Русского солдата мало убить, его надо ещё и повалить
Фридрих II, король Пруссии
Первого февраля сорок пятого года подвижный передовой отряд, пройдя от берегов Вислы всего за восемнадцать дней около пятисот километров, вышел на правый берег Одера, захватив мимоходом деревню Кунерсдорф. Деревня была маленькой, её можно было бы даже назвать деревушкой, если бы это слово подходило к буколическому европейскому населённому пункту с аккуратными домиками, не задетыми войной. Большинству солдат дивизиона название этой деревни не говорило ни о чём - так, очередной "дорф", - но Павел Дементьев знал, что место это историческое. Именно здесь первого августа 1759 года, в ходе Семилетней войны, русские войска под командованием генерал-аншефа Петра Салтыкова наголову разгромили прусскую армию воинственного короля Фридриха II, нещадно бившего в хвост и в гриву австрийцев и французов и оставшегося в истории под именем "Фридрих дер Гроссе" - Фридрих Великий. Величие знаменитого полководца изрядно поблекло под Кунерсдорфом, и вот теперь, без малого два века спустя, потомки елизаветинских солдат вернулись на берега Одера, чтобы сбить спесь с потомков Зейдлица и его кирасир.
Глядя на поля и холмы, окружавшие Кунерсдорф, Павел испытывал очень странное чувство, схожее с тем, что он испытал в Приднестровье, на месте Брусиловского прорыва. И поэтому он даже не удивился, когда, взглянув на своего ординарца, увидел вдруг у него на плече не автомат ППШ, а старинную фузею с трёхгранным штыком. И не солдатская шапка-ушанка была на голове Василия Полеводина, а чёрная треуголка из тех, что носили русские солдаты восемнадцатого века. Преобразившийся Полеводин стоял рядом с Дементьевым и смотрел на холмы и поля, окружавшие Кунерсдорф. Взгляд у солдата был отрешённым, хотя Павел был больше чем уверен, что никто, в том числе и сам Василий, не замечают изменений в одежде и внешности ординарца.
- О чём задумался, Вася? - спросил Павел. - Или знакомые места увидел?
* * *
- О чём задумался, Васька? Тебя спрашиваю, Воднев! - голос капрала построжел.
- Да это я так, дядя Егор, - смутился Василий Воднев, восемнадцатилетний парень, только этой весной сданный в рекруты, и встрепенулся, как вспугнутый воробей. - Деревню свою вспомнил - там сейчас самая страда...
- Про деревню забудь! - строго заметил капрал. - Ты теперь отрезанный ломоть, ты теперь солдат на службе государевой, и вернёшься ты домой стариком глубоким, ежели...
- ...ежели вернёшься, - закончил за него Зыкин, старый солдат, тянувший лямку уже тридцать лет и поседевший в боях и походах. - Пули шведские, сабли турецкие - много чего на тебя припасено. И просторна мать сыра-земля - в ентой постеле всем места хватит.
- Ты мне молодого не стращай! - одернул его Егор Лукич. - Ишь, раскаркался! От судьбы не уйдёшь, но и на карачки перед ей падать не след - не солдатское это дело. Смерть - она всех приголубит в час назначенный, да только отходную раньше времени запевать не спеши.
...С раннего утра тридцать первого июля русские войска целый день укреплялись на холмах близ Одера. На склонах Еврейской горы, Большого Шпица и Мельничной горы рыли окопы, насыпали батареи, плели туры - по слухам, которые ловили чуткие солдатские уши, пруссак был уже близко и норовил зайти с тылу. Главные многопушечные батареи строили на правом крыле и в центре, на Большом Шпице, устанавливая за насыпями "секретные" шуваловские единороги. Дула шуваловских гаубиц закрывали медные крышки, но вся армия и шустрые маркитанты давно знали, что жерла у единорогов не круглые, а как яйцо.
Апшеронский полк насыпал большую батарею. По летней жаре солдаты - гренадёры, мушкатеры, артиллеристы - работали босиком, в одних штанах, скинув кафтаны и камзолы и повязав головы платками. Работали споро и в охотку: работа была привычной, крестьянской - это тебе не "артикул метать". За постройкой батареи доглядывал заместитель Салтыкова генерал Фермор, однако следить за работами он поставил какого-то невысокого, сухощавого, быстрого в движениях офицера в чине подполковника.
