(в соавторстве)

Уж как ни укутаны хлебы в корзине, а промокнут. Черт бы побрал этот дождь!Пекла, старалась, чтобы с корочкой, чтобы дух шел - слюну вышибал! А теперь? Ну ничего, может и донесу. Может, и не промокнут.

Волосы на голове от дождя завиваются кольцами, топорщатся, что копна сенная, даже косынка на них еле держится. А грязища-то здесь, а слякоть! Ноги по колено в жиже. Вот тебе и город. У нас, на гусином пруду, и то чище.

Ну, где же?.. Ах, вот и его дом. Он и есть, правильно объяснили - бревна почерневшие, на бок осел, на окнах копоть. Зайти-то страшно... Что он за человек? А как прогонит?.. Нет, мне от него с пустыми руками уйти никак нельзя.

Как зайти-то? Ноги грязнущие. Изгваздаю ему полы - тут же попрет. Ох, и утереть ведь нечем...

Вон, кажется, чистый кусочек мостовой, на него встану. И ноги утру. Да хоть юбкой и утру - всё одно пропадать, коли погонит чародей!

И волосы бы в косу заплести... да только они не слушаются, как на зло, рассыпаются прядями. А хлебы в корзине? Никак совсем промокли? Ан, нет, только верхний каравай чуть подмок, а прочие ничего - даже теплые. И корочка хрустит.

Ну, всё. Пойду теперь...

Толкаю дверь: она открывается внутрь, в темные, заваленные хламом сени. Медленно, ощупью, иду к другой двери - той, что в горницу. Открываю её... ох, Пресвятая Богородица!..

"О, духи всех миров, как же болит голова!.. Вот она - расплата за вчерашнюю ночь... С самого утра зарядил дождь, а в дом сквозь закопченные стекла окон проникал лишь серый цвет, - чародей пытался унять боль, но отвары уже мало помогали, - отвары уже не помогут там, где нужен сон..."

Всю ночь дрожащими от усталости и возбуждения руками он раз за разом повторял опыт. И ведь каждый раз казалось, что вот-вот выйдет, что чуток лишь и не хватает! Чародей покосился на итог своего ночного труда - склянка с темной жидкостью. Это живой-то огонь превратился в эту... Он не хотел даже думать о том. Чародею казалось отчего-то, что вчера он убил пламя. Нет, не убил - обидел. Вот и солнца сегодня нет: всё небо затянуто тучами.

"Глупости, вздор всё это!" - но боль не утихала, заставляя пальцы с ожесточением тереть виски. Как же отвратительна ему эта просевшая, вросшая в землю избёнка с низким закопчённым потолком. Здесь и дышать-то тяжело.

"Нет уж, прочь отсюда! Куда угодно, но прочь отсюда... После вернусь... Вон, и трав уже запас кончается."

Он было собрался выскочить на улицу, нимало не заботясь о неопрятном платье: и вдруг увидел в дверях растрепанную женщину.

-Чего тебе? - устало и удивлённо спросил он.

Я гляжу на чертовской, пляшущий огонь, на склянки, каких не увидишь и у торговцев снадобьями, и мне становится страшно... Бежать хочу отсюда, уйти от греха-то подальше, но тут:

-Чего тебе? - прямо передо мной стоит! Бесов сын! Но я уже не отступлюсь. Поздно теперь.

- К тебе я, барин, - говорю, стараясь, чтобы голос звучал покорно. Но он словно и не слышит. Вот сейчас, прямо сейчас толкнет меня, вышвырнет за дверь!

- Христом-Богом молю, не гони! Выслушай меня, барин! Марина я, из Ельцов. Я тебе хлебушка принесла. Свежий - сама пекла, только утром из печи!.. Мне спросить бы: правда ли говорят, что зелье у тебя приворотное есть?

- Нет у меня ничего, - как нету? Врёт барин, а сам меня пытается отстранить меня, и отчаяние волнами, и синий огонь в глазах. Надежда моя сгорает в этом огне, гибнет любовь - последняя, единственная.

Хватаю его за руку, которая почти уже коснулась моего плеча. Рука сильная, сухая, горячая.

- Постой, барин!

Но он опять не слышит.

Так неужели всё?.. На колени, на колени падаю - хоть носок сапога поцеловать! Но попадается только край длинного балахона, да и он ускользает... Цепляюсь за этот край, висну все телом. Колдун все еще пытается уйти, тянет меня по грязному полу, тащит. И тут... Слёзы из глаз брызнули, больно! О косяк прямо ударилась.

Голову огнем жжёт, а я смотрю, как подошва мелькает под темным сукном отпущенной наконец полу, прежде чем вместе с хозяином исчезнуть за дверью.

