Магрибский Юханан
Литературный дневник
Оправдание
Здравствуйте! Насмотрелся и наслушался я литературных передач и обсуждений, и решали завести дневник.
Что может быть проще? Я буду читать книги и делиться своими мыслями... ах, как хочется сказать - с бумагой! - но, нет! Со всемирной сетью. В значительной степени пишу для себя, чтобы после вернуться и вспомнить, что думалось, чем жилось, но буду очень рад, если кто-то захочет начать беседу на предложенные темы.
"Порт Артур" Степанова
Книга о русско-японской войне, об обороне порта Артура и о его капитуляции. Признаться, первый военно-исторический роман, который мне довелось читать, если исключить "Войну и Мир" Толстого, да приключения Дюма и Дрюона. Возможно, поэтому я с первых страниц книги был совершенно ошеломлён полным небрежением автора ко всему, что я считал неотъемлемым свойством литературы: слог простой до смешного - ручаюсь, что за весь первый том (книга - двухтомник, и ко второму тому слог несколько меняется) я не встретил ни единого развёрнутого сравнения, олицетворения, и вообще хоть какого-то выразительного средства, выходящего за пределы прямой передачи сведений: звали так-то, роста высокого, пошёл туда... Словом, понадобилось изрядно духу, чтобы не бросить книгу после десятка страниц.
Сразу видно, что роман написан с большой опорой на документы, воспоминания и свидетельства очевидцев: отсюда громадное число героев второго плана, появляющихся, порой, ради одной-единственной яркой подробности (вроде барабанной перепонки, лопнувшей от взрыва у одного из матросов, отчего тот решил, что это офицер дал ему по уху, и тут же выпалил: "Виноват, вашбродь!"), отсюда же, пожалуй, и бесконечное число атак и контратак, защиты фортов и батарей, бомбёжек, разведок, очень похожих одна на другую.
Роман "сделан" старомодно... говорю "сделан", а не "написан", потому что имею в виду не совсем литературную сторону. Вот, например, все числительные в книге старательно писались прописью... как вам пестрящие по странице пятидесятимиллиметровые снаряды и прочие калибры? Очевидно, проще было бы читать, будь они написаны цифрами. Мелочь? Да, конечно. Но она, думаю, показывает некоторую несвободу автора, придерживающихся заданных формальных правил. Точно так же об этом говорит и другая подробность, на этот раз уже куда как более сильно осложняющая понимание: совсем нет ни карт, ни планов сражений, ни схем фортификаций, вместо этого всё описано на словах и в значительной мере слилось у меня в сознании в бесконечную череду брустверов, рвов и капониров. Впрочем, я предъявляю к книге, написанной более 60 лет назад требования современности, что не совсем справедливо.
Как поразил своей простотой слог, с самых первых страниц, так же поразили меня и герои - они были просты, рублены, шаблонны. Вот поручик-герой и пьяница, которого обожают солдаты, вот дурак-генерал или садист-капитан, бьющий морды и орущий матом безо всякого повода.
Так зачем же я читал книгу? Не всё так просто. За два тома герои становятся живыми, город проступает в воображении, в нём есть уже знакомые и любимые места. Вся война, весь ход обороны - по крайней мере такие, какими увидел их автор - становятся понятны, и даже бесконечная и однообразная череда атак, побед, поражений и смертей и офицерских зуботычин сливается, должно быть, в нечто похожее на солдатскую жизнь в осаждённом городе.
Сам не пойму, идеологезирован ли роман? В какой степени? Дело в том, что в нём очень чётко видно, что автор стоит на стороне простых солдат. Они смекалисты - дай только возможность проявить смекалку, храбры, и если уж любят своего офицера, то за него в огонь и в воду, до последнего будут стоять, а случись что, его из-под пуль вынесут. Офицеры же делятся, говоря грубо, по отношению их к солдатам. Дураки и предатели солдат презирают и не любят, хорошие же, умные офицеры с простым солдатом из одного котла едят. К тому же главный герой романа, Звонарёв, человек штатский... он инженер, и военные его за своего не считают, хоть и побывал не в одной переделке, да и целым фортом командовал. Не оттого ли, что автору не хотелось вставать на сторону офицера? Впрочем, конечно, были в романе и герой Борейко и милый Акиньфеев, о чьей смерти упомянули как-то вскользь, в самом конце и будто бы невзначай...
Словом, чувствуется, что автор показывает явно: революция назрела, время офицеров закончено, а солдаты могут дела решать миром, собором.
Откровенными предателями показаны генерал Стессель - начальник провинции, его старинный друг генерал Фок, капитан Сахаров. Многие из офицеров рангом пониже - воры, трусы и садисты, а если и нет, то слишком мягкодушны, слабохарактерны, чтобы наладить настоящую работу.
Впрочем, наверняка очень во многом Степанов прав.
И напоследок, как явственно следует из книги: ничего не требовалось от русской армии невозможного, гениального или запредельного. Простые инженеры и поручики знали преотлично, что нужно делать, но глупость, аппаратные войны (о, представьте себе: город осаждён, но флот и армия даже не имеют единого руководства! Более того, постоянно грызутся!) и воровство только и оставляли защитникам города, что красиво, с достоинством умирать.
Книги о Гарри Поттере
Довелось мне перечитать (верней сказать, переслушать) все семь книг о Гарри Поттере. Помимо удовольствия от самих книг, интересно было сравнить свои впечатления от первого и от второго прочтений. Расскажу, пожалуй, о том, что думал, когда читал в первый раз. Сразу скажу, читал я запоем, но через губу. Вот умею я так: через слово плююсь, но от книги не оттащишь. Отчего плевался? Ну, как же! Ведь мы, авторы фентези, твёрдо знаем, как надо строить миры! И строить их нужно совершенно не так! В самом деле: копни чуть глубже мир Гарри Поттера, начни продумывать логику самостоятельно, отграничившись от авторского обаяния, и всё рухнет! Ведь если любой дурак, лишь бы удачно рождённый, может натворить единственным взмахом палочки столько всего, что маглам век не расхлебать, то мигом нарушается и баланс сил, и... закон сохранения энергии!
А технологии! Да бог с ними, с технологиями, простое холодное оружие, которым так неудачно воспользовалась Белатрикс, убив Добби? Где же всё это? Ох, да только начни перечислять, не остановишься.
А персонажи? Простые архетипы! Единственный достойный внимания - Снейп, как персонаж с глубокой личной трагедией и очень сложной жизнью, как персонаж, отношение к которому дано в постоянной динамике.
Вот примерно так я думал, когда в первый раз читал эти книги. Что же изменилось теперь? Откажусь от прежних слов? Да нет, пожалуй, не откажусь - всё верно. Просто тогда я был слеп ко многому другому, всему тому, что наполняет книгу, заставляет её читать, а мир Хогвартса оживать. Конечно, это отлично прописанные люди. Запомнился момент, когда шрам Гарри впервые нестерпимо заболел, а он сам начал воображать, что скажут его друзья, когда он расскажет им об этом. Наверное, именно в этот момент я понял, что сам могу ответить и за Рона и за Гермиону: они разные, они живые, они так здорово написаны, что совершенно оживают, обретают собственную волю даже в моей несчастной голове.
Ещё очень уж мне понравилось, как наполняется внутренним смыслом мир по мере взросления Гарри. Как становится ясно, что Воландеморт - аллюзия на Гитлера, сражение Дамблдора и Гредевальда - на Первую мировую. Гарри обвиняет Альбуса в том, что тот мог, пусть всего на два месяца плениться идеей превосходства волшебников над маглами, как мог он мечтать о подчинении их волшебникам? И Гарри понимает, что Альбус не был тогда сущим ребёнком, ему было столько же, сколько Гарри сейчас! И как же здорово этим ходом показан и Дамблдор и сам Поттер... Первый ещё не знал, к каким последствиям могут привести его мечты о справедливости, ведь мир ещё не видел двух великих войн, и как он в ужасе отрекается от своих мечтаний, как борется всю свою жизнь, до самого конца, против них. И второй, Гарри, для которого мир расколот на врагов и друзей, и такие идеи Дамблдора он не может воспринять иначе, как предательство.
Как удаётся Роулинг наполнить живым смыслом слова Дамблдора о любви, такие простые, такие пошлые, давно набившие оскомину, что поначалу хочется смеяться над ними вместе с тёмным лордом? Как? Я не дам ответа.
"Сто лет одиночества" Маркеса
Признаюсь, книга меня удивила. Ожидал чего-то совершенно иного, готовился прорываться сквозь чрезмерно сложные словестные построения, уговаривать себя не бросать, словом, воевать с книгой. Однако стоило начать читать, и я оказался совершенно потерян для мира дня на четыре - меня полностью затянула история рода Буэндия и городка Макондо... С чего же начать? Можно сказать про то, как книга написана, про писательскую технику: очень уж она любопытная. В романе почти начисто отсутствует прямая речь, роман - это беспрерывное повествование, что-то вроде потока мыслей, всё происходящее не показано, а рассказано. Кто не верит, что можно ярко, живо, красочно писать вот так, словно рассказываешь друзьям семейное предание, а не пишешь роман - прочитайте хотя бы пару страниц: никакого "кинотеатра", но на атмосферу работает всё, от сюжета до слога, от самого способа изложения до героев.
Упомянул про атмосферу, и задумался: как её описать? Какая атмосфера в книге? Здесь приходит на ум название жанра, которое раньше мне казалось совершенно безумным - "магический реализм". Только теперь, прочитав книгу, понял о чём речь: волшебство, или, вернее, совершенно невероятные события переполняют жизнь героев, но воспринимаются ими совершенно естественно, как нечто само собою разумеющееся. Особенно в самом начале повествования, когда Макондо - городок, расцветающий и угасающий вместе с родом Буэндиа - ещё только начитает строится: туда являются цыгане с магнитом, который они демонстрируют, как последнее достижение науки, а после приходит священник, который, для доказательства существования Бога, парит в воздухе (правда, исключительно после кашки какао, никак иначе). И его и цыган жители принимают с одним и тем же восторгом.