Этот штаб-офицер, которого солдаты прозвали "шустрым", изумлял их тем, что вёл себя совсем не так, как господа офицеры: в расстёгнутом камзоле, перемазанный глиной, он копошился во рву вместе солдатами и пил с ними ржавую болотную воду. Подполковник сыпал шутками, не гнушался и сам взяться за лопату, и в то же время зорко наблюдал за тем, чтобы всё делалось правильно.
К полудню апшеронцы закончили половину главной батареи. Объявили полдник; офицеры подались в тенёк, к кустикам, солдаты расположились прямо на тёплой, нагретой солнцем земле.
Воднев лёг на спину, глядя в небо, по которому плыли редкие белые облака. "Домой к нам плывут, - думал он, - в деревню нашу, туда, где остались мать, сестрёнка Катюша и черноглазая Дарьюшка... Увижу ли я их когда-нибудь?". Васька погрустнел, но зоркий Егор Лукич это заметил и тут же окликнул молодого солдата. Знал старый капрал, что творится на душе у рекрута - сам был таким. Дядька Егор был строг по должности своей, но оставался человеком, и солдаты видели это и ценили.
- Не журись, Воднев, - сказал он, глядя на затосковавшего Василия. - Первый бой - это завсегда страшно. Главное - первый страх пережить, а там легше будет.
Зыкин пробормотал было что-то вроде "ты сначала переживи этот бой", но капрал зыркнул на него сердитым глазом, и старик умолк.
* * *
Король Фридрих изучал карту. Вот она, голубая лента Одера, вот кирпично-красные прямоугольники Франкфурта, вот буро-зелёные холмы Юденберга, Мюльберга, Шпицберга. Карта - это разноцветная шахматная доска, на которой он, король Пруссии, разыграет завтра свою очередную победную партию.
Итак, дебют: построение будет такое же, как при Лейтене. Миттельшпиль: косой удар - правым крылом по левому крылу русских. Генерал Финк ударит с тыла - эндшпиль: русские варвары беспорядочной кучей валятся в реку и тонут, тонут, тонут. Этот недалёкий русский барин, Салтыков, - о чём он сейчас думает? Рассчитывает, что сможет отсидеться за рогатками от палашей лучшей конницы мира - гусар Зейдлица? Или он считает, что его вонючие казаки да калмыки, вооружённые луками и стрелами, смогут устоять перед лейб-кирасирами Бидербее? Наивный глупец... А его солдаты - это просто стадо крепостных. Они одеты в мундиры, но остались рабами, годными только для услужения своим барам, - какие из них воины?
Прусский солдат знает, за что воюет. Прусскому солдату платят, а после победы этот солдат может напиться, пограбить и вдоволь повалять баб - что ещё нужно двуногим скотам, обученным убивать? Рассуждать этим скотам не нужно - ни в коем случае. За них думают офицеры (а за офицеров - король), а дело солдат - беспрекословно выполнять приказы, идти вперёд и умирать во славу короля Пруссии (пусть даже до славы этой им нет никакого дела). Правда, наёмники - силезцы, швейцарцы, итальянцы, сброд со всего света, - так и норовят смыться, особенно перед битвой, исход которой неясен, но лагерь армии Фридриха Великого зорко сторожат верные гусары, чистокровные немцы, за которых, если что, ответят их семьи. Страх - вот самый лучший способ создать непобедимую армию. Солдат должен бояться своего капрала во сто крат больше, чем самого грозного неприятеля, - вот залог победы.
Королю Фридриху хотелось спать, но спать было уже некогда - за пологом палатки светлело. Ничего выспимся, когда разобьём Салтыкова.
- Рудольф!
У входа в палатку тут же возник светловолосый и голубоглазый адъютант, настоящий Зигфрид.
- Поднять лагерь. Без барабанов!
Без барабанов - это значит, что офицеры бьют палками капралов, а капралы - солдат. Стук палок по спинам не слышен в русском лагере, но эти палки поднимут любого сонного ленивца в лагере прусском.
Итак, партия начинается. А пока - пока на разноцветном игровом поле расставляют фигуры - можно подумать о чём-нибудь возвышенном: о музыке, о живописи, о философии. Об этом можно думать по-французски: немецкий язык - это язык войны, язык приказов, язык непобедимых воинов.
