- Ну, капитан, спасибо вам за боевую работу, - начал он, вызвав к себе Дементьева. - Мы представили вас к польскому ордену "Виртути Милитари" - это у поляков вроде нашего Красного Знамени, - только получите вы его не так скоро: процедура награждения довольно сложная. А сейчас напишите-ка мне проект отзыва о боевых действиях вашего дивизиона за время наших совместных сражений в апреле-мае.
Павел добросовестно выполнил задание - перечислил все бои дивизиона "РС", не забыв при этом упомянуть своих батарейцев, отличившихся в этих боях: чем чёрт не шутит, а вдруг и им перепадут польские ордена?
Пробежав глазами дементьевское сочинение, Певишкис хмыкнул и заявил:
- Скромничаете, капитан, - не учитываете остроты момента. У нас в штабе о вашей работе сложилось несколько иное мнение. Ладно, зайдите ко мне через часок, я тут кое-что подработаю.
Когда Павел ознакомился с "подработанным" вариантом своего боевого донесения, у него отвисла челюсть, а глаза приняли выражение слегка контуженного близким разрывом тяжёлого снаряда.
- Что вас не устраивает? - спросил подполковник, наблюдавший за его реакцией, и расхохотался.
- Да тут как-то, - осторожно заметил Дементьев, - слегка преувеличено вроде бы. Уж больно много всего я уничтожил у фашистов.
- Нет, - назидательно произнёс начштабарт, - мы хорошо и правильно оценили твою работу, и нам виднее, что ты для нас сделал, особенно в острые, решающие моменты боя. Всё правильно и спасибо тебе, брат капитан, за смелые и решительные действия. А теперь, - он сделал приглашающий жест рукой, - давай отметим это дело обедом с коньячком.
Поскольку дивизион уже вышел из временного подчинения 4-й пехотной дивизии 1-й армии Войска Польского, Дементьев предъявил отзыв Певишкиса полковнику Пуховкину, вновь ставшему для него непосредственным начальством. Реакция комполка на эту реляцию была примерно такой же, как у самого Павла при первом прочтении означенного документа, и даже покруче - полковник минут пять молчал, собираясь с мыслями.
- И это всё сделал один твой дивизион? - изрёк он наконец.
- Тот же вопрос я задал полякам, товарищ полковник, и они подтвердили написанное.
- Ну, ты и даёшь... - подытожил Пуховкин со смесью недоверия и восхищения.
Павел понимал сложные чувства отца-командира: в отзыве, кроме всяких лестных слов, было написано, что "дивизионом "РС" под командованием капитана Дементьева П.М. уничтожено до четырёх тысяч (больше полка) солдат противника, около пятисот автомашин, двести повозок, более сотни орудий и миномётов, десятки ДОТов, ДЗОТов, пулемётов и пр.", причём "пр." могло означать всё что угодно, вплоть до бункера Гитлера в подземельях Имперской канцелярии.
Как бы то ни было, но за Берлинскую операцию Павел Дементьев, несмотря даже на неважное отношение к нему полковника Пуховкина, был награждён орденом Александра Невского и представлен к очередному воинскому званию.
- Готовь себе майорские погоны, капитан, - сообщил ему комполка, кисло улыбаясь, - приказ будет на днях.
В глубине души Павел понимал, что его роль в разгроме вермахта и взятии Берлина не столь велика, как было сказано в "подкорректированном" отзыве Певишкиса. Но Павел знал также, что сделал для победы всё, что мог, и утешил свою совесть силлогизмом: "Меня сейчас перехвалили, а сколько честно заслуженных наград я не получил? Значит, в конечном счёте, всё вышло по справедливости".
* * *
С небольшим городком Науэн, расположенным в лесистой местности чуть севернее Берлина, война обошлась милостиво - не искалечила, а только слегка обожгла его своим огненным дыханием. Большинство домов стояли неповреждёнными во всей своей немецкой аккуратности, чистенькие и опрятные - уцелели даже оконные стёкла. Но жители городка попрятались и разбежались, спасаясь от "русских варваров", - улицы были пустынны.