Особенно в начале, когда первые поселенцы бредут по лесу, когда основывают новый городок, сильна мифологическая атмосфера. Кажется, что Хосе Аркадио Буэндиа и его жена, Урсула, сродни седым греческим богам, так они ярки, самобытны, взбалмошны, сильны и прекрасны. А дальше... род людской мельчает. Распыляются и развеивается среди потомков душевная мощь, основателей рода, гаснет в них любовь, закрываются для гостей двери дома, домашние сидят по своим углам, чужие друг другу, по своему несчастные. А после вырождаются до того, что простые рыжие муравьи оказываются обстоятельством совершенно непреодолимым, вражеским войском, которому следует сдаться.
Очень ярко Маркес описывает героев, как-то почти разом, только потом раскрывая подробности, показывает он вехи их судьбы, описывает изнутри и снаружи: обыденно, просто, и оттого только достовернее. Как не полюбить старуху-Урсулу, которая, кажется, только вошла во вкус жизни лет под 80? Урсула воспитала почти что всех членов семьи, была той силой, на которой держался дом, как в самом начале, когда её супругу, Хосе Аркадио, в голову приходила очередная безумная затея, так и много позже, когда она одна перетряхивала весь дом, отстраивала его заново, заставляла домочадцев работать... А потом, когда она совсем ослепла и усохла, правнуки таскали её, полубезумную, по дому, как куклу, наряжая в разные наряды и вешая на неё дохлых ящерок, а последний мальчик, которого она воспитывала, и отдав которого Богу желала искупить грехи семьи, вырос распутным грешником. Не иначе как безумные идеи супруга передались и самой Урсуле.
За какие грехи награждает Маркес род Буэндиа сотней лет одиночества? Отчего заставляет раз от раза повторяться, с каждым разом всё в более дурных видах, одну и ту же историю? Отчего оставляет мёртвых неупокоенными призраками, а живых... да так ли они отличаются от призраков, после того, как вспыхнут разок, блеснут, да погаснут, доживая свой долгий век? Сколько жизней прожил полковник Аурелиано Буэндиа, один раз расстрелянный и один раз застрелившийся?
Ещё о Макондо... что за городок, затерянный в джунглях, где живут мёртвые наравне и с живыми? Старик Мелькиадес напророчивший судьбу всего рода Буэндиа, не раз говорил, что погиб в болотах Сингапура, а Хосе Аркадио Второй, бывший на площади вместе с тремя тысячами демонстрантов, раз от раза повторял, что в тогда погибли все, кто вышел на площадь. Очаровательный, волшебный город в начале, Макондо паршивеет и дохнет. Когда начался конец? Может, когда солдат одёрнул парившего после кружки какао священника?
"Дети Грозы" Тии
Не так давно прочёл первый роман из цикла "Наследство одноглазой рыбы". Называется роман "Дети грозы" (вот ссылка на него). Названия говорящие, не так ли? Ожидаешь фентези, скорее всего довольно лёгкого, хоть и не без некоторой эпичности, и, конечно, юмора.
Всё это и в самом деле есть. Роман с самого начала подкупает яркостью красок, живыми описаниями, запоминающимися персонажами. Чем дальше вглубь книги, тем менее забавным кажется название "Наследство одноглазой рыбы": оно обрастает человеческими судьбами, запутанной историей, длинной в несколько поколений, но в первой книге о ней рассказано лишь вскользь. Однако принцессе Шуалейде приходится, волей-неволей, решать те же задачи, что и основателю школы этой самой рыбы, Ману. В мире, где светлые и тёмные шеры, сиречь волшебники и наследные дворяне, совсем неравноценны, где тёмных почитают за слуг зла и всюду закрывают перед ними дорогу, Шуалейде случилось родиться с сумеречным даром: неустойчивым объединением светлого и тёмного.
Сильных волшебников (о, да, волшебников с уровнем зеро, с сертификатом и степенями, всё как положено: такие милые мелочи подкупают меня, как читателя!) в королевстве почти совсем и нет. Тем паче - в королевской семье. А Шуалейда обещает быть сильной волшебницей: случайно оказавшись на границе во время наступления диких племён, принцесса обуздала поднятую шаманами грозу и истребила врагов, заработав себе славу могучей колдуньи, тёмной шеры, а главное - став призом, в борьбу за который немедленно включились светлый шер Дукрист, ублюдок правящего императора и его чрезвычайный посол в нашем королевстве (Валанте), и тёмный шер Бастерхази, представитель Конвента в Валанте.
Тем большую ценность обретает Шуалейда, что в столице обнаруживается заброшенная башня, башня эта - средоточие силы, линза, готовая подчиниться одной только принцессе. Покорить линзу значит обрести невероятную силу и власть. Ах, не могу не добавить, башню сторожит призрак почившей матушки нашей молодой принцессы. Призрак любит танцевать, а в гневе - страшен. Чувствуете? Мир кажется обжитым, наводнённым авторской любовью и воображением.
Ну, что ж, фигуры расставлены, вот чёрные, вот белые, вот награда, следует начать игру!
Вот тут-то мне и пришлось огорчиться: игра вышла слишком короткой. Шеры били прямо, без особой выдумки, неожиданных поворотов не случилось, не было ни интриг, ни политики, только состязание двух обаятельных шеров на фоне празднующей столицы.
Как же мне не хватило больших подробностей, большего изящества. Как хотелось бы, чтобы дело решали не личная сила шеров, а их влияние в разных кругах: как обогатило бы это сюжет, раскрыло игру, заставило мир сверкать новыми красками! Пока же король Валанты - всего лишь человек на престоле, чьи приказы выполнять не обязательно, его старшая дочь - глупая шлюха, решившая, что интригами и тяжёлой работой сможет помочь батюшке править Валантой. Мне так был интересен этот персонаж - лишённая волшебного дара старшая дочь, отчаянно ревнующая к Шуалейде и изо всех сил пытающаяся править Валантой достойно - но, увы, о ней нечего сказать хорошего.
Той же самой глубины не хватило и том эпизоде, где Шауледа, оседлав грозу, смела врагов (ох, не от этого ли название романа: Дети грозы?). Все пронеслось перед моим взором с ошеломляющей скоростью, потому, увы, слишком много осталось вопросов, и слишком мало ответов, а раз так, то от книги волей-неволей осталось ощущение хорошего фентези, которое не стоит копать слишком глубоко, можно проваливаться сквозь мировую ткань и попасть в первозданный Хаос.
Однако очень радуют описания судеб противоборствующих шеров: Дукриста и Бастерхази (главой из детства которого открывается следующий роман). Словом, книга будит воображение, заставляет развивать и обогащать мир, подпевать автору, сопереживать героям. Любите фентези? Читайте.
"Остановись мгновение" Тии
Первую книгу прочёл в начале зимы, и вот, теперь добрался до второй. Про первую я тоже писал, вот ссылка.
Начну с размышлений о символике романа. Вряд ли смогу придумать какую-то стройную систему чтения знаков, но хотя бы очертить круг вопросов, думаю, стоит. Что, любопытно, заставило нашу добрую Тигру поселить главного злодея, шера Бастерхази, в Рассветную башню, а главную его противницу, сумрачную Шуалейду, - в Закатную? Только ли дух чистого противоречия, желания поломать стереотипы? Возможно. А возможно к такой странной перестановке имеет отношение игра богов в человечков, о которой говорилось ещё в первой книге, там боги дважды поменялись своими куклами. Впрочем, скорее на две стороны одной монеты походят Шуалейда и Хилл, юноша, о котором разговор впереди, чем Шуалейда и Бастерхази. И всё же - к знакам. Тёмная сторона силы в романе весьма обаятельна, прелестна. Кого ни возьми из авторских любимчиков - обаятельного ли Бастерхази, которому некому излить душу, кроме как двум покойникам: запертому в книге духу древнего некроманта, и королевы, давней его возлюбленной, которая только и знает, что потешается над тёмным шером, альтер-эго автора, принцессу Шуалейду, в которой смешались свет и тьма, наградив её невероятной силой и правом выбора, которого лишены другие обитатели мира, или Хилла, в котором свет и тьма перемешаны ещё более причудливым образом, - в каждом есть тьма. Да что там, даже галантный и красивый виконт, увивающийся за королевской возлюбленной, - и тот отсвечивает тёмным, хоть и тянет только на условную шерскую категорию.
Едва ли достойным противовесом им может им может послужить светлый шер маркиз Дуктрис. Если же ещё припомнить, что светлые шеры все ослабели, тогда как тёмные, не чурающиеся браков со светлыми и боящиеся одного только холода Ургаша, набирают силу, ничего не остаётся, кроме как признать, что тьма в романе скорее уж не тьма, а свет - не свет. Скорее это разделение не на добро и зло, а на плотское и духовное, тогда и вывод напрашивается сам собой: отделённый от плоти дух чахнет, лишённая духа плоть звереет.
В своём отзыве на первую книгу я уже говорил про героев (всё та же четвёрка: Хилл, Дуктрис, Бастерхази и Шуалейда), да и теперь уже успел упомянуть, но всё же остановлюсь на каждом чуть подробнее.
Хилл. Рождённым светлым шером с даром искусства, редчайшим из всех светлых, отданный тёмному богу, обречённый на вечный холод Ургаша, взращённый убийцей, он живёт, сдерживая в себе демона - воплощённого бога тьмы, он... он скорее всего любимая игрушка, плод сексуальных фантазий: красивый, сильный, опасный, безумно талантливый и добрый. Признаюсь, читать про него было довольно скучно, потому, может, что ни разу он не показался живым?
