но всё было разбросано, а батареи, видно, сели. Я подала женщине сначала ранец с рацией, затем ключ, раскладную антенну и сумку с запчастями. На этот раз из окна выбралась без труда. Женщину звали Анной, с ней я добралась до одной из четырёх подвод. Майский обрадовался, что я "очухалась" и пришла ему на помощь. Из-под обломков вагонов вытащили около пятидесяти раненых. Тех, кто был способен самостоятельно передвигаться, женщины разобрали по домам, а тех, кто не мог, погрузили на подводы. И это из почти тысячи раненых! Из медперсонала и работников пищеблока, способных двигаться, осталось нас восемь человек. Семь девчонок и лишь один зрелый мужчина-начальник санитарного поезда Майский. Все мы были помятые, побитые, в синяках и ссадинах, а от нервного и физического перенапряжения еле держались на ногах. Под вечер из села прибежал парнишка и сказал, что в село вошли немцы. Промедление было смерти подобно. Всё, что было возможно взять в вагонах: медпрепараты, перевязочный материал, хирургические инструменты, погрузили на подводы и, поклонившись погибшим и попросив у них прощения за то, что не могли предать земле, двинулись в лес, чтобы спасти тех, кто остался в живых. Мальчишка вызвался проводить на лесную поляну, где нас уже ждут сельские женщины, которые собрали продукты питания для раненых и завезли их в лес на подводе. Километров пять шли в полуобморочном состоянии. Наконец, в глубине леса, в километре от опушки стояли две телеги, запряжённые лошадьми. Завидя нас, больных и измученных, женщины явно обрадовались. Передав нам подводу с провиантом, женщины заспешили домой. Мальчишка оказался сыном одной из колхозниц, ожидавших нас. Она представилась Майскому, как член правления колхоза Кулагина Лукерья и попросила дать ей расписку, что передала ему для временного использования четыре лошади с телегами и сбруей. Майский сделал это с радостью. Иначе двенадцать человек тяжелораненых были бы обречены на верную гибель. Я подошла к смелой женщине и спросила, где она живёт и можно ли к ней прийти, если нам понадобится помощь. На то она ответила, что живёт недалеко от церкви в доме под красной черепичной крышей, и если понадобится помощь, она готова сделать всё, что в её силах. Ещё сказала, что муж её на фронте с первых дней войны, а она с мамой и сыном Алёшей живут в одном доме. Потом Луша с сыном и их соседка набросали на телегу хворосту и поехали домой.

Лазарет под открытым небом

Командование необычным отрядом взял на себя Майский. Имеющий практический опыт участия в военных действиях (воевал в I мировую войну), он сразу принял меры безопасности. Прежде всего, мы углубились в лес километра на четыре, затем на небольшой полянке остановились на ночлег. Из слег соорудили навес на случай дождя, прямо на траву постелили сосновые лапки и положили на них раненых. Лошадей распрягли и, привязав вожжами, пустили пастись. Одну половину медперсонала командир назначил для обслуживания раненых, вторую - для охраны отряда. Ужинали молоком и хлебом, привезёнными заботливыми колхозницами. Я оказалась в команде Майского, и пока не сделали раненым перевязки и не провели лечебные процедуры, не сомкнули глаз. Наконец кончилась наша первая кошмарная партизанская ночь. Три часа тревожного, но живительного сна немного восстановили силы. С рассветом все были уже на ногах. Командир собрал нас возле себя и изложил план дальнейших действий. Он заключался в задачах на ближайшее время и на перспективу, которая зависела от того, насколько долго затянется немецкая оккупация. Первоочередной задачей было подлечить раненых и передать крестьянкам близлежащих сёл для полного излечения. Естественно, в те сёла, где не было немцев. В дальнейшем попытаться найти партизанский отряд и влиться в него. Сегодня было решено не двигаться с места, приготовить горячую пищу, накормить раненых и весь личный состав "лечебного заведения под открытым небом". После чего провести тщательный осмотр состояния здоровья раненых и выяснить, кого из них в ближайшее время можно было бы передать "на стационарное лечение". Немаловажным вопросом в нашей ситуации была разведка. Возникла масса вопросов. Это: в каких сёлах немцы, площадь лесного массива, в котором мы находимся, сведения о партизанах, связь с местными жителями и возможность передать им выздоравливающих раненых и ещё много, много вопросов разведывательного характера. Эту задачу Майский возложил на меня, так как был осведомлён о моём "втором образовании".

"Летучка" закончилась, и каждая группа приступила к выполнению своих обязанностей. Я с молоденькой санитаркой Верой отправилась на разведку. В обычной крестьянской одежде, покрытые косыночками, думали, что не вызовем ни у кого подозрений. Для разведчика непреложный закон - это никаких улик. Если ты изображаешь из себя девушку-крестьянку, то и одежда должна быть соответствующей, и орудия труда крестьянские. Задание на сегодняшний день было углубиться в лес, найти в лесной чащобе просеку или малоезженую лесную дорогу, с тем, чтобы можно было проехать на телегах и устроить новую стоянку. Взяв лукошки и положив в них по бутылке молока и куску хлеба, двинулись в глубь леса. Выломали по суковатой палке и, как заправские грибники, по разным сторонам еле заметной тропинки пошли в северно-восточном направлении. Начало августа - самое благоприятное время для сбора боровиков, подосиновиков и подберёзовиков. Леса в средней полосе России занимают огромные площади, в особенности в её северной части. Иногда они простираются на десятки и сотни километров. Лес, по которому мы шли, был старый и дремучий. Он был смешанный, но с преобладанием лип, дубов, осин и берёз, попадались так же клёны и небольшими семействами сосны. Отойдя от стоянки километра четыре, обнаружили вдруг, что лукошки наши почти наполнены молодыми ядрёными боровиками. Хотя сбор грибов не входил сегодня в наши планы, но натолкнул на хорошую мысль - заготавливать их впрок, сушить и пополнять ими наши продовольственные запасы. Километрах в десяти от стоянки нашли приличную поляну, где рядом в овраге протекал ручей чистейшей родниковой воды. Лучшей стоянки не придумаешь. Солнце поднялось к полудню. Первую часть задания мы выполнили. Перекусив хлебом и молоком, отправились в обратный путь. Часа через два вернулись в лагерь и доложили командиру о результатах разведки. "Грибную идею" он тоже воспринял как положительную. Передохнув немного, пошли в село, где должны были узнать: есть ли там немцы, встретиться с Лушей и наметить с ней план действий относительно выздоравливающих раненых, и самое главное, опросить жителей близлежащих сёл, есть ли в этих лесах партизаны. Из разговора с Лёнькой я знала, что их село находится в двух километрах от леса, что в нём триста дворов, школа-семилетка, сельсовет, правление колхоза, несколько колхозных ферм и старая церковь, используемая в качестве зернохранилища, и что называется село Алексеевка. Набрав немного грибов в лукошке, тронулись в сторону села. Находилось оно на низине, и с опушки леса было видно, как на ладони. Самым заметным строением была церковь. Была она двухкупольной, с крышей, покрашенной в зелёный цвет. Мы шли по пыльной просёлочной дороге, но хотя по обе стороны стеной стояла уже поспевшая рожь, нигде не было ни души. Решили подойти к нашей вчерашней знакомой Луше огородами, чтобы не обращать на себя внимание местных жителей, вышли к церкви. Беглый осмотр не выявил пребывания в селе немцев, и всё же, соблюдая предельную осторожность, стали приближаться к её дому. По соседству с домом Луши сидели на завалинке две старушки и о чём-то громко беседовали. Я сразу поняла - лучшего источника информации не сыскать. Подошли к ним. Поздоровались. Они ответили. Но смерив нас любопытным взглядом, притихли. Мы присели возле них на корточки, и я сказала, что пошли в лес за грибами, заблудились, и не знаем, в какое село вышли. Тут одна старушка посмотрела мне в глаза и сказала:

- Вы, миленькие, в Алексеевку попали. Берёзовские, что ли?

- Да, Берёзовские.

- Вы не очень то тут расхаживайте, у нас вчерась были немцы, на машинах, танках и ещё на каких-то драндулетах. Согнали всех возле сельсовета, назначили старостой бывшего кулака Кузьмича, дали ему в помощь двух полицаев и сказали, чтобы жали хлеба, вязали в снопы и обмолоченные рожь и пшеницу сдавали немецкому бургомистру. Ещё сказали, что через две недели возьмут Москву, и советской власти придёт конец. Людей не трогали, только баб всполошили, да кур постреляли.

- Бабушка, в вашем селе живёт моя знакомая, Лушей её звать. Не знаете, где её дом?

- Это Кулагина чтоль?

- Да, она самая.

- А откуда это вы её знаете?

- На выставке в Москве познакомились, - соврала я.

- Будет, врать-то. Ни в какую Москву она отродясь и не ездила. Вы, поди, с того самого поезда, что немцы разбомбили. Она вчерась всех раненых бойцов развозила и чуть в лапы немцам не попалась. Слава Богу, сынок у неё шустрый да смышлёный, побежал и сказал матери и вашим, чтобы не везли раненых в село, что там немцы. Так они и приехали домой порожние на одной подводе. Где она раненых кинула, не сказала, ведь умрут бедолашные.

Я знала, что старушки - это деревенские глаза и уши, но чтобы так проколоться? Несмотря на весь наш камуфляж, простая сельская бабка сразу догадалась, кто мы и что хотим знать. Я извинилась перед почтенными женщинами и призналась:

- Да, мы с того самого поезда. Раненым нужна помощь, продукты, лекарства, поэтому о том, что ваши сельские женщины помогали нам, собирали продукты, никто из посторонних не должен знать. За помощь красноармейцам и партизанам немцы расстреливают всех без разбора. Не говорите никому об этом, пожалуйста.

- Мы что, совсем из ума выжили, чтобы супостатам такое говорить. Ты вот скажи, милая, солдатики-то раненые живы?

- Да, живы, и ждут от нас помощи.

- Тогда идите к Лушке-то. Вон рядом она живёт, по-соседски.

Поблагодарив старушек, прямиком направились к дому Лукерьи. Открыли калитку. В огороде копошилась пожилая женщина. Я поздоровалась и без обиняков сказала:

- Вы, наверное, Лушина мама?

- Да, а вы кто такие будете?

- Она вчера помогала нам раненых возить с разбитого поезда, мы хотели с ней поговорить.

- Идите в дом, там она стирает.

Мы вошли. Засучив рукава ситцевого платья, Луша стирала окровавленные гимнастёрки, брюки и нижнее солдатское бельё. Поздоровавшись, спросила:

- Луша, ты не боишься, что вернутся немцы или полицаи и застанут тебя за этим занятием?

- Нет, не боюсь. Сумею выкрутиться. Вы лучше скажите, как раненые?

- Вот по этому поводу мы и пришли с тобой посоветоваться. Как ты думаешь, выздоравливающих раненых можно будет развезти по дальним сёлам, где нет немцев?

- Я над этим тоже думала. Через два-три месяца наступают холода, здоровому-то трудно в лесу выжить, а раненому и подавно. У меня в дальнем селе свекруха живёт, деревня маленькая, глухая, домов с полсотни будет, я ужо пойду туда, переночую, подключу к этому делу молодых баб, и за месяц-два мы их развезём, бедолашных. Женщины их быстро поставят на ноги. И раны залечат, и приласкают, и какая-то помощь в хозяйстве будет.

- Луша, ещё к тебе просьба, если что-нибудь узнаешь о партизанах, сообщи нам немедленно. Давай договоримся так, все сведения, интересующие нас, ты будешь пересылать по почте, а почтальоном назначим твоего Алёшу. Как ты, не против?

- Хорошо, я согласна. Только вы же не будете стоять на одном месте, где я буду вас искать?

- Правильно. На одном месте мы не будем, но эта проблема легко решается. Найдём рядом с опушкой "почтовый ящик" в виде дупла, или под корневищем старого пня, или что-то другое придумаем. Ты его завтра пришли в полдень, мы будем ждать на опушке. Найдём "почтовый ящик" и таким образом будем обмениваться информацией. Согласна?

- Хорошо, я Алёшу завтра пришлю. А насчёт леса, какую он занимает площадь, трудно сказать. Есть сёла, расположенные, как на лесной поляне, куда ни глянь, кругом дремучий лес. Чтобы лес знать, надо сотни километров исходить. Если кто его более менее знает, так это лесник. У него может и карта есть. Это хорошая мысль. Дядя Егор лесником работает лет тридцать, он наверняка много знает. Я с ним поговорю, а, может, и карту раздобуду.

Я с восхищением смотрела на эту молодую, энергичную женщину и отождествляла её с образом Некрасовской героини. И подумалось мне тогда: "Пока в России есть такие женщины, её ни сломить, ни покорить, ни победить невозможно".

Окруженцы

... Уже неделю мы в лесу. "Лесной санаторий" для раненых оказался как нельзя кстати. Квалифицированная медицинская помощь, хорошее питание, чистый лесной воздух, заботливые женские руки сделали своё доброе дело. Половина раненых поднялась на ноги и стала заново учиться ходить, а остальные, если ещё и были лежачими, то состояние их здоровья настолько улучшилось, что в глазах появилась надежда на полное выздоровление. На наше предложение поехать долечиваться в глухие сёла, в крестьянские семьи согласились только трое солдат с ранениями рук и ног, и уже не годных к воинской службе, остальные воздержались, надеясь окончательно вылечиться и продолжить войну с ненавистным врагом до его полного изгнания.

С Лушей я ещё раз встречалась. Она развила в ближайших сёлах бурную деятельность. В каждом селе у неё были помощницы, которые докладывали о всех происходивших событиях. Организовала сбор тёплых вещей, продуктов питания и доставку всего этого добра в наш лагерь. Сказала, что из глухого села ей передали, что видели на опушке леса вооружённых красноармейцев, но не разговаривали с ними, и поэтому не знают, кто они такие, партизаны или окруженцы. Эта информация нас больше всего обрадовала, так как без крепких мужских рук нам не обойтись. Поэтому я попросила Лушу, что если ей удастся связаться с этими людьми, то пусть она приведёт их к нам для переговоров о совместных действиях.

... Вчера попыталась собрать рацию, настроить и выйти на связь, но она молчала. Как я и предполагала, батареи сели, а где взять свежие, ума не приложу. В окружных сёлах даже ни одного детекторного приёмника нет, а с городом связь тоже не налажена. Люди говорят, что и Брянск в руках фашистов.

... Из Алексеевки пришло неприятное известие. Там немцы организовали полицейское управление для контроля над всеми окрестными сёлами. В управлении больше двух десятков полицейских, автомашина, два мотоцикла. Начальник полиции - немец. Теперь жать, вязать снопы, сушить и скирдовать рожь и пшеницу женщины будут под присмотром полицейских. Кругом расклеили приказ жандармского управления оккупированных территорий о том, что за связь с партизанами - расстрел, за сопротивление властям - расстрел и за каждую незначительную провинность - расстрел. Отныне появляться в селе стало небезопасно. Луша сказала, что теперь связь будем осуществлять только через "почтовый ящик", который уже в действии.

... Луша со своей задачей справилась. Она не только установила связь с солдатами, попавшими в окружение, но и сама привела их к нам. Командовал бойцами молоденький лейтенантик. У него в подчинении было тридцать человек, в том числе шесть тяжёлораненых бойцов. Две недели скитаний по лесам без пищи, медицинской помощи, без связи с миром, в атмосфере полной неопределённости, лейтенант выдержал. Самое главное, он сохранил боевую единицу, не бросил на произвол судьбы тяжелораненых, в том числе раненого в обе ноги комбата. Первоначальная попытка двигаться за наступающими немцами и потом прорваться через линию фронта к своим оказалась несостоятельной. Бродить по лесам и болотам с носилками на плечах оказалось задачей суперсложной, и лейтенант, как и мы, решил искать партизан. Мы пока таковыми не были, но слияние двух отрядов, остатков санитарного поезда и боевой единицы Красной армии фактически спасло и тех, и других. Если наши раненые шли на поправку не по дням, а по часам, то вновь прибывшие были в плачевном состоянии. Воспалённые раны гноились, ни лекарств, ни перевязочного материала не было, у одного раненого нога почернела, нужна была срочная операция. Майский собрал весь свой персонал и поставил задачу до вечера обследовать всех "новеньких", назначить лечебные процедуры, а одному из них провести операцию, ибо уже завтра может быть поздно. Лейтенант тоже ни на минуту не позволял себе расслабиться. Прежде всего, распорядился, чтобы до вечера были построены просторные шалаши для раненых и всего личного состава, пользуясь тем, что была рядом вода и погода позволяла, привести себя в порядок: побриться, помыться и постирать бельё. Организовал круглосуточную охрану. Теперь наш сводный отряд можно назвать партизанским.

... На следующий день я встретилась с лейтенантом, сказала, что в отряде есть радиостанция, но нет батарей питания, и чтобы осуществить связь с центром, они нужны, как воздух. Он обещал, как только будет налажен быт, составлен план боевых действий, то обязательно батареи раздобудет.

Первая боевая вылазка

Лейтенант, а звали его Владимир Куликов, оказался не только хорошим знающим командиром, но и прекрасным хозяйственником. Отныне каждый из его бойцов имел свои обязанности. Одного из них он назначил конюхом, в обязанности которого входило уход за лошадями, обеспечение их кормом на зиму, ремонт телег и сбруи, словом, гужевой транспорт должен был быть всегда в боевой готовности. Созданной им разведгруппе была поставлена задача в ближайшее время выйти в район шоссейной дороги, ведущей в областной центр, проследить, какие воинские части, военные грузы, боевая техника проходят по ней, есть ли охранение военных колонн, их численность и возможность нападения и уничтожения хотя бы одной из них. Немаловажным моментом в осуществлении планируемой операции является выбор участка дороги и путей отхода. Учитывая малочисленность отряда, слабое вооружение (один ручной пулемёт, восемь автоматов и двадцать две винтовки), было решено акцию провести в ночное время. Главной целью ставилось уничтожение живой силы противника, захват трофейного оружия и боеприпасов, а также пополнение продовольственных запасов.

В течение нескольких дней ребята следили за дорогой. Считали, записывали, систематизировали, анализировали и вернулись в отряд с полной информацией о положении дел на шоссе. На основании разведданных, для разработки операции были приглашены и мы с Майским. Мы особо не вникали в детали совершения нападения, но когда выбиралась дата вылазки, Майский предложил провести её не ранее, чем через десять дней. Он аргументировал это тем, что новых раненых надо подлечить и по возможности поднять на ноги, а то после партизанской вылазки озверелые гитлеровцы захотят наверняка прочесать лес и покарать лесных мстителей. Что мы сможем сделать для спасения раненых? По дремучему лесу с носилками на плечах далеко не убежишь. На лошадях по лесному бездорожью не проедешь. Лейтенант с доводами доктора согласился частично, предложив вывезти раненых на запасную базу, которую присмотрели разведчики на такой случай. Она находилась километрах в десяти от нашей, в самой глубине леса. Было найдено решение, которое устроило всех. За пять дней благоустроить запасную базу, вывезти туда раненых и весь медперсонал, а боевая группа из двадцати человек осуществит запланированную операцию. Я упросила лейтенанта включить и меня в свою группу. Боевое крещение назначили на 28 августа. И вот группа в полном составе, на двух телегах, скрытно, двинулась в сторону автомагистрали. За два километра до дороги оставили подводы, а сами рассредоточились вдоль шоссе на расстоянии трёхсот метров. Решено было операцию начинать с приходом темноты, и обязательно, чтобы колонна машин была не более шести единиц. Мне отводилась роль санинструктора. Начало операции означала выпущенная зелёная ракета, её окончание - красная. Выбор цели взял на себя лейтенант. Я находилась в передовой группе. Рядом с санитарной сумкой у меня на боку был пистолет. Томительное ожидание. Колонна за колонной проходят танки, бронемашины, мотопехота по сто единиц и более. Для таких целей мы ещё не созрели. Более двух часов лежим, замаскированные ветками кустарника, устремив свои взоры на дорогу. А они всё ползут и ползут, с притушенными фарами, и нет им ни конца, ни края. Наконец, уже после полуночи, интенсивность движения уменьшилась, и интервалы между автоколоннами увеличились до пятнадцати-двадцати минут. Из-за поворота вылезла очередная вереница машин. Мы насчитали семь притушенных фар. Лейтенант приказал передать по цепи: "Приготовиться к бою". Мы застыли в напряжённом ожидании. Кроме обязанностей оказания помощи раненым, мне поручили быть осветителем на весь период операции. Я находилась рядом с лейтенантом и должна была из ручной ракетницы освещать дорогу, выпуская одну за другой осветительные ракеты.

... Колонна из шести крытых брезентом машин на небольшой скорости приближалась к нам. В качестве боевого охранения впереди шёл броневик. С двумя противотанковыми гранатами, лейтенант выдвинулся к самой дороге и замер. Сердце отстукивает секунды, тук, тук, тук. Всё, пора. Он вскакивает и бросает первую гранату в броневик и падает, распластавшись на дороге. Оглушительный взрыв потряс воздух. Следом за ним, взрыв прогремел в конце колонны. Вторая граната лейтенанту не понадобилась, броневик лежал на боку с оторванными передними колёсами. Началась и моя работа. Одну за другой выпускаю в небо сначала зелёную, а потом осветительную ракеты. Дорога видна, как на ладони. Шквальный огонь из всех видов оружия подавил сопротивление немцев. Вдруг из-за машин вылетает мотоцикл и, стреляя на ходу из пулемёта, пытается выехать из зоны огня, но лейтенант даёт очередь из автомата, и мотоцикл летит в кювет. Партизаны выскакивают из укрытий и бегут к машинам. Стрельба прекратилась. Я продолжаю стрелять из ракетницы и следить за дорогой. Партизаны приступили ко второй фазе операции - сбору трофеев. Вдруг из-за поворота на большой скорости вылетают броневик и машина с солдатами. Я выпускаю красную ракету, а пулемётчик, не давая немцам рассредоточиться, поливает их огнём из своего пулемёта. Немцы открывают беспорядочную стрельбу по кустам, а наш пулемётчик продолжает бить по выскакивающим из машин гитлеровцам. Минут десять он продолжал стрелять, прикрывая отход товарищей в безопасную зону. Через полчаса группа собралась в условном месте. Не было среди нас только пулемётчика и двоих автоматчиков, которые вызвались остановить гитлеровцев. По всей видимости, немцы не решились преследовать партизан, ограничившись лишь обстрелом из автоматов и пулемётов враждебную темноту леса. От шальных немецких пуль пострадали два бойца. Одному пуля попала в ухо, а второму в мягкое место, из-за чего парень стал предметом насмешек. Лейтенант послал группу разведчиков для выяснения судьбы ребят, а основная группа продолжала движение к ожидавшим нас подводам. Раненым ребятам сделала перевязку. Если у первого парня в ухе оказалась дырка от сквозного пулевого ранения, то у второго пуля застряла где-то в мышечной ткани, и его ожидает операция. Добрались до подвод. Теперь можно передохнуть и посчитать трофеи. А они оказались немалые: семнадцать автоматов с магазинами, шесть ящиков с патронами для них, один ручной пулемёт с двумя коробками снаряженных лент, десять ящиков с мясными консервами, ящик шоколада, два ящика с галетами. Но самым ценным для меня была немецкая рация с комплектом питания, которую самолично снял лейтенант с подбитого броневика. Ценным вероятно был также жёлтый кожаный портфель, подобранный недалеко от опрокинутого мотоцикла возле убитого немецкого майора, скорее всего, штабного работника, но оценивать содержимое портфеля было не время, и его бросили на телегу вместе с трофейным имуществом. Радости нашей не было конца, когда из кустов вышли разведчики, нёсшие на плащ-палатке раненого, но живого героя - нашего пулемётчика. Мне снова пришлось потрудиться. Боец был в сознании, но от боли стонал. Обе ноги его были прострелены. Осмотрев раны, пришла к выводу, что кости не раздроблены, но пули глубоко застряли в мышцах. Задеты ли сухожилия, нервные нити или другие органы движения, я не знала. Майский при операции выяснит. Я перевязала раненого, дала ему обезболивающий укол, положили на телегу, он успокоился и заснул. К утру группа без потерь пришла на базу. Мы радовались первому успеху. Пока бойцы отдыхали от ночного похода, мы с Майским (я ассистировала ему) сделали ребятам операции. Одному из ягодицы извлекли пулю и подарили ему на память, а у Вани-пулемётчика дела обстояли значительно сложнее. Пули извлекли из обеих ног, но на одной было перебито сухожилие. Майский сказал, что операций по сшиванию сухожилий он ещё не делал, а в полевых условиях это архисложное задание. Дело в том, что разорванное сухожилие "уходит" в мышечную ткань, и его концы там чрезвычайно трудно найти. При стационарном лечении и общем наркозе все значительно проще. Человек спит, а хирург делает спокойно своё дело. Мы же имели анестезирующие препараты только для местного обезболивания, а резать ткань по живому и копаться в ней, когда раненому нестерпимо больно, хирургу очень тяжело. И тем не менее, Майский этот подвиг совершил. Он спас молодому человеку ногу, а вместе с ней и его боеспособность.

Говорит Москва...

Володя Куликов - отважный лейтенант, видно, оценил по достоинству мои способности (знание медицины и военного дела), поэтому стал чаще со мной разговаривать, советоваться. На другой день после удачно проведённой операции решила заняться радиостанцией, но, как ни крутила, что ни делала, она не включалась, видно, хотела, чтобы к ней прикоснулись умные мужские руки. Я попросила Володю, чтобы он посмотрел, в чём причина. Он откликнулся на мою просьбу. Вот уж истина, техника - это мужское дело. Начал с самого простого - определение разрыва электроцепи. Из лампочки от карманного фонарика сделал индикатор, по участкам проверил схему и тут же выявил две негодные катодные лампы. К счастью, в сумке с запасными деталями мы их нашли, и рация заработала. Я настроила её на нужную волну и передала в эфир первую информацию, ещё не веря в то, получат ли её в Центре.

Меня услышали, расшифровали, поняли и назначили сеанс связи. Посоветовавшись с майором Майским и Володей Куликовым, решили составить текст сообщения, в котором передать сведения о санитарном поезде, слиянии с отрядом красноармейцев, о местонахождении отряда и о дальнейших действиях. Из центра сообщили, что в ближайшее время наш отряд вольётся в уже существующее в Брянских лесах партизанское соединение для борьбы с гитлеровцами в тылу. Через три дня в отряд пришёл представитель партизанского соединения майор Луговой и сказал, что из Центра пришло распоряжение о слиянии двух отрядов в один. Осмотрев наше хозяйство, транспортные средства, трофеи, обустройство лагеря, распорядок дня, был приятно удивлён, что все виды жизнеобеспечения, лечения, охраны, связи с местным населением были продуманными и четко выполнялись. А когда ему рассказали о первой боевой операции, на это он сказал: "Мы долго ломали голову, кто из действующих в этом районе отрядов мог совершить такое дерзкое нападение, но ответа не нашли. По нашим сведениям, в этом бою немцы потеряли более тридцати человек убитыми, столько же ранеными, подбит броневик, сгорело две машины, один мотоцикл". Когда же показали майору кожаный портфель с документами немецкого штабиста, он был восхищён и сказал, что в ближайшее время непременно переправит его в Москву.

... Прошло уже три недели, как мы вошли в состав большого партизанского отряда, действовавшего под руководством полковника Красной армии Журавлёва Ивана Фёдоровича. Всех медиков, оставшихся в живых из санитарного поезда, разобрали по отдельным отрядам партизанского объединения. Я оказалась в центральном отряде, который назывался "Мстители". В объединение входило двенадцать отрядов разной численности, действовавших в лесах Брянской и Калужской областях.

Теперь все действия партизан координировались Центром и планируемые боевые операции разрабатывались центральным штабом объединения, и после согласования и утверждения Москвы претворялись в жизнь. После кочевых лета и осени стали думать о зиме. Уже в начале октября приступили к рытью и обустройству землянок. Кроме "лазарета" для потенциальных раненых, вырыли и обшили тёсом "операционную", которая служила мне и радиорубкой, и жильём. Для лечения больных и раненых дали в помощь медсестричку Олю, милую приятную девочку. К нашему счастью, всех раненых с тяжёлыми увечьями и ранениями самолётом вывезли в Москву. В промежутках между боевыми операциями продолжали готовиться к зиме. Обязанности военного врача и радиста так и остались за мной. Володя Куликов стал начальником разведки, и при каждом удобном случае повадился наведываться ко мне. Я поняла, что нравлюсь ему, и чтобы не давать повода для ухаживания, сказала откровенно и открыто, что у меня есть парень, которого я люблю и буду верна ему до конца своих дней. Володя ещё некоторое время пытался "навести мосты", но когда почувствовал, что "дело глухо", отстал.

... Начались первые заморозки. Из центра получила шифровку: "Провести масштабную акцию по разрушению автомобильных и железных дорог, мостов, переправ, и тем самым воспрепятствовать подвоз боевой техники, вооружений, горючего, продовольствия и живой силы врага, рвущегося на Москву". Эту акцию возмездия запланировали провести всеми отрядами в одну ночь одновременно. Это произошло 28 октября. На этот раз на операцию меня не взяли, так как была я на связи с Москвой.

Каждый отряд получил своё задание и тщательно его проработал. С вечера боевые группы выдвинулись на исходные позиции. В партизанском земляночном городке остались только слабые, больные, выздоравливающие раненые и взвод охраны.

Всю ночь не спала. Думала, переживала за ребят и за исход первой масштабной боевой операции. Лучше бы я была там, среди них, на той смертельной черте, где есть только ты и хитрый коварный враг. Победит только тот, кто опытней, сильней и мужественней. У нас было единственное превосходство - это неожиданность, быстрота и натиск. Это обстоятельство и позволяло наносить немцам значительный урон с минимальными потерями. Чтобы быстрее шло время, делаю записи в дневнике: "... Вспоминаю о тебе, любимый. Не знаю, где ты учишься, но уверена, что жив и готовишься бить ненавистного врага с воздуха. Как только очистим нашу землю от захватчиков, а я в этом не сомневаюсь, найду тебя, и мы больше никогда с тобой не расстанемся. Я нарожаю тебе детей, о которых ты когда-то мечтал, воспитаем их достойными людьми и будем жить долго и счастливо. Дети будут гордиться героями-родителями, а мы нашими самыми лучшими в мире детьми. Думаешь ли ты обо мне, Любимый? Я не допускаю мысли, что какая-то местная красавица может затмить образ "твоей Елены Прекрасной", как ты меня называл. Уверена, разлука не охладит наши чувства, а ещё больше укрепит веру в нашу божественную чистую Любовь. Когда мне нестерпимо хочется повидаться и поговорить с тобой, я разворачиваю платочек, извлекаю из него подарок - таинственный талисман "Ворошиловский стрелок" и начинаю с ним, как с тобой разговаривать. Мне кажется, что ты стоишь где-то рядом, улыбаешься своей неподражаемой милой улыбкой и говоришь: "Я люблю тебя! Я люблю тебя каждой клеточкой организма, и любить буду вечно!" Целую значок вместо тебя, потому что к нему прикасались твои руки, и он помнит биение твоего любящего сердца. Смотрю на него, как наши бабушки смотрели на иконы, и как заклинание шепчу: "Да хранит тебя Господь, любимый, пусть эта маленькая вещичка будет напоминать нам о первых божественных чувствах и как волшебный талисман хранить нас и нашу любовь вечно".

... Там, наверху, послышались какие-то звуки. Возвращаюсь в реальность, смахиваю непрошенную слезу, кладу на место драгоценный подарок и поспешно выхожу на поляну. Слышу возбуждённые голоса, крики, стоны. Это возвратились из боевого задания мои побратимы-партизаны. На самодельных носилках принесли раненых и убитых. Раненых сразу положили в "лазарет", а убитых, накрыв плащ-палаткой, оставили возле сосны. Пока командир отряда составлял отчёт о боевой операции, я спустилась к раненым, и при свете фонаря "летучая мышь" принялась изучать характер ранения и оказывать им первую помощь. Ранения оказались разной степени тяжести, но только у одного из четырёх, как мне показалось, рана будет смертельной. Всё, что было возможно в наших условиях, я сделала. Ввела обезболивающие препараты, перевязала, а четвёртому, с разорванной полостью живота, предстояла тяжёлая операция, но не у нас.

Сменив халат на фуфайку, села за ключ радиостанции. Из донесения командира отряда следовало, что "Мститель" боевую задачу выполнил. В Центр полетела шифровка: "Взорван мост, пущен под откос поезд с живой силой и техникой врага. В бою с мобильной охраной железнодорожных путей погибли четыре человека и пятеро раненых. О результатах боевых операций отрядов объединения доложу вечером на очередном сеансе связи. Полковник Журавлёв".

... В вечернем сеансе связи послала шифровку о том, что все отряды поставленную задачу выполнили, и далее результаты операций каждого партизанского отряда. В связи с большим количеством тяжелораненых просили прислать самолёт, на что Центр обещал в ближайшее время организовать вывоз раненых и доставить боеприпасы, медикаменты, продовольствие и батареи для радиостанции.

... Неделю не бралась за дневник. Самолёта мы так и не дождались. По каким причинам его не прислали, не знаю, но это стоило жизни тяжелораненому в живот бойцу. Возможно, если бы ему в госпитале сделали операцию, парня можно было бы спасти. Из радиосводок стали поступать тревожнее и тревожнее сообщения. Немцы рвались к Москве. Выполняя директиву Гитлера до холодов захватить столицу нашей Родины, верховное командование вермахта бросило огромные силы на Московское направление, серьёзно потеснили наши войска и создали угрожающее положение для обороняющихся войск. Видно, поэтому и не прислали нам самолёт. Сводки "Совинформбюро" я аккуратно записывала и знакомила с их содержанием командира партизанского отряда. О том, что Москве угрожает опасность, знали только мы двое.

Каратели

Через лесную почту поступили сведения, что немцы, обозлённые дерзким нападением партизан на тыловые части и разрушением мостов, дорог и транспортных средств, готовят карательную акцию, и через день-два она будет осуществлена силами резервной пехотной дивизии, направляющейся на фронт. Эти сведения подтвердились и через другие источники информации, поэтому срочно приняли меры. Во все отряды объединения были направлены связные с письменным распоряжением о немедленной передислокации отрядов на запасные базы, минировании подъездных путей и составлении карт-схем установки взрывных устройств. Целый день собирали нехитрый партизанский скарб с тем, чтобы рано утром покинуть благоустроенное и подготовленное к зиме жильё. Жалко было расставаться с обжитым "земляночным городком", но и оборонять свой "лесной дом" против вооружённой до зубов вражеской дивизии сил у партизанского объединения ещё не было. Итак, с рассветом снялись с места и двинулись вглубь дремучих брянских лесов. Не прошло и получаса, как над лесом на небольшой высоте прошла армада немецких самолётов, и лес содрогнулся от мощных взрывов сотен вражеских бомб. Я подумала: "Как своевременно мы покинули свою базу, и как немцы узнали её место расположения? Возможно, в отряде есть шпион?"

Шли весь день. Сделали лишь одну небольшую остановку, чтобы накормить людей и сделать перевязку раненым. Лес становился всё гуще и гуще. Пешком ещё кое-как можно было идти, а чтобы проехали подводы с ранеными и продовольствием, приходилось в буквальном смысле прорубаться. На ночлег остановились на небольшой полянке. Сделали несколько шалашей, застелили их ветками, и в первую очередь уложили туда раненых, а сами расположились возле костров. Оставленные на старой базе разведчики должны были, не вступая в контакт с противником, выяснить масштабы проводимой акции, численность и вооружение карателей. Лейтенант Куликов со своей задачей справился. Он догнал нас, когда мы остановились на ночлег и доложил командиру отряда следующее: "После массированного авианалёта "земляночный городок" был полностью разрушен. Весь лесной массив, простирающийся на многие десятки километров, немцы окружить и прочесать силами одной пехотной дивизии не могли, а ограничились частью леса, где, по их предположению, находились основные силы партизан. Прочёсывание леса началось в девять часов утра, сразу с трёх сторон. Техника, танки, бронемашины, артиллерия были рассредоточены на опушке леса по периметру не менее десяти километров. Каратели были вооружены автоматами, винтовками и миномётами". Своевременная передислокация партизанских отрядов позволила сохранить личный состав, боеспособность и увеличить численность отрядов за счёт "окруженцев" и местного населения. Не найдя партизан, каратели разрушили до основания подготовленные к зиме "земляные городки" и сожгли дотла дома семей коммунистов и командиров во всех близлежащих сёлах. Это была самая большая потеря и для нас, и для женщин с детьми, оставшихся перед зимой без крыши над головой. Погорельцам пришлось селиться в соседних сёлах у знакомых и родственников. Часть подростков влилась в наши отряды, и лишь немногие стали обустраиваться в землянках, вырытых на своих усадьбах.

Перебазирование

Смысла возвращаться на прежнюю базу у нас уже не было, поэтому с первого дня стали снова зарываться в землю. Сегодня 24 годовщина Октябрьской революции. На сеансе связи мне сообщили, что на Красной площади в Москве состоялся военный парад, который показал всему миру непоколебимую веру советского народа в победу над сильным и коварным врагом. Это сообщение вызвало радость и ликование в наших рядах, и прибавило ещё больше энтузиазма в обустройстве "земляного городка". На это оставалась одна неделя - зима не будет ждать.

Однако командование не ограничивалось обустройством партизанского быта, а планировало и проводило боевые операции по совершению налётов и диверсий на дорогах и коммуникациях, подвоза боеприпасов, продовольствия, живой силы и боевой техники врага. На зимнее время несколько изменилась и тактика боевых действий народных мстителей. Как в боевых частях и подразделениях, в нашем партизанском соединении были созданы: разведка и контрразведка, подпольные центры в сёлах и населённых пунктах, отряды связников, как между разрозненными партизанскими отрядами, так и опорными пунктами подпольщиков, боевые отряды по диверсионным операциям и заготовке продовольствия. Обеспечение личного состава продуктами питания было одной из главных составляющих партизанской деятельности. Карательная операция немцев несколько нарушила наши планы, но боевая и подготовительная работа шла полным ходом. Для связи с Большой Землёй, как воздух, нам нужен был лесной аэродром, ибо без поддержки и помощи Центра наши действия были бы не столь эффективны. Такая поляна была найдена, и люди, не занятые на обустройстве партизанского быта, занимались выкорчёвыванием пней, вырубкой деревьев и кустарников, с тем, чтобы в ближайшее время можно было бы принимать самолёты с грузами военного и хозяйственно-бытового назначения. Мне же, как воздух, нужны были сухие электробатареи для радиостанции. Ёмкости батарей оставалось на несколько сеансов связи, а без связи с Москвой невозможно будет принять даже первый самолёт на новом лесном аэродроме.

... Перед новым 1942 годом получила сообщение, что опасность захвата Москвы миновала. Выдержав сумасшедший натиск вражеских полчищ, наступающих на Москву, наши войска, подкреплённые резервами сибирских дивизий, перешли в контрнаступление и отбросили врага на десятки километров. По этому поводу состоялся митинг личного состава, где мы поклялись бить фашистских захватчиков до полного изгнания их с нашей священной земли. Ни день, ни ночь захватчики не должны чувствовать себя в безопасности, и пока они будут занимать наши города и сёла, земля будет гореть у них под ногами. Это сообщение и воззвание к партизанам, патриотам и всему населению партизанского края мы записали, а потом переписали от руки в десятках экземпляров и разослали в соседние отряды и близлежащие населённые пункты.

... Наконец прилетел первый самолёт на наш лесной аэродром. Я получила свои батареи, и теперь примерно на полгода буду этим обеспечена. Для нормального функционирования боевой работы в тылу врага и связи между разрозненными отрядами и Центром, было решено каждый отряд обеспечить радиостанцией и квалифицированными радистами, подавляющее большинство которых были девушки. В результате существенной помощи и координированных действий Центра и штаба партизанского объединения численность партизан стала неуклонно расти, а их действия стали дерзкими и эффективными. Отправив тяжелораненых и больных в тыл самолётом, работы у меня поубавилось, и я всё настойчивее и настойчивее стала просить командира отряда, чтобы взяли меня на боевую операцию. Командир обещал, но при условии, если я подготовлю себе замену, то есть научу радиоделу кого-то из девчат. Я предложила медсестре Оле стать радисткой, и она с радостью согласилась. Не откладывая в долгий ящик, стали заниматься. Кроме Оли, заниматься радиоделом захотели ещё четыре девушки, и теперь это была уже целая группа. Партизанские умельцы изготовили нам ключи, на которых девушки часами отбивали морзянку. Организовала я также и курсы медсестёр. Поскольку в зимнее время боевая работа была несколько снижена, партизаны учились теории воевать у опытных кадровых офицеров, а практику проходили в боевых операциях. Мою инициативу по созданию курсов одобрило командование и Центр, и более того, повсеместно стали создаваться группы: по изучению подрывного дела, трофейного стрелкового оружия, тактики ведения партизанской войны и других знаний, необходимых для ведения боевых действий в экстремальных условиях.

... Моё предположение о том, что в наших рядах затаился враг, полностью оправдалось. В момент карательной операции я обратила внимание на то, с какой точностью немецкие лётчики нанесли бомбовый удар по партизанскому лагерю. Значит, им кто-то передал квадрат, в котором он находился? Свои соображения я высказала командиру отряда, и на совещании в узком кругу решили проверить всех окруженцев. Полную информацию об этих людях передали в Москву, а служба контрразведки усилила свою работу. В конце концов, вражеского лазутчика поймали с поличным в момент передачи информации в лесной почтовый ящик. На допросе он сознался, что в ряды окруженцев немцы внедрили трёх человек из службы абвера для ведения шпионской деятельности в партизанских отрядах. Группа была обезврежена, а командование партизанского объединения стало более тщательно проверять лиц, вступающих в партизанские отряды.

... Время шло. Зима сдала свои позиции. Наши боевые группы провели несколько успешных операций. В одной из них отбили у немцев машину с пленными советскими офицерами, которых, видимо, решили переправить в тыл для использования в каких-то целях. Среди офицеров был командир пехотной дивизии, которая попала в окружение, а генерал с несколькими офицерами штаба были взяты в плен. Во время операции по их освобождению один из немцев-конвоиров выстрелил в генерала. Ребята принесли его в отряд. Я оказала комдиву первую помощь (у него было сквозное пулевое ранение в грудь). По всем признакам, жизненно-важные органы: сердце, лёгкие были не задеты, и при стационарном лечении жизнь ему можно было спасти. Я с ним пыталась поговорить, но он, видно, с недоверием относился к нам и никакой важной информации не выдал. Однако, когда состояние здоровья стало ухудшаться, он сказал мне, что немцы хотели его склонить к сотрудничеству, которое выражалось в том, чтобы он сформировал из русских пленных пехотную дивизию и вошёл в состав Русской освободительной армии под командованием генерала Власова. Он отказался, а гестапо, по-видимому, решило, что сам Власов сможет уговорить, и везли его к нему на встречу. В заключение сказал: "Возможно, я скоро умру, но чтобы вы знали, я русский офицер, никогда не позволил бы себе предать Родину-мать и встать на позорную тропу измены своему народу". Я доложила об этом разговоре командиру отряда, с которым решили дать шифровку в Центр с тем, чтобы незамедлительно прислали самолёт с боеприпасами и эвакуации тяжелораненых, в том числе и раненого генерала.

... Итак, почти восемь месяцев нахожусь среди народных мстителей. Что за это время я сделала, узнала, приобрела? Наверное, я прежде всего повзрослела лет на десять и сделала для себя множество открытий, одним из которых - это человеческая психика и как мало мы знаем о человеке и его душевном состоянии ( душе).

Приученная с детства к уважительному отношению к человеку, любви к природе и всему, что нас окружает, до недавних пор я так и думала. Возможно, любовь - это и есть главный принцип существования человечества, но когда на психику не воздействуют внешние магические силы. Когда же это происходит, высшая степень духовного восприятия человека к человеку, которое названо Любовью, перерастает в её антипод - ненависть. Амбициозные лидеры, стоящие у руля государственной машины и обладающие дьявольским даром воздействия на психику народа, целых стран и умело манипулируя общественным сознанием, свои бредовые идеи возводят в ранг религии и превращают народ в человеконенавистных фанатиков. Мне кажется, так стало и с немецким народом, позволившим одурманить себя гитлеровской магией. Ещё несколько месяцев тому назад я думала, что все люди братья, что все разногласия между ними можно решить полюбовно, не причинив никому вреда. Что же могу сказать о себе сегодня?

В моём сознании произошли серьёзные изменения. Если раньше в любом человеке я видела прежде всего человека, в том числе и человека в чужом мундире. Сегодня для меня это - кровожадное чудовище в человеческом облике, пришедшее на нашу землю, чтобы убить, растоптать, поработить. Может ли это чудовище называться человеком? Нет, это лютый враг, а враг должен быть уничтожен. Оказывается, пословицу, отражающую семейные отношения между мужем и женой: "От любви до ненависти один шаг", можно перенести до масштаба целых государств, что нередко делалось и делается амбициозными нечистоплотными лидерами целых государств.

Мы не воспитывали ненависть в себе, мы её получили в готовом виде от врага за его жестокость, человеконенавистничество, зверства, учинённые на нашей священной земле. Наша ярость - свята и благородна, потому что она направлена на освобождение своей земли от фашистских захватчиков. Вот так я оправдываю себя и моих братьев по оружию - партизан, так думает каждый советский человек, защищающий свой дом, родных, своё Отечество.

... Чему я научилась, пребывая в партизанском отряде?

Случайно попав в эту среду, мне казалось, что я довольно хорошо подготовлена для жизни и борьбы в сложнейших условиях. Однако практика показала, что одно дело знать, а совсем другое прочувствовать, пережить, испытать это на себе. Но посудите сами: одно только то, что человек живёт в сырой и холодной землянке, без элементарных удобств и возможности соблюдения правил личной гигиены, в постоянном напряжённом состоянии, без надлежащей пищи, одежды и обуви, без связи с родными, близкими и любимыми, наедине со своими мыслями, думами, переживаниями, которые изо дня в день гложут, бьются, как птицы в клетке и не находят выхода. Можно привыкнуть к этому? Утверждаю - можно! Но за счёт физического и морального здоровья. И тем не менее, когда идёт война, народ на фронте и в тылу борется, трудится и терпит, партизанская война - это не самое худшее испытание для нас. Мне кажется, я научилась самому главному - умению терпеть. Этому можно научиться, только находясь в нечеловеческих условиях, терпеть боль душевную, физическую, без нареканий, стонов и нытья, принимать это, как должное, необходимое в данный период. Терпение - это одна из главных составляющих успеха в любом деле. Недаром в этой связи народная мудрость гласит: "Терпение и труд всё перетрут". Развивая тему любви и ненависти, хочу успокоить прежде всего себя. Не чувствую я, что ненависть к врагу затмила всю мою душу и не оставила места для светлых и возвышенных чувств. Обращаюсь к тебе, любимый мой Васенька, мои чувства к тебе не охладели, а наоборот ещё больше обострились. Не знаю, прочитаешь ли ты когда-нибудь эти строки, но знай, я полюбила тебя так, как никого на свете, и если бы ты вдруг сейчас по сказочному волшебству предстал передо мной, я бы осчастливила тебя такой любовью и нежностью, какой ещё не было на нашей грешной, но прекрасной земле.

Увы, это только мои мечты и девичьи грёзы, а реальная действительность - это кровь, смерть, страдания. Вот я сижу сейчас в сырой землянке и пишу, а кому, сама не знаю. Где ты сейчас в это мгновение? Летишь на боевое задание на самолёте или отдыхаешь после трудов фронтовых, или так же, как и я, думаешь обо мне? Всё это реально и допустимо. Других мыслей и предположений у меня нет. Я вижу тебя живым и здоровым, статным и красивым, влюблённым и верным. Да, пусть мои чудодейственная любовь и верность хранят тебя днём и ночью и от вражеской пули, и от осколков снаряда!

... При свете коптилки пишу кое-как, но думаю, что если эти записи попадут к тебе, ты их прочитаешь, ибо они написаны моими сердцем и душой. Сейчас глубокая ночь, через четверть часа у меня сеанс связи с Москвой, буду снова и снова напоминать им о том, что состояние здоровья генерала с каждым днём всё ухудшается. Нужна срочная хирургическая операция, и если её не сделать в ближайшее время, то человек может умереть, а ведь ему только сорок лет, и мог бы он много полезного и важного сделать для страны. Пишу отрывочно и бессистемно, как позволяют время и обстоятельства.

... В ближайшие два дня Центр обещал прислать самолёт с грузом и забрать раненых. Ложусь спать. Спокойной ночи, любимый.

Глава IV. Жаркое лето сорок второго

Опасная экскурсия

Прошло два дня после встречи с Леной. Вместе с Ниной прочитали дневники и восхищались её мужеством, хладнокровием, необычайной жизненной энергией и умением в самых сложных ситуациях находить правильные решения. Прочитав её первый дневник о мытарствах в "Лесном приюте", я другого от неё и не ожидал. Сплав патриотизма, убеждённости в правоте своего дела, тренированность духа и тела дали свои плоды - она стала достойной защитницей Отечества, как и миллионы парней и девушек на фронте и в тылу, приближающих день победы над коварным хищным врагом.

... Пока я оставался "безлошадным", находился в "лазарете", хотя раны мои окончательно зажили. Командование полка меня не беспокоило, да и я уже привык к выздоравливающей публике и к "доктору", с которой делились своими воспоминаниями о нашей прошлой мирной жизни. Через неделю моего ничегонеделания за мной пришёл посыльный и передал записку от комполка, в которой значилось, чтобы немедленно явился к нему. Через несколько минут я уже докладывал майору о прибытии. Он пожал мне руку, предложил сесть и заговорил:

- Раны залечил?

- Так, точно!

- По боевой работе соскучился?

- Так, точно!

- Что ты заладил: так точно, да так точно, говори по-человечески. Значит так. Твоего друга Сашу Ветчанова послали переучиваться на ИЛ-2, а ты будешь летать в экипаже лейтенанта Ивана Карябина. Сегодня сделайте с ним облёт, а завтра получите боевое задание. С сегодняшнего дня тебя поставят на довольствие и будешь питаться по нормам лётного состава, а то после больничной пшёнки не то, что летать, ходить разучишься. Найди Карябина и передай ему, что приказ о зачислении в его экипаж штурмана Трохалёва уже подписан. А теперь идите. Желаю успеха.

Он пожал мне руку и занялся своими делами. Довольный, что снова буду летать, вышел на улицу. Ивана Карябина я знал с самого начала моего пребывания в полку. Он летал в составе первого звена, имел больше сотни боевых вылетов и считался одним из лучших лётчиков в полку. Знакомство наше было чисто поверхностное, а теперь нам предстояла притирка и более глубокое изучение характеров и привычек друг друга. Стояла тёплая апрельская погода. Снега уже сошли, но земля ещё не высохла, и на аэродроме было месиво.

