Красивые механические высокие резные часы, стоящие у стены, отбивали мерный ритм. Часовая стрелка улиткой ползла к цифре два, минутная черепахой стремилась к десятке, а секундная кузнечиком перескочила шестерку. Крупный сенбернар, раскинувшись на красивом восточном ковре, дремал, время от времени лениво приоткрывая глаз и поглядывая в сторону двери. В клетке, стоявшей у перегородки между двумя смежными комнатами, скакала канарейка, рядом с ней располагался старый залакированный шкаф с изящно выполненными ножками и расшатавшимися на некоторых ящичках ручками. По диагонали от шкафа, под крупным окном, выходившим на оживленный проспект, лежала красивая молодая женщина. Кудрявая, одетая в нарядное белое платье, украшенное розовыми бантиками и переливавшимися в солнечном свете камешками, она беспокойно шевелила губами, хмурилась, ворочалась, измяв свою одежду.
В этот самый момент из коридора донеслись шаги, сенбернар встревожился, поднял голову, навострил уши. Дверь, располагавшаяся рядом с часами, открылась, внутрь заглянул бородатый сердитый мужчина с симметричными залысинами на висках. Увидев, что женщина спит, он хотел бесшумно ретироваться, но сенбернар, узнав хозяина, с удивительной для столь крупной собаки проворностью подскочил и радостно загавкал.
- Папа? - встрепенулась, открыла глаза спавшая. - Это ты?
Вспорхнув ласточкой, она подлетела к отцу, бросилась в его объятия. Мужчина прижал дочь к себе, улыбнулся.
- Всё хорошо, Оля, всё хорошо, - прошептал он на ухо дочери, потом с напускной строгостью посмотрел на собаку, погрозил сенбернару кулаком.
- Бесстыжий, Оленьку разбудил!
Пес будто бы понял слова хозяина, пристыжено опустил глаза, тихонько заскулил, шаркнул лапой, словно приносил свои извинения.
- А Кирилл? - Ольга, наконец, оторвалась от отца и решила выяснить судьбу своего возлюбленного.
- Жив, - недовольно поморщился отец. - Идёт сюда.
- Что такое? - заметив недовольство отца, спросила Ольга. - Он повёл себя недостойно?
- Не знаю, - неопределенно повел плечами отец. - Нам приказ дали: не подчинятся - открыть огонь. Он стрелять не стал, всё увещевать их рвался.
- Разве это плохо?
- Я сам не сторонник кровопролития, доченька, но пойми, мы ведем тяжелую войну, а тыл разваливается. Мне самому жалко рабочих, да что там, - отец неопределенно махнул рукой, - даже убогих этих грязушей жалею, но нельзя миндальничать, когда Отечество в опасности. Он гвардеец, элита войск, гордость самого Государя, должен уметь перебороть сострадание, когда того требует обстановка. Вместо этого колеблется, не знает, как себя вести.
Отец вздохнул, перевел взгляд на часы.
- Ранили его. Лучшего фехтовальщика академии одолел простой рабочий!
Услышав это, Ольга побледнела.
- Да не пугайся ты, ничего страшного. По голове огрели, а он даже защищаться не пытался. Зарезал грязуша, застыл над его трупом и стоит, смотрит, как тот подыхает. "Товарищ" со спины к нему подкрался и приложил. Не окажись Сергея Салтыкова рядом, убили бы. А я ведь знаю Кирилла, у него ушки на макушке, он не мог не заметить подлеца, но это убийство, его первое убийство, что-то в нем надломило. Как бы не потерять парня. Ты уж поговори с ним Оля, он тебе верит, всё расскажет. Разговор мне передашь, подумаем, решим, как поступить. А вот и он!
В коридоре появился мужчина лет двадцати с перебинтованной головой и отсутствующим выражением лица. Ноги переставлял механически, смотрел куда-то вдаль, выглядел растерянным.
- Кирюша! - испуганно выкрикнула Оля, вырвалась из объятий отца, побежала навстречу своему возлюбленному.
Звук ее голоса словно бы вернул Кирилла на бренную землю, он посмотрел в выразительные карие глаза Оли, заметил непослушный светлый локон, зигзагом упавший на белый гладкий лоб девушки, зарумянившиеся от волнения щеки, наряд, который она надевала только по праздникам.
- Куда же ты так вырядилась? - удивленно спросил он, когда Оля крепко обняла его, продолжая стоять столбом.
- Я с бала приехала, не могла отказать Анастасии Михайловне. Но когда узнала, что вас отправили в трущобы подавлять бунт, мигом сюда примчалась.
- Это ты с ночи здесь? - спросил Кирилл, снова устремив взгляд вдаль.
- Да, Кирюша, - Ольга отстранилась, посмотрела на бинты на голове Оболенского. Нежно коснулась их рукой. - Больно?
Кирилл ответил не сразу - казалось, он ее не услышал. Но спустя несколько мгновений словно бы прозрел, отрицательно покачал головой.
- Нет, не больно. Все уже прошло.
- Мне отчитываться надо, - подал голос отец Ольги, поняв, что он тут лишний. - Ты, Кирилл, - мягко сказал он, - приходи в себя. Но потом поговорить с тобой надо будет. Думаю, понимаешь о чем.
Кирилл тяжело вздохнул, кивнул. Похоже, только сейчас он полностью пришел в себя: вернулась оживленная мимика, присущая Кириллу, глаза забегали, лицо налилось румянцем.
- Я здорово вас подвел, Павел Степанович? - спросил он, потупив взор.
