1.

От жара едва проснувшегося, но ещё невидимого солнца таял колкий лёд ярких звёзд, ночное небо пустыни - холодное и не прикрытое стыдливым покровом облаков - стремительно светлело, разгоралось утро. Сколько можно качаться в седле бредущего по пескам коня и, задрав голову кверху, гадать по звёздам? Всю ночь, до самого утра, если только так и можно найти дорогу в этой проклятой пустыни!

Милорад устало отвёл глаза, потёр пятернёй затёкшую шею, невидящим взором уставился на сливающиеся с серым небом пески, моргнул разок-другой, будто просыпаясь, неловко повернулся назад, где угадывались в полумгле всадники и верблюды, и хрипло крикнул что-то вроде: поживее, уже недалеко! А что именно крикнул, молодой купец и сам тут же забыл, слишком устал. Семь дней без малого по пескам и ссохшейся глине, где вся и радость глазу в редких-редких клочках колючки, да ящерках, стремительно ускользающих из-под конских копыт. Дважды он готов уже был бросить всё и вернуться, но одна мысль о быстроногих и лёгких скакунах Айзен-Вейля, а в особенности о цене, которую дадут за них гонцы в родном Зимовье, заставляла его расправить плечи, приосаниться, да покрепче поддать пятками бока усталого чалого - тот хоть и слыл добрым конём, но куда ему до айзен-вейльских? Потому чалый, прорысив немного, вновь возвращался к мерному шагу.

Далеко ли до Айзен-Вейля, Милорад толком не знал. По его расчётам, уже это утро встречать бы каравану в городе, но кругом всё те же пески, что и день назад, а в песках - тоска и неизвестность. Может, усталый караван сильно сбавил шаг, и тогда Айзен-Вейль вот-вот покажется впереди, а может прав был проводник, и тогда пустыня не простит ошибки своевольному северянину. Милорад в последний раз посмотрел на бледнеющее небо, и в бессчётный раз попытался определить направление по этим чужим, южным, непривычным звёздам. Раньше он видел их только на пожелтевших от времени свитках да на пахнущих ещё чернилами страницах книг: в родном Зимовье отец не жалел денег, чтобы выучить сыновей наукам, нужным купцу. Да только если в Зимовье за неверный ответ Милорада ждал бы тяжёлый отцовский взгляд или новая проповедь от наставника, то здесь за ошибки неудачливые караванщики платили сполна.

Прошлой ночью Милорад готов был поклясться, что караван забрал левее верного направления, а поспешно нанятый в Кородане проводник с выкрашенной в рыжий бородкой и острыми чёрными глазами давно уже сбился с пути. Осторожно начатый Милорадом разговор мигом перерос в жаркий спор, проводник шипел и тряс бородкой, вспоминал всех своих родных, до пятого колена, каждый из которых водил караваны через эту пустыню. Погонщики, чураясь северянина, стояли за проводника, но и Милорад стоял на своём, гадая, не придётся ли им с Борисом, да двумя стражниками из отцовских, проделать остаток пути связанными, - но вдруг караван сдался и, покорный его воле, повернул вправо. И вот вода уже на исходе, ночь минула, а вокруг по-прежнему пустыня.

"А ведь мог спокойно дождаться в Кородане большого каравана, и уж потом, вместе с ним идти хоть до Айзен-Вейля, хоть до самого Мирит-Вейля". Но мерный шаг чалого и усталость гнали прочь дурные мысли.

Он на миг закрыл глаза, воспалённые от песка, и вскоре среди шелеста копыт и редкого всхрапывания животных ему почудился густой голос отца: "Хороши, хороши. И резвы. А выносливы ли?" - и Милорад понял, что отец хвалил добытых скакунов. Он отвечал, что, разумеется, выносливы! Снежных волков выносливей! И любовался пышными белыми гривами, но что-то мешало... Милорад с трудом разлепил глаза и понял, что за плечо его тряс Борис, немилосердно возвращая из дому в далёкую и бесконечную предрассветную южную пустыню. Увидав, что он очнулся, Борис показал рукой куда-то вперёд.

Милорад пригляделся и не удержал по-мальчишески звонкого крика, восторженного и протяжного, радостного огласившего серое утро: Айзен-Вейль! - кричал он и гнал чалого вперёд срывающейся на галоп рысью. Там совсем уже недалеко вставала на пути пустынных песков стена рослых, тонких деревьев. Милорад вскоре разглядел узкие и длинные листочки, собранные вместе словно в перо дивной птицы. Эти разлапистые перья густо усеивали ветви, а среди них бесстыдно висели гроздья мелких жёлтых цветов, своей дерзостью заставляя забыть о лишённой жизни пустыне.