Ивана нашёл возле самолёта, где техники, во главе с механиком, латали крылья и фюзеляж, изрешечённые пулями и осколками три дня тому назад при выполнении боевого задания, где и получил ранение его штурман Виктор Мазин. Я поздоровался и передал хозяину машины приказ о моём назначении штурманом в его экипаж. Лётчик был чем-то расстроен и не удостоил меня своим вниманием. Я же, соскучившийся по "чёрной работе", одел комбинезон, присоединился к техникам и стал им помогать. Побыв некоторое время, Иван куда-то исчез. Только после обеда мне удалось с ним поговорить. Он оказался хорошим малым, контактным и доброжелательным человеком. Под вечер, когда ремонт самолёта был закончен, мы совершили с ним первый облёт. Наш полевой аэродром и прилегающую территорию я знал хорошо, и мне ничего не надо было дополнительно знать и запоминать. Вёл Иван машину аккуратно, плавно переходил из одного виража на другой, и несмотря на то, что поле было ещё в плохом состоянии, посадку произвёл идеально. Эти черты характера сразу показали в нём человека спокойного, вдумчивого и уравновешенного. Перед вторым обязательным облётом решил поделиться с ним своим опытом, приобретённым с Сашей Ветчановым. Мне было важно выяснить некоторые детали в их отношениях с прежним штурманом и в то же время поделиться с ним чем-то своим, полезным для экипажа. Без обиняков начал:

- Ваня, мы с тобой летали с разными людьми, с которыми успели сдружиться, притереться и стать единым целым. Чтобы этот период был меньше, скажу тебе то, что было у нас с Сашей. Я не буду говорить о чисто профессиональных вещах в каждом из нас, а о чисто человеческих отношениях, как: дружбе, взаимопонимании, взаимовыручке и взаимозаменяемости. Под взаимозаменяемостью я подразумеваю: умение штурмана пилотировать самолёт, а лётчика - умение метко бомбить и освоить аэронавигационное дело. Так вот, я не знаю, как было в вашем прежнем экипаже, но у нас с Ветчановым в этом деле было полное и взаимопонимание, и взаимозаменяемость. Несмотря на то, что ни в инструкциях, ни в наставлениях об этом не сказано, нам полезно этому научиться. Как ты думаешь?

- С Виктором мы слетались и сдружились, всё у нас хорошо получалось, но это новшество не практиковали. С тобой согласен, и готов постигать квалификацию штурмана в её практической фазе и согласен научить тебя "рулить". Однако, будем учиться в боевой обстановке.

Я был доволен тем, что первый серьёзный разговор у нас получился интересным и полезным.

Первый боевой вылет с новым лётчиком чем-то особенным не выделился, а потому и не запомнился. Активизация немецких войск и подготовка их к летней наступательной кампании подхлестнула и наше командование тщательней готовиться к обороне. Каждую ночь мы стали делать по три-четыре боевых вылета, чаще всего в составе звена, реже - одним экипажем. Теперь почти каждый вечер Нина приходила на аэродром, и я объяснял ей, что к чему и как. Провожая нас на задание, она нередко дожидалась нашего возвращения, общаясь с техниками и механиками и обогащая свои знания в вопросах конструкции самолёта, его назначении и технических характеристик. Наши с Ниной дружеские отношения все расценивали как романтические, а я и не сопротивлялся. В один из таких вечеров я раскрыл Ивану её тайное желание стать лётчицей и взять в полёт на боевое задание. Как ни странно, Иван без лишних разговоров согласился, и она забралась ко мне в кабину, и уселась на откидной стульчик. Дальше всё, как по плану. Нашему экипажу было дано задание: фотосъёмка переднего края противника в заданном квадрате и нанесение бомбового удара по выбранной нами цели. Задание было сложное тем, что состояло из двух частей, и чтобы его выполнить, надо было бы значительно больше времени находиться в зоне интенсивного зенитного огня. Я доложил пилоту о готовности. Он запустил мотор, прогрел его и вырулил на стартовую площадку.

... Мотор взревел, самолёт рванул с места и, набирая скорость, помчался по взлётной полосе. Небольшой толчок, и мы в воздухе. Набираем высоту и берём курс на передний край обороны противника. Маршрут мною изучен досконально, и даже в ночном небе я безошибочно ориентируюсь и выбираю кратчайший путь к намеченной цели. Высота - тысяча метров. Ровно работает мотор. Небо всё усыпано звёздами, а под крылом самолёта ни искорки, ни огонька. Как будто нет войны, и люди после трудового дня спят безмятежным спокойным сном. Однако впечатление это обманчиво. Где-то далеко за линией фронта отблески пожаров, видно, результат работы бомбардировщиков, утюживших прифронтовые тылы противника. Наша пассажирка, скукожившись, сидит сзади, прислушиваясь к ровному рокоту двигателя.

- Нина, как ты, ноги не затекли?

- Да, есть немножко.

- Встань и посмотри на землю, пока тихо.

Она встала. Я приподнялся в кресле и дал ей возможность посмотреть вниз. Она взялась руками за бортики и устремила взор на нашу горемычную землю. Её волосы, подхваченные потоком воздуха, как флаг, забились на ветру, нежно поглаживая меня по плечу. Мне вдруг показалось, что рядом со мной стоит Лена, что на земле нет войны, и мы наслаждаемся жизнью и ночным полётом. Возникло желание обнять её, но жестокая реальность войны подавила это желание, отбросила руку назад, а я только и сказал:

- Как тебе ночная земля?

- Да я там ничего и не вижу. Вот немного ноги разомну и сяду.

- Нина, начинается боевая работа. Садись на место, пристегнись и сиди тихо, как мышка.

Она послушалась и всё сделала так, как я ей сказал. Когда до переднего края осталось несколько минут лёта, командую: "Ваня, снижай обороты двигателя, и под углом 70 градусов пикируем". Мотор заработал бесшумно, а мы, словно с горки, скатываемся вниз. Сбрасываю САБы и берусь за фотоаппарат. Передний край, освещённый САБами, виден, как на ладони. Делаю несколько кадров, но не упускаю из виду высотомер. Как только стрелка подошла к цифре двести, командую: "Подъём!". Иван вывел машину на горизонтальный полёт, а я принялся щёлкать затвором. Успел сделать десятка два кадров, когда немцы "проснулись". В воздух взметнулись белые столбы прожекторов и зеленоватые струи трассирующих пуль. Пока самолёт не был обнаружен, зенитные пушки и пулемёты били наугад по звуку. Высота сто пятьдесят метров, замечаю в рощице какие-то тёмные тени и кричу в "переговорку":

- Ваня, правь на ту рощицу слева, там, по-моему, есть скопление какой-то техники. Будем бомбить.

Иван сделал необходимый манёвр, и вот он, этот лесок, мчится на нас. Напряжённо отсчитываю секунды и нажимаю рычаг бомбосброса. Меньше чем за минуту сзади раздались мощные взрывы, и вверх взметнулся огненный смерч. Мы ликовали. Бомбы попали в цель. Склад ГСМ запылал ярким пламенем, осветив всю округу. Набираем высоту и берём курс на свой аэродром. Однако, как только стали подлетать к переднему краю обороны, из нескольких точек вспыхнули прожекторы, и словно фантастические щупальцы, стали шарить по ночному небу. Ударили сразу все зенитные орудия и пулемёты. Снаряды рвались то спереди, то сзади, то по бокам, от их взрывов машину то подбрасывало, то качало, как пушинку, но пока снаряды и пули нас миновали. Но вот самолёт попал в перекрестие сразу нескольких прожекторов. От яркого света в кабине стало светло, как днём. В такой ситуации долго находиться нельзя, ибо зенитчикам будет достаточно одной-двух минут, чтобы цель была поражена. Иван бросает машину в пике, доводит высоту до критической, потом выводит её на горизонтальный полёт и делает резкий разворот влево. Какое-то время прожектористы держат самолёт в своих щупальцах, но потом теряют его, и снаряды по-прежнему летят мимо. Все с облегчением вздохнули, вроде бы оторвались. Мотор работает ровно. Во избежание столкновения с каким-то наземным сооружением, набираем высоту и берём курс на свой аэродром. Нагибаюсь вниз и кричу:

- Нина, ты жива?

В ответ бодрый голос:

- Жива, жива! А вы, ребята, молодцы.

Только когда опасность миновала, и мы пришли в себя, захотелось от радости петь и дурачиться. Да и было от чего. Задание выполнено, и мы летим целые и невредимые.

А вот и наш маяк. Просигналив несколько раз, прожектор указал направление взлётно-посадочной полосы, и мы, сбавив обороты двигателя, пошли на посадку. Ваня, геройский парень, и тут мастерски посадил машину на три точки. Подогнав самолёт к стоянке, где нас ждали техники, заглушили мотор, и когда воцарилась полная тишина, я подумал: "Ну, какую же бы мы сотворили глупость, случись беда. У нас, лётчиков и штурманов, судьба такая, рисковать и быть готовыми к любым неожиданностям, даже трагическим, а если бы погибла девушка? Пропала бы без вести, и никто и никогда не узнал бы, как и куда она пропала".

Не унывала только она. Я думал, что после такой встряски у девушки навсегда отпадёт охота летать, но произошло всё наоборот. Когда мы от нервного перенапряжения еле держались на ногах, она, ступив на землю, расцеловала нас обоих и заявила: "Теперь я точно знаю, летать буду!"

... Доложив руководству о выполнении задания, передали полковому фотографу фотоплёнку и пошли на отдых, который будет длиться только два часа, а потом снова война.

Первое боевое крещение для Нины оказалось судьбоносным.

Нежданный гость

Наконец-то кончилась эта самая богатая на события ночь. После первого боевого "экскурсионного" вылета последовало ещё два в составе звена. Уверовав в свою безнаказанность, мы притупили бдительность, и за это жестоко поплатились. Когда мы возвращались домой после выполнения задания, на линии фронта немцы открыли по нашим самолётам ураганный огонь из всех видов зенитного и стрелкового оружия. Все наши машины были изрешечены пулями и осколками, один самолёт не вернулся на свой аэродром, и о судьбе его экипажа мы ничего не знали. Видели только, что он загорелся, а удалось ли лётчику посадить горящий самолёт и самим спастись, неизвестно. Это произошло перед самым утром. Передав израненные машины техникам, доложили комполка о ЧП и пошли на отдых. Душа и тело были в таком напряжённом состоянии, что сон бы нас не взял, а отдыхать надо, ибо следующая ночь может быть ещё более напряжённой. Выдаваемые лётному составу после боевых вылетов наркомовские сто грамм оказались как нельзя кстати. Выпили, расслабились и уснули. Однако днём долго не поспишь. Но и четыре часа крепкого сна нас немного приободрили. Подняло нам настроение и то, что наши боевые побратимы посадили горящий самолёт на нейтральной полосе, и сумели доползти до наших траншей. Их уже привезли в часть, и они с незначительными ожогами отлёживаются в лазарете. Прежде чем проведать раненых товарищей, пошли с Иваном к своей машине, чтобы узнать, в каком она состоянии. Как нам поведал механик части, была она в плачевном состоянии. Техники насчитали более сорока пробоин, в том числе повреждены трубки систем охлаждения и подачи горючего. Они диву давались, как на таком самолёте можно было долететь до части. Приговор машине был однозначным: "Готова она будет к боевой работе только через два дня". А у нас же появилась возможность привести себя в божеский вид, расслабиться и написать письма родным и знакомым. Когда рассматривали свой, изрешечённый немцами, самолёт, обратили внимание на стоящий в сторонке "чужой" бомбардировщик СУ-2. Я спросил у механика: "Что это за самолёт?" Он ответил: "Это самолёт из соседнего полка нашей дивизии, сегодня утром был подбит и совершил вынужденную посадку. Лётчик отделался лёгким испугом, а вот штурман ранен. Уже прилетели техники, механик, говорят, завтра к вечеру сделают". Хотел пойти спросить у них, знают ли они моего друга, Денисова Сергея, но потом понял - ребятам не до разговоров. В штабе полка, куда мы пришли с докладом о состоянии машины, нам сразу дали вполне мирную работу - оформить стенгазету, посвящённую Дню Солидарности всех трудящихся, Первому мая, и выпустить "Боевой листок" о ребятах из нашей эскадрильи, выполнивших боевое задание, посадивших горящий самолёт на нейтральной полосе и сумевших спастись.

Тут же, в штабе, нам выделили помещение, и мы принялись за работу. В передовой статье напомнили читателям о борьбе трудового народа за свои права в капиталистическом мире и об истории появления праздника всех трудящихся мира - 1 Мая. Остальная часть газеты посвящалась нашим боевым будням. Кроме лётчиков и штурманов, были отмечены великие труженики - техники и механики, которые сутками находились возле повреждённых самолётов, творя чудеса смекалки и изобретательности при их восстановлении. Чтобы максимально правдивой была информация, мне пришлось пойти опросить живых участников героических дел и событий нашего фронтового коллектива. К концу дня газету мы выпустили и вывесили на специальный щит возле штаба. Газета вышла красочной и интересной. Были в ней и юмор, и сатира, и дружеские шаржи. Иван оказался не только прекрасным пилотом, но и хорошим художником. Ребята читали и смеялись, когда на рисунках узнавали себя. Не побеседовав с героями этого происшествия, "Боевой листок" мы выпустить не могли, отложив его на завтра, тем более, от нас сегодня этого и не требовали. Вечером решил встретиться и пообщаться с Ниной, но её на дежурстве не оказалось. Пришлось идти на покой. Рваный ритм боевой работы ночью и сна - днём, вдобавок ко всему чудовищные нервные перегрузки нарушали естественные биоритмы, и в голове создавался полный хаос. Вот и сейчас, за последние две недели первый раз лёг спать ночью, но сна не было. Ударился в воспоминания. Вспомнил о Лене, о последней нашей незабываемой встрече. Вынул из потайного нагрудного кармашка её бесценный подарок - вышитый платочек с надписью: "На память Васе от Лены". Приложил его к губам и почувствовал запах её волос, прикосновение рук, где-то в глубине души услышал её голос и прощальные слова: "Я люблю тебя! Береги себя ради нас!". Думаю и не могу понять, где же эта грань между ненавистью к врагу и любви к ближнему. Отправляясь на боевое задание, не думаешь о смерти, а она, между тем, всегда рядом, думаешь прежде всего о священной мести захватчикам за смерть и разрушения, горе и страдания нашего народа, и веришь в то, что победа будет за нами. И всё же остается время земному, чисто человеческому - дружбе, нежности и любви. Вот уж истина: "Непостижима душа человеческая". Вот написали в стенгазете о бесстрашии и героизме наших друзей-товарищей, а в глубине души не согласен с этим. Может и есть такие бесстрашные и отчаянные парни, но их единицы. Не убоюсь сказать правду. Все мои более пяти сотен боевых вылетов сопровождались волнением и страхом, но несколько в притуплённом виде. Ведь страх - это одна из составляющих инстинкта самосохранения, и в каждом из нас он есть. Другое дело, в одном случае он форсирует все энергетические запасы организма и приводит в движение мысли, мышцы, слух, зрение, чтобы в экстремальной ситуации сохранить себе жизнь. Однако есть люди, у которых страх парализует все естественные системы защиты, он, как говорят, опускает руки и, надеясь на что-то, не может воздействовать на ситуацию. Таких людей мы называем трусами, но это их беда, а не вина. Переломить себя чрезвычайно сложно.

... Так и уснул, в воспоминаниях и размышлениях. Утром встал отдохнувшим и бодрым. Зарядку сделал в полном объёме, считал и считаю, она помогла мне выжить на фронте и быть здоровым и бодрым в мирной жизни. За эти дни с Иваном сдружились настолько, что на земле и в воздухе находили с ним общий язык. Вместе пошли к ребятам в "лазарет". Нина встретила нас доброжелательно. Обменявшись приветствиями, я спросил её:

- Ну, как, доктор, наши герои?

- Молодцы ребята. Ожоги незначительные. Немного на руках, шее. Через неделю-две встанут в строй. Ребята терпеливые и с юмором. Всё время друг над другом подшучивают. И ещё один раненый всё о тебе спрашивал, говорил, что вы где-то с ним вместе учились. Хороший парень, но очень скромный. Ранение у него чуть ниже голени, но не опасное, долечиваться будет в своей части.

Нина еще что-то хотела про него рассказать, но я понял, о ком идёт речь и, перебив её на полуслове, сказал: "Извини", - помчался в палату. Лежачих тут почти не было, часть раненых забивала "козла", стуча костяшками домино, а другие сидели рядом, травили анекдоты и от души смеялись. Мне не надо было объяснять, где наши члены второго звена: Пётр Зотов - лётчик и Дмитрий Усачов - штурман, там, где был юмор и смех, там были и они, но сейчас меня интересовал другой человек. Я подбежал к доминошникам и сразу увидел его. Он поднял руку с костяшкой, да так и застыл в этом положении, когда я с радостным чувством заорал:

- Сергуха! Дружище! Привет! Вот так встреча!

Облокотясь на костыль, он вышел из-за стола, и мы крепко по-мужски обнялись. Наши лица, наверное, светились радостью и счастьем настолько, что всё сразу отошло на задний план, а мы, никого не замечая, возбуждённо и громко стали задавать друг другу вопросы: "Что, где, как когда?". Все притихли, наблюдая радостную встречу фронтовых друзей. На шум вышла даже Нина, но, видя, что в этот момент, кроме нас двоих, больше никого не существовало, ушла в свой кабинет. Наконец оправившись от вспышки радости, опомнились, отошли вглубь палаты, сели на кровать, и уже в спокойном тоне стали разговаривать. Он поведал мне о своей боевой работе, я о своей, но друг сразу перевёл разговор на вполне мирную тему:

- Вася, скажи, это не та ли самая Нина, о которой ты мне рассказывал?

- Да, да! Та самая. Сколько раз говорил: "Напиши, напиши", а ты всё не решался, скромничал, а какая девушка, если бы у меня не было Лены, я бы обязательно в неё влюбился, но боюсь, что любовь моя была бы безответной.

- Почему ты так думаешь?

- Потому что она всем влюблённым даёт от ворот поворот. Я с ней пытался говорить на эту тему, но она ответила: "Пока не разобьём фашистов, и пока не наступит мир на земле, ни влюбляться, ни жениться нельзя, так как война и любовь несовместимы".

- А как же она относится к вашему с Леной роману?

- Она говорит: "Вас понять можно, чувства ваши родились ещё в мирное время, а теперь их надо беречь и хранить. Если бы и я влюбилась до войны, возможно, и у меня были бы другие представления о любви на войне".

- Значит, правильно я сделал, что ей не написал.

- Ну, одно дело написать, а совсем другое, когда ты разговариваешь с ней с глазу на глаз. Ты видный парень, вон уже два ордена на гимнастёрке и медаль "За отвагу", да и характер у тебя золотой, по-моему, в тебя не влюбиться просто невозможно. Да, таких парней, как ты больше не существует на свете.

- То, что таких нет, это точно, а во всём другом я очень сомневаюсь. И потом, заводить разговоры уже некогда, вечером, ребята сказали, отремонтируют машину, и мы улетим на свой аэродром, а в переписке толку мало.

- До вечера у тебя целый день, и за это время можно кого хочешь в себя влюбить. Попробуй поговори, может, ты и есть тот самый принц на белом коне, то бишь на самолёте, которого она до сих пор ждала.

- Да я и не представляю, что ей говорить, ты же знаешь, не встречался я ещё с девушками, а опытные парни говорят, что это целая наука.

- Не знаю, что говорят сердцееды, но если ты понравился девушке, то она тебя и разговорит, и развеселит, и в себя влюбит. Я был такой же скромный и нерешительный, как и ты, а потом слово за слово, познакомились, встретились, поговорили, нашли общие интересы, и сами не заметили, как пришла к нам любовь. А я сейчас просто не мыслю жизни без неё. Ты вот что мне скажи, Нина тебе нравится?

- Приятная девушка. Когда я спросил про тебя, она мне сдержанно ответила: "По-моему, я знаю, о ком вы говорите". И всё, больше ни слова. Но когда делала перевязку, как-то по-особому на меня смотрела и всё время спрашивала: "Очень болит?". А мне хоть и больно было, я говорил: "Терпеть можно".

- А на какое время она назначила тебе перевязку?

- На 17 часов.

- А ты подойди после нашего разговора и скажи, что у тебя поднялась температура. Будет повод поговорить. Тем более, она мечтает поступить в лётное училище и влиться в состав пилотов женского полка лёгких ночных бомбардировщиков, и обязательно под командованием майора Бершанской. Разговоры о самолётах, лётчиках и их героической профессии - её конёк, и сразу начинай с этой темы. Если она её поддержит, значит, у неё к тебе появился интерес. Понял? Мы сейчас с Иваном пойдём выполнять поручение начальника штаба, а после обеда я приду, и мы ещё поговорим. Согласен?

- Хорошо. Расскажешь, как вы встретились с Леной в партизанском отряде?

- Расскажу непременно, а ты иди, "сбивай температуру"!

Пока мы вели разговор с Сергеем, Карябин успел поговорить с Петром и Димой, и теперь мы уже знали, что надо про них писать. Попрощавшись с Сергеем, вышли из больничной палаты. Нина встретила меня вопросом:

- Это и есть твой таинственный и бесценный друг?

- Эх, Нина, давай без иронии. Скажу тебе честно, если бы я был девушкой, то обязательно в него бы влюбился. Мне кажется, он идеальный человек, без пороков и гадких привычек, надёжный и верный товарищ, за другом, не задумываясь, пойдёт и в огонь, и в воду.

Она улыбнулась своей милой улыбкой и как бы про себя сказала: "Поживём - увидим".

Покинув "лазарет", принялись за творческую работу. Поскольку материала было достаточно, с работой справились за два часа. Ребят заслуженно сделали героями. И впрямь, какое нужно иметь самообладание и волю, чтобы на горящем самолёте дотянуть до своих, под обстрелом покинуть готовую в любую секунду взорваться машину, и с обожжёнными руками доползти до траншеи наших пехотинцев. Нужно отметить, что наглядной агитации, периодической печати и полевой почте уделялось особое внимание, ибо только убеждённый в правоте своего дела: лётчик, танкист или пехотинец, готов на самопожертвование ради освобождения родной земли от захватчиков. Агитационно-пропагандистскую работу с личным составом вели и на комсомольских, и на партийных собраниях. Ни один случай или происшествие не проходило без внимания этих организаций. Нередко и мне приходилось отвечать за свои чересчур смелые высказывания в адрес комсостава, которые дружеские шаржи в свой адрес не воспринимали, как тонкий юмор. Даже в сложные периоды боевой обстановки находили время для занятий художественной самодеятельностью. Любое ухудшение погоды использовали для репетиций или выступлений. Я, как любитель танцев, участвовал в ансамбле, пел в хоре. Были у нас и мастера художественного слова, и солисты-вокалисты, которые очень часто пели частушки. Предметом высмеивания оказывались наши полковые "герои", но чаще - Гитлер и его генералы. Отвлекаясь от бесчисленных боевых вылетов, мы, таким образом, выпускали пар и давали волю выхода накопившейся в наших душах негативной энергии. Такие разрядки нам нужны были, как воздух, и мы их создавали. Величайшей радостью для каждого из нас было письмо из дома. Я же такой радости был лишён, так как и мама с братьями, и любимая девушка находились в оккупации. Редкие фронтовые треугольнички от отца, брата и друзей, всё же дарили мне маленькие праздники.

... Сдав работу замполиту полка, отправились на аэродром. Над машиной ещё колдовали техники-механики, но обещали к ночи подготовить её к боевому вылету.

Работа по ремонту "соседского" СУ-2 тоже подходила к концу, а это означало, что в нашем "лазарете" Сергею осталось пребывать часа два-три. После обеда Иван пошёл на отдых, а я к Сергею в палату. Он был уже одет и готовился к "выписке". Я нашёл его в обществе Нины, с которой он оживлённо беседовал. Увидев меня, они, по-моему, оба подумали: "Как он некстати". Сергей, обернувшись ко мне, сказал:

- Василий, я через двадцать минут покидаю вас, ты не мог бы организовать командирский "виллис", а то мне ещё тяжело идти, даже с палочкой.

- Я попробую. А кто тебе сказал, что машина уже готова?

- Приходил механик и сообщил, что через час полетим, вот я и собрался. Решил поблагодарить доктора за оказанную мне помощь и приют, душевную теплоту и ласку.

- Серёжа, что-то я раньше не слышал от тебя лирики.

- Отдохнул два дня, вот и потянуло на лирику, а в боевой обстановке не до этого.

- Ну ладно, я пошёл. Попробую у начальника штаба выпросить для тебя транспорт.

Уходя, понял, что Нина заинтересовалась парнем, по тому, как она смотрела на него и слушала, не перебивая, всё, что он ей говорил. Не найдя ни начштаба, ни комполка, ни "виллиса", вернулся в "лазарет". Сергей с Ниной по-прежнему разговаривали. Я им без обиняков сказал:

- Серёга, транспорта не будет. Опирайся на моё плечо и пойдём. Без тебя не улетят. Нине адрес оставил?

- Оставил, конечно. Дал ей рекомендации для поступления в лётное училище. Надеюсь, у неё получится, и через год Нина вольётся в нашу лётную семью.

Нина стояла притихшая, взволнованная.

- Нин, ты не расстраивайся. Серёжа воюет по соседству, может каждый день тебе письма с самолёта сбрасывать.

- Вася, ты всё шутишь, а раненому человеку два километра до аэродрома надо топать.

- Судя по тому, как ты проявляешь о нём беспокойство и заботу, у него скоро свои крылья вырастут.

Сергей, скромно молчавший, с улыбкой наблюдая за нашей беззлобной перепалкой, сказал:

- Всё, ребята. Мне пора. Пишите. Тебе, Нина, желаю осуществления своей мечты, а тебе, Василий, встретиться с Леной, остаться в живых и найти своё счастье, и на небе, и на земле.

С этими словами он взялся за палку и хотел было идти, но Нина встала и подала Сергею завёрнутый в газету пакетик. Пожала ему руку и сказала:

- Желаю тебе успехов. Береги себя и помни, ты многим нужен.

Мы вышли. Нога у Сергея ещё сильно болела, и каждый шаг отдавался болью. Он терпел, но с помощью моего плеча и палочки пришли к уже отремонтированному самолёту. Пилот самолёта Женя Шабунин, пока ремонтировали машину, так и не отходил от неё. Сергей представил мне его. Мы познакомились. Это был парень нашего возраста, худощавый, с правильными чертами лица, выше среднего роста. Выглядел он утомлённым и озабоченным. Кивнув на раненую ногу, спросил:

- Что сказал доктор насчёт твоего ранения, в госпиталь отправлять не надо?

- Сказала, рана не опасная. Через неделю-другую заживёт.

- Это хорошо. Будем снова летать вместе. Изрешетили нас изрядно. Ребята вон почти двое суток без сна и отдыха латали, но всё, что можно было в полевых условиях сделать, сделали. Сейчас опробуем работу двигателя, и домой в полк, там нас уже заждались. А я уже познакомился с Иваном Корябиным, как я понял, это твой напарник, - кивнул он в мою сторону.

- Да, в ту же ночь и нам досталось. В самолёте больше сорока пробоин, а у нас ни одной царапины.

- Это вам повезло. Передай своим техникам нашу благодарность за помощь, если бы не они, мы бы с такой работой не справились.

Пожелав друзьям удачи, мы тепло распрощались. Опробовав двигатель, самолёт поднялся в воздух, унося в неизвестность друга. Когда теперь удастся встретиться? И встретимся ли вообще? Идёт война.

Простившись с Сергеем, подошёл к своему крылатому другу. Тут тоже ремонтные работы закончились, а с ними и наша маленькая отдушина. Через несколько часов снова в бой, снова на поединок со смертью.

На чужой маяк

Как мы и ожидали, в начале мая начались масштабные наступательные операции наших войск. Мы не были посвящены в стратегические планы высшего командования, но по тому, насколько ужесточились требования к лётному персоналу и возросла интенсивность боевых вылетов, было понятно, что "лето будет жарким". За последнюю неделю мы не знали ни сна, ни отдыха. Ночью бомбили передний край и ближние тылы противника, а днём немцы бомбили нас. Как мы ни маскировались, немцы вычислили наш аэродром и нанесли по нему массированный удар. Четыре машины вышли из строя, были разрушены до основания ремонтные мастерские, склад ГСМ, взлётная полоса, и погибло пять человек из состава технического обслуживания. Поскольку за короткую весеннюю ночь нам приходилось по 4-5 раз вылетать на боевое задание, так круглосуточно и находились на аэродроме. Днём спали в землянках, питались из походной кухни. Редели ряды и лётного состава. Каждый день кто-то не возвращался из полёта. За десять дней активных действий, как с нашей, так и с немецкой стороны, мы потеряли половину машин и пять экипажей. Лётчиков и штурманов, оказавшихся "безлошадными", отправляли на заводы-изготовители для получения новой или отремонтированной техники. В середине месяца стало ясно, немцы перехватили инициативу, ввели значительные резервы, перешли в контрнаступление и потеснили наши войска.

... Оправившись от бомбового удара по аэродрому, через два дня мы снова получили боевое задание. Несмотря на то, что небо было покрыто облаками, приказ на полёт не отменили. Обозначив на карте объект бомбового удара и проложив наиболее безопасный маршрут полёта, приступили к выполнению задания.

Ночь вступила в свои права, а "ночные дьяволы и ведьмы" отправились устраивать немцам кошмарные сны.

.. На этот раз на выполнение задания летели одним экипажем. Облачность триста-четыреста метров. Пока летели над своей территорией, высота была двести метров, когда подлетели к линии фронта, забрались в облака. Тот, кто летал на подобного типа самолётах с примитивной авиа-навигационной системой, тот знает, как нелегко прокладывать путь к цели в сплошном тумане. По моим расчётам, в сплошной облачности нам предстояло лететь минут двадцать, а потом выйти из неё, сбросить САБы, отыскать цель и поразить её. Задача, скажу вам, чрезвычайно сложная, но есть приказ, и его надо выполнять. Немцы палят в нас "по звуку", и разрывы зенитных снарядов рвутся где-то вдалеке. Вероятность попадания их очень низка, разве что попадёт какой-то шальной. Другое дело, когда "выйдем на свет", тогда только держись. Когда до предполагаемого объекта осталось несколько минут лёта, командую: "Ваня, спускаемся!" Пилот, как всегда делает в таких случаях, снижает обороты двигателя и в полной тишине под крутым углом снижается до критической высоты. Стрелка высотомера резко пошла вниз. 400, 350, 250, 200 м, кричу в трубу: "Ваня, выравнивай!", а сам в это время сбрасываю "фонарь". Проходит минута, другая, и местность в радиусе нескольких километров освещена, как на ладони. Судорожно ищу "объект", а немцы щупают нас прожекторами и палят "в белый свет, как в печку". Высота сто пятьдесят метров, немцы пока нас не нашли, но и я цели не обнаружил. Несколько минут летим по прямой вглубь обороны противника, но пока безуспешно. Потом делаем левый разворот на девяносто градусов и летим параллельно линии фронта. Наконец, в поле зрения попадается то, что мы ищем - станционная водонапорная башня. Передаю по переговорнику: "Ваня, цель обнаружена, атакуем". Пилот делает боевой разворот и выходит на прямую. Считаю секунды и смотрю на прицел, как только до цели остаётся несколько делений до перекрестия, с некоторым упреждением, нажимаю на педаль бомбосбрасывателя, и весь смертоносный груз в пятьсот килограмм обрушивается на "стратегический объект" противника. Задание выполнено. Летим домой.

О том, как немцы встречают и провожают незваных ночных гостей, я уже писал не раз, и сегодняшняя ночь не была исключением. Если раньше нас спасала высота бреющего полёта, то сегодня мы стремились найти спасенье в облаках. Резко набираем высоту и молим Бога, чтобы за эти несколько минут прожектористы не поймали нас в свои сети, а зенитчики - в прицел. И всё же они это сделали. Когда до облаков оставалось метров пятьдесят, мы были ослеплены сразу несколькими прожекторами. Иван делает правый крен с подъёмом высоты. Несколько снарядов разорвалось там, где мы были пять-шесть секунд назад. Если бы мы летели по прямой, то от нашей машины ничего бы не осталось. А вот и желанные облака, которые мы, лётчики, в обычное время ненавидим лютой ненавистью. Спасительное облачное одеяло скрыло нас от глаз врага, и мы смогли с облегчением вздохнуть: "Вроде бы и на этот раз нас пронесло". Немцы ещё некоторое время постреляли в пустоту и прекратили. На высоте в пятьсот метров летим в полной темноте, и вдруг какое-то резкое завихренье воздуха заставило поднять голову и, о ужас! Над нашими головами, в пяти метрах прошли колёса не убирающего шасси немецкого бомбардировщика Ю-87. Всё это так неожиданно появилось и исчезло, что мы даже не успели испугаться. Выходит дело, что немецкий самолёт шёл своим курсом, мы своим, и не знали и не ведали, какая опасность нас подстерегает. Столкновение, если бы оно произошло, оказалось бы фатальным и для самолётов, и для их экипажей. Спасительные облака, как мы считали, могли бы и погубить нас.

... Ориентиров никаких нет. Небесные светила - наш звёздный компас, закрыты облаками. Напряжённо думаю и наугад прокладываю по карте маршрут домой. Когда, по нашим расчётам, должна была быть не занятая противником территория, снижаемся, выныриваем из облаков и оказываемся в ... прозрачной темноте. Я уже писал, что посадку на аэродроме нам обеспечивал прожектор-маяк, который периодически вспыхивал и при заходе самолётов на посадку, освещал им посадочную полосу.

Всматриваюсь в темноту, но маяка нет. Летим дальше, и наконец вдалеке появляются слабенькие вспышки прожектора, но условный сигнал не такой, каким был последние дни у нас. Меня начинают глодать сомнения, но другого ничего не остаётся, как лететь на него. При подлёте на посадку прожекторист осветил нам полосу, и мы благополучно приземлились... на чужом аэродроме. Это мы поняли, когда подрулили к лесополосе, где стояли замаскированные тяжёлые бомбардировщики. От ребят, охранявших аэродром и материальную часть, узнали, что мы совершили посадку в полк тяжёлых бомбардировщиков нашей дивизии, который находился от нашей части в пятидесяти километрах. По прямому проводу телефонной связи доложили дежурному по части о выполнении задания и о том, что ошибочно оказались на "чужом" аэродроме. Это случилось единственный раз за всю войну, когда я "заблудился" и привёл самолёт не туда, куда надо. Однако, когда вернулись в свой полк, оказалось, что мы приняли самое верное решение, хотя и было оно случайным, посадив самолёт на чужом аэродроме. Дело в том, что наш прожектор-маяк вышел из строя, и за два часа, пока аэродром был в полной темноте, два наших самолёта при посадке получили серьёзные повреждения и, как минимум, на неделю вышли из строя. Так кончилась полная драматизма, волнений, тревог и переживаний весенняя майская ночь, когда были мы на волосок от смерти, но всевидящее око Всевышнего отвело от нас и эту угрозу.

Поединок

Во второй половине мая 1942 года фронтовая обстановка настолько усложнилась, что мы вынуждены были перелетать на другой аэродром, что под Харьковом, вблизи станции Лозовая. Наш полк понёс огромные потери. Исправных машин осталось чуть больше половины, две из которых требовали серьёзного ремонта. В одном из последних боевых вылетов получил повреждение и наш самолёт. Осколком зенитного снаряда был повреждён мотор, и прежде чем покинуть аэродром, нам предстояло отремонтировать его. Шли непрерывные бои наземных войск. По шоссейной дороге, проходившей вблизи аэродрома, двигались измученные непрерывными боями отступающие войска. Вид у них был ужасный. Грязные, небритые, смертельно уставшие, с окровавленными повязками на головах, руках и с отсутствующим взглядом обречённых. Шли они под непрерывным обстрелом артиллерии и авиации, но сил у них уже не было, чтобы укрыться в посадках, так и падали замертво на обочинах. Наш аэродром тоже подвергся обстрелу, как с земли, так и с воздуха. Самолёты полка перегнали на новый аэродром. Батальон технического обслуживания и "безлошадные" лётчики и штурманы, прихватив аэродромное имущество, выехали на машинах, а мы всё ещё продолжали ремонт своей машины. Уже отремонтировали самолёт и улетели экипаж с техниками третьего звена, а нам всё никак не удавалось завести мотор. Мы с ним и так, и эдак, а он не заводится - и всё тут. Решили проверить магнето, и в нём нашли неисправность. Между тем, артобстрел всё усиливался. Снаряды перелетали через нас и рвались на другой стороне аэродрома. Все судорожно думали: "Успеть бы, успеть бы. Если через полчаса мотор не заведётся, придётся самолёт поджигать, а самим пробиваться на восток пешим порядком". Однако фортуна и на этот раз оказалась на нашей стороне. Мотор заработал. Прогнав его на разных оборотах, посадили техника в кабину штурмана и под звуки канонады последними покинули насиженный аэродром. На новом месте обустраиваться было некогда. Сразу же включились в боевую работу.

После нескольких боевых вылетов главный механик заявил, что наша многострадальная, изрешечённая пулями и осколками снарядов машина выработала свой ресурс и её надо гнать на авиаремонтный завод. Однако, комполка распорядился по-своему. Он решил использовать нашу машину на мирной работе, доставлять почту в Ростов-на-Дону, а оттуда на фронтовую полевую почту. Как показало время, эта мирная работа оказалась сложней и смертельно опасней боевой.

Итак, загрузив все пустоты самолёта, в том числе и кабину штурмана фронтовыми треугольничками, упакованными в бумажные мешки, взяли курс на Ростов. За много месяцев это был первый полёт в дневном небе. Приятно было созерцать с полукилометровой высоты землю, покрытую зеленью трав и листвы, и изрезанную полями, дорогами и лесополосами. Хотя земля ещё была наша, немцы господствовали в воздухе и нередко выходили на свободную охоту, и сбивали безнаказанно таких беззащитных "птичек", как мы. Несмотря на то, что в моей маршрутной карте была указана высота полёта 500 метров, с целью безопасности решил её изменить. Беру переговорник и говорю: "Ваня, спускаемся на 200, не ровен час, "Мессеры", у нас не будет времени спускаться до бреющего, его они очень боятся". Ивана не надо было уговаривать, он не раз был в подобных переплётах и знает, какую опасность представляют немецкие истребители, имеющие шесть стволов пушек и пулемётов. Снизились ближе к земле-матушке, и на душе стало поспокойнее. И подумалось мне: "Ну-ка, попрошу у напарника штурвал и "порулю" немного, а то ведь в ночное время, да в боевой обстановке как-то боязно браться за него, а сейчас самое время". Кричу другу:

- Ваня, дай немного порулить?

- Бери штурвал, только не меняй высоты. По горизонтальному полёту, десять минут, идёт?

- Идет, только когда будем приземляться, можно, я тебя буду дублировать?

- Хорошо, только не делай резких движений. Самолёт, как женщина, любит, когда с ним обращаются ласково и нежно.

- Постараюсь внять твоим советам.

Первый полёт по мирному маршруту прошёл благополучно. Я уверенно уже держал штурвал и дублировал все манипуляции лётчика при посадке. Только сейчас, когда у тебя в руках штурвал и машина подчиняется твоей воле, я почувствовал радость повелителя от умения управлять самолётом.

... За время двухнедельных непрерывных боёв накопилось столько почты, что за один рейс нашему малотоннажному, воздушному грузовику не удалось вывезти и половины груза. Выгрузив мешки и осмотрев машину, подняли её снова в воздух. На этот раз мы уже не испытывали судьбу, не забирались под облака, а летели на высоте сто пятьдесят метров. Меня так захватила "стажировка" пилотирования, что снова уговорил Ивана, чтобы дал "порулить". На этот раз под моим управлением самолёт летел минут двадцать. Были рады оба. Пилот похвалил меня за способности схватывать самое главное и чувствовать "пульс" машины. Второй рейс также совершили благополучно. Только спустя годы я понял, какое огромное значение руководство страны и командование войсками уделяло моральному состоянию личного состава. Ведь письмо - это был единственный способ связи солдата с домом, семьёй, любимой, и, получив этот заветный треугольник, он знал, что защищает свой дом, родных, страну от захватчиков, и у него нет более важного и святого дела, чем изгнание коварного супостата из нашей земли.

... Между тем, освободив машину от драгоценного груза, мы отправились в третий рейс, чтобы забрать оставшиеся письма. После небольшого перерыва, связанного с техосмотром и дозаправкой самолёта, мы снова подняли машину в воздух. Я был рад такой работе, с удовольствием брался за штурвал и чувствовал себя чуть ли не пилотом. Маршрут нами был настолько изучен, что я, как штурман, практически был не нужен. Когда самолёт пилотировал Иван, я брался за турельный пулемет ШКАС - единственный вид вооружения для самообороны самолёта, и водил им вправо, влево, вверх, вниз, ставя на мушку воображаемого противника. При выполнении боевых заданий в ночное время, заниматься пулемётом просто не было возможности, так как отбомбившись, надо было прокладывать дорогу домой. А теперь, чтобы не терять время, попытался освоить и этот вид самообороны. Мой командир и друг Иван Корябин был согласен со мной и в этом вопросе. Он так же, как и я, был убеждён, что разносторонние знания, опыт и навыки владения боевой техникой рано или поздно непременно пригодятся. Между тем, совершена третья посадка самолёта на Ростовском аэродроме. Нас уже там ждали работники почты. Обменявшись мешками с бесценным грузом, отправились в обратный путь. Вечерело. Была прекрасная весенняя погода, вся природа купалась в лучах заходящего солнца, и ничто не напоминало о грозящей опасности. "Ровно ритмично гудит мотор, настроение отличное, через час, с чувством исполненного долга сдадим машину техникам, а сами на покой", - так примерно размышляли мы, заканчивая свой трудовой день. И вдруг со стороны солнца, откуда-то с высоты, на нас мчатся два "Мессера". Я хватаюсь за пулемёт, а Иван, вместо того, чтобы прижаться к земле и искать спасения возле неё, матушки, резко берёт штурвал на себя и направляет самолёт лоб в лоб с немецкими ассами. Я открываю огонь из пулемета, но солнце слепит глаза, поэтому не могу хорошо прицелиться в приближающуюся цель. Немцы, видно, не ожидали от русских такого безрассудства, и во избежание столкновения ведущий взмывает вверх, его смертоносные струи проходят мимо, а моя очередь прошла по его брюху. Я был доволен, что попал в стервятника, но тут же почувствовал, что самолёт теряет управление и сваливается в пике. Стремительно приближается земля. Кричу: "Иван, выравнивай, а то разобьемся". В переговорнике молчание, а голова пилота неестественно склонилась на бок. Мешкать было некогда. Беру штурвал на себя, до отказа жму на него и одновременно прибавляю газ. Самолёт удалось выровнять у самой земли на высоте не более пятидесяти метров. Я понял, что с Иваном что-то случилось, и теперь судьба самолёта и экипажа в моих руках. Если на горизонтальном полете я уже управлял, то самую важную операцию - посадку машины - знаю только теоретически и никогда этого не делал. Однако, о посадке думать еще рано, до аэродрома километров тридцать, и надо до него долететь. В борьбе за самосохранение позабыл и про "Мессеров", но они почему-то и не попытались добить русский самолёт. Прижимаю чуть штурвал на себя, самолёт отреагировал и поднялся на высоту до ста метров. Успокаиваюсь и веду машину на этой высоте. При подлёте к аэродрому надо было, как это делал Иван, сделать круг, направить самолёт на посадочную полосу и, снижаясь, убрать газ. Поскольку взлётно-посадочная полоса была у меня прямо по курсу, облёта аэродрома делать не стал, а, подправив чуть-чуть машину, пытался её посадить. Хоть и вышло у меня коряво, но с горем пополам приземлился. По тому, как это делалось, техники и механики поняли, что произошло что-то неладное. Как только машина остановилась и был заглушен мотор, люди со всех сторон побежали к самолёту. Я даже не порадовался тому, что остался цел и невредим, выскочил из своей кабины и по крылу перелез в кабину пилота. Иван сидел в кресле, голова свесилась к приборной доске, лицо было мертвенно бледным. Подбежали техники, и с их помощью вытащили безжизненное тело пилота. Он был тяжело ранен. На санитарной машине его увезли в санчасть, где оказали первую помощь и вечером того же дня самолётом отправили в госпиталь.

Доложив комполка о выполнении боевого задания, поспешил в санчасть. Нина была на своём боевом посту. Не поздоровавшись, с ходу спрашиваю:

- Доктор, как Корябин?

- Три пулевых ранения. Большая потеря крови. Одна пуля застряла в бедренной мышечной ткани, вторая попала в грудь на вылет и третья тоже сидит в левой ноге, несколько выше колена. Предварительное обследование показало, что жизненно важные органы не задеты, будет жить, но ему срочно нужно делать переливание крови и операцию по удалению застрявших пуль. Он уже пришёл в себя, но очень слаб.

- А к нему можно?

- Вася, не больше пяти минут.

Врываюсь в помещение санчасти и сразу к другу. Он лежит весь в бинтах, бледный, слабый, но, увидев меня, виновато улыбнулся и сказал:

- Молодец, Вася. Спасибо тебе, и машину сохранил, и нас спас.

Видно, у него так мало осталось сил, что он закрыл глаза. Я даже испугался и стал звать сестру, но он открыл их снова и тихо прошептал:

- Всё хорошо, Вася, я немного устал. Мы ещё повоюем.

Подошла Нина, тихо взяла меня под руку и вывела из помещения. Закрыв дверь "приемных покоев", сказала:

- Вася, ты видишь, как он слаб. Он увидел тебя живым и здоровым - это ему, как бальзам на раны. Через тридцать минут его отправят в Ростов, сделают всё необходимое, и через месяц-другой будет в строю.

- Ниночка, милая, как ты меня обрадовала, а я уж думал, что потерял друга. Ты скажи мне, как Сергей? Он тебе пишет?

- Вчера прислал письмо и передаёт тебе привет.

- Нина, дай я тебя расцелую, как самого лучшего друга, за то, что ты меня дважды обрадовала. А теперь скажи, как он тебе, нравится?

- Хороший парень. Ты был прав, давая ему столь лестные характеристики.

- И за тебя я рад. Эх, если б дожить бы до свадьбы-женитьбы, мы бы дружили семьями: ты с Сергеем, я с Леной, и никто бы никогда нас не поссорил и не разлучил.

- От неё никаких сведений?

- Нет, какие могут быть сведения с оккупированной территории. Ты вот что мне скажи, как с лётным училищем?

- Подала рапорт комполка и получила ответ от Бершанской. Она приветствует моё стремление стать лётчицей и просит наше командование дать мне рекомендацию в училище.

- Молодец, Нина, уверен, ты своего добьёшься. А теперь пока, я побежал.

Прощай, крылатый друг

Отправив друга в госпиталь, я успокоился. Спал под отдалённые, но всё приближающиеся звуки канонады. Видно, скоро снова придется перелетать на другой аэродром. На следующее утро на мой, подготовленный к полётам, самолёт дали "безлошадного" лётчика из третьей эскадрильи Женю Захарова. Только сегодня, после вчерашнего стрессового состояния, стал осознавать, насколько своевременной и правильной была моя стажировка. Надо бы этот опыт внедрить в постоянную лётную практику и учить штурманов пилотированию самолётов. На общем построении, посвященном нашему случаю, командование выразило благодарность экипажу и представило его к наградам. Моё предложение приняли к сведению, но сейчас было не до этого. Только сегодня из газет я узнал, почему фашистские ассы не добили совершенно не защищенный самолёт. Оказалось, всё просто. Корябин, направив свой самолёт лоб в лоб с немецким стервятником, подставил себя под пулеметный огонь, а тот, уклонившись от столкновения, попал под огонь моего ШКАСа. Пилот был, видно, тяжело ранен или убит, потому что "Мессер", потеряв управление, врезался в землю, а его ведомый убрался восвояси.

... Фронтовая обстановка была настолько сложная, что каждый самолёт был на счету, и никто уже не думал о регламентных работах, проводившихся на заводах.

... Мой новый пилот из третьей эскадрильи, самолёт которого несколько дней тому назад был подбит, сделал вынужденную посадку на вражеской территории и, похоронив убитого штурмана, сумел перебраться через линию фронта. Он был угрюм и зол, в нём, видно, кипела благородная ярость и неотвратимое желание отомстить гитлеровцам за гибель товарища. Такое стремление было тогда у каждого из нас. Мстить нам было за что.

... Времени на раскачку не было. В ту же ночь, без облёта, получив боевое задание, полетели бомбить передний край противника. Летали в составе сборного звена, так как ни одного целого звена уже не осталось. Самолёты Р-5 уже устарели и пополнялись только за счёт отремонтированных на авиазаводах. За три недели активных боевых действий полк потерял три четверти машин, а те, что остались, тоже нуждались в капитальном ремонте. Первый боевой вылет с новым напарником прошёл успешно. Все машины вернулись на базу, и через час мы уже летели на новое задание. Тактику ночных бомбардировщиков, с бесшумным пикированием, немцы раскусили и приняли меры - усилили линию фронта прожекторами, зенитными пушками и пулемётами. Как только мы подходили к передовой, они включали все прожекторы и открывали заградительный огонь из всех видов зенитного и стрелкового оружия. Однако, мы к этому привыкли. Иногда удавалось проскочить через эту огненную лавину, а иногда теряли своих боевых друзей. На войне без потерь не бывает. На этот раз командир звена и мой пилот - Женя Захаров, решил применить иную тактику. На подлёте к передовой звено снизилось до критической высоты, сбросили над вражескими позициями САБы и произвели прицельное бомбометание. Пока горели "фонари", немцы были ослеплены и не могли прицельно вести огонь по нашим самолётам, а как только они потухли, а мы повернули назад, немцы, включив с десяток прожекторов, устроили нам такой фейерверк, что думали, не вырвемся с этого огненного смерча. Когда можно было с облегчением вздохнуть, вдруг машину подбросило и чуть не перевернуло, видно, где-то рядом разорвался зенитный снаряд. Женя машину выровнял, но мотор несколько раз чихнул и заглох. Воцарилась зловещая тишина. Самолёт начал терять высоту, а она и без того была критической. Внизу мелькают какие-то тени, но что под нами, ничего не видно. Женя, как может, держит машину в горизонтальном полёте, и молим оба Бога, чтобы во что-то не врезаться. Вдруг на какой-то момент мгла рассеялась, и под нами показалось незасеянное поле. Коснувшись колёсами земли, самолёт несколько раз подпрыгнул и, попав в какую-то канаву одним колесом, развернулся на 90 градусов. Мы вылезли из кабин, ещё не веря в то, что снова уцелели. Осмотрели с помощью фонарика машину и пришли в ужас. Мотор осколками снаряда был разбит полностью: в картере была огромная дыра и вся нижняя часть обрызгана маслом, бензобак пробит, правая часть хвостового оперения оторвана. По всем законам физики и аэродинамики самолёт должен был бы сгореть или камнем, как груда дерева и металла рухнуть на землю, а он, вопреки всем законам, ценой своей стальной жизни спас наши человеческие. Каждый раз, как такое случалось, а таких происшествий у меня было огромное количество, я благодарил Поликарпова и его конструкторское бюро за то, что сотворили машину с такими прекрасными лётными качествами, которая на протяжении десяти лет была одной из лучших машин своего класса.