Генерал улыбнулся, понял, что не может долго злиться на своего любимца, смягчился.
- Не переживай, дело пустяковое. Но лучше такому не повторяться.
Ольга взяла Кирилла под руку и увлекла за собой, в кабинет отца. Сенбернар начал кружиться, обнюхивать Кирилла, но Ольга прогнала пса, не обратив внимания на возмущенное гавканье последнего, усадила Кирилла на диван, заперлась, вернулась к любимому, подняла его ладонь, поцеловала пальцы, прижала к щеке.
- Что случилось, Кирюша? - ласково спросила она. - Мне-то ты можешь рассказать.
- Я никогда до этого не был в трущобах, Оля. Не видел ничего подобного. Ты просто не представляешь. И я представить не мог, - голос Кирилла задрожал, Ольга с ужасом заметила, что на глазах гвардейца навернулись слезы. До сегодняшнего дня Кирилл казался ей железным человеком, у которого нет никаких слабостей, кроме искренней и трепетной любви, которую он испытывал к ней. Но сегодня она узнает о нём что-то новое, разглядит черты характера, о существовании которых и не подозревала.
- В детстве я с отцом жил на востоке Империи, - собравшись с мыслями, начала рассказ Кирилл. - Я никогда не видел представителей других рас - даже грязушей, которые живут повсюду - не знал, что такое труд рабочего. Там ведь одни крестьяне-землевладельцы, батраки, да охотники. Кто-то беднее, кто-то богаче, но все живут в достатке. Моего отца любили, хоть он и помещик, жили дружно, перед царем испытывали благоговение, не верили в россказни иногда заезжавших в Оболенское революционеров-пропагандистов, повествующих о жизни в городах. Когда я поступил в академию, я кружился только в богатых кварталах. Мне приходилось сталкиваться с нищими и попрошайками, но я всегда считал их бездельниками и разгильдяями, которых следовало пороть кнутом и заставлять работать, а не подавать им милостыню и бесплатно кормить. Потому и презирал дворян-филантропов, рассуждавших о необходимости глубоких реформ, перестройки общества. Лицемеры, рассуждал я, хотят использовать революционеров в своих целях, прогнать царя и установить власть подчиненного им парламента, по примеру островов. Выпустите гвардию в мятежные регионы, устремлял я свою мысль к логическому концу, позвольте задушить заразу на корню и революции не будет. Пересажайте иностранных шпионов, которые одаряют деньгами революционеров, а не можете посадить, вышлите из страны. На том всё и закончится. Так я думал до того, как на нас с Дмитрием возложили задачу выведать у рабочих в трущобах подробности о готовившемся мятеже. Ты знаешь, мы почти месяц болтались там под видом безработных, шпионили. Невольно оказались втянуты в жизнь трущоб и впервые мне открылись те страницы жизни, которые в силу моего тупоумия, ограниченности, оставались неведомыми, - Кирилл скривился.
- Да что же там случилось? - Ольга обеспокоенно посмотрела на гвардейца.
- Девочка, лет одиннадцати, не старше. Шатенка, грязная, а глаза пустые, голодные, мертвые. Я думал, попрошайничает, подошел с монетой, протянул, а она как глянет на меня: столько злобы, столько ожесточения в глазах, а на лице холуйская улыбка. Взяла за руку и куда-то тащит. Ну, я за ней. Проулок петляет, вокруг грязные обшарпанные каменные стены, где-то в глубине стены расползаются, стоит покосившийся сарайчик. Волочет меня туда, а я понять ничего не могу. Засада, думаю, ограбить попытаются. Приготовился, пистолет у меня всегда при себе. Заводит внутрь - стены пыльные, серо-зеленые от грибка, мерзкий затхлый запах сырости. По полу бегают худющие мыши. Заприметив нас, юркнули под половицу. Она меня к кровати, что в углу стоит, подводит, сама ложится на черно-ржавый измятый матрац, задирает подол юбки...
- Прекрати! - покрасневшая от стыда Ольга не выдержала. - Ты в своих трущобах совсем о приличиях забыл, что мне такие вещи рассказываешь?!
Кирилл поднял глаза, посмотрел на нее как-то иначе, словно на чужую.
- Приличия? - ухмыльнулся он. - Ты знаешь, почему она стала проституткой в одиннадцать-то лет? Неоткуда больше денег взять. Местная забегаловка, трактир или что-то наподобие. Там постоянно собираются рабочие. Вот и её отец туда ходит. Уже год работы найти не может - молодые, что из деревни едут, за копейки готовы трудиться, а ему, чтобы семью прокормить за те деньги круглосуточно нужно корпеть. Пьет он там от горя, что жена и дочь в проститутки подались. А знаешь, откуда деньги на выпивку получает? От них и получает - жены и дочери. Нам всегда говорили, что только мятежники поднимают бучу на ровном месте, всего-то у них в достатке, просто ленивы крестьяне да рабочие. Больше бы работали, больше бы и зарабатывали. Не спорю, может оно и так. Пример другой семьи известен. Там трое мальчат, вместе с отцом на фабрике одного промышленника трудятся. К детям помягче относятся - всего по десять часов работать заставляют, отцу сложнее - пятнадцать, а в иной день и по шестнадцать часов не покладая рук крутится. Видел тех детишек. Глаза такие же мертвые, как у малолетней проститутки. Не таким я был в детстве, Ольга, не таким.
- Все это ужасно, но Кирилл, этим людям постоянно помогают, мы сами регулярно жертвуем нуждающимся.