Дремота сменилась лихорадочным оживлением. Он гнал чалого вдоль стоящих стеной зарослей. Кое-где в ровных рядах попадались бреши, оставленные сухими или выкорчеванными деревьями, но он искал прохода достаточного для каравана. Копыта чалого вдруг звонко застучали по камню, и Милорад, пьяный от восторга, долгожданного спасения и душистого запаха жёлтых цветов, выскочил на дорогу, где стена расступалась шагов на десять, и, оставив позади бескрайние пески, очутился в садах Айзен-Вейля.

Чалый опять перешёл на шаг и принялся жевать всю попадавшуюся ему по пути зелень. Мешать ему Милорад не стал, позволяя коню отдохнуть, а бредущему позади каравану догнать себя. Вперёд, к городским воротам вела выложенная белым камнем дорога, её окаймляли приземистые кусты, а дальше, по обе стороны раскинулись виноградники. Где-то вдалеке цвели плодовые сады - так решил Милорад, хотя не отличил бы теперь груши от липы.

Жёлтовато-красные от рассветных лучей стены Айзен-Вейля манили к себе, но чалый, то и дело останавливался, чтобы сорвать новую ветку взамен только что съеденной, и стены оставались так же далеки, как и были. По обе руки всё так же тянулись виноградники, всё с тем же убаюкивающим ровным шумом от цокота копыт, всхрапывающих лошадей, неторопливо вышагивающих верблюдов и оживлённых возгласов погонщиков, устало плёлся караван. И неудержимая дремота брала своё.

Милорад, чтоб только не уснуть, принялся сперва разглядывать тонкие островерхие башенки, в изобилии украшавшие городские стены, словно шипы ветку боярышника. Затем вдруг понял, что башни вовсе не так тонки и малы, как казались, и что верно сгодились бы для лучников, да и обзор давали хороший. После Милорад лениво отметил, что стены он видал и повыше, а эти уже изрядно обветшали, так что для каменщиков тут нашлась бы работа. А ещё немного погодя возразил себе, что горожане, которые разбивают такие сады, воевать не собираются. И как-то вдруг понял, что до ворот не осталось и двух сотен шагов. Милорад приосанился, покрепче нахлобучил принятый в этих местах головной платок, вечно норовящий упасть, но подгонять чалого не стал: отец никогда перед чужими не торопился.

Ворота были высокие, тёмного дерева и окованные потускневшей бронзой, и были они закрыты, зато небольшая и низкая калитка, в какую не пройдёшь, не согнувшись до земли, стояла настежь распахнутой. Милорад с улыбкой заметил, как привратник, завидевший чужаков, растолкал двух своих товарищей, а те сонно потягивались и оправляли просторные одежды.

- От имени наместника Айзен-Вейля Асада, сына Валиева приветствую тебя, гость! - прогорланил первый стражник, явно отдавая дань местному уставу, лишь только Милорад приблизился.

- И я рад приветствовать тебя, страж, - отозвался Милорад, но едва он закончил, стражник совсем другим голосом сообщил:

- Только впустить тебя и твоих людей в город невозможно, - лицо его выражало скорбь, а глаза глядели нагло и плутовски.

Милорад ждал разъяснений, но их не последовало, пришлось спросить. Причина оказалась в том, что начальник стражи, без ведома которого ворота не велено было открывать, почивал. И будить его было тоже не велено. Разговор затягивался, Милорад чувствовал, что теряет терпение: ему нужно было скорее напоить животных и людей, разгрузить товар, устроить своих спутников на ночлег, поесть и выспаться в конце концов, а не препираться с заупрямившимся привратником!

Справа от Милорада на рослом сером жеребце сидел Борис. На аширском он не понимал и двух слов, да чего уж тут непонятного? Борис мрачно поглядывал то на одного, то на другого стражника, те двое, которые стояли позади и о чём-то зубоскалили, поймав на себе его взгляд, разом поскучнели лицом. Тот, что помоложе даже потянулся проверять саблю на поясе. Вот это Милораду совсем уж не понравилось.

- Милостивый господин, - вкрадчиво и тихо увещевал проводник, незаметно появившийся по левую руку, - несколько монет откроют эти ворота. Позволь мне решить вопрос...

"Ты, порождение Смуты, враг Святой Четы и людей, уже хотел завести нас вёрст на десять левей Айзен-Вейля, и идти нам сейчас по пескам, гадая, когда кончится вода в бурдюках! - гневно воскликнул про себя Милорад. - Пусть проклянут меня все три обители, если сделаю, как ты велишь!"

Вместо того Милорад чуть наклонился вперёд, к шее чалого и глядя стражнику прямо в глаза доверительно произнёс:

- Я везу меха с далёкого севера, мечи из железа Красных гор, кожу, какой и не видели в здешних землях. И я везу с собой воды достаточно, чтобы дойти до самого Мирит-Вейля: это должно понравится тамошним альсихим.