А корзинка-то моя на полу стоит - едва ведь подхватила успела, прежде чем из нее посыпятся хлебы.

Ну вот... Буду сидеть. Тут.. Покуда он не вернётся.

"О, духи всех миров, великие и малые, да за что же вы осерчали на меня? Вот ведь дура баба! Это ж нужно так удариться..."

Решимости чародея хватило ненадолго: пройдя несколько шагов, он обернулся на затихшую женщину и увидел её сидящей без чувств на пороге. Пришлось возвращаться в ненавистную избёнку... Впрочем, ненависть-то не к избе, а к усталости и ноющей боли в висках...

"Христом она меня заклинает! Нашла чем заклинать..." - бормотал чародей, ища среди своих запасов какую-то склянку. Нашёл наконец, откупорил, вдохнул пару раз резкий запах паров... Кажется, в голове немного прояснилось...

"Ах, да... ещё же эта полоумная..." - чародей бережно поднёс склянку к её носу, поводил немного, дожидаясь пока женщина очнётся.

-Эх, дура ты баба... - беззлобно вздохнул чародей. - Чего ж ты от меня хотела-то?

-Не погуби, барин! - женщина с ужасом воззрилась на склянку. - Не погуби! Зелья я хотела приворотного, чтоб Николеньку моего, родненького моего... - женщина не договорила, захлебнувшись то ли внезапными рыданиями, то ли кашлем: чародей тут же поспешил убрать склянку с едкой жидкостью из-под её носа.

-А что ж, Никола твой тебя не привечает? - осведомился он, едва лишь женщина успокоилась.

Слезы из глаз от этой его вонючей склянки. Но в голове проясняется, я вижу, его взгляд: цепкий, умный, смотрит - душу вынимает. А глаза-то, матерь божья! Там, где белое должно быть - красно, точно дьявольский огонь играет. А середка вся чернущая. Али привиделось? Чур меня! Гляжу в красный угол - перекреститься на иконку, а иконки-то нет! И про Николеньку сказала - не к добру. Ох, что будет-то теперь, страшно. Да и начать хотела не с того. А то посмотрит на рваную мою юбку, да на кофту (уместно? Слово Кофта?) штопаную, и как пить дать прогонит.

-Слушай, барин, - тороплюсь сказать я, - мужик у нас в селе есть.

-Никола?

-Нет, Авдей его звать. У него изба пятистенка (Мак говорит, что это бедная изба. Я не проверял.), коров десяток, да коз, да свиней по двадцати голов. А уж курей с утками!.. Да поля у него с овсом, да с репой... Батраков нанимает... Ты, барин, только дай мне зелья! Я тебе только сейчас вон хлеба принесла. А выйду за Авдея замуж - чего хочешь у него для тебя добуду. Ты только скажи. Коли зелье твое так хорошо, как про него говорят, и голову Авдей от меня потеряет, он мне все будет готов отдать! Дай мне снадобья!

И протягиваю руку прямо к его лицу, словно он может вынуть пузырек прямо из складок своего балахона.

-Дай! - шепчу я, - дай, не погуби! Авдей даром, что вдовый, а мужик в самом возрасте. Ждать долго не будет... Жена-то его померла третьего дня, так сегодня схоронят, а завтра уже бабёнки какие пошустрее начнут перед ним хвостами крутить. И я-то, я-то куда? Я вдовая, да и годов мне... А за Авдея любая пойдёт. У нас в деревне знаешь, барин, какие девки есть? Коса в руку толщиной, молодая, кровь с молоком... Не погуби, барин...

"Вот, значит, как... Чего же я тогда творил вчера? Огонь хотел собрать, саму суть его вынуть, а тут вон что..." - Чародей безучастно поглядел на молящую о чём-то женщину, отстранился, устало сел на лавку.

-И от кого ж ты прознала, что у меня такое зелье есть? - спросил он после долгого молчания.

-Да как же ж от кого..? - взгляд женщины бегал по комнатке, будто искал чего-то. - Про то ж все говорят... Вон, и Лукинична рассказывала, что Ваньку своего только твоим зельем и держит... А ещё... - чародей не слушал. Привык уже к разным сплетням, привык... и в который раз повторил себе: "Уходить отсюда надо! Не ровён час, случится чего, а вся вина на меня и ляжет, раз уж слухи такие ходят... Придут и... не позволят больше работать"

Он сглотнул и с трудом открыл глаза:

-А что же ты мне про Авдея толкуешь, раз Никола тебе люб? - женщина, так и сидевшая на полу, замолчала, не зная, что ответить...