- А знаешь, как относятся люди, даже самые угнетаемые, на вроде упомянутого мною отца малолетней проститутки, к грязушам? У меня на глазах рабочие забили троих до смерти. Догадаешься за что? За то, что показались у трактира в дневное время. Их заставляют копать шахты, спасать рабочих из завалов, но ходить по трущобам в дневное время не позволяют - они, видите ли, оскорбляют своим жалким и уродливым видом людей, высшую расу. Я посетил район, населенный ими. Поговорил с одним из грязуш. Он хоть изъясняется и с трудом, но рассказать, как им живется, сумел. Комнатка пять на пять метров - внутри десяток грязушей. Они хоть и низенькие, худенькие да всё равно тесно. Вспышки эпидемий регулярны, у них в шерсти заводятся блохи, которые разносят заразу по всем трущобам, страдать начинают и люди, а винят во всем грязушей. "Позвились би ви вси", - передал мне слова одного человека представитель этого народца, с которым я беседовал. Он еще уточнил: человек этот хороший, никогда их не бьет, другие гораздо хуже. Особенно дети - бывает, развлечения ради забирают у матери весь выводок грязушей и бросают в речку. Крохи своими широкими лапками воду под себя загребают, барахтаются, а все бестолку - камнем уходят под воду. А ребятня смотрит на это и от смеха животики надрывает. И всё бы хорошо, да в сторонке мать-грязуша стоит да тихонько поскуливает, оплакивая своих без вины убиённых детишек.
- Но закон запрещает убийства грязушей, - пролепетала Ольга.
- Закон? - Кирилл усмехнулся. - Разбойники в трущобах считаются самыми уважаемыми людьми. Городовые, что назначены порядок устанавливать, и носа в трущобы не суют, если дело серьезное. Раз посреди ночи ограбили одного да побили, так он к городовому, на помощь звать. Тот в свою очередь ещё ему наподдал, да сказал, если не уймется, за шум в ночное время арестует. Убивают не только грязуш, но и людей. Утром приходят, труп на кладбище отволокли и всех дел. Сам видел, как жена над убиенным мужем рыдает, на душегуба указывает, а никто и пальцем не шевельнет. На следующий день душегуб к той женщине забрался и убил. Только тогда арестовали, да ему-то что - сбежит с каторги, вернётся, никто и искать не станет. Не впервой уже.
- Почему же вы не вмешались?
- Потому что мы, Оленька, искали мятежников, у которых нет причин для возмущения, которые с жиру бесятся, да от лени своей злобой исходят. Нашли, - Кирилл поднял брови. - Сумел втереться к ним в доверие. Мы говорят, за то, чтобы дети не работали, взрослым платили и не смели уволить без причины, не обеспечив отпускные, чтоб по старости выплаты были, люди отдохнуть могли, а грязушей трогать не смели. Чтоб убийцы сидели по тюрьмам, а рабочие больше восьми часов не трудились. Чтоб каждый мог обеспечить себя своим трудом, а не уповать на милость богатеев, государя, да прочих благотворителей. Впервые на этом собрании видел, чтобы люди сидели рядом с грязушами и не морщились от отвращения, более того, слово им давали, терпеливо выслушивали - ты же знаешь, как тяжко дается наша речь грязушам - а иногда советы принимали. Готовили они мятеж по случаю затянувшейся войны. Достали и оружие, и патроны. Людьми они оказались до наивности доверчивыми - выведать удалось всё: имена, фамилии, суммы поступлений, кто, зачем и почему спонсировал. Список обширный, были и наши республиканцы, и иностранцы, заинтересованные в том, чтобы у в Империи вспыхнула революция. Как всё вызнали, дали команду задушить мятеж на корню. Если не подчинятся - расстрелять.
- А вы что? - спросила взволнованная Ольга.
- Мы что? Подчинились. Ворвались в квартиру ночью, арестовали всех заговорщиков. Они сначала не слушались, Сергей уже стрелять хотел, но я сумел договориться. Шло к тому, чтобы дело закончилось бескровно, да тут один грязуш ухватил своими нелепыми рукам-лапами пистолет, да в меня целится. Я действовал инстиктивно - сместился в сторону, выхватил меч, метнулся к нему, рубанул от плеча наискось...
Ольга зажмурилась, отвернулась, а Кирилл весь бледный вспоминал, как руки и половина головы грязуша шмякнулись наземь с противным звуком, а лезвие меча Оболенского окрасилось багрянцем.