А на аширском альсихим значит начальники, и слово это Милорад прошипел, наблюдая со злорадством как гаснет улыбка на смуглом лице усатого стражника.

- Разворачивай караван! - крикнул он, оборачиваясь к своим людям. - Поворачивай, мы идём в Мирит-Вейль!

Он рысил вдоль вереницы лошадей и верблюдов, чувствуя на себе взгляды погонщиков, преисполненные недоумения, досады, а то и злобы. Некоторые из них уже спешились и теперь держали поводья верблюдов, застыв в нерешительности. "Разворачивай! Разворачивай!" - торопил их Милорад, когда позади послышался ровный нарастающий гул и плеск - он обернулся сам, и застыл, поражённый.

Со стен Айзен-Вейля, с высоты локтей в тринадцать, рушилась десятками потоков вода, разбиваясь у земли тысячами брызг и наполняя собой бессчётные желобки, хоботки и отводы, уходящие вглубь садов. Он заворожёно наблюдал за играющими на солнце струями, и хотя он понимал, что те отстоят друг от друга локтя на два, стоило лишь посмотреть вдоль стены, как казалось будто толща рушащейся, искрящейся и брызжущей воды, непрерывна и грозит затопить всю пустыню до самого Кородана. И пусть он не раз за ночной переход прикладывался к тощему бурдюку с нагретой боками чалого водой, всё равно он облизал сухим языком сухие губы и сглотнул, хоть во рту и не было слюны.

- Зачем же гневаться, милостивый господин? - чуть не пропел догнавший его стражник. - Зачем спешить в Мирит-Вейль, если он блекнет в сравненье с Азен-Вейлем? И вода всегда будит альсихи.

А у подножья стены встала дугой радуга.

2.

Горячее вино пряно пахло корицей и имбирём. Милорад поднёс чарку ко рту, так что глаза затуманились паром, и отхлебнул. По телу душной волной разлился жар. Здесь было принято пить горячее и густое тёмно-красное вино из широких чарок с короткой и неудобной ножкой. И Милорад пил, несмотря на жару и зной. Здесь было принято ходить в шёлковых накидках и коротких сапожках, расшитых золотом или цветными шёлковыми нитками. И Милорад сменил свои удобные для стремян дорожные кожаные сапоги на тряпичные, в которых чувствовал себя босым. И здесь было принято подолгу говорить обо всём, кроме дела. Вот с этим Милораду никак не удавалось смириться.

Ещё не прошёл сквозь городские ворота последний верблюд, а Милорад уже успел разочароваться в Айзен-Вейле, каким увидел его изнутри. Крохотные глинобитные домишки лепились один на другой так плотно и беспорядочно, что улочки и проходы между ними жили по своим неведомым законам: слишком уж часто они неожиданно и круто поворачивали или заводили в тупик. И если на этих улочках, где порой не разминуться и двум всадникам, каравану случалось встретить зазевавшегося прохожего, который не успел юркнуть в ближайшую подворотню, неудачливому горожанину приходилось вжаться в стену и ждать пока навьюченные разным добром верблюды неспешно прошествуют мимо. И если несчастный осыпал караван бранью, погонщики, для которых аширский был родным, не оставались в долгу. Вдобавок ко всему этому гвалту простолюдинов из-под копыт чалого с диким квохтаньем разбегались куры, и голова несносно гудела. Совсем, совсем не так встречал гостей богатый и шумный Кородан с прямыми как стрела улицами, поднимающимися от морских пристаней до самой площади Встреч и расставаний! И как быстро скрылись за неприглядностью бедняцких домов красота садов и величественность потоков, рушащихся с городских стен Айзен-Вейля!

О, как сладко было забыть толчею гостиного двора, нежась в растопленной для него одного бане, а после окунуться с головой в холодную ключевую воду мраморной купели, и наконец всласть выспаться в отведённых покоях во дворце наместника Асада! Приглашению во дворец Милорад поначалу удивился, но, рассудив что гостей с севера с богатыми гостинцами здесь встречают нечасто, принял его как должное.

Уснувший едва за полдень Милорад, проснулся ночью, и, выбравшись из сладкого плена подушек, гулял по безлюдному и тихому ночному дворцу. На севере не строили так, но в этой земле тёплых ночей строители больше заботились о красоте, и там где Милорад ожидал запертую дверь, отрытое мраморное крылечко вело прямо в сад. В саду было тихо, только неподалёку едва слышно журчала вода, и пахло шиповником. Милорад прошёлся по уводящей вглубь дорожке, его ладонь легко задевала ветви, листья, колючки и цветы. Один он сорвал, вдохнул сладкий запах и запрокинул голову, глядя на яркие звёзды. Он любовался ими, не пытаясь понять, где север, а где юг. Я в Айзен-Вейле...