Дуктрис. Ну, это уж светлый! Впрочем, нравы у светлых те ещё! Они-то и приучили маркиза к постоянному сарказму (который, нужно отметить, размывается, потому что все герои бесконечно острят или пытаются говорить смешно), страданиям о невозможной любви и светлому желанию во что бы то ни стало спасти свою Шуалейду, вырвать её из тёмных лап Бастерхази. Честно сказать, сам не знаю, почему не воспринимаю этого героя. Я его не вижу толком, мне и сказать-то о нём нечего, если исключить пересказ авторских слов.
Тёмный шер Бастерхази вышел обаятельным. Ярко и живо стоят перед глазами его прабабка, его учитель, Паук, видятся сами собой годы обучения, шелестящий страницами Ссеубех - запертый в книге некромант - едва ли не единственный собеседник тёмного шера. Да ещё вечный Ургаш, грозящий и ждущий... Отвлекусь и скажу отдельно про Ургаш и Светлые сады. Это очень любопытный ход, который изначально тёмных и светлых ставит в совершенно неравное положение: всех светлых, что бы они ни делали, ждёт посмертная награда, Светлые сады Райны, всех же тёмных, что бы они ни делали, ждёт холод Ургаша. И вот тут-то проступает сквозь политические интриги Школа Одноглазой рыбы - школа, основатель которой дерзнул пытаться обмануть богов и дать тёмным шанс на куда как более приличное посмертие. Этот ход ещё раз, но теперь уже совершенно коренным образом, делает тёмных интереснее светлых, потому что они вынуждены рваться вперёд, хитрить и увиливать, продлевать себе жизнь, и рыть носом землю, лишь бы найти дневники Ману, основателя Школы - лишь бы избежать Уграша. Вообще, любопытно такое предопределение, которое только одной сумеречной Шуалейде и оставляет выбор.
Что ж, о ней. О Шуалейде. Вместе с Бастрехази они самые интересные персонажи. Наблюдать их противоборство порою - истинное наслаждение, благо Шуалейда описана разной - и грозной колдуньей, и беспомощной девчонкой, и сумасшедшим неврастеником, и единственным здравомыслящим человеком во дворце. Жаль только, всё описано слишком спешно... Спешка вообще свойственна роману. Она оставляет впечатление своеобразной карнавальности - много ярких цветов и красок, глаз цепляется то за то, то за другое, но чуть стоит остановится... нет, останавливаться нельзя - всё летит, летит, летит! Не могу не сравнить технику в этом смысле с техникой Мартина, автора "Игры престолов", который любовно и постоянно, едва ли не через две главы на третью описывает свои волшебные деревья, всё и в солшебство которых поначалу заключается в том, что они странно большие, совершенно белые, а листья их кроваво-красные. Да, ещё на стволах кем-то и когда-то давно были вырезаны лица. Вот такое волшебство, в которое веришь, и которым проникается, в "Школе" же то сверкнутиние жемчужины, ты пролетят, порхая, феи, то волшебные зеркала для разговоров, то священная роща предков мелькнёт и скроется, то эльфы на мгновение покажутся и леса. Да и не только в магии дело: герои разговаривают бегло, между делом, с вечным сарказмом и изрядной долей шиссов, дыссов, хиссов и прочих словечек, призванных заменить родную русскую матерщину. При этом, кстати, очень нелепо смотрится словесное ханжество в довольно развязных эротических сценах.
Словом, мир радует, но скользит перед глазами с такой скоростью, что к нему не успеваешь приглядеться. Может быть, тут Фауст должен сказать - остановись, мгновенье?
"Ледокол" Виктора Суворова (Резуна)
Итак, продолжаю свои записи. Увы, лень и обстоятельства вперемешку не дали мне читать достаточно много, однако эту книгу прочитал. Оговорюсь, что книга историческая, не художественная. Всё что напишу дальше - просто мои впечатления и не более того, потому как в истории я понимаю слишком мало, чтобы критично отнестись к позиции автора. А, собственно, в чём она, эта позиция? В наши дни её знает в том или в ином виде почти каждый: на протяжении всей книги последовательно доказывается, что Красная армия усиленно готовила наступление, которое должно было состояться в июле 1941 года, готовила, разумеется, не сама, а в строгом соответствие с замыслом товарища Сталина - ударить по Германии, когда та занята войной на западном и южном фронтах, объявить освободительный поход, разгромить фашизм и победно занять всю Европу. Отсюда и название книги - Ледокол. Ледокол - это Гитлер, развязавший Вторую Мировую войну, человек, которого Сталин намеривался использовать с тем, чтобы оправдать в глазах общественности свой собственный победный поход.
Коротко об аргументах: в первую очередь, это характер войск и их вооружение. Вполне убедительно приводятся сведения о громадном числе БТ (быстроходных танков), созданных для хороших дорог Западной Европы, для автострад, которых у нас, пожалуй, нет и сейчас. Танки эти дурно перемещались по бездорожью и плохо показали себя в боевых действия в Монголии, их предназначение заключалось в том, чтобы как можно скорее добраться до дорог и скинуть гусеницы, перейдя на колёсный ход. Главное их достоинство - скорость.
Кроме этих танков, заставляют хорошенько задуматься над словами автора и десантные войска. На 1941 в СССР численность десантников была больше, чем где бы то ни было в мире, это при том, что этот род войск мало полезен в обороне. Попутно замечу, что был создан даже планирующий танк - вот, представьте себе, было такое чудо - фанерный фюзеляж, крылья, а посередине вполне привычного вида танк. Правда, это скорее экспериментальные разработки. К тем же аргументам относятся и учения - это всегда были учения наступательного свойства, обороной не занимались. Ровно как и лётчики - их учили уничтожать наземные цели, речь не шла о воздушных боях с равным противником, расчёт был на изначальное господство в небе.
Кроме этого поражает воображение описанная автором линия Сталина. Вот тут, правда, отмечу, что автор явно склонен к театральности и драматическим эффектам, видно это и по языку и по общему изложению - может, и преувеличил, не берусь судить. Так вот, линия Сталина - это созданная до 1940 года мощная линия обороны по всему западному фронту. Это ДОТы (долговременные огневые точки, я даже выучил), минные поля, окопы, проложенные коммуникации, запасы и прочее. Так вот, оказывается, что после очередного раздела Польши, линия эта была почти полностью уничтожена. Бетонные укрепления взорваны, мины обезврежены, припасы розданы, окопы сравнены с землёй. И это происходит незадолго до начала войны, в которой бы такая оборона могла спасти миллионы жизней, заставив войну перейти в позиционную, какой была Первая Мировая. К слову, немцы свои укрепления не уничтожали (Суворов, правда, говорит, что немцы уничтожали, как и мы, укрепления вблизи границ, чтобы ничто не мешало наступлению; это скорее всего так, но вот есть у них одна прелюбопытнейшая система укреплений - Логово дождевого червя, если кто из вас не слышал о ней, очень советую полюбопытствовать - штука, безусловно, достойная внимания, по своему размаху, по тщательности и качеству исполнения).
Да, вот ещё что... каждый из нас знает о совершенно безумных наших потерях в первые дни войны. Я, однако же, никогда не задумывался о том, что для военного кажется естественным - войска, готовящиеся к обороне не держат вблизи границ. Их уводят несколько вглубь своих земель, чтобы понять направления удара врага, перехватить его и дать отпор той же сконцентрированной силой, какую являет собой наступающий противник. А наши все были прижаты к границам - и это, пожалуй, основной, проходящий сквозь всю книгу красной нитью, довод.
Вот такое конспективное изложение книги. А что ещё сказать? Честное слово - не знаю. Убедил меня автор? Убедил, что тут говорить. Я и до прочтения книги был готов согласиться с такой позицией, потому что ясно - для человека, который не остановился перед повальным голодом ради постройки новейших заводов, для человека, который в разгар наступления немцев посылает войска в Иран, для него нет ни славы, ни радости в простом мирном развитии, в труде и в жизни. На гербе Союза - земной шар, а целью его было уничтожение капиталистических государств и установление повсеместной социалистической власти. По крайней мере, до смерти Сталина.
И всё же - книга добавила много нового к понимаю нашей истории. Ужасает возможный сценарий победы, когда всю Европу накроет волной коммунистическая власть. Ужасает и то, с каким цинизмом народ Союза был использован для создания самой мощной в мире армия наступления. Поражает, как легко смята была эта машина, не смеющая и шевельнуться без приказа Сталина, как приветствовали люди наступающих немцев, видя в них спасителей от ненавистного режима.
И всё же правы были большевики - русская революция навсегда изменила мир.
P.S. Для любопытствующих дам несколько ссылок:
http://www.echo.msk.ru/programs/klinch/887586-echo/ - передача на Эхо Москвы, клинч между Юлией Латыниной, известной журналисткой и, кстати, писательницей, и Владимиром Мединским, историком, писателем, через несколько дней после этого клинча назначенным министром культуры России; Латынина защищает позиции, озвученные в "Ледоколе", Мединский оспаривает их;
http://www.echo.msk.ru/blog/syvorov_v/890284-echo/ - комментарий Суворова (Резуна) к этой передаче;
http://www.echo.msk.ru/programs/victory/891916-echo/ - одна из передач Эха цикла Цена Победа, в ней историк Марк Солонин рассказывает о первых днях войны глазами немцев, на мой взгляд, в ней сказано много того, что нужно знать.
P.P.S
Вот ещё попалась передача с Михаилом Веллером, где он на 14-ой минуте начинает говорить про этот вопрос:
http://www.radiorus.ru/news.html?rid=4012&date=04-06-2012&id=595046
Небольшая цитата из него, интересная тем, что он перечисляет литературу:
Если человек интересующийся историей Второй Мировой войны и конкретней историей Великой отвечественной войны, которая является частью второй мировой, и ещё конкретней - летом 45 (оговорка, речь о 41-ом) года, историей нападения Германия на Советский Союз, если этот инетресующийся человек прочтёт приблизительно 10 книг, то я думаю, этому человеку будет всё понятно. Книги эти: во-первых, это "Ледокол" и "День М" Виктора Суворова - это я по мере появления называю, во-вторых, это "Операция "Гроза" Бунича, в третьих, это "Танковый погром 1941 года" Владимира Бешанова, в-четвёртых, это, допустим "Бочка и обручи" и "На мирно спящих аэродромах" Марка Солонина. Вот четыре автора.