- Пролил свою первую кровь. Я ведь был готов к этому морально, но здесь случилось что-то странное, неправильное. Поднялась суматоха, а я застыл на месте и глядел на кисть, отдаленно похожую на человеческую, на пистолет откатившийся в сторону от убиенного мною,- Кирилл тяжело вздохнул. - Слышал, что вокруг дерутся, стреляют, но понял, что не могу пошевелиться, просто стоял и смотрел на труп убитого грязуша. До сих пор понять не могу, ко мне смогли подкрасться и по голове ударить. Когда вокруг стихло, меня привел в чувства Сергей, спрашивает, мол, живой, а я ответить не могу. Думал, всё закончилось, а на деле было только начало. Трупы мятежников стали выволакивать, нас заметили жители трущоб, взбеленились. Поднялся настоящий бунт, а я никак не очухаюсь, перед глазами труп этого распроклятого грязуша, дрожащие пальцы с кротовьими коготками, эти мяслянисто-черные глазки, которыми он пытался рассмотреть меня. Они же полуслепые, понимаешь! Даже если бы выстрелил, скорее всего, промахнулся, но, думаю, он не собирался стрелять, хотел, чтобы его убили, потому что жизнь, которой он жил, была для него хуже смерти и раз уж его лишали возможности бороться за другую жизнь, он счёл за лучшее умереть здесь и сейчас. Гасить бунт привели солдат, меня поставили во главе отряда, твой отец приказал атаковать начавших строить баррикаду рабочих. Я действовал механически, отдавал какие-то приказы, бежал впереди, наделал кучу ошибок, подвергая доверенных мне людей опасности. К счастью, рабочие были безоружны, и первый же залп напугал их настолько, что они подчинились требованиям и стали расходиться. К утру бунт подавили, кого-то убили, правда, не много, больше пострадали случайные люди. Твоему отцу кто-то доложил о том, как я вел себя, руководя солдатами, он подошёл и стал отчитывать, а я сидел отрешённый и напуганный. Генерал, видно, что-то заметил, поменялся в лице, стал разговаривать мягче, а чуть позже сделался чуть ли не ласковым, сказал, что ты меня дожидаешься, привез сюда, - Кирилл вздохнул. - Я, знаешь, увидел тебя, а даже не обрадовался, всё перед глазами этот злосчастный разрубленный на кусочки грязуш.
Ольга обняла Кирилла, прижалась своими кучерявыми волосами к его щеке, сдавила ладонь возлюбленного, поднесла к губам, поцеловала.
- Кирюша, тебе нужно отдохнуть и перестать думать об этом. Лучше вообще позабыть. Ложись спать, а завтра бал у графа Воронцова, там-то ты точно развеешься. Тем более что всё закончилось благополучно.
- Благополучно? - Оболенский усмехнулся. - Мятеж-то мы предотвратили, но Олечка, неужели ты не понимаешь, - он поднял её голову и посмотрел в светло-голубые искрящиеся глаза, - люди, что жили там, никуда не делись, они и дальше продолжат существовать в этом чудовищном, несправедливом мирке.
...
Утром следующего дня Кирилл отрабатывал удары на манекене в академии. Высокий, почти десятиметровый тренировочный потолок, отмытый до зеркального блеска мраморный пол, витиеватые арки у стен, выполненные на древний манер, маты, уложенные в центре просторного зала, лестница и площадка на втором этаже для смотра - милая сердцу обстановка, место, где Кирилл всегда чувствовал себя уверенно. Но не сегодня.
Он все никак не мог выкинуть из головы увиденного и услышанного. Правда на стороне гвардии? Если подумать, нищие вызывали отвращение, а не сожаление, они были грубы, много пили, не следили за своим внешним видом, не занимались воспитанием детей. Но, с другой стороны, а как им быть? Где выход из сложившейся ситуации? Среда их сделала такими, а не по доброй воле они выбрали свой путь. Те, кто утверждает, что за счет способностей, старания, прилежания можно многого добиться, не работал с семи лет на фабрике по десять часов, его не грабили прямо на улице посреди белого дня, забирая зарплату за месяц, обрекая на голод, не доводили до звериного отчаяния, когда человек утрачивает достоинство и честь, ради куска хлеба, будучи готовым на любую мерзость!
Манекен сломался от мощнейшего удара разъяренного гвардейца. Кирилл отбросил клинок, сжимая и разжимая кулаки, стал метаться по залу, подобно взбесившемуся волку.
Разве не преступно бездействие власти, разве справедливы аресты, полицейские провокации, когда условия жизни толкают людей на бунт? Лечить симптомы или болезнь? Драться на стороне тех, кто давит и без того задавленных, или встать на защиту отверженных?
Мысль эта, окончательно сформировавшись, заставила Оболенского застыть на месте, настолько она казалось чудовищной и постыдной. Он гвардеец, давал клятву царю, его готовили защищать Отечество и самодержавие. Все, что имеет он, досталось ему по праву рождения. Выступи он против этого - лишится всего, сам станет таким же нищим. Отец учил Кирилла - чернь дика, завистлива. Дать им права, открыть ворота революции, и в стране развернется настоящая вакханалия, которая закончится тем, что самые подлые, хитрые и низкие представители черни выбьются наверх и займут место царя. Только вместо справедливого правления по праву крови начнется бесчестное правление по праву сильного. Он вспомнил, как в детстве дружил с крестьянскими детьми. Они не были бедны, как жители столичных трущоб, не голодали, но были озлоблены на него лишь за то, что он Оболенский. Может прав отец, и все, что можно сделать - это стараться смягчить страдания черни, безжалостно подавляя любые попытки разжечь мятеж?
Тут сверху раздался звук открывающихся дверей - на смотровой площадке появился всегда улыбчивый Салтыков. Был весел он и сегодня.
- Тренируешься? Вчерашних грязуш не хватило? - полушутя спросил Сергей, спускаясь по лестнице.
Слова друга обожгли Кирилла, он весь закипел внутри, раскраснелся. Заметив румянец, покрывший его щеки, блуждающий взгляд, напряженное и суровое лицо, почувствовав смятение и неуверенность, обуревавшие Кирилла, Сергей посерьезнел.
- Что-то случилось с генералом? С Олей? Женщины порой пугаются, когда узнают о подробностях ратных дел, на то они и женщины.
По выражению лица Оболенского Сергей понял, что ни разу не угадал.
- Ты же видел, Сережа, этот грязуш, он ухватился за пистолет понимая, что его убьют.
- Да, - подтвердил Салтыков.