Так прошла ночь, но и поутру наместник Асад не позвал его к себе, не забыв, правда прислать корзину сладких плодов для утоления голода, и кувшин с прохладной водой, чтоб жажда не мучила гостя. Ещё до того как дневная жара сделалась невыносимой, Милораду довелось оказаться на обширной, засыпанной песком круглой площадке, которую сплошь усевали следы конских копыт. Не здесь ли объезжают длинноногих жеребцов? "Да, милостивый господин, здесь" - ответствовал стражник на вопрос. А нельзя ли на них посмотреть? "На то воля наместника, милостивый господин" - был ответ, и ничего большего добиться не удалось.

Остаток дня Милорад откровенно скучал. Он сидел в тени ракиты, прикрытый от сторонних глаз её ветвями, и наблюдал как трепещет густой воздух над плитами площади внутреннего двора. В том же своём убежище он неспешно вкушал заботливо присланных ему мяса, вина и лепёшек, и лениво обдумывал предстоящий разговор. Безделье становилось пыткой: дома он не спал ночей, снаряжая корабль, разыскивал карты и книги, что могли пригодиться в пути, уже в море он не давал себе покоя, отмечая пройденный путь тонкой следом чернил на карте. В Кородане он не пробыл и двух дней, спешно собрав караван и рванувшись через пустыню, он стремился к Айзен-Вейлю... и вот он на месте, и развлекает себя тем, что рассматривает проходящих мимо людей: знатных он узнавал по шёлковым расшитым платкам, которые им заменяли платье, неспешной походке и по холёным бородам, если то были мужчины, и по лёгкой ткани, прикрывающей лицо от песка, если то были женщины. А челядь, одетая во что придётся, сновала взад-вперёд по всему двору по разным поручениям. Простые тут если и носили бороды, то стригли их очень коротко, совсем так же, как у Милорада. И такое совпадение совсем не радовало молодого купца. Но ни челяди, ни знати не было до него никакого дела.

Нужно было проведать своих людей, распорядиться о товарах и сделках: если он доверял Борису в делах военных, то в торговых любимого отцовского стражника обманул бы и ребёнок. Но Милорад не решался самовольно оставлять дворец, боясь обидеть наместника. А тот, как на зло, всё не звал и не звал, предоставляя гостя самому себе. Наконец тревожные мысли ушли, и его сморил сон.

Проснулся он всё под той же ракитой, полулёжа на мраморе, земле и корнях, от лёгкой прохлады - наступила ночь. Милорад никак не ожидал от себя, что уснёт прямо во дворе, свернувшись под деревом, как приблудный пёс или деревенский мальчишка. Радуясь наступившей темноте, он поспешно выбрался из-под метущих двор ивовых ветвей и побрёл, оступаясь затёкшими ногами, в отведённые ему покои. Но лечь этой ночью на укрытое лёгким пологом ложе ему не было суждено: его вниманием завладели рождающиеся и медленно затухающие в ночной тишине звуки, протяжные или быстрые, они складывались в одну величавую и грустную песню. Повинуясь любопытству, которое будили к жизни ночная тьма и дневная скука, он оказался в саду, влекомый песней струн.

Среди садовых зарослей он различил мягкий и ровный свет, его давала масляная лампа, приютившаяся на ступенях крыльца. А рядом с лампой, наполовину скрытый густыми тенями сидел в просторном синем халате бородач. Его пальцы неспешно двигались, заставляя петь чудную лютню. Левая половина его круглого и полного лица была освещена, правая едва угадывалась в тени, глаза были прикрыты, он слушал песню лютни, и мир был написан на его лице. Лишь увидев его, Милорад понял, что ждал встретить в ночном саду прекрасную деву, о каких сказывают сказки, и, обманувшись, растерялся, да так и остался стоять на границе света, чуть поодаль от крыльца.

Струны пропели долго и печально и замолкли. Бородач заворочался, удобнее усаживая тучное тело. Милорад шагнул вперёд, больше затем, чтоб обратить на себя внимание:

- Ты играл хорошо. Я полюбил песню твоей лютни, - протянул он, стараясь подражать певучему аширскому говору и непривычному слогу.

Толстяк встрепенулся, вскинул руку и уставился на Милорада. Тот уже приготовил слова вежливых объяснений, но толстяк облегчённо махнул рукой:

- Я узнал тебя, почтенный Миль-Ох-Ра, раздели со мной красоту этой ночи, - он сказал быстро, тонко пропевая нужные гласные слов: настоящий высокий аширский, который восхищал Милорада и никак ему не давался.

Краем глаза Милорад заметил движение, и только тогда понял, что в темноте, повинуясь умиротворяющему взмаху руки толстяка, растворился стражник с обнажённой саблей наизготовку, оставив в памяти Милорада только напряжённое усатое лицо, сведённые над тонким носом брови и надвинутый на лоб шлем. Как и когда он появился, Милорад не видел, и ему стало не по себе.