И вот ещё одна ссылка на передачу Юлии Латыниной:
http://www.echo.msk.ru/programs/code/1071308-echo/#element-text
"Сталин" Эдварда Радзинского
По горячим следам "Ледокола" прочитал книгу о Сталине. Столько и передач и споров о нём слышал, столько слов... Пожалуй, даже вырос в окружении этих споров - они всё время где-то рядом, не в близком окружении, но то по телевизору, то кто из знакомцев разговорится, и вот - теперь прочитал книгу. Думал, ничего нового не услышу, однако же - ошибся.
Впрочем, не о б этом сначала. Сначала об авторе, Радзинском - блистательном рассказчике, драматурге, архивисте по образованию... Как много и часто я слышал от историков, что он занимается дурным делом, историю искажает и губит, его едва ли не анафеме предают. Но за что? Толковых доводов обвинения я не слышал, что всё больше - выкрики и ненависть. Что же до моего мнения, то я встану на защиту автора - да, он пишет зачастую с уклоном в драматургию, в театральность, не брезгует многочисленными повторами, разными домыслами в духе "пожалуй, именно тогда он вспоминал то самое время, май своей юности"... Да, это всё приходит из среды литературной, даже скорее - театральной, потому как несколько преувеличено, несколько упрощено, но все эти отсылки и домыслы - лишь малая часть книги. Большая же её часть - это документы и прямые свидетельства, так что автор в своём праве.
Итак, к содержанию... честно сказать, не знаю, о чём писать, говоря об исторической книге - не об умении же автора закрутить сюжет? Тут не те законы, что действуют в художественной литературе. Однако, я обещал рассказать о том, что нового узнал и понял для себя о личности Сталина. Этот человек обыкновенно рисуется второстепенным партийным функционером, всегда затенённым Троцким, Лениным, Зиновьевым и Каменевым - людьми яркими, умеющими говорить и действовать. И вот, этот человек, который не занимал в партии ни второго, ни третьего места, как-то вдруг, ещё до смерти Ленина оказывается сильнее самого Троцкого - создателя победной Красной Армии. Как это могло случиться, всегда для меня оставалось загадкой, на которую книга даёт свои ответы. Сталин оказывается, как и считалось, человеком, находящимся в тени других фигур, но совсем не на вторых ролях. Он - единственный, кому доверяет Ленин собственную безопасность. Он тот, через кого осуществляется связь с Вождём революции, пока тот прячется от охранки, в случае возможного ареста именно он должен спасти вождя. После победы революции, он и Троцкий могли входить в кабинет Ленина без доклада, но Троцкий - бывший меньшевик, оратор, часто затмевающий Ленина, Троцкий считает себя если и не равным Ленину, то наследником, приемником и продолжателем. А это опасно. И вот - формируется, руками самого Владимира Ильича, противовес Троцкому - Сталин, Каменев, Зиновьев, Бухарин, и... и начинается долгая, сложная, кровавая игра. Это не было так просто - Сталин задавил остальных террором. Поди-ка, задави! Другие, уверен, сами бы не отказались схватить своих соперников и расстрелять этих верных друзей и старых партийцев, но только вот не сумели.
И Радзинский описывает, описывает очень живо, это игру, часто переходящую в большую театральную постановку с совершенно безумными, немыслимыми положениями. Последним из всех брошенный в тюрьму и приговорённый ещё до суда Бухарин пишет проникновенные письма Сталину, полные признаний в любви - Радзинский приводит большие их отрывки. Кажется, Бухарин писал искренне, кажется, он в самом деле дошёл до такого состояния возбуждённого, взбудораженного безумия, когда сам стал верить в происходящий с ним фарс. Но Бухарин был последним, а до него Сталин переиграл по очереди Троцкого, Зиновьева, Каменева, переиграл, постепенно - сперва прогоняя с должностей, после приговаривая к заключению и ссылке, возвращая, и только потом - заставляя самих себя вдохновенно оговаривать на безумных судах, подписывая свой приговор.
Было выстроено государство страха, где никто не смел шелохнуться без высочайшей воли, государство, парализованное страхом даже когда началась война. Сколько свидетельств того, что в первые дни войны верховного командования будто и вовсе не было...
Что ещё добавить? Разве сказать несколько слов о том грандиозном замысле, который Сталин воплощал в жизнь, о том, что мировая революция, создание единого коммунистического государства не было всего лишь выдуманной мечтой, далёкой химерой, но было близко к жизни, настолько близко, что становится страшно. Кто возьмётся сказать, что было бы, не останови Сталина смерть, что сделал бы он, повелитель половины мира, вооружённый только что созданной водородной бомбой, с армией, выкованной в тяжелейшей и страшнейшей войне всех времён? Что делали бы европейцы, когда началась бы Третья мировая?
Вот, пожалуй, и всё. Но только хочу добавить, что послушал запись выступления Сталина о начале Второй мировой - совсем его голос не похож на тот грузинский акцент, с каким его играют и пародируют актёры, он говорил совсем не так.
Ну а теперь возьмусь за книгу Познера!
"Прощание с иллюзиями" Владимира Познера
Решил написать про книгу, пока не стёрлась она из памяти, заслонённая круговертью событий. Вообще отношение моё к Познеру, сколько я помню это самое отношение, не было равнодушным, он то казался мне средоточием мудрости, тонким собеседником, незауряднейшим человеком, то представлялся, строго наоборот, напыщенным стариканом, боготворящим Америку, человеком, едва ли не присвоившим себе право вещать единственную истину. Что говорить, отношение менялось - да и время менялось, и я рос. В последний год мне Познер стал необычайно любопытен - и наверняка тут не обошлось без оживления политической жизни в России, очевидного разлома общества на своих и чужих, разговоров, разговоров...
Но, собственно, к книге. Читал по-русски, хотя была мысль найти её на английском - но её я отбросил, как только прочёл первые несколько страниц. Дело в том, что основная часть книги была написана и издана на английском лет двадцать назад, а к русскому изданию автор дополнил свои двадцатилетней давности суждения и воспоминания курсивом написанными комментариями, и, признаться, эти-то самые комментарии зачастую увлекательнее всего. Читая, ждал их и пытался угадать - что же теперь, Владимир Владимирович? Поменяли вы свою точку зрения, или всё на своём стоите? Теперь-то, когда время рассудило? Гадал, и не всегда угадывал.
А жизнь у Познера сложилась так, что обзавидоваться. Я - так точно читал, да грезил, мол - вот бы... Но, говорят же, что человек, книг не читающий, проживает только одну жизнь - свою, а читающий - сотни, срастаясь до поры с героями и их судьбами, так вот и я думаю - не прожить, так хоть прочитать. Вы представьте - родился он во Франции, поэтому, к слову, по всем тамошним законам является французским гражданином, в детстве - не в столь уж раннем детстве, чтобы Франция могла испариться как вчерашний сон - уехал с матерью в Америку, где и вырос настоящим американцем с одной только оговоркой - настоящим американцем, который чувствовал себя русским. Это не зная по-русски больше двух десятков слов, ничего толком не зная о советской России, но с твёрдой верой, что там строится невиданное, новое общество добра и справедливости. Веру эту ему привил отец - русский еврей и коммунист. И вот, представьте, после нескольких лет жизни в послевоенной восточной Германии, они семьёй перебираются в Союз - незадолго до того, как умер Сталин. Вот теперь, если кто меня читает, представьте себе, о ученики российско-советских школ и институтов, которые мучают несчастный английский язык, провинившийся совершенными временами и артиклями аж по десять лет кряду, представьте себе, что у Познера русский - только третий язык после французского и английского, и язык, освоенный вовсе четырёхлетнем ребёнком, когда, как говорят, всё происходит само - без напряжения и усилий. Представили? Вы как хотите, а мне завидно.
Но, бог с ними, с языками. Дальше - правда я пропускаю значительные куски, но не пересказывать же всю книгу, право слово - он оказывается литературным секретарём Маршака! Того самого, Самуила Яковлевича, которого почти все дети, рано научившиеся читать, знают как Смаршака. И вместе с ним - работа над переводом стихов, а следом - карьера журналиста. Та карьера, которую можно было сделать в условиях Союза - на иновещание, где таких, говорящих на английском, на родном почти английском, в общем-то и не было. А дальше он становится известен в Америке, хотя в Союзе о нём не знал ещё никто, вот таким вот отражением, через американскую славу, он вернулся к нам.
Он пишет свою жизнь и пишет про политику, про вызванные перестройкой мечты и надежды, не без горечи иронизирует над ними в дописанных через двадцать лет строках, он пишет честно - и хорошо. Читая, не думаешь о слоге, он не мешает, не сбивает с толку. Словом, читать советую, я не пожалел ни разу, что купил эту книгу!
И получилась у меня, гляжу, такая советская серия - то Ледокол, то Сталин, теперь вот как раз от Сталина до перестройки со взглядом из нашего времени... но всё, всё, хватит с меня публицистики - нужно срочно разбавлять её чем-то художественным!
P.S. Вот ещё мысль пришла - любопытно, какого времени перевод? Переводил он книгу сейчас или много лет назад? Впрочем, может, это и упоминалось, да я пропустил... Хотя хотел сказать вовсе не о том: сегодня случайно нашёл передачу, где Веллер беседует с Быковым - очень советую! Оба говорят на отличном русском, да ещё и дело говорят, обсуждая литературу, политику, вспоминая свои жизни. Вот ссылка.
"ЖД" Дмитрия Быкова
По свежим следам напишу про книгу Дмитрия Львовича Быкова "ЖД". Вот, только третьего дня читать его закончил, не улеглась книга, не выбродили, как вино, мысли. И всё же попробую.