... Оправившись от испуга, стали думать, что делать дальше. Карманные часы показывали три часа ночи. По моим расчетам, находились мы километрах в пяти от нашего аэродрома, а раз так, надо было идти пешком, доложить командованию о происшествии, пригнать трактор и отбуксировать раненую машину в часть. Посоветовавшись с Женей, так и сделали. Вскоре забрезжил рассвет. Юго-западнее нас раздавались раскаты артиллерийской канонады, и были видны зарницы от вспышек разрывающихся снарядов и многочисленных пожаров. В часть пришли, когда уже рассвело. На нашем участке фронта немцы прорвали оборону, и поступила команда немедленно перелетать на другой аэродром. Мы доложили комполка о происшествии и о выполнении боевого задания. Он рассеяно выслушал нас и сказал: "Полк срочно перелетает на новый аэродром, а оттуда все оставшиеся самолёты перегоним в Баку на авиаремонтный завод. Ваша задача - уничтожить неисправный самолёт, а потом своим ходом в Баку, где получите новую машину, и снова в бой". Раздумывать было некогда. На сборы, вылет самолётов и выезд ОБАТО отводилось всего тридцать минут, но нам этого времени было явно не достаточно. Назад к своему раненому другу бежим из последних сил. А вот и он. Стоит израненный, тихий, угрюмый и ждёт от нас, людей, помощи, а мы пришли убить его, чтобы не достался врагу. Как живое существо, мне было жаль его. Почти полгода служил он нам верой и правдой, поднимал под облака, громил врага и мягко приземлялся, чтобы не причинить нам боли и вреда. Прощай, друг! Чиркнула спичка, и грозная машина превратилась в горящий факел. Постояв минуту-другую с непокрытой головой, побежали догонять своих. Успеем ли?

Пешком в Баку

И всё-таки мы успели... сдать пулемёт механику полка, который последним улетал с техником в кабине штурмана. Попрощавшись с нами, экипаж самолёта с пассажирами подняли машину в воздух и устремились на новый аэродром. Мы оказались одни. Аэродром опустел, а нам стало жутко от того, как добраться до тёплого, но далёкого Каспийского моря? Выходим на "большак" и вливаемся в беспорядочные колонны отступающих войск и гражданского населения. Куда ни глянь, на многие километры простирается опалённая войной степь.

Попробовали пристроиться на какой-нибудь транспорт, но безуспешно. Редкие машины, тракторы, повозки перегружены ранеными солдатами и командирами. Измученные непрерывными боями, хмурые и морально подавленные, пехотинцы идут и идут беспорядочным строем, чтобы на новом рубеже занять оборону. Мы пристраиваемся к неорганизованной толпе беженцев и, подобно разношерстной реке из людей разного пола и возраста, двигаемся на юг, как будто там найдём своё спасение. За пять с лишним месяцев участия в боях впервые увидел такое массовое отступление войск и тысячи беженцев, надеющихся найти своё спасение на Кубани или Ставропольщине. Сердце сжимается от боли и жалости, когда видишь в толпе женщин с малыми детьми, пожилых людей с мешками и чемоданами, и седовласого старца с козой на бечёвке. Пройдя километров восемь с общим потоком, я высказал своему спутнику опасение по поводу безопасности движения по шоссе. Немцы не могут не воспользоваться такой ситуацией и не нанести по людской массе бомбового удара. Мы сошли с большака, сели в траву и стали изучать карту, чтобы двигаться в сторону Ростова не по шоссе, а по просёлочным дорогам. За этим занятием и застал нас первый авианалёт фашистских стервятников. По колонне раздалась многоголосая команда: "Воздух!" И вся толпа, давя друг друга, ринулась в лесопосадку. Старик тащил козу на верёвке, а та упиралась изо всех сил. Фашистская девятка Ю-87 снизилась до бреющего полета, и из пулемётов стала расстреливать безоружных, ни в чём не повинных людей. Старик, не успевший сойти с дороги, так и остался лежать на ней вместе с козой, простреленные пулемётной очередью. Второй заход немцы сделали по придорожным лесополосам. Совершив своё кровавое дело, немцы скрылись, чтобы взять новый боекомплект и продолжить массовое убийство. Я был зол на наше командование, не сумевшее прикрыть с воздуха отступающие войска и беженцев. Ну как можно допустить такой безнаказанный разбой бандитов с большой дороги? Видно, и впрямь у командования нет никаких резервов, как в наземных, так и в военно-воздушных войсках. После первого налета беженцы рассыпались по степи, двигаясь параллельно "большаку". Немцы ещё дважды совершали налёты на дорогу, и лишь в третий раз звено из трех ястребков "Яков" расстроили планы фашистских ассов, сбив два "Юнкерса". Это была единственная радость отмщения за этот день. В конце дня, на подходе к какому-то большому селу, нас остановил заградотряд. Проверив документы, вручили нам лопаты для рытья траншей на новом рубеже обороны. Местные власти по приказу военного командования вывели всё население, способное держать лопаты, для создания нового укрепрубежа. Мы получили задание вырыть по десять метров траншеи, полтора метра глубиной и шестьдесят сантиметров шириной. К утру мы с работой справились, набив кровавые мозоли на ладошках. Сдав работу командиру подразделения, занимавшему оборону, продолжили путь, но уже просёлочными дорогами, от села до села. Люди были встревожены и напуганы, а нам стыдно было глядеть в глаза старым казакам, которые задавали один и тот же вопрос: "На кого же вы нас покидаете?" Однако, наши милые русские женщины-солдатки не отказывали нам ни в пище, ни в ночлеге. На десятый день скитаний по пыльным степным дорогам, под палящим солнцем, добрались до Ростова. А ведь две недели тому назад это расстояние я преодолевал на своем Р-5 меньше чем за два часа. В комендатуре, куда мы обратились, нас ничем не обрадовали насчет транспорта. Правда, распорядились выдать сухой паёк на три дня. Переночевав в одной из комнат комендатуры, решили добираться до Баку самостоятельно. Подошли к начальнику станции, показали ему документы и попросили устроить нас на любой товарняк, который будет идти в Азербайджан. Он сказал, что скоро в Баку будет идти состав с пустыми цистернами и, если мы согласны, устроит на этот поезд. Нас не надо было уговаривать, но когда обратились к начальнику военизированной охраны, он сказал, что посторонним ехать не положено и в категорической форме отказался нас брать. Тогда мы обратились к машинисту. Тот, прочитав распоряжение начальника станции, заявил, что возьмёт, но с условием, если мы заменим заболевшего кочегара. Измученные пешим ходом до Ростова, мы согласились на это условие. И вот, в тесной кабине машиниста паровоза, нас пять человек: машинист, его помощник, кочегар и нас двое. Распределили обязанности так: один из нас должен был постоянно подбрасывать уголь из тендера к люку кабины, а кочегар бросать его в топку паровоза. Чтобы и без того грязную и пыльную армейскую форму не пропитать угольной пылью, решили положить её в вещмешки, а самим работать по пояс голыми. Стояла сорокаградусная жара. Если машиниста и его помощника, стоявших по обе стороны окон, обдувало ветерком, то кочегару работать было просто невыносимо. Решили возле топки работать по два часа. Наконец, бесконечно длинный день подошёл к концу. Измученные изнуряющим зноем и сумасшедшей физической нагрузкой, мы валились с ног. Поскольку в тендере мы работали по двое, то позволяли себе немного вздремнуть, свернувшись калачиком прямо на ворохе угля. Утром в Махачкале остановились на полчаса, чтобы пополнить запас воды и угля. Мы, как чертенята грязные, подлезли под струю воды и минут пять наслаждались её живительной влагой. Вечером того же дня прибыли в Баку. Кое-как отмылись от въевшейся в кожу угольной пыли, пошли в военную комендатуру. Предъявили дежурному документы, и тот, созвонившись с руководством авиаремонтного завода, рассказал нам, как туда добраться. И вот мы в объятиях однополчан, прилетевших сюда на своих залатанных самолётах. Они две недели уже отдыхали, загорали и купались на Бакинских пляжах и выглядели счастливыми и радостными. Обменявшись новостями с коллегами, измученные дорогой, отправились на покой. Первый раз за последний месяц легли спать на нормальную постель и спали бы, наверное, сутки, если бы ребята утром не постаскивали нас с кроватей. Первый раз за всю войну мы почувствовали, что можно жить и радоваться жизни. Ну посудите сами: кормили нас по офицерским нормам летного состава, никаких обязанностей, кроме ожидания, у нас не было, ну чем не санаторий. Днём купались и загорали, вечерами ходили в кино и на танцы, завязывали романы с местными девчатами, как будто не было ни войны, ни страданий, ни смертельной опасности. Опять каждый вечер был в плену воспоминаний и грёз. Вспоминал наши ленинградские встречи с Леной, как шаг за шагом крепла и углублялась наша любовь, как судьба подарила нам целых два часа не земной - божественной любви. Ну, как после этого можно завести роман с другой женщиной? Случись такое со мной, я, наверное, возненавидел бы себя до конца своих дней. Так, по крайней мере, мне тогда казалось... Каждый день кто-то из наших экипажей получал свой отремонтированный самолёт и перегонял его в Моздок - новое местоположение нашего полка. Поскольку мы с Женей были "безлошадными", то ждали, когда отремонтируют нам "беспризорный" самолёт, чтобы отправиться на нём в свою часть. В течение двух недель, пользуясь случаем, вкушали все прелести мирной жизни. В середине июля, когда мы в очередной раз загорали на пляже, прибежал за нами посыльный и через рупор объявил: "Лётчикам и штурманам "энного" полка, явиться в комендатуру!" Мы сразу поняли, это по наши души. Срочно одевшись, поехали на завод, где нам сообщили, что самолёт для нас готов, что в течение двух дней его проверяем, испытываем, подписываем приемную документацию и отправляемся в свой полк. В тот же день, с техниками и механиками обследовали машину на земле. Машина нам понравилась. Подлатанная, подкрашенная свежей краской, с новым мотором, она произвела на нас приятное впечатление. Если завтра при облёте и работе на разных режимах машина покажет себя хорошо, то и кончится наша курортная жизнь. В девять утра мы уже были на заводском аэродроме.

Самолёт был заправлен горючим. Возле него толпились техники, механики и представители заводской комиссии, сдающей отремонтированную технику нам, представителям воинской части. Как перед боевым заданием, садимся каждый в свою кабину, проверяем работу двигателя на разных режимах и выруливаем машину на взлётную полосу. Короткий разбег, и самолёт в воздухе. Набираем высоту, и нам открывается величественная панорама "города ветров". Мелькают городские кварталы, бульвар, сады и парки, ломаная береговая линия, военные и гражданские корабли на рейде и в морском порту, и нефтяные вышки, вышки. Делаем круг, несколько обязательных фигур высшего пилотажа, и, довольные машиной, приземляемся на лётное поле. Вылезаем из кабин. Женя докладывает председателю комиссии о лётных испытаниях, и об отсутствии замечаний. Подписываем документацию, благодарим руководителей за хорошее качество отремонтированной боевой машины, прощаемся и взмываем в небо. Под привычный рокот мотора, думаю: "Доведется ли ещё раз побывать в этом прекрасном гостеприимном городе, поплескаться в тёплых водах Каспийского моря?"

Глава V. У Казбека в гостях

Снова в бой

Не случайно командование выбрало новой дислокацией полка Моздокский аэродром. Пока полк пополнялся боевыми машинами, немецкие войска, в стремлении захватить Кавказскую нефть, прорвали нашу оборону, ринулись в эту брешь в направлении Моздок-Малгобек-Грозный.

С первых дней, как только мы прилетели из Баку, включились в боевую работу. Днём немецкие танковые колонны были атакованы нашими штурмовиками, и между истребителями, прикрывающими их, и немецкими "Мессерами" велись ожесточённые воздушные бои. Мы же летали на боевые задания без прикрытия, а нашим главным врагом была зенитная артиллерия.

... С Женей мы сдружились, понимали друг друга с полуслова и уверенно чувствовали себя в небе Кавказа. Обстановка была чрезвычайно напряжённая. За ночь приходилось совершать по семь-восемь боевых вылетов. Бомбили в основном колонны машин и танков, переправы, мосты и скопление живой силы и техники. Наземным войскам был дан приказ не допустить немцев в Грозный и Орджоникидзе, а нам - ударами с воздуха, нанести силам Вермахта наибольший урон. Чтобы задержать врага, в срочном порядке строилась новая линия обороны, которая проходила по реке Терек, в районе горного перевала города Маглобек и осетинского села Эльхотово. Между тем, битва за Кавказ, на земле и в воздухе, принимала с каждым днём всё более ожесточённый характер. Вскоре и нам пришлось перелетать на новый аэродром. В штаб полка поступили сведения о наведении противником понтонного моста через Терек. На уничтожение переправы полетели двумя звеньями. Тактические приёмы и навыки ночного бомбометания, приобретённые нами на равнинной местности, не подходили для местных условий, и пришлось нам учиться заново тактике, пригодной в горной местности. Ночь покрыла землю своим чёрным одеялом. Наш экипаж возглавил эту операцию, и львиная доля ответственности возлагалась на ведущий самолёт. Проработав до совершенства: подход к цели, нанесение удара и выход из боя, шесть краснозвёздных машин поднялись в воздух. Зная о том, что в районе переправы будет сосредоточено огромное количество зенитной артиллерии, мы решили обойти их с тыла и, осветив САБами, нанести удар по переправе. Замысел нам удался. Совершив большой круг на высоте более тысячи метров, мы, сбросив "фонари", бесшумно съехали с "горки" и обрушили свой смертоносный груз на понтонный мост. После первого удара прямым попаданием мост был разрушен, и отдельные элементы, понтоны, подхваченные бурным потоком, поплыли вниз по реке. Второй заход мы сделали на колонну машин и танков, ожидавших своей очереди на переправу. Выход из боя оказался не таким успешным. Осветив нас прожекторами, зенитчики, уже прицельно, открыли по нашим самолётам ураганный огонь, в результате две машины были подбиты, а остальные с многочисленными пробоинами возвратились на базу. Наш самолёт тоже был изрядно потрёпан и требовал неотложного ремонта. Доложив командованию о выполнении задания, сообщили также о потерях. В течение двух дней о судьбе экипажей сведений не было, лишь на третий день стало известно, что один экипаж при попытке посадить подбитую машину, врезался в гору и погиб, а второй сумел спастись, покинув горящую машину. Личный состав полка тяжело переживал гибель товарищей и поклялся отомстить фашистским захватчикам за смерть боевых друзей. Бои были настолько ожесточёнными и напряжёнными, что высказать Жене идею по стажировке пилотирования самолёта у меня просто не поднимался язык, да и вождение летательного аппарата в горной местности - занятие не из простых. Между тем, бои продолжались, а полк наш таял, до конца не восстановившись. Летать на выполнение заданий стали по одному-два экипажа. Когда перелетали в очередной раз на новый аэродром, исправных осталось лишь десять машин.

В один из сентябрьских дней, точнее сказать, ночей, мы получили задание нанести бомбовый удар по скоплению живой силы и техники врага в районе "Эльхотовских ворот". Этот район боевых действий я хорошо знал и не пользовался ни картой, ни аэронавигационными приборами. Ночь выдалась звёздная и безоблачная. Вышли на цель неожиданно для врага, выскочив из-за горных вершин. САБы помогли рассмотреть пространство и отыскать цель. Пикируем, нажимаю педаль электросбрасывателя и подаю команду пилоту: "Женя, выходим!" Но что это? Машина продолжает падать. Слышу, пилот кричит в переговорник: "Вася, ранен в руки, бери штурвал и жми на себя". Я и без того понял, что с ним не всё в порядке, и налёг на штурвал. Машина нехотя выровнялась и стала набирать высоту. Кое-как выйдя из зоны зенитного огня, общими усилиями взяли курс на свой аэродром. В посадке самолёта я участия не принимал, но штурвал из рук не выпускал. Посадили машину благополучно. Как позже выяснилось, Женя был ранен сразу в обе руки. На левой кисти пулей раздробило средний палец, на правой руке сквозное пулевое ранение ниже локтевого сустава. Обливаясь кровью, одной левой рукой пилот посадил самолёт, сохранив жизнь экипажу и машине. Сразу после приземления пилота увезла санитарная машина, а я, доложив комполка о выполнении боевого задания, снова остался без командира.

На переформирование

Кавказские горы оказались для нас несчастливыми. Если на равнинной Украине полк продержался больше шести месяцев до того, как отправиться в Баку на переформирование, то в горной местности смогли продержаться чуть больше месяца. Этому способствовало несколько факторов. Во-первых, наш тихоходный Р-5, обладающий хорошими лётными качествами, на равнине и подбитый садился весьма успешно, а в горной местности такого преимущества не было, ибо с подбитым мотором лётчик лишён маневренности, а значит, бессилен спасти машину и экипаж. Во-вторых, в горах нет как таковой линии фронта, войска двигаются колоннами по горным дорогам и перевалам, днём охраняются истребителями, а ночью - большим количеством зенитной артиллерии. В третьих, борьба за горные дороги и перевалы была настолько ожесточённой, что за ночь мы совершали по восемь-десять боевых вылетов. Люди в буквальном смысле валились с ног. Особо доставалось техническому составу. После каждого вылета самолёты имели пробоины в обшивке, неисправности в двигателях и системах управления. Вот они и трудились, не покладая рук, от темна до темна. Почти каждую ночь кто-то не возвращался на свой аэродром. Потери боевых друзей болью отзывались в наших сердцах, но места для страха и уныния не было, была лишь жажда мести за погибших товарищей и поруганную родную землю. Итак, в начале октября остатки полка перебазировались в Дагестан, куда стекались потрёпанные в непрерывных боях авиачасти ночных бомбардировщиков Р-5 и СУ-2, из которых одни доукомплектовывались, ремонтировались и снова отправлялись на фронт. Другие расформировались, а личный состав отправлялся на переучивание на новые типы самолётов. Лётчики и штурманы потрёпанных самолётов доставляли их на ремонтные авиазаводы или мастерские. На этот раз местом ремонта и переформирования авиачастей был избран город Кизляр.

Дождавшись смены (обновлённый полк ночных бомбардировщиков занял наше место), мы в тот же день перебазировались в указанный город. Сдав материальную часть на ремонт в авиаремонтные мастерские, весь личный состав полка, в том числе и экипажи самолётов, переоделись в рабочие комбинезоны и включились в заводской ритм. Кончался 1942 год - самый трудный и напряжённый за всю войну. Велись кровопролитные бои в Сталинграде, на Северном Кавказе, переживал блокаду Ленинград, была оккупирована вся Украина и значительная часть центральной России, страна, обливаясь кровью, встала на свою защиту. Перелом в войне не наступил, опасность не миновала, поэтому население страны, от мала до велика, на фронте и в тылу ковали пока ещё призрачную победу. Подавляющее большинство личного состава полка были из рабоче-крестьянского сословия, с детства приученные к тяжёлому физическому труду, и здесь на заводе оказались на высоте, ведь ремонтировали машины они для себя.

Кроме нашего полка, на переформирование прибыл соседний полк нашей дивизии, летавший на бомбардировщиках СУ-2. Разместили нас в казарме местного гарнизона. Привыкшие к походной жизни, без режима работы, сна и отдыха, с питанием зачастую в сухомятку, первый день "мирной" жизни нам показался пределом комфорта и спокойствия. В тот же вечер привели себя в порядок: помылись, побрились, сменили бельё и сразу как заново народились. Как мало человеку надо. Только вчера, вылетая на боевое задание, каждый из нас мог не вернуться, а сегодня готовы были радоваться, веселиться, танцевать и соблазнять, истосковавшихся по мужчинам, местных красавиц. Перед отбоем, очистившись от пыли, пота и грязи, вынул из потайного кармашка заветный синий платочек, приложил его к губам и так сидел, думая о той, чьими руками он был обвязан и наделён чудодейственной силой любви, которая охраняла меня от вражеской пули и вселяла надежду на счастливую мирную жизнь и божественную любовь, в которую верил всем сердцем и каждой клеточкой своего организма. В таком блаженном состоянии нашёл меня Сергей. Он подошёл ко мне сзади, положил руку на плечо и сказал:

- Привет, Василий. Вот не ожидал тут тебя встретить.

- Привет, дружище. Как я рад, что мы снова вместе. Выходит, вас тоже немцы изрядно пощипали?

- Больше половины матчасти потеряли, а оставшаяся часть требует серьёзного ремонта. Пополняться будем за счёт отремонтированных машин из других частей, так как устаревшие типы самолётов, в том числе и наши, сняли с производства, и они доживают свой век.

- Будем живы, пересядем на новые самолёты, а наши ещё повоюют. Ты вот лучше скажи, Нина поступила в лётное училище?

- Да, как только ваш полк ушёл на переформирование, она выпросила у комполка рекомендательное письмо, и её сразу приняли. Сейчас она в Подольском лётном училище.

- Вы с ней переписываетесь?

- Да, переписываемся, но сюда очень долго идут письма.

- Как она тебе?

- Хорошая девушка. Как получу весточку от неё, радуюсь, как мальчишка. Пишет хорошие письма, благодарит за подготовительные курсы, которые мы с ней провели, и надеется после окончания учёбы вернуться в нашу дивизию в полк "Ночных ведьм".

- Когда она выпускается?

- Месяцев через восемь. А ты от Лены письмо не получил?

- Откуда? В партизанском крае полевая почта не работает, а воздушную связь с Москвой сейчас осуществляет спецавиаподразделение. То, что мне удалось к ней слетать - это счастливая случайность, теперь даже и не знаю, когда увидимся.

- Если ничего не случится, после войны друг друга разыщите.

- Остаётся ждать и надеяться. Скорее бы уж разгромить немчуру. Помнишь, что нам говорили до войны, а в действительности всё вышло по-другому. Получилось, как гласит народная пословица: "Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить?!".

- Теперь наше дело, как можно скорее выгнать захватчика с нашей земли и больше не допустить такого кровопролития.

- От нас, Серёжа, это не зависит, а у правителей и вождей свои планы, свои задачи, как они решат, так и будет, они ведь с народом-то не советуются.

- Да, к сожалению, это так. Кстати, а где ты себе выбрал место?

- В конце казармы.

- Бери свои вещи и давай ко мне, рядом кровать свободная.

Сергей принёс свои скромные пожитки, сложенные в вещмешке, положил в тумбочку, и мы, обнявшись, ещё долго сидели на кровати, вспоминая о мирной жизни, рассказывая друг другу эпизоды из фронтовых будней, мечтая об окончании войны. Снова фортуна подбросила мне приятный сюрприз - встречу с лучшим другом, с которым проведём целых три месяца, занимаясь мирным делом, без смерти, крови и войны.

Прозвучала команда "Отбой!", от которой мы давно уже отвыкли, с трудом отличая день от ночи. Пришлось подчиниться армейскому распорядку и лечь спать. По-следний раз спал я в кровати с белоснежными просты-нями в заводском общежитии авиаремонтного завода в Баку, и вот снова представилась такая возможность. Од-нако, даже такой комфорт не мог заставить сразу заснуть. Лежал с закрытыми глазами и всё думал, думал. А думать было о чём. От отца и брата давно не было писем, мама с братьями ещё находилась на оккупированной террито-рии. Лена - тоже во вражеском тылу. Знаю, что думай не думай, а ничего не придумаешь, но мысли сами гнездятся в голове. Остаётся только ждать и надеяться на лучшее. Пожелав спокойной ночи Любимой, заснул и сам.

Душевный разговор

Первый раз за несколько недель спали в тишине, не под аккомпанемент артиллерийской канонады и разрывов бомб. Даже не верилось, что можно жить без войны. Ночь прошла так стремительно, будто и не начиналась. Как лёг на один бок, так семь часов и проспал, не поворачиваясь, и если бы не прозвучала команда "Подъём!", так проспал бы, наверное, сутки. Поняв, что от нас требуют, встал вместе со всеми, и с этого утра началась наша жизнь без войны. Известно, что без дисциплины и порядка нет армии, поэтому, "спустившись с неба", включились в строгий армейский порядок. Командовал нами, летунами, общевойсковой старшина Борисов, которому начхать было на наши заслуги, ордена и медали, мы обязаны были подчиняться его воле и неукоснительно выполнять распорядок дня. Он нас выводил на утреннюю физзарядку, на завтрак, обед и ужин, объявлял "Отбой" и утром поднимал. Разболтанные в период непрерывных боевых вылетов, мы и тут попытались навязать ему свои правила, но он сразу же присёк такие попытки, доложив руководству о нарушителях. Пришлось смириться с нормой устава и выполнять его требования. Первый трудовой день в качестве слесарей прошёл плодотворно. Осваивали эту профессию по ходу дела. Мы свой самолёт облепили, как мухи, сняли мотор, отвезли его в специальную мастерскую, где им занялись квалифицированные специалисты, отсоединили тросы тяг, чтобы их заменить, и выполняли другие работы, которые нам давал бригадир ремонтной бригады завода. Словом, как первый, так и последующие дни работы на заводе проходили дружно и плодотворно. После первого трудового дня походили с Сергеем возле завода, и только сейчас мне выдалась возможность поближе познакомиться и узнать о нём и его родных побольше. Из его рассказа узнал, что и его село находится в оккупации, и он больше года, как и я, не знал ни о родителях, ни о братьях. Когда дело дошло до его трёх орденов и пяти медалей, то он с присущей ему скромностью сказал, что никакого там геройства и не было, выполнялась обычная работа. Дали задание, надо было его выполнять, в колхозе за работу трудоднями платили, а на фронте - медалями. И всё же я упросил его рассказать, за что он получил свой орден Красного знамени. Он немного помялся, но всё же согласился.

- Это произошло уже после того, как вы ушли на переформирование в Баку. Немцы рвались на Ростов, и наши потрёпанные в боях войска отступали. Тогда и нам крепко досталось. Получили мы задание бомбить железнодорожную станцию, на которой было несколько эшелонов с боевой техникой, боеприпасами и продовольствием для фронта. Вылетели рано утром в составе трёх звеньев. На подходе к станции нас встретили шестнадцать "Мессеров". Истребители прикрытия, а их было двенадцать, вступили с ними в неравную схватку, а мы продолжали лететь к цели. В воздушном бою были сбиты три наших истребителя, и немцы, разделившись на две группы, принялись за нас. Однако, когда летели в строю, нас не так-то просто было достать. Открыв дружно огонь из бортовых пулемётов и сбив два "Мессера", скинули бомбы на цель, но когда повернули на свой аэродром, из-за облаков на нас свалились ещё четыре немецких истребителя. Несмотря на то, что "девятка" уже построилась, наш самолёт попал под огонь одного из истребителей и, получив множество пробоин, потерял скорость и отстал от остальных. Немцы решили добить уже раненую машину. Атака следовала за атакой. Одного "Мессера" мне удалось подбить, но второй всё-таки дал очередь и ранил лётчика - Лёшу Кулагина. Пока "Мессер" делал разворот на новую атаку, мы попытались снизиться до бреющего и дотянуть до своего аэродрома. Я спрашиваю: "Лёша, как ты, вести машину можешь?" "Правая рука не действует, но попробую левой, если не получится, я буду тебе подсказывать, а ты посадишь самолёт сам". Однако, отличиться мне не удалось. Со второго захода немец добил нас окончательно. Машина загорелась. О прыжке с парашютом не могло быть и речи - не хватало высоты. У нас остался единственный способ спастись - совершить вынужденную посадку на вражеской территории. Принимаем решение садиться. А времени все меньше и меньше. Огонь уже лижет фонарь и едкий дым заполняет кабину. Наконец, впереди показалось ровное поле, и мы удачно приземлились. Как только машина остановилась, срываю фонарь и помогаю залитому кровью лётчику выбраться на землю из пылающей машины. Инстинкт самосохранения подстегнул нас на молниеносные действия. Коснувшись земли, быстро вскочили на ноги, совершили пятидесятиметровый бросок и плюхнулись на землю. Через мгновение прогремел взрыв, и от самолёта ничего не осталось, лишь разлетевшиеся по всей округе куски металла, да догорающие части из дерева. Мешкать было нельзя. Вижу, рука у Лёши повисла, как плеть, а сам он бледный, как полотно. Говорю: "Лёша, добежим до лесопосадки, а там я тебя перевяжу, потерпи чуток". Он промолчал, но продолжал бежать. И вот он, спасительный кустарник. Изнемождённые, падаем на траву. Лёша потерял много крови, поэтому я помог ему снять с него комбинезон и наложил тугую повязку из индивидуального санпакета. Подождали несколько минут, но к останкам самолёта никто не подходил. Теперь надо было выяснить, чья это территория. В конце лета 1942 года фронтовая обстановка была настолько сложная, что менялась не по дням, а по часам. Немцы, кинув резервные свежие части, рвались на Дон, а наши войска, измотанные в непрерывных боях, вынуждены были отступать. Ждать нам тоже было нельзя. Потеряв много крови, Лёша еле двигался. Силы его покидали, и если в ближайшие часы не оказать ему квалифицированную помощь, то исход может быть печальным. Его мучила жажда, а до ближайшего населённого пункта - не меньше трёх километров. Он шёл, опёршись на моё плечо, и еле держался на ногах. В стороне, километрах в двух проходила шоссейная дорога, и оттуда слышны были шум и урчание машин. Чьи войска двигались по ней, нам было неизвестно, но это была единственная спасительная ниточка, за которую могли зацепиться. И мы двинулись к большаку. Эти два километра тащились больше часа, каждые пять минут останавливаясь, чтобы дать Алексею передохнуть. Обстрел дороги немецкими "Юнкерсами" окончательно нас убедил в том, что по ней двигаются наши отступающие войска. Не доходя метров триста до дороги, друг мой окончательно сдал и потерял сознание. Пришлось нести его на себе. Спасибо пехотинцам. Они подобрали нас и довезли до Ростова. Алёшу сдал в медсанбат, и благодаря медикам, он остался жив. В полку нас уже считали погибшими. Об этом сообщили командованию наземные войска, утверждавшие, что самолёт, не коснувшись земли, взорвался в воздухе. Каково же было удивление и радость сослуживцев, когда я на третий день догнал свою часть и доложил командиру полка о выполнении боевого задания и о событиях в воздухе. Так что, Вася, как видишь, никакого геройства тут и не было. Уверен, и у тебя подобных ситуаций было не счесть, ведь у нас с тобой работа такая. Мы хоть в крайней необходимости можем выброситься с парашютом, а у вас и такой возможности нет. Я даже не представляю, как можно летать без парашютов?

- Мы уже привыкли. Наш самолёт хорошо планирует, лишь бы была небольшая ровная площадка, а посадить его можно на "пятачок" в двести метров. Вот в горах плохо. Сколько машин и ребят мы там потеряли. И всё из-за того, что подбитую машину негде было посадить. Я тебе скажу одно. Ты, Серёга, действительно героическая личность, и мне приятно иметь такого друга.

Снятся бойцу

Ремонт самолётов и доставка уже восстановленных машин из других тыловых заводов затянулись, и мы, спустившись на землю, смирились с ролью рабочих, и чтобы как-то украсить свой быт, снова приступили к репетициям художественной самодеятельности. Из личного состава частей собрали "артистов" разного жанра, и работа началась. Мой любимый жанр - это танцы, хотя и петь я тоже любил. Сергея с трудом затащил в клуб. Он согласился участвовать в хоре. Теперь мы целые сутки не расставались с ним. Днём: пилили, строгали, крутили, а вечером от души пели, танцевали и балагурили, война войной, а в горести и печали жить тоже нельзя, нужна была отдушина, вот мы и расслаблялись. Хотя обстановка на фронте была ещё сложная, дух перелома в нашу пользу уже витал в воздухе и вселял надежду на скорейший разгром врага. Приближался Новый 1943 год. Мы уже провели несколько концертов художественной самодеятельности, и всюду провожали нас со сцены на "ура". Ожесточённые в боях солдатские сердца оттаяли. Я наладил регулярную переписку с братом Николаем и с отцом, воевавшими на Южном фронте. Был очень рад, что они живы и здоровы, и так же, как и я, переживают за судьбу мамы с младшими братьями. Пытался представить, чем занимается Лена, но у меня ничего не получалось, так как партизанская война трудна и непредсказуема. Если мы идём в бой с открытым забралом и смерть встречаем лицом к лицу, то в лесу опасность подстерегает под каждым деревом, под каждым кустом. Сергей получил письмо от Нины. Он читал, а я ему завидовал. Удалось же ему разжечь костёр любви в сердце девушки и в своём собственном. По выражению его лица чувствовал, что он сейчас там, где она, где вместе летают на розовых облаках и никак не хотят спускаться на разорённую войной и поруганную землю. Прочитав письмо, Сергей некоторое время молчал, а потом, спохватившись, сказал:

- Нина привет тебе передаёт.

- Спасибо. Как идёт её учёба?

- Пишет, что летом будет выпуск и беспокоится, что не успеет повоевать.

- Пусть не беспокоится, на её долю тоже хватит. Люди мечтают, чтобы скорее война кончилась, а ей хочется в пекло. Дитя неразумное, да и только. По мне, если бы завтра кончилась война и наступил мир, я бы был счастлив и пожелал всем людям Земли никогда, никогда не убивать друг друга.

- Это, Вася, из области фантастики. Человечество всю свою историю воюет, и научить его всеобщей дружбе, солидарности и любви, наверное, не удастся никогда, тем более, когда столько изобретено смертоносного оружия, а ружьё, как известно, и незаряженное стреляет.

- Ну, а как ты думаешь, немчуру под Сталинградом одолеем?

- Это вопрос времени. Если за лето они не смогли его взять, то скоро там им придёт конец. Мне кажется, Сталинград и Кавказ - два направления, но одна цель, отрезать центральную часть Союза от Каспийской и Кавказской нефти, поэтому и лезли они туда, как оголтелые.

- Но и получили по зубам.

- Получили-то, получили, но зверь ещё силён, и прежде чем выдворим его со своей земли, ещё много прольётся крови, а нам с тобой ещё не раз придётся смотреть в глаза ей, проклятой, с косой.

- Давай, Серёжа, не будем о войне. Лучше помечтаем о будущем. Скажи мне, чем займёшься после войны?

- Прежде всего, отосплюсь. А если серьёзно, то останусь в авиации, буду учить молодёжь военному делу, а потом, конечно, женюсь, будут дети, дом, любимая жена, а что ещё надо до полного счастья?

- Да, дружище, ты уже видишь своё будущее, а мне оно пока представляется туманным и призрачным. Из армии я, конечно, не уйду, буду продолжать учиться и совершенствовать свою военную профессию. Что касается дома, семьи и детей, то, пока не найду Лену, и думать об этом не буду.

- Эх мечты, мечты. Размечтались, Вася, мы с тобой, но пока самая главная мечта не осуществится, и нам нечего загадывать наперёд. Бить фашистов до полной победы - вот наша первейшая задача.

- Да, Серёга, ты, как всегда, прав. Через неделю-другую закончим работу и снова на фронт. В нашем полку уже двадцать готовых машин, штук пять-шесть ещё сделаем, и вперёд на врага.

- А у нас нет ещё и половины готовых.

- Значит, скоро снова будем общаться через полевую почту, а жаль, как нам хорошо и комфортно живётся.

- Что поделаешь, мы не вольны решать кадровые вопросы, на войне человек сам себе не хозяин, куда пошлют, туда и надо идти.

- Да, к большому сожалению, это так.

До самого отбоя разговаривали, как будто чувствовали, что завтра наши фронтовые дороги снова разойдутся, и неизвестно, когда теперь встретимся.

Утром следующего дня наш полк получил приказ перебазироваться на новый фронтовой аэродром. Сергей же ещё некоторое время будет жить без войны и слушать ночную тишину.

По следам поэта

Не могли мы даже предположить, что из Дагестана, после пополнения личного состава и ремонта матчасти, нашей базой снова станет, освобождённый от немцев, Моздок. Приятной неожиданностью также оказалось возвращение из госпиталя командира экипажа и моего боевого друга Ивана Карябина. Оба были рады этой встрече. Иван похудел, немного осунулся, но глаза его светились радостью. И подумалось мне: "Как хорошо, что он снова вернулся в полк, у меня будет опять опытный пилот и надёжный товарищ, с которым не раз оказывались в чрезвычайных ситуациях и всегда находили единственно правильный выход". Почти триста боевых вылетов, проведённых в небе войны, сдружили нас, как близнецов-братьев, понимающих друг друга с полуслова, с полувзгляда. Тогда я пришёл к убеждению, что нет более верных и преданных друзей, чем те, дружба с которыми родилась в бою и скреплена кровью.

... Новый 1943 год встретили скромно, по-фронтовому. Налили в кружки "наркомовские сто грамм", чокнулись, хором провозгласили тост: "За победу!" и выпили. Защитники Кавказа смогли с облегчением вздохнуть. Немцы перешли к активной обороне и не лезли так нагло и упорно, как несколько месяцев назад. Теперь и у нас появилась возможность более тщательно готовиться к боевым операциям. Даже нам с Иваном позволили сделать два тренировочных облёта, чтобы он после ранения почувствовал машину, а она - его твёрдую командирскую руку. Потом началась обычная фронтовая работа. Вскоре после нового года, в газете "Правда", был опубликован приказ наркома обороны о введении новой формы одежды для рядового и командного состава. Теперь все солдаты и офицеры будут носить погоны, как когда-то носили в царской армии. Незадолго после этого и нам, штурманам с сержантскими лычками присвоили офицерские звания - лейтенант. Переобмундирование в новую форму и получение офицерских погонов совпало с ещё более радостным событием - разгромом немецко-фашистских войск под Сталинградом. Некогда непобедимая, элитная шестая армия под командованием фельдмаршала Паулюса была окружена, разгромлена, а остатки взяты в плен. Пленён был и командующий вместе со своим штабом. Народ и армия ликовали. Долгожданный перелом в нашу пользу произошёл. Успех на Сталинградском фронте оказал решающее значение и на боевые действия на Кавказе. Боясь такой же участи, какая постигла шестую армию, немцы спустились с гор и приступили к строительству линии обороны. Впервые за всю войну последовали и мы за отступившим противником и перебазировались на равнинный аэродром. Прежде чем покинуть обжитое место, мы, лётчики и штурманы, получили возможность перевести дух и осмотреться вокруг. Была зима 1943 года. Кто не был в предгорьях Кавказа, тот едва ли сможет описать величие и красоту горных пейзажей. Даже в небе войны, летая над землёй, наблюдая за передвижением противника, всё же успевали заметить неповторимость и гениальность творения природы. Зима не самое лучшее время для созерцания горных красот, но и она вносит свой неповторимый колорит в чёрно-белом изображении.

Стою на краю горного плато, небольшую площадку которого использовали в качестве аэродрома, и моему взору представляется величественная картина. Подо мной, в нескольких десятках метров, бурлит, пенится и грохочет тот самый Терек, которого воспел в своих стихах великий Лермонтов. Его стремительные воды убегают вдаль, обнажив обледенелые скальные берега и утёсы. Река уходит, как будто в никуда, прорвавшись через гигантские ворота, образованные горными хребтами, вершины которых скрываются в дымке облаков. Чуть ниже, скальные породы с редкими кустарниками, укоренившимися в расщелинах. Дальше начинаются леса. Сначала редкие, а чем ниже к подножью, тем гуще. И даже, засыпанные снегом, в лучах восходящего солнца, они создают великолепную картину горного зимнего пейзажа. И над всем этим великолепием властвует его величество Казбек. Сколько тысячелетий стоит он на страже этой земли, никто не знает, одно несомненно, видел и помнит он много: и процветание этого края, и кровавые междоусобицы, нашествие и изгнание чужестранцев, жажду безмерной любви и такой же ненависти и жестокости. И если бы властелин гор и великий мудрец мог, то сказал бы нам, наверное, следующее: "Люди земли, вы пришли в этот мир, чтобы приумножить её богатство, вдохнуть любовь и душевное тепло, сделать её уютным и гостеприимным домом всех людей, чтобы вы жили, любили, плодились, дарили ближним радость и счастье, решали споры полюбовно, без зла, ненависти и кровопролития, чтобы жили по божественным законам, радовались жизни, с любовью и трепетом относились ко всему, что вас окружает. Но вы не вняли голосу Вселенского разума, посчитали себя умнее и мудрее Его, встали на тропу вражды, ненависти, братоубийственных войн, и за это будете наказаны. И всё же, я надеюсь, вы одумаетесь и выберете: жизнь, любовь и благоденствие, а не вражду и самоуничтожение".

Глава VI. Начало конца

В небе Кубани

Спустившись с Кавказских гор, мы оказались на аэродроме в станице Медведовской. Крым был в руках немцев, но чтобы его не потерять, они всеми силами стремились удержать: Таманский полуостров, низовья Кубани и Новороссийск. После зимне-весеннего отступления гитлеровцы создали новую линию обороны в низовьях Кубани и назвали её "Голубая линия". И теперь нам предстояло вместе с наземными войсками взломать её и очистить Кубанскую землю от ненавистного врага. Как только подсохло и раскисшие аэродромы приобрели божеский вид, в небе Кубани стали происходить настоящие воздушные сражения. Пересев на новые самолёты: ЛА-5, ПЕ-2, ИЛ-2 "Аэрокобры", наши лётчики теперь ни в чём не уступали фашистским ассам, и всё чаще и чаще стали выходить победителями в воздушных боях. Ожесточённый характер воздушных сражений продолжался всё лето, где немцы потеряли больше половины самолётов, и наше преимущество в воздухе стало весьма ощутимым. Мы же продолжали свою ночную работу. Разведывательные полёты чередовались с вылетами для нанесения бомбовых ударов как по отдельным вражеским объектам, так и по переднему краю обороны противника. Мы с Карябиным были рады, что вновь летаем вместе, и при каждом удобном случае он доверял мне штурвал, а я всё увереннее и увереннее управлял боевой машиной не только в горизонтальном полёте, но и на виражах, и при посадке. Он тоже оказался способным учеником по аэронавигационному делу. Я передал ему все знания и опыт, которые накопил за два с лишним года боевой работы как на равнинной, так и на гористой местности. Несмотря на то, что интенсивность боевых вылетов доходила до пяти-шести за короткую летнюю ночь, мы уже не чувствовали такой усталости и переутомлённости, как год тому назад под Харьковом. Этому, по-видимому, способствовала более спокойная фронтовая обстановка. Немец уже не лез нахраписто и нагло, как в прошлой летней кампании, а больше оборонялся. Увереннее мы стали чувствовать себя и в воздухе, так как ночных истребителей у врага стало меньше. Сводки "Совинформбюро" приносили ежедневно радостные вести со всех фронтов. Теперь мы были убеждены, что месяцы воинствующего гитлеризма сочтены, но раненый зверь был ещё силён и опасен.

... Между тем, бои на море, на земле и в воздухе продолжались. В одну из летних ночей наш экипаж получил боевое задание - произвести разведку и заснять на фотоплёнку стоянку судов в Керченском проливе. Нам было известно, что порт охранялся десятками зенитных батарей, прожекторов и других средств ПВО. Проработав маршрут к цели, важность и сложность задания, пришли к выводу, что с суши к порту нам не прорваться. Я предложил командиру более длинный, но менее опасный маршрут. Он согласился. Командование полка не вдавалось в детали, как будет выполнено задание, поэтому мы имели возможность импровизировать. Ночь накрыла землю своим тёмным одеялом и приказала: "Всем спать!" Нам же, "ночным дьяволам", было самое время кое-кому испортить сон.

... И вот мы в полёте. Монотонно, убаюкивающе поёт свою песню мотор, вся небесная полусфера усыпана звёздами. Природа отдыхает от летнего зноя, а небесные светила прокладывают нам путь. Нахожу среди них Полярную звезду и сразу передо мной встаёт Она, которая её подарила. При разлуке она мне сказала: "Ты ближе к звёздам, ты увидишь её, вспомни обо мне, передай ей, что жив и любишь меня, а я приму твоё послание и дам ответ такого же содержания: "Я жива, жду, люблю, целую"".

... Итак, чтобы не попасть под шквальный огонь зениток, сворачиваем в сторону залива и летим над водной гладью, чтобы зайти на цель не с суши, а с моря. Дальнейшие наши действия, отработанные двухлетней практикой и доведённые до совершенства, - это набор высоты и бесшумный спуск с "горки" на цель. Всё идёт по нашему замыслу. На определённой высоте сбрасываем САБы, ослепляем ими зенитчиков и прожектористов и беспрепятственно выходим в заданный квадрат. А вот и они: вражеские баржи с оружием и боеприпасами, лёгкие суда, буксиры и катера. Всё ближе и ближе водная поверхность. Беру фотоаппарат и кадр за кадром снимаю увиденное на фотоплёнку. Теперь, когда дело сделано, удастся ли прорваться сквозь огненную стену? Не раз и не два нам это удавалось, посчастливится ли сейчас? Высота сто пятьдесят метров. Мелькают наземные сооружения, дома, трубы котелен. "Прозревшие" после наших "фонарей" немцы обрушили на нас миллионы свечей света и сотни килограммов пуль и снарядов. Всё возле нас свистит, кипит и взрывается. Кажется, из этого смертоносного бурана нам не выбраться. Однако, бегут минуты, а мы продолжаем лететь. Высота и сегодня спасла нас. Радости нашей не было конца, но что это? Мотор вдруг зачихал, потерял обороты, а затем и вовсе затих. Этого мы не ожидали. Вынужденная посадка на вражеской территории, такого у нас ещё не было.

Ночь подходила к концу, и предрассветный лёгкий туман скрывал нас от вражеских глаз. Приземлились удачно. Выскочили из кабины и к мотору, а он, раскалённый, дышит жаром. Я сразу понял причину остановки двигателя - перегрев. Такое у нас с Ветчановым уже было в начале войны. Открываем капот и сразу находим перебитый шланг водяного охлаждения. Для устранения этой неисправности потребовалось не более двадцати минут, но где теперь взять воды? До ближайшего хутора не меньше километра, да идти туда опасно, он, скорее всего, занят немцами. Что же делать? На охлаждение двигателя уйдёт не меньше часа, но выхода другого нет. Надо идти. Слава Богу, фрицы нас не засекли, и мы можем спокойно осмотреть изрешечённую машину. Иван сам вызвался идти в хутор за водой, а я решил ещё раз обследовать мотор. Подёргал каждый тросик, каждый проводочек и, к моей радости, нашёл два перебитых провода, связывающих магнето со свечами. С этой неисправностью мотор вряд ли бы завёлся. Скрутить и заизолировать провода не составило большого труда. Вскоре подоспел командир с двумя резиновыми вёдрами воды. Не успели залить её в радиатор, как со стороны хутора послышался отчаянный собачий лай. Приглядываюсь, и в туманной дымке вижу, человек десять немцев с автоматами на шее и с собаками на поводках бегут в нашу сторону. Кричу: "Ваня, фрицы!" "Залазь в кабину, заводим". На наше счастье, мотор завёлся с пол-оборота. Вскакиваю в свою кабину и направляю ШКАС на зелёные фигурки, маячившие метрах в трёхстах. Длинная пулемётная очередь охладила их желание захватить нашу израненную "птичку". Пока командир прогревал мотор и выводил его на нужный режим, короткими очередями я не давал подняться атакующей группе.

Но вот мотор взревел, рванулся с места, короткий разбег, и мы в своей небесной стихии. Пока набирали высоту, я не давал поднять голову фашистам, стрелял, пока не кончилась пулемётная лента. Да и опасность миновала, их пули нас достать уже не могли. Попал ли я в кого, не знаю, мне было важно их задержать и успеть взлететь. Мы это сделали, а остальное было уже не столь важно.

Слияние

В результате ожесточённых боёв на Кубани за лето мы потеряли больше половины самолётов и одну треть лётного состава. Теряя крылатых друзей, самолёты, мы переживали, но когда экипажи не возвращались из боевого задания, для нас была трагедия. А иначе и быть не могло. Уходили в небытие молодые ребята, которые строили планы своей послевоенной жизни, и вдруг всё оборвалось, рухнуло, течение жизни остановилось. А ведь у каждого из этих парней - любящие родители, друзья, любимые девушки, которые их ждали и, может быть, будут ждать всю жизнь. Смертью своей они утвердили жизнь будущих поколений, и вечно живыми останутся в сердцах живых и в памяти наших потомков.

Такие же потери матчасти и лётного состава понёс соседний полк нашей дивизии, летавший на самолётах СУ-2, в котором воевал мой друг-однокурсник Сергей Денисов. Решение командования о слиянии двух полков в один на базе нашего БАПа я воспринял с радостью, так как судьбе было угодно снова свести нас вместе. В течении недели провели реорганизацию, в результате которой в состав полка вошли две эскадрильи СУ-2 и одна Р-5. Поскольку, участвуя в боях за Кавказ, полк СУ-2 освоил ночное бомбометание, то теперь вместе получим статус "ночных дьяволов". Слияние полков произошло в конце лета 1943 года, и весь лётный состав "новичков" пришлось размещать по сельским избам, в школе и в клубе. Мы со своим командиром Иваном Карябиным квартировали в сельской избе и, по договорённости с хозяевами, подселились к нам и Сергей со своим командиром.

С ним мы не виделись месяца три, и теперь нам никто не мог помешать жить рядом, общаться, дружить. Дня через два, когда была нелётная погода, сели с ним в саду, под абрикосовым деревом, и я спросил его:

- С Ниной переписываешься?

- И не только. Она уже месяц летает на боевые задания и воюет по соседству, в полку Бершанской. Мы даже с ней уже один раз встретились, когда наш самолёт совершил "вынужденную" на их аэродроме. Неисправность придумали сами - заглох мотор, а чтобы было достоверно, после посадки поменяли свечи, исправные на неисправные. Пока прилетела "летучка" с техниками, разбирались, что к чему, мы с Ниной провели часа два. Я её искренне поздравил с исполнением мечты - стать лётчицей, а она сообщила радостную весть о том, что её мать и младшая сестра живы и здоровы, а отец с братом, как и она, на фронте. Мне, к сожалению, о своих нечего было сказать, тогда они ещё были в оккупации.

- Я рад за тебя, Серёжа, из вас с Ниной получится идеальная пара.

- "Твоими бы устами да мёд пить", - как гласит пословица, но до свадьбы-женитьбы ещё далеко и долго. Ты же знаешь, мы с Ниной на такой опасной "работе", что можно только ждать и надеяться, а планы будем строить только после окончания войны. Пока живём одним днём и радуемся, что ещё живы и здоровы.

- И всё же, война скоро кончится, а о будущем надо думать уже сегодня. Вы об этом думали?