41-й миномётный полк, выполнив свою задачу по поддержке Войска Польского, расквартировывался в лесах южнее Науэена, а в сам городок были отправлены квартирьеры для разыскания подходящих помещений для штаба полка и его тыловых служб. Оказался в Науэне и майор Дементьев.
Командир дивизиона "катюш" мог не заботиться о своём жилье - на то есть люди, коим такое занятие по штату положено, а у него, в конце концов, есть дом на колёсах: будка, смонтированная на полуторке ГАЗ с печуркой, двумя койками, столиком и умывальником. Стараниями Василия Полеводина будка эта стала похожей на настоящую комнату, и даже с претензией на роскошь: пол и стены были обиты трофейными коврами, на которых висело оружие, в том числе кавалерийская шашка - память о начале войны, когда пушки возили конной тягой. Всё так, но Павлу хотелось взглянуть на осколок чужого быта, хоть он и бывал уже в немецких домах во взятых ранее городах.
Дверь добротного двухэтажного кирпичного дома оказалась незапертой. Дементьев толкнул её и вошёл.
Ничем особенным внутреннее убранство дома его не поразило - дом как дом, мебель, фотографии на стенах, занавесочки, незатоптанный сапогами пол. Он уже собрался уходить, когда вдруг наверху, на втором этаже, раздался стук - словно упало что-то. Правильнее было бы тут же уйти и вернуться, прихватив с собой пару автоматчиков, - кто его знает, вдруг там прячется какой-нибудь недобиток-эсэсовец или безмозглый пацан из "гитлерюгенда". Этим капитуляция до известного места - как-то глупо нарваться на пулю уже после того, как война закончилась. Но Павел почему-то стал подниматься по ведущей наверх лестнице - правда, стараясь при этом не шуметь и вынув на всякий случай пистолет. А когда он оказался на втором этаже, то нос к носу столкнулся с молодой немкой, прижимавшей к груди какие-то тряпки.
Пару бесконечно долгих секунд они стояли и смотрели друг на друга - молодой русский майор с пистолетом в руке и светловолосая немка лет двадцати пяти в коротком лёгком платье и жакете. А потом губы женщины дрогнули, и она пролепетала: "Herr Offizier... Ich..."
"Вот дура... Наверно, пришла домой за милыми сердцу ложками-штанишками, а тут... И о чём она, интересно, сейчас думает? Что этот большевик сейчас её пристрелит? Или завалит на широкую кровать - вон она, за её спиной, самое то! - задерёт подол, и... А что - он победитель, кто его осудит? Немцы-то в наших местах что вытворяли, сколько баб да девок поизнасиловали! А может, она и сама не против? Бабёнка-то ладная, вон какие икры, да и груди из жакетки так и выпрыгивают... Замаялась без мужика, а может, мужик её и лёг давно в землю где-нибудь в Белоруссии - вдовствует... Ишь ты, какая кобылка гладкая...". Но Павел, несмотря на все эти свои мысли, просто стоял и смотрел на женщину - только пистолет опустил: чего зря бабу пугать?
Ситуация сделалась и вовсе дурацкой - или уходи, или уж... А майор всё смотрел и смотрел на немку, не в силах оторвать глаз от её шеи и от груди, хорошо различимой в широком вырезе платья. И она тоже смотрела на него, и испуг в её глазах мало-помалу уступал место обыкновенному человеческому любопытству.
Как нельзя кстати внизу раздались голоса.
- Во, смотри, чистая хата! Комбату - то, что надо!
- Да тут и не ему одному места хватит...
- Эй, орлы! - крикнул Павел, поворачиваясь к лестнице. - Квартира уже занята - так что поищите для своего комбата другое место!
И уже спускаясь вниз, он ещё раз встретился глазами с так и оставшейся стоять немкой и неожиданно для себя самого вдруг улыбнулся ей. И она ответила ему несмелой улыбкой...
* * *
Пришедшая в рейх война разрушила Германию - крупные города, в которых шли тяжёлые бои, представляли собой сплошные развалины. Но городки и посёлки пострадали меньше, и по ним можно было судить, как жили немцы.