-Сулишь мне чего не имеешь, против законов всех у меня зелья просишь... Хлеба принесла? Ты, баба, дура... - тянущая боль в висках не давала покоя. А ещё накатывающая злоба на дурость людей - "Не вспомнят, случись где пожар, как ходили к чародею за снадобьями, не вспомнят!.. Так пусть их... Уйду..." - не хлебами я с тебя возьму и не свиньями, - боишься? Бойся, не повадно впредь будет, - я с тебя душу твою бессмертную возьму за зелье!

"Вот же она что ищет - иконы! К чародею пришла иконы искать!.."

-Отдашь душу? - он сам не заметил как голос его из усталого превратился в шипящий и злой, будто змею раздавили. Духи миров и впрямь, видно, осерчали сегодня на чародея...

А души не отдам! - я вскакиваю на ноги и сжимаю кулаки. - На что мне все это, если грех мой на кровинушку мою ляжет? Или ты, нехристь, не слышал, что на дитя падут грехи родительские?! Не получишь ты моей души. Да и куда б ты ее, убогий, поместил? Большая она для тебя-то. Ты думаешь, баба пришла мужика себе побогаче сыскать? А хоть бы и так. Тягостно тебе, что ль? Так нет, пугать тебе надо, изголяться! В душу влезть! Товар, что ль, перед покупкой смотришь? Так смотри. Не ради себя-то я к тебе пошла. И не ради себя за Авдея пойду - нелюбого мужа терпеть до смертушки. Ради Николеньки, сыночка моего. Последний он у меня... Годик всего-то...

Воздух в моей груди заканчивается, горло сжимает, будто душит кто. Я тяну к шее руки, рву на себе ворот последней рубахи. Становится легче, и я продолжаю, только кричать уже не могу, и смотреть не могу на этого изверга:

- Двое деток было у меня, да муж - Никола. Схоронила я мужа. Иду за гробом, плачу, а уж брюхатая... Так что ж, стали жить. И при муже-то вроде трудный год, а все ничего. Есть нечего, так я и песню спою. Да Олька моя посмеется, да Вася спляшет. А там и пришлет Господь какую малость - все прожить можно. А как умер Николай мой, вся жизнь переменилась. Олька - красавица была, годочка через два и женихи бы вокруг нее завертелись - она и раньше покашливала, а тут сильно так закашляется, согнется пополам, да иной раз и с кровью. Да год голодный, да осень мокрая, да зима ранняя. Сгорела моя ластынька, как свечка... И уж рожать мне скоро, и уж ходить я едва могу, как Вася и говорит мне: дай, говорит, мама, хлебушка маненько, пойду на прорубь рыбу удить. Глядишь, и разживемся ... Взял мякишка, да кашки остаток соскреб с горшка - и пошел. Да не вернулся мой Вася. Водяной ли его утащил, лихой ли человек увел - не ведомо. А только рукавицы его и нашли...

Как узнала я про то, так сердце-то у меня и подпрыгнуло. Троих схоронить в полгода. Сама хотела руки на себя наложить. На обрыв ходила, где стремнина, да лёд не встаёт никогда. Так Николенька миленький мой от греха меня сберег, ножкой толкнул, словно сказал: пойдем домой, маменька.

Пришла я домой, а тут и срок подошёл. Да скоренько так Николенька выскочил - не успела и на помощь позвать. Сама обмыла, в одеялко завернула, да люльку на крюк подвесила - от Ольки с Васей была у меня люлька. В сон меня после родин кидает, а я стою, да на дитеньку мою смотрю. Так чудно мне: уж и год был голодный - хлебушка краюшку на всех делили, да крупу варили - на один зубок, да ягод по горсточке, что ребята мои из лесу по осени принесли - а Николенька мой пухлый да ладный, да белый, словно из теста слепленный. Чисто ангел, мамкино утешение...

Зажили мы с ним. Только худо мне стало. Кровь у меня пошла. Лежу я на лавке рядом с люлькою, а кровь из меня струями хлещет. Соседка бабу-повитуху привела, та посмотрела на меня и говорит: не жить тебе, Маринка. Вытекет вся кровь-то, так и помрешь... А я лежу, кулаки сжала, смотрю на Николеньку и молю: Боженька, не оставь сироту. Всех ты у него прибрал, мамку не забирай. Почто ты ему тогда родиться дал? И мнится мне, будто утихает кровь-то. Уснула. На другой день тётки пришли меня прибирать, а я живая... Да уж через день и встала. Так что душу я те не продам. Дорого душа-то моя теперь стоит. Нет у тебя таких денег. А я вот богачка. И сама душонку твою поганую да мелкую куплю, да на посмех людям выкину. Ведь что я к тебе пришла, дура-баба? Трудно мне стало. Эвон - осень на дворе, а запасу у меня и нет на зиму. Боялась, убогая, Николеньку в голодное время потерять, а чуть себя не потеряла.