Толстяк же радушно указывал на ступени рядом с собой, где были заботливо раскиданы подушки. Милорад осторожно присел. Бородач, весело глядя на него карими заплывшими глазами, сказал: "О, как славно было бы в эту ночь, одну из тех ночей, что воспоют певцы, так ярки теперь звёзды, испить хозяину и гостю чару сладкого вина" - Милорад не знал, что на это ответить, и следует ли отвечать, потому только кивнул. Но бородач, продолжал уже менее затейливым слогом:

- Милостивый Миль-Ох-Ра, - Милорад только теперь понял, что так бородач произносит его имя, и не смог сдержать улыбки, - я, который считал себя хорошим хозяином, хотел дать тебе отдыху три дня, чтобы тело твоё налилось силой, а душа покоем, но ты сам явился ко мне в эту чудную ночь, и потому я более не могу удержать своего желанья насладиться гостем, - он на последок тронул струны, и тут же отставил лютню, не дождавшись пока она затихнет.

Служанка с поклоном поставила перед бородачом поднос с двумя чарками и разными плодами. Разглядеть её Милорад толком не успел, разве что холёные белые кисти рук, держащих поднос. Вот так Милорад и оказался на ступенях крыльца рядом с наместником Асадом, и пряное горячее вино туманило паром глаза.

Недопито ещё было вино, а Милорад уже едва мог сдержать раздражение. Досадуя на себя, он подёргивал кончик уса и вспоминал наставления отца. Дела не терпят спешки. Но весь долгий путь проделан ради прославленных коней! коней, а не бесконечных разговоров! А его невысокий розовощёкий хозяин всё щебетал и щебетал о всякой безделице на своём напевном и плавном наречии с редкими, но звонкими восклицаниями. Милорад поймал себя на том, что рассматривает его раскрасневшиеся от вина щёки, его тонкие усы и пышную, курчавую бороду, обрамляющую всё круглое лицо наместника Асада, тогда как речь его окончательно превратилась в льющуюся потоком причудливую песню, разобрать в которой отдельные слова купец не мог и не хотел.

Поначалу наместник ещё расспрашивал гостя о проделанном пути, о далёком доме и тамошних обычаях, но ответы Милорада становились всё короче и суше, и вскоре наместник, сам того не замечая, уже рассуждал о разных сторонах айзен-вейльской жизни, не дожидаясь ответа.

Милорад поднял чарку и выпил ещё вина, имбирь приятно обжёг язык и взбодрил, купец заставил себя вслушаться в слова наместника Асада:

-...и тогда я сказал ей: "Орлица моя, зачем тебе этот вздорный старик, когда у тебя есть я? Оставь его шаху, раз уж тому так нравятся старики!" О, лучше бы я этого не говорил! Эта женщина сведёт меня с ума! "Этот учёный муж из учёных мужей Вейль-Хиба, сказала она мне, и равных ему нет во всём Вейль-Хибе, и сделал он сады, которые знает весь Вейль-Хиб, и сделал он их для тебя, наместник Асад, а ты его упустил, как старый лев упускает антилопу" Вот так и сказала, почтенный Миль-Ох-Ра.

Наместник Асад горестно замолчал, на его круглом лице читалась растерянность и восхищение.

Это ж надо так: Миль-Ох-Ра - мысленно повторил купец на разные лады собственное имя. И только после понял, о чём толковал наместник Асад.

3.

Милорад с грустью проводил взглядом гнедого жеребца. Выгнутая шея, вскинутый хвост, лёгкая поступь, которая даже под тяжестью наместника, не утратила игривости. Гордо посаженная голова с крупными глазами и неповторимая стать пленили Милорада с первого взгляда. Рядом с этим гнедым чалый казался бы рослым деревенщиной в сравнении с наследным боярином из Красных земель. С удивлением и лёгкой досадой Милорад отметил, что наместник Асад в седле держится уверенно и ни статью, ни величавостью жеребцу не уступает. Впрочем, поводий он не взял: под уздцы красавца-жеребца вёл стражник в начищенных и празднично сияющих на солнце наручах.

Милорад так загляделся на жеребца, что позабыл, что по странной прихоти наместника сам он сидит в закрытых носилках, и когда те закачались и стали подниматься, он только нелепо вскинул руки, стараясь удержать равновесие. Милорад пытался примериться к шагу носильщиков, когда вздрогнул от звонкого смеха. Он вцепился в обитую тканью лавку и уставился вперёд, но в полутьме носилок были едва различимы очертания его нежданной спутницы, перед глазами всё ещё плыли лиловые пятна от сверкающих наручей стражника.