Книга написана о русской жизни, о русской судьбе так, как сумел понять, осмыслить автор. Она порой пародийна до отвращения, порой достигает вершин духа. Что там твориться, в книге? Война. По-быковки вечная, непрекращающаяся, неизменная и единственная гражданская война, которая столетиями кружит русскую историю, не давая ей начаться. Жило, дескать, население коренное на русских землях, славяне-не славяне, а вот коренное население, и пришли по их души хазары, оказалось тут же, что чуть не все поголовно у хазар в долгу и жизни никакой не стало. Призвали тогда, чтоб от хазар избавиться, варягов. Те только воевать и угнетать были способны. Словом, ни те, ни эти, счастья народу не принесли, зато друг с другом воюют вечно, то хазары одолеют, то варяги. И вот, кружатся, кружатся, кружатся, всё повторяется раз от раза, век от века, всем уже надоело, уже спустя рукава свои роли выполняют, ан деться-то некуда, кружись, такой закон.
Вот он, лейтмотив всей книги. К слову, не только в этой книге, художественном романе, но и в разговорах, лекциях, Быков очень любит проводить параллели по схожести судеб и ролей в истории, так получаются связки Жуковский-Блок-Окуджава или Лермонтов-Гумилёв... Да и вообще книга наполнена цитатами, множественными отсылками к классикам и современникам (с некоторым, хотя и приятным, удивлением, нашёл в ней строки Щербакова). Так что, пожалуй, чем лучше вы знаете нашу культуру, тем веселее вам книгу будет читать. Я вот, признаюсь, не всё понял.
Вскользь отмечу технику. Во-первых, хорошо написано, чесслово, а вот во-вторых, не всем придётся по вкусу, я всё больше к торжественной мрачности и неулыбчивости привык, чем к такому озорству. Большей частью текст - это долгие разговоры по душам, либо столь же долгие авторские отступления. При этом всё очень живо - заметьте, без рваных, коротких фраз, переброской колкими репликами и прочей "динамики".
Но книгу я вам очень советую. Наполненная она. Сложно удержаться от пересказа, хочется рассказать о монастыре, в который занесло героев в одной главе, или про деревню Дегунино, оплот русского коренного, однако ж всё же постараюсь удержаться и порассуждать больше о смыслах. Борьба коллективизма (который тут воплощают варяги) и индивидуализма (хазары) в каждом обществе существует, об этом и сам автор говорит, и всё же находит он особую, присущую именно России закольцованность в их борьбе - отчего? А кончилась ли гражданская война в США, не смеётся ли север до сих пор над обычаями южан, не отвечают ли южане, кто как может? А возьмите африканские страны, существующие тысячи лет, безо всякого развития - не те же ли холостые обороты истории? Тогда приходим к вопросу, который давно и прочно обосновался во многих умах - отчего же Евпропа так вырвалась вперёд? Что тому причиной, что она покатилась по своим прямым рельсам, не сворачивая на вечный круг? Греция и Рим? Нашествия, которые она счастливо избежала? Так ведь и на нас дохнула, как Святогор на Илью, из гроба, Византия, да и монголы, кажется, не стали для нас такой страшной бедой как для Хорезма и Афганистана.
А всё же весь мир смотрел на нас, господа, открывши рты, вот что. Потому что в двадцатом веке историю мира писала Россия, а круги - что круги? Все по ним кружимся, что у нас, что на западе, что на востоке. Только вот иначе у нас как-то выходит - то ли медленней (земли много, народ не так жмётся друг к другу... Вот ведь ещё из книги мысль - дороги русские, по которым всегда можно сбежать, если уж совсем невмоготу, на север, к поморам, на юг, к казакам, да хоть в тайгу сибирскую, вот оттого, может, и не как у всех? Чем биться, драться, рваться, ломая ногти, плюнуть - и в тайгу, в бега? Эх...)
"Остромов" Дмитрия Быкова
Пытаясь ухватить за хвост ускользающую память, всё же хочу собраться и написать какие-то свои замечания о романе Дмитрия Львовича Быкова "Остромов или Ученик чародея". Читал я его поздней осенью, сейчас на дворе весна и почти уже лето, то есть, времени прошло довольно и для того, чтобы мысли уложились, и для того, чтобы я изрядно подзабыл прочитанное. И всё же попытаюсь.
Роман написан о России второй половины двадцатых годов, и скорее являет собой галерею портретов самых разных людей, живших в это время в нашей стране. Безусловно, есть и основной сюжет, вполне динамично развивающийся по нескольким направлениям: перед нами, в первую очередь, сам Остромов - маг, колдун, теософ и древний дух в одном лице: то есть, мошенник, изобретательный и артистичный, новый Остап Бендер или Чичиков. В Ленинграде, договорившись, предварительно, с вездесущим ЧК, Остромов собирает эзотерический кружок, читает лекции и проводит практические занятия, вешая своим слушателям на уши лапшу, настриженную из старых теософских журналов, собственных его придумок и заметок, рассказов его учителя. Остромов врёт самозабвенно, его уносит куда-то высоко и он сам уже не знает, что скажет в следующее мгновение. Вот тогда он хорош - он артист, он почти что поэт! Но Остромов из тех, кто считает, что может выкрутиться из любого затруднительного положения с помощью своего хорошо подвешенного языка и быстрого ума. Это, разумеется, его и губит, и ЧК накрывает весь кружок, щедро раздавая наказания его участникам. Времена ещё не те, и потому граждане отделались порицанием и ссылкой.
Среди учеников Остромова, например, есть Тамаркина - баба из простых, ершистая какая-то, говорливая, а то и докучливая, надоевшая соседям по коммуналке, но, в общем-то, добрая. Есть Даниил Гранин, восторженный юноша, размышляющий над теорией стихотворных размеров, дышащий литературой - он приехал из Крыма, а там его, ребёнка, ласкал Волошин, рассказывал свои сказки Грин. Есть Надя - добрая девушка, она приглядывает за стариками по пятницам, когда нет занятий, и автор, разумеется, не упускает возможности провести перед читателем вереницу стариков - вот уж где начинаются образы яркие до пародийности. Один старик только тем и занят, что радуется пробившейся травке и пению птиц, и видеть ничего больше не хочет, и знать не знает, другой давно тронулся умом, подозревая всех и во всём, третий с великолепной художественной силой описывает особенности своих ощущений в области сердечной мышцы и озабочен только лекарствами и ничем более, четвёртый - из бывших - собирает порой салон, у него беседуют и спорят, вот там-то герои часто встречаются. Есть среди них мрачноватый и загадочный немец-старьёвщик, который - единственный из всех - и впрямь похож на древнего колдуна. Словом, портретов хватает. Захоти я, скажем, сказать хотя бы по нескольку слов о каждом герое романа, мне не хватило бы, пожалуй, пяти страниц. Их много, порой даже слишком. Они описаны очень живо и ярко - и чем дальше они от авторского взгляда, тем карикатурнее, пародийнее они написаны, и, напротив, чем ближе герой, тем любовнее и тоньше, с различением оттенков, он прописан.
Нужно сказать, что есть в романе сцены, замечательные сами по себе. Их вполне можно было бы вырезать и превратить в отдельный рассказ, но, вплетённые в роман, они его украшают. Таковая, например, сцена съёмок фильма: режиссёр задумал сцену, которая смешает с грязью бывшую знать - собравшееся за роскошным столом, в богато убранном зале, дворянство, должно, блистая украшениями и тонкостью манер вдруг, постепенно, со всё нарастающим зверством, начинать жадно жрать, вырывая друг у друга лучшие куски. Застолье должно перерасти в вакханалию бесноватых, и вот режиссёр созывает "бывших" и начинаются съёмки... Разумеется, наш Остромов там. Сцена, скажу честно, описана с большим юмором.
Есть и другая, например, когда Даня Гранин, почти случайно оказавшись на каком-то дне рождении, среди малоприятных и почти совсем незнакомых людей, ужасно затянутой сцене, читать которую сложно, потому как мерзко, но она длится и длится - так вот, посреди неё, в грязном подъезде, с Даней вдруг случается первый "астральный" опыт. Он покидает своё тело и с восторгом наблюдает открывшееся ему видение небесной битвы... или не битвы даже, сказать сложно, что именно он видел там, - может быть, какой-то небесный механизм, коленвал гигантской машины.
Я читал роман один раз, и, наверное потому, он рассыпается на такие разрозненные куски. Нет, безусловно, есть общий сюжет вполне стройный и законченный сюжет, пересказывать который здесь в подробностях нет смысла, а в общих чертах я его уже наметил, но, кажется, должно быть нечто большее, сшивающее всё воедино, заставляющее работать вместе и слаженно. Что? Кое-какие скрепы очевидны - скажем, сказка, которую любит вспоминать Даня. Сказка, которую рассказывала ему мать, о юноше, который пожелал быть волшебником и искал учителей, и находил, и учился у них, но все они оказывались лжецами или уж во всяком случае, волшебства в них не было ни на грош. И юноше приходилось бороться с учителями, и вот тогда-то он и постигал волшебство. Ровно так же, сам не подозревая, что учит его чему-то, Остромов учит Даню настоящему волшебству (которого, кстати, в романе хватает). Остромов презирает Даню за его восторженность, за влюблённый телячий взгляд, за то что он - один только из всех учеников - вполне верит всякому его слову, и Остромов так и не понимает, до самого конца, что Даня-то научился.
Вообще, Остромов волшебства лишён. Его предсказания, которыми он сыпет налево и направо, не сбываются. Зато, скажем, слова Нади, которая, гуляя однажды вечером с Остромовым пошутила, и напророчила, что отдастся ему лишь тогда, когда сбудутся три условия, а условия эти она, книжный ребёнок, как раз и взяла из сказок. Так вот, все три сбываются, и Надя остаётся с Остромовым, в ссылке, погибшая, уничтоженная.