* * *
Главные силы прусской армии обходили левый фланг русских. Впереди - эскадроны Зейдлица, за ними, держа равнение, как на параде в Берлине, - батальоны гренадёр. Солдаты шли, как машины - по кочкам, по не сжатым полям, с монотонностью часового механизма: семьдесят пять шагов в минуту. Военная машина - машина победы.
Машина споткнулась на прудах Кунгрунда - этих прудов не было на карте. Король был зол - король неистовствовал, хотя внешне это было заметно только по его глазам и по длинному носу, казавшемуся ещё длиннее от надвинутой на левую бровь чёрной треуголки. Но генералы хорошо знали "Фрица", как звали короля солдаты, и не сомневались: окажись сейчас здесь кто-нибудь из картографов, этот "кто-нибудь" уже дрыгал бы ногами на первой же мало-мальски подходящей осине, вздёрнутый за шею верёвкой.
Пруды казались бесконечными, словно кто-то, издеваясь, бросал и бросал их один за другим под ноги солдатам армии прусского короля. Пять часов солдаты обходили блестящие кляксы прудов, изнывая от жары - поднявшееся солнце раскалило медные бляхи высоких гренадёрских шапок. А за прудами Коровьей лощины начался лес, где застряла артиллерия: конным упряжкам трудно было разворачиваться между деревьев, и солдатам приходилось выпрягать лошадей и катить орудия на руках.
А впереди уже вовсю гремели пушки: генерал Финк, выполняя план короля и вводя русских в заблуждение, открыл огонь по Мельничной горе. Русская артиллерия ответила незамедлительно - гром канонады густел, потянуло дымом от горящих домов Кунерсдорфа, подожжённых русскими брандскугелями.* Но только к полудню непобедимые батальоны короля Фридриха вышли из леса на простор кунерсдорфских полей и начали готовиться к своей сокрушительной "косой" атаке.
Салтыков тоже поднял свою армию рано - в четвёртом часу утра. Казачья разведка донесла о движении прусских колонн, и атаки врага можно было ждать с минуты на минуту. Солдаты успели сварить кашу, позавтракать и выпить по чарке водки, когда в шесть часов за Гюнером послышались выстрела - казачьи пикеты столкнулись там с передовыми частями неприятеля.
Русский лагерь зашевелился - "Пруссак идёт!". Врага ещё не было видно - только в зрительные трубы офицеры штаба наблюдали, как отходили казаки, нахлёстывая нагайками коней и поминутно оглядываясь назад.
В девять часов утра началось. С третинских высот по Мюльбергу ударили прусские пушки, и зарычали в ответ шуваловские единороги - глухо и ворчливо, словно медведь, вырванный из зимней спячки. Орудия гремели с обеих сторон, Мельничную гору заволокло пороховым дымом - князь Голицын, командовавший стоявшим на горе Обсервационным корпусом, отвечал тремя выстрелами на каждый выстрел пруссаков, - но немцы не начинали атаку: они чего-то ждали.
- Ожидают прибытия его величества, - сказал Салтыков, мерявший шагами вершину холма, - но они что-то запаздывать изволят.
После полудня, наконец, на Малом Шпице появились пушки, за ними маячила конница, за ней показались колонны пехоты.
- Вот вы где, голубчики, - проговорил русский главнокомандующий, не отрываясь от подзорной трубы, - а мы вас уже заждались...
А пруссаки, словно навёрстывая потерянное время, пошли в атаку - без промедления. Они шли, презирая сильный огонь войск князя Голицына, шли уступами, неправдоподобно чёткими и правильными: военная машина прусского короля демонстрировала свою мощь. Гренадёры Фридриха - высокие, плотные, как на подбор, - шли стеной. Если кто-нибудь из них падал, выбитый пулей, ряд тут же смыкался, затягивая брешь, и мерное наступление продолжалось. Время от времени прусские шеренги вспыхивали огнём - гренадёры стреляли залпами, по команде.
Пруссаки вошли в мёртвую зону у подножья горы, и огонь оборонявшихся разом стих. А стройные прямоугольники прусских батальонов надвигались на Мюльберг не только с фронта, но и с флангов, со стороны Третина и Малого Шпица - генерал Финк тоже пошёл в атаку.
- Как они стоят? - заволновались в свите командующего, имея в виду солдат князя Голицына. - Их же сейчас зажмут в клещи!