Германия производила двоякое впечатление. Вся она была из серого камня, и имела какой-то арестантский цвет с зеленоватым оттенком, наводящим грусть и уныние. Дома с остроконечными крышами, крытые черепицей и железом, могучие, просторные, стояли как солдаты в латах, тесно прижавшись друг к другу, и напоминали близнецов. Все деревни, посёлки были очень похожи друг на друга, на одно лицо. И комнаты, и мебель, и сараи, и постройки, и сады, и дороги - всё стандартное, одинаковое. Зажиточные дома (а таких было большинство) и особняки выглядели богато: всё электрифицировано, для разного рода работ имелось множество машин и механических приспособлений. Внутри домов полно всякого добра, мебель тяжёлая, крепкая, изукрашенная; на кухне много шкафов, полочек, на которых в продуманном порядке стоит и лежит многочисленная посуда; в подвалах хранится большое количество разносолов, компотов, маринадов. Одним словом - немцы: те самые, которые в большинстве своём были безжалостны по своей натуре, эгоистичны, и если им дана была власть над другими, они использовали её со всей жестокостью, выколачивая из людей всё, что возможно. Они были верными слугами Коричневого Дракона, а теперь из всех окон, из всех щелей свисали белые тряпки - мы сдаёмся!
"Зачем они пришли к нам? - спрашивали себя русские воины. - Чего им не хватало, при этакой-то роскоши? Что забыли они в наших нищих деревнях, где о такой жизни мы и не мечтали?".
В скотных дворах, похожих на крепости, было по пятнадцать-двадцать коров, много лошадей, а свиней, коз, овец, кур, уток - без счёта. Каждый зажиточный бауэр имел наёмных работников, а с началом войны - и рабов, привезённых со всей Европы. С приходом наших войск все эти господа притихли, многие сбежали на запад. Оставшиеся вели себя смирно, при встрече в глаза не смотрели, глядели в землю или в сторону, покорно склонив голову, жалко улыбаясь и, видимо, гадая, что же будет, как поступят с ними эти весёлые, с виду добрые русские солдаты? Пронесёт или надо будет держать ответ - хотя бы за сыновей, которые шли на восток с оружием? Страх страхом, а жадность брала своё - все они зорко следили за своим добром, при случае стараясь защитить его грудью или угодничеством. И они охотно предлагали победителям своих белокурых дочерей - на час, на ночь, - лишь бы сохранить нажитое.
Почитание военной касты вообще было у немцев в крови - они быстро научились разбираться в знаках различия русских офицеров, и "герр майор" (даже если майору этому - Павлу Дементьеву - всего-то неполных двадцать четыре года) был для них очень важной персоной, перед которой любой немец становился по стойке "смирно".
И русские солдаты принимали подношения и ласки немок - это было. И были среди этих солдат "кладоискатели" - в подозрительных участках они тыкали землю металлическим щупом и поднаторели в поисках закопанного. И приезжали в Германию многочисленные "проверяющие" с большими звёздами на погонах, одержимые жаждой "подтрофеить" (это называлось "негласной репарацией"), и шли на восток гружёные машины и целые эшелоны с "трофеями".
Во многих домах солдаты видели наши советские вещи и имущество с фабричными клеймами, русскими надписями: мебель, картины, зеркала, ковры, одежду, детские вещи и игрушки. И тогда уже хозяевам не помогали никакие ухищрения - ни угощение, ни шнапс, ни готовые на всё женщины. При виде родных вещей русские солдаты зверели и крушили всё немецкое подряд - они вспоминали горькие дни начала войны. И трудно их было за это осуждать.
А Павел Дементьев смотрел на всё это добротное, богатое, но какое-то прилизанное чужое и ловил себя на мысли, что всё здесь как-то не так, не по-нашему, и ничто не радует глаз: нет нашего русского простора, всё обработано, освоено, сжато. Даже лес и тот не как у нас - сосны посажены человеком, натыканы строгими рядами и стоят тощие, как спички; на земле ни травинки, ни листика, ни палочки, весь подлесок вырублен. Лугов мало, трава и цветы как будто искусственные, не живые. "Вот ты какая, Германия..." - думал он.
* * *
Обе девушки плакали - они никак не могли поверить, что всё, кончилось их рабское житьё, в Германию пришли солдаты со звёздами на пилотках, и они говорят по-русски - на языке, от которого рабыни почти отвыкли за несколько лет неволи, привыкнув к немецкому.