- Говорили, конечно, и думали. Я убедился, что женщины мудрее нас, мужчин, и практичнее. Если они полюбили, то это надолго, а то и навсегда. А раз так, то без планов на будущее не обойтись. Так и у нас. Если будем живы, то и будущее у нас будет. В этой связи я хочу вспомнить наш с тобой разговор годичной давности, когда ты говорил о преимуществах влюблённого человека, о том, что у него вырастают крылья, и что он становится более осторожным и осмотрительным в бою, потому что твоя жизнь и здоровье теперь будут принадлежать не только тебе, но и твоей избраннице. Я помню, не спорил с тобой, но в душе подсмеивался над такими рассуждениями. Сегодня, когда оказался в твоей шкуре, понял, что был не прав, и целиком и полностью поддерживаю твою точку зрения. Так что, Василий, дружба обогатила нас с тобой и, надеюсь, сослужит добрую службу в будущем.

- А ещё, помнишь, мы с тобой говорили о взаимозаменяемости штурмана и пилота и о доскональном изучении материальной части. Так вот, за полтора года участия в боевых воздушных операциях мне неоднократно приходилось и ремонтировать подбитый самолёт, и сажать его вместо раненого пилота. В своём звене мы с Карябиным эту практику внедрили, и теперь каждый штурман может управлять самолётом, и при необходимости произвести посадку. На одном из митингов личного состава полка я вышел с этим предложением, комсомольское бюро меня поддержало, но командование полка побоялось этого новшества, так как неопытные в пилотировании штурманы могут только навредить. Мне кажется, они просто перестраховались. А у вас, как с этим делом?

- Негласно мы тоже внедрили эту практику, и во многих аварийных ситуациях это был единственный вариант спасти себя и машину. Мне кажется, Вася, ты мыслишь масштабнее штурмана звена, я бы дал тебе эскадрилью.

- Я не стремлюсь к внеочередным звёздочкам на погонах и орденским ленточкам на гимнастёрке, но если Родина оценит мои заслуги и наградит, я её с благодарностью приму, ведь повышение звания и награда за ратный труд - это стимул для дальнейшего роста и совершенствования. И если кто-то тебе скажет, что он воюет не за награды, а за спасение и процветание Родины, то, мягко говоря, он лукавит, и за награды тоже. Мне кажется, это истина, которая не требует доказательств. Ты согласен?

- Не только согласен, но и добавлю от себя. Заслуженная и справедливая оценка твоей деятельности позволит нам избавиться от страха и неуверенности, приобретённых в детстве, и почувствовать себя личностью, способной на творчество в избранной профессии.

- Браво, Серёжа. Ты вырос в моих глазах не только как штурман-профессионал, но и как гражданин, понимающий цели и задачи партии и правительства. Ну, да ладно, я знаю, ты не любишь эту тему, лучше скажи мне, как ты, крестьянин-колхозник, поднялся в небо?

- Мы об этом как-то с тобой говорили ещё в школе на Алтае, но это было вскользь, к слову, но если копнуться глубже, то эта мысль зародилась у меня ещё в детстве. Когда я учился в шестом или седьмом классе, мне понравилась одноклассница Рая. Она была тихая, спокойная, симпатичная, опрятно одевалась и прилежно училась. С четвёртого класса сидели с ней за одной партой, мне казалось, я ей тоже нравлюсь, но чувств своих никак не проявляли, боясь, что нас будут дразнить сочиненной кем-то школьной присказкой: "Тили, тили тесто, жених и невеста". Мы считали, до такого звания ещё не созрели и очень стеснялись. Как-то летом в деревню приехала кинопередвижка. Для деревенской молодёжи это было целое событие. Не помню, что это был за фильм, но первый раз мы смотрели его вместе с Раей. Как ты знаешь, тогда перед фильмами крутили обязательно киножурналы, где освещались основные события и достижения в стране. Так вот, журнал был посвящён советским лётчикам, которые участвовали в спасении челюскинцев. Как известно, советский пароход "Челюскин" прокладывал путь из Мурманска до Владивостока, но 13 февраля 1934 года был раздавлен льдами в Чукотском море, и, благодаря советским лётчикам-полярникам, весь экипаж парохода был спасён. Кстати, в этой операции участвовали лётчики не только на самолётах АНТ-4, но и на твоих Р-5, но сейчас не об этом речь. Под впечатлением увиденного, как страна чествовала своих героев-лётчиков, я возьми и ляпни девочке: "Я тоже буду лётчиком". Она так пристально посмотрела на меня и говорит: "Серёжа, ты это серьёзно?" "Серьёзнее не бывает. Я даю тебе слово, что буду летать". "Но это опасно". "Опасно - это кто боится, а я ничего не боюсь". Она промолчала, а я уже и пожалел, что сказал ей об этом. Я и в училище-то пошёл, чтобы доказать ей, что Сергей Денисов слов на ветер не бросает, и что у него слова не расходятся с делом. Уже и девочка неизвестно где (её родители переехали куда-то на Урал), а я помню этот разговор и рад, что слово своё сдержал. Видишь, что с нами делают женщины? Могут сделать из мужчины героя, учёного, поэта, а могут поломать и искорёжить всю его судьбу.

- А ты эту девочку не пытался найти?

- Где же её найдёшь? Адреса она не оставила, да и родных у неё в нашем селе не было. Но всё равно, я ей благодарен за то, что зажгла огонь моего мальчишеского самолюбия и дала толчок к определению жизненной цели.

- Я тоже заболел небом благодаря Лене. Несмотря на то, что жизнь её пошла по другому пути, я ей тоже обязан своим выбором. А насчёт женщин и того, какую роль они играют в судьбах мужчин, я с тобой полностью согласен. Если ты стал для неё авторитетом, звездой, кумиром, она отдаст всё, чтобы ты рос и совершенствовался в её глазах, ну а если же ты не оправдал её ожиданий, потерял своё лицо, то и жизнь пойдёт наперекосяк. Но, Серёга, это всё теория, в действительности всё гораздо сложнее. Каждая пара индивидуальна и неподражаема, но если их союз основан на взаимной любви, то мелкие несоответствия в характерах легко преодолеваются, и тогда семья имеет право на счастливое существование. По крайней мере, мне так кажется.

- Нам с тобой, Вася, пока рано на эту тему рассуждать. Жизнь расставит все точки над "и".

- Ладно, закроем тему взаимоотношений между мужчиной и женщиной, лучше скажи мне, ты видел легендарную, самую главную "ведьму", - Бершанскую?

- Видел, конечно. Она всегда интересовалась лётчиками из соседних полков, совершавших вынужденную посадку на их аэродроме. Почему-то она их всех причисляла к кавалерам своих подчинённых молоденьких лётчиц, которых оберегала, как могла от таких встреч. Она опытная женщина, конечно же, была права. Все эти вынужденные посадки были не что иное, как очередные свидания, но куда от этого денешься, ведь воевали двадцатилетние мальчишки и девчонки, а ведь против природы не попрёшь. Но ближе к делу. После приземления куда я должен был идти? Правильно, в штаб полка, чтобы по прямому проводу связаться с нашим комполка, доложить о случившемся и попросить "летучку". Вот тут и увидел Бершанскую. Была она худенькая, чуть выше среднего роста, приятной наружности, пытливый взгляд её серых глаз просвечивал собеседника, как рентгеном. Одета она была в платье армейского покроя, перетянутая офицерским ремнём с портупеей, на котором на правом бедре, висела кобура с пистолетом. Как только переступил порог штаба, чтобы позвонить, она без обиняков: "К кому прилетел на свиданье?" Я принимаю стойку смирно, прикладываю руку к козырьку и, как положено по уставу, говорю: "Разрешите доложить, товарищ майор: экипаж самолёта произвёл вынужденную посадку на аэродроме вашего полка по причине неисправности двигателя. Разрешите позвонить в наш штаб" "Ты мне, старший лейтенант, зубы не заговаривай, говори прямо: есть среди личного состава наших лётчиц знакомые?" "Да, есть. Это Данилова Нина Ивановна" "А, это новенькая? И где же с ней вы познакомились?" "В прошлом году в санчасти соседнего полка" "Пользуясь случаем, хотите с ней увидеться?" "Если вы разрешите?" "Звони". Телефонистка дозвонилась до нашего штаба, я передал информацию, а остальное, как и было запланировано. Пока я разговаривал с Бершанской и звонил в штаб по беспроводной связи (ББС), Нине уже сообщили, что к ней прилетел жених. И действительно, как только я вышел из штаба, оказался лицом к лицу с Ниной. В присутствии таких же, как она, молоденьких девушек, Нина вела себя сдержанно, но когда отошли в старый сад и сели в беседке, она дала волю своим чувствам. Это она меня, нецелованного парня, научила целоваться. Два часа пролетели мгновенно. Нина проводила меня до "отремонтированного" самолёта, и мы расстались.

- Да, дружище, я тебе по-доброму завидую. Захотел повидаться, хоть в нарушение устава, но повидался, и на душе стало легче, а тут, не знаю, что думать. А ты не знаешь, как она попала к Бершанской?

- Так твой комполка Куценков и Бершанская рекомендовали её в училище, и вполне естественно, после она взяла её к себе. Но я тебе скажу, Вася, посмотрел я на этих прекрасных милых девушек, и защемило моё сердце от жалости к ним. Ведь война - это не женское дело. И как же нам, мужикам, должно быть стыдно, что мы допустили до такого. Женщина, будущая мать, а мы поручаем ей смертельно опасную работу. Нет, это не по-мужски и не по-человечески. Пусть чем хочет занимается женщина, но только не воюет. Кто-то из Великих сказал: "У Войны не женское лицо", - я с ним совершенно согласен. Ну, нам, мужикам, сам Бог велел защищать свой дом, свою семью, свою землю, а женщина - существо нежное, хрупкое, её дело - рожать детей, создавать в доме уют, тепло и красоту, чтобы мужчина бежал с работы домой, где его ждут, любят и ценят.

- Тут, Серёжа, я с тобой не согласен. Не для того делалась революция, чтобы закрепощённая религией и домостроем женщина согласилась на роль хранительницы домашнего очага. Женщина всю свою историю боролась за равноправие реальное, а не декларированное. Сейчас она эти права получила и стремится реализовать их на практике. Посмотри, во всех вузах страны больше половины студентов - это девушки. Сейчас советские женщины наравне с мужчинами руководят заводами, фабриками, научными учреждениями, школами, больницами и так далее. Взявшись за штурвал боевых самолётов в грозный для Отчизны час, они и тут показали, что справляются не хуже мужчин. Только в полку у Бершанской на сегодняшний день десять процентов лётчиц имеют звание Героя Советского Союза. Это о чём-то говорит?

- Ты меня, Вася, не убедил. Медали, ордена, звания - это хорошо. А ты забыл сказать, сколько их, писаных красавиц, погибло и не выполнило своего самого главного предназначения - стать матерью. И, возможно, страна потеряла больше от нерождённых детей, которые могли бы быть гениальными учёными, полководцами, артистами, поэтами и смогли бы прославить страну, поднять её престиж на новую высоту. Я согласен с тобой в том, чтобы женщины делили с нами всё: должности, государственные посты и были наравне с нами, кроме одного - участия в войнах. Тут я буду стоять на своём, и ты меня не переубедишь. Женщины не должны гибнуть в мужских смертельных играх.

- Может, ты и прав, но захотят ли они стоять в стороне от мировых событий? На этот вопрос могут ответить только сами женщины, а мы, мужики, должны помнить о своём предназначении: создать и материально обеспечить семью, воспитать детей, своим трудом приумножить богатство страны и защитить её от посягательств внешних и внутренних врагов. Как будто пафосно, по-книжному звучит, но мне кажется, это то, ради чего мы появились на свет. С этим ты согласен?

- Вот с этим, Вася, я полностью согласен. Продолжим разговор о мировых проблемах в другой раз, а пока пошли обедать. "Война войной, а кушать надо".

Невосполнимая утрата

Некоторое фронтовое затишье не означало для нас, "ночных дьяволов", какое-то расслабление, мы по-прежнему за короткую летнюю ночь совершали по 3-4 боевых вылета, только для нас, экипажей Р-5, теперь упор делался на разведывательные полёты, а экипажи СУ-2 наносили по нашим разведданным точные бомбовые удары. Спустя некоторое время после слияния двух полков получили от командования боевое задание, которое гласило так: "Отыскать, сфотографировать и нанести на карту координаты хорошо замаскированного вражеского аэродрома, находящегося где-то в районе города Анапа". С этого аэродрома по ночам поднимаются немецкие самолёты. Учитывая огромную насыщенность береговой линии зенитной артиллерией, решили вылет осуществить глубокой ночью, когда сон одолевает, и бдительность врага притупляется. Так и сделали. В два часа ночи поднялись в воздух, набрали высоту две тысячи метров, подлетели к предполагаемому объекту, скатились с "горки", сбросили САБы, и с приглушенным звуком проносимся на бреющем, но ничего не видно, ничего не слышно. Как будто и прожектористы, и зенитчики спят мёртвым сном, и их совершенно не волнует наш ночной визит. Уходим далеко в море и поворачиваем на сушу, но в другом квадрате. Повторяем приём, и в свете САБов видим аэродром, с которого взлетают самолёты. Немцы открывают шквальный зенитный огонь, но ослеплённые "фонарями" палят в белый свет, как в копеечку. Берусь за фотоаппарат и начинаю кадр за кадром щёлкать. На это мне отпущено не более пяти минут, пока горят САБы, а потом, когда десяток прожекторов нащупает нас, тогда нам не сдобровать. Но чтобы доставить нужную информацию, надо перехитрить врага. Кричу: "Ваня, поворачивай в море, там наберём высоту, и потом бесшумно проскочим линию фронта". Так и сделали. Однако немцы нас раскусили, как только бесшумно стали спускаться, они сразу нас поймали в вилку, а зенитчики открыли ураганный огонь. Иван кидал машину то вправо, то влево, то в пике, и всё-таки вырвался из цепких лап прожекторов. Снова уходим в море. Делаем большой круг, и в другом месте пытаемся прорваться, но уже на бреющем. Знаем по опыту, прицельно на этой высоте попасть нельзя, но и прорваться через стену заградительного огня тоже чрезвычайно опасно, машину могут распилить надвое, как пилой. Больше у нас вариантов не было, а через огненные смерчи проскакивали не раз, авось повезёт и на этот раз. И вот три существа: пилот, штурман и самолёт, сросшись в одно целое, мчатся на стену света, пуль и снарядов. Десятки пуль разных калибров прошивают плоскости, фюзеляж, и тут же всё остаётся позади и стихает. Каждый из нас про себя произносит: "Слава Богу, и на этот раз пронесло". На выполнение задания потратили в два раза больше времени, чем планировали, но задание выполнили. Доложив об этом командованию части, должны были отправиться на отдых, но начальник штаба попросил Карябина, чтобы тот совершил облёт с молодым штурманом. Он подчинился, а я пошёл отдыхать. Было раннее утро. До завтрака оставалось ещё три часа, и я, раздевшись, лёг спать. Но буквально минут через сорок меня разбудил дежурный по части и сообщил: "Вставай, Трохалёв, Карябин погиб". Спросонья не мог разобрать, что к чему, но когда пришёл в себя, понял, это не сон, а горькая реальность. И подумалось мне: "Ну, как же так, выйти живым и невредимым из настоящего огненного ада, а тут, сколько было этих облётов? Над своей территорией, на небольшой высоте, и как же это могло случиться?" В штабе этот вопрос прояснился. Оказывается, в момент облёта их заметил немецкий истребитель Ме-109-охотник, атаковал самолёт Карябина и подбил его. Лётчик погиб от пуль фашиста, а молодой штурман разбился вместе с самолётом. Для меня потеря близкого фронтового друга отозвалась смертельной болью в сердце и нанесла неизлечимую душевную травму. Похоронили нашего боевого побратима на Кубанской земле, вблизи дороги, и на дюралевой табличке написали "Старший лейтенант Карябин Иван Алексеевич. 12.05.22 - 8.09.43гг." В полку любили его, уважали. Он свой боевой путь начинал вместе с полком и был одним из лучших лётчиков, для которого не было невыполнимых боевых заданий. Страна потеряла прекрасного лётчика, родители - любимого сына, а я - преданного и верного друга. Начальник политотдела полка написал его семье официальное сообщение о ратном труде и героической гибели их сына. Меня же, как лучшего друга и члена экипажа, попросил, чтобы я написал его родителям письмо, в котором поделился с ними эпизодами из совместной боевой биографии. Нелегко писать такие письма родителям, потерявшим любимого сына, но надо, чтобы знали, как он воевал, какие совершал подвиги, как любил жизнь, родителей и Родину, за которую и сложил свою буйную голову.

Я описал несколько боевых эпизодов, в которых вместе с ним принимал участие и мог по достоинству оценить его, как прекрасного лётчика и как верного товарища.

Кто бы знал, как нелегко писать в прошедшем времени о человеке, который ещё вчера сидел за штурвалом рядом и, как все мы, мечтал о мирной жизни после войны. Но не просто мечтал, он делал всё возможное, чтобы этот день настал как можно быстрее. Однако, увидеть его, увы, ему было не суждено.

А сколько их, друзей, товарищей моих, отдали свои молодые жизни за торжество света, правды и справедливости. Своей смертью они утвердили жизнь будущих поколений, и в книгу памяти золотыми буквами навечно вписали свои имена. Пройдут годы, пролетят столетия, но их подвиг будет жить вечно.

Рассказ старого казака

После сокрушительного поражения под Курском и Орлом, бои на Кубанской земле продолжались, не менее ожесточённые, но боевой дух противника был надломлен, а вера в победу потеряна.

В честь этой исторической победы впервые с начала войны в Москве был произведён салют. Торжествовала страна, восторгался мир, радовался народ. Теперь ни у кого уже не было сомнения в полном разгроме фашистской Германии и крахе гитлеризма.

Однако, как мне кажется, больше всех радовались мы с Сергеем, потому что после двухлетнего господства немецких захватчиков на нашей земле, они были изгнаны советскими доблестными воинами, и теперь, возможно скоро, мы узнаем о судьбах наших мам и младших братьев. В тот же день мы написали им письма с надеждой получить радостную весть. За лето, шаг за шагом наземные войска во взаимодействии с авиацией освобождали Кубанскую землю. Осенью наш полк перелетел в станицу Красноармейскую поближе к линии фронта, и продолжал наносить бомбовые удары по передовой и ближним тылам противника. На тот период в распоряжении главного командования в армии ещё не было достаточно средств, чтобы провести широкомасштабную наступательную операцию и освободить от захватчиков юго-западную часть Кубани, Таманский полуостров, Новороссийск, и изгнать фашистские полчища из Крыма. Поэтому и велись у нас бои местного значения. После гибели моего друга и командира Ивана Карябина меня определили в первое звено, в экипаж старшего лейтенанта Петра Казаченкова. Это был опытный лётчик, на счету которого было более трёхсот боевых вылетов, и дело своё он знал великолепно. Нам оставалось с ним притереться чисто по человеческим качествам и научиться понимать друг друга с полуслова. Для этого хватило двух боевых вылетов. Фронтовая обстановка и совместные боевые действия не терпят разногласий, и поэтому полное доверие, неподкупная дружба, синхронность действий, взаимовыручка и взаимозаменяемость являются непременным условием успеха и выживания экипажа и самолёта. Ведь в небе нас только четверо: Господь Бог, лётчик, штурман и самолёт, и от каждого из нас зависит, будем жить и продолжать бороться, или все уйдём в небытие. Вот почему крепче фронтовой дружбы, скреплённой кровью, в природе просто не бывает.

... Между тем, война продолжалась, а слякотная Кубанская осень вносила в нашу фронтовую жизнь какое-то разнообразие. В нелётную облачную и дождливую погоду мы продолжали репетировать и выступать с концертами не только в своей части, но и в женском полку Бершанской и других частях, а те, в свою очередь, приезжали к нам. В результате такого культурно-фронтового обмена родятся в будущем несколько звёздно-небесных супружеских пар. В один из таких вечеров, когда наша самодеятельная фронтовая труппа посетила женский полк, после концерта мы с Сергеем встретились с лётчицей Даниловой Ниной. Я искренне поздравил её с осуществлением мечты - стать лётчицей, да не простой, а "ночной ведьмой", на что она ответила, "если бы мы с Иваном не "прокатили" её на самолёте, то едва бы у неё проснулось дикое желание летать". Я знал, что третий лишний, поэтому, обменявшись несколькими фразами, оставил влюблённых одних, чтобы они за этот час смогли наглядеться друг на друга и получить на некоторое время позитивный эмоциональный заряд до новой встречи. До отьезда в свой полк оставалось минут сорок и, пользуясь случаем, "артисты" разбрелись по станице, мечтая о будущем, о жизни без войны.

Вернувшись в часть, не сидели, сложа руки. Партийные и комсомольские организации активизировали свою работу. На собраниях и митингах отмечались ребята, отличившиеся в боевых операциях, и подвергались критике лица, нарушившие дисциплину и внутренний распорядок. Молодые лётчики и штурманы, отважные и бесстрашные в бою, и на земле проявляли эти качества, но попадали в немилость к полковому начальству, и таким образом перечёркивали свои боевые заслуги. Нарушения сводились к тому, что некоторым из нас фронтовых ста граммов оказывалось мало, и мы добавляли где-то на стороне, перебирали, и... такие "подвиги" оборачивались серьёзными неприятностями. За такие проступки комсомол заносил выговоры в учётную карточку, а командование задерживало очередное присвоение воинских званий и представления к боевым наградам. Хоть такие случаи были единичными, но всё же имели место.

После того, как полк перелетел с Елизаветинского аэродрома в Красноармейский, лётный состав был расквартирован по домам в станице. Нас с Сергеем поселили в доме старого казака Герасименка Ивана Даниловича. Его дом находился вблизи аэродрома, и нам было удобно туда добираться. У него же, на летней кухне, разместились наши командиры экипажей: Пётр и Виталий. Приходили на квартиру только на ночлег, когда была нелётная погода, а также на дневной отдых после ночных полётов. Семья Ивана Даниловича состояла из девяти человек: жена, Евдокия Фёдоровна - крепкая властная женщина лет шестидесяти, олицетворяла образ кубанской казачки: сильная, волевая, красивая, неутомимая в работе и острая на язык. Трое старших детей, два сына и дочь, были на фронте, а четверо детей школьного возрастра жили с отцом, с матерью. Иван Данилович был дородный старик с чувством собственного достоинства. Всё делал медленно, не спеша, но аккуратно и качественно.

Как-то глубокой осенью, когда небо заволокло свинцовыми тучами и моросил мелкий занудливый дождь, Иван Данилович пригласил нас в свою светлицу и провозгласил: "Ребята, у меня сегодня день рождения, я прошу вас разделить со мной этот юбилей, ведь такое не часто бывает". Погода позволяла нам расслабиться, поэтому мы приняли это приглашение. И вот: я со своим командиром, Сергей со своим, Иван Данилович с супругой организовали маленькое застолье. Евдокия Фёдоровна поставила на стол чугунок варёной картошки в мундирах, квашеной капусты, солёных огурчиков, а мы открыли две банки свиной тушонки, порезали буханку хлеба. Иван Данилович извлёк из тайника бутылку самогона и торжественно водрузил её на стол. Хозяин оказался хорошим рассказчиком, и после первой рюмочки заговорил: "Я, хлопцы, в первую мировую тоже воевал с немцами. Командовал нашими войсками генерал Брусилов, слышали про такого?" Тут вступила в разговор хозяйка: "Ты опять, Иван, про войну, она и так им надоела, давайте лучше споём", - и она запела чистым высоким голосом популярную на Кубани песню: "По Дону гуляет, по Дону гуляет, по Дону гуляет казак молодой..." Мы все были участниками художетсвенной самодеятельности, и в наш репертуар входили несколько популярных народных песен, в том числе и "По Дону гуляет...". Мы подхватили. И понеслась она, заполнив всё пространство. Хотя конец этой песни был печальным, допели её до конца. Спели ещё несколько песен, после чего Евдокия Фёдоровна пошла к детям, а хозяин снова вернулся к теме войны:

- Баба моя не любит, когда я рассказываю про войну, а мне хочется сравнить тех немцев, с которыми мы воевали, с теми, с которыми вы нынче воюете. Мне сдаётся, те были не такие наглые и жестокие. И к пленным относились лучше, и мирное население не трогали, а эти какие-то палачи и изверги. За полтора года оккупации сколько ни в чём не повинных людей изничтожили. ... Так вот, про Брусилова-то. В шестнадцатом годе весной готовились мы в наступление. На Пасху командующий поздравил нас с светлым Христовым Воскресением, а через неделю всё и закрутилось. Еропланов тогда было мало, но и те, что были, наносили нам немалый урон. Пролетит, бывало, над самой головой, пробросает бомбы, наделает шкоды, а ты не успеешь вскинуть винтовку и выстрелить в супостата, а он уже и скрылся из глаз. Немцы, они на всякие хитрости горазды. Помню, как только началась война, наш казачий полк держали в резерве, километров за пятьдесят от передовой. Мы не чувствуя никакой опасности, поставили палатки, спим себе и в ус не дуем. Вдруг посеред ночи прямо в лагере стали рваться снаряды и откуда-то сверху строчить пулемёты. Так, как были, в нижнем белье повыскакивали из палаток и прямо под пули. Сначала никто ничего не понял, вроде бы, как кара небесная. Я отбежал метров за триста от лагеря, лёг в кустах и только сейчас, подняв голову, посмотрел на небо и ужаснулся. Над самим лагерем висело какое-то свинообразное чудовище, освещало лагерь прожекторами и палило из множества пулемётов. Около часа продолжался этот кошмар, а потом, как без звука появился, так тихо и исчез этот таинственный "грозный поросёнок". Почти половину полка вывел из строя, много лошадей погубил, потери были такие большие, что командованию пришлось полк отводить на переформирование. Как потом выяснилось, немцы расстреляли полк с дирижабля, о котором мы и слыхом не слыхивали. Правда, потом и у нас такие штуки появились.

Извините, я отвлёкся от главного, про что хотел рассказать.

... Значит, как я уже сказал, через неделю после Пасхи армия Брусилова перешла в наступление. Часа два наша антиллерия палила по немецким траншеям. Мы уже думали, что после такого кромешного ада там не осталось ни одной живой души. Однако, когда пехота пошла в атаку, её встретили дружным ружейно-пулемётным огнём. И всё же из первой траншеи немцев выбили. И вот, когда под напором русского штыка немцы побежали, настала и наша пора. Кавалерийский полк всегда выпускали из засады, когда пехота очищала первую линию обороны. На "плечах" отступающих полк ворвался во вторую траншею и учинил им кровавое побоище. Но дальше пройти нам немцы не дали. Они открыли сумасшедший огонь из пушек и пулемётов по наступающей коннице, среди которой бежали и отступающие немцы. Пехоте пришлось закрепиться на достигнутом рубеже, а наш полк снова отвели на несколько вёрст назад. Так продолжалось несколько дней. То мы немцев потесним с их позиций, то они нас. И всё же, оборону прорвали и за месяц отбросили немцев больше чем на сто верст. В одном из последних боёв, когда я с шашкой наголо мчался на врага, передо мной разорвался снаряд. Что запомнил я в последнее мгновение? Это яркая вспышка, грохот, а потом - пустота. Очнулся я только через месяц в госпитале, потом ещё провалялся там полгода. Осколки из тела повытаскивали, раны заросли, а память вернулась только через год. Из армии меня списали, двумя Георгиями наградили, и вот уже тридцать лет воюю со своей бабой, а от прошлой войны остались грустные воспоминания, да рубцы на теле от пуль и осколков. Ну, а вам, хлопцы, я желаю скорее выгнать с нашей земли супостата и остаться в живых.

Так, на оптимистической ноте закончил свой рассказ старый казак, которому хотелось поделиться своим доблестным прошлым и одновременно подчеркнуть мастерство, хитрость и использование технических новинок в военном деле немцев. Впрочем, эти их достоинства мы прочувствовали на собственной шкуре. Рассказ старого солдата о коварстве противника натолкнул на такую мысль: "Если противник лучше тебя владеет техникой, использует новейшие тактические и стратегические приёмы и замыслы, надо учиться у него и бить врага его же оружием". А вывод напрашивается сам по себе: "Противника надо уважать, а врага уничтожать". К сожалению, в начале войны мы пренебрегали этими правилами и терпели одно поражение за другим. Стоило нам перенять у противника: "охваты", "котлы", бомбометание способом "вертушка" и другие приёмы, как враг стал терпеть поражения и, в конечном счёте, потерял веру в свою победу. Наверное, самоуверенность, самоуспокоенность - это национальная черта всех нас, братьев славян, которая в мирное время приводит к потере темпа роста и развития экономики страны, а в военное - к неисчислимым человеческим жертвам и потере огромных материальных ресурсов. В этой связи, мне хотелось пожелать всем нам: "Люди, не наступайте многократно на одни и те же грабли, учитесь не на своих, а на чужих ошибках, и вы будете успешнее, богаче и самодостаточнее!"

... Между тем, вечер разрядки и отдыха кончился, мы поблагодарили хозяина за угощение и за то, что натолкнул нас на нужные и полезные житейские размышления. Общаясь с простыми людьми, я понял, какой это неисчерпаемый кладезь гениальных мыслей, полезных идей и советов, приобретённых человеческим опытом и выстраданных самой жизнью. Пусть кто бы ни говорил и не осуждал "наркомовские сто грамм", я считаю, они сослужили добрую службу и в поднятии боевого духа, и в сплочении фронтовых коллективов. Частные отдельные случаи не в счёт, они бывают и в мирное время. Само по себе пьянство порочно и пагубно, я его не приемлю, но ко времени, в меру и не систематически, можно допустить.

... Наше сегодняшнее скромное застолье тоже послужило нам на добро. Мы пообщались, вспомнили о мирной жизни, стали ближе и дружнее.

Между тем, бои за Кубань продолжались, и как только небо прояснялось и очищалось от назойливых облаков, мы обрушивали на головы врага тонны смертоносного груза. Кончался переломный 1943-й год и вселял надежду, что год следующий будет последним в этой жесточайшей войне.

Глава VII. Переподготовка

На земле Азербайджанской

В конце 1943 года, когда произошёл коренной перелом в Великой Отечественной войне, когда страна отсалютовала победные сражения: в Сталинградской битве, под Курском и Орлом, изгнание фашистских полчищ с Кавказа,, Дона и Кубани, назрела необходимость пересаживаться на новую, более совершенную технику. Приказом наркома обороны наш полк ближней бомбардировочной авиации, имеющий в своём составе самолёты устаревших конструкций: Р-5 и СУ-2, переходил в подчинение Московского военного округа. А это означало, что матчасть передавалась другим полкам, а личный состав, как лётный, так и технический, отправлялся на переучивание. Нас пересаживали на лучший в то время фронтовой бомбардировщик ПЕ-2, ласково прозванный лётчиками "пешкой". Для теоретического изучения самолёта нас командировали в Кировобадское лётное училище. Что же представлял из себя пикирующий бомбардировщик ПЕ-2 конструкции Петлякова? Это двухмоторный самолёт средней дальности - до 1500 километров, который впервые подняли в воздух в 1940 году. Вошёл в серию и постоянно усовершенствовался. Скорость его на высоте составляла 540 километров в час, и он на то время, по этому показателю, превосходил немецкие самолёты такого же класса. Бомбовая нагрузка до 1000 килограмм, прекрасная маневренность, устойчивость в полёте и возможность нанесения снайперских бомбовых ударов из пикирования, делали его незаменимым при взаимодействии с наземными войсками. Наличие шести пулемётов, в том числе двух крупнокалиберных 12,7 мм, типа УБК, и четырёх "ШКАСов" калибра 7,62 мм, представляли его достаточно защищённым от вражеских истребителей. Солидный потолок в 9 километров оберегал и от зенитной артиллерии. Оснащение машины радиосистемой, новейшими приборами аэронавигации и прицельными приспособлениями, ставило эту конструкцию на уровень мировых стандартов. Вот на таких прекрасных самолётах и предстояло нам летать и заканчивать войну в поверженном Берлине.

... Между тем, передав технику представителям авиаполков, стали собираться в Кировобад. Для этого нам понадобился только один день. Я был рад тому, что после слияния двух полков несколько месяцев тому назад Сергей в составе двух эскадрилий СУ-2 стал воевать рядом со мной. Я считал это подарком судьбы и чрезвычайно дорожил дружбой с этим необыкновенным, добрым и скромным парнем.

Собрав свои солдатские пожитки, а это: письма от родных и близких, фотографии, томики стихов: Пушкина, Лермонтова, Есенина, Константина Симонова, да запасное обмундирование, что составлял наш фронтовой скарб, и вот мы в пути. После скитаний по углам, видавшие виды товарные "бычьи" вагоны-пульманы нам показались вершиной комфорта и уюта. Освободившись от дел фронтовых, вели разговоры о послевоенной мирной жизни, о планах на будущее, которое не представляли без своих любимых. Однако, если у Сергея оно имело чёткие очертания, то у меня - туманное и призрачное. Угнетало нас с Сергеем и то, что от наших родителей, территория которых была освобождена ещё летом, не было никаких сведений. Только желанные фронтовые треугольнички, регулярно приходившие от отца и старшего брата, согревали душу и вселяли надежду на скорую встречу с дорогими моему сердцу людьми. Измученные непрерывными боями, перебазированиями с аэродрома на аэродром, получили передышку. Даже длительная тряска в бычьих вагонах нас не угнетала, а давала возможность задуматься над жизнью, кое-что переосмыслить, кое-что изменить в себе. Ведь, по сути дела, начинали мы воевать несмышлёными мальчишками, и война, нам казалось, будет романтической прогулкой, а сейчас, когда за плечами почти два года каждодневных боевых вылетов, под непрерывным огнём десятков и сотен зенитных орудий с земли и сотнями пуль, выпущенных истребителями противника, война стала жестокой реальностью, на карту которой был поставлен весь мир. Только сейчас мы поняли, что самой большой ценностью на свете есть человеческая жизнь.

... Что запомнилось мне в Кировобаде? Это довольно большой город в средней части Азербайджана, с мягким климатом, большим разнообразием фруктов, от которых ломились прилавки на базарах, и конечно же кареглазые девушки "персиянки", которые только недавно открыли свои лица, навсегда избавившись от ненавистной паранджи. Школа военных лётчиков и штурманов находилась на окраине города, но это не мешало нам совершать "набеги" в местные очаги культуры: кинотеатры и танцевальные площадки.

... Разместившись в казармах, лётчики, штурманы и весь командный состав полка уже на следующий день сели за студенческие столы. Курс теоретического обучения был рассчитан на два месяца, после чего в Подмосковной Добринихе нам предстояла практическая отработка тактических приёмов и правил нанесения бомбовых ударов, как с пикирования, так и с горизонтального полёта. А пока, "сорвавшись с цепи", прикрепив на застиранные гимнастёрки многочисленные ордена и медали, пустилась "небесная" братва завоёвывать сердца местных девушек. И небезуспешно. Дефицит молодых красивых мужчин сделал своё дело. Тут уже не до запретов, не до жёстких мусульманских законов, основной инстинкт - великий закон природы и тут оказался сильнее всех табу. Стали возникать не только временные любовные интрижки, но и серьёзные многообещающие романы.

... Однако, командование полка, посадив на гауптвахту нескольких особо горячих сердцеедов, остудило пыл у остальных и напомнило, зачем мы здесь. Выпустив пар, молодёжь приступила к учёбе, и чтобы как-то скрасить досуг, вспомнили о самодеятельности. Благо, среди нас были и режиссёры, и постановщики, и исполнители. Приближался Новый 1944 год, год изгнания фашистских захватчиков из нашей священной земли, и надо было спешить. К уже существующему коллективу самодеятельности добавили местных девушек из обслуживающего персонала, и репетиции начались. Пока в танцевальном ансамбле были только парни, исполняли сугубо мужские танцы, как: "Яблочко", "Цыганочку с выходом", "Барыню", а как появились черноглазые красотки, решили поставить украинский народный танец "Казачок". Постановкой танца занимался штурман звена харьковчанин Лёша Бушманов.

Мне досталась юная очаровательная девушка по имени Гюнель, но мы все её называли Гюня. Она, видно, и раньше занималась танцами, потому как быстро освоила движения из украинских народных танцев и сам рисунок. За две недели мы его довели до блеска и приурочили свой концерт к разгрому немецко-фашистских войск под Ленинградом. Мне было приятно слышать об этом событии, так как с этим городом меня связывали самые приятные воспоминания и рождение нашей с Леной большой Любви. Наверное, память об этих днях сдерживала меня от любовных страстей и проявления нежных чувств к юной азербайджанке. Не знаю, что она обо мне думала, когда её гибкое трепетное тело прижималось к моему, а я оставался холодомным и безразличным. Ну, Сергею сам Бог велел вести себя благопристойно, поскольку его сердце было полностью и без остатка заполнено Любовью к Нине, а такие парни, как он, не предают и не изменяют, они хранят свою любовь в душе, как в бронированном сейфе, ключ от которого только у неё - единственной.

... Учёба шла полным ходом. Двенадцатичасовые занятия не утомляли, а нашей молодой энергии хватало и на репетиции. Мы настолько полюбили сцену, что каждый день выкраивали час-другой, чтобы потанцевать, попеть и почувствовать себя людьми, без крови и войны. После успешного выступления в клубе училища, нас пригласили выступить в городском доме культуры. Народ, истосковавшийся по культурным мероприятиям, каждое наше выступление воспринимал на "бис", а мы старались изо всех сил. Последний наш концерт перед отправкой в Подмосковье совпал с новым приятным сообщением - разгромом немецко-фашистских войск в Корсунь-Шевченковской операции. Ликовала страна и её истерзанный многострадальный народ. До окончания войны оставалось чуть больше года. Сдав экзамены и зачёты по изучению конструкции самолёта, его узлов и систем, засобирались в Добриниху, где нам предстояла более важная часть учёбы - практическое освоение этого великолепного самолёта.

"Нам пора обратно ехать в Русь"

Вот и пролетели два месяца учёбы на гостеприимной земле Азербайджана. Нам, русским людям, было интересно познакомиться с древней восточной культурой, архитектурой, традициями и, я бы сказал, трепетным отношением молодого поколения к людям пожилого возраста, которые, используя свой жизненный опыт, давали детям своим и внукам мудрые советы, ограждая их от заблуждений и ошибок. Несмотря на то, что роль женщин-мусульманок в общественной жизни была ограничена, в семье, в роли матери авторитет её был бесспорный, а власть неограниченной. В этой связи сразу на ум приходят яркие впечатления Сергея Есенина, побывавшего в Баку и написавшего ряд стихотворений под рубрикой "Персидские мотивы". Хотя с тех пор прошло много лет и азербайджанские женщины давно не ходят в парандже, восточные нравы и традиции глубоко засели в сознание людей и, возможно, этим характеризуется лицо нации. Общаясь с убелёнными сединой старцами, от них постиг, наверное, самую главную для людей мудрость: "Если хочешь быть любимым - люби сам, если хочешь быть уважаемым - уважай других".

... Так вот, излечившись от депрессии "...синими цветами Тегерана", расставаясь с этой благодатной страной, Есенин написал:

... Мне пора обратно ехать в Русь,

Персия! Тебя ли покидаю?

Навсегда ль с тобою расстаюсь?

Из любви к родимому мне краю

Мне пора обратно ехать в Русь.

... Отправились в Русь и мы. На этот раз не в бычьих вагонах, а как все нормальные люди, пассажирским поездом, по плацкартным билетам. Пока ехали по нетронутому Азербайджану, не хотелось думать, что идёт война, что льётся людская кровь, что разрушается всё то, что десятками лет строилось, усовершенствовалось, украшалось, а как только проехали Моздок, где велись ожесточённые бои, пришлось вернуться в реальную действительность. Следы войны были видны повсюду. Разрушенные или полуразрушенные станционные строения, перевёрнутые, без колёс грузовики, подбитые танки и броневики и ... разбитые или сожжённые дотла деревни и хутора. И так на протяжении всего пути кровавый след войны. Такую же неприглядную картину имела и Подмосковная земля. Одна была радость, что земля эта снова наша, что моя Калужская область и родина Сергея, Орловская область, очищены от фашистских захватчиков, и теперь мы сделаем всё возможное и невозможное, чтобы побывать на родине и узнать о судьбе матерей и братьев. Сергей был рад, что через несколько дней увидится со своими родными. У меня на этот счёт тоже были свои планы. Прошло уже почти двадцать два месяца после того, как мы расстались с Леной, но вестей от неё до сих пор нет никаких. Хотя территория, на которой действовало партизанское соединение, где она сражалась, давно очищена от немцев, номер моей полевой почты она, конечно же, знала и должна была написать, но что-то у неё случилось. После войны, если останемся живы, буду делать всё возможное, чтобы узнать о её судьбе.

... А вот и она, столица нашей родины - Москва. Собранная, по-военному строгая, затемнённая, но прибранная и привлекательная. Стою на перроне вокзала и думаю: "Сколько помнят эти стены: радостных встреч и грустных расставаний, великих людей и исторических событий, радостных и трагических происшествий. Такое же у меня было ощущение, когда я впервые побывал в Ленинграде и сейчас испытываю то же волнение и ожидание чего-то важного и загадочного".

Всего несколько часов удалось выкроить на знакомство с Москвой, и за это время побывать на Красной площади и с волнением и гордостью ощутить себя москвичами хоть на это непродолжительное время.

В тот же день прибыли в Добриниху, где предстояло осваивать новый самолёт. Пока вновь формируемая дивизия, в которую входил и наш полк, получала с Казанского авиационного завода новенькие "пешки", лётный и штурманский составы учились на учебных машинах, которые уже были в полку, но это занимало много времени. Воспользовавшись вынужден-ной паузой в тренировочном процессе, обратились к командиру полка с просьбой о предоставлении нам с Сергеем краткосрочного отпуска, с целью выяснения судеб наших семей, которые находились на оккупирован-ной территории. Учитывая наши боевые заслуги и важность просьбы, командование удовлетворило нашу просьбу и поощрило пятидневным отпуском. Радости нашей не было конца. Получив денежное, вещевое и продуктовое довольствие, в новенькой офицерской форме, при всех боевых регалиях, помчались на вокзал.

Рассказ матери

На этот раз наши пути с Сергеем разошлись. Он отправился на Орловщину узнать о судьбе матери и младших братьев. В моих планах было: посещение родителей Лены, но после того, как побываю в Хвастовичах. Дорога в моё родное село и в мирное-то время была довольно сложная, а в военное время и подавно. От ближайшей станции до Хвастович было пятнадцать километров, и рассчитывать на то, что кто-то тебя подвезёт, было нечего. Поэтому, сойдя с поезда, сразу вышел на дорогу, связывающую село со станцией. Сейчас она представляла собою едва заметную саночную колею, засыпанную снегом, образующую местами высокие снежные перекаты. Чтобы не так утомительна была дорога, стал вспоминать эпизоды из своего детства. Мне показалось, что это было вчера, когда мы с отцом возили пеньку на станцию. Вот здесь в лесочке остановились, чтобы напоить лошадей, дать им небольшую передышку, а за это время накосить травы для своей коровы. Здесь же состоялся наш с ним взрослый разговор. Вспомнил, как ехал на учёбу в Ленинград, а сосед подбросил до станции и по дороге внушал мне, несмышлёному юноше, простые житейские истины и о том, как "любовь нечаянно нагрянет...". По наивности своей, я ему тогда не поверил, но он оказался прав. И вот сейчас Она, как сладостная заноза в сердце, везде и всюду сопровождает меня. Я не допускал мысли о том, что разлука охладит её чувства и Лена меня разлюбит, но сейчас неожиданно эта мысль промелькнула и остановилась. А вдруг? Что я буду делать? "Не думал я об этом никогда, но, скорее всего, земля разверзнется передо мной и поглотит в свою ненасытную жадную утробу". Но нет, перебирая в памяти все наши встречи и самую главную, сделавшую нас фактически мужем и женой, не нашёл ни единой зацепки, чтобы усомниться в её искренности, честности и преданной, кристально-чистой любви. Как мне казалось, такие девушки, как Лена, не предают и не изменяют, они терпят и ждут. "Я тоже буду достоин твоей светлой любви, милая, далёкая, ненаглядная моя Елена Прекрасная", - как клятву произносил про себя с благословением Её имя.

... Угасал короткий зимний день, но с тревогой и страхом приближалась разгадка судьбы мамы с моими младшими братьями. Теперь уже недолго. Поднимаюсь на пригорок и в долине, где на многие километры простиралось наше село, открылась панорама... снежного поля со странными холмиками, из которых поднимаются столбики еле заметных дымков. Самым заметным и облагораживающим село строением была старая церковь, но и её фашистские варвары не пощадили. Подхожу ближе и в лучах заходящего солнца начинаю различать полуразрушенные печные трубы, да почти уцелевшие, как паровозы, русские массивные печки. Сердце забило в набат. Мысли, как крик души, вырывались наружу и разносились по всей округе: "Неужели вы, фашистские изверги, вместе с избами, погубили и жителей села? Не будет вам, за чудовищные злодеяния на русской земле, прощения во веки веков!"

... Иду по вытоптанной в снегу тропке, по бывшей улице, и в некоторых местах, над земляными холмиками, из жестяных труб выходят жиденькие струйки дыма. Пока шёл по улице, разыскивая место родной усадьбы, не встретил ни единой живой души. Наконец, вот она, наша усадьба. От дома и хозяйственных построек осталась и стоит, как бессменный часовой, наша славная печка, которая десятки лет кормила, согревала, верой и правдой служила людям, а теперь вот, на склоне лет, как горькая сиротинушка, без крова над головой, стоит заброшенная, никому не нужная.

... А рядом из-под небольшого холмика, возвышающегося над землёй, поднимается чуть заметный дымок. От сердца немного отлегло: "Слава Богу, там кто-то живёт". Снег тревожно скрипит под ногами. Подхожу к временному жилищу, и тут же перед глазами встаёт партизанский земляночный городок, где небо и земля повенчали нас с Леной и, услышав скрип снега, выскочит она из подземелья, обовьёт шею нежными руками и подставит свои сахарные уста...

... Спускаюсь по обледенелым ступенькам, открываю дверь и, не успев в полутьме что-либо рассмотреть, оказываюсь в объятиях матери. Через мгновение она разжимает руки, смотрит на меня, не веря своим глазам, что перед ней её любимый сын, штурман-фронтовик. Убедившись, что не ошиблась, со слезами на глазах, говорит:

- Сыночек, родной, приехал. Как же тебе удалось вырваться-то, ведь ещё идёт война?

- Я, мама, сейчас переучиваюсь на другой самолёт, а потом снова на фронт.

Только сейчас, при тусклом свете сальной плошки, заметил, как из глубины жилища за нами наблюдают три пары любопытных глаз. Мама отошла в сторону, а я сгрёб в охапку своих младших братьев, прижал к себе, ощущая под руками их заморенные худые тельца. Разжав руки и не досчитавшись одного, спросил:

- Мам, а Сергей-то где?

- Угнали, сынок, его в Германию, прошлой весной, когда село ещё не спалили гитлеровцы проклятые.

- А как же вы теперь? От села ничего не осталось и людей не видать?

- Из всего села семей десять уцелело, а остальных без разбору угнали неизвестно куда, но сказали, что будут работать на великую Германию.

- А как же вам удалось спастись?

- Ну, это длинная история. Раздевайся. Пока печка горит, в землянке тепло, покормлю тебя, а потом обо всём поговорим.

Я снял меховую куртку, повесил на гвоздик, вбитый в столбик, и сел на один из четырёх чурбаков, служивших вместо табуреток. Прежде всего, развязал вещмешок и одарил гостинцами братьев. Крупу, муку, сахар, две буханки хлеба и другую снедь отдал маме, которая с восторгом и горечью смотрела на всё это богатство и плакала. Поужинав картошкой в "мундире" с американской свиной тушёнкой, успокоились и повеселели. Тогда мама и рассказала про свою героическую эпопею по спасению себя и малолетних детей, но прежде чем начать повествование, я рассказал маме о том, что папа и брат Николай живы и здоровы, и что я с ними постоянно переписываюсь. Маминой радости не было конца. Я передал ей стопку фронтовых писем-треугольничков от отца и брата, и она с благоговением и трепетом, принялась их по слогам читать. В полумраке землянки я видел, как мама, сильная духом и телом женщина, читала и плакала. Слёзы святыми горошинками скатывались по её лицу и падали на земляной пол. Чтобы не мешать ей хоть каких-то несколько минут побыть с любимыми людьми, мы тоже притихли. Закончив читать и вытерев фартуком лицо, мама начала:

- Когда два с лишним года тому назад пришли немцы, дети были совсем маленькие, только Серёжа с Ваней помогали мне по хозяйству и нянчились с младшими братьями. Вначале немцы вели себя не очень агрессивно. Поставили своего старосту из местных кулаков, создали полицейское управление и привезли своих каких-то бургомистров. В селе остались только бабы, старики да дети. Местное управление начало с того, что переписали всё население, наличие в каждом дворе: коров, овец, коз, птицы, и посчитали даже фруктовые деревья. Потом назначили каждой семье налог в виде: зерна, овощей, яиц, молока, мяса, масла.

Поскольку зерна у людей не было, заставили жать и молотить колхозные: рожь, пшеницу, ячмень, овёс, просо и подсолнух. На это время все зерновые уже переспели и полегли, но мы всё-таки намолотили и для сдачи оброка, и напрятали для себя. Я с детьми пшеницу насыпала в фанерные ящики и заложила дровами. Потом понемногу брали, мололи на ручной мельнице и пекли пресные лепёшки. Так продолжалось месяца два, а потом, когда в лесах объявились партизаны, стали арестовывать семьи командиров и коммунистов и отправлять их неизвестно куда. Перед самой зимой собрали всё население райцентра, какой-то немец прочитал приказ, а переводчик перевёл. Это оказался приговор партизанам, которых немцы якобы поймали. Тут же на площади их и повесили. Я думаю, никакие это были не партизаны, а самые обыкновенные шестнадцатилетние парнишка и девчонка. Дети малые, ну какие же это партизаны? Бабы начали плакать, но главный полицай из наших сказал, что, если будете жалеть или способствовать врагам великой Германии, будете расстреляны или повешены, как эти партизанские пособники. Было страшно, но как-то, с горем пополам, зиму перезимовали. Немцы всё время говорили, что Москву взяли, что наступает новый порядок, без коммунистов и комиссаров, с образованной и культурной немецкой властью. Весной удалось посадить картошку, тыкву, капусту, огурцы и другие овощи, а скотины никакой у людей не осталось, всю позабирали немцы. Нам оставили только козу с козлятами, а корову, тёлку и овец они ещё осенью увели. Летом в 1942 году собрали всех 15-16-летних подростков и увезли в Германию на работу, в том числе и нашего Серёженьку. Убивалась, плакала, но слезами горю не поможешь, надо было трудиться, запасать на зиму дрова, сено, выращивать хлеб наш деревенский - картошку и тыкву. Ведь только они и спасали нас от голодной смерти. А в прошлом году, среди лета, полицаи согнали всё население села на площади возле церкви, и какой-то ихний начальник через переводчика прочитал письмо якобы от нас. В нём говорилось: "Мы, жители села Хвастовичи, недовольные советской властью, изъявляем желание переселиться в город Бениксберг или Вениксберг, не знаю, как правильно, будем там работать и прославлять великого фюрера". После этого стали ходить с какой-то бумагой, чтобы её подписали. Люди стали шуметь, дети плакать, а какой-то старик вышел на середину и сказал: "Люди добрые, не подписывайте никаких бумаг, никуда мы не уйдём со своей земли, тут родились и тут помирать будем". Только он это произнёс, как раздался выстрел, и старик упал замертво. Этот немец сказал: "Если через полчаса не подпишите бумагу, то все будете расстреляны, как этот глупый старик". Под страхом смерти люди стали подписываться. Пока мы подписывали бумаги, немецкая команда поджигала наши избы и хозяйственные постройки. Площадь превратилась в сплошной ад. Женщины подняли сумасшедший вой и пытались прорваться сквозь оцепление, но немцы стали стрелять по людям и несколько человек были убиты. Потом нас построили, как солдат, по четыре человека в ряд и под дулами автоматов повели неизвестно куда. Там, где было наше село, поднялась стена огня и дыма. Больше мы своих домов не видали. Шли и плакали. Каждый из нас задавал себе вопрос: "Что теперь будет с нами и нашими детьми, доведётся ли увидеть родных и близких и вернуться в родные края?"