Быков - поэт, и это чувствуется. По книге разбросаны кусочки такого любовного и красочного описания, такой изобразительной силы, каких мало. Скажем, любопытствующие могут прочитать буквально первые пару страниц романа, где описан некий стоящий в тупике дом, где обосновалась статистическая контора (в которой Дане и работать, но это уж после).
Когда автор хочет напугать, он умеет этого добиться. Страшен кусок, когда Даня, хотя и очень хочет, не должен попасть в этот день на собрание к Остромову (кружок арестуют), и авторская воля не пускает его, спуская то безумного слепого старика, который хватает парня и требует вести его, куда скажет, то уводя прочь, кружить по улицам, вслед за показавшимся платьем, совсем таким же, какое было у Даниной матери.
А что же до мысли романа, вот такой, главной мысли, которую можно сформулировать и, которую, кажется, явно проговаривает сам автор, то она проста: ну, делайте же хоть что-нибудь! Даже в этой разрухе, в гибельном страхе, даже в смуту, но хоть что-то! Нашли пособие по левитации, попались к Остромову? Так левитируйте, чёрт вас дери! - вот такая мысль. Но к ней легко подобрать и антитезы: первая, конечно, дядюшка Дани, театральный актёр, "человек надеющийся", очень светлый, но совсем уж сломанный, хоть и делал он своё дело, как мог, пока давали. Другая антитеза - товарищ Дани по кружку, который, как и он, верил хотя бы в часть всей той мистики и не прекращал биться, и вот уж когда Даня взлетел, то увидел вдруг, что кто-то бьётся, бьётся, пытается взлететь, но нелепо, будто пальцем в натянутую простыню тыкают, вот так и он в небо тыкался, а потом и вовсе прекратил.
А Даня... Даня тоже на небесную войну не пошёл. Прикипел душой к соседскому мальчишке, да и остался на земле.
"Мартин Иден" Джека Лондона
Надо сказать, что Лондона я почти не читал. Не оттого даже, что не понравилось или не увлекло, а просто вот так сложилось. В ранней юности прочитал несколько рассказов, кажется, велено было в школе, хотя утверждать я не берусь, так вот, они мне понравились, но книжки про волшебников и драконов были намного увлекательней, и фентези победило. Ну и вот, прочитал я этой зимой Мартина Идена. И вот некоторые соображения и замечания.
Мартин Иден - лондоновский сверхчеловек. Это человек, каким вообще надлежит быть человеку. Мартин - моряк, повидавший к своим двадцати с небольшим годам всё, что надлежит повидать моряку. Он бывал в далёких странах, и его воображение то и дело, дай только зацепку, развёртывает перед его взором красивейшие виды тропических островов, он видел тайный остров прокажённых, где люди доживали свой век, и бежал оттуда только с помощью полюбившей его девушки, к которой проказа едва-едва успела прикоснуться; он разминал кулаки в портовых драках и знал портовых женщин, всегда умея ладить с людьми. У него и враг был, которого Мартин поклялся побить во что бы то ни стало, и раз за разом, на протяжении многих лет сходился с ним в поединке - и Лондон весьма красочно описывает последнюю драку, когда Мартину наконец удалось! Словом, до своей встречи с Руфь, Мартин был крепкий телом, сильным и ловким, видавшим виды моряком, и вот, ему довелось заступиться за некоего юношу, а тот в благодарность пригласил его в свой дом, на ужин. Вот там-то Мартин и встретил его сестру, Руфь.
Но, по порядку. Дело в том, что семья Руфь - это люди вовсе не того круга, в каком жил Мартин. Это люди словно бы из другого мира: весьма обеспеченные и образованные. Они хорошо воспитаны. Они добры и очень нежны друг к другу, они представляются Мартину едва ли не ангелами, сошедшими с небес на грешную землю. Нужно ли говорить, что он влюбляется в Руфь? И вот тут-то и начинается роман, тут-то и заводится, тарахтя, двигатель сюжета, потому что Руфь, сперва лишь из любопытства и некоей благодарности за помощь брату, прививает черенок культуры на тот мощный, с крепкими корнями и полный жизни дичок, каким был Мартин до встречи с ней.
Тогда он узнаёт и признаёт письменное слово, начинает читать, отдавая этому многие часы, старается выглядеть так, чтобы хоть отчасти соответствовать Руфь, прогоняет, под её руководством из своей речи грубые или просто неправильные слова, добивается во имя любви того, что речь его становится гладкой и чистой, безупречной с точки зрения грамматики и, к тому же, весьма выразительной. И, конечно, он садится писать.
И вот тут-то вся его мощь, всё здоровье, вся его память богатая яркими - чудесными или чудовищными - воспоминаниями, брошены им на штурм. Мартин становится писателем. Он набирается книжной мудрости, всё лучше ориентируясь в новом мире, он отбрасывает ненужные знания (нет времени изучать латынь!), и спит по четыре часа, чтобы получить от книг то, что нужно. Видно, изначально Господь одарил Мартина громадной силой ума и воли, потому как совсем скоро читателю становится очевидно - он давно перерос Руфь, в которую по-прежнему влюблён до беспамятства, мало того - перерос и всех тех писателей, чьи рассказы с радостью печатают толстые журналы. Но самого Мартина не печатают вовсе. Всё, что он получает - отказы, отказы и отказы, ничего больше. И даже первая удача, согласие редактора принять рукопись, оборачивается катастрофой - за работу предложены гроши. А Мартин беден. Деньги, добытые за последнее плавание и за время работы в прачечной (там Мартин знакомится с Джо, парнем, который сумел довести стирку до своего рода искусства, он выкраивает секунды на ловких движения и часы на приспособлениях собственного изобретения, но, проработав неделю, в субботу всякий раз отправляется в забегаловку и напивается до беспамятства, потому что силы человеческие небеспредельны, и выдержать чрезвычайное, постоянное напряжение, невозможно; Мартин знакомится с ним и понимает, что станет таким же, продолжи он работать в прачечной, даже он, здоровяк, не выдержит подобного труда. Так вот те деньги, что он заработал) на исходе, да какой там - давно кончились! Он в долгах, и всё, что ему предложено за его труд - жалкие гроши.
Тогда Мартин едва не ломается, и чуть было не соглашается с Руфь, которая уже покорена его любовью и согласна выйти за него, одно только - пусть он получит постоянную работу, наймётся на службу. Для Мартина же единственная возможная работа теперь - писательство, всё прочее для него - поражение, но тут он едва не соглашается с Руфь.
Пожалуй, мой пересказ слишком затянулся, и, увы, он вряд ли был любопытен хоть сколько-то тем, кто книгу читал. Опуская многое, скажу только, что Мартин своего добился. Он поднялся на самую вершину славу, его имя прогремело и по Америке и по всему миру, любое написанное им слово, покупают, не торгуясь, и печатают, не глядя, и только одна мысль стучит в голове Мартина: "Работа уже была сделана!". Он закончил, написал всё это как раз тогда, когда голодал, когда не спал, когда готов уже был сдаться. И тогда эта же работа никому не была нужна.
Видно, здесь происходит с Мартином то же, что случалось с Джо каждую субботу - не выдерживает душа такого целеустремлённого, постоянного напряжения, и Мартин уже не пишет ничего. Ему не нужна больше Руфь (которая, увы, оставила его ещё бедняком, но после приходила к нему). Он раздаёт родным и друзьям своё богатство - а он богат, а сам плывёт на пароходе куда-то там на юг, лелея мечту о собственной лагуне, где построит дом. Но посреди пути, он понимает вдруг, что нужно делать, и тогда спрыгивает из иллюминатора в море, отплывает прочь, и заставляет себя утонуть. Увы, именно таким оказался конец сверхчеловека, каким увидел его Лондон.
Стоит ли говорить, что написано весьма увлекательно, с большим вниманием к мелочам, вполне, кажется, достоверно. Вспомнить хотя бы тот отрывок, где Мартин закрывает глаза, и перед его взором всплывают числа. Что за числа? Ах, да это же долг мяснику. А вот этот - зеленщику. А вот столько я должен за аренду пишущей машинки. И бесконечно, на разные лады перебирает он эти цифры, как индийский раджа свои самоцветы.
Роман построен на мечте об устремлении человека вверх, вперёд. Спусковым механизмом для Мартина послужила любовь, и именно она, слепая, ничего не видящая любовь к Руфь, способна была заставить его свершать над собой сверхчеловеческие усилия. Сложно судить о том, видит ли Лондон именно в любви единственный возможный источник такой силы. У меня сложилось ощущение, что всё же да, видит, однако, сейчас я не взялся бы его доказывать. Мартин часто затевает идеологические споры, из которых очевидно - он индивидуалист, он твёрдо верит, что побежать должен сильнейший. Он вовсе не пытается, подобно Руфь, кого-либо тянуть за собой - едва ли. Всё, что важно ему - свой собственный взлёт. Но, взлетев, он оказывается в совершенном одиночестве. Попытки вернуться к прежний друзьям-морякам безуспешны, и он видит единственный выход - покончить с собой.
Пожалуй, в романе много автобиографического - ведь когда писатель пишет про писателя, ему есть, что сказать. И потому здесь, скорее всего, и личный испуг автора - так вот смотри, вот твоя сбывшаяся мечта, так что же? Ты добился всего, так посмотри, что осталось. И ведь на самом деле мы понимаем, что участь Мартина страшна, хотя и прекрасна. Так что же, оставаться подобными Руфь? Скромными, обеспеченными и знающими толк в искусстве, но никогда не заходящим хоть на шаг дальше? Очевидно же - нет. Так какой выход предлагает сам автор? Возможно, социализм (друг Мартина, смертельно больной поэт, написавший чудеснейшую поэму, хочет видеть его социалистом). Собственно, это именно тот вывод, который делается в послесловии в советском издании книги, но оспаривать его трудно - видимо, выход действительно в некотором отказе предельной сосредоточенности на собственном движении вверх в пользу общественного возвышения. И вот тут уже очевидно, что человечество-то идёт как раз таким путём. Гений не появляется до того, как общество не поднимется на какую-то новую ступень, не достигнет определённого накала, какого достигало оно (для примера проще взять нашу историю) перед восстанием декабристов сотворив золотой век русской литературы, и перед 17-ым, дав взлёт века серебренного. Гений порождён этим обществом, но - да, скорее всего, он вынужден оставаться один, наблюдая как другие не могут достигнуть взятой им высоты. Вот, хорошо было Стругацким, верно? Они-то были вдвоём.