На Мельничной горе заметили опасность, угрожавшую Обсервационному корпусу, - видно было, как там засуетились, перестраивая ряды. Но в русской армии и в мирное время перестроение проходило не слишком гладко, а тут, перед лицом надвигавшегося с трёх сторон врага, мушкатёры не столько перестроились поперёк горы, сколько сбились в кучу. А тем временем на артиллеристов-шуваловцев обрушился тяжкий удар наступавших прусских батальонов, и пушкари не выдержали - побежали. Четыре пехотных полка Обсервационного корпуса, наполовину укомплектованные наспех обученными и необстрелянными рекрутами, положения не спасли. Они продержались недолго и вскоре побежали вслед за шуваловцами по склонам Мюльберга вниз, к болоту и к берегам Одера.
Король Фридрих имел все основания быть довольным. Миттельшпиль разыгран успешно - всё левое крыло русских войск разгромлено. Оставалось только закрепить успех и довершить дело.
И вскоре вновь загрохотали барабаны: прусские батальоны снова пошли в атаку.
* * *
Прусские каре атаковали Большой Шпиц - центр армии Салтыкова. Граф послал туда подкрепления - Азовский и Низовский полки, стоявшие на склоне Юденберга, побежали к Большому Шпицу, тарахтя на бегу амуницией.
Пруссаки шли всё так же - безукоризненно ровно, быстро и неумолимо: военная машина короля Фридриха работа без сбоев - пока.
"Машина, тупая, бездушная машина, помилуй бог! - думал сухощавый подполковник, состоявший при штабе Салтыкова, наблюдая за механической поступью прусских шеренг. - Солдат идёт, как заведенный, не ведая, куда и зачем он идёт. В голове у него одна забота - как бы линию соблюсти. А как только этот строй рассыплется на кочках да в кустиках, тут-то им и конец. Эх, дали бы мне хотя бы полк, я бы всю эту прусскую позитуру - в кашу! Нет, нужно всю нашу армию переделать, и тогда...".
Пруссаки шли вперёд, привыкшие к тому, что неприятель не выдерживал одного вида их слитного строя, не обращавшего внимания на выпадавших из него убитых и раненых и надвигавшегося с неудержимостью морской волны, и бежал при звуках их воинственного гимна: "Ich bin ja, Herr, in deiner Macht!"* Но этот противник - русские - оказался иным.
Сломав строй, гренадёры Фридриха начали карабкаться вверх по крутым склонам Большого Шпица. И тут среди визга ядер и треска ружейной пальбы прокатилось русское "ура!" - азовцы и низовцы бросились в штыки. И хвалёная прусская пехота дрогнула и побежала, забыв и про строй, и про жалованье.
Атака в центре была отбита, но на правом крыле исход боя был ещё далеко не ясен - кирасиры прусского короля охватывали фланг Новгородского полка. Новгородцы били по ним из ружей; несколько всадников, сверкая на солнце медью кирас, грузно рухнули наземь вместе со своими лошадьми, однако конная лавина домчалась. Вороные кони встали на дыбы на гребне Большого Шпица, и засверкали палаши - кирасиры рубили русских пехотинцев. Новгородцы попятились, и воспрянувшая духом прусская пехота, не сумевшая забраться на гору в лоб, тут же кинулась из Кунгрунда в брешь, образовавшуюся в русских рядах.
Но тут снова разнеслось дружное "ура" - по неширокой площадке Большого Шпица во весь опор мчалась союзная конница, и яркие ментики австрийских гусар перемешались с васильковыми кафтанами русских драгун.
- Свершилось невозможное, - генерал Фермор весело улыбнулся, - граф Румянцов и генерал Лаудон всего с тремя слабыми полками опрокинули кирасир короля!
Ни пехоты, ни конницы неприятельской на Большом Шпице уже не было. По всему склону горы рассыпались вороные кони кирасир и гренадеры, отступавшие к болотистой лощине Кунгрунда.
И тогда король Фридрих выложил свою последнюю, козырную карту - он бросил на Большой Шпиц конницу Зейдлица, лучшую конницу мира.
* * *
День клонился к вечеру, а Василий Воднев так и не побывал ещё в бою: апшеронцы, прикрывавшие большую батарею Румянцова, не сходили с места. Когда на гору заскочили прусские кирасиры, апшеронцы и псковичи подались было вперёд, но неприятеля погнали и без их помощи.
Водневу было страшно. Он тискал в руках фузею, и исподтишка посматривал на своих товарищей - а ну как кто заметит его робость и поднимет на смех молодого рекрута?