- Накажите их, пожалуйста! - умоляла одна из них, стройная и темноволосая. Ей было года двадцать два, не больше, но на вид девушке можно было дать и все сорок: по одному этому можно было сказать, что жилось ей тут совсем не сладко. - Они ведь с нами как со скотиной: работа не по силам, а хозяйка била, морила голодом, держала связанными в тёмной комнате, пока руки-ноги не затекали. А хозяин... - она запнулась, но жажда мести пересилила чувство стыда. - Он хоть и старый уже, но здоровый бугай - откормленный. Придёт вечером к нам в сарай, где мы спали, выберет одну из нас четверых, стащит с сенника за волосы, прижмёт к углу, задерет подол, и... При всех... - она замолчала и опустила голову, пряча покрасневшее лицо. Вторая девушка тоже молча потупилась.
- А фрау его что же? - негромко спросил кто-то. - Она как смотрела на это дело?
- Фрау? - девушка вскинула голову, и голос её зазвенел от ненависти. - Фрау его так говорила: "Если мой Пауль захочет покрыть свиноматку - это, конечно, извращение, но это не повод для ревности. Так почему же я должна ревновать, если моему Паулю вздумалось покрыть самку недочеловека? Наоборот, это по-хозяйски: если эта самка принесёт приплод, он в будущем может нам пригодиться".
- Товарищ майор, - услышал Павел, обернулся и увидел совершенно бешеные глаза смотревших на него троих солдат и сержанта. - Разрешите разобраться, а?
- Разрешаю, - сказал Дементьев и не узнал собственный голос: так ему свело скулы. - Только без мучительства ненужного, ясно?
- Так точно, товарищ майор, - сержант скинул с плеча автомат и взял его наперевес. - Есть без мучительства!
Солдаты вернулись через час и привели с собой ещё двух освобождённых девчонок: измождённых, но радостных. Как они разобрались с рабовладельцами, Павел спрашивать не стал - он видел, как сержант, присев на травяной бугорок, пополнял патронами диск своего ППШ...
Такие случаи были не единичными. Бывало и так, что бывшие невольники сами (и жестоко) расправлялись со своими бывшими хозяевами - кто сможет за это их осудить?
* * *
Пятого мая группа офицеров 41-го полка отправилась в Берлин. В их числе был и майор Дементьев - разве мог он упустить такую возможность?
Город был разрушен - руины и щебень; дороги завалены обломками, подбитыми танками, сгоревшими машинами и перекрыты баррикадами. Деревья в парках и садах почти полностью уничтожены. Дома стояли чёрными скелетами, с проломленными перекрытиями, выбитыми окнами, разрушенными крышами и дверями.
Под ногами хрустело битое стекло. Наверно, во всём огромном городе не осталось ни одного целого окна. И неудивительно - сколько дней по нему гвоздили тысячи орудий всех калибров, да ещё с воздуха сыпались тяжёлые авиабомбы. Война вернулась туда, откуда она выползла, и над фасадами разбитых домов полной противоположностью истошному призыву "Wir kapitulieren nicht!", намалёванному белой краской на издырявленных стенах, висели белые полотнища.
Угрюмо выглядели Бранденбургские ворота с повреждёнными колоннами и побитой снарядами четвёркой коней наверху; почти все деревья в Тиргартене были срезаны бомбами и минами, и нелепым гротеском выглядела высившаяся там семидесятиметровая колонна победы над французами, сделанная из стволов трофейных французских пушек. Главная улица Унтер ден Линден - сплошное поле, изрытое воронками. Всюду развалины, смятое железо и мусор, мусор, мусор. Но потихоньку уже выползали из подвалов и бомбоубежищ уцелевшие жители - убирали трупы, расчищали завалы.
Павел жадно смотрел по сторонам. Не верилось, что всё кончилось - стрелять больше не будут, и недавняя суматошная пальба из всех видов оружия была уже победным салютом. И ещё не верилось, что он всё-таки остался в живых; не верилось, что больше не надо пригибаться, заслышав мерзкий вой налетающего снаряда. И что можно бездумно шагать по искорёженным улицам побеждённого чужого города, фотографироваться у испещрённых осколочными отметинами статуй львов и каких-то средневековых рыцарей и думать о том, что уж теперь-то, после такой Победы, всё будет просто замечательно. Жаль вот только, что очень многие его боевые товарищи не дожили до этого дня и не смогли расписаться на стене рейхстага, как это сделал он, майор-артиллерист Павел Дементьев.