Поэзия Йовин
Прежде, чем сказать то, что сказать попытаюсь, должен просить у читателя некоторого терпения и доброго расположения - я совсем не знаю, как подступиться к той задаче, за которую взялся. Дело в том, что хочу я рассказать о стихах, чего никогда не делал, а потому, наверняка наговорю много глупостей. И всё же - сегодня я напишу о поэзии Йовин.
Чтобы не возвращаться к этому больше, скажу, что Йовин - сценический псевдоним певицы, исполняющей собственные песни большей частью под гитарный аккомпанемент. Всё, что я знаю о ней лично, исчерпывается, к сожалению, весьма скудным содержанием статьи в Википедии и парой крохотных заметок. Быть может, это и к лучшему - ни к чему теперь отвлекаться.
Не знаю, есть ли у Йовин стихи, не положенные на музыку (скорее всего, есть, но я их не видел), но песен у неё много. На мой вкус, песни весьма мелодичны, и поёт она здорово, да и гитара порой задаёт очень красивый ритм (скажем, как в песне "Жанетта"), но постараемся вывести музыку за пределы нашего разговора и вернуться, наконец, к словам, к поэзии.
Я считаю, что слова её песен - это хорошие стихи, которые вполне могли бы жить самостоятельно, но, разумеется, куда очаровательней, когда соединены с музыкой. В основном этом баллады в том смысле, что в стихотворении, как правило, есть сюжет, есть некоторое повествование, рассказ о каких-то героях и событиях. При этом довольно мало прямых высказываний от собственного имени - всего несколько песен можно отнести, в этом смысле, к лирике ("Я влюбилась в метро", "У последних строк", "Я хотела бы знать" тому примерами). При этом легко, почти в каждом повествовательном её тексте, можно найти сложные украшения, вот примеры: "Побагровел закат, алым глаза слепя, взрезана твердь небес перьями ястреба...", "Реки лёд сковал, как руки арестанта...", "Багрян и юн искрящийся закат, разлит вином из тёмного бокала - накроет ночь парижские кварталы...", "Но ты не видел, как заря снимает шлем войны". Думаю, приведённых примеров довольно, чтобы видеть, насколько насыщенные краски использованы для картин, написанных её стихами. Пожалуй, за эту вездесущую, наполняющую каждую песню красоту (насколько могу судить, автору чужда эстетика отвратительного или, например, эстетика минимализма, нет - всё пышно, несколько избыточно, с кружевами и завитушками. Так вот, в этом смысле) стихотворения можно отнести к направлению романтизма, учитывая, в особенности, что написаны они в духе приключенческих романов. Признаюсь, мне очень близко и понятно такое мировосприятие - мне нравится насыщенность, выразительность явно усложнённого, приподнятого над обыденностью, слога, который остаётся при этом понятным, не путается в собственных нагромождениях, не являет собой стилистическое упражнение - сложность ради сложности.
Как я уже упомянул, стихотворениям близка тематика приключенческих романов. Можно сказать и несколько шире - многие стихотворения прямо являются пересказанными, сжатыми романами. Лучший пример это, конечно "Оловянная принцесса" (которая, судя по всему, написана по следам одноимённого романа Филиппа Пулмана), но и "Жанетта", и "Фрау Гертруда" легко могут быть развёрнуты в романы. Описанные в этих трёх песнях женские образы настолько притягательны, что невольно во мне просыпается зависть, ревность и желание написать что-то посильнее. Ну, да речь не обо мне. Особенно в "Меридиане", позднем альбоме Йовин, чувствуется, что вдохновение автор черпает из книг, да и не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять это - названия песен "Евгений Онегин" или "Рейхенбахский водопад" говорят сами за себя. "Лапландия" из того же альбома рассказывает о Герде, а вот "Ром вышел весь" - видимо, плод творческой переработки бессмертного образа Джека Воробья. К тому же, у нас есть и авторское признание - песню "У последних строк" мог написать только человек, пропитанный духом приключенческих романов, да и просто любовью к чтению.
Итак, стихотворения большей частью именно повествовательны, и в этом они хороши! В совсем малом объёме автору удаётся рассказать и передать многое, эта способность меня поражает и радует, учитывая обыкновенную для нас символичность, загадочность, непонятность стихов, которые намекают на какие-то чувства или кричат о них во всё горло, но, как правило, именно о чувствах, о любви и сопутствующей ей сложной гамме переживаний рассказывают они, оставляя повествование прозе. И в этом смысле Йовин движется против течения.
Не могу удержаться и не сказать про совсем уж очаровательную песню "Курфюрста рука", где описан выезд этого самого курфюрста на охоту. Ничего, вроде бы, и не происходит, собрание охотится, после собирается на пир в охотничьем домике и под звон бокалов курфюрст ласкает чью-то ножку. Ах, но вот тут-то наше внимание ловится на крючок, смотрите: "Курфюрста рука, | отставив бокал, | Ложится на чье-то колено. | Саксонский сервиз | подвинув, маркиз | Ресницы вздымает несмело, | Курфюрста рука | опасно близка | И скоро достигнет предела." Да неужели! - восклицаем мы, и тут же получаем по носу, "...Курфюрста рука, усы денщика | И ножка Марии-Луизы." Может быть, из приведённой цитаты не совсем это ясно, но в песне всё срабатывает - сначала создаётся ощущение, что курфюрст гладит ножку оробелого маркиза, но тут же нас спешно заверяют - ах, что вы, что вы, вам почудилось, ножка-то Марии-Луизы. Впрочем, здесь этот приём скорее украшение, чем обязательный композиционный ход, а вот песня "Фрау Гертруда" как раз на нём построена - сначала нас убеждают, что "у Фрау Гертруды красавиц садовник", и она "гуляет до темноты - ах неспроста! - и садовник идёт в беседку". Всё же ясно! Ну, нет! Ведь "Фрау Гертруда всего-то лишь любит цветы, а бедный садовник смертельно влюблён в соседку". Приём, разумеется, не новый, но мне очень нравится его мягкий юмор. Вообще должен сказать, что поэзия Йовин довольно тщательно выбирает средства - не найти здесь грубого, прямого, сильного воздействия на читателя (слушателя), она не разрывает душу, выжимая слёзы, нет - всё довольно опосредованно, даже прямые высказывания скрыты изяществом слога и всепроникающей его красотой. Поэтому и юмор довольно необязательный - не такой, от которого станешь надрывно хохотать, это и хорошо.
Война присутствует очень во многих её песнях, едва ли не во всех. Но, что очень любопытно, она всегда необходима как некоторая декорация - вот, смотрите, господа, случилась война, а "я, представьте, не желаю воевать!". О жестокостях войны мы можем скорее догадываться по постоянному, стойкому нежеланию лирического героя в ней участвовать. Так и кажется, что сейчас вот, сейчас усатые гусары усядутся вокруг костра, достанут мясо и вино, добудут гитару, а там уж день пройдёт - не заметишь, вот и вся война. Пожалуй, только в "Жанетте", и то очень опосредованно, упоминается смерть - Жанетте предрекается замужество, супругом её станет капитан, а вот его где-то убьёт осколком на безымянном поле, но это после, после, а пока не плачь, Жанетта. В "Дезертире" и вовсе нет войны, есть только форт, из которого бежит солдат, "не желая крови, не желая славы", и бредёт по замерзшему зимнему лесу, навстречу, кажется нам, своей смерти, но и тут автор, заботливой рукой, спасает милого нам беглеца. А там, где герои встречают войну и смерть, как, например, в одной из лучших её песен "Ронсеваль", рассказывающей нам, конечно, о походе графа Роланда, вот там уже слог поднимается до необыкновенной высоты, воспевая решимость и доблесть. Мы видим "господина прекрасного графа Роланда" глазами его безымянного слуги, которой чует гибельную опасность, предвидит разгром и раз за разом просит графа, который так и не произносит ни слова в ответ, повернуть назад. Слуга боится смерти, но идёт на бой, и гибнет, но во всём его рассказе сквозит восхищение графом, который рисуется уже фигурой полубожественной.
Любопытна такая особенность слога - часто меняются местами в предложении тот, кто действует и тот, над кем (или чем) действие совершается. Вот, яркий пример: "стирает дорога подковы коню" (песня так и называется).
Увы, иногда случаются и неудачи, и тогда песни становятся слишком уж нарочиты. Например такова песня "Готический триллер", которая даже для пародии несколько чрезмерна. Зато своеобразной рифмой к ней звучит очень удачная "Гретхен", которая действительно может испугать, если прислушаться к ней и представить хмуро смотрящих из под древних корней карликов, наблюдающих, как твоя сестра ведёт тебя куда-то всё глубже в лесную чащу.
Пожалуй, это всё, о чём я хотел сказать. Очень рад буду, если вам найдётся, что добавить, а ещё просто призываю вас - если не слушали никогда, попытайте счастья, вдруг понравится. Три альбома, содержащие, пожалуй, лучшие её песни, есть на Яндес.Музыке. Я вот, грешным делом, вдохновился одной из её песен, да и написал своё стихотворение. Может, и вам повезёт?