- Так скажи мне, просто скажи, имел ли я право его убивать? Ты видел, как они живут, это же мука, а не жизнь! Он предпочел умереть, чем дальше влачить своё жалкое существование. Ты видел, как с грязушами обращаются люди?! А главное, как люди обращаются с людьми! Я говорил с Ольгой, думал, она меня поймет, ошибся. Не верил, что такое когда-то случится, считал, у нас с ней на двоих одна душа. Я ведь влюбился в неё без памяти, как увидел. А вчера почувствовал - она мне, как чужая!
Оболенский опустил голову, изобразив задумчивость, на самом же деле, попытался скрыть улыбку. Он знал Кирилла с детства, был осведомлен о его впечатлительности, чрезмерной для мужчин, обостренном чувстве справедливости и способности сопереживать даже самым жалким и ничтожным созданиям. Салтыков был другим. В детстве он и сам бывало, помогал топить выводок грязушей - не ради садистского удовольствия, а для контроля популяции. Уж больно быстро этот маленький народец начинал плодиться, когда люди уничтожали его естественных врагов, а это в свою очередь вело к тому, что грязуши от голода начинали съедать корни сельскохозяйственных культур, обрекая на голод людей. Ничего страшного и постыдного в этом Оболенский не видел - хотя грязуши и разумны, они стоят на ступеньку ниже людей и не далеко ушли от животных. Но говорить этого Кириллу не стал - знал, друг не поймет, раз убийство существа, больше похожего на крупного крота, чем на человека, так тронуло его сердце. Однако, Оболенский знал, как помочь Кириллу.
- А что ты предлагаешь, Кирилл? Считаешь бунт, который они затеяли, сделал бы их жизнь легче? Да в развернувшемся побоище их погибло бы куда больше, чем вчера.
- Ты никак не поймешь - он предпочел умереть, чем дальше так жить!
- Нет, если бы он предпочел умереть, кончил бы себя, а не метил в тебя. Да, им плохо, но это не оправдывает того, что они задумали - свергнуть законную власть, развернуть войну убивать своих угнетателей. Вот ты, Кирилл, думаешь, спасешься от их ненависти только за то, что жалеешь их? Как бы ни так - тебя они возненавидят больше тех, кто дерется против них. А знаешь почему? Потому что по своей природе они стремятся отнюдь не к равенству и братству, которое пропагандируют, а к тому, чтобы стать нами, занять наше место и измываться над теми, кто окажется внизу. Твой же благородный жест лишь обозлит их - отказывается от того, чего мы жаждем, значит, считает себя лучше нас! А быть лучшим среди равных не порядок. Они не верят ни в благородство, ни в честь, думают, мы тут только тем и занимаемся, что пьянствуем да портим женщин. Предположить даже не могу, что вот ты, например, мучаешься из-за них, думаешь, как облегчить их участь, жалеешь их. Им чужды все эти мысли и чувства, просто потому, что они являются карикатурой на нас в их собственном представлении.
Кирилл задумался. Слова Салтыкова удивительным образом совпали с мыслями, которые крутились в голове у него самого.
- Что же тогда делать?
- Выполнять данную нами клятву, Кирилл. Если, как нынче принято считать, колдуны смогли из обезьяны сделать человека, то из черни людей и подавно получится вылепить. Просто для этого нужно время, понимаешь?
Продолжая пребывать в задумчивости, Кирилл кивнул.
- Пожалуй, ты прав, Сергей.
- Ты сам себе не веришь, - усмехнулся Салтыков. - Зная тебе, предлагаю не торопиться с выводами и все хорошо обдумать. Если захочешь, я в любой момент готов поговорить с тобой на эту тему, поскольку сам постоянно размышляю о нашей Империи и нашем обществе. А сейчас давай немного поупражняемся на саблях - хоть так развеешься и перестанешь думать об убитом тобой грязуше.
Салтыков скинул свою уличную куртку, бросил ее на лавку, снял со штыря, вбитого в одну из арок, два оберега, передал один Кириллу, второй надел себе на шею, снял со стены одну из многих тренировочную саблю, вышел на середину, занял позицию в центре зала.
- Уж если не справлюсь с тобой сейчас, никогда не справлюсь, - заявил Салтыков. - И чуть не забыл - не сердись на Ольгу, она знает тебя не так долго, как я. Потеряешь её, охотников набежит.
Кирилл снова кивнул и, стараясь изгнать из головы образ отрубленной руки и части головы грязуша, пошел в атаку. Дмитрий защищался как мог, но спустя несколько минут схватки понял, что очень скоро потерпит поражение. Однако в тот самый момент, когда Кирилл собирался выполнить свою коронку, занеся клинок вверх и в сторону, чтобы через мгновение закружиться, перекинуть оружие из одной руки в другую и, запутав противника, нанести удар с незащищенной стороны, со смотровой площадки донесся чей-то голос:
- Кирилл Иванович, генерал Голицын желает вас видеть.
Оболенский отвел клинок в сторону, посмотрел наверх:
- Передайте Павлу Степановичу, что приду через две минуты, - ответил он. Не смотря на то, что Кирилл выучил Салтыкова и знал каждое его движение, поединок всё равно увлёк и позволил Оболенскому освободиться от навязчивых мыслей.
- Прости, - улыбнулся он. - Генерал отчитывать будет. Я ж чуть людей не угробил.
Обрадовавшись улыбке Оболенского, Салтыков улыбнулся в ответ.
- Отличник учебы и наделал ошибки? Да быть того не может! Обязательно расскажешь.