- Рассказывают, будто качка на море куда сильнее, чем в носилках, - раздался насмешливый голос, - откинься на спинку, северный гость, ты не упадёшь.

Глаза Милорада медленно привыкали к полумраку, и того немногого света, который проникал через занавешенные тонкой тканью оконца, стало достаточно, чтоб увидеть её. Она сидела напротив, легко откинувшись на спинку носилок. Светло-серым на тёмном багрянце подушек видны были её высокие скулы, круто выгибались брови, и смеялись тёмные глаза.

- Корабль раскачивается постоянно, а к этой качке я не был готов, - нашёлся он. - Но кто ты, милостивая госпожа?

- Чего же ты ожидал, садясь в носилки? - тем же звонким насмешливым голосом отвечала она, не замечая его вопроса. - Что они сами собой поднимутся в воздух и полетят над пыльными улицами? У нас нет таких чудес, северный гость.

- Зато есть другие чудеса, - ответил ей Милорад, и, хотя и не был уверен, с кем свела его судьба, прибавил: - На одном из таких чудес сейчас едет твой муж, милостивая госпожа.

- А ты хорошо знаешь аширский для чужака, гость, - враз похолодевшим голосом ответила она совсем уж простым слогом низкого аширского, и Милорад подумал было, что ошибся, но вдруг прозвучавшие в её голосе спокойствие и властность убедили: перед ним Раиса, любимейшая жена словоохотливого наместника Асада. Первое удивление и испуг, смущение за них и за свою неловкость уже прошли, и Милорад рассудил, что только ради Раисы, о которой не уставал говорить Асад, мог усадить наместник своего гостя в носилки, а сам поехать верхом.

- Ты так залюбовался на того жеребца, что даже не заметил моего появления, гость. И муж мой говорил, что прибыл ты из-за моря, чтобы раздобыть быстроногих скакунов. Отчего же тогда, скажи мне, гость, ты сейчас не на конюшне и не разбазариваешь пустые похвалы, лаская слух наместника и главного конюха? Отчего, скажи мне, гость, ты так хочешь видеть источники Айзен-Вейля?

- Когда я впервые увидел утреннюю воду, я потерял дар речи, госпожа, красота, увиденная моими глазами, обрадовала моё сердце, а душа моя... - но она перебила:

- Многие купцы проходят через Айзен-Вейль, гость, но немногие щедро платят за право взглянуть на источник.

- Дорогу наместнику Айзен-Вейля! - доносился чуть приглушённый призыв глашатая, громогласный, размеренный и ленивый. - Дорогу...

Высоким аширским Раиса пренебрегала, и не давала уйти от ответа, утопив смысл в красоте речи. Отчего же он и в самом деле отдал три меча лучшей ковки и десяток кож, только чтобы обязанный подарками наместник Асад развлёк гостя и показал ему источник?

- Это мой долг перед моим народом.

- Вот как? И почему же? - в её голосе звучало любопытство.

Милорад помолчал, не решаясь начать. Он смотрел на мерно раскачивающуюся занавеску, не на Раису.

- Мой народ верит, госпожа, что когда-то мир был многими и многими духами, которые творили и разрушали, и каждый из них не был сильнее другого, и разрушали они всё, что творили, и был мир беспорядком, и был мир ничем, - Милорад говорил медленно, стараясь как можно точнее перевести на чужой язык священные слова. - И не знали они жалости к сотворённому, и не знали они скорби о погибшем, но знали одну лишь радость творить и разрушать. Но один из духов испытал любовь к сотворённому и захотел защитить, и духа этого называем мы Матерью, но не устоять одному духу перед другим, и призвала Мать на помощь, и было это внове, и потому помог ей другой дух, и называем мы его Отцом. И случилось так, что не сгинуло сотворённое, а расширилось и разрослось, ибо не было ни Отцу, ни Матери больше радости в разрушении, но только в творении. И многие духи увидели, что это хорошо, и испытали они зависть, и разделились они надвое, и часть их желала разрушить тварное, а другая их часть желала сохранить и преумножить.

Милорад украдкой взглянул на Раису - та слушала внимательно, губы её чуть улыбались, глаза следили за его лицом.

- И мир наш есть творение Матери, защищённое Отцом, и помощники их разнообразят его чудесами. Но сказано, что созданное должно пасть, но не раньше, чем изживёт себя, и потому мой народ верит, что призвание людей сохранять и собирать знание, создавать и преумножать его, помогать Матери творить и Отцу - сберегать.