Шагая по улицам Берлина, Дементьев вспоминал тех, кто остановил Зло, но не дошёл до этих улиц, - Богатырёва, Гордина, Мироненко, Подгорбунского, Липатенкова, Горелова, Раскова. И лентой кинохроники прокатывались перед его внутренним взором воспоминания: первый бой подо Мгой, небо Придонья с воющими "юнкерсами", руки его артиллеристов, обожжённые раскалённым от непрерывной стрельбы металлом орудий, разорённые сёла Подмосковья, горящие танки под Обоянью, непролазная грязь фронтовых дорог Западной Украины, плюющиеся огнём серые колпаки "панцерверке" и огненные трассы "РС".
"Мы заплатили за Победу страшно высокую цену, - думал Павел, - такую, которую не смогли заплатить другие народы. Дракон подмял под себя всю Европу, и она сдалась. А ведь были и там и умелые полководцы, и современное оружие, и развитая промышленность, и людские резервы. И ладно бы ещё малые страны, про которых можно сказать "их задавили числом", но Франция? Франция, страна с многовековыми воинскими традициями, не раз сражавшаяся с немцами и побеждавшая; страна, явившая миру военный гений Наполеона, - и та покорно легла под Зверя! И Англия дрожала, спасённая только Ла-Маншем и флотом, и снились ей в ночных кошмарах танки Гитлера, перепрыгивающие пролив. А мы - выстояли. Выстояли, неся огромные потери и в кроваво-дымной сумятице первых месяцев войны, и на переломе, и потом, во время нашего наступления, штурмуя немецкие укрепления. Выстояли, несмотря ни на что, выстояли и победили! Мы остановили Зло, вознамерившееся пожрать весь этот мир, - остановили, повернули вспять и уничтожили.
Недоедавший и недосыпавший тыл дал фронту всё, что было нужно; железная воля Сталина объединила страну; мы научились воевать, но всего этого мало. У нас было много людей, которых слишком часто не жалели, а зря, потому что именно они, эти люди и смогли выстоять и победить. Они все, все без исключения, очень хотели жить, но было - и есть! - в них что-то такое, чего нет у других. Солдаты вермахта тоже дрались отчаянно и умело, и всё-таки победили мы, а не они. Победили, потому что есть у русской души одна такая странная особенность: в годину страшных испытаний "я", бесценное "я", отходит и прячется, уступая место общему "мы" - тому самому "мы", благодаря которому и выжили первобытные люди, и построили города, и создали науку и произведения искусства. И пока живо это "мы", будут жить и все многочисленные "я". Но если "я" презрительно отвергнет "мы" и будет думать только о себе...".
А много лет спустя полковник Павел Михайлович Дементьев так ответил на вопрос "Почему мы всё-таки победили? Ведь мы жили плохо - зачем было нужно защищать такую страну и такой строй, бросаясь под танки и в безнадёжные атаки?".
"Мы защищали Русь. А то, что происходило и происходит в нашей стране - это наше внутреннее дело. Плох тот хозяин, который ждёт чужого дядю-соседа, чтобы дядя пришёл к нему в дом, починил крышу, поправил забор, вывел тараканов, приструнил строптивую жену и озорных детей и навёл бы в доме хозяина-неумехи полный порядок. Не было в истории человечества случая, чтобы пришельцы просто так, из любви к ближнему, благоустроили бы чужую страну по своему образу и подобию, и ушли, предоставив местным жителям жить да радоваться. Чужой дядя не уйдёт - он будет спать с твоей женой, и твои дети будут звать его "папой". А ты сам станешь его слугой, и будешь подметать двор у нового хозяина твоего бывшего дома - если тебя вообще не погонят со двора, и ты не превратишься в бездомного бродягу".