- Сразу после отчета - бросил Кирилл, направляясь по ступенькам.
- Не получится, мне тоже уходить пора. Ты придешь на бал к Воронцову?
- Собирался.
- Там и расскажешь.
Кирилл кивнул в последний раз и, сменив рубашки, побежал вверх по ступенькам.
...
Генерал устроился в маленькой комнате на третьем этаже, четыре пятых пространства которой занимали шкафы, до отказа забитые бумажками. Сидя за небольшим столом, он отбивал пальцами по столешнице незатейливый мотив военного марша и размышлял, как начать разговор. Постучали, в дверь вошел Кирилл.
- Садись, предложил генерал, указав на стул, приставленный к одному из шкафов - Думаешь, отчитывать тебя стану?
- Я вас подвел, - вздохнул Кирилл. - Сам не знаю, как так вышло, Павел Степанович, просто...
Генерал жестом приказал ему помолчать.
- Ты не из тех, кого нужно отчитывать - за свои ошибки сам себя загрызешь. Начну поучать тебя, только хуже сделаю. Я хотел поговорить с тобой о другом, - генерал вздохнул, накрыл лицо ладонями, чуть опустил их, потер кончиками пальцев глаза. - Я видел, как людей ломает война. Особенно крестьянских детей. Я ведь начинал службу еще при рекрутском наборе, насмотрелся на крестьян, которые пролив кровь теряли нравственные ориентиры. Боюсь, как бы с тобой такого не приключилось.
- Павел Степанович... - загорелся Кирилл.
- Постой! Я не закончил, - сурово сказал генерал. - В молодости, Кирилл, я был таким же как ты. Выходец из богатой семьи, талантливый, с золотым будущим. И в определенный момент у меня, как и у тебя, появились сомнения в Государе. Ведь глаза не обманешь. Нищета, падение нравов, пренебрежительное отношение к низшим сословиям, чванливость чародеев, которые, казалось, не считаются вообще ни с какими моральными ограничениями. Этого никак не спрячешь. Мучился я также как и ты, но преодолеть кризис мне помог разговор с генералом Хутиловым, который мне вторым отцом был. Павел, сказал он тогда, вижу, республиканские мечты кружат голову и тебе. Пойми, Павел, гладко только на бумаге, а на деле революция - это уничтожение лучших людей, цвета нации, элиты, тех, на ком держится государственность, строится вся политика. Что произойдет с армией, если убрать генерала? Как поведет себя паства без пастыря? Ведь и солдатам иногда кажется, что генерал не тот и будь они на его месте, стало бы во сто крат лучше. И пастве иногда чудится, что пастырь ошибается, говорит неправильно. А убери их и что начнется? Грызня начнется, склока, великая бойня. Поэтому, Павел, думай и будь осторожен со своими желаниями. Республика будет строиться на крови, элита республики, которая действительно заботится о народе, как генерал о солдатах, а пастырь о пастве, будет изгнана, их место займет чернь, дорвавшаяся до власти и преследующая лишь свои сиюминутные интересы. Поэтому, Павел, оставь свои мечты, они опасны, разрушительны и влекут только беды, но никак не освобождение. Когда появится такая возможность, власть изыщет средства и облегчит страдания отвергнутых, но до тех пор ничего не предпринимай. Потому что если чернь дорвется до власти, то отвергнутым окажется весь народ.
Генерал замолчал, посмотрел на Оболенского. Видимо, ждал от него какой-то реакции. Однако, Кирилл ничего не сказал.
- Подумай об этом, - снова заговорил Голицын, несколько раздосадованный отсутствием реакции молодого гвардейца. - И обязательно съезди на бал к Воронцову. Я не хочу, чтобы ты сломался, Кирилл. Ты мне нравишься, дорог моей дочери, у тебя прекрасные способности. Обидно, если из-за мимолетных сомнений всё потеряешь.
- Я не сломаюсь, Павел Степанович, не волнуйтесь.
- Надеюсь на это.
- Могу идти?
Генерал кивнул.
- До свидания, - Кирилл быстро вышел из кабинета, не на шутку разозлившись от услышанных слов.
"Солдаты без генерала, паства без пастыря, - думал он. - Говорил бы прямо, Павел Степанович - овцы без пастуха!"
...
Поместье Воронцова представляло собой роскошное здание, выполненное в строгом классическом стиле: по периметру стояли величественные колоны, мраморные ступеньки вели к широкому входу, где перед посетителями открывались внушительные двустворные двери, изготовленные из легендарного черного дерева, применявшегося в самых сильных заклинаниях чародеями. Всюду кружились слуги, раболепно подбегая к приезжавшим гостям и предлагая свои услуги. В саду, раскинувшемся на десять акров, помимо разнообразных редких для Беловодской Империи видов деревьев, были установлены клетки, в которых посадили обращенцев. Чтобы потешить аристократов, представители этой расы начинали изменяться у них на глазах, приобретая облик волков, медведей и лисиц. Дамы театрально охали, падали в объятья своих кавалеров, те принимались их утешать, отпускали пренебрежительные комментарии в адрес обращенцев. Но зверолюди и не думали обижаться - поговаривают, Воронцов платил им золотом.
Председатель Академии чародеев Адимант приехал на самоходном экипаже, вызвав среди собравшихся всеобщие оживление и интерес. Появившись в своем новом пурпурном плаще, сделанном на заказ в Блантийской Империи, невероятно дорогом костюме и туфлях, привезенных из-за океана, он произвёл фурор. Гости столпились вокруг и стали расспрашивать чародея, а он с оживлением и веселостью, несвойственной людям его возраста, рассказывал анекдоты из жизни великих людей древности и современности.