После того, как атака пруссаков на Большой Шпиц была отбита с большим уроном для неприятеля, на горе появился со свитой главнокомандующий граф Салтыков.
- Победа за нами, ребятушки! - прокричал он, размахивая шляпой. - Бежит пруссак!
Апшеронцы оживились и повеселели - отбитая яростная атака противника подняла настроение, упавшее после разгрома пруссаками левого крыла русской армии и занятия ими Мюльберга. Но до победы было ещё далеко, и Водневу вскоре пришлось в этом убедиться.
Из-за кунерсдофских огородов, где ещё совсем недавно молодые мушкатёры копали диковинный овощ картофель и варили его в котелках, показалась конница - в глазах у Васи зарябило от разноцветия мундиров и пестроты лошадиных мастей. По ней ударила русская артиллерия, и тут же нарядные кавалеристы на рысях ринулась вперёд, в узкие проходы между кунерсдорфскими прудами.
Русские ядра нещадно косили великолепную конницу Зейдлица. Проходы между прудами заваливались трупами людей и лошадей, но сотни и сотни гусар и драгун миновали их благополучно и уже выстраивались, готовясь к атаке. И понеслись на Большой Шпиц три линии прусской кавалерии.
Василий стрелял, как учили - целясь в грудь коня, - быстро, в семнадцать приёмов, заряжал. Конница приближалась, блестели на солнце клинки сабель и палашей. "Доскачут или нет? - стучало сердце в груди молодого солдата. - Доскачут или нет?".
Ещё залп. Ещё раз большая батарея метнула навстречу пруссакам картечь из всех своих единорогов. А затем над кунерсдорфскими полями в третий раз за этот день раздалось громкое "ура". Воднев поспешно зарядил фузею, но стрелять уже не было нужды: конница Зейдлица в беспорядке мчалась обратно, преследуемая по пятам кавалерией союзников.
"Ну, таперича нарубят капусты" - подумал Василий.
* * *
Сражение переломилось. Потрёпанная конница Зейдлица откатилась, а гренадёры Фридриха, занявшие Мюльберг, стояли там, не имея ни сил, ни желания снова идти вперёд. Салтыков перебрасывал в центр полки правого крыла - Большой Шпиц кишел войсками. Снизу, из-за кустов Кунгрунда, вяло постреливали пруссаки, крепко получившие по носу и усвоившие этот урок. Король проигрывал свою партию - ход был за русскими.
Солнце потихоньку сползало к западу, и надо было что-то решать - не стоять же всю ночь в сотне шагов друг от друга. Но Салтыков медлил, твёрдо помня одну из основных догм линейной тактики: заняв удобную позицию, не сходи с неё. Лаудон и Румянцов советовали наступать, Вильбуа отмалчивался. Князь Голицын своего слова сказать уже не мог - он был тяжко ранен в бою за Мюльберг.
- Что будем делать, Вилим Вилимович? - обратился Салтыков к Фермору. - Вечереет уже, а...
Речь командующего заглушили крики "ура" - солдаты Первого гренадёрского полка, долго и нудно перестреливавшиеся с пруссаками, засевшими в Кунгрунде, не выдержали и бросились в штыки. Следом за ними кинулся в атаку Вологодский полк.
- Вперёд! - Салтыков махнул рукой. - Ну, так тому и быть! Александр Васильевич, голубчик, - сказал он, обернувшись к штабным офицерам и найдя среди них сухощавого подполковника, - известите Апшеронский полк, пусть поддержат вологодцев атакою.
Когда вологодцы ринулись на пруссаков, апшеронцы зашевелились-заволновались. Чутьё солдатское, обострённое многочасовым боем, подсказывало им - вот-вот, и они тоже бросятся на врага. Полк напоминал кучу пересушенной соломы, ждущей только искры, чтоб вспыхнуть ярким огнём-пламенем.
"Не бежит, а летит, ровно птица хищная, - подумал Воднев, заметив стремительного худощавого подполковника и узнав в нём того самого офицера, который так удивлял своим поведением апшеронцев при постройке большой батареи. - Ну, будет сейчас дело..."
"Куда ему с таким брюхом на пруссаков!" - подумал на бегу подполковник, глядя на тучного полкового командира, восседавшего на барабане и поднявшегося с него только при появлении штаб-офицера. И тогда он выхватил шпагу, вскинул её высоко, поймав остриём ярко сверкнувший солнечный зайчик, и выкрикнул звеняще-пронзительно:
- За мной, ребята!