Милорад закончил и ждал ответа Раисы, но та молчала и не глядела на него. Носилки покачивались, было жарко, до слуха доносились редкие возгласы глашатая и негромкий гул многих голосов - то ли приглушённый тканями, то ли стихавший сам собою от грозного "Дорогу наместнику Асаду!" и вида самого наместника на дивном жеребце. Раиса слегка отодвинула занавеску и мельком взглянула на улицу:

- Вот мы и на месте, северный гость, любитель диковин, - сказала будто и не ему, тихо и задумчиво, но тут же добавила с прежней улыбкой: - Так порадуй своих богов!

И верно, носилки вскоре опустились, Раиса сама сняла с крючка петельку, толкнула дверцу, и, неловко покачнувшись, вышла, Милорад последовал за ней. Успевшие привыкнуть к полумраку глаза слепило солнце, но было ясно, что оказались они на небольшом дворике, обнесённым невысокой стеной. Стража и носильщики, местная челядь и местные начальники, которые выстроились в ряд перед милостивым взором конного Асада, - все они так густо заполняли пыльный двор, что Милорад не сразу заметил башню, возвышающуюся в дальнем конце.

Сложенная из того же песчаника, что и весь город, она уходила на много локтей вверх. Пришлось задрать голову, чтобы разглядеть как у самой вершины башня разбухает в обхвате чуть не вдвое и нависает надо всем двориком. Там ли сердце садов Айзен-Вейля?

Наместник Асад опёрся на руку стражника, спрыгнул с коня и, разглядев Раису и Милорада, широко улыбнулся.

- Искупила ли сладость нежданной беседы мою неловкую хитрость, почтенный Миль-Ох-Ра? - по-детски доверчивый и лукавый вопрос был на его лице, взор его ловил то Милорада, то Раису.

Но как только немного сбитый с толку купец начал: "Разумеется...", наместник Асад развернулся к невысокому худому мужчине, одетому лучше прочих, и провозгласил: - Тогда прошу тебя, почтенный Аббас, проведи меня и гостей моих к источнику, что дарит жизнь Айзен-Вейлю!

Вместо ответа Аббас прижал ладони к груди и медленно, с достоинством поклонился.

После недолгой суеты у ворот башни наместник Асад, Милорад и Аббас уже спускались по узкой винтовой лестнице в сопровождении двух стражников, которые освещали путь масляными лампами, и с каждым оборотом лестница всё глубже уводила в песчаную землю Вейль-Хиба. Вырезанные в белом камне и песчанике ступени изрядно стёрлись, ноги приходилось ставить осторожно, и Милорад оступился бы не раз и не два, если бы не вбитый в стену бронзовый поручень. Они спускались всё глубже, и сухая, тёплая бронза становилась всё холодней, на ней появлялись капельки влаги.

За мерностью движений Милорад не заметил как перестал думать об источнике, его мысли теперь занимала Раиса. Она не захотела спускаться, обещав ждать их наверху, и только тогда он, бросив на неё удивлённый взгляд, понял, что она носит под сердцем младенца. Раиса была невысокого роста, с тонкими чертами лица и чересчур уж высокими скулами, но Милорад не мог думать о ней иначе как о красавице, он разглядел в ней ум, горделивость и властность, и мысли его не желали расставаться с нею.

Стал различим доносящийся снизу мерный шум медленно вращающихся жерновов, редкие и гулкие обрывки слов.

- Уже скоро, - хриплым, сухим голосом объявил Аббас, и Милорад понял, что это были первые слова, произнесённые почтенным смотрителем источника, которые он слышал.

Всё явственней становился шелестящий шум жерновов и людские голоса, но лестница оборот за оборотом вела вниз. Всё так же дрожали причудливые тени от неровного света масляных ламп, всё так же скользил под пальцами бронзовый поручень. И когда под ногой вместо следующей ступени оказалась ровная поверхность, Милорад чуть не оступился.

- Смотри, почтенный Миль-Ох-Ра на воспетый певцами Вейль-Хиба источник Айзен-Вейля, глубоко потаённую тайну из тех тайн, что радушный хозяин и сам желает раскрыть любимому гостю! - голос наместника Асада звучал гулко и странно, отражаясь от воды и сводов.

Невысокая пещера куполом нависала над головой, здесь и там её своды подпирали едва обтёсанные стволы. Посредине деревянных мостков, едва уместивших всех гостей, установлен был внушительный ворот. Его неспешно толкал вол, заставляя крутиться и скрежетать невидимые жернова. Рядом, опустив вниз глаза пред лицом высоких гостей, стояли двое мужчин с коротко стрижеными бородами. Скупой мягкий свет двух ламп маслом разливался за их спинами по чёрной, редкими волнами покрытой воде. Пахло сырым деревом, сгоревшим маслом и потом, но ощутимее всего пахло свежей прохладной водой. Милорад сделал несколько шагов, заворожено глядя на подвижную гладь.

Наместник меж тем продолжал, обращаясь к смотрителю:

- Что же, почтенный Аббас, всё так же хороша вода, всё же крепки своды, как было однажды?