Как раз в этот момент в экипаже приехали Кирилл Оболенский с Ольгой Голицыной. Те, кто заметил их прибытие, посмотрели осуждающе - поскольку связь молодых людей не была узаконена, к открытой демонстрации их близости относились предосудительно. Но сегодня Кирилл об этом даже не думал.
- Посмотри, Кирюша, самоходный аппарат! - увидев автомобиль Адиманта, Ольга потащила своего возлюбленного туда. Среди сорочьего стрекота Кирилл разобрал слова чародея.
- Аппарат собирали гордейцы, специально для меня. Любезный председательствующий Агамненон пообещал, что работу выполнят в кратчайшие сроки.
- А во сколько он вам обошелся? - неожиданно для самого себя задал бестактный вопрос Кирилл. Глаза Ольги округлились, она, не веря своим ушам, посмотрела на Кирилла, в толпе кто-то даже ахнул. Колдун, однако, остался невозмутим.
- Вам не по карману, молодой человек, - сухо хохотнул он. - Впрочем, скрывать не стану, аппарат очень дорогой - почти двенадцать тысяч золотых.
Оглашение цены спровоцировало новую волну интереса, вопросы посыпались со всех сторон:
- А во сколько же обходится его содержание?
- Тяжело ли найти водителя?
- Не боитесь врезаться?
- Быстро ли ходит?
"А девочка из трущоб была готова переспать со мной за медяшку", - пронесло в голове у Кирилла.
Ольга ухватила его за локоть, отвела в сторону.
- Да что с тобой такое? Как ты посмел задать подобный непочтительный вопрос? Да ещё кому - самому господину Адиманту!
- Сам не знаю, - промямлил Кирилл. - Отчего-то нашло.
Заметив отрешенный взгляд возлюбленного, Ольга решила развлечь его танцами, повела в зал, однако, оркестр пока не начал играть. Кирилл окинул взглядом просторное помещение: мраморные колоны и здесь были повсюду, на балконе уже устроились нарядно одетые старики - любили наблюдать за тем, как молодежь вальсирует. Пол был выложен пестрой плиткой, изображал сюжет из классического мифа - юноша выносил возлюбленную из пылающего храма. Заметив появившихся внутри Ольгу и Кирилла к ним тут же подскочил старый лысоватый слуга.
- Изволите шампань? - спросил он, поднося серебряный поднос, на котором были расставлены непривычные глазу изумрудные бокалы на длинных ножках. Шипучий напиток внутри переливался всеми оттенками зеленого. Ольга поблагодарила слугу, взяла один бокал, отпила. Кирилл последовал ее примеру.
- А откуда шампанское, любезный? - спросил Оболенский слугу.
- Из Гаэании, - с гордостью сообщил тот. - Привезли сегодня утром по распоряжению графа.
- Смотрю, всё у вас тут заграничное, - с иронией заметил Кирилл. Слуга не понял.
- Граф потребляет только первый сорт, - с гордостью за хозяина сообщил он.
- А сколько тебе платят, голубчик? - продолжил расспросы Кирилл.
- Двадцать золотых в месяц,- охотно сообщил слуга. - Не подумайте, что так много получают все - у меня превосходные рекомендации.
- А сколько получают официанты где-нибудь в трущобах ты знаешь?
- То вульгарные люди, - слуга поморщился, - не знаю, почему вы изволили о них заговорить, но платят им медяками.
Кирилл кивнул, опять погрузился в свои мысли. Когда официант отошёл, Ольга снова набросилась на Оболенского:
- Что происходит Кирилл? Почему ты так себя ведешь?
- Ничего, - отмахнулся тот.
В этот момент к ним подошли старые друзья семьи Голицыных, Ольга приняла участие в светском разговоре, Кирилл же предпочитал буркать в ответ неразборчивые и сердитые фразы, не сводя глаз с колонны, у которой они стояли.
Спустя какое-то время гости вошли в зал, оркестр заиграл, и пары начали вальсировать. Кирилл любил балы, умел хорошо танцевать, но в этот раз двигался неуклюже, дважды умудрился наступить Ольге на ногу. До того не придававшая рассеянности Оболенского большого внимания, девушка всерьез стала беспокоиться за Кирилла.
"Он до сих пор думает о бунте, - заключила Ольга. - Как же ему помочь?"
- Дамы и господа, - на балконе появился хозяин - высокий, худощавый мужчина лет пятидесяти с тонкими изящными усиками на гаэанский манер. - Позвольте поблагодарить вас всех за то, что вы нашли возможность навестить старика и не побрезговали моим обществом. Я, в свою очередь, хочу сообщить, что сегодня ко мне прибудет особенный и почтеннейший гость - Его Императорское Величество.
Зал разом охнул, со всех сторон донеслись оживленные разговоры.
- Но пока мы дожидаемся императора, позвольте предложить вам пройти в сад и понаблюдать за испытанием обращенца. Хочу предупредить, что подготовленное мною развлечение не для впечатлительных, потому с собой приглашаю только самых хладнокровных.
Ольгу насторожила речь Воронцова, она посмотрела на Кирилла, собравшегося идти в сад.
- Кирюша, не ходи, - попросила она.
- Почему? Я не впечатлительный, Оленька.
- Тогда я пойду с тобой.