... Колонна двигалась медленно, так как многие женщины несли на руках малых детей. Нещадно палило солнце, а мы, босые, шли, обжигая ноги о раскалённую придорожную пыль. Под вечер загнали нас, как скот, в овечью кошару и объявили, что ночевать будем тут. Люди, измождённые дальней дорогой и летним зноем, повалились на землю. Я покормила детей, накрыла своим платком, и они тут же заснули. Посмотрела на их ноги и ужаснулась, они были все в ссадинах и кровоподтёках. Ко мне подсела наша молоденькая школьная учительница и тихо на ухо говорит: "Тётя Наташа, нас немцы обманывают, зачем им нужны старики и дети? Если взрослые женщины ещё могут быть использованы на сельхозработах, то дети и старики для них обуза, и я думаю, они от них будут избавляться. Предлагаю, чтобы спастись самим и спасти детей, надо бежать. Немцы не будут делать перекличку и, если мы ночью потихоньку выползем и убежим, они не догадаются и не будут нас искать. Как вы на это смотрите?" Я ей отвечаю: "Я тоже об этом думала, но не с кем было посоветоваться. Теперь давай решать, как это незаметно сделать? Я уже обратила внимание, что кошару охраняют четыре полицая, которые постоянно ходят возле забора. Нам надо рассчитать, когда они разойдутся по сторонам и скроются за углами, в этот момент и бежать. Ты сначала выползешь с моими старшими, а потом я с Петей. Согласна?" "Согласна", - ответила девушка. ... Наступила короткая летняя ночь. На востоке вспыхивали зарницы. То ли где-то далеко бушевала гроза, то ли шла война. Мы догадывались, что немцы терпят поражение и поэтому звереют. Этой весной за незначительные провинности расстреляли двух подростков и старика-кузнеца, отказавшегося подковать их лошадей.

... Готовясь к побегу, у меня душа разрывалась от страха за себя и за детей. Если поймают, пощады нам не будет, расстреляют всех без разбора. Спасибо учительнице, смелая девушка, Таней её звать, успокоила меня. Перед рассветом, когда утомлённые охранники куда-то отошли, мы, как и спланировали, вылезли из кошары и потихоньку скрылись в кустах близлежащего леса. Часа три без остановки шли лесными тропами, а когда дети в изнеможении попадали и не могли подняться, сделали получасовую остановку. Два дня, пока была хоть какая-то еда, которую я предусмотрительно взяла с собой, находились в лесу. Потом Ивана послали на разведку. Вернувшись, он сказал, что село полностью сгорело и нет там ни одной живой души. Тогда пришли мы к своей усадьбе, где только и осталась закопчённая печка и сотни таких же, как наша - горемычница. Эту первую ночь после побега, возле родного пожарища провести не решились. Разыскав под слоем головешек и пепла топор, с обуглившимся топорищем, вернулись на опушку леса, построили шалаш и ещё несколько дней ютились в нём. Вернулись на свою усадьбу, когда наша армия прогнала немцев. Учительница Таня помогла нам на нашем огороде построить шалаш, разыскать под слоем угля и пепла кое-какие необходимые в быту вещи, как: чугунки, сковородки, противени, ножи, лопаты, топоры, косы, а наладив наш быт под открытым небом, пошла добровольцем на фронт. Как сложилась её фронтовая судьба, нам неизвестно. А мы пололи, окучивали картошку на своём и осиротевших соседских огородах. Погреб сохранился, и мы его до отказа заполнили: картошкой, тыквами и другими овощами. Пока было тепло, выкопали землянку, над погребом соорудили шалаш и зиму встретили подготовленными. Иван с Егорушкой заготовили дров, из бочки сделали печку-буржуйку, на которой и кушать готовим, и обогреваемся, так что ребята молодцы. Я даже не знаю, как бы я без них справилась. Всё бы ничего, только вот соли у нас нет, и не знаем, где её взять. Едим всё несолёное, и еда безвкусная, как трава.

И какая же была для них радость, когда увидели они на столе целых два кило соли и пять кусков мыла. Мама даже всплакнула и, вытирая слёзы фартуком, сказала: "Сыночек, родной, ты будто знал, что пропадаем мы тут без соли и мыла, спасибо тебе за это богатство. Будем экономить, чтобы до лета хватило, а там, Бог даст, кооперацию откроют".

Слушая горестное повествование матери о своих мытарствах, я всё больше и больше проникался к ней уважением и гордостью за то, что она олицетворяла образ русской женщины-матери, труженицы, патриотки, которая набралась мужества спастись сама и спасти троих малолетних детей. В лице своей матери я увидел миллионы русских женщин, которые на фронте и в тылу, наравне с мужчинами, своим самоотверженным трудом и доблестью ковали победу над ненавистным врагом. Это только они - наши матери и сёстры, женщины-славянки, русские, белорусски, украинки смогли выдержать нечеловеческие трудности, муки и страдания, спасти своих детей, обеспечить страну и армию хлебом насущным, оружием, боеприпасами, и оставаться милыми, женственными и привлекательными.

... Весь вечер до глубокой ночи разговаривал с мамой и братьями. Чтобы их не волновать, старался рассказывать смешные истории и каверзные случаи из фронтовой жизни лётчиков и штурманов. Будто служба в авиации - это не каждодневный риск, а сплошные развлечения, концерты художественной самодеятельности и сытая беспечная жизнь. Эти красивые сказки им были нужны, чтобы верили и надеялись на скорую победу, с которой все мы вернёмся живыми и невредимыми. За два с лишним года пребывания на фронте никто из нас не задумывался, где и сколько спать. Спали в казармах, в землянках, в сельских избах и блиндажах, где позволяла боевая обстановка, но когда видишь, как в землянках живут женщины, старики и дети, становится не по себе.

... Утром напилили с ребятами дров, перебрали в погребе картошку, почистили от снега двор и дорожку к колодцу. На следующий день, простившись с матерью и братьями, отправился в обратный путь, с намерением заехать по пути в Брянск, к родителям Лены.

Без вести пропавшая

Шагая по пустынной заснеженной дороге, не переставал думать о судьбе Лены. Неужели и впрямь сбылись её опасения? Она же при встрече ясно дала мне понять, что не принадлежит сама себе, и её в любое время могут послать туда, откуда не приходят ни письма, ни телеграммы. Если это так, то есть надежда, что после войны она объявится, и мы найдём друг друга, чтобы больше никогда не разлучаться. Поймал себя на мысли: "Что это я расфантазировался? Может быть, она никуда и не пропадала, а не пишет, потому что потеряла мою "полевую почту". Теперь уже недолго, скоро всё прояснится".

... Четыре часа добирался до станции, потом в холодном вокзале ожидал поезда, и наконец, вот он, Брянск. Будет ли этот город мне таким же близким, как родная Калуга? Почти сутки шёл, ждал, ехал каких-то полторы сотни километров. Чуть меньше трёх лет прошло с тех пор, как "летел" по этой дороге, но какие разительные перемены бросаются в глаза. Остовы разрушенных домов, зданий и сооружений, разбитые дороги и тротуары, нищета и запустение - вот что оставили проклятые фашисты после себя. Однако, город оживает. Работают заводы и фабрики, вернулись из эвакуации специалисты, чтобы возобновить выпуск оборонной продукции, стали работать хлебзаводы, магазины.

... Остановился на той самой площади с милицейской будкой, которая стояла, сиротливо взирая вокруг глазницами разбитых стёкол. На этот раз воспользовался трамваем, доехал до кольца, а дальше шёл и рассматривал деревенские избы, некогда чистенькие, подкрашенные, подбеленные, ухоженные, а сейчас обшарпанные и неприглядные. Со страхом и тревогой подхожу к заветному дому. Вот он стоит, но нет в нём той свежести, опрятности и привлекательности, каким он был при нашем первом знакомстве. А может, это оттого, что я приехал сейчас с другим настроением? Открываю калитку. Она скрипнула, оповещая хозяев о нежданном госте, но ко мне на встречу никто не спешит. Не встретила меня и заливистым лаем Ленина любимица - Альма. Неужели и её изжили? Подхожу к дверям, а на них огромный замок. Стою посреди просторного двора и хочу понять, живёт тут кто или нет? Вот обледенелый колодец с опущенным ведром и тропка от него к дому, значит, жильцы его не покинули. Постояв несколько минут, пошёл к соседям. Встретил меня пожилой мужчина в валенках, шапке-ушанке и засаленной, грязной фуфайке. Он нёс охапку дров, и услышав скрип калитки, остановился. Я подошёл, поздоровался и говорю:

- Тамара Ильинична не знаете где?

- Постой, постой, ты никак тот самый Ленкин кавалер, который приходил перед войной?

- Да. Извините, а я вас не узнал.

- А я тебя сразу узнал, хоть ты и вырядился в меха. Лётчиком, что ль, служишь?

- Да, отец, лётчиком.

- Что же вы, милые мои, до такого допустили, что фашист проклятый полстраны испоганил?

- На этот вопрос сейчас никто ответить не может. Уж как получилось, так получилось, сейчас важно другое, выгнать его из страны, добить в своём логове и чтобы он никогда-никогда не посягнул на чужую землю. Я думаю, батя, теперь уже недолго.

- Дай-то Бог. А насчёт Тамары, на работе она. Так и трудится на заводе. Ежели бы не работа, померла бы с тоски-то. На Митрия ещё осенью пришла похоронка, а сыновья и Ленка, как началась война, ушли и ни слуху ни духу. Куда она только не писала, говорят, пропали без вести. А как оно на самом деле, Бог их знает. Может, и живые.

- А в какую смену работает Тамара Ильинична?

- А кто её знает, то днём, то ночью. Вчерась вечером видал её, печку топила, а потом, видно, пошла на завод. Да ты не переживай, пойдём в избу, посидишь, погреешься, старуха щами угостит, а ежели она ночью работала, то скоро придёт, тогда и потолкуете. Да что там, толкуй, не толкуй, а об Ленке она сама ничего не знает. Ты ведь за этим пришёл?

- Да, хотел узнать что-нибудь о ней.

Зашли в избу.

- Вот, Ивановна, Ленкиного жениха привёл. Тамарки-то нет дома, пусть посидит, погреется. Щец ему налей, а то голодный, поди, с дороги-то.

Я разделся, снял унты, сел и огляделся. Всё та же русская печка, с чугунками, ухватами, кучкой дров и кухонным запахом. За два десятка лет пребывания в черте города жители так и не стали горожанами.

Хозяйка засуетилась возле печки, вытаскивая чугунок со щами, а мне стало неудобно, что совсем незнакомые люди пригласили в дом, да ещё и делятся последним с чужим человеком. С другой стороны, сердце моё переполнилось гордостью за наших русских людей, которые, при всех бедах и страданиях, не утратили душевной доброты, соучастия и сострадания. От избытка нахлынувших чувств я сказал:

- Спасибо вам, люди добрые. Вы не знаете меня, я вас, но пригласили в дом, как родного человека. Меня звать Василием, а родом я из Калужской области. С Леной познакомились ещё в сороковом, но война, проклятая, раскидала нас по разным фронтам и армиям, и даже после войны нам, наверное, долго ещё придётся искать своих родных, близких и любимых. Вот и я, за всю войну видел Лену только один раз и то совершенно случайно. А вы, пожалуйста, представьтесь. Я на фронте буду вспоминать про вас.

Хозяин, не подавая руки, сказал:

- Ляксеем меня зовут, по отчеству Петровичем, а фамилия моя Гончаров. Видно, предки мои горшки лепили. А жена моя Настасья Ивановна. Пятьдесят лет вместе прожили, много чего повидали, но вот детишек нам Бог не дал. Смотрим на вас, молодых, и радуемся. Не оскудела наша земля русская: ни талантами разными, ни статью богатырской, ни силушкой, ни удалью молодецкой. Не может такой народ быть покорён ни одним супостатом. Правильно я говорю, Ивановна?

- Правильно, правильно. Ты вон раздевайся, да щец с парнем похлебай, а то всё говоришь, говоришь.

Алексей Петрович послушал жену, снял видавшую виды фуфайку, ополоснул руки, перекрестился на иконы и сел рядом со мной. Хозяйка налила в деревянные миски свежесваренных щей и сказала: "Не обессудьте, хлебушка у нас нет, ешьте так". Я вынул из вещмешка горбушку хлеба, банку тушёнки, что приготовил на дорогу, и с удовольствием поел с добрыми людьми.

Когда со щами покончили, на столе появилась картошка в мундирах. Ели, разговаривали, а потом хозяйка глянула в окно и говорит: "Никак Тамара пришла, дымок из трубы пошёл". Это известие меня обрадовало, и я, поблагодарив хозяев, собрался и вышел во двор. Действительно, на дверях замка уже не было, а раз печка топится, значит, мама Лены уже дома. Я вошёл в коридор и постучал в дверь. Она открылась, и передо мной предстала измученная, постаревшая женщина, которую трудно было узнать. Она пристально посмотрела на меня и с сомнением сказала:

- Вася, никак, это ты?

- Да, Тамара Ильинична, это я.

- Проходи, рассказывай, как попал к нам и, может быть, принёс какую-нибудь весточку от Лены?

- К сожалению, я и сам приехал за этим, но Алексей Петрович мне уже сказал, что от Лены не было и нет никаких вестей.

Тамара Ильинична обняла меня, положила голову на плечо и зарыдала. Мне было жаль эту женщину, прошедшую муки ада при немецкой оккупации, лишившуюся мужа и страдающую от неизвестности о судьбах без вести пропавших детей. Успокоившись и вытерев слёзы, предложила мне сесть. Я сел не раздеваясь, так как в избе было холодно и неуютно. Она рассказала о каждом из своих детей, о муже, с которым прожили более тридцати лет, и о своих переживаниях. В свою очередь, я поведал ей о себе, нашей большой семье и о несчастной участи, постигшей родное село, и о нашей встрече с Леной в партизанском отряде, и как она туда попала. Тамаре Ильиничне об этом было неизвестно. Последнее письмо от дочки она получила в июле 1941 года. Мой рассказ о её партизанской деятельности породил у мамы надежду на то, что она жива и в скором времени даст о себе знать. Часа два мы проговорили, погоревали и погрустили вместе и, обменявшись адресами, договорились, если что-либо узнаем о Лене, оповестим друг друга.

Гнев праведный

Расстроенный, вернулся в училище на сутки раньше срока. Сергей ещё не приехал. Поделиться впечатлениями от увиденного и услышанного было не с кем, вот и носил всю эту горечь в своей душе. Покинули меня и размышления на тему: "Мирное существование всех людей планеты, независимо от цвета кожи, вероисповедания и государственного устройства, на принципах дружбы и уважительного отношения человека к человеку". Однако, жизнь показала, что мир жесток и несправедлив. Разве можно назвать человеком монстра, который хладнокровно убивает ни в чём не повинных: женщин, детей, стариков? Который, отступая, оставляет за собой трупы и выжженную землю. Фашист - это не противник и не враг, а зверь в образе человека, без жалости, совести и сострадания. Такой зверочеловек, как существо, опасное для человечества, должно быть уничтожено. Мне почти за три года участия в боевых действиях как-то не приходилось задумываться над этим. Вылетая на боевое задание, осознавали, что мы или поразим их, или они собьют нас. На фронте происходит своеобразная дуэль, кто-то должен победить, а кто-то быть побеждённым. Это жестокая, смертельно опасная игра, но игра с боевым оружием, где противники рискуют в равной степени. Когда же убивают безоружных, беззащитных, немощных и слабых - это не война, это - преступление, а всякое преступление должно быть наказано.

Сергей приехал на следующий день, но в ещё более подавленном состоянии, чем я. Вопросов я ему не задавал, но по глазам было видно, что у друга беда. Целый день на занятиях и после них был он молчалив и хмур. Только после ужина в личное время спросил меня:

- Твоя мать и братья живы?

- Живы, но немцы при отступлении сожгли всё село, людей отправили в Германию, а маме с ребятами чудом удалось спастись.

- Вася, важно, что они живы, а вот у меня никого не осталось. Отец погиб на фронте, а мама с ребятами сгорели в собственном доме. Теперь я один, как перст, на белом свете.

- А как это произошло?

- Как на войне. Наше село оказалось в самом центре сражения на Орловско-Курской дуге и несколько раз переходило из рук в руки. Его бомбили с воздуха, подвергали артиллерийскому обстрелу, а потом отутюжили танками. Дома сравняли с землёй, а половина жителей погибла. Как это было, мне рассказал сосед Матвеич, который, как и все, оставшиеся в живых, жил со своей старухой в землянке. Тётя Даша, жена его, как увидела меня, расплакалась и уже ничего не могла сказать. Я сразу понял, что случилась беда, а Матвеич сказал: "Крепись, Серёга, ты мужчина, твоя мать с младшими детьми погибли от бомбёжки. Вот уже девять месяцев лежат они в сырой земле, а ты ничего об этом не знаешь. Как это было, я тебе расскажу. Под немцем были мы два года. За это время они всё, что можно было забрать, забрали. Подростков угнали в Германию, остались мы, старики, да бабы с детьми малыми. Ты помнишь, до войны у меня была пасека в тридцать пеньков, брал из них сорок-пятьдесят пудов мёда. Всем хватало. И в колхоз давал половину, и мне, и людям оставалось, и детям в город посылал, а сейчас зимуют четыре пенька, не знаю, может, подохнут пчёлушки, ведь вместе с ними живём. Пчёлы не любят, когда их тревожат. Ты, парень, извиняй, что я про себя да про себя, знаю, хочешь от меня услышать то, о чём твоя душа болит, тогда слушай. Прошлым летом это было. Жара стояла несусветная. Легли спать, как всегда, не думали мы тогда, что для кого-то из нас это будет последний сон на этом свете. Посреди ночи так загрохотало, что подумал, гроза, а когда вышел во двор, сразу понял. Всё небо в зареве, а где-то рядом ухают взрывы снарядов. Я мигом в избу, старуху за руку и в омшаник. Она сначала ничего не поняла, но подчинилась. Весь день земля дрожала и, как живая, ходуном ходила под нами. К вечеру, как только чуточку затихло, выбрался из подземелья и в избу, а она без крыши, без окон, без дверей. Взял я кое-что из еды, одежды и снова в омшаник. Почти целую неделю ухало, взрывалось, грохотало и стреляло. Выходили только ночью по нужде и ждали смерти. На восьмой день всё стихло. Тогда и мы вылезли из своих убежищ. Остались в живых только те, кто прятался: в погребах, подвалах, колодцах, а те, кто не успели, погибли в первую же ночь начала сражения. Собрал я оставшихся в живых баб и перво-наперво решили предать земле погибших. Тогда ещё не знали мы, освободили нас или нет, но стояла жара, и трупы надо было закопать в землю. Похоронили невинно убиенных, без священника, без слова Божьего, но Господь нас простит, время не терпело. Твою мать с детьми похоронили в одной могилке, поставили крест, но ты там сейчас ничего не найдёшь, всё занесло снегом. Теперь ты, сынок, береги себя, не лезь в пекло, тебе надобно жить, не можно, чтобы вся семья была вырублена под корень, ты остался один продолжатель рода своего. Я слушал беспристрастный голос старика, а слёзы ручьём лились из глаз. Да я и не стеснялся их. Ведь это были праведные слёзы, слёзы величайшего горя, жалости и печали по самым близким мне людям. Тогда кипела во мне благородная ярость, и хотелось немедленно, сейчас лететь бомбить, стрелять, уничтожать захватчиков до тех пор, пока ни одного фашиста не останется на нашей земле. Теперь буря в душе прошла, и я понял, что седовласый старец был прав - безрассудства в серьёзном деле быть не должно. Воевать надо умело, расчётливо, с холодной головой. Когда боль немного прошла, сказал себе: "Учись, Сергей, так, чтобы и на новом самолёте умел всё: и летать, и бомбить, и безошибочно определять маршруты полётов и координаты целей". Помнишь, Вася, мы с тобой ещё на Кавказе об этом говорили и, наверное, живыми остались благодаря тому, что умели летать и производить посадку самолётов. Скажи, сколько раз тебе приходилось самому сажать машину?

- Уж и не помню, раза три, наверное.

- Вот, три раза ты мог быть убитым, но спасся сам, спас пилота и сохранил машину. Будь моя воля, я бы тебе давно присвоил героя.

- Брось, Серёга. Ты спроси у штурманов полка, и они тебе скажут, что каждый из них хоть раз, но сажал самолёт самостоятельно. По-твоему, всем штурманам надо присваивать героев? Ты сам-то сажал?

- Были и у меня такие оказии.

- Вот видишь. А ты про геройство. Мне кажется, самая большая для нас награда, что мы ещё живы, и дай Бог дожить до Победы. А насчёт умения пилотировать ПЕ-2, я с тобой согласен, если на самолёте и нет дублирующего штурвала для штурмана, то почему бы гласно или не гласно штурману не научиться управлять самолётом.

- И, всё-таки, я думаю, нас до штурвала не допустят, и вот почему. Р-5 - тихоходный самолёт, совершенно беззащитный, как от зенитной артиллерии, так и от истребителей противника, даже для экипажа не предусмотрены были парашюты. Единственным спасением было для экипажа - это умение пилотировать машину и производить посадку на небольшой площадке с травяным покрытием. А на Петляковых лётчики хорошо защищены, как от зенитного огня, так и от "мессеров". Теперь мы будем летать с парашютами, сидеть в бронированных креслах, от истребителей нас будут защищать шесть бортовых пулемётов, в том числе два крупнокалиберных. К тому же, хвост самолёта будет охранять наш третий член экипажа - стрелок-радист.

- Несмотря на то, что степень защиты экипажа многократно возросла, идею взаимозаменяемости пилота и штурмана не надо сбрасывать со счетов. Представь себе такую ситуацию. Экипаж выполнил боевую задачу и возвращается на базу. Вдруг осколком снаряда или пулей тяжело ранило пилота, он потерял сознание, самолёт стал неуправляем. Что делать экипажу? Выбрасываться с парашютом и оставлять на верную гибель пилота, и терять совершенно исправный самолёт? Не слишком ли жестоко по отношению к товарищу и расточительно по отношению к дорогостоящей машине? Как видишь, Сергей, мы с тобой на верном пути. Этот метод спасал нас в течение двух лет. Будем стремится и дальше внедрять его, хотя бы в своих экипажах.

На новых бомбовозах

Месяц спустя, после грустных визитов в родные края, несколько экипажей, в том числе и наш с Сергеем, послали в Казань за получением новых самолётов. Ещё в самом начале войны Московский авиационный завод был эвакуирован в Казань, и в течение всей войны серийно выпускал прославленные ближне-фронтовые бомбардировщики ПЕ-2. всего их было выпущено 12,5 тысяч машин, а в последний год войны производительность возросла до 12 машин в сутки. Несмотря на то, что на заводе хорошо была налажена система ПВО, он неоднократно подвергался бомбёжке. Однако, быстро восстанавливался и продолжал выпускать грозные боевые машины.

... Итак, двенадцать экипажей и члены дивизионной приёмной комиссии сели в вагон и "взяли курс" на Казань. Наша вновь сформированная авиадивизия пополнялась техникой постепенно, по пятнадцать-двадцать машин в месяц, согласно разнарядкам. По учебному плану, каждый экипаж должен был налетать на своей машине не менее тридцати часов, в том числе, отработать новейшие практические наработки по аэронавигации и бомбометанию. Руководство учло горький опыт начального периода войны, когда пилоты и штурманы с практическим налётом от трёх до пяти часов вступали в бой с хорошо обученным и лучше вооружённым противником и, конечно же, чаще терпели неудачи. Теперь ситуация изменилась, время играло на нас, и мы могли позволить себе тщательно подготовиться, чтобы более эффективно использовать новейшую технику в окончательной стадии войны. По свидетельству пленных немецких лётчиков, их из училища выпускали с практическим налётом не менее пятидесяти часов. Их руководство якобы подсчитало, что выгодней больше потратить на обучение курсантов, но выпускать квалифицированных лётчиков, чем дешёвых неумёх, которые или в первом же бою будут сбиты противником, или разобьются сами. Наше командование переняло немецкий опыт и внедрило его в практику. Это и логично. Каждый новый тип самолётов становится дороже и дороже, а как известно, терять дорогостоящую вещь невыгодно и неразумно.

... Итак, мы в пути. Вся наша делегация из сорока человек разместилась в специальном вагоне, прицепленном к товарняку. Чтобы скоротать время, кто играет в карты, кто читает, кто ведёт жаркие дискуссии о сроках и целесообразности открытия второго фронта союзных войск. Сергей немного отошёл от постигшего его горя, и большая заслуга в этом принадлежала, конечно, Нине. Она часто присылала ему тёплые письма, которые и согревали его душу. Я тоже не терял надежды после войны встретиться с Леной. И почему-то был уверен, что она жива и выполняет какую-то секретную миссию.

... Третий месяц мы в Подмосковье. Даже как-то в первое время было странно жить без войны. Вовремя ложиться спать, вставать, заниматься наукой, принимать пищу и так далее. А ведь кто-то и сейчас летает на боевые задания, бомбит, рискует жизнью и приближает долгожданный день Победы.

В Добринихе я опять занялся своим любимым делом: художественной самодеятельностью, выпуском стенгазеты и чтением книг. Усилилась и партийно-политическая работа с личным составом. Благо, сводки с фронтов приходили радостные, и каждый из нас с оптимизмом встречал новый пришедший день.

... Книги советских писателей: М. Шолохова "Наука побеждать", А. Толстого "Русский характер", Б. Горбатова "Непокорённые", которые я прочитал, тоже вселяли оптимизм.

С. Есенина я уже не читал, его знал всего наизусть и декламировал своим друзьям, а томик вместе с платочком любимой были всегда со мной, как талисманы Любви, Веры и Надежды.

... И наконец, вот он, Волжский богатырь - город Казань. Все мы, кроме членов комиссии, тут впервые. За нами прислали с завода старенький автобус, который и доставил к месту назначения. Завод находился за чертой города, имел собственный аэродром и свои средства ПВО. Приёмку и облёт машин запланировали на завтра, поскольку прибыли на завод поздно вечером. Разместили нас в заводском общежитии в километре от завода. Спать легли рано, так как завтра ожидался трудный день. Однако, наш предутренний безмятежный сон был нарушен орудийными выстрелами и взрывами бомб. Мы повскакивали с кроватей, наспех оделись и выбежали на улицу. Несколько прожекторов рыскали по небу, а зенитные орудия палили в небо, не видя цели, так как были ослеплены САБами, и вдруг на большой высоте в перекрестие нескольких прожекторов попал вражеский самолёт, и тут же возле него появились шапки разрывов. Впервые такую картину наблюдали с земли и хотели, чтобы враг был сбит. Словно выполняя наше желание, зенитчики его сбили. Самолёт загорелся и дымящим факелом устремился к земле. Как нам сказали работники завода, уже больше шести месяцев немцы не осмеливались бомбить нас, а тут снова решили прощупать. Как утром выяснилось, три дальних бомбардировщика Ю-88, на высоте больше восьми тысяч метров, прошли над всей нашей территорией, и только на подходе к заводу были обнаружены и встречены огнём тяжёлых зенитных орудий. И всё же, бомбы немцы успели сбросить. Одна из них попала в сборочный цех, часть - на взлётную полосу, а часть - на ангары, где стояли готовые самолёты. Разрушения и нанесённый ущерб оказались незначительными, но с точки зрения испытания бомбардировщиков и нанесения нам морального ущерба, немцы свою задачу выполнили. Два самолёта вернулись на базу, а третий был подбит и сгорел. Экипаж этого самолёта спустился на парашютах и был взят в плен, от него-то и узнали, что выполняли они задание лично Геринга, а самолёты такого типа только начали серийно выпускать. Лётчик так же сообщил, что в ближайшее время готовятся авианалёты на Саратовский и Куйбышевский авиазаводы.

... Между тем, когда прибыли на завод, нам сообщили, что приёмка машин откладывается по техническим причинам. Что это за технические причины, мы знали, а рабочие ночной смены дополнили. В сборочном цехе, куда попала бомба, два человека погибли, десять получили ранения разной степени тяжести, было выведено из строя много оборудования. Кроме того, серьёзно повреждена взлётно-посадочная полоса и разбросано по аэродрому множество мин-лягушек. А назвали их так потому, что когда на них наступают, они подпрыгивают на метр от земли, а потом взрываются, поражая людей.

... Два дня ждали, пока соберут мины, отремонтируют полосу, а на третий день все наши двенадцать экипажей получили новенькие машины. В Добринихе мы уже налетали по три часа на учебных "пешках", а тут, по регламенту, мы должны совершить облёт по кругу на разных высотах, маневрирование в горизонтальном полёте, по два взлёта и две посадки. Когда запланированные полёты были выполнены, документы о приёмке подписаны, дозаправившись, всей эскадрильей поднялись в небо и взяли курс в Подмосковье. Теперь к трём часам налёта на учебных "пешках" прибавятся три часа самостоятельных полётов. Мы рады были, что получили "свою" машину и сможем с полной отдачей осваивать её лётно-боевые качества, учиться бомбить, как с пикирования, так и с горизонтального полёта.

Час расплаты приближался.

На краю гибели

Весна сорок четвёртого застала нас на аэродроме. Практические полёты шли полным ходом. Гул моторов не смолкал весь световой день, с раннего утра до позднего вечера. Сначала экипажи в одиночных полётах отрабатывали: технику пилотирования, выполнение фигур высшего пилотажа, бомбометание из пикирования на точность, а потом то же самое, но в составе звена, эскадрильи, полка. По словам командира звена и нашего экипажа, старшего лейтенанта Гукова, самолёт ПЕ-2 всем лётчикам пришёлся по душе: лёгок в управлении, скоростной, маневренный и с хорошими лётными качествами. Он был задуман, как самолёт многоцелевого назначения: и как истребитель, и как штурмовик, но, как показала практика, более эффективно себя показал в качестве ближнефронтового пикирующего бомбардировщика. Принимая участие в тренировочных полётах, мне захотелось "порулить", и я снова высказал своему командиру идею взаимозаменяемости пилота и штурмана. Для него эта идея была не нова, и, летая на бипланах Р-5, почти все штурманы умели управлять самолётами и в экстремальных ситуациях нередко брались за штурвал и благополучно сажали машины. Что касается "пешек", то тут и управление посложнее, и нет дублирующего штурвала. Тем не менее, Костя твёрдо сказал: "Пилотировать я тебя научу, это в наших общих интересах". Для начала, при выполнении учебных упражнений, я внимательно следил за действиями пилота, запоминал последовательность операций при том или ином манёвре, а в особенности при взлёте и посадке и, как говорится, "наматывал на ус".

... И на этот раз ничто не предвещало беды. Было тёплое солнечное утро. Готовые к выполнению тренировочного полёта, при полной экипировке, стоим возле самолёта. Проведя инструктаж, руководитель полётами выдаёт учебное задание. Оно гласило: "Отыскать и поразить наземную цель с пикирования. Высота - три тысячи метров".

Командир доложил о готовности к выполнению задания, и экипаж занял свои места в кабине. Всё знакомо и привычно. Выход на стартовую площадку, разогрев двигателей, вывод их на оптимальный режим, разгон, и мы в воздухе. Высоту в три километра набираем за несколько минут. С этого потолка и начинаем поиск цели. По карте и наземным ориентирам нахожу цель - это "резервуар с горючим". Докладываю: "Товарищ старший лейтенант, вижу цель - "склад с горючим". Доверни десять градусов влево и атакуем". Через несколько секунд самолёт выходит на прямую, и пилот "бросает" машину в пике. Я прильнул к прицелу. Отсчитываю про себя секунды и жду мгновения, когда цель появится в перекрестии прицела. При большой скорости самолёта, а она при пикировании достигает 600-700 км/час, очень важно не пропустить этот миг и вовремя нажать рычаг бомбосброса. И вот он, этот миг наступил, "смертоносный груз" полетел вниз. Высота две тысячи метров, надо выходить из пикирования, но что это? Самолёт продолжает стремительно падать. По внутренней радиосвязи передаю: "Командир, выходим из пике". На что он отвечает: "Левый мотор заглох, попробую запустить". У меня сердце так и оборвалось: "Неужели придётся прыгать с парашютом?" Цифры на высотомере скачут, как бешеные: 1500, 1400. Не выдерживаю и снова говорю пилоту: "Высота подходит к критической, надо прыгать". "Дотянем до 1000, если не заведётся, приготовьтесь, будем прыгать". Стрелок-радист наш разговор слышал и уже был готов к тому, чтобы покинуть неуправляемый самолёт. Напряжение росло. И тут, к всеобщей радости, мотор взревел, и центростремительная сила втиснула нас в кресла, а это значит, самолёт, преодолевая земное притяжение, стал выходить из пикирования. Высотомер показал 700 метров. За действием пилота с земли наблюдала техническая комиссия, руководитель полётами и весь обслуживающий персонал. То, что экипаж выполнил бомбометание с нарушением регламента, знали только специалисты, а все другие даже не догадывались, что мы были на грани катастрофы. После благополучного приземления первым на "виллисе" подъехал руководитель полётами. Мы выбрались из кабин. Костя сделал несколько шагов навстречу майора и стал докладывать о выполнении задания. Недослушав его до конца, он раздражённо бросил:

- Гуков, что случилось, почему нарушили регламент?

- Заглох левый двигатель, товарищ майор.

- Почему не доложили об этом руководителю полётом?

- На доклад не было времени, я пытался запустить его, и мне это удалось.

- Каким образом?

- Дал избыток горючего и включил стартер.

- Экипаж свободен, а технический состав и заправщиков ко мне, - распорядился майор.

"Разбор полётов" с техническим составом комполка, а обязанности руководителя полётами исполнял именно он, провёл без нас. В его присутствии механик снял топливный фильтр, карбюратор и разобрал их. Каково же было негодование майора, когда на фильтре оказалась порванной сетка, а в карбюраторе - соринки. Технику по двигателям и заправщику досталось на орехи. За халатное отношение к своим обязанностям им грозил военный трибунал и, как минимум, штрафбат, но комполка упросил "особистов" не давать ход этому происшествию в высшие инстанции и спустить дело на тормозах. Спасло нарушителей то, что воевали они с нами с самого начала войны, имели множество боевых наград и никогда не подводили экипаж.

Старший лейтенант Гуков за проявленное мужество, терпение и выдержку был представлен ко второму ордену Красного знамени. Командир полка, сам прекрасный лётчик, чётко осознавал, что не каждый пилот в подобной ситуации не растеряется и за считанные секунды найдёт единственно правильное решение. Мы могли, выбросившись с парашютом, спастись, а от самолёта не осталось бы ничего. Вот с какой героической личностью свела меня судьба, в чём я не раз убеждался, вылетая на боевые задания в Прибалтике, а потом в боях за Берлин.

Вечером после ужина поделился с Сергеем о дневном происшествии, на что он полушутя, полусерьёз ответил: "За тебя, Василий, мама, наверное, молится, а Господь, услыша её молитву, оберегает тебя и готовит для каких-то земных благих дел". И тут я вспомнил, что сегодня 12 апреля. Именно тогда, два года тому назад, в апрельскую звёздную ночь, Лена что-то подобное мне говорила. Как сейчас помню, Она обратила свой взор к звёздам, распростёрла руки к небу и, как молитву к Всевышнему, с мольбой и трепетом в голосе произнесла: "Господи! Ты всемогущ и всесилен, сохрани наши с Васей молодые жизни и дай нам силы, терпение и мудрость выжить в этой страшной войне, а мы будем достойны твоим обетам и заповедям. И вы, звёзды небесные, свидетели нашей любви, вы ближе к Всевышнему, попросите его, чтобы не разлучал нас после войны, чтобы судьбы наши слились воедино, а чувства не потускнели и не померкли, а подобно молодому вину, искрились, пьянили, крепли и продолжались вечно! Да будет так. Аминь!" Вспомнив обо всём этом, я сказал:

- Да, Серёжа, ты, наверное, прав. Дело в том, что сегодняшнее происшествие, как знак свыше, совпало с днём нашей встречи с Леной. Видно, не случайно это произошло именно в этот день. Если помнишь, я тебе об этом рассказывал, волей случая или Всевышнего мы с ней встретились в партизанском отряде, и тогда, при расставании, она просила и умоляла Бога, чтобы Он сохранил наши жизни ради добра, разума и Любви. Сегодняшний случай натолкнул меня на мысль: "Все эти годы, находясь под прицелом сотен и сотен смертоносных стволов, выпущенных в меня тысяч пуль и снарядов, мог бы я уже десятки раз быть убитым, но властной рукой Всевышнего эти угрозы были отведены. Откуда ему было угодно знать о каком-то штурмане Трохалёве? Правильно. Ему об этом, видно, каждодневно и каждочасно напоминали три Великие женщины: Матерь Божья, Мать, родившая меня, и Женщина-Любовь моя". А коль Господь имеет мужское начало, то, наверно, и ему не всегда удаётся устоять перед мольбой, человеколюбием и благородством женского начала в лице этих Святых Женщин. Эту мысль мне захотелось выразить в стихах:

Четыре года под прицелом

Огня зенитных батарей,

Кто же меня оставил целым,

Провёл сквозь тысячи смертей?

Кто отводил рукою властной

Снарядов, пуль несметный рой?

Кто вёл тропою безопасной,

Чтоб жив остался ваш герой?

Сомненья в этом нет и тени

Мольбу Господь услышал вновь

Великих женщин глас плачевный

Да, пусть хранит его Любовь!

Мир тесен

К мирной жизни в Подмосковье мы уже привыкли. Хоть и напряжённый, но размеренный темп учёбы позволял планировать личное время и заниматься любимым делом. Даже появилась возможность любоваться красотами Подмосковной природы, и с высоты орлиного полёта, и с земли-матушки. То, что не видели в боевой обстановке, не могли наглядеться тут: на мирные леса и берёзовые рощи, зелень лугов и разноцветье полей. В такие моменты не хочется думать о войне, но она везде и всюду напоминает о себе. Я уже неоднократно писал, что в трудные моменты фронтовой жизни находил утешение в спорте, труде, чтении книг, в переписке с родными и близкими.

... Однажды вечером писал письма: отцу на фронт и матери в деревню, и за этим занятием меня и застал наш полковой почтальон. Порывшись в сумке, достал заветный треугольничек и подал мне. По почерку определил, письмо было от старшего брата Николая. В конце скупых строк "...жив, здоров, того и тебе желаю..." написал, что в данный момент находится по соседству на станции Раменской, и вскользь заметил, "если будет возможность, приезжай, повидаемся, а то ведь не виделись почти пять лет...". Я был удивлён и обрадован. Сразу возникло много вопросов: "Как, что, почему, откуда?" Успокоившись, решил утром отпроситься у начальства и навестить брата. После отбоя долго не мог заснуть, мучили всё те же вопросы.

К моей радости, новый день начинался дождливым и пасмурным. Показав письмо комдиву и изложив свою просьбу повидаться с братом, который проездом на фронт находится на соседней станции, возымели действия. Полковник смилостивился и отпустил меня на целый день. Одев свою парадную форму, помчался на шоссе. В то время автобусы не ходили, и добраться до намеченного пункта можно было только на попутных грузовиках.

... Стою на обочине и голосую. Проходят одна машина за другой, но на бравого лётчика никто не обращает внимания. Уже отчаявшись, решил идти пешком. И вдруг слышу, за спиной скрипнули тормоза и послышался рокот мотора. Оборачиваюсь, рядом остановилась полуторка, загруженная чем-то доверху и покрытая брезентом. Открылась дверка кабины, и из неё вышла миловидная девушка и сказала:

- Садись, лётчик, принимаем тебя в свой экипаж. Куда путь-то держишь?

- В Раменское. Иду с братом повидаться.

В кабине полуторки место было только для водителя и одного пассажира, но во время войны этим правилом пренебрегали, так же и я, не задумываясь, уселся возле водителя, тоже молоденькой девушки, вчерашней школьницы. Зажатый женским "вниманием", был рад, что буду ехать да не как-нибудь, а между горячими девичьими телами.

Машина тронулась, а мои благодетельницы решили прощупать лётчика-фронтовика с четырьмя боевыми орденами и полдюжиной медалей. В разговор вступила экспедитор. Искоса поглядывая на мои награды, сказала:

- Насколько я поняла, ехать вам в Раменское, значит, повезло дважды. Во-первых, мы едем туда же, а во-вторых, в компании молодых симпатичных девушек.

Она хитро посмотрела на меня и спросила:

- Вы не находите?

Мне понравилась эта девушка своей прямотой, смелостью и раскованностью. И я ответил:

- Милые девушки, я искренне благодарен вам, что обратили на меня внимание и взяли в свою компанию. Ехать нам, наверное, часа два, поэтому давайте знакомиться. Меня зовут Василием, а вас?

- А меня Таня, - сказала экспедитор. - А ведёт машину Вера.

Вера всё больше слушала и улыбалась, внимательно следя за дорогой. Тане я, видно, понравился, и она изо всех сил пыталась влюбить в себя приглянувшегося парня. Она начала с того, что как трудно им, бабам, жить без мужиков, и скорее бы уже кончилась эта проклятая война. Как опытный разведчик, она больше задавала вопросов мне, чем отвечала на встречные мои.

- Скажите, Василий, вы боевой лётчик, а находитесь в тылу, почему?

- На фронте я с февраля 1942 года, а вот несколько месяцев находился в Подмосковье на переподготовке. Другими словами, скоро будем летать на новых самолётах.

- А откуда вы родом?

- Я и все мои пять братьев родились в Калужской области. С братом Николаем, к которому еду, воюем, одного брата угнали в Германию, отец тоже на фронте, а трое младших братьев с мамой в сожжённой немцами деревне.

- А вы женаты?

- Нет, как в песне: "...На земле не успели жениться, а на небе жены не найдёшь...". Теперь семьями будем обзаводиться после войны, когда снимут запрет на любовь.

- А что, разве на любовь есть запрет?

- На любовь нет, а вот на женитьбу да.

- Неужели это правда? А я и не знала, что лётчикам запрещено обзаводиться семьями.

- Действительно, об этом указе мало кто знает, но он есть и действует вот уже три года.

- Ну, а девушка у вас есть?

Мне не хотелось огорчать попутчицу и убивать у неё надежду на будущее, поэтому сказал:

- Пока враг топчет нашу землю и идёт война, задача у нас должна быть одна: "Выжить и победить", а всё остальное после войны.

- А что вы планируете делать после войны?

- Если останусь жив, то, скорее всего, буду служить в авиации, но до этого ещё далеко. Таня, вы обо мне уже всё узнали, а о себе ни слова. Расскажите, как вам живётся в тылу? Ведь общеизвестно, что без надёжного тыла нет победы, а поскольку враг терпит одно поражение за другим, то, значит, тыл у нас надёжный.

- Если взять в общем, то это бесспорно, но какой ценой он достаётся, об этом знаем только мы, женщины. Чтобы не быть голословной, начну с себя. Родилась я в деревне, в Подмосковье. Закончила семь классов, и на работу в колхоз - дояркой. Когда началась война, пошла в военкомат, как и тысячи моих сверстниц, проситься на фронт, но там мне сказали: "Сегодня вы нам нужнее в тылу", и дали направление в ФЗУ (фабрично-заводское училище), учиться на швею. Выучилась, и вот уже два года работаю на швейной фабрике. Шьём в основном обмундирование для рядового и офицерского состава. Работая по двенадцать часов, без выходных и отпусков, никто из нас не хнычет, понимая, что вам на фронте ещё тяжелее. Страдаем мы, женщины, больше из-за отсутствия мужского внимания, от одиночества. Все мы мечтаем о том времени, когда вернётесь вы с победой и осчастливите нас своим вниманием и любовью. Говорю за всех женщин, потому что беда и судьба у нас одна, и победа должна быть одна на всех.

Шутливый и задористый тон этой девушки в начале разговора сменился на серьёзный разговор, вызванный нашей общей бедой. После небольшой паузы Таня спросила:

- Вы возвращаться когда будете?

- Пока не знаю. Если быстро найду брата, то часа через четыре поеду, в 20.00 я должен вернуться в часть.

- Мы тоже не знаем, сколько потребуется времени на сдачу армейского обмундирования и приёмку ткани для пошива. Если не будет очереди на складе, то через час-два будем возвращаться, а если будет очередь, задержимся и можем снова вас подбросить.

- А где находится ваш склад?

- На товарной станции.

- Тогда я поеду с вами на станцию, спрошу у дежурного, где стоит эшелон, прибывший из Дальнего Востока, и если он там, то, может, я успею и с братом повидаться, и с вами возвратиться в полк.

... А вот и Раменское. Девчата довезли меня до вокзала. Таня на прощание сказала, что, если они задержатся до четырёх часов, то подождут меня на привокзальной площади, а если управятся раньше, то мне придётся добираться назад самостоятельно. Я поблагодарил девушек за приятную компанию и отправился на поиски брата.

Дежурный по вокзалу не знал или не хотел сказать о воинском эшелоне, пришлось обращаться к коменданту, который и рассказал, где его искать. Через десять минут я уже шагал по запасным путям, где стояли несколько эшелонов с техникой, закрытой брезентовыми чехлами, и один, состоящий из теплушек. Время перевалило за полдень. Погода разгулялась. Облака рассеялись и, омытая летним тёплым дождём, земля засверкала в лучах солнца всеми цветами радуги. Солдатня, радуясь теплу и солнцу, раздетая до пояса, разбрелась по лужайке, занимаясь каждый своим делом. Появление незнакомого офицера-лётчика при полном параде привлекло внимание любопытных. Мне даже не понадобилось спрашивать кого-либо про своего брата. Он первый распознал во мне родную душу, в несколько прыжков оказался рядом и заключил меня в свои медвежьи объятия. Друзья-однополчане обступили нас и с завистью наблюдали эту трогательную встречу. Это и понятно. Такое нечасто бывает, когда два близких человека, наверное, только по теории "невероятности", находясь друг от друга в несколько тысяч километров, вдруг встречаются.

... За пять лет разлуки мы, конечно же, сильно изменились, повзрослели и возмужали. Николай раздался в плечах, похорошел, его крепкое накачанное тело дышало силой и здоровьем. Короткая стрижка под "ёжик", чисто выбритое лицо говорили об аккуратности и внимательном отношении к своей внешности. Небольшой прищур глаз и еле заметная улыбка говорили о его покладистом, доброжелательном характере и оптимизме. Я в его глазах так же подвергся разительным переменам. Из семнадцатилетнего юнца превратился в сурового и беспощадного к врагу воина. Война сделала нас такими.

... Освободившись из объятий, ещё раз посмотрели друг другу в глаза, чтобы убедиться в реальности невероятного, но столь желанного события. Взявшись за руки, отошли в сторонку и сели на лужайке. Развивая тему невероятности этой встречи, я спросил брата:

- Коля, ты все эти годы находился в Совгавани, под боком у японцев, как они, беспокоили вас?

- После Халкин-Гола на большую войну они уже не решались, а мелкие провокации случались постоянно. Однажды даже высадились на наш берег целым полком. Однако, нас пограничники вовремя оповестили, и несколько залпов "катюш" их отрезвили. Оставив десятки убитых самураев на берегу, остатки вояк, попрыгав на десантные катера, ретировались, а потом, если и высаживались, то небольшими диверсионными группами.

- А "звезду" за этот бой получил?

- Да, за этот, но это мелочи. Ты писал, что был в Хвастовичах? Расскажи, как мама, братья?

- Хвастовичи фашисты проклятые при отступлении сожгли дотла. Мама с ребятами и ещё несколько семей живут в землянках. Почти всех жителей угнали в Германию. С папой постоянно переписываемся. Воюет он на Южном фронте ездовым, а от Сергея ни слуху, ни духу. Его тоже отправили в Германию. Со своими друзьями детства переписываюсь. Пока все живы. Останемся живы после войны, будем отстраивать заново родительскую избу.

- А как летать тебе, не страшно?

- Всякое бывает, но уже привык. Каждый раз, вылетая на задание, думаешь: "Авось пронесёт". А возвратившись на аэродром, начинаешь считать дыры в самолёте, и сам удивляешься, по тридцать-сорок пробоин, а у тебя ни царапины.

- Судя по четырём орденам и семи медалям, воюешь ты неплохо. За что орденами наградили?

- "Звезду" (орден Красной звезды) получил за удачный разведывательный полёт. Тогда случайно "Мессера" сбил, да и сам получил две "пробоины", правда, в мягкое место, и уже через два месяца снова в бой.

- А два ордена Красного знамени за что?

- Один за полевую почту, когда возили письма с фронта в Ростов и ответные на передовую. В этот раз нас подбил "Мессер", тяжело был ранен пилот, ну а мне удалось дотянуть до своего аэродрома и посадить машину.

- А ты что, и пилотировать умеешь?

- Жить захочешь, научишься. Спасибо другу моему, Ивану Корябину, царство ему небесное, научил меня и не напрасно. Было ещё несколько случаев, когда умение пилотировать спасло и экипаж, и машину. Второй орден "Красного знамени" получил в битве за Кавказ, а "Отечественной войны" - за бои на Кубани. Коля, скажу тебе честно, получать награды приятно, но больше радости испытываешь, когда после выполнения задания возвращаешься целым и невредимым. Что касается медалей, то они, как правило, за коллективный ратный труд. Правда, вот медаль "за отвагу" солдаты приравнивают к ордену, и мне она тоже дорога. А ты рад, что вас перебросили к нам на подмогу?