- Истинно, так, почтенный наместник Асад, - скупо отвечал тот.

Наместник кивнул и, шаркая мягкими сапожками по деревянным мосткам, подошёл к самому краю, где серые доски нависали над чёрной гладью, замер на миг и вдруг тяжело опустился на колени, потянулся и зачерпнул ладонью воды. Аббас поспешил придержать платок наместника, когда тот едва не слетел с головы. Наместник шумно отпил и умылся оставшейся в горсти водой.

- Эта вода дарит жизнь моему Айзен-Вейлю, Миль-Ох-Ра. Коснись её.

Вслед за наместником Милорад опустился на колени и зачерпнул прохладной воды, дохнуло влагой и темнотой, и пригубил, вода слабо отдавала известью. И в тот миг он чувствовал себя причастным к священнодействию чужого народа, простому и понятному поклонению жизни.

Справа запыхтел, поднимаясь, наместник Асад.

- Вот и весь источник, почтенный Миль-Ох-Ра, вода и старый вол, - его доверительно пониженный голос был слышен по всей пещере. - Разве не видел ты таких на севере?

- На севере хватит и колодца, чтобы раздобыть воды, и в том мало чести, почтенный наместник Асад, но твой источник поразил меня - так глубоко спрятан он под песками и глиной, - Милорад как мог держался высокого аширского, поняв небрежные слова наместника как уловку. - И что же поднимает воду до самых стен укутанного садами славного Айзен-Вейля, что за силы приводит в движение тот старый вол?

- О, добрый Миль-Ох-Ра! Это вопрос из тех вопросов, на какие любил отвечать почтенный Джавид, но Джавид у шаха, да продлятся дни его, а я не отвечу тебе.

- Если позволит почтенный наместник, - скрипучим голосом вмешался Аббас, - ворот поднимает и опускает крышку чана, который погружён в воду, и пускает в него воду, и гонит воду из него по отводам, почтенный Милорад. И так подминается вода вверх, - пока Аббас говорил, он смотрел на Милорада не отрываясь, и будто изучал.

- Эти слова я и слышал из уст почтенного Джавида, - добродушно сказал наместник. - Здесь всё по-прежнему, почтенный Милорад, и нет ничего другого, и ты увидел уже всё, пойдём же назад, наслаждаться беседой можно и во дворце.

И он направился к лестнице, пустив перед собой стражника с лампой. Аббас рукой предложил Милораду идти следом, тот бросил прощальный взгляд на рукотворную пещеру, на гладь воды, на не поднявших глаз рабочих, и зашагал по тёмной крутой лестнице, ладонью нащупывая знакомый поручень.

- Но как же... - обратился он вдруг к шагам позади себя, верно к Аббасу, - как же люди там, внизу? Мы забрали обе лампы.

- Им не нужен огонь, - сухо и ровно отвечал Аббас, - огонь ест воздух.

Они не замедляли шага и поднимались, оставляя позади себя непроглядную тьму подземелья.

4.

Перед взором Милорада вновь раскинулась пустыня, и горячий, знойный воздух слабо дрожал над песками. Пустыня тянулась по всему окоёму, а под ногами раскинулся Айзен-Вейль с его извилистыми и оживлёнными улочками, а за его стенами широкой зелёной полосой - сады, сладкий и томный дух которых доходил и до Милорада, поднятый восходящими потоками к самой вершине башни. Ради него Асад приказал поднять заслонку днём, и мощным потоком по широкому жёлобу вырывалась из недр башни и уходила на стены вода.

- Тебе нравится, северный гость? - Раиса стояла рядом, не страшась высоты. - Я люблю смотреть на водопад.

- Это поразительно, милостивая госпожа.

- Скажи, северный гость, зачем твоим богам Джавид? Ты ведь ищешь его, того, который врывался глубоко в землю и стоил башню, сажал эти сады. Ведь так, северный гость?

У Милорада на миг перехватило дыхание, он повернулся к Раисе и смотрел на неё будто пытался разгадать, как она прочла его помыслы. Но Раиса всё смотрела на бегущую воду, и на лице её не было ничего, кроме спокойной решимости. И тогда Милорад ответил:

- Да, милостивая госпожа, мне нужен сам Джавид, учёный муж, создавший всё это. Я отвезу его в Зимовье, милостивая госпожа, и он не будет знать нужды ни в чём, и будет служить богам.

Вместо ответа она достала откуда-то из складок платья маленького всадника с саблей наголо, сделанного, как показалось Милораду, из меди. Она потянула за тонкую верёвочку, и лошадка встала на дыбы, а наездник поднялся в стременах и занёс саблю. Отпустила - и всё вернулось назад.

- Такие игрушки он делал и дарил мне, северный гость. Мне нравятся твои боги, я помогу тебе.