Ты уж прости меня, что человеком тебя посчитала.

Сказала это, и гляди-ка: и злость моя куда-то делась, и боль. И бояться я его перестала. Отряхнула юбку, поправила рваный ворот, взяла корзину с пола да спросила:

-Ну, посмотрел на душу-то мою? Чего молчишь?

-Так чего же ты ко мне пришла? Слыхала, что люди обо мне толкуют? Гляди сюда... - чародей поспешно подошёл к дальней стене, где в полутьме угадывались бесконечные полки. - Вот, гляди! - повторил он, сбрасывая на пол ворох каких-то трав. - Это сбор. От кашля. Такой у каждой травницы в деревне есть. Вот, а это ты разве что у северских ещё найдёшь, а здесь нету такого ни у кого, хоть травка и невзрачная... А это, - он извлёк пузырёк. - Вот из-за меня колдуном и прозвали, а это куда проще чем травка та... Ну вот, гляди!.. - он сыпанул горсть порошка на стол и вылил на него, не жалея, весь пузырёк: пошла пена и брызги. Женщина, зачарованно глядевшая на стол, отстранилась в испуге. - Не бойся, это не опасно...

Распалившись, он доставал всё новые пузырьки и вещества: ну гляди же ты, гляди - колдун я? Да, колдун, да вот же он стоит - огонь! Чарами завороженный, загнанный в тело тёмной и густой смеси... Но он и не нужен никому - людям нужны лекарства и хлеб. И зелья приворотные... Так вот же - есть: даже от чахотки, пусть и не сильно, но помогает... бабка рассказывала, что помогает. Но ты же хочешь приворотное - так откуда я его возьму? Нет, нет и не было никогда!

-Гляди, вот за это прозвали меня чернокнижником... А ты не бойся, не бойся, чего ты боишься теперь, коли пришла? Вот... - чародей вытащил из тайника любовно завёрнутую в тряпицу книгу в старом потрёпанном кожаном переплёте. - Гляди, самое ценное тебе показываю, видишь, какие тут письмена?.. - на жёлтых страницах женщина разглядела бисерные низы вязи. - Это из самой Аравии, через Царьград... Чернокнижник!..

Пусть, пусть чародей не знал как читать аравийские письмена, но он выучится чужой грамоте - не первый год уже о том мечтал, обязательно выучиться. Не зря же так бережно он хранил случайно доставшуюся книгу.

-Ну что? Нужно тебе зелье? Не ко мне ступай, а иди в монастырь, на торжище - там тебе не только зелье продадут... Там за пару медяков ты и живой воды купишь. Сбрызнешь кого - так воскреснет, как бог ваш. Из мёртвых восстанет. Вот только ещё пару медяков нужно, если сразу не выйдет... А ко мне за этим не ходи. Я не тем промышляю: вон, гляди, той отравой ты мышей изведёшь, а этой... этой кого хочешь изведёшь, - оскалился в улыбке колдун. - А вон тот пузырёк в нём знаешь что? Этим травят сталь на юге... Хочешь? Гривну возьму за него... Я гривну возьму, а сведущие люди за дорого купят. Нет? Так чего же ты пришла?

Он кажется безумцем: тычет мне в лицо какие-то склянки, и стол начинает кипеть, как вода в котелке. Мне страшно, отскакиваю в сторону, закрываю глаза ладонью!.. Но не случается ничего... Кажется. Я медленно и с боязнью опускаю руку. Он еще говорит что-то, чего я не понимаю, но я уже свое отбоялась...

Молоденький ведь совсем колдун, испуганный, усталый. Похожий на Николеньку моего.

-Так чего же ты пришла? - вскрикивает он, но голос на шёпот срывается.

-Чего пришла? - отвечаю ему. - Да сама теперь вижу, что по глупости. Нет, говоришь, у тебя ничего? И слава богу, - я крещусь, он морщится, и я продолжаю говорить, тихо и спокойно, - не нужно мне это зелье. Это ведь тоже грех - человека неволить, да в торги вступать. Я уж справлюсь. Хотела, чтоб легко все было, ан не бывает легко. Да я уж лучше тому же Авдею в ножки упаду, может наймет он меня в работницы. А может, и по дорогам пойду - до морозов время есть. Повезет, так пристроюсь. А ты не бойся. Много страха в тебе, да боли много. Ты бы поспал, поел - вон хоть хлеба моего. Не в уплату же я тебе его несла - гостинец. Ну прощай, добрый человек. Ты уж прости, что дура баба душу тебе растревожила.

Ушла... И пусть идёт. Пусть, не до неё... Да вот только за зря обидел, нужно бы... Завтра, всё завтра. Пусть идёт, мне нужно поспать...