- Нет слов. Все эти годы мы переживали и рвались в бой, но командование убеждало, что в данный момент мы там нужнее. Ведь Япония с нами в состоянии войны, и руководство страны вынуждено было держать там значительные силы. После того, как японцы уничтожили американскую военную базу на Перл-Харбор, янки усилили давление на Японию и с моря, и с воздуха. По-моему, японцам, когда их главный союзник - Германия близка к окончательному разгрому, уже не до наземных боевых действий с нами. Так что, и мы тоже повоюем, но ещё лучше, чтобы война скорее закончилась.

Когда все вопросы выяснили, решили эту встречу отметить фронтовыми "сто граммами". Привезённую с собой бутылку водки разлили по кружкам всем членам Колиного расчёта (он был командиром "катюши") и залпом выпили.

Три часа провёл я в компании родного брата и его сослуживцев. Прощались, как в последний раз. Да, по-другому и быть не могло. Шла война, а у неё свои безжалостные кровавые законы. И каждый из нас, наверное, подумал: "Приведётся ли свидеться ещё раз".

... Возвращаясь в часть, вспомнил о девчатах, которые подкинули меня в Раменское, но на условном месте их уже не было. Пришлось добираться до расположения части на перекладных.

"Я люблю тебя, жизнь..."

После встречи с братом вернулся в часть уставший, но довольный. "Вот мама обрадуется, когда узнает, что встретились с Николаем", - подумал я. Только, когда объявили отбой, обнаружил вдруг, что нет Сергея. Спросил соседа по койке, азербайджанца Джафара Гусейнова, не знает ли он, куда подевался мой друг. На что он ответил: "Куда-то поехаль к дэвушка". Я понял, что с Ниной что-то случилось, и Сергей, отпросившись, отправился на её поиски. Больше месяца от Нины не было никаких вестей. Тогда Сергей написал письмо командиру полка Бершанской, и вот что она ему ответила:

"... При выполнении боевого задания самолёт лейтенанта Даниловой был подбит и загорелся. Чтобы спасти штурмана, она снизилась над водной поверхностью до пяти метров и приказала ей прыгать, а сама решила дотянуть до берега и потом уж покинуть горящий самолёт. Так она и сделала. В километре за берегом самолёт удачно приземлился, но через несколько секунд взорвался. Пехотинцы, вблизи которых это произошло, посчитали, что пилот погиб. Так думали и мы. Даже военный корреспондент написал о ней статью. Однако, спустя три недели нам стало известно, что всю израненную, истекающую кровью, её подобрали разведчики, доставили в медсанбат, а затем в госпиталь. Других сведений у нас нет. Как только придёт в себя, сама вам напишет, ведь любовь способна творить чудеса".

Письмо это мы читали вместе. После этого Сергей места себе не находил, мучился и думал: где она лежит в госпитале, в каком состоянии, да и жива ли? Предполагаю, после того, как я уехал к брату, он получил письмо от Нины и тут же помчался к ней.

Вернулся он поздно ночью, когда я уже спал, а утром, как только прозвучала команда: "Подъём!", мы снова включились в учебную круговерть. На мой вопрос: "Что с Ниной?", он ответил: "Вся израненная лежит в госпитале в Подольске, но главное жива, а остальное не столь важно. Вечером поговорим". Метеосводка на текущий день была благоприятной, а это означало, что тренировочные полёты будут продолжены. По программе у нас была отработка бомбометания из пикирования в составе звена, прозванная "вертушкой". Коллективное бомбометание сложно тем, что требует от пилотов: слаженности, синхронности действий и высокого класса пилотирования. Мне кажется, у нас всё получилось отлично. С хорошим настроением пошли обедать. Однако, когда полёты были возобновлены, случилось несчастье, и все полёты были прекращены. Экипаж третьего звена отрабатывал те самые приёмы, что и мы, когда командир звена "бросил" машину в пике, она, перестав слушаться пилота, пошла в штопор. Пилоту не удалось вывести её из этого опасного виража, и она врезалась в землю. Экипаж погиб, а мы все были в шоке. Никто не мог предположить, что опытный пилот, совершивший более четырёхсот боевых вылетов, не мог справиться с машиной. Однако, после тщательного расследования, комиссия пришла к выводу, что вины экипажа в аварии нет. Всё оказалось до наивности просто и нелепо. Дело в том, что когда пилот "бросает" машину в пике, рули высоты - закрылки на плоскостях резко опускаются вниз, и самолёт, подчиняясь воле пилота, устремляется к земле под крутым углом. И на этот раз, когда пилот произвёл необходимые действия, закрылки открылись только на правой плоскости, и самолёт "закрутило". Все последующие манипуляции пилота были правильными, но самолёт, войдя в штопор, уже не подчинился воле пилота, и совершилась трагедия. Нужно отметить, что штопор - это самый опасный вираж самолёта, из которого редко кому удаётся его вывести. Чаще всего такие происшествия происходят из-за пустячных мелочей. Так было и на этот раз. Вся система управления самолётом состоит из: рычагов, блочков, роликов и стальных тросов, проложенных в специальных желобках. В данной ситуации, на одном из крепёжных узлов тросик оборвался, что и стоило жизни молодым ребятам.

В фронтовой обстановке, когда отправляешься на боевое задание, каждый из нас, и тот, кто летит, и тот, кто посылает в бой, знает, будет 50 на 50, и к этому все готовы. Когда же это происходит в тылу, при выполнении тренировочных полётов, гибель боевых товарищей нелепа, по чьей-то халатности или недосмотру, отзывается в сердце больнее и трагичнее. Комиссия выяснила причины, начальство - оргвыводы, кого-то наказали, кого-то разжаловали, но ребят уже не вернёшь.

Несколько дней после аварии все ходили сами не свои, и нам с Сергеем тоже было не до разговоров. Только спустя неделю, когда немного успокоились, рассказали друг другу о встречах с близкими людьми и впечатлениях от них. Меня интересовали два вопроса: тяжесть ранения Нины и её состояние здоровья, а так же обстоятельства, при которых она была сбита. И вот, что он мне рассказал:

- Получив письмо от Нины, написанное не её почерком, почувствовал, что с ней случилась беда. Не без труда, но получил разрешение комдива на посещение раненой подруги. Госпиталь, где лежала Нина, находился тоже в Подмосковье в семидесяти километрах от Добринихи. Я был так решительно настроен, что готов был, как когда-то ты, бежать марафонскую дистанцию. Однако, мне повезло больше. На попутных грузовиках добрался часа за три. Местные жители рассказали, где находится это лечебное заведение. Иду по просторному саду, в глубине которого стоит большой трёхэтажный дом, украшенный великолепной художественной лепкой, видно, некогда принадлежащий богатому вельможе. Сад был заполнен выздоравливающими ранеными. В гипсе, в бинтах, с костылями и в сопровождении сестричек, они радовались теплу и солнцу и наслаждались вынужденным отпуском. Ищу глазами Её, но всюду молодые парни и ни одной девушки. Я им не интересен. Захожу в ординаторскую и задаю главврачу вопрос: "Товарищ капитан, я ищу Данилову Нину Ивановну! Она у вас?" "Да, она у нас, но я сейчас занят, сестричка вас к ней проводит. Потом зайдите ко мне и обо всём поговорим. Лады?" Я поблагодарил его, а сестричка подала халат и сказала:

- Идёмте. Вы её жених?

- Да, жених.

- Она про вас говорила, что вы самый лучший человек на свете, и выжила она благодаря тому, что любит вас и надеется на скорую встречу.

- А как она себя чувствует?

- Почти две недели врачи боролись за её жизнь, а когда очнулась, позвала меня и попросила, чтобы написала письмо. Наверное, вам. Вас Сергеем зовут?

- Да!

- Вот она обрадуется.

Мы вошли в палату. Это была небольшая комната на четыре кровати, три из которых были свободны, и лишь на одной лежала Нина. Завидя меня, обрадовалась, грустно улыбнулась и сказала:

- Здравствуй, Серёжа. Я так тебя ждала. Видишь, какая я... Кто мог подумать, что такое может случиться?

Сестричка, выполнив свою миссию, поспешно удалилась. Нина была вся в бинтах. Перевязаны были голова, правая рука и грудь. Приподнявшись, она пыталась обнять меня левой рукой, но была ещё очень слаба, и получилось это у неё как-то неуклюже. Она, видно, не хотела показывать своей слабости, но горькая слеза-предательница невольно скатилась по её впалым исхудавшим щекам. Я нагнулся, поцеловал её и стал успокаивать. Говорил ей, что она сильная, выносливая, через месяц-другой поправится и снова сядет за штурвал, а когда добьём фашистов, никогда и никто нас не разлучит. Она успокоилась и стала расспрашивать: о фронтовых новостях, о том, когда у нас закончится переподготовка, и о происхождении моих орденов и медалей. Не преминула спросить, не нашлась ли Лена. Пришлось огорчить её, сказав, что пока нет от Лены никаких вестей. Тебе она передала привет. Поговорили с ней больше двух часов, пока главврач не выдворил меня из палаты. Мне пришлось подчиниться. Я не стал спрашивать её о том, как случилось, что она оказалась на больничной койке, и на мой немой вопрос протянула вырезку из фронтовой газеты и сказала:

- Прочитай, там о нашем боевом вылете написано, но как всегда, корреспондент много чего преувеличил. В особенности, когда известил мир о моей героической смерти... А как оказалось, "известие о моей смерти сильно преувеличено"...

На её грустный афоризм я ответил:

- Раз корреспондент тебя похоронил, значит, тебя ожидает долгая, плодотворная и счастливая жизнь.

- Спасибо, Серёжа! Я люблю тебя. Береги себя ради нас.

Попрощавшись с Ниной, зашёл к начальнику госпиталя и спросил его:

- Товарищ капитан, я хочу знать правду о характере ранений и их последствиях у Даниловой Нины.

- Вы кем приходитесь больной?

- Я её жених.

- Ну, жених - это ещё не родственник, но скажу вам честно. Надежды на то, что она выкарабкается, у нас практически не было. Когда её самолётом доставили к нам, была она без сознания, и пульс едва прощупывался. Два пулевых и два осколочных ранения, большая потеря крови - это выдержит не каждый. Спасло её то, что быстро доставили к нам. Теперь её жизни ничего не угрожает, но летать она не будет. Вы только ей об этом пока не говорите. Ну, посудите сами: пулей раздроблена кость правой руки, такое же ранение в левое бедро, осколочное ранение в голову и спину. Наша задача - поставить её на ноги и по возможности не допустить инвалидности. Лечение предстоит сложное и длительное. Её ожидают множество операций, болей и мучений, но я думаю, что девушка она сильная, мужественная, и с ранами своими справится. А вы, молодой человек, если её любите, пишите ей хорошие письма, по возможности приезжайте, это будет для неё, как бальзам на раны, ведь любовь - это великая сила.

Так откровенно, но с надеждой на благополучный исход, обнадёжил меня начальник госпиталя. А вот, что написал об их экипаже корреспондент, возьми почитай.

И Сергей протянул мне сложенную вчетверо, истёртую по краям, газетную вырезку.

Подвиг лётчицы

Это случилось несколько дней тому назад в боях за Крым. А рассказала мне об этом штурман ночных бомбардировщиков Светлана Коваль, которая летала в одном экипаже с Ниной Даниловой, и чудом спаслась при выполнении последнего боевого задания. Об этом подвиге стало известно в штабе армии, и мне было поручено написать о нём статью. И вот я в гостях у "ночных ведьм". Иду по расположению знаменитого полка, но никаких "ведьм" не встречаю. Всюду деловито суетятся милые молоденькие девушки, и даже не верится, что они бывают грозными воздушными бойцами. Майор Бершанская позволила мне поговорить со Светой Коваль, которая лежала в санчасти с лёгкими ранениями, полученными в ту злополучную ночь. В комнату, которую предложили мне для беседы, вошла маленькая щупленькая девушка с голубыми глазами. Я представился и сказал, с какой целью пожаловал к ним. Она села напротив, задумалась и начала:

- С Ниной Даниловой летаем уже полгода, совершили девяносто семь боевых вылетов. Это была смелая и отважная лётчица, и если бы не она, я бы сейчас не разговаривала с вами. Готовясь к боевому заданию, она вместе со мной прорабатывала маршрут, предлагала свои варианты выполнения боевых заданий, и с её мнением считалась даже командир полка. На выполнение последнего задания мы вылетели перед утром. Нам нужно было произвести воздушную разведку морского порта и выяснить там наличие двух транспортов с оружием и боеприпасами, о которых были получены предварительные сведения. Этот полёт не отличался ничем от всех предыдущих. Зная о том, что порт хорошо защищён средствами ПВО, решили выйти на него со стороны моря. Набрали нужную высоту и, совершив небольшой круг, взяли курс на объект. По давно отработанной схеме, снижаемся с приглушённым мотором и в утренней дымке обнаруживаем две огромные баржи, находящиеся под разгрузкой. Я успела сделать несколько кадров, но тут немцы обнаружили нас и открыли ураганный огонь из нескольких зенитных батарей. Спасла нас, как всегда, высота. Летим на высоте пятьдесят метров, задание выполнено, и тем же путём можно было возвращаться на базу, но пилоту показалось этого мало. Она решила сделать ещё один заход, чтобы убедиться в точности выполнения задания и заодно сбросить на баржу весь бомбокомплект. Снова заходим со стороны моря и повторяем маневр. На этот раз я фотографировала, а Нина сама сбросила бомбы на судно, которое, как выяснилось, была не баржа, а танкер с горючим. От прямого попадания бомб он загорелся, и в небо взметнулось огромное огненное пламя. Делаем крутой поворот и благополучно уходим в море. Мы ликовали. И как же не радоваться, задание выполнили, да ещё и танкер подожгли - это ли не удача?! Теперь, самое главное, благополучно вернуться в полк и сдать драгоценную фотоплёнку. Слышу в переговорник, пилот обращается ко мне:

- Штурман, уходим далеко в море, делаем большой круг и выходим на освобождённую территорию, иначе нам не прорваться. Следи за маршрутом.

Я согласилась с командиром, но выразила опасение относительно запаса горючего. На это она мне ответила: "Лучше совершим вынужденную посадку на своей территории, чем будем подбиты на вражеской". Ничего не скажешь, логика "железная". Делаем так, как задумала пилот. Совершив большой круг, берём курс на сушу. Впереди уже видны причудливые очертания береговой линии. И тут произошло непредвиденное. Неожиданно на нас "свалились" два "Мессера". Первая атака оказалась неудачной. Их смертоносные струи прошли мимо. Нина резко снижается и скользит над самой водной поверхностью. Второй заход "Мессеров", атака, и самолёт с множеством пробоин загорелся. До берега оставалось несколько сот метров, а пламя уже подбиралось к нам. Слышу в переговорник: "Штурман, бери фотоаппарат и прыгай в воду, до берега недалеко, а я попробую дотянуть до суши и посадить машину". Я поняла, что медлить нельзя, в любую минуту самолёт может взорваться. До воды всего несколько метров, и огненный хвост скользит по волнам. Смотрю вниз и не решаюсь прыгать. Только резкий окрик командира: "Прыгай!" заставил сгруппироваться и прыгнуть в морскую пучину. Теперь начался отсчёт времени за своё выживание. Вынырнув на поверхность, попыталась успокоиться и не болтать беспорядочно руками и ногами. В моём положении надо было просто, сколько хватит сил, держаться на воде и ждать помощи. Наверняка наши наземные войска видели эту трагедию и, может быть, придут на помощь. Я легла на спину и лёгкими движениями рук и ног держалась на воде. Минут через десять меня подобрал наш сторожевой катер. Они-то и рассказали, что самолёт благополучно приземлился, но через несколько секунд раздался мощный взрыв, разметав на десятки метров то, что когда-то называлось боевой машиной. Огонь довершил своё жестокое дело, похоронив лётчицу-героиню, до конца выполнившую свой долг перед Родиной. Эту версию подтвердили и пехотинцы.

... Продолжение этой героической истории оказалось со счастливым концом. Как рассказала Нина, дело было так: "Посадив горящий самолёт, я отчётливо осознавала, что до взрыва остались считанные секунды, и если не воспользоваться этим шансом, то будет конец. Собрав остаток сил, выбралась из кабины, отползла метров на десять-пятнадцать и, скрывшись в густой траве, потеряла сознание. Так три недели меня считали погибшей, пока я не пришла в себя и не написала письмо командиру полка. А обязана я своей жизнью разведчикам, которые, возвращаясь с задания, наткнулись на меня, оказали первую помощь, сдали в медсанбат, а оттуда на санитарном самолёте отправили в госпиталь".

... Вот такая удивительная история произошла с лётчицей Даниловой Ниной Ивановной.

Опасное знакомство

Как я уже писал и ещё раз повторюсь, полюбив физкультуру и спорт в юношеские годы, обходиться без них уже не мог. Даже в самые напряжённые годы и месяцы войны при малейшей возможности делал небольшие пробежки и ежедневно выполнял комплекс гимнастических упражнений, мною же придуманных. Что это мне давало? Прежде всего, с физической точки зрения - это ощущение бодрости, силы, здоровья и уверенности в себе. С точки зрения психологической - это чувство удовлетворения собой, оптимистический настрой и радость победы над собственной ленью и усталостью. Убедив себя в этом, стал ярым сторонником такого образа жизни. Несмотря на критические замечания в мой адрес, скептические ужимки и ухмылки товарищей, продолжал идти этим путём. Сергей теоретически поддерживал мои привычки, практически не всегда мог заставить себя сделать зарядку. Временно освобождённые от боевой работы, у нас появилась возможность активней заниматься спортом и даже участвовать в соревнованиях.

По обыкновению своему, перед отбоем я выделял минут тридцать и, переодевшись в спортивный костюм, бежал свою излюбленную дистанцию, кросс на три километра. Сначала бегал один, потом ко мне присоединились ещё двое парней. Стало веселей, появился соревновательный азарт и стремление перегнать друг друга. Мы познакомились. Один назвался Иваном, второй Даниилом. Так бегали недели две-три, но я и не подозревал, что рядом со мной бегают американцы. Только когда разговорились и они поведали мне о своих жизненных историях, я понял, в какое опасное знакомство влез. Иван оказался Джоном Левински, а Даниила на самом деле звали Дан Морозофф. Более разговорчивый Иван рассказал, как они с Даном попали к нам на историческую родину своих предков, которые по разным причинам покинули Россию. По его словам, их бабушки и дедушки были из влиятельных семей и занимали высокие посты, а Даниил даже является дальним родственником председателя правительства России начала XX века Витте. Однако, несмотря на звания и титулы их предков, в них я не обнаружил ни высокомерия, ни зазнайства. Нам со школьной скамьи внушали, что буржуи, капиталисты, царские чиновники и генералы - это заклятые враги советской власти, а тут внуки этих самых царских чиновников помогают нам воевать с фашистской Германией. Нет, тут что-то не так.

... Бегая кроссы, общаясь с русскими американцами, я не почувствовал с их стороны ни враждебности, ни надменности, ни присущего американцам нахальства. Более того, они восхищались патриотизмом и самоотверженностью советских людей.

Оба они оказались лётчиками-инструкторами стратегических бомбардировщиков Б-17, прозванных "летающими крепостями". По их словам, как только Гитлер развязал войну против России, вся русская эмиграция США объединилась, забыв о своих обидах на советскую власть, стала собирать материальные средства, чтобы оказать помощь истекающей кровью исторической родине. Патриотизм русской эмиграции был настолько высок, что они не жалели даже своё самое дорогое - своих сыновей, которые, став лётчиками, штурманами, техниками, механиками, встали в строй вместе со своими русскими собратьями, чтобы отстоять Отчизну. От них я узнал о ленд-лизе, по которому наша страна получала весьма ощутимую помощь в виде поставок военной техники, стратегических материалов и продовольствия. Для изучения поставляемой в СССР техники: танков, самолётов, артиллерийских установок и автомобилей, присылали инструкторов, хорошо знающих русский язык. Как бы правители СССР и США не относились друг к другу, простые люди искренне желали нам добра и скорейшей победы.

... Общаясь с русскими американцами, я догадывался, что могу попасть в поле зрения "особистов" или их сексотов, которые были во всех частях и подразделениях. К счастью, со мной этого не произошло. Мы по-прежнему бегали, общались, даже сыграли товарищеский матч по футболу с американскими "спецами", которым, кстати, мы проиграли. Вскоре их перевели в Полтаву, где дислоцировалась американская авиабаза "Летающих крепостей", и там след их затерялся.

Однако, я благодарен судьбе за то, что встретился с ними, узнал много полезного и поучительного, поэтому в памяти моей они остались: молодыми, красивыми, доброжелательными и раскованными, а так же развеяли миф о том, что все русские эмигранты - наши враги, а американская помощь в войне - мизерная.

Как позже стало известно, Советский Союз получил по Ленд-Лизу от США: танков - 12700, самолётов всех типов - 22150, грузовых автомобилей - 375883, мотоциклов - 35170 и других товаров военного предназначения на сумму 11,3 млрд. долларов (по ценам 2008 года 160,0 млрд. долларов).

Даже по признанию маршала Жукова, помощь США была столь существенной, что не будь её, ещё понадобилось бы не меньше 18 месяцев, чтобы добить фашистов и довести войну до полной победы. Что это значит, всем понятно - дополнительная гибель нескольких миллионов человек.

В новом качестве

Переучивание наше подходило к концу. Мы чувствовали, что приобретённых знаний, опыта и практических навыков бомбометания вполне достаточно, чтобы использовать их в бою. За это время пилоты освоили секреты высшего пилотирования, мы, штурманы, опробовали на практике прицельное бомбометание, как с "горизонтали", так и с "вертикали", используя при этом новейшие приборы навигации и прицеливания. Несмотря на разные функциональные обязанности членов экипажа, летали всегда вместе. Когда проводились тренировочные поиски цели и бомбометания, все были в работе, а когда пилоты учились летать, штурман и стрелок-радист исполняли роль "мешков" с балластом для баланса равновесия машины. Ну, это так, к слову.

А если серьёзно, то лето 1944 года было для Советской армии очень успешным. Велись наступательные операции по всем фронтам. Ожесточённые сражения происходили на территориях: Белоруссии, Украины, Молдавии, Прибалтики. Мы находились в резерве ставки Верховного командования и с нетерпением ждали отправки на фронт. Когда лето было в полном разгаре, весь лётный состав подвергся экзаменам. В состав госкомиссии вошли известные военачальники, заслуженные авиаторы и конструкторы. Мы с Сергеем были приятно удивлены, когда среди членов комиссии увидели нашего начальника училища Веденеева Н.В., который, став генералом, видно, получил новое назначение.

Он нас узнал тоже, но в присутствии членов комиссии не проявил никаких эмоций, только кивнул головой в знак приветствия. В течении трёх дней комиссия "пропустила" через себя весь лётный состав дивизии, и в торжественной обстановке нам были вручены удостоверения, дающие право громить врага на новых боевых самолётах. Экзамены оказались чистой формальностью, поскольку все тренировочные полёты фиксировались в зачётных листах, с выставлением оценок руководителем полётов.

И вот наступил последний день пребывания в Добринихе. Перед строем всего личного состава дивизии выступил генерал-лейтенант Науменко Н.Ф.. Он зачитал приказ Верховного командования о зачислении 188-й БАД в состав 15-й воздушной армии, которая была в его подчинении. Огласив приказ, выступил с напутственной речью. В ней, в частности, он сказал, что настал час расплаты фашистской Германии за все её злодеяния на советской земле. За ним выступил генерал Веденеев Н.В. Он отметил хорошую теоретическую и практическую подготовку лётного состава и выразил надежду, что свои умения и навыки лётчики и штурманы будут использовать умело и эффективно в боевой обстановке. С заключительной речью выступил командир дивизии полковник А.И. Пушкин. Он не блистал ораторским искусством, но поблагодарил руководство страны за отличную боевую машину и заверил его в том, что доверие воевать на "Петляковых" мы выполним с честью и покажем фашистам, что воевать умеем лучше и эффективнее их.

В тот же день началась подготовка к перебазированию личного состава и матчасти на прифронтовой аэродром. На технический осмотр, проверку и заправку самолётов дали несколько часов, и поэтому экипажи с техниками и механиками скрупулёзно обследовали свои детища. За этим занятием и застал меня посыльный. Он в устной форме передал, чтобы немедленно явился в штаб дивизии. Такое известие меня насторожило и взволновало. Шёл и думал: "К чему бы это? За последнее время как будто никаких проступков не совершал, нарушений дисциплины вроде тоже не было. Может, что-то хотят "пришить" за общение с американцами?" Так с этими мыслями и переступил порог штаба. Однако, зайдя в кабинет и увидя за столом генерала Веденеева, сразу успокоился. Я доложил о прибытии и продолжал стоять навытяжку. Генерал улыбнулся и, протягивая руку для приветствия, сказал:

- Ну, здравствуй, Василий. Рад за тебя. Я верил, что из тебя получится хороший штурман, и не ошибся. Садись, рассказывай. Как родители, братья? О том, как воюешь, не спрашиваю, твои боевые награды говорят сами за себя.

Доброжелательный спокойный тон генерала вывел меня из замешательства, и я рассказал другу отца всё, что знал о членах нашей семьи. Потом он, хитро прищурившись, спросил:

- А девушка, к которой ты чуть не убежал в самоволку, жива, переписываетесь?

- С Леной мы не виделись уже два года. Знаю, что она воевала в партизанском соединении Сабурова, а когда Брянщина была освобождена нашими войсками, по-видимому, вместе с партизанами влилась в действующую армию, но связи с ней у меня нет.

- А друг твой, не помню, как его звать, с которым ушли воевать добровольцами, жив?

- С Сергеем сначала воевали в разных полках, потом, когда из двух полков сделали один, стали воевать вместе в одной эскадрильи. На переучивании были так же в одном полку и, надеюсь, на новых самолётах будем воевать рука об руку. Он прекрасный человек и преданный, надёжный друг.

- Похвально. Иметь рядом верного, заботливого, настоящего друга - это великое счастье. Вот, с твоим отцом судьба нас разлучила, каждый пошёл своей дорогой, но дружба, рождённая в бою, не забывается. Я и сейчас думаю о Прокофии, и многие черты его характера вижу в тебе, Василий. Таких верных и надёжных друзей, как твой отец, в жизни у меня больше не было.

... Наш непринуждённый разговор на простые житейские темы несколько затянулся. В конце разговора, как бы мимоходом, генерал спросил:

- Насколько я помню, ты у нас занимался стенной печатью, увлечение это у тебя не прошло?

- Нет, не прошло. Занимаюсь этим и сейчас. С удовольствием оформляю боевые листки, стенгазеты, иногда посылаю статьи в фронтовую газету.

- Я думаю, тебе после войны надо будет поступать в академию на журналистику. Кстати, чем ты думаешь заниматься после войны?

- Товарищ генерал, война ещё не закончилась, а на фронте всякое случается, но если останусь жив, то останусь в авиации.

- Тогда вот что. Меня перевели на работу в военно-воздушную академию. Сейчас мы с женой живём в Москве и хотели бы видеть тебя в нашем доме. Что это значит? Я имею возможность отозвать тебя из действующей армии на учёбу в академию. Ты уже достаточно повоевал, пора подумать и о будущем. Пока будешь учиться, поживёшь у нас. Нам, старикам, будет веселее и тебе удобнее. Как ты на это смотришь?

- Товарищ генерал, спасибо за заботу и заманчивое предложение, но принять его я не могу. И вот почему. Буду с вами откровенен, как с отцом родным. Ваше стремление сохранить мне жизнь тоже понимаю. Но как я буду жить потом? Бросил своих друзей на поле боя и, спасая свою шкуру, поступил в академию? После такого предательства я перестану себя уважать, а это значит, жизнь мне будет в тягость. Извините за излишнюю эмоциональность, но я бы хотел продолжить этот разговор после войны. Если останусь жив, то тогда и займусь своим будущим. Николай Васильевич, простите меня и не обижайтесь. Я ответил вам искренне и честно. Уважаю вас, как родного отца, и непременно воспользуюсь вашим предложением, но только после войны.

Генерал слушал, не перебивая, а потом поднял на меня глаза, полные тепла и грусти одновременно, и тихо сказал:

- Вася, начиная этот разговор, я был почти уверен, что ответ будет именно таким. Я искренне рад, что, ответив так, ты ещё больше вырос в моих глазах. Я горжусь тобой, сынок, и надеюсь, что не откажешься от моего второго предложения - стать моим названным сыном. Мы с женой эту тему обсуждали и пришли к выводу, что на эту роль можешь претендовать только ты - сын моего спасителя и друга - Прокофия. Как ты на это смотришь?

Предложение генерала было столь неожиданным, что я растерялся и не знал, что ответить. Какие-то намёки на эту роль были при разговоре ещё в Олсуфьево, но я не придал им никакого значения. Видно, теперь эта идея созрела до реального воплощения, и сейчас от меня требовалось единственное - не обидеть хороших людей, которым Бог не дал детишек. Поразмыслив, ответил:

- Николай Васильевич, быть вашим сыном, пусть названным, принимаю с великой благодарностью, и буду делать всё возможное, чтобы вы гордились мной. Так и передайте Лидии Петровне, в моём лице вы обрели любящего сына, а я в вашем - вторых родителей.

Растроганный моими словами, генерал подошёл ко мне, по-отечески обнял, троекратно поцеловал и сказал:

- Спасибо, сынок. Береги себя ради нас, стариков. Без особой нужды не подставляй свою голову. А мы будем ждать тебя с победой и надеяться на желанную встречу после войны. А сейчас иди. Благословляю тебя на добрые дела.

Он легонько подтолкнул меня к двери и, хлопнув по плечу, тихо сказал:

- До свидания! Пиши на наш московский адрес.

Из штаба вышел ещё более расстроенный. За каких-то полчаса, а сколько событий. Возвращался на лётное поле и думал: "Всё ли правильно сделал? Надо ли было соглашаться на роль названного сына при живом родном отце? Взваливать на себя дополнительный груз ответственности за свои дела и поступки? Почему на эту роль он выбрал именно меня?" Эти мысли не давали мне покоя, пока не подошёл к своему самолёту. Гуков, завидя мою задумчивую физиономию, спросил:

- Ну что, штурман, получил очередное звание?

- Получил. Только не звёздочку, а очередное задание на выпуск стенгазеты на новом месте, посвящённую изгнанию фашистских полчищ с территории Советского Союза, - соврал я.

Чтобы переключить тему разговора, спросил:

- На какое время назначили вылет?

- Через тридцать минут.

- А как самолёт, проверили?

- Машина в порядке, проверена, заправлена, ждём команды на взлёт.

Посмотрел на ребят, на их возбуждённые лица, радостные улыбки, будто бы они отправляются на какой-то праздник, а не на войну. Никому из нас не хотелось думать, что кто-то должен принести себя в жертву ради победы.

Чем меньше оставалось времени, тем задумчивей и серьёзней становились мы. Стали осознавать, что через несколько минут придётся распрощаться с мирным небом Подмосковья и снова ступить на кровавую тропу войны.

Глава VIII. На пути к Берлину

В небе Прибалтики

Вот настал и наш черёд громить врага на его же территории. То, в чём нас убеждали перед войной, наконец свершилось. Однако, цена этой наступательной доктрины оказалась чрезвычайно высокой, но мы выдержали, выстояли и сумели переломить ход событий в свою пользу.

Сейчас, готовясь к решающим боям за освобождение Прибалтийских республик, мы знали, что будет нелегко, но в победе никто не сомневался, и для этого были все предпосылки.

А тогда, до войны, какими мы были наивными? Знали, что будет война, но представляли её, как романтическое путешествие по странам Европы с благородной освободительной миссией. Как потом выяснилось, всё было куда более опасно, сложно и драматично. Даже, когда Гитлер пришёл к власти и провозгласил свою человеконенавистническую идеологию, никого это не испугало. В своей книге "Майн Кампф" Гитлер утверждал, что править миром должна высшая арийская, то есть немецкая раса, а все другие племена и народы подлежат физическому уничтожению, и лишь незначительная часть населения планеты должна будет обеспечивать райскую жизнь господам арийцам. О своих целях и методах достижения он не делал никаких секретов и последовательно претворял их в жизнь. Зарождение болезни века - коричневой чумы - правители ведущих мировых государств не заметили или не хотели замечать, но когда она расползлась по всей Европе и были загублены миллионы человеческих жизней, когда весь мир оказался в опасности, лишь тогда толстосумы наконец поняли - промедление смерти подобно. И начали действовать. Отсюда и линд-лиз, и открытие второго фронта, и братская солидарная помощь в борьбе с общим коварным и беспощадным врагом.

Что это было? Очередная попытка переделать мир? Да, несомненно. Но на этот раз схлестнулись две силы, две противоположные идеологии. С одной стороны - фашистская, человеконенавистническая, основанная на господстве арийской расы над всем миром. С другой - коммунистическая, основанная на равенстве и братстве трудящихся всех стран. Другими словами, сошлись в смертельной схватке два непримиримых врага: добро и зло. Так, по крайней мере, мы считали.

... Однако, спустимся в реальность. А она, на август 1944 была такова: кроме Прибалтийских республик, вся территория СССР была освобождена от фашистских захватчиков. Благодаря блестяще проведённой Яссо-Кишенёвской операции, была освобождена Молдавия, а сателлит гитлеровской Германии - Румыния - вышла из войны. Наша 188 БАД, вошедшая в 15 воздушную армию, была призвана во взаимодействии с наземными войсками очистить Прибалтику от гитлеровской нечисти. По расчётам ГКО, ключом к решению этой задачи должен был быть разгром Рижской группировки противника. Военное руководство страны было осведомлено о том, что глубоко эшелонированную, трёхпоясную оборонительную систему на пути к Риге преодолевать будет очень сложно, поэтому для проведения операции были привлечены огромные силы: это три Прибалтийских и Ленинградский фронты. С моря вражеские порты блокировал Балтийский флот.

... К первому боевому вылету в новом качестве готовились серьёзно и основательно. Основной трудностью был психологический фактор. У нас, бывших "ночных дьяволов", была совсем иная тактика, другие цели и задачи, а, пересев на ПЕ-2 - современный скоростной бомбардировщик, всё кардинально изменилось. Если на тихоходных Р-5 летали на боевые задания под покровом ночи и малыми группами, то теперь предпочтение отдавалось коллективным, масштабным действиям. Если в первом случае ставка делалась на опыт и боевое мастерство членов экипажа, то во втором эти качества были мало заметны. Однако, человек ко всему привыкает, привыкли к новой роли и мы.

... Первое сентября запомнилось мне по двум причинам. Во-первых, был совершён первый боевой вылет в составе дивизии, и во-вторых, наш полк понёс первые потери.

Отработав до мелочей маршрут, распределив цели, три девятки полка поднялись в воздух и взяли курс на большую узловую станцию Эргли. По данным разведки, на ней скопилось большое количество эшелонов с живой силой и боевой техникой. По пути к объекту к нам присоединились два других полка дивизии, а так же истребители прикрытия. Такую воздушную армаду видел впервые. Впечатляющее зрелище. Сотню краснозвёздных машин вёл в бой сам командир дивизии, полковник Пушкин. Его самолёт под номером 100 шёл впереди первой девятки. Ощущение силы, мощи и гордости за нашу Страну не покидали меня, пока не подошли к линии фронта. Тут кончился парад и началась война. Десятки вражеских зенитных батарей обрушили на нас шквал смертоносного огня. Всё пространство вокруг самолётов покрылось шапками разрывов. Больше всего их оказалось вблизи флагманской машины Пушкина. Она была в кольце сплошных разрывов, но, как завороженная, продолжала вести своих орлов к цели. И всё-таки это был не салют в нашу честь. Вот загорелся и вышел из строя один, потом второй самолёт. Пока проходили линию фронта, не досчитались трёх машин. Сразу подумалось: "Что будет с экипажами? Ведь под нами вражеская территория". Пришлось поволноваться и нам. В нескольких метрах от левого крыла прогремел взрыв. Машину подкинуло и чуть не перевернуло, но Костя выровнял её и продолжал лететь в полковом строю, выдерживая дистанцию. Наконец обстрел кончился. Линия фронта осталась позади. Через некоторое время от ведущего последовала команда: "Подходим к цели! Приготовиться к бою". На подходе к станции снова заговорили вражеские зенитки, но нам уже было не до них. Первые два полка бомбили станцию с горизонтального полёта, мы из пикирования. Прямо сходу выходим на цель, и командир полка майор Вдовин первым бросает свою машину в пике. За ним последовали мы - звенья первой девятки, потом второй и третьей. Устроив немцам "вертушку" из трёх заходов, превратили станцию в море огня и дыма. Отбомбившись, заняли своё место в полковом строю и взяли обратный курс. С целью уменьшения потерь, при переходе линии фронта поднялись на шесть тысяч метров, и всё равно ещё одну машину потеряли.

Радость победы от успешного боевого вылета была омрачена потерей четырёх машин и неизвестной судьбой их экипажей. В этот день полк ещё дважды поднимался в воздух, но более удачно. Две машины были повреждены, но пилотам удалось довести их до своего аэродрома на одном моторе.

Первый же день боевых вылетов показал, что от зениток врага защиты у нас практически нет, ибо в групповых полётах производить противозенитные маневры невозможно. Вот каждый раз, отправляясь на боевое задание, и думали: "Кто следующий?"

"Погиб смертью храбрых..."

Больше месяца на земле и в воздухе велись ожесточённые бои за освобождение столицы Латвии - Риги. И вот в конце октября операция увенчалась успехом. Наземные войска продолжали гнать врага на Запад, а мы, чтобы не отстать, поменяли уже два аэродрома. В один из дождливых дней капризной Прибалтийской осени почтальон вручил мне сразу два письма. Первое, с Брянским обратным адресом, взволновало меня больше всего. Самое приятное и радостное сообщение Тамары Ильиничны заключалось в том, что её дочь Лена жива. В своей короткой записке, переданной с нарочным, Она просила маму о ней не беспокоиться, написать Васе письмо и передать ему, что она его любит и мечтает о выстраданной и желанной встрече. Обратного адреса в записке не было. Чего я только не передумал за эти два с половиной года. В моём воспалённом мозгу возникали картины, одна страшнее другой, но где-то в глубине души я верил, что она жива и сегодня это подтвердилось. Я был на седьмом небе от счастья и даже забыл о втором треугольничке, который ждал своей очереди. С радостным чувством разворачиваю его и, прочтя первые строчки, понял, какое чудовищное горе постигло нашу семью. В казённой бумаге, которую переслал брат Иван, значилось: "...ваш муж, Трохалёв Прокофий Андреевич погиб смертью храбрых при освобождении Молдавии 3.08.44 и похоронен в братской могиле г. Дубосары...".

Много я повидал, пережил за годы войны, но такое, чтобы в один день два известия противоположного значения, случилось впервые. Вот уж истина: "Горе и радость рядом идут...".

Информация о том, что Лена жива, позволила порадоваться несколько минут, пока не прочитал второе письмо, которое повергло меня в шок. Да и какая радость может компенсировать горе утраты родного отца? Несколько дней находился в подавленном состоянии. Поделился своим горем только с Сергеем, тоже пережившим такую же трагедию. Он с сочувствием и пониманием отнёсся к этому и не задавал больше никаких вопросов. Однако, на войне долго грустить не принято, надо бить врага и приближать её конец, что, собственно, мы и делали. После освобождения Риги наземные войска несколько снизили наступательный порыв, чтобы перегруппироваться и подтянуть резервы. Нашей боевой работе мешала только облачная дождливая погода. Однако, как только в небе появлялись "окна", самолёты взлетали и наносили удары по конкретным целям. Дождь и непогода тоже не позволяли нам скучать. Проводилась учёба, анализ боевых вылетов и, конечно, комсомольские собрания и политинформации. Вечера отдавались репетициям, переписке с родными и общению с друзьями. При каждом удобном случае вели разговоры с Сергеем на разные темы. Теперь, когда победа была близка, отдавалось предпочтение мирной тематике. Вот и сегодня, сидим в комнате какого-то общественного здания в Миттаве и мирно беседуем. Меня интересовало состояние здоровья его любимой, поэтому я и спросил:

- Как чувствует себя Нина?

- Ещё в госпитале, но уже ходит и пишет письма сама. Сетует на то, что мы воюем, а она не может нам помочь. Однако, не теряет надежды, что снова сядет за штурвал самолёта и пролетит над поверженным Берлином. О том, что Лена жива, я ей написал, возможно, это известие её обрадует. Как ты думаешь, почему Лене нельзя переписываться с родными и близкими?

- Наверное, потому, что принимает участие в каком-то секретном спецзадании.

- Не хотел бы я воевать вслепую неизвестно с кем, наверняка, под чужим именем, с вымышленной биографией и выдавать себя не за того, кто ты есть на самом деле.

- Ну, кто-то и этим должен заниматься. Разведка - это глаза и уши каждой армии и каждой страны. Чем точнее данные, тем успешнее армия ведёт боевые операции, а страна строит свою политику. Меня в этом вопросе волнует не то, чем занимается Лена, а кончится ли её деятельность с окончанием войны. Ведь у разведчиков война никогда не кончается.

- В твоём положении ничего не остаётся, как ждать и надеяться. Теперь уже недолго. А что пишут из дома? Как мама, братья?

- Недавно брат Иван прислал письмо. Написал, что мама очень тяжело пережила гибель отца. Ждала, надеялась, говорила: "Вот придёт с фронта отец, построит новый дом, подрастут дети, будут помогать, создадут свои семьи, а мы будем жить и радоваться". И вдруг всё в одночасье рухнуло и оборвалось. Жалко маму, любила она отца, а теперь так же, как миллионы солдатских вдов, будет жить воспоминаниями, да молить Бога, чтобы сыновья вернулись с фронта живыми и здоровыми.

- Да, Вася, наделала делов война. Вот и я, как перст, один остался. Даже страшно подумать, что их уже никогда не будет.

- Теперь одному тебе недолго быть осталось. Как только кончится война, поженитесь с Ниной и будете жить долго и счастливо.

- Дай Бог, чтобы так оно и было, но давай подождём и не будем забегать наперёд.

- Договорились. Пожелаем друг другу удачи и разойдёмся на отдых. Завтра будет снова война.

"На честном слове и на одном крыле..."

Между тем, ожесточённые бои продолжались. Наши наземные войска никак не могли преодолеть глубокоэшелонированную Курляндскую оборонительную систему. Чтобы обеспечить успех операции, наша дивизия работала с полной нагрузкой. За день успевали сделать по три-четыре боевых вылета. Бомбовые удары наносили эскадрильями, полками, а иногда и всей авиадивизией, если позволяла капризная Прибалтийская погода. Чаще на выполнение боевой задачи вылетали полками или отдельными эскадрильями. И в этот день, как только в сплошной облачности появился небольшой просвет, был получен приказ на выполнение боевого задания всем полком. Так как машины и личный состав находились в состоянии повышенной боевой готовности, то через десять минут экипажи заняли свои места в кабинах и прославленные "пешки" одна за другой стали подниматься в воздух. Построившись в боевой порядок, клином по три девятки, взяли курс на объекты нанесения боевого удара. Как всегда при выполнении боевого задания в составе полка, возглавлял воздушную армаду сам командир. Заняли своё место в первой эскадрильи и мы. Командиром звена и нашего экипажа был старший лейтенант Константин Гуков, стрелком-радистом Алексей Фролкин, ну и штурманом звена ваш покорный слуга - старший лейтенант Трохалёв Василий. Режим полёта: высота три тысячи метров, переменная облачность, под нами, словно стада неведомых животных, проплывают рваные свинцовые облака. При подходе к линии фронта в воздух поднялись истребители прикрытия, а вот с земли для немцев мы представляли прекрасные мишени. Как только подошли к линии фронта, заработала на полную мощь вражеская артиллерия всех калибров. Шапки разрывов стали появляться то тут, то там. Но в большей степени огонь был сосредоточен на флагманском воздушном корабле командира полка. Он летел в облаке разрывов, но продолжал вести своих питомцев к объекту. Пока шло всё хорошо, видно, облака мешали немцам вести прицельный огонь, и всё же соседний самолёт загорелся от прямого попадания снаряда. Он тут же выходит из строя, пытается сбить пламя, но пропадает в облаках. Невольно подумал: "Жаль ребят, пропадут". Не успел подумать о их судьбе, как машину тряхнуло, да так, что мы на какое-то мгновение потеряли контроль над собой и ситуацией. Однако, самолёт удержался и продолжал лететь в горизонтальном положении, но с потерей скорости и высоты. Когда пришли в себя и осмотрелись, оказалось, что правый двигатель выведен из строя. Говорю пилоту: "Правый мотор разбит, докладывай комполка и поворачивай назад". Он отвечает: "С бомбами не дотянем".

Между тем, с потерей высоты и скорости, пилоту удалось развернуть машину на 180® и взять курс на свой аэродром. Чтобы не сбрасывать бомбы куда попало, прильнул к прицелу в поисках наземной цели. И она не заставила себя долго ждать. Говорю пилоту: "Пять градусов правее, в лесополосе возле дороги скопление военной техники". Костя выполнил манёвр, а я, как только цель попала в перекрестие прицела, нажал педаль бомбосбрасывателя, и почти тонна смертоносного груза обрушилась на головы врага. Самолёт резко тряхнуло, но теперь он, облегчённый, держался в воздухе более устойчиво. А немцы, чтобы добить нашу израненную машину, открыли огонь из всех видов зенитного и стрелкового оружия. Смертоносные трассы и разрывы снарядов окружили машину своим дьявольским кольцом и не хотели отпускать. Казалось, что из этого огненного смерча нам уже никогда не выбраться. Машину подбрасывало, как телегу на ухабах, и осколки снарядов осыпали её, словно градом. И вот, вдруг всё потемнело. Мы попали в плотное облако, словно в тёмный тоннель. Оно и оказалось для нас спасительным. Тех пяти минут, пока мы находились под его покровом, хватило, чтобы линия фронта осталась позади. Мы с облегчением вздохнули, и каждый из нас, наверное, подумал: "Слава Богу, кажется, пронесло". Но, как показала жизнь, на этом наши беды не закончились. Не успели выйти из облаков, как на нас сверху "свалились" два "Мессера"-охотника. Кричу: "Алёша, Мессеры", но он и сам их заметил и открыл огонь по атакующим истребителям. Ведущий немецкий асс дал длинную очередь, но она прошла правее, прошив в нескольких местах правое крыло. На израненной машине, на одном моторе, без возможностей манёвра, шансов выйти из боя у нас не было. Вот, развернувшись, фашист делает второй заход и открывает огонь из всех пушек и пулемётов. Пулемёт стрелка-радиста замолк, и мы остались совершенно беззащитными, и всё-таки, Алёша молодец, одного "Мессера" подбил. Думаем, что второй сейчас отомстит за друга, но и он оказался в прицеле наших ястребков - "Лавочкиных", которые успели вовремя и не позволили расстрелять беззащитную "пешку". Так охотники сами оказались жертвами Алёшкиного огня и наших славных побратимов-истребителей. Лёша не отзывался. Видно, немец всё-таки попал в него.

Машина еле держится в воздухе, скорость снизилась до критической, и любое неосторожное движение может повергнуть самолёт в штопор, а вывести из него уже будет невозможно. Снова говорю:

- Костя, до своего аэродрома едва ли дотянем, под нами своя территория, давай будем садиться на вынужденную.

- Попробую дотянуть до своего аэродрома, ведь Алёша, наверное, ранен, и его, может быть, удастся спасти. Скажи, где мы находимся, и сколько лететь осталось до базы?

Я быстро определил местоположение, по карте рассчитал расстояние и ответил:

- До аэродрома около семидесяти километров. На исправном самолёте - девять минут лёта, на нашем - не менее пятнадцати. Если режим устойчив, высота не падает, горючего хватит, значит, шанс дотянуть до своего аэродрома у нас есть. Однако, я на всякий случай буду искать площадку для вынужденной.

Костя со мной согласился и всем своим существом слился с машиной. И она его не подвела. Сели благополучно на свой аэродром. Я кинулся в кабину стрелка-радиста, вытащил Алёшу, но он, залитый кровью, никаких признаков жизни не подавал. Подъехала санитарная машина, и врач констатировал: "Парень жив, потерял много крови, находится в шоковом состоянии". Его увезли, а Костя доложил начальнику штаба о выполнении боевого задания и о нештатной ситуации. Обрадованный подполковник обнял нас и сказал, что комполка им передал по рации о том, что нас подбили, и мы возвращаемся на одном моторе. После эмоционального всплеска, вызванного нашим благополучным возвращением, техники и механики стали считать пробоины и повреждения, их оказалось больше тридцати, в том числе и разбитый мотор. По всем законам физики и аэродинамики, самолёт не должен был долететь, но он, вопреки науке и человеческой логике, смертельно раненый, сел, сохранил жизнь себе и всему экипажу. К нашей радости, через несколько дней на машину поставили новый мотор, заделали пробоины, подшпаклевали, подкрасили, и мы снова присоединились к своим собратьям, чтобы громить врага и приближать долгожданный день победы. А в честь нашего благополучного возвращения на одном моторе техник-острослов Миша пропел популярную тогда песенку:

Мы ушли, ковыляя во мгле,

Мы к родной подлетаем земле,

Вся команда цела,

И машина пришла

На честном слове и на одном крыле.

"Он вчера не вернулся из боя..."

Курляндская оборонительная система оказалась крепким орешком. Немецкие войска армии "Север" под командованием генерала Гильперта, подпитываемые центральной Германией с моря через порты Либава и Лентспилс, оказывали сопротивление обречённых. Препятствовала успеху всем нашим родам войск, в том числе и бомбардировочной авиации, слякотная дождливая осень, а потом очень снежная зима. Однако, как только в небе проявлялся просвет, мы вылетали на боевые задания эскадрильями, полками, а иногда и всей дивизией. Как никогда, за все годы войны, тут, в Прибалтике, бомбардировочные части несли огромные потери. Многоэшелонированная оборонительная система противника была насыщена большим количеством зенитной артиллерии, которая и портила нам настроение. Как неоднократно отмечалось, чаще теряли мы боевых друзей при групповых вылетах, когда невозможно было проводить противозенитные маневры. Может, с точки зрения эффективности бомбового удара "давить массой" было резонно, с точки зрения потерь матчасти и лётного состава, по моему мнению, это полное безрассудство. Вот и чувствовали себя в таком строю движущимися мишенями, а сердца наши находились постоянно под прицелом. И на этот раз, вылетая в дивизионном строю, уже не было того ощущения, какое было при первом боевом вылете, а чисто человеческое желание вернуться с задания живым и невредимым.