Он пожал плечами, мол, поступай как знаешь. Ольга осталась, обиделась. Чтобы не произошло с Кириллом за прошедшие месяцы, он не имел права так вести себя с ней.
Между тем в саду собралось человек сорок, среди них не так мало дам. Клетку с крупным, крепким мужчиной открыли, вывели его наружу, проводили на поляну, прицепили к ногам кандалы. Кирилл пристально разглядывал обращенца: сейчас он отличался от человека разве что избыточным волосяным покровом - вся грудь и спина мужчины были покрыты мелкими волосками, более походящими на звериную шерсть, чем на человеческий волос - да глазами с кошачьим зрачком, отсвечивающими зеленым в темноте сада. Лицо озлобленное, взгляд затравленный. Обращенец сжал кулаки, напрягся, от чего мышцы на плечах вздулись буграми.
Тут появился Воронцов.
-Мой конюх мастерски обращается с хлыстом, - начал он, указывая на низенького простоватого вида мужичка, стоявшего в сторонке, одетого в рубаху и сжимавшего в руках кнут. - В Трерийскую войну в армии его ставили наказывать солдат плетьми, так за пару месяцев он превратил свою часть в образцовую. Верно, Федорович?
- Было дело, - скромно ответил конюх.
- Я сам видел, - продолжил граф Воронцов, - как он двумя ударами кнута умудрился убить лошадь, настолько сильно ее хлестанул. Однако, - граф повысил голос - обращенцы слывут самыми выносливыми существами. Сегодня я решил проверить это. Если наш силач, - он указал на волосатого мужчину, - сумеет перенести десять ударом кнута моего конюха, я его озолочу и отпущу на все четыре стороны. В противном же случае мы сумеем развенчать еще один миф об этих диких созданиях. Начинай! - приказал он конюху.
В глазах мужичка загорелись злобные огоньки, он не спеша расположился справа за спиной у обращенца, отвел хлыст в сторону, ударил. Воронцов не соврал, когда нахваливал конюха - свист кнута напоминал звук летящего снаряда, кожа на спине прикованного лопнула, брызги крови разлетелись во все стороны, лицо исказилось. Однако, обращенец не издал ни звука. Конюх тоже скривился, недовольный результатом своего труд, провел по кнуту свободной рукой, поглядел на кровь, размазавшуюся по его ладони, покрасовался, рассекая кнутом воздух, потом внезапно отвел его в сторону, ударил второй раз, третий. Спину буквально заливало кровью - если бы Кириллу сказали, что кнут может причинить подобные раны, он бы никогда не поверил. Обращенец рухнул на колени, началась трансформация - лицо и руки покрылись серой шерстью, рот деформировался, выдался вперед, ногти вытянулись, стали походить на звериные когти. Он глухо зарычал.
- Хватит или продолжаем? - спросил его Воронцов.
- Продолжаем, - выдавил из себя обращенец.
Очередной удар, ещё один! До того слезившиеся глаза зверочеловека, наполнились кровью, он по-медвежьи заревел, упал на живот.
- Всё? - спросил Ворнцов.
- Нет, - выдавил обращенец.
- Тогда вставай на ноги, - потребовал граф, обменялся взглядами с конюхом. Когда обращенец поднялся, мужичок снова принялся красоваться, щелкая кнутом в воздухе. Кирилл видел, как лицо обращенца искажалось страхом всякий раз, когда он слышал зловещий свист ремня.
- Государь! - Воронцов увидел императора с двумя мужчинами, приближавшемуся к толпившимся на поляне людям, расплылся в подобострастной улыбке. - Проходжите скорее, вас ждет незабываемое зрелище. Ну-ка, Федорович, постарайся как следует для нашего гостя.
- Что здесь происходит, - спросил император, с любопытством глядя на обращенца и не замечая конюха с кнутом. В этот самый момент последовали еще два удара. По силе они превосходили все предшествующие, хотя могло показаться, что это невозможно. Обращенец не издал ни звука, но за мгновение до того, как рухнуть, лицо его потеряло осмысленное выражение, глаза погасли.
"Да его же убили!" - ужаснулся Кирилл.
Похоже, не его одного шокировало случившееся. Увидев падение обращенца, император побледнел.
- Что вы здесь устроили! Да как вы посмели! - вышел из себя царь. Воронцов перепугался, не ожидая такой реакции.
- Не волнуйтесь, с ним всё в порядке, - неуверенно пролепетал граф. Федорович, голубчик, окати его водой.
Конюх с сожалением отбросил кнут в сторону, взял заранее приготовленное ведро и облил спину лежавшего на земле обращенца водой. Мужчина вздрогнул, пошевелился.
- Продолжаем, - выдавил он из себя, едва ворочая языком. - Я сейчас встану.
- Немедленно прекратить! - сквозь зубы процедил император. - С вами граф, мне хотелось бы поговорить наедине!
Ошарашенный Воронцов перепугался, понурив голову направился к императору. Люди стали расходиться, Кирилл оставался на месте. Кандалы с ног продолжавшего лежать обращенца сняли, его самого отволокли обратно к клетке, бросили внутрь прямо на спину, заставив того по-собачьи заскулить. Догадались, перевернули на живот, закрыли дверку и ушли. Взгляд Кирилла упал на поляну, залитую кровью. Оболенский вспомнил грязуша, которого зарубил. К горлу подступил "шампань", Кирилл наклонился, его вырвало. Хорошо, что никого рядом не было.
"Мы и есть чернь, дорвавшаяся до власти!" - с ужасом понял Оболенский.