Ответом ему было дружное "ура" и слитный топот сотен солдатских ног.
...Над его головой пели пули, а он бежал вниз по склону Большого Шпица, бежал легко и стремительно, и на бледных щеках его горел румянец боевого азарта. Подполковнику не было страшно - есть, как ни странно, люди, созданные для войны и не находящие себе места в жизни мирной. И был этот бой боевым крещением человека, вся дальнейшая жизнь которого прошла в походах и победных битвах...
- Ваше высокоблагородие, да бросьте вы этот вертел! - услышал он за спиной. - На нём курей жарить, а не на пруссака с ним идтить! Пропадёте вы с ним ни за грош - возьмите лучше ружьё!
- Спасибо, братец, - подполковник сунул шпагу в ножны и принял тяжёлую фузею со штыком, поданную ему старым капралом. - Вперёд, ребята!
А впереди лязгало, хряскало, вопило истошно - вологодцы схлестнулись с солдатами короля Фридриха. Прусские гренадёры, рослые и плотные, отбивались отчаянно, но русские мушкатёры, распалённые боем, словно лихой кулачной дракой, настырно лезли на них со всех сторон.
Подполковник с разбегу перепрыгнул кочку, увенчанную невысоким кустиком, и тут же увидел перед собой чёрную фигуру пруссака - на голову выше него. "Велика фигура, да дура" - успел подумать Суворов, ловко всаживая штык в прусский мундир. Гренадёр грузно завалился, выворачивая из рук подполковника фузею. Суворов чуть повернулся и перехватил ружьё, торопясь вытащить штык, застрявший в теле поверженного врага, и заметил краем глаза чёрную тень, метнувшуюся из-за кустов. Саженного роста прусский гренадёр летел на него чёрным вороном, выставив вперёд острое жало штыка.
"Конец!" - молнией вспыхнуло в сознании.
Но пруссак, не добежав до подполковника всего пару шагов, вдруг словно споткнулся и повалился лицом вниз, а на его месте появился совсем ещё молодой русский мушкатёр, деловито выдернувший штык из гренадёрской спины.
...Это была победа. Одни пруссаки бежали вниз, к тем прудам, через которые они шли утром; другие, спасаясь от русских штыков, лезли на Мельничную гору. Мюльберг кишел чёрными мундирами, но это была уже не армия, а толпа. Русская картечь рвала эту толпу, и пруссаки не выдержали и побежали вниз, к болотистым берегам Гюнера, оставляя позиции, взятые ими ещё днём. Русские сидели на плечах бегущего неприятеля - эндшпиль оказался совсем не таким, на который рассчитывал "Фридрих дер Гроссе".
"Непобедимая" прусская армия рассеялась, как дым под сильным порывом ветра - ветра с востока, - оставив под Кунерсдорфом сто семьдесят пушек, двадцать шесть знамён и шляпу короля. Поражение было полным: армия перестала существовать, и король, передав под начало генерала Финка жалкие три тысячи солдат, оставшихся от былых сорока восьми тысяч, написал в Берлин: "Я передаю ему армию, которая не в силах бороться с русскими. Всё потеряно, спасайте двор и архивы!".
...Первого августа тысяча семьсот пятьдесят девятого года мушкатёр-апшеронец Василий Воднев ещё не знал имени спасённого им офицера в чине полполковника. Это имя - Александр Васильевич Суворов - он узнал позже, сражаясь под началом этого человека при Козлуджи, Фокшанах, Рымнике, Измаиле, Треббии, Нови. И не знал Василий Воднев, что сражаться он будет ещё долгих сорок лет, и что смерть свою встретит на скользкой тропе альпийского перевала Сен-Готард - оступится и сорвётся в каменную пропасть. И ещё не знал Василий, крестьянский сын, - и не мог знать, - что через без малого двести лет он - точнее, не совсем он, - вернётся под Кунерсдорф, и будет глядеть на его поля и холмы, поражённый ощущением уже виденного когда-то.
* * *
- О чём задумался, Вася? - повторил Дементьев.
- Виноват, товарищ капитан, - Полеводин поправил на плече автомат и сдвинул на затылок шапку. - Чертовщина какая-то померещилась - пушки старинные, конница, солдаты в треуголках... И бывает же такое - вроде как выпил, хотя вроде и не пил.