С Сергеем мы летали в разных звеньях, но в одной эскадрильи, и всегда незримо ощущали поддержку друг друга. Вот и сейчас, в ста метрах справа, в застеклённой кабине самолёта, видны силуэты пилота и штурмана, управляющие боевой машиной. В голову лезли какие-то тревожные мысли: "Как будет на этот раз?" Гул двухсот моторов охватывает всё пространство, а в шлемофонах тишина. Пилоты застыли у штурвалов, штурманы с картами на планшетах, стрелки-радисты - у турельных пулемётов. Все собраны, внимательны и сосредоточены. Но вот в шлемофоне голос ведущего: "Внимание! Подходим к линии фронта!" Щелчок рации, и снова тишина. Каждый из нас превратился в сгусток мышц, разума и воли.

Первые вспышки разрывов по машине ведущего возвестили о вхождении в зону зенитного огня. По мере продвижения вглубь интенсивность обстрела заметно возрастала. Пространство вокруг превратилось в кипящий котёл сплошных разрывов. Глухие хлопки, словно огромные мыльные пузырьки, с треском лопались, то по бокам, то спереди, то сзади. Вдруг соседний самолёт младшего лейтенанта Кузнецова как-то неестественно подбросило и тут же увлекло вниз. Прямое попадание. Выжить в такой ситуации едва ли возможно, но всё же думалось: "Хотя бы смогли выброситься с парашютами". Такая же участь постигла ещё два экипажа. А мы, в пелене разрывов, продолжаем лететь к цели. Создавалось такое впечатление, будто мы с винтовками наперевес бежим в штыковую атаку, а вражеские пули выхватывают из цепи твоих товарищей то слева, то справа, а ты продолжаешь атаковать, чтобы за них отомстить.

... Обстрел прекратился, чтобы вскоре возобновиться с новой силой, на этот раз над объектом цели - морским портом Лиепая. По данным разведки, в порт прорвались несколько транспортов с вооружением и боеприпасами, а нам предстояло их потопить. Два передовых полка атаковали порт сходу и нанесли бомбовый удар с горизонтального полёта. В задачу нашего полка входила так называемая зачистка - уничтожить неповреждённые суда более точными ударами из пикирования. По хорошо отработанной системе, звено за звеном, устроили немцам десятиминутную "карусель". Порт превратился в кромешный ад. Столбы воды, огня и дыма покрыли всё пространство. От разлитой нефти водная поверхность превратилась в огромный пылающий костёр. От прямого попадания бомб несколько судов, задрав корму, погружались в воду. Казалось, из такого огненного смерча живым вырваться никому не удастся. Однако, несмотря на кипящее море разрывов, зенитная артиллерия продолжала вести по нашим самолётам огонь. Отбомбившись, полк построился в боевой порядок и взял курс на свой аэродром. Пока дивизия находилась над объектом бомбового удара, истребители прикрытия постоянно барражировали над ней. Так что сверху мы защищены были надёжно, а вот снизу опасность быть сбитыми ещё не миновала. Несмотря на то, что был несколько изменён маршрут перехода линии фронта, и тут немцы встретили нас плотным зенитным огнём. Снова, как в кино, вспышки разрывов, и вдруг краем глаза увидел, как самолёт, на котором был Сергей, словно натолкнулся на бетонную стену, стал разваливаться на части. Сначала отвалилась часть крыла, потом ещё что-то, самолёт потерял управление, устремился к земле и пропал. Наверное, если бы такое случилось с нами, я так бы не переживал. Хотелось выть от невыносимой душевной боли и негодования: "Ну, как же так, почти четыре года вместе в небе войны, и беда проходила рядом, а тут, когда до её окончания остались считанные месяцы, надо же было такому случиться?" Пока пребывали в зоне огня и каждый из нас мог быть подбитым, я находился в повышенном нервном напряжении, где места для эмоций не оставалось. Но вот всё стихло. Отдельные рваные облака проплывают рядом. Под нами наша земля, а радости нет. За столь короткое время два чудовищных удара не каждый может выдержать. 29 декабря 1944 года оказался самым чёрным днём за все годы войны. Дивизия потеряла за этот день девять самолётов, три из которых не досчитался наш полк.

Но вот окончился и он, самый тяжёлый день в моей жизни. Душа рвалась на части. Мне казалось, что я сегодня потерял не только верного и преданного друга, я потерял половину себя, которая анализировала, сопоставляла, гасила излишние эмоции и рисовала будущее счастливым и радостным. Казалось, жизнь остановилась, и уже ничто не сможет вернуть меня в прежнее душевное состояние. Однако, внутренний голос говорил мне: "Рано ты, милый мой, хоронишь друга. Сергей не тот человек, который захочет так просто сдаться. У него есть воля, мотив, сила и выносливость, чтобы стремиться выжить. И если судьба предоставит ему один шанс из ста, он им воспользуется и победит". Второе моё я сомневалось: "При прямом попадании зенитного снаряда, когда машина на глазах стала разваливаться, едва ли кто из членов экипажа смог остаться в живых". Так, споря сам с собой, я задремал.

И привиделось мне, будто друга спросил:

"Ты надолго ли вышел из строя?"

И ответил он с грустью: "Ты разве забыл -

Я вчера не вернулся из боя..."

Всем смертям назло

Возвращение в полк некоторых членов экипажей с подбитых самолётов давало надежду, что Сергей жив и в скором времени вернётся в нашу небесную семью. Между тем, наступал Новый 1945-й год. По этому поводу, уже по традиции, силами художественной самодеятельности дали концерт. Не было у меня ни желания, ни настроения участвовать в нём, но чтобы не подводить комсорга и худрука, пришлось согласиться. Празднование Нового года на этот раз проходило под лозунгом окончательного разгрома врага, но без зажигательных речей и всеобщей радости, хотя поводов для этого было больше, чем достаточно. Ну, посудите сами. 1944 год был самый успешный за всю войну. Была освобождена: вся территория СССР, Польши, Румынии, Чехословакии, Болгарии. Велись бои в Венгрии, Югославии, и кольцо возмездия сжималось вокруг гитлеровской Германии всё туже и туже. Когда же начиналась война, никто не думал о себе, а все наши помыслы были направлены на то, чтобы остановить врага и изгнать его с нашей земли. Сейчас ситуация изменилась. Война подходила к концу, и возможность остаться в живых виделась реальной. Это понимали все, от генерала до солдата. Отсюда обострённое чувство жалости и скорби по погибшим боевым друзьям. На войне не принято было проявлять слабость, а свой священный гнев обращать на отмщение и разгром врага. Но мы люди, и всё человеческое нам было не чуждо.

... Вскоре после нового года, от лётчиков из третьей эскадрильи, мне стало известно, что самолёт с бортовым номером 8 (на котором летел Сергей) был подбит, но с парашютами выбросился не весь экипаж, а только двое. Третий, видно, погиб от взрыва снаряда". Время шло, а ясности в этом вопросе так и не было. Кто из них погиб? Какая участь постигла остальных? Почему, если живы, не вернулись в часть? Словом, вопросов много, а ответов нет. А тем временем, у меня накопилось аж три письма от Нины, адресованные Сергею. Хотя у него от меня не было никаких секретов, сейчас, когда о его судьбе ничего не было известно, я не смел к ним прикасаться. Спустя три недели штаб полка определил им статус без вести пропавших и разослал извещения родным. Там знали, что у Денисова Сергея все родные погибли, поэтому бумагу взял я, чтобы позднее переслать её Нине. Вот теперь я имел моральное право прочитать письма и дать на них ответ. Нина писала, что выписалась из госпиталя, поменяла адрес и, наверное, поэтому Серёжины письма до неё не доходят. Смирилась со своей участью комиссованной из армии и переключилась на учёбу сугубо мирной профессии врача. В мединститут её приняли без экзаменов, так как она уже имела фельдшерское образование. На эту мысль её натолкнула одинокая родная тётя, которая приняла к себе племянницу и решила позаботиться о её будущем. Просила извинения у друга за то, что, не посоветовавшись с ним, пошла учиться, но зато она хоть на время учёбы будет москвичкой. Слова о том, как она любит Сергея и ждёт его с победой, всколыхнули мою душу. Мне тоже захотелось написать Лене, поделиться своими мыслями, переживаниями, чувствами, которые, подобно морским волнам, то угасают, то вновь вырастают до гигантских размеров. О том, что Лена нашлась, Серёжа писал своей возлюбленной, а она это событие прокомментировала так: "Бедный Вася, какая бы между ними не была сумасшедшая любовь, годами не видеть, не слышать и не писать друг другу - это истязание душ. Хотя бы после войны они нашли друг друга и создали семью. В это хочется верить, но едва ли Лена сможет вырваться в тихую семейную гавань... Может, я ошибаюсь, но Васи об этом не говори, пусть верит, ждёт и надеется".

... Честно говоря, такие опасения были и у меня, но я их гнал прочь и рисовал наше с Леной будущее розовыми красками. Сегодня для нас главным было то, что мы живы и здоровы, а доживём до победы, будем думать о будущем. Однако, речь сейчас не о нас. Что написать Нине? Думал, думал и написал правду, как это было, и выразил уверенность в том, что Сергей жив и в скором времени непременно даст о себе знать. Началась переписка. Она надеялась получить радостную весть от меня, а я от неё. Прошло полтора месяца с того трагического дня, и мы уже стали свыкаться с мыслью, что, видно, никому из членов экипажа, с которыми летал Сергей, спастись не удалось.

И вдруг получил письмо, написанное аккуратным почерком друга. С волнением разворачиваю заветный треугольник, читаю первые строчки и от радости не могу сдержать слёз. "Сергуха, дружище, живой. Я знал. Я верил, что ты, всем смертям назло, выживешь, выдержишь все испытания и снова сядешь в своё штурманское кресло", - так подумал я в порыве эмоционального всплеска. В своём письме Сергей написал, что из экипажа уцелел только он один. Был ранен, несколько дней скитался по лесам, но чудом выжил. Сейчас находится в госпитале и через месяц-другой надеется снова вернуться в часть. Сетует на то, что Нина не отвечает на его письма. В тот же вечер написал другу письмо и переслал письма от его любимой, которые помогут быстрее ему встать на ноги. Я был безмерно рад его чудодейственному спасению и надеялся, что закончим войну в поверженном Берлине. Война ещё продолжалась, но сейчас, в порыве добрых чувств подумал: "Почти четыре года тысячи пуль и снарядов, нацеленные в наши сердца, обходили стороной, и вот теперь, на пороге великой Победы, так хотелось, чтобы матушка-судьба была до конца к нам благосклонной".

"Мы приземлились за столом..."

Наконец снежная Прибалтийская зима стала сдавать свои позиции. Мы от неё устали больше, чем от боевых вылетов. Снега было столько, что аэродромная техника не успевала очищать лётное поле, поэтому весь технический состав, свободный от дежурства, брал лопаты в руки и шёл на "снег". В начале марта зазвенела звонкая капель, а к его середине весна окончательно вступила в свои права. Аэродром раскис, и у лётного состава появилась небольшая отдушина. С осени прошлого года, сменив несколько аэродромов, мы практически не имели контактов с местным населением, да и они к нам не испытывали особой симпатии. За успешные боевые вылеты лётному составу нашего звена был предоставлен отпуск на ... одни сутки. Из девяти человек "отпускников" изъявили желание "прошвырнуться" по населённому пункту только трое, в том числе и я. Мне нравилось путешествовать, любоваться природой, контактировать с людьми, познавать их быт, традиции, культуру и перенимать всё лучшее, что увидел или услышал.

В мою команду вошли: штурман второго экипажа мл. лейтенант Акимов и стрелок-радист из Ульяновска сержант Алёша Фофонов.

И вот наша троица в парадно-выходной форме шествует по крестьянской улице. Сразу сделаю небольшое отступление. Сёла и даже небольшие хутора в Прибалтике разительно отличались от наших российских деревень. Все они были хорошо спланированы, привязаны к рельефу местности и представляли из себя законченные архитектурные комплексы со всеми жизненно важными общественными заведениями. Подавляющее большинство домов и хозяйственных построек были построены из добротного дерева или кирпича. Все строения были покрыты черепицей или кровельным железом, улицы мощёны пилёным камнем-брусчаткой. Колхозы в то время в Прибалтийских республиках ещё не были организованы, поэтому земля у крестьян находилась в частной собственности. Немцы в период оккупации лояльно относились к местному населению и не подвергали его опустошительному разорению. Они разрешали крестьянам трудиться на своей земле и платить дань в виде шестидесяти процентов вырабатываемой продукции. Даже эти кабальные условия позволяли фермерам безбедно жить и содержать в надлежащем порядке свои хозяйства.

... В село, не помню, как оно называлось, на околице которого находился аэродром, вышли впервые. Смотрели на благоустроенный крестьянский быт и удивлялись. Под ногами - чистая каменная мостовая, а не весенняя непролазная грязь, как в наших сёлах; ухоженные, подкрашенные дома с весёлыми улыбающимися окнами, а не ветхие, перекошенные от старости избы под соломенной крышей. Промелькнула и тут же пропала мысль: "Мы, наверное, что-то не так делаем". Подошли к центру. На площади размещались школа, здание сельской управы, церковь и несколько мелких кустарных заведений: магазин, мельница, маслобойня и, конечно же, кузница. Тут каждый населённый пункт напоминал маленькое государство со своим управлением и системой жизнеобеспечения. В районные центры и близлежащие города жители деревни ездили только за крупными покупками или по неотложным житейским делам.

Однако, свою вылазку решили посвятить не только простому созерцанию земных красот, но и общению с местными жителями. Выбрали домик поприличнее и зашли во двор. На отчаянный лай огромной собаки-овчарки вышел хозяин. Это был дородный седовласый мужчина лет шестидесяти, среднего роста и крепкого телосложения. Поскольку в компании я был старший по возрасту и воинскому званию, вести переговоры пришлось мне. Поздоровавшись, спросил его:

- Извините. Мы хотели с вами поговорить, возможно ли это?

- Я плёхо говорью по-русски, но заходитье в дом.

Пока хозяин закрывал собаку в будку, мы стояли во дворе и рассматривали его хозяйство. А оно было немалое. На просторном дворе, огороженном высоким кирпичным забором, были размещены помещения для скота, хранения зерна, сена, овощей, мастерская для ремонта и хранения техники и хозяйственного инвентаря. Посреди двора стоял колодец с ручным насосом. То есть, это было крепкое крестьянское хозяйство со всеми атрибутами его самостоятельного ведения. У нас этого хозяина назвали бы кулаком, а тут почти все были таковыми.

... Наконец нас пригласили в дом. Мы, не раздеваясь, сели на скамейку, хозяин - напротив, на табуретку. С трудом подбирая слова, он спросил:

- Какие деля привельи вас к нам?

- Мы хотели пообщаться с вами и узнать, где можно купить бутылку самогона?

- А, самогонь? Мы деляем, но для себя. Кагда бывают праздник, мы пиём по чуть-чуть.

- А вы можете продать нам одну бутылочку? Мы вам заплатим.

- Дэньга нэ нада, купыть нэт ничего, но еслы дадытэ бэнзын, бутылку могью продать.

- А за ведро бензина сколько дадите?

- Двэ бутылка, болшэ нэ магу.

- Мы согласны, только бензин принесём вам вечером, а сейчас дайте нам хоть одну бутылочку.

- А вы нэ обманыте?

- Ну, что вы. Слово офицера.

- А, слово официэра - эта аргумэнт.

Хозяин встал, вышел в другую комнату и через некоторое время принёс бутылку мутной жидкости, кусок сала, тарелку солёных огурцов и полбуханки домашнего пахучего хлеба. Мы уже соскучились по домашнему уюту и житейским разговорам за рюмкой народного напитка. В фронтовой обстановке, если и случались такие моменты, то свои заслуженные сто грамм выпивали или по торжественным случаям, или в честь удачного выполнения боевого задания. Нас, летунов, этим всё-таки баловали, а вот техническому составу был объявлен "сухой закон", и за его нарушение строго взыскивали. В домашнем застолье местного фермера оказались мы впервые. Хозяин разлил самогон в четыре гранёных стакана и провозгласил тост:

- Кто-то говорить пльохо про вас, русских, но я мнёго говориль с ними, и никагда они ни слёвом, ни делём не сделали мне плёхо. Я хачу выпыть за русских сольдат, и щтобы скорее кончилась война!

Мы поддержали тост хозяина и дружно выпили. На душе сразу потеплело, и мир стал лучше и добрее. Я, выросший в сельской среде и знавший крестьянский быт не понаслышке, увидел тут много нового, интересного и поучительного. Набравшись смелости, спросил хозяина:

- Как вам при немцах удалось сохранить свои хозяйства, скот, птицу?

- Немцы нас не трогали. У них быль такой прыказ. Они нам сказали, если вы будете харашо работать и платить налёг, то мы вам не будем делять плёхо. Так мы жили три года. Три четверти зерна, овощей, мьяса, молёка отдавали немцям, а себье оставалёсь только, чтобы кушать.

- А чем вы обрабатывали поля? Я имею в иду вспашку земли.

- У меня есть три лошади. Всё деляют они. Пахают, борнують, косьют и собирают урожай.

- А сколько у вас земли?

- У менья десьять гектар, у других от пятьи до двадцатьи.

- И вы один в состоянии её обработать?

- Почему одын? В моём домье живут: жена, сын с невесткой и четырье внуков. Летом все трудятся, и у каждого ест своё делё.

- Насколько я понял, колхозов у вас нет?

- До войны пробовальи их сделять, но не успели. Люди не хотели делять кольхоз, потому что, когда нет хазяин, никто не захочет работать.

- Почему вы так думаете? У нас в России, в Украине, да и в других Советских республиках созданы колхозы. Землю обрабатывают тракторами, комбайнами, люди трудятся сообща, дружно и весело.

- Вы менья плёхо поньяли. Нэт хозяин, нэт интереса работать. За кажьдый работа нада платить деньги, зерно, овощи, а не палячки, как у вас дают кольхозникам.

Я понял, что с хозяином, который с деда-прадеда жил в своём селе, трудился на кормилице земле, знает своё дело, и переубедить его в целесообразности и эффективности ведения коллективного хозяйства просто невозможно, поэтому решил поменять тему разговора. К тому же, чувствовал, коллегам эти разговоры надоели и душа просит добавки. Решил под честное слово выторговать у хозяина ещё одну бутылку. Что для русского человека сто грамм - затравка. Улучив момент, спросил хозяина:

- Извините, пожалуйста, а как вас звать?

- Меня зовут Петерс.

- Значит, по-русски это будет Пётр. Вы не будете против, если мы будем называть вас дядей Петей?

- Называйте, пожальста.

- Дядя Петя, мы с вами расплатимся обязательно, но нам бы ещё бутылочку. Пожалуйста!

Ему, видно, тоже захотелось продолжить застолье в молодой компании, и он без лишних слов водрузил на стол ещё одну бутылку. После второй бутылки потянуло на подвиги. С дядей Петей расстались, как настоящие друзья.

Вышли на улицу. Сегодня был наш день. Мир стал добрее и ярче, а лучи весеннего солнца, играя в лужах, радовались вместе с нами. На наше счастье, а скорее, на беду, повстречали пехотинцев, которые везли на подводе бочку трофейного спирта. Расщедрившись, они угостили и нас, налив по целой солдатской фляге. Я, как старший "сборной команды", предупредил ребят, чтобы больше ни капли в рот не брали, иначе могут быть большие неприятности. Они послушались и сделали по-своему. Отхлебнув по пару глотков, окончательно окосели. Я уже не рад был, что пошёл с ними, но и бросить их, весёлых и шальных, уже не мог. Это было бы не по-товарищески. С горем пополам довёл их до расположения части и думал, что на этом наши приключения закончатся, но оказалось, что они только начинаются. Самый молодой из нашей троицы, стрелок-радист сержант Фофонов Алёша решил показать сослуживцам, что он не просто член боевого экипажа, а земляк самого генерала Полбина. Об этом он решил поведать сослуживцам, забравшись на стол и произнеся хвалебную речь в честь автора знаменитой "вертушки". Поскольку мы, его однополчане, могли стать и соучастниками, не дослушав до конца речь, бережно сняли его со стола и повели в вытрезвитель. Я думаю, военные авиаторы о нём знают и, возможно, пользовались его услугами. А момент для этого оказался самый аварийный. Посыльный из штаба объявил двухчасовую готовность до боевого вылета. Вот тогда и прибегли к этому испытанному и эффективному способу. Моих весёлых собутыльников срочно доставили на аэродром и поставили на обдув от работающих двигателей. Пятнадцать минут пребывания на таком сногсшибательном буране, и хмель, как ветром, сдувало.

Так вот, взяв за руки моих "отпускников", поставили под "оздоровительную" воздушную струю, да так, что головы их болтались, словно на шарнирах. Когда процесс "оздоровления" подходил к концу, за этим занятием и застал нас начальник штаба, подполковник Черкасов. Об этом методе опохмеления ему было хорошо известно и, позволив нам процедуру довести до конца, вроде бы не обратил на это никакого внимания.

Кто донёс начальнику штаба об этом, остаётся гадать. Скорее всего, эту подлость совершил кто-то из наших однополчан, завистников-недоброжелателей, которые бывают в каждом коллективе. Однако, принятые меры оказались своевременными и действенными. Мы не подвели свои экипажи, успешно осуществили боевой вылет, все машины возвратились на базу, и лишь несколько из них получили незначительные повреждения. Я грешным делом подумал, что инцидент с "вытрезвителем" исчерпан и о нём забыли, но напрасно так думал. В тот же день всю нашу "троицу" вызвал комполка и учинил "разбор полётов". Мне, как старшему по званию, досталось больше всех. Друзьям по несчастью влепили по выговору, а мне "строгача" по комсомольской линии и включили в "чёрный список", чтобы вспомнить, когда моя фамилия появится в наградном листе. Однако, как говорит народная мудрость, нет лиха без добра. В тот же вечер вернулся в полк мой друг Денисов Сергей. Его появление в нашей небесной семье оказалось как нельзя кстати, полк испытывал недостаток в опытных штурманах, и его сразу определили штурманом эскадрильи. Из-за чрезмерной напряжённости боевой обстановки, разговор о его чудодейственном спасении пришлось надолго отложить.

Последний удар

Блокированная с суши и моря Курляндская группировка противника продолжала оказывать яростное сопротивление советским войскам, надеясь отвлечь значительные силы на себя и на какое-то время продлить срок существования фашистской Германии. Этот замысел врага был раскрыт, и часть наземных войск и авиации были переброшены для участия в Берлинской операции. Такой чести удостоилась и 188 БАД. Сборы были недолги. Матчасть, лётный и часть технического состава перелетели "своим ходом". Личный состав штаба со всем своим имуществом был доставлен на новый аэродром транспортными самолётами ЛИ-2, а БТО - железнодорожным транспортом.

И вот мы на огромном благоустроенном аэродроме в городе Познань. На первом этапе он служил нам своеобразной перевалочной базой. Каких только тут не было самолётов: и тяжёлые бомбардировщики ТБ-3, и пикирующие ИЛ-4, ПЕ-2, и истребители разных марок и названий, как отечественного, так и иностранного производства.

Через несколько дней наш полк получил новый аэродром вблизи местечка Шлехен. Началась подготовка к решающему сражению. Как известно, в Берлинской операции принимали участие три фронта: Первый Белорусский под командованием Г. К. Жукова, Второй Белорусский под командованием К. К. Рокосовского и Первый Украинский под командованием И. С. Конева.

Наша 188-я БАД вошла в состав 16-й воздушной армии, которой командовал генерал-полковник авиации Руденко С.И. В Берлинской операции принимали участие более семи тысяч самолётов разных марок и назначений. Что касается наземных войск, то и тут превосходство в живой силе и технике было 2х-3х кратным. В задачу бомбардировочной авиации входило: нанесение ударов по промышленным объектам, уничтожение оборонительных сооружений, опорных пунктов, центров управления и обеспечение наступательных действий наземных войск. К 15 апреля все подготовительные работы были завершены, и на следующий день начался решающий штурм немецкой столицы. С раннего утра до позднего вечера армада за армадой краснозвёздных машин, сменяя одна другую, наносили непрерывные удары по врагу.

Вот настал и наш черёд. 17 апреля перед боевым вылетом на митинге личного состава полка выступил его командир майор Вдовин.

Я волновался, как перед первым полётом. Да и как можно было не волноваться. Почти пять лет, нанося бомбовые удары по врагу, каждый из нас мечтал принять участие в уничтожении врага в собственном логове, но вот до этого дня дожили единицы.

В своей речи командир напомнил нам о славном боевом пути 650 авиаполка и о чести, какую нам оказало высшее командование победно закончить войну в Берлине. Его заключительные слова прозвучали, как боевой клич.

... "За поруганную нашу священную землю, за смерть отцов, матерей, братьев и сестёр, за разрушенные города и сёла, за горе и слёзы наших матерей добьём фашистского зверя в его собственной берлоге. Вперёд, орлы, на последний штурм". И тут же прозвучала команда: "По самолётам!" Всё сразу закрутилось, завертелось. Через десять минут самолёты один за другим стали подниматься в воздух и, построившись в полковой клин, взяли курс на Зееловские высоты. Мы были приданы 8-й гвардейской армии, которая вела там наступление, а нам предписывалось обеспечить прорыв обороны противника, подавляя с воздуха его артиллерийские батареи, танки и долговременные огневые точки. На подлёте к намеченной цели нас пытались атаковать десятка два фашистских истребителей "Фоккефульф"-190, но истребители прикрытия, вступив с ними в схватку, сбили несколько машин, а остальные трусливо ретировались. Под нами - передний край фашистской обороны. Заходим на цель и с пикирования сбрасываем бомбы. Устроив немцам 15-минутную "вертушку", скинув на их головы десятки тонн бомб, дали понять, что теперь остановить нас не сможет никакая сила. Отбомбившись, вся дивизия без потерь вернулась на базу. В первый день наступательной операции мы ещё трижды вылетали на задание и помогли наземным войскам прорвать оборону противника и продвинуться вглубь на несколько километров. Несмотря на частое изменение погодных условий: плохую видимость из-за туманов, низкой облачности и задымлённости переднего края обороны, боевые вылеты продолжались ежедневно. Если метеоусловия не позволяли совершить массированный удар в составе дивизии или полка, майор Вдовин вылетал на боевое задание в составе одной эскадрильи.

В результате скоординированных действий всех родов войск, за неделю наступательных действий наши войска вплотную подошли к последней полосе обороны Берлина.

Обеспечив прорыв и успешное наступление наземным войскам, 188-я БАД получила новое задание - уничтожение отдельных стратегических объектов в самом Берлине.

22 апреля полк получил боевое задание нанести бомбовый удар по железнодорожной станции в столице фашистского рейха. Этот боевой вылет запомнился мне на всю жизнь по многим причинам. Во-первых, сбылась мечта собственными глазами увидеть в предсмертной агонии гитлеровскую столицу. Во-вторых, сопоставить мои ощущения с чувствами лётчиков и штурманов полковника Преображенского, которые почти четыре года тому назад нанесли первый бомбовый удар по Берлину. Вот что писал впоследствии об этом штурман экипажа полковника Е. Н. Преображенского, капитан Пётр Хохлов:

"... В ночь с 7 на 8 августа 1941 года в 21.00 группа самолётов ИЛ-4 из 15 машин поднялась с аэродрома Кагул, что на острове Саарема, и взяла курс на запад. В течении недели, пока шла подготовка к предстоящей операции, объект нанесения бомбового удара держался в строгой секретности. Об этом в полку знали только мы двое - я и комполка. Маршрут был проложен таким образом, что большая его часть пролегала над водной поверхностью. Всё было рассчитано до мелочей. Запас горючего вместе с подвесными баками обеспечивал 9,5 часа лёта, с запасом в 15 минут для посадки на своём аэродроме. Вместо максимальной - 1000 кг, бомбовую нагрузку определили в 700 кг. Все эти меры должны были обеспечить успех, но на войне всё сложно и непредсказуемо. На первом этапе, пролетая над Финским заливом, встретили группу немецких самолётов Ю-87, летящих чуть выше нас встречным курсом. Стрелки-радисты, в том числе и наш сержант Коротенко, постреляли в немцев, а они в нас, и мирно разошлись, не причинив друг другу никакого вреда. Далее наш путь пролегал вблизи береговой линии Балтийского моря. Когда уже стемнело, повернули на юг в сторону немецкого города Штеттин. Высота семь тысяч метров. Ярко светит луна, помогая идти нам к намеченной цели. Вот под нами большой Штеттинский аэродром, на котором кипит работа. С помощью прожекторов производятся взлёты и посадки самолётов, но на нас никто не обращает внимания. Видно, немцы приняли советские самолёты за свои, и позволили нам беспрепятственно продолжить полёт курсом на Берлин.

Час ночи. Впереди замаячили огни большого города. Это Берлин. Вот какое оно, гитлеровское логово. Поверив в гитлеровскую пропаганду о том, что никогда ни одна бомба противника не упадёт на Берлин, они даже не удосужились выключить освещение. Нам, конечно, это было на руку. Не надо было сбрасывать САБы. Каждая группа из пяти самолётов имела "свой" объект нанесения бомбового удара. Наша флагманская пятёрка взяла курс на ж. д. станцию, а две другие - каждая на свой объект. Разделившись, приступили к делу. Снизившись до трёх тысяч метров, командир коротко бросил: "Атакуем!". Я прильнул к прицелу. Станция была прекрасно освещена. Не подозревая опасности, тут тоже кипела работа. Одни составы формировались, другие приходили к вокзалу, третьи отходили от него. Когда на головы врага посыпались бомбы, только тогда они поняли, что непробиваемость сверхмощной системы ПВО Берлина - это только гебельсовский пропагандистский блеф. Сбросив бомбы каждый на свой объект, группы сошлись снова вместе, и в полном составе целыми и невредимыми вернулись на базу...".

... Из короткого рассказа Хохлова о том историческом вылете читателю стало ясно, что, пролетая над "мирной" столицей Германского рейха, они видели: квадратные кварталы, длинные и ровные, как струна, улицы и проспекты, идеальной планировки сады и парки, голубой змеёй протекавшую рядом реку Шпрее, то есть всё то, что было предназначено для мирной и счастливой жизни её граждан. И вот всё это, по чьей-то злой воле, подлежало разрушению. Однако, как когда-то у моих коллег, так и у нас сегодня не было чувства сожаления, а была жажда мести за смерть миллионов наших соотечественников и чудовищные злодеяния гитлеровских захватчиков, причинивших столько горя нашей стране.

... Что же вижу я сегодня, выполняя аналогичное боевое задание? Всё то же, но в огне и дыму. Прорываемся сквозь плотный зенитный огонь к ж. д. станции и видим ту же самую суету, только о нашей безнаказанности и речи нет. Пока мы заход за заходом сбрасывали бомбы на здания и сооружения, ж. д. составы и путевое хозяйство, по нам стреляло всё, что только могло стрелять: зенитки, пулемёты, автоматы и даже винтовки и пистолеты, но вся эта масса огня не причинила нам никакого вреда. Полк благополучно вышел из боя. На следующий день поступило сообщение, что войска Первого Белорусского фронта форсировали реку Одер, смяли оборону противника и ворвались в пригороды Берлина. В тот же день мы перелетели на последний аэродром Реппен, который находился вблизи города Франкфурт-на-Одере.

25 апреля армии ударной группировки фронта вели ожесточённые бои в самом Берлине, повсеместно встречая упорное сопротивление. Наш 650-й БАП вместе с другими частями 16-й воздушной армии принимал участие в операции "Салют". Цель её состояла в том, чтобы массированными ударами с воздуха разрушить основные опорные пункты обороны противника, парализовать управление и тем самым помочь наземным войскам уничтожить вражескую группировку в Берлине. В середине дня 400 краснозвёздных машин поднялись в воздух. В составе такой армады летели мы впервые. Сейчас, глядя на эту силищу, невольно проникся гордостью за нашу страну, за народ, вооруживший своих соколов такой первоклассной техникой, за руководство, которое вдохновило его на беспримерный подвиг. В таких сложных условиях нам действовать ещё не приходилось. Берлин горел, и дым застилал всё пространство. В условиях ограниченной видимости объектов атаки и под непрерывным огнём зенитной артиллерии, прицельно наносить бомбовые удары очень трудно. И тем не менее, после первого удара все правительственные здания и сооружения были разрушены, связь с командным пунктом прервалась. Повторный удар был нанесён по юго-западной части Берлина, где, по сведениям разведки, были сосредоточены основные и резервные силы противника. Эти два мощнейших удара не только дезорганизовали противника, но и окончательно подорвали его моральный дух. Бомбардировочная авиация своё дело сделала. Начались уличные бои. До окончательного разгрома и подавления отдельных очагов сопротивления оставались считанные дни, и в этом своё решающее веское слово должна сказать её величество пехота. И она старалась изо всех сил.

Свободная охота

Вот и дождались последней военной весны. Ещё велись ожесточённые бои в Берлине и его пригородах, но вылеты в составе полка и дивизии уже были прекращены. Для уничтожения конкретных целей посылали снайперов бомбометания в составе отдельных звеньев или экипажей. В конце апреля нашему звену было приказано нанести бомбовый удар по колонне машин и бронетехники, которая спешила на помощь осаждённому Берлину. Летать на свободную охоту нам было не впервой. В данном случае, поиск и уничтожение цели мы могли выбирать сами по своему усмотрению.

Вначале, летая на самолётах Р-5 и совмещая штурманское дело с бомбометанием, я неплохо освоил это "ремесло". Пересев на пикирующий бомбардировщик ПЕ-2, не утратил, а ещё более усовершенствовал эту квалификацию. Поэтому такого рода задания чаще доверяли нашему экипажу.

... Так вот, ранним утром три краснозвёздные машины во главе командира звена старшего лейтенанта Гукова, поднялись в небо. Набрали высоту в три тысячи метров. Слева море огня и дыма. Берлин полыхал от непрерывного обстрела "катюш", полевой и тяжёлой артиллерии. В пригородах Берлина у немцев ещё было много зенитной артиллерии. В конце войны наше превосходство в воздухе стало подавляющим, что и позволяло нам "охотиться", не опасаясь вражеских истребителей. Даже не верилось, что война скоро кончится, и все, оставшиеся в живых, будут жить в мире, поднимать Страну, её разрушенное хозяйство, радоваться, залечивать телесные и душевные раны. За четыре года ожесточённых боёв не думали, что доживём до Победы и сможем строить своё мирное будущее. Да и сейчас, за шаг до неё, кому-то не суждено будет дожить до этого выстраданного Светлого дня. Но тогда об этом никто не думал. Мы просто выполняли тяжёлую, с каждодневным риском, фронтовую работу, не задумываясь о последствиях. А вот сейчас, в небе врага, выполняя одно из последних боевых заданий, подумалось мне: "Как хочется дожить до тех счастливых дней, когда люди забудут о всех обидах, не будут враждовать, а станут обмениваться культурными ценностями, посещать музеи, театры, исторические места, дружить, любить, трудиться на всеобщее благо, жить и радоваться жизни". И, если мне будет суждено дожить до этого дня, первое, что я сделаю, - это буду искать свою Любовь. Не мог я допустить, чтобы она исчезла из моей жизни навсегда.

... Мои сугубо мирные размышления прервали хлопки разрывов зенитных снарядов. Смерть ещё бродила где-то рядом. По команде командира звена самолёты совершили групповой противозенитный манёвр и, снизившись до двух тысяч метров, стали искать объект нашего задания. По моим расчётам и данным разведки, он должен был быть где-то рядом. Наконец цель обнаружена. Колонна состояла из двух десятков танков, самоходных орудий и множества машин. Передние машины уже втянулись в небольшую рощицу, чтобы там переждать свою погибель, но было поздно. Гуков коротко скомандовал: "Атакуем!" и первым бросил свою машину в пике. Остальные последовали за командиром. Устроив немцам десятиминутную "вертушку", совершив по три прицельных захода, своей работой были довольны. Около десятка танков и столько же машин горели на дороге и её обочине, уцелевшие солдаты разбежались по полю, ожидая справедливого возмездия. "Прочесав" местность всей мощью своих пулемётов, вышли из боя, набрали нужную высоту и взяли курс на аэродром. Не успели порадоваться удачному выполнению боевого задания, как где-то рядом разорвался зенитный снаряд. Машину подбросило и чуть не перевернуло, но она выровнялась и продолжала лететь. Мотор заглох, а правую плоскость всю изрешетило осколками. Самолёт стал терять скорость и высоту. Командир по внутренней радиосвязи передал экипажам звена, что вышел из строя правый двигатель, а левый тоже работает не на полную мощность, что он попытается довести израненную машину до своего аэродрома, а им приказал возвращаться в полк, доложить командованию о выполнении боевого задания и о том, что мы подбиты. Ту же информацию передали и командиру полка. Между тем, машина окончательно "захромала", и шанс довести её до своих стал неуклонно падать. Мы поняли, что вынужденной посадки не миновать. Командир говорит:

- Штурман, будем делать вынужденную, кто под нами?

- Под нами вражеская территория, американцы сюда ещё не подошли, если сможешь, отверни машину на 30 градусов на северо-запад, по моим данным, в пятидесяти километрах - союзники.

Пилот изменил курс, и мы ещё минут десять летели в этом направлении. Вдруг обороты единственного двигателя стали катастрофически падать, и если промедлить с посадкой, то беды не миновать. Слышу в шлемофоне встревоженный голос командира: "Штурман, срочно ищи площадку, будем садиться!" А самолёт уже без пилота пошёл на снижение. Я осмотрелся вокруг и заметил чуть правее по курсу рядом с хутором ровное поле. Передаю в микрофон: "Командир, доверни семь градусов вправо, садимся на поле, что рядом с хутором". Костя выполнил команду и пошёл на посадку. Машина была уже почти неуправляема, и пилот, слившись с ней, пытался выжать из неё всё, на что она ещё была способна. И вот, колёса коснулись земли, лёгкий толчок, и мы катимся по полю. С тревогой ждём, когда машина остановится. И вот, земля матушка пожалела своих сыновей и мягко опустила на своё материнское тело. Однако, чувство опасности не позволяло нам расслабляться. Удачное приземление ещё не означало, что все беды позади. О том, что советский самолёт подбит и совершил вынужденную посадку, наверняка знают и друзья, и враги, и через какое-то время они будут здесь. Если это будут враги, значит, надо быть готовым дать им достойный отпор. Пулемёт с полным боекомплектом давал возможность вести активную оборону. Командир приказал стрелку-радисту передать в штаб полка координаты вынужденной посадки, которые я вычислил ещё в воздухе, и держать на прицеле всю округу. Выбравшись из кабины, обследовали местность в радиусе двухсот метров, но подозрительного ничего не заметили. В хуторе тоже никакого движения не наблюдалось. Тишина и спокойствие продолжались минут десять, потом из-за ближайших домов выехала военная машина и, не сбавляя скорости, помчалась в нашу сторону. Метрах в ста резко затормозила и остановилась. Заметив на дверке машины белую звезду, а на ветровом стекле полосатый американский флажок, с облегчением вздохнули: "Слава Богу, союзники!" Машина марки "Додж" была нам знакома, так же, как и "Виллис", поставляемый Америкой нам по ленд-лизу. "Додж", обладающий прекрасной проходимостью, стал необходимым средством передвижения высшего командного состава всех родов войск.

... Из машины вышли два парня в американской лётной форме и направились к нам. Третий остался в машине, так же, как наш стрелок-радист, держа нас на прицеле. Фронтовая обстановка этого требовала. Американцы были без оружия. Один из них - афроамериканец - держал в руке такой же флажок, какой развевался на машине. Мы запрятали пистолеты в кобуры и с волнением стали ждать встречи с союзниками. У меня мелькнула мысль: "И как же мы будем изъясняться, если ни я, ни Костя не знаем английского языка?" К нашему удивлению, один из парней с явными чертами европейца, улыбаясь и расставив руки для объятий, на чистейшем русском языке заговорил: "Здравствуйте, ребята, я русский американец, рвался на фронт, чтобы помочь вам в борьбе с фашизмом, поговорить с русскими солдатами и побывать на родине моих предков". Мы сдержанно обнялись и пожали друг другу руки. Русский американец назвался Микаэлем Смитом, а второй - Бобом Хэмом. Мы тоже назвались и стали разговаривать с заокеанским единоверцем - Мишей. Сначала командир экипажа на правах старшего обменялся с союзниками несколькими официальными фразами. Первый вопрос его гласил так:

- Давайте договоримся, как будем друг друга называть?

- Встреча наша неофициальная, поэтому предлагаю по именам.

- Тогда скажи мне, Миша, кто вас известил о вынужденной посадке советского самолёта?

- Информация поступила из штаба советской армии командующему союзных войск о том, что в данном квадрате совершил вынужденную посадку советский бомбардировщик, с просьбой оказать содействие экипажу. Поскольку мы находились поблизости, нас и послали, чтобы выяснили всё и доложили командованию.

- Тогда передайте в свой штаб о том, что у нас повреждены оба двигателя. Степень повреждения неизвестна. Прошу командования союзных войск оказать содействие в возможности прилёта в район аварии советского самолёта с техническим персоналом для ремонта неисправной машины.

Пока Костя с расстановкой, будто диктовал американцу телеграмму, говорил, тот слушал и улыбался. Потом открыл планшет, вынул из него чистый лист бумаги, ручку-самописку и сказал:

- Константин, теперь то, что ты сказал, напиши, я переведу на английский, а радист передаст вашу просьбу в штаб. Я думаю, часа через два-три она вам будет оказана.

Костя взял бумагу и на планшете стал писать. Процедура записи текста, его перевода заняла минут двадцать, а наши часовые, стрелки-радисты, как с одной, так и с другой стороны, держали нас на прицеле. Только, когда Микаэль передал своему радисту бумагу с радиограммой и приказал передать её содержание в штаб армии, он оставил свой пост и занялся своим привычным делом. Костя тоже махнул рукой сержанту, и тот, опустив ствол пулемёта, остался стоять на страже, наверно, думая: "Союзники союзниками, но американцы из иного капиталистического мира, от них всего можно ожидать, поэтому с ними надо держать ухо востро". Передав бумагу радисту, Микаэль вернулся к нам, чтобы продолжить разговор. Видно, чтобы вызвать русских на откровенность, стал рассказывать о себе. Причём, обращаясь к нам, не придерживался никаких уставных условностей, существующих в армиях всех стран. Это: соблюдение субординации в зависимости от воинского звания, использование уставной терминологии, недопущение панибратства с низшим по званию и так далее. Микаэль - лейтенант ВВС США, был, конечно, осведомлён о воинских званиях в Советской армии и видел, что имеет дело с советскими лётчиками выше его по званию (мы на то время имели воинское звание старший лейтенант), но разговаривал, как близкий товарищ и обращался с нами на "ты". Мы ему не перечили. Почему-то чувствовали себя скованно и разговор не клеился. Мы стояли на лужайке возле самолёта и не замечали, что природа ожила от зимней спячки и звала к себе людей, чтобы вместе с ними порадоваться теплу и солнцу. Первым вывел нас из "зимней спячки" Микаэль. Он, улыбнувшись, сказал: "Ребята, что мы стоим, кругом такая красота, а мы забыли, что можно сесть". Он уселся прямо на траву, мы тоже последовали его примеру. Видя, что доверительного разговора не получается, Микаэль сказал: "Ребята, если вам будет интересно, я расскажу немного о себе". Не дожидаясь ответа, начал:

- Как я уже говорил, родился в эмигрантской семье и воспитывался в русских христианских традициях. Мои бабушка и дедушка по материнской линии на американском континенте живут уже двадцать с лишним лет, но так и не стали американцами, душа их навсегда осталась в России. Меня они тоже научили любить родину своих предков и Великий русский народ, подаривший миру: Пушкина, Лермонтова, Репина, Толстого и сотни других гениальных личностей. Ну, это я так, к слову, чтобы вы не подумали, что мы - русские американцы - не такие же патриоты, как и вы.

... Так вот, как мои бабушка и дедушка: Мария Алексеевна и Николай Кузьмич Платоновы оказались в США. По их рассказам, жили они в уездном городе Саратове. Дедушка из купеческого рода, служил в городской управе и имел титул статского советника, бабушка - учительницей в гимназии. В период гражданской войны, по их словам, "годах великой смуты", когда русские убивали русских только за то, что те были из другого общественного сословия, они и покинули родину. Сначала эмигрировали во Францию и поселились у своих знакомых в Париже. Было с ними двое взрослых детей. Маме тогда было двадцать два года, а её брату - девятнадцать лет. В Париже мама познакомилась с моим отцом - Эдуардом Смитом, который тоже имел русские корни (его мама была русская). Они в то время жили в Штатах, а отец в Париже был по каким-то служебным делам. После непродолжительных встреч отец предложил маме руку и сердце, и, обвенчавшись в православной церкви, увёз её домой в Нью-Йорк. Вскоре после этого приехали к ним и бабушка с дедушкой. Через год родился я, а ещё через три - сестра Лиза. Большая часть эмигрантов из России поселилась в Нью-Йорке, видно, полагая, что город этот ближе, чем другие города к их исторической родине. Чтобы привыкание к новым условиям было не столь болезненным и длительным, в городе организовали довольно многочисленную русскую общину со своей православной церковью, школой по изучению русской словесности, истории и литературы. Так что мои родители и бабушка с дедушкой входили в американский образ жизни долго и болезненно. В нашем доме общение велось на русском языке, и, естественно, когда пошёл в школу, владел и русским, и английским в совершенстве. Среди моих одноклассников было много мальчиков и девочек из русскоязычных семей, с которыми мы общались на русском, и никто нам это не запрещал. Русской литературе и грамматике меня научила мама и бабушка, за что я им благодарен. Когда я принял решение поступать в лётное училище, родственники мои немного протестовали, но потом смирились. После окончания училища был направлен в ВВС, в истребительный полк, оснащённый лучшими на то время самолётами "Аэрокобра". Очень хотел помочь своей исторической родине в войне с Германией, поэтому записался добровольцем на фронт. С июня прошлого года я на войне и, как мне кажется, неплохо воюю. За неполный год на моём счету одиннадцать побед в личных поединках и пять в коллективном бою. Мне очень хотелось попасть в часть, которая бы дислоцировалась на территории СССР, но этого сделать мне не удалось. Узнав о том, что нашим стратегическим бомбардировщикам Б-17 предоставили аэродром в Полтаве, мы искренне завидовали этим ребятам, которые могли побывать на земле своих предков. Почему я так говорю, да потому, что в наших авиачастях находится до тридцати процентов личного состава из русских эмигрантских семей. Я надеюсь, теперь вы поверили в наши искренние намерения помочь вам разгромить сильного, опытного и коварного врага.

В последнем воздушном бою мой самолёт немного пострадал, сейчас находится в ремонте, что и дало мне возможность встретиться и пообщаться с вами.

А теперь скажи мне, Константин, как удалось тебе посадить машину на одном моторе, да на неприспособленном поле?

- Самолёты нашего класса имеют хорошие лётные качества, и при отказе одного двигателя могут продолжать полёт на одном моторе, и если бы у нас не забарахлил второй, мы бы дотянули до своих на одном.

- Ребята, я восхищаюсь вашим подвигом. Вы посадили самолёт фактически без обоих двигателей, а это требует от пилота большого опыта, железной выдержки и исключительного мужества. Сколько лет вы летаете?

- На фронте почти четыре года.

- И сколько боевых вылетов сделали?

- Более пятисот.

- Это невероятно. Эти ребята (он кивнул на меня и радиста) такие же опытные, как и вы?

- Старший лейтенант Трохалёв воюет тоже почти с самого начала войны, а наш сержант в небе только год.

- Нам в Штатах говорили, что русские замкнутые, боятся общаться с иностранцами, а вы развеяли все наши сомнения. Я восхищаюсь вами, вы свои парни в доску, да ещё и с героической судьбой. В Штатах вас бы сделали национальными героями.

Костя на его дифирамбы скромно промолчал. Я хоть в этом разговоре участия не принимал, да и командир ничего крамольного не сказал, но на душе почему-то стало неспокойно. Уж скорее бы кто-то из начальства прилетел и нас вызволил отсюда, а то неровен час, влипнем в какую-нибудь неприятную историю. Между тем, Микаэль что-то сказал по-английски своему коллеге, и тот поспешно удалился к машине. Минут через десять они уже вдвоём с водителем подошли к нам, молча постелили пластиковый коврик и стали извлекать из сумки: свиную тушёнку, шоколад, галеты, хлеб и два термоса. Наш гостеприимный американец без лишних слов предложил:

- Давайте немного заправимся, а то неизвестно когда будете принимать пищу.

Он говорил так просто и естественно, будто знаком был с нами много лет. Мы переглянулись. Отказаться - означало обидеть парней, пожелавших искренне сделать что-то приятное русским собратьям по оружию. Сесть и отобедать с союзниками - неровен час, прибудет наше высокое начальство, и тогда уже точно неприятностей не избежать. Мы, глотая слюнки, посмотрели на командира. Он нас понял без слов и решительно заявил:

- Мы с благодарностью принимаем ваше предложение.

Повернувшись к стрелку-радисту, сказал:

- Сержант, прихвати "Н3" и спускайся к нам.

Тот выполнил распоряжение командира и присоединился к дружной компании. Микаэль налил из фляги какой-то желтоватой жидкости в шесть двадцатиграммовых алюминиевых стаканчиков, взял один из них, провозгласил: "Ребята, я предлагаю, чисто символично, выпить за наше боевое содружество и скорейшую победу над коварным врагом". В нашем щекотливом положении этого делать было нельзя, но и не выпить за такой тост было бы тоже грешно. Костя поднял вверх "напёрсток" и коротко сказал: "За нашу Победу!" Все дружно выпили. Члены нашего экипажа от дальнейшего пития отказались, но на еду набросились дружно и очень скоро всё "подмели".

Не успели собрать "следы преступления", как к нам подъехало несколько военных легковых "Джипов" и "Доджей". Первым из "Джипа" вышел американский генерал, а за ним наш полковник, в котором сразу узнали командира дивизии полковника Пушкина. Мы приняли стойку "смирно", а Гуков сделал шаг вперёд навстречу комдиву и доложил о происшествии. Тот принял рапорт, пожал нам руки и сказал: "Мы с командованием союзных войск договорились о том, что они отбуксируют самолёт на ближайший аэродром и там, в ремонтной мастерской, помогут нашим "технарям" восстановить машину, и тогда вместе со мной возвратимся в часть. Пока машина будет в ремонте, вы будете находиться возле неё. Понятно?" Костя ответил: "Так точно, товарищ полковник". В то же время американский генерал принял доклад от своих подчинённых и, обернувшись к нам, крепко пожал всем руки. Несколько военных корреспондентов, приехавших в свите генерала, принялись снимать русских на фоне самолёта с разных ракурсов, в группе с генералом и его командой. Потом окружили нашего комдива, и с помощью переводчика начали задавать вопросы. В качестве переводчика выступил наш новый американский друг Микаэль. Он попросил разрешения у полковника дать фамилии всех членов экипажа, так как корреспонденты собираются написать о них статью в газету. Полковник разрешил, а Костя продиктовал имена, должности и звания своих подчинённых. Ответил также на несколько вопросов, таких как: сколько сделали боевых вылетов, сколько раз нас подбивали, были ли подобные ситуации сегодняшней и т.д. Американцы проявили к нам, русским лётчикам, огромный интерес, будто были мы с какой-то другой планеты. Они без конца с нами фотографировались, подсовывали какие-то открытки и просили, чтобы на них поставили свои подписи, просили на память в качестве сувенира любую безделушку, вплоть до пуговицы с нашей военной формы. Когда корреспонденты удовлетворили свой интерес, Микаэль попросил одного из них, чтобы сфотографировал его друзей с членами нашего экипажа. Не знаю, сохранилась ли где эта фотография, но тогда она отражала искреннюю дружбу и боевое содружество представителей двух великих народов, которые в грозный час объединили свои усилия и спасли мир от коричневой чумы.