Поэзия Сергея Калугина
Продолжу-ка я своё безнадёжное занятие и расскажу скупой прозой о прекрасной поэзии. Сегодня хочу говорить о поэзии Сергея Калугина. На этот раз о нём самом я знаю немного больше, чем просто то, что он есть. Сергей Калугин - музыкант, гитарист, отлично играющий на классической гитаре. Сколько ни слушал, мне всегда больше нравились его акустические сольники, чем концерты "Оргии праведников" - там песни звучат музыкальнее, мелодичнее, грохот музыки не заглушает смысла слов, но всё же и студийные записи "Оргии", которую Сергей Калугин возглавляет, порой совершенно замечательны - таковы, например "Гимн", "Сицилийский виноград" или "Das Boot", но об этом чуть позже. Разумеется, главное, о чём пойдёт речь, это слова песен, и вот на них-то очень сильно сказывается христианская вера поэта. В песнях очень много христианской и околохристианской (например, гностицизм, как в "Абраксасе") мистики. Сам Сергей, судя по некоторым интервью, разговорам и, собственно, песням, читает много христианской, в первую очередь, католической литературы. Но это всё вступление! Теперь о песнях! Они чудесны - спешу снова окунуться в их красоту и полноту жизни.
И начну, наверное, с лучшей - не терпится о ней рассказать. Если вы не слышали "Сицилийский виноград", то слушайте! На весёлую мелодию тарантеллы, под посвист флейты поются стихи о том, как совершается величайшее таинство христианской церкви, и как вино превращается в кровь Христа. Стихотворение строится на этом развёрнутом сравнении - начинается с того, что виноград неспешно зреет, а после его собирают с лоз и ослик, цокая копытами, въезжает в город, чтобы священник у алтаря окропил его водой. Но тут начинаются муки, и виноград давят, собирая его янтарную кровь в кувшины, и вот - он попадает во мрак, в подпол, в подвал, где зреет, выбраживает и становится вином: "годы в каменном | подвале под стеной монастыря | превращалась в лёд и пламень | кровь янтарная моя". Но вот, двери подвала отворяются, и на алтарь водружается чаша с вином - "чаша с истинною кровью, | кровью цвета янтаря". Стихами сам виноград повествует о том, что с ним случилось, и под звуки весёлой тарантеллы становится страшно: невозможно представить себе, как эта янтарная, напитанная солнцем и радостью жизнь оказывается запертой во тьме, как менялась эта жизнь, и долго-долго выбраживала, чтобы воскликнуть наконец: "годы без света, Дева Мария!", но радость - главное, что свойственно ей, и потому, оказавшись на алтаре, стихами Калугина восклицает главную, радостную весть христианства: "И скорбящих, и заблудших приглашаю я на пир! | Я вовек единосущен тем, кто создал этот мир!"
А вот другой пример, песня "Das Boot" (не смейтесь, но песня о подводной лодке, которая в пустыне отбивается торпедными ударами). В ней очень ярко видно то, что вообще поэзии Калугина свойственно - высокая героика. Да, мы гибнем, да, мы последние, но смотри, как мы гибнем, и пусть отзвук наших имён поможет тебе жить, ведь мы верим - тьма рассеется, и ты придёшь. Такие его песни обыкновенно довольно расплывчаты в смысле содержание - сложно сказать, из-за чего именно гибнет экипаж этой лодки, да и что это за экипаж. Сложно сказать, что за орда нахлынула на землю, о которой спета песня "Последний воин мёртвой земли", но это и неважно. Песни явно наследует эпической поэзии, превознося подвиг героев, из гибели (всегда бессмысленной, ведь они и так - последние. Кстати, об этом сказано прямо в "Последнем воине": "...и уйти, срезав лодку, пытаться бежать, | и быть единственным выжившим в этой войне, | но я плюю им в лицо, я говорю себе - встать!". Так вот, из гибели героев), создавая высокую трагедию. И, как хотите, это очень помогает жить. Мы ничего не знаем об экипаже гибнущей подводной лодки. Кроме того, что он гибнет, но делает всё, что в его силах, чтобы продолжать бой, и ещё одно, но тут лучше стихами: "И свидетельством истины в Духе и в Сыне | мы оставили повесть о том, | как подводная лодка в бескрайней пустыне | отбивалась торпедным огнём".
Они гибнут, но, чёрт побери, как благородно они гибнут! "Не печалься, мой друг - мы счастливцы с тобою!" Почему, отчего счастливцы? Да всё просто: "Ибо (...) солнце героев озарило наш поздний рассвет".
Теперь позвольте рассказать и ещё об одной песне - уже упомянутый мною "Абраксас" (другое название "Скульптор лепит автопортрет"). Я никогда не вдавался подробно в этот вопрос, но по всей видимости, Абраксас есть имя некоего демона в гностической мифологии. Что-то он там значил и для алхимиков, но тут я уж не понял связи с песней, а вот через гностиков может и получится: они считали, что тело человека есть тюрьма, в которую заключён божественный дух. Не только тело, правда, но и весь плотный, тварный мир. Так вот, тело человека, согласно гностицизму, творили демоны в припадке какого-то безумия. Один из этих демонов и был Абраксас, и, думаю, даже по названию связь уже скульптора, лепящего автопортрет и этого самого демона уже несколько проясняется. Но это предисловие, теперь, собственно, к самой песне. Признаюсь, по началу она меня отпугнула - там довольно тяжёлая аранжировка и половина вокала спета рычащим хрипом ("гроул" - рычание), но когда я вслушался, наконец, в слова, всё встало на свои места, сложилось и заиграло яркими красками. Перед нами напряжённейший рассказ о том, как некий скульптор, желая погубить своего двойника из иного мира, лепит его из глины, но и сам двойник лепит скульптора в своём мире, и поединок их описан вот как: "крепко сомкнуты пальцы, суставы трещат, позвоночник дрожит как лебёдки канат", и вот уже "я ликую, я вижу, победа близка! | показалась из глины рука двойника!", но нет, победы скульптор не получит (мы ведь и так это понимали, верно?), свершается предательство, помощники, карлы, восстают против хозяина и вот он уже сам - изваяние, сам заключён в глиняную тюрьму, из которой нет возврата, а для двойника, верно, "пали преграды стекла", и теперь он сможет ходить в зеркала, путешествуя из одного мира в другой. Вот, пожалуйста, в одном, очень сжатом, предельно напряжённом стихотворении оживает мистика и алхимия.
И не могу не сказать ещё про одну песню! Она была первой. Именно прислушавшись к её словам я познакомился с поэзией Калугина. И, безусловно, она достойна называться одной из лучших его песен. Это длинная песня с длинным называнием "Рассказ короля Ондатры о рыбной ловле в пятницу". Послушайте только, как начинается она! Какой описательной силой полны эти слова: "Я видел небо в стальных переливах | и камни на илистом дне, | и стрелы уклеек, чья плоть торопливо | сверкала в прибрежной волне. Ещё было море, и пенные гривы...".
А дальше перед нами рассказ, совершенно нелепый в беглом пересказе (а что, скажите, героического в той же подводной лодке посреди пустыни? Смех один. Так и тут - расскажешь своими словами, и чудо исчезнет): некий Онданта, чей брат был властителем птиц, и которого он любил, возжелал получить рыбу, чей жир снимает с глаз пелену и открывает незримое. И вот, он клянётся её раздобыть, но узнаёт, что на одну лишь наживку можно поймать эту рыбу - на глаз повелителя птиц. И он, не в силах нарушить клятву, вызывает на бой любимого брата, и бьётся с ним, и, конечно же, побеждает. Вырывает глаз, и выуживает заветную рыбу, которая и впрямь срывает с его глаз пелену и Ондатра видит то, что лучше бы ему не видеть - божественного витязя, разгневанного битвой и братоубийством, чей страшный взгляд застывает на нём, и Ондатра пускается странствовать по свету с одной лишь целью - рассказать всем, как убил он своего брата, чтобы накормить рыбу, которая ест глаза. И послушайте, как это написано: "я спал под корнями поваленных елей, | а ел я бруснику и мёд, | я выткал надорванный крик коростеля | над зыбью вечерних болот". А если к стихам прибавить, наконец, гитару, то... Но мы условились говорить о стихах!
А чего стоит дикая, языческая "Восхождение чёрной луны"? О том, как приносит себя в жертву тёмной госпоже, последней гибели, надвигающийся на мир, отступник, сошедший с пути света. Как смеётся он, рассекая свою грудь, и заклинает: "я когда-то был молод", "я ходил путём света", "я был частью потока", "я был светом и сутью", но все переменилось, когда же? "Но, с тех пор, как она подарила мне взор"...
Вижу, не получается никакого анализа, но просто вспоминать и говорить об этих стихах - радость. Я не рассказал ещё о "Казанове" - ещё одном предупреждении для тех, кто увлекается готикой и вампирами. Казанова обаятелен, он чарует, он увлекает за собой, спорить с ним невозможно, но "полночь! Руки внутри, скоро сердце под пальцами брызнет". Я не сказал ещё о ранних стихотворениях, скажем, о "Посвящении Высоцкому", тоже построенной развёрнутым сравнением, и кричащей об одном - наш мир не определяет нас, мы знаем, о том, что есть за его пределами, вне его, и пусть рождены, живём и погибнем мы здесь, но пусть ни на миг не покидает нас уверенность - есть и другое, и вот к нему-то, к лучшему, и стоит стремиться.
Я не сказал ещё и о поздних его песнях - там изысканность слога отступает, и стихи становятся проще, слова звучат весомее и тяжелее, и складываются в рассказ о сожжённых благовониях, в "Агонию" (игра слов, ещё "Огонь и я").
Я не рассказал и том, что мне посчастливилось быть на его концерте, где я, непривыкший к тяжёлой музыке, чуть не оглох, зато услышал-таки "Сицилийский виноград" и "Туркестанский экспресс". Не рассказал и том, что "Рассказ короля Ондатры" дал мне Мааэринн, и было это так давно, что страшно сказать. Не рассказал про калугинский юмор... но... не скажешь ведь обо всём. Да и зачем? Послушайте сами. Песен, увы, не так много, как могло бы быть.
Текст обновлен автоматически с "Мастерской писателей"
Литературный дневник