* * *
У рейхстага бушевало человеческое море: здесь были солдаты и офицеры русской, американской, английской, французской армий. "Вавилонское столпотворение" - подумал Павел, рассматривая незнакомую форму союзников. Общались на невообразимой смеси языков, основанной на скудном запасе немецких слов и подкреплённой универсальным языком жестов.
Американцы уже вовсю предавались свою любимому занятию - бизнесу, продавая всё, что можно продать: фотоаппараты, одежду, продукты, лекарства, женские украшения, картины, оружие. Поддавшись соблазну, Дементьев приобрёл у здоровенного американского сержанта, обвешанного с ног до головы фотоаппаратами всех марок, немецкую "лейку" - ему давно хотелось её иметь. Сержант улыбался до ушей, излучая довольство жизнью и успешной торговлей. "Кому война, - неприязненно подумал майор, - а кому мать родна. Вот ведь ушлые ребята...".
- Интересно, - задумчиво произнёс кто-то из офицеров, - а танк у них купить можно? Их, американский: "шерман" называется.
- А вот это мы сейчас проверим! - поддержал его другой.
Сержант быстро сообразил, что от него хотят. Уточнить детали было затруднительно, но тут помог оказавшийся рядом военный переводчик, немного знавший английский.
- Вопрос цены, - сообщил он.
- А сколько он хочет?
Американец подумал, поискал кого-то глазами, отошёл и вскоре вернулся в компании с другим американцем, офицером.
В результате долгого торга и скрупулёзного пересчёта американских долларов в рейхсмарки сошлись на двенадцати тысячах долларов. Глаза американцев алчно блестели, и Павел мог поклясться, что понимает их мысли без всякого перевода.
"Война ещё не кончилась - спишем на боевые потери. Придётся подкинуть кое-кому кое-что, но ради такого куша можно пожертвовать несколькими сотнями. А в целом - нет проблем. Только надо слить горючее - оставить немного для товарного вида, и всё. Горючее - оно ведь тоже стоит денег".
Поверив в серьёзность намерений этих странных русских, которым зачем-то нужен американский танк, союзники всё-таки решили проверить их кредитоспособность.
- Они интересуются, сколько вам платят, - сказал переводчик.
Офицеры переглянулись. Вопрос был скользким, но молодых парней уже взял азарт, и они решили довести дело до конца. Воины ответили, но, похоже, их ответ не удовлетворил торговцев.
- Аттестат, или оклад, - добросовестно перевёл толмач, - это они понимают. А кроме того? У них, например, есть разные надбавки - за подбитые танки, за взятых пленных, и так далее. Я их не очень хорошо понимаю, - добавил он извиняющимся тоном, - я ведь всё-таки на немецком специализируюсь. И ещё они говорят, что война - это опасная работа, и что им за эту работу хорошо платят. И что, - он запнулся, вслушиваясь в речь американцев, - им и в голову не придёт воевать, если за это не будут платить.
"Ничего себе, - подумал Дементьев. - Платят, значит... Нам тоже платят, но хорош бы я был, если бы приказал своим батарейцам на Курской дуге: "Огонь по немецким танкам! Вам за это платят, сучьи дети!". Что же вы за люди такие, союзники?".
"Рабы Кощея, - прозвучало в его сознании, - уверенные в том, что всё продаётся, и всё покупается. Дракон хотел взять этот Мир силой, Кощей готовится его купить. Творец Зверя страшнее самого Зверя - чары Кощея разъедают души".
Голос ведуна смолк, и мысленным эхом ответил ему голос кареглазой ведуньи Анны: "Кощей Бессмертный страшней Змея Горыныча. Вы убилиЗверя-Дракона, но Зверь-Демон не успокоится - колдовскими своими чарамион опутает души людские Соблазном, обращая род людской в своих рабов, и снова земля русская и весь этот Мир будут стоять на краю гибели...".
А Павел вспомнил, сколько русских людей - из тех, которых он знал, от старшего лейтенанта Озерова до генерала Попеля, - уже стали рабами алчности, рабами Кощея. Майор Павел Дементьев, честный русский офицер, не знал, что будет с его страной через полвека, и как распорядятся судьбой России, спасённой рождёнными в двадцатые, люди, рождённые в пятидесятые и шестидесятые, но сердце его вдруг сжалось от недоброго предчувствия...