... Вскоре приехала машина с родными "технарями", с которыми встретились, как братья. Американский тягач прицепил самолёт и выехал с ним на шоссе. Мы на "студобеккере" ехали следом. В мастерской ребята быстро разобрались в характере неисправности двигателей и возможности их ремонта. Если на ремонт левого мотора они потратили около четырёх часов, то на правый, по их мнению, должно уйти не меньше суток, а это означало, что ночевать придётся у союзников. Комдив тоже находился вместе с нами. Он всем интересовался, во всё вникал и вёл себя с нами, как равный с равными. Его мы знали, когда он был ещё командиром полка, и уважали за беспредельную храбрость, отличную технику пилотирования, человечность, порядочность и справедливость. Неоднократно водил он армады бомбардировщиков, как в составе полка, так и дивизии, на выполнение сверхсложных боевых заданий, и всегда выводил своих орлов из боя победителями.

... К вечеру за полковником пришёл адъютант генерала и через переводчика передал, что он ждёт своего русского коллегу на неофициальную встречу в узком кругу. Комдив ушёл, а мы остались одни. Честно говоря, мы были этому рады. Что ни говори, а когда рядом большой начальник, чувствуешь себя стеснённо и скованно. Наши инженеры и техники "колдовали" с мотором. С помощью американских специалистов сняли его с самолёта, разобрали, нашли неисправные детали и узлы, и сейчас изо всех сил стараются отремонтировать к завтрашнему дню. По распоряжению командующего 15-й армии ВВС США в Европе генерала Эйкера, а это был именно он, в помощь нашим техникам была выделена целая бригада слесарей-ремонтников, среди которых были и русские американцы. Работа не прекращалась ни на минуту. Нам дела не нашлось. Мы сели в сторонке и стали наблюдать за работой американских трудяг. Своим делом они занимались увлечённо, сосредоточенно и профессионально, не делая даже перекуров. Однако, как только подошло время окончания работы, всё бросили и ушли, а наши ребята позволили себе лишь два часа сна и трудились, как у нас говорят, до победы.

Рассматривая аэродромную ремонтную мастерскую, были удивлены степенью её оснащённости, механизации и автоматизации. Ручная работа тут была сведена до минимума. Кругом были установлены: гидроподъёмники, электротельферы, гидропрессы, токарные и фрезерные станки, сварочные аппараты и другое оборудование и приспособления. Нашим же техникам всю эту работу приходилось производить вручную, а поднимать тяжести на "пупу". Глядя на всё это хозяйство, захотелось поделиться с командиром. Кивнув на всю эту технику, сказал:

- Костя, ты обратил внимание, в каких условиях работают их технари?

- Да, Вася, у немцев есть чему поучиться. Это же они всё делали для себя. Ещё вчера ремонтировали свои самолёты в этих мастерских, а сегодня, как по акту, всё сдали в целости и сохранности американцам. О чём это говорит? Капиталисты с капиталистами всегда найдут общие интересы и сумеют договориться. Вот и с открытием второго фронта американцы тянули аж до июня 1944 года, боясь потерять свою долю выгоды.

- Костя, ну и американцев тоже понять можно. Посуди сам, мы, русские люди, были поставлены перед выбором "быть или не быть", поэтому и задача у нас была совсем иная - победить и выжить любой ценой. У союзников задача была другая - помочь Советскому Союзу разгромить фашистское чудовище, которое стремилось к мировому господству. И эта помощь была довольно существенной. Ты сам видишь, наземные войска в большом количестве используют американские грузовые автомобили "студобеккеры", танки "Матильда", артиллерийские установки, самолёты, да и за продукты питания им надо сказать большое спасибо. То, что союзники стремятся сегодня частично компенсировать свои материальные затраты, вполне объяснимо. Нам это трудно понять, но они живут по закону выгоды. Ты согласен со мной?

- Согласен, но техника, которую они поставляют нам, не самых лучших образцов.

- Наверное, потому, что на тот период у них самих ничего лучшего не было, а делились тем, что имели. А вот "Аэрокобру", которой оснащены целые наши истребительные полки и даже дивизии, лётчики хвалят. Говорят, этот тип истребителей мало чем уступает немецкому "Мессершмитту". Наверное, недаром на нём три года воевал наш легендарный лётчик-истребитель Александр Покрышкин.

- Я удивляюсь тебе, Василий, почему ты рьяно защищаешь американцев?

- Да я и не собираюсь их защищать. Я хочу быть справедливым и объективным. Ты же сам всё видишь. Без их помощи было бы очень трудно, и неизвестно, сколько бы ещё миллионов человеческих жизней стоила нам эта победа. Да и сегодняшний случай с нами говорит сам за себя. Они, как истинные друзья, и приютили, и накормили, и вот помогают нам отремонтировать самолёт.

- С твоими доводами невозможно не согласиться, но скажи, откуда у тебя такие сведения об объёмах и значении помощи от наших союзников, ведь в газетах об этом не пишут?

- Я разговаривал с русским американцем Джоном Валевским, который уже два года работает инструктором в Подольском лётном училище. Там есть несколько групп лётчиков, которые переучиваются на американские "Аэрокобры". Я познакомился с ним на спортплощадке, где каждый вечер поддерживал свою спортивную форму. Ты же сам знаешь, на фронте не до этого, а там появилась возможность, почему бы не восстановить былые свои физические кондиции.

- А ты что, до войны серьёзно занимался спортом?

- Ну, серьёзно не серьёзно, но бегал на три и пять километров и показывал время первого спортивного разряда. Дело даже не в разрядах, просто я люблю спорт для себя, для поддержания тонуса, хорошего настроения и ощущения, когда всё твоё тело дышит силой и здоровьем.

- А я, кроме обязательных уроков в школе, потом в училище, по желанию физкультурой и спортом никогда не занимался, однако, людей, умеющих бороться со своей ленью, уважаю. Но мы отклонились от темы. Что ещё тебе рассказывал Джон?

- Он так же, как и Микаэль, из эмигрантской семьи, родился в Бостоне. По рассказам родителей знает много о России, мечтал своими глазами увидеть её необозримые просторы, поговорить с людьми и помочь своей исторической родине изгнать с её земли проклятые фашистские орды. Теперь его мечта осуществилась. Два года он в Подмосковье, и уже сотни наших молодых лётчиков обучил искусству пилотирования знаменитой "Аэрокобры". Он очень интересный парень и общаться с ним было одно удовольствие. На многие вещи он мне открыл глаза. Я даже не подозревал, что примерно четвёртая часть лётного состава и технического персонала 15-й воздушной армии США в Европе - русские ребята, родители которых по разным обстоятельствам эмигрировали в Штаты.

- А что ты думаешь насчёт Микаэля? Он действительно свой парень в доску или играет какую-то неблаговидную роль по заданию американских спецслужб?

- На этот вопрос я, как и ты, ответа не знаю, но мне кажется, его поступки и слова искренни и доброжелательны. Время покажет.

Не успел я закончить своей фразы, как Микаэль собственной персоной с сияющей улыбкой появился перед нами. На этот раз был он без своих коллег-сослуживцев. С нескрываемой радостью в голосе он сказал:

- Ребята, я очень спешил, думал, что вас не застану, но слава Богу, что вы ещё не улетели. Я вырвался к вам на несколько минут, так как мой самолёт будет через час готов, и прежде, чем меня пошлют на боевое задание, я должен сделать на нём облёт. Ребята, я не хотел, чтобы мы потерялись бесследно, не оставив ни адресов, ни что-то памятного. Покопавшись в своих вещах, я хочу подарить вам кое-что из наших семейных реликвий, которые положила мне мама в дорогу, чтобы хранили меня: от "чёрного глаза", злого слова и шальной пули. Война кончается, для меня они дело сделали, теперь пусть и вам сослужат добрую службу.

С этими словами он вынул из кармана тяжёлый серебряный портсигар и протянул его Косте. Мне, отстегнув с пояса серебряную цепочку, подарил карманные дорогие швейцарские часы с крышкой, а стрелку-радисту Жене Кравченку снял со среднего пальца левой руки серебряное кольцо-печатку и одел на его палец. Принимая дорогие подарки от щедрого американца, наверное, каждый из нас подумал: "А какую же памятную вещь подарю я ему?" Ведь из личных вещей, отправляясь на боевое задание, мы ничего не брали, кроме самого сокровенного: писем, фотографий, томики со стихами любимых поэтов. Наше замешательство Микаэль, видно, расценил по-своему и стал объяснять:

- Ребята, в нашей семье преклоняются перед вещами из серебра. У моих бабушки и дедушки появилось даже поверье в то, что серебро не только оберегает людей от чёрной зависти, но и дарит людям счастье и здоровье. Пусть же наши семейные реликвии принесут вам успех и будут напоминать о нашей встрече. Кто знает, может когда-нибудь, если останемся в живых, встретимся и вспомним об этом знакомстве и совместных боевых делах. Я рад, что встретил вас и выполнил наказ моей матери, передал эти сувениры, которые будут напоминать вам о русских американцах, которые любили, любят и всегда будут любить свою историческую родину и её великий народ. Я искренне желаю вам выжить в этой кровавой войне, создать семьи, воспитать детей, жить долго и счастливо и помнить о нас, русских американцах.

Он замолк, видно, собираясь с мыслями, а мы не могли придумать, что же дать ему в качестве сувенира. При мне были только две вещи, с которыми я никогда не расставался - это подарок от Лены - синий платочек и томик со стихами Сергея Есенина. Эти вещи прошли со мной всю войну и служили своеобразным талисманом, оберегающим меня от неприятностей. Раздумывать было некогда, вынул из кармана затасканный потёртый мини-томик, подписал его, там же оставил родительский адрес и вручил Микаэлю. Костя подарил ему многофункциональный складной нож из восьми элементов, а Женя - самодельную зажигалку, сработанную из винтовочной гильзы. Он с благодарностью принял наши скромные подарки и, загадочно улыбнувшись, сказал: "Прощайте, друзья, будьте счастливы. Хоть и живём с вами друг от друга далеко, но на одной планете. Я верю, что мы с вами ещё встретимся". С этими словами он вручил нам заранее заготовленные карточки с его Нью-йоркским адресом. Он спешил. Мы обнялись, пожали ему руку, и он, не оборачиваясь, вышел из мастерской. Вот теперь мы поверили в искренние чувства и добрые намерения нашего нового американского друга. Своим поведением он разрушил все наши представления о людях из враждебного капиталистического мира.

... Между тем, дело шло к вечеру. Ровно в семь часов два дюжих американца принесли в термосах горячую пищу и тут же в мастерской устроили русским друзьям обильный и вкусный ужин. Кроме нашего экипажа, на приём пищи были приглашены инженеры и механики, занимающиеся ремонтом родной "пешки". За ужином Костя спросил: "Ребята, как идёт работа?" Инженер полка, капитан Андреев ответил: "Часов до одиннадцати поработаем, пару часов вздремнём, а завтра часам к десяти соберём мотор и будем ставить его на самолёт. Думаю, часам к двум закончим полностью, и к вечеру будем дома".

Поблагодарив гостеприимных хозяев, стали думать, как организовать дежурство возле самолёта. Посовещавшись, решили дежурить по два часа. Места для сна нам выделили в немецкой казарме, но мы отказались. От одной мысли, что несколько дней назад на этой кровати спал враг, к горлу подступала тошнота, и было противно ложиться в эту постель. В мастерской было тепло, и, постелив соломенные маты, улеглись спать возле своей машины. Первым на боевое дежурство вызвался наш новый стрелок-радист Женя Кравченко, за ним я, а последним командир. Сон был тревожным и поверхностным, но ночь прошла благополучно.

В десять часов приехал комдив, осведомился, как идёт ремонт, и снова удалился. Через час приступили к установке двигателя на самолёт. В этой сложной операции неоценимую помощь нашим техникам оказали американские специалисты. В полдень произвели пробный пуск. Оба двигателя работали, как часы. Самолёт тягачом доставили на аэродром, где нас уже дожидался американский генерал с группой офицеров и военных корреспондентов. После такого серьёзного ремонта двигателей полагался пробный облёт, и мы от этого правила решили не отступать. Заняв свои места в кабине, запустили двигатели и после их прогрева поднялись в воздух. Двигатели работали отлично, все системы управления были в норме. Убедившись в исправности и работоспособности самолёта, совершили посадку. Собрался импровизированный митинг. Наш полковник через переводчика от имени высшего военного командования Советской армии поблагодарил союзников за оказанную помощь, гостеприимство и внимание к советским военнослужащим, волей случая оказавшихся в расположении американской военной базы. С ответным словом выступил генерал Ейкер. Он говорил о боевом сотрудничестве, взаимопонимании и взаимовыручке советских и американских войск, в результате чего дни фашистской тирании сочтены. Однако, самым приятным сообщением для нас были его последние слова: "Пока идёт война и существует опасность нападения вражеских истребителей, я принял решение поднять в воздух звено "Аэрокобр" лейтенанта Смита, которое будет сопровождать вас до своей базы". Эти слова были встречены аплодисментами всех присутствующих. Последние объятия, рукопожатия, фотографирование, и через несколько минут самолёт комдива и наш взмывают в небо и берут курс на юго-восток. Набрав высоту, обнаруживаем рядом возле нас эскорт американских истребителей. Микаэль покачиванием крыльев приветствует нас и желает спокойного полёта. Обходим горящий Берлин и через некоторое время подходим к своему аэродрому. Попрощавшись покачиванием крыльев с американскими друзьями, расстаёмся с ними навсегда.

И вот мы следом за комдивом приземляемся на своём аэродроме. Какая же была радость встретиться вновь со своими боевыми друзьями. О нашей вынужденной посадке в американской зоне уже знали все. На аэродроме нас встречали: командир полка, его заместители, начальник штаба и все свободные от работы лётчики, штурманы, стрелки-радисты и техники. Комполка отдал рапорт комдиву и не проминул спросить: "Товарищ полковник, как там у союзников?" "О союзниках поговорим отдельно, а сейчас подготовьте представление к боевым наградам всех членов экипажа и дайте им сутки отдыха, они заслужили". Пожав нам руки, комдив с полковым начальством уехали, а мы попали в окружение таких же, как мы, тружеников неба, и искренне радовались благополучному возвращению. Больше всех за нас переживал Сергей, успевший после ранения повоевать в небе Берлина. Мы обнялись и долго не могли разнять руки, радуясь тому, что снова вместе. Кроме нас, в дивизии были подбиты ещё три машины, судьба их экипажей пока неизвестна.

До окончания войны оставалось около двух недель, а скольким из нас, молодым, сильным и здоровым парням и девушкам, не суждено будет дожить до победы и навечно остаться лежать в чужой земле.

Фатальный жребий.

После благополучного возвращения с "охоты" наш экипаж несколько дней был предметом внимания сослуживцев. Необычность и загадочность нашего приключения заключалась в том, что мы первые побывали с вынужденным визитом "в гостях" у союзников-американцев. Несмотря на то, что американцы, англичане и французы были нашими союзниками и воевали против общего врага - немецкого фашизма, ничего мы друг о друге не знали. Что нам, советским людям, внушили со школьной скамьи, так это то, что капитализм и социализм - непримиримые враги. Отсюда видно и такой интерес к визитёрам. Прежде всего нам пришлось рассказать об этом происшествии полковому начальству в присутствии начальника особого отдела. Мне кажется, не будь с нами полковника Пушкина и не подними на героический щит русских лётчиков американская пресса, этот "визит" для нас мог иметь тяжёлые последствия. Однако нам скрывать было нечего и мы честно, ничего не утаивая, рассказали, как всё это было. "Слушатели" были приятно удивлены, узнав, что американцы помогли нам отремонтировать самолёт, дали пищу и кров и, даже устроили "почётный эскорт" из звена истребителей, сопровождавший нас, почти до самого аэродрома. Выслушав, нас отпустили, а комполка предоставил сутки отдыха. Из всей этой истории меня волновал больше всего эпизод обмена сувенирами с Микаэлем Смитом, однако особисты оставили его без внимания и про нас забыли.

В тот же вечер, наконец выдалась возможность поговорить с Сергеем. После его возвращения из госпиталя прошло больше месяца, но кроме главной новости, происшедшей в его жизни, о том, что они с Ниной поженились, я больше ничего не знал. Просто обстановка была такова, что на общение времени не оставалось. Сегодня рассказал другу своё необычное приключение со счастливым концом, а он, под впечатлением услышанного, рассказал о своих мытарствах.

... "Начало этой истории ты помнишь, - начал он. Обычный групповой боевой вылет, как и десятки других, только на этот раз, жребий, быть сбитым, пал на наш самолёт. Обиднее всего то, что задание было выполнено, с чувством исполненного долга летим домой и нА тебе - прямое попадание. Только успел заметить, как из виска командира брызнул фонтан крови и самолёт камнем полетел вниз. Хотел открыть нижний люк, но его заклинило, пытаюсь открыть фонарь, но он тоже не открывается. Ну, думаю: "Всё, хана тебе Сергей, отлетался. Сижу, как мышь в мышеловке и жду последней встречи с матушкой-землёй. И вдруг вижу на полу гаечный ключ, видно забытый техником. Хватаю его, и с силой бью по фонарю. Он разбивается, струёй воздуха его вырывает, а центробежной силой меня выбрасывает из кабины. Когда почувствовал, что лечу в свободном падении, дёрнул за кольцо. Парашют раскрылся на небольшой высоте. Поднимаю глаза и вижу, значительно выше, второй парашют. Промелькнула мысль: "Молодец Дима, сумел выброситься раньше меня". Не успел порадоваться за стрелка-радиста, как увидел, что возле него пространство прошивают трассирующие пули. "Ах вы фашисты проклятые, стрелять в беззащитного человека?" - только подумал, как возле меня, словно стая шмелей, тоже просвистело с десяток пуль и что-то обожгло левую руку. Оглядываю местность под собой и осознаю, что спускаюсь на вражескую терриротию и думаю, что предпринять. На всякий случай прикидываю куда бежать после приземления. В северо-западной части какой-то населённый пункт, в противоложной - небольшая рощица. Вот она и может быть моей спасительницей. Стремительно приближается земля.

Видно при свободном падении набрал большую скорость, которую парашют так до нормы и не успел погасить. Толчок о землю и, не удержавшись на ногах, падаю на живот. Подхваченный порывом ветра, парашют метров двадцать протащил меня по земле. С большим трудом, но всё же удалось его погасить. Точно знаю, что за моим приземлением следят десятки вражеских глаз и, если на несколько минут замешкаться, плена не миновать. Как только стропы ослабли, отстёгиваю лямки, вскакиваю на ноги и гонимый страхом, мчусь к лесу. Пули, просвистевшие рядом, подтвердили мои опасения - за мной погоня. Инстинкт самосохранения выдал сигнал: "Не беги прямо, меняй направление!" Начинаю петлять, как заяц, то есть применил "полевой противозенитный маневр." Это меня видно и спасло. Как только лес закрыл беглеца своим телом, стрельба прекратилась. Не останавливаясь пробежал километра два, но не заметил, чтобы немцы меня преследовали. Это видно в их планы не входило. Когда опасность миновала, остановился, чтобы перевести дух и подумать, что делать дальше. Только сейчас, когда спало напряжение, увидел, что рука вся в крови и почувствовал боль, чуть выше локтевого сустава. Инстинктивно пошевелил пальцами - работают. Ну, думаю: "Слава Богу, кость не задета". Снял куртку. Засучил рукав гимнастерки и увидел на бицепсе рваную кровоточащую рану. Сделал перевязку и стал думать, как быстрее выйти к своим. Своё местоположение определить не могу, поскольку планшет с картами остался в кабине. Начинаю прикидывать. Сбили нас на подходе к линии фронта, километров за двадцать-тридцать от расположения наших войск. Если идти по дороге без препятствий, то можно было бы дойти до своих за несколько часов. В моём же положении, когда на каждом шагу подстерегает опасность, даже трудно предположить, когда это произойдёт.

Решил, что всё хорошо продумаю, выберу направление, составлю план передвижения, взвешу свои возможности, а тогда буду действовать. Для начала, что я имею: тёплые меховые унты, куртку, шлем, перчатки. Помогут продержаться в лесу несколько дней, только бы не выпал снег и не ударили морозы. Для самообороны и жизнедеятельности: пистолет с двумя обоймами, перочинный нож и зажигалка. Это уже, кое-что. Теперь, направление движения понятно и так - это юго-восток, если не подведёт рука и не попаду в лапы фрицев, то дня через два буду у своих. Решил идти, избегая населённых пунктов, больших дорог и встреч с местными жителями. Успокоившись и наметив план действий, решил подождать темноты, побывать на месте катастрофы самолёта и поискать стрелка-радиста. Если с командиром звена старшим лейтенантом Филимоновым всё было понятно, он был убит в воздухе, то о судьбе третьего члена экипажа, сержанта Валяева хотелось бы узнать. Если его не расстреляли в воздухе, то он возможно тоже скрывается где-то тут. Осторожно вышел на опушку. Ярко светила луна. Поднимаю голову и слышу, где-то в небе, на большой высоте группа наших ночных бомбардировщиков идёт на задание. Грустно защемило сердце: "Как я вам завидую, мои небесные братья". Гул стихает, а я спускаюсь в тревожную реальность. Во мне борятся два моих Я. Один говорит: "Не ходи туда, возле подбитого самолёта может быть засада и немцы ждут тебя, чтобы схватить". Второй: "Да, ты не бойся. Надо увидеть всё своими глазами, может Дима жив, а если погиб, может остались документы". Послушался второго и осторожно, с пистолетом на изготовку стал приближаться к тому месту, где предположительно упал самолёт. Через полчаса нашёл огромную воронку. От самолёта ничего не осталось, только разбросанные взрывом его останки.

Постояв минуту-другую, понял, всё, что осталось от пилота мне не найти, может узнаю что-то о судьбе Димы. По белеющему пятну на пашне определил: Димин парашют ещё не успели унести. Иду в этом направлении и в километре от воронки нахожу скомканный парашют. Это оказался мой спаситель, но складывать его и, тем более брать с собой, ни возможности, ни желания у меня не было. Остановился в раздумье: "Где-то в этом районе приземлился наш стрелок-радист?" И действительно, в полкилометре по белому полотну парашюта нашёл Диму. Он лежал с пристёгнутыми ремнями и весь изрешечённый пулями. Возможно, когда он приземлился, был ещё жив, но немцы добили его уже на земле. Забрав документы, две обоймы с патронами и попросив прощения, что не мог предать его земле, вернулся в лес. Из экипажа остался я один. И теперь во что бы то ни стало должен выжить, сообщить командованию, а так же родным и близким, правду о героической гибели их сыновей. Постояв на опушке, решил идти вдоль неё, а не продираться по бездорожью, сквозь заросли, неизвестно куда.

Часа четыре шёл по кромке леса, которая представляла собой ломаную линию, а я иду по ней, сам не знаю куда. К утру небо заволокло тучами и пошёл густой снег. Это усложнило моё и, без того сложное положение. Без пищи, без крова над головой, да ещё, оставляя след на снегу, далеко не уйдёшь. Надо бы идти к людям, не все же гитлеровские пособники, но не решился и снова углубился в лес. Мои командирские часы показывали пять часов утра. Ударил мороз. Чувствую, что устал, но останавливаться нельзя, не ровен час засну и замёрзну. Решил сделать шалаш. Перочинным ножом вырезал несколько палок, разгрёб снег, застелил землю сосновыми лапками, соорудил небольшой шалашик и, укрывшись хвоей, хотел заснуть, но холод стал пробираться сквозь "меха" к телу. Встал, разжёг костёр, просушился, отогрелся и тут же возле костра немного подремал. Проснулся, когда уже рассвело. Решил не благоустраивать своё жильё, а двигаться дальше к своим. Используя лесной компас, пошёл напрямую по лесу в восточном направлении. Шёл целый день. Зверски устал и ослаб, но близости линии фронта не почувствовал. Вторую ночь провёл возле костра. Ни желания, ни сил сооружать шалаш уже не было. С каждым часом усиливается боль в руке. Заставляю себя встать и двигаться дальше. С небольшими передышками шёл целый день и наконец вышел к какому-то лесному хутору, но зайти к кому-то в дом, снова не решился. Всё тело горит, голова разрывается от боли: "Неужто рана стала нарывать и, поэтому поднялась температура?" - подумалось мне. Недалеко от крайнего дома увидел стог сена, решил, что переночую в нём. Минут тридцать наблюдал за хутором, но он как будто вымер, ни одной живой души. Если бы из печных труб не появились дымки, можно было бы подумать, что тут никто не живёт. Возникло дикое желание зайти в дом к людям, отогреться, поесть, отоспаться и потом решать, что делать дальше, но что-то опять меня остановило от этого шага. С трудом одной рукой выкопал в сене норку, забрался внутрь, замаскировался и будто бы куда-то провалился.

Проснулся от какого-то неясного шума. Осторожно вылез из своего убежища и услышал громовые раскаты артиллерийской канонады. Ну, думаю: "Дождался, наши идут в наступление". Посмотрел на часы, они показывали четыре часа утра. Небо вызвездилось. У наших ребят теперь работы прибавится. Как я им завидую. А меня они наверное списали. Ну, ладно, хватит ныть. Беру себя в руки и по своим же следам иду снова в лес. Голова кружится, ноги подламываются, а во всём теле предательская слабость, но продолжаю двигаться на звук канонады к предполагаемой линии фронта. Рассвело. В утренней дымке увидел какое-то строение и вокруг тёмные загадочные предметы. Подошёл ближе и в глаза бросилась ужасная картина. Возле какого-то временного жилья, скорее всего домика лесника, видно совсем недавно произошло настоящее кровавое побоище. По всей округе, в неестественных позах лежали трупы советских солдат. Возможно это были наши разведчики или десантники, решившие переночевать в избушке. Как об этом узнали немцы, и как им удалось застать ребят врасплох, остаётся загадкой. Однако горки стреляных гильз свидетельствовали о том, что бой был жарким и кровопролитным. Такое увидеть мне привелось впервые. Постояв несколько минут, не решился заглянуть внутрь помещения, спешно покинул это страшное место. Повернулся в лес и услышал где-то поблизости шум моторов. Подошёл ближе, в ста метрах оказалось шоссе, по которому непрерывным потоком двигались крытые брезентом машины и бронетехника. Значит мои предположения оправдываются, началось наступление, немцы подтягивают резервы.

Углубившись в лес на километр, продолжал двигаться параллельно шоссе. Так шёл несколько часов, пока не вышел на опушку, перед каким-то большим селом. Присмотрелся и ужаснулся. Кругом снуют немецкие солдаты, двигаются танки, бронетранспортёры. Видно идёт какая-то перегруппировка войск. Поворачиваю назад и ума не приложу, что же делать дальше? Через линию фронта не пройти, тем более сейчас, когда начались активные боевые действия. Ждать своих в лесу без пищи, без крова и с раненой рукой - не выдержу, закоченею. Так ничего не придумав, пошёл в обратном направлении. Хотел переночевать в избушке лесника, но стало жутко. Вечером вернулся к тому же хуторку, откуда вышел утром. Ощущения голода уже не было, только усталость, боль во всём теле, слабость и полное безразличие ко всему происходящему. Я испугался этого состояния, потому что где-то слышал: "За безразличием наступает поражение воли, способность бороться, и человек погибает". "Нет, не дождёшься "косая". Я ещё повоюю", - промелькнуло в моём мозгу. По своему следу на снегу, как в полуобморочном состоянии, добрёл до своей спасительницы копны. Если бы оступился, или спотыкнулся по дороге, наверное бы упал и замёрз в снегу. Собравшись с силами, забрался в нору и тут же отключился.

Что было потом, рассказала женщина-латышка по имени Анита, которая, спустя сутки, нашла меня в сене и полуживого, на санках завезла домой. Когда я пришёл в себя и увидел вокруг незнакомую обстановку, спросил её, склонившуюся надо мной: "Где я?" Она ответила:

- Не волнуйся. Ты в надёжном месте. Теперь всё будет хорошо. Сейчас я тебя покормлю, потом постарайся уснуть. Здоровый сон лечит лучше всяких докторов. Как поправишься, я тебе всё расскажу. Я успокоился и заснул благостным живительным сном. Через два дня, когда спала температура, и я вернулся в реальность, стал думать и анализировать, Анита рассказала, как я попал к ней в дом. Она села на краешек кровати и начала:

- Было это на второй день после нового года. Пошла я за сеном и вдруг увидела в копне что-то тёмное. Испугалась, хотела звать соседей на помощь, а потом раздумала. Зачем ещё кому-то прибавлять хлопот. Осмелилась, подошла ближе и увидела присыпанную снегом руку, торчащую из копны. Раскопала сено и вытащила тебя почти неживого. Сбегала за санками, привезла домой, раздела и пыталась привести в чувство. Что я только не делала: и растирала тело водкой, и подносила к носу нашатырный спирт, и пыталась напоить тёплым молоком, но всё безрезультатно. Жизнь чуть-чуть теплилась в твоём теле. На второй день поднялась температура - видно следствие переохлаждения. Стала растирать твоё тело бараньим жиром и поить молоком, которое с трудом, но стал глотать. Так продолжалось шесть дней. Твой молодой организм оказался сильным и победил. Я несказанно рада, что ты пошёл на поправку. Только теперь заметил, что передо мной была ещё нестарая женщина, приятной наружности, со следами преждевременной седины, душевной скорби и физической усталости. Я отважился её спросить:

- Скажите пожалуйста, как вас звать?

- Меня звать Анита. Война забрала у меня мужа и сына и, когда я увидела тебя раненого, слабого и немощного, мне показалось, что это мой сыночек, поэтому, не задумываясь, перенесла в свой дом.

- А если бы узнали немцы, что вы оказали помощь русскому лётчику, вас вместе со мной могли расстрелять.

- Я тогда об этом не думала. И потом, хутор наш небольшой и немцы были у нас последний раз месяца два тому назад.

- Но есть наверное недоброжелатели, которые могли донести?

- Если и были, теперь присмирели. Немцам тут осталось быть недолго, скоро придут ваши, а за пособничество фашистам надо будет отвечать.

- Вам-то бояться нечего.

- Мне действительно нечего бояться. Всё, что у меня было я потеряла, а теперь и жизнь немила. Ну, ладно. Тебе пока нельзя переутомляться, вот поправишься, тогда обо всём и поговорим. Я действительно был ещё очень слаб, но после разговора с этой Великой женщиной - спасительницей своей, успокоился и понял, что моей жизни уже ничего не угрожает.

Через два дня, в результате успешного наступления наших войск, значительная территория Латвии была очищена от фашистских полчищ, в том числе и хутор, в котором я находился. Анита привела молоденького лейтенанта-разведчика, который и организовал отправку меня в медсанбат, а за тем в госпиталь. Прощаясь с женщиной, спасшей меня от неминуемой гибели, подумал: "Это сколько же надо иметь мужества, душевного тепла, любви к человеку, чтобы, рискуя своей собственной жизнью, спасать раненого солдата".

Потом, когда я рассказал Нине эту историю, она сказала, что после войны надо будет непременно найти эту героическую женщину и написать о ней очерк в центральной газете. На этой оптимистической ноте и закончил друг свой рассказ.

- А как же ты отважился на женитьбу?

- А я об этом и не думал. После того, как выписался из госпиталя, получил десять суток отпуска, поехал к Нине в Москву, она и предложила узаконить наши отношения. Я согласился. На следующий день расписались, стали мужем и женой.

- Да, дружище, ты обскакал меня по всем статьям. А если серьёзно, то я искренне рад за вас с Ниной и желаю вам долгой и счастливой супружеской жизни.

Победный салют.

Несколько дней спустя, после нашего вынужденного визита к американцам, "Совинформбюро" передало радостную весть о том, что наши наземные войска, в составе трёх фронтов, успешно завершили Берлинскую операцию, в результате которой, столица германского рейха, город Берлин - пал. Радости нашей не было конца. Ведь в этом сражении и его победном завершении была частица и нашего ратного труда.

Несмотря на то, что на данном этапе, полк в групповых боевых действиях участия не принимал, самолёты находились в полной боевой готовности. Если технический состав был всегда при деле, проводя профилактические и текущие ремонты, то лётчики и штурманы получили возможность оглянуться назад, проанализировать допущенные ошибки и обменяться опытом.

Теперь с Сергеем не разлучались ни днём, ни ночью. Жили в барских покоях шикарного двухэтажного особняка, хозяева которого видно удрали вместе с отступающими гитлеровцами.

Война подходила к концу, а на дворе была весна. Уставшая от войны природа просыпалась, радовалась, и ранним цветением деревьев и кустов салютовала в честь победы добра над злом. В один из таких солнечных дней, замполит полка подполковник Авдеенко организовал экскурсию в музей под открытым небом, где были собраны сбитые немецкие самолёты разных типов и назначений. Мы с Сергеем тоже приняли участие в этом мероприятии. Одно дело, когда встречаешься с машинами врага в небе и совсем другое, видеть их, поверженных на земле. Быть экскурсоводом вызвался инженер полка, капитан Андреев, прекрасно знавший конструкции, тактико-технические характеристики, достоинства и недостатки авиатехники врага.

И вот они, некогда грозные боевые машины, лежат искорёженные, обгорелые, жалкие, представляющие из себя груду ненужного металла. Среди "Юнкерсов", "Хенкелей", "Мессеров" и "Фоккеров", были и неизвестные нам модели новейших образцов реактивных самолётов. Они-то и представляли для нас живой интерес. Разглядывая новорождённого "уродца", мы не представляли себе, как эта жестянка, с дырой вместо винта, может летать. Однако летала, да со скоростью, значительно превышающей лучшие винтовые истребители. И всё же, наш прославленный асс Александр Покрышкин подобрался и к нему, сбив его над самым Берлином.

Когда у экскурсовода иссяк запас знаний и красноречия, тогда и мы разбрелись по площадке небольшими группками и стали разглядывать самостоятельно самолётные останки. Подошли снова к "реактивнику", чтобы более детально его рассмотреть. Прямо скажу, особого впечатления на нас он не произвёл ни своим внешним видом, ни размерами. Глядя на это "чудо", Сергей сказал:

- Это и есть то самое новое оружие, которым Геббельс грозился переломить ход войны и победить?

- Я не думаю, что главный гитлеровский глашатай, под оружием возмездия, имел в виду только реактивные самолёты, мне кажется здесь скрывалось кое-что более мощное и разрушительное.

- Что ты имеешь в виду?

- Ну, хотя бы то, что известно международной общественности. Это ракеты Ф-1 и Ф-2 большого радиуса действия и огромной разрушительной силы, которыми немцы обстреливали Лондон, и атомное оружие, но возможно и ещё какое-то оружие массового поражения, разрабатываемое в сверхсекретных гитлеровских лабораториях и КБ.

- Вася, мне мало в это верится. Скорее всего это был просто блеф, для успокоения немецкого народа и вселения в него надежды на чудо.

- Не скажи, Серёга. Такие заявления на голом месте не возникают. То, что немецкие учёные, инженеры и конструкторы что-то подобное замышляли и разрабатывали - это факт. Другое дело у них просто не хватило времени для воплощения в жизнь своих дьявольских идей. Хорошо, что мы вовремя успели их остановить, а то они могли бы натворить ещё очень много бед.

- Теперь уже не натворят. Вон Гитлер с Геббельсом, испугавшись народного гнева, покончили с собой, а их кровавая бандитская клика скоро предстанет перед судом праведным и, я в этом уверен, народы мира больше никогда не позволят возрождению нацизма и фашизма.

- А я в этом не уверен. Тень Гитлера и его бредовых идей, ещё не одно десятилетие будут будоражить мозги его ярых сторонников. Даже в самоубийство этих выродков с трудом верится. Как ты думаешь, не могли они разыграть этот фарс, подставив своих двойников?

- Международная комиссия вроде бы определила идентичность трупов с их хозяевами.

- Запомни, дружище, даже если это была хорошо спланированная и гениально исполненная драма, правды об этом, никто и никогда не узнает. Такие нелюди, как Гитлер и его приспешники, умели прятать концы в воду. Впрочем, нам советским людям и знать-то об этом нет надобности. После войны у нас задачи будут не менее сложные, чем теперь. Это и восстановление разрушенных городов и сёл, и поднятие экономики, и укрепление обороноспособности Страны, и поднятие уровня жизни народа, и много чего другого. Что касается нас с тобой, то мы, надеюсь, останемся в авиации и будем охранять мирный труд советских граждан. Я правильно говорю?

- Да, Вася, сейчас наверное мы уже можем говорить: и о мирной жизни, и о завтрашнем дне, и о планах на перспективу. Теперь, как у всех людей, будут у нас свои семьи, дети, любимая работа. А что касается трудностей, то нам к ним не привыкать.

- Так-то оно так, но не все планы и задумки сбываются и нередко вопреки нашей воли и желанию. Наши деды в таких случаях говорили: "Не живи, как хочется, а живи, как Бог велит".

- Ну, эта мудрость давно устарела, сейчас у нас другие пословицы: "Мы кузнецы своего счастья".

- Нет, Серёжа, такие понятия, как: судьба, счастье, удача, не надо упрощать, они применительно к каждому из нас, совершенно индивидуальны и неподвластны ни каким меркам или стандартам. Давно известно, сколько людей на земле, столько же судеб и ни одного повторения. Так распорядилась матушка-природа. Что касается понятия, счастье, то это чувственное восприятие реальной действительности в каждый момент времени, тоже совершенно индивидуальное. Скажем ты получил хорошее письмо от жены и почувствовал себя самым счастливым человеком на свете, а другой потерял на фронте друга - для него день стал темнее ночи. Так и в жизни, полоса темная, полоса светлая.

- Да, Василий, я всегда считал тебя неглупым парнем, но ты оказывается ещё и философ. Может тебе надо поменять профессию штурмана на учёного историка или философа? Ты об этом не думал?

- Мне тоже самое говорил Веденеев Н.В. в Добринихе. Он сказал, что если бы я поступил в академию на факультет военной журналистики, то из меня мог получиться хороший журналист. Однако при всём моём большом уважении к Николаю Васильевичу, да и к тебе тоже, я не хочу переучиваться и если буду совершенствоваться, то только в штурманском деле и никакого другого ремесла мне не надо.

- Вася, не обижайся. Я лишь хотел подчеркнуть одну из граней твоего таланта, а если он есть, его ты не удержишь. Когда это произойдёт, я не знаю, но он обязательно вылезет, как шило из мешка.

- Давай закроем эту тему. Поживём увидим. Да и пора возвращаться на базу. Авдеенко дал команду строиться.

...

Между тем время шло. Первая неделя мая прошла в тревожном ожидании. На боевые задания вылетали только звеньями для нанесения снайперских ударов по особо важным объектам. На этот раз наше звено такой чести не удостоилось. Да, мы особо и не переживали. Днём несли боевую службу, по вечерам репетировали номера художественной самодеятельности, надеясь выступить с концертом в освобождённом Берлине. Восьмого мая, после трёхчасовой репетиции, пришли измученные и тут же завалились спать. В нашем особняке размещался весь командный состав полка, а так же командиры эскадрилий и звеньев со своими штурманами. Мы с Сергеем облюбовали маленькую комнатушку на самом верху дома, встроенную в чердачное помещение и предназначенную для обслуживающего персонала бывших хозяев. Тут было тихо и спокойно, меньше комфорта, но больше свободы. Дом охранялся ротой охраны, его обитатели находились в полной безопасности и мы тоже с хорошим настроением, улеглись в свои постели. Наш первый крепкий сон был нарушен какими-то странными звуками, одиночными выстрелами и автоматными очередями. В сонных наших мозгах мелькнула мысль: "Вооружённое нападение. Наверное какие-то фашистские недобитки решили напоследок громко хлопнуть дверью".

Выхватываем пистолеты и осторожно спускаемся вниз. Выглядываем из-за угла, а на улице творится что-то невообразимое: крики, вопли, стрельба. Останавливаю какого-то солдата и спрашиваю: "Что там такое?" "Победа, братцы! Победа!" Тогда и мы, обнявшись, поздравили друг друга с победой, присоединились к ликующей толпе и с криками: "Ура!", разрядили в воздух свои пистолеты.

... Первая ночь без войны стала моментом истины, когда все, от солдата до маршала, были едины в своём эмоциональном порыве. Невзирая на должности, звания, знаки различия, люди обнимались, целовались, братались. Сегодня мы были все равны и счастливы, потому что четыре долгих года, 1418 дней и ночей, преодолевая неимоверные трудности, теряя боевых друзей, шли к этой победе. И вот, наконец, она пришла. Пришла, как нечто Долгожданное, Величественное, Светлое, Значимое для людей всей планеты, под названием Земля. Сегодня никто из нас ещё не осознал, какой подвиг перед всем человечеством был совершён советскими людьми и какой ценой он ему достался.

Мы этой ночью были просто безмерно рады и счастливы, что это наконец свершилось.

... Утром, по этому величайшему событию состоялся митинг всего личного состава. Вынесли, опалённое войной, боевое знамя части. Перед строем вместо трибуны поставили стол и, командир полка подполковник Вдовин со своими заместителями, встали возле него. Он, как и мы все, ещё не отошёл от эмоционального стресса и возбуждённо с пафосом начал свою речь. Конечно не мог я запомнить её дословно, но смысл его слов, врезался в память навсегда. Обведя взглядом всех нас, начал:

"Товарищи офицеры, сержанты, солдаты! Друзья, мои боевые побратимы! Поздравляю вас с Великой Победой!" В ответ на его слова, всю округу потрясло многоголосое солдатское "УРА!". Несколько минут оно висело в воздухе, символизируя наши единство и силу. Дождавшись, когда воцарится тишина, командир продолжил:

"Четыре года, кровавыми дорогами войны, мы шли, ни на минуту не сомневаясь, что победа будет за нами. Эту веру вселили в нас партия, правительство и народ, вручивший нам первоклассную технику. Наш 650-й бомбардировочный полк прошёл славный боевой путь. Мы громили врага: в степях Украины, под Харьковом, на Дону, на Кавказе, в Прибалтике, удостоились чести участвовать в Берлинской операции и закончить войну в поверженной столице Германского рейха. Сегодня в день величайшего триумфа и всеобщей радости, отдадим дань памяти и склоним головы перед теми, кто вместе с нами ковал победу, но не дожил до этого светлого дня. Более ста наших однополчан: лётчиков, штурманов, стрелков-радистов и техников, лежат в братских могилах, в городах и сёлах нашей страны и за её пределами, памятниками своими обозначив весь боевой путь полка.

Пройдут годы, столетия, но их подвиг перед всем человечеством не будет забыт и будет жить вечно в памяти благодарных потомков. Однако мы, оставшиеся в живых, должны знать и помнить, что наша страна, строящая первое в мире справедливое общество - социализм, окружена капиталистическим миром и находится у них, как кость в горле. Чтобы охладить пыл горячих голов наших недругов, мы и сегодня в день всеобщей радости и скорби, не должны терять бдительности, держать порох сухим и всеми силами и средствами крепить экономическое и военное могущество нашей Родины. А лидеры стран союзников: США, Англии и Франции сделают выводы из ошибок прошлого и больше никогда не допустят глобальной кровопролитной катастрофы. В заключение оратор провозгласил здравицу в честь партии и правительства, а так же бессменного руководителя советского государства и верховного главнокомандующего И.В. Сталина".

Потом выступали все, кто хотел высказаться, но их уже никто не слушал. Сегодня, впервые за четыре года войны, мы получили праздничный выходной день. Вечером перед коллективным застольем, организованным командованием части, участники художественной самодеятельности дали концерт. Это было наше самое лучшее выступление. Артисты пели, танцевали, от души декламировали стихи, а народ нам подтанцовывал и подпевал. Измученная войной молодежь, радовалась и веселилась. Танцы продолжались несколько часов. Когда уже было далеко за полночь, уставшие но довольные, отправились на покой и мы с Сергеем. Возле лестницы в саду, что вела в нашу комнату - "голубятню", остановился в раздумье. Друг побрёл наверх, а я, прислонившись к молоденькой яблоньке, решил побыть сам с собой наедине. Городом завладела её величество Ночь. Это была вторая ночь без войны. Уже не рыскали по небу щупальцы прожекторов, не рвались снаряды, не трещали пулемёты. Город засыпал, лишь где-то вдали слышались грустные напевы русской песни под аккомпанемент родной гармошки-двухрядки, видно вместе с гармонистом, прошедшей с боями путь от Волги до Берлина.

...

Светила луна, бросая косые тени от домов, деревьев и кустов. Небо усыпано мириадами звёзд, таящими в себе непостижимые секреты мироздания. Обращаю взор на север, на "свою" путеводную звезду и думаю о той, что мне её подарила. Озарённый её холодным космическим светом, как живому существу мысленно говорю: "Четыре года ты водила меня в бой и помогала находить дорогу домой. Когда мне было плохо, я разговаривал с тобой, получая успокоение и снова громил врага, чтобы утвердить мир на земле. И вот сегодня цель достигнута, враг разгромлен, на земле воцарились мир и спокойствие. В этом есть и твоя заслуга. За то, что я остался жив, за помощь и поддержку, низкий поклон тебе и моя искренняя человеческая благодарность. Наступил мир, но нет со мной рядом моей любимой Лены, поэтому прошу тебя и дальше быть единственным связующим звеном между нами. С высоты своего мудрого и всевидящего космоса, передай ей, что почти пять лет ношу её в своём сердце, не было и нет другой такой женщины, какую бы я любил так искренне, преданно и нежно. Посредством твоих тонких космических лучей, чтобы почувствовала она весь трепет моей неискушённой, любящей души и, как тоскует по ней мой исстрадавшийся голос живой".

... Опускаю голову, возвращаюсь в реальность и думаю: "Ценой неисчислимых жертв, мук и страданий мы победили, враг повергнут и зло искоренено. Человечество обрело мир и покой. Каков же будет теперь он, мир без войны? Извлечёт ли мировое сообщество урок из прямого попустительства рождения гитлеризма, приведшего Европу к мировой катастрофе? Что ждёт меня впереди и каково будет оно, моё близкое и далёкое завтра?

С врагом дрались на море и на суше,

Гремели взрывы на воде и под водой.

Воздушным и морским флотам - салют! И всё же

Победа к нам пришла с передовой

Конец второй книги

Отзывы, пожелания и предложения

прошу присылать по адресу:

Украина, Львов, 79034, ул. Танячкевича, 4, кв. 7

телефон: (032)270-34-70

E-mail: Alexandr.Konowalow@gmail.com

Содержание

От автора 7

Глава I.

Вероломное нападение 11

Первые жертвы 13

Эвакуация 16

Здравствуй, Алтай 18

Добровольцы 25

Глава II.

Небесный бомбардир 27

Боевое крещение 27

Ночная разведка 32

Приятная неожиданность 40

Особое поручение 48

Два часа без войны 51

Глава III.

Записки партизанского

фельдшера 59

По зову сердца 59

Фронтовая скорая помощь 62

Крушение 64

Лазарет под открытым небом 68

Окруженцы 74

Первая боевая вылазка 77

Говорит Москва... 81

Каратели 86

Перебазирование 88

Глава IV.

Жаркое лето сорок второго 96

Опасная экскурсия 96

Нежданный гость 103

На чужой маяк 113

Поединок 117

Прощай, крылатый друг 124

Пешком в Баку 128

Глава V.

У Казбека в гостях 133

Снова в бой 133

На переформирование 136

Душевный разговор 141

Снятся бойцу 145

По следам поэта 148

Глава VI.

Начало конца 151

В небе Кубани 151

Слияние 155

Невосполнимая утрата 163

Рассказ старого казака 166

Глава VII.

Переподготовка 173

На земле Азербайджанской 173

"Нам пора обратно ехать в Русь" 178

Рассказ матери 181

Без вести пропавшая 190

Гнев праведный 194

На новых бомбовозах 199

На краю гибели 203

Мир тесен 208

"Я люблю тебя, жизнь..." 216

Опасное знакомство 225

В новом качестве 228

Глава VIII.

На пути к Берлину 234

В небе Прибалтики 234

"Погиб смертью храбрых..." 238

"На честном слове

и на одном крыле..." 241

"Он вчера не вернулся из боя..." 245

Всем смертям назло 249

"Мы приземлились за столом..." 252

Последний удар 259

Свободная охота 265

Фатальный жребий 285

Победный салют 294

Лiтературно-художнє видання

Коновалов Олександр Якович

Талiсман кохання

Роман

Книга друга "Нiчнi дияволи"

(росiйською мовою)

Гол. редактор Бурлаков В.П.

Редактор: Дiтятьєва Б.В.

Художники: Бабiй М.I., Аванесов Б.В.

Техн. редактор: Книш О.М.

Коректори: Коновалова Н.П., Жакпаєва О.А.

Здано до друку 08.10.2009

Пiдписано до друку 18.10.2009

Формат 60х90 1/16, папiр офсетн.

Гарнiтура Times

Обл. вид. арк. 14.0, Умовн. друк. арк. 21

Наклад 60 пр.

Видавництво "Елекс"

Оставить комментарий © Copyright Коновалов Александр Яковлевич (alexandr.konowalow@gmail.com) Размещен: 24/10/2012, изменен: 24/10/2012. 525k. Статистика. Роман: Проза Иллюстрации/приложения: 1 шт. Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Коновалов Александр Яковлевич. Талисман любви. Роман. Книга II "Ночные дьяволы" - Львов: "Элекс", 2009 г. - 306 стр. Во второй книге рассказывается о боевом пути штурмана Трохалёва В.П., который воевал в небе Украины, участвовал в обороне Кавказа, сражался в небе Кубани, Прибалтики и, наконец, участвовал в Берлинской операции. В то же время его любимая девушка, разведчица Лена Панфилова, шла по дорогам войны своим путём. Зародившуюся в довоенном Ленинграде необыкновенную любовь пронесли они в своих сердцах через всю войну, как знамя верности, стойкости и надежды. Война не ожесточила их сердца - они и в разлуке любят, верят и надеются, что их чувства будут иметь счастливое продолжение. В книге читатель найдёт жестокую правду о войне, описание множества боевых эпизодов, но, не смотря на кровь, жестокость и страдания, - эта книга не о войне, а о том, что никто и ничто не может убить в человеке возвышенных чувств, ибо Любовь сильнее смерти.

Коновалов Александр Яковлевич : другие произведения.

Талисман любви 2 ""ночные дьяволы"