Графин был куплен случайно. Просто хозяйка пожалела старушку на барахолке и купила у нее графин. Самый обыкновенный. Простой формы, с простым золотым ободком. Когда она везла его домой, ей пришло в голову, что по форме и рисунку графин подойдет к ее рюмкам. По всем этим параметрам Графин, действительно, подошел. Поэтому его тщательно отмыли от многолетних осадков и пыли и водрузили в сервант. В серванте, уже который день, шло обсуждение последнего банкета, особенно его кульминацию, когда хозяин, будучи уже изрядно навеселе, опрокинул в себя полный фужер водки, а сам фужер хрястнул с размаха об стену. "Четвертый", отчаянно зазвенев, разлетелся на множество осколков и прекратил свое существование, перейдя в разряд "битого стекла". Надо сразу пояснить, что в этом серванте фужеры именовали себя, почему-то, по номерам: "Первый", "Второй" и так далее, в отличие от рюмок, которые именовали себя уменьшительными именами: "Душечка", "Милочка", "Голубушка" и тому подобными. Так вот, примерно неделю назад, четвертый погиб, и это было причиной оживленного обсуждения обитателей серванта. В общем-то, обсуждение сводилось к тому, как это здорово когда кого-то, но не тебя, со всего размаху об стенку и вдребезги. Спросили и у новенького, что он думает о такой "веселухе".
-Лакать водку фужерами - сказал Графин - некрасиво и неправильно, а бить посуду и вовсе безнравственно.
-Ты, братан, это о чем лепечешь? - спросил фужер по имени "Пятый", но считавший себя, почему-то, самым главным в серванте - что-то я не въезжаю, о чем базар?
-О том, у нас разговор, что водку полагается пить из рюмок емкостью 35-50 грамм, рассчитанных на один глоток, а вы, сударь, предназначены, даже не для вина, а для минеральной воды, стоящий рядом с вами - для белого сухого вина, которое полагается подавать к рыбе.
-Ну, ты, гонишь - отозвался "Пятый" - водку пить все равно из чего, лишь бы побольше.
-Нет - не дал сбить себя с толку Графин - водку положено пить из рюмок, причем вот из этих, а вон те рюмки предназначены для коньяка, а вон тот фужер, возле стенки, для шампанского, да и вообще для самой полной сервировки стола требуется двадцать шесть предметов на одну персону. На фабрике и в ресторане, в очень давние времена, на самой первой моей работе нас этому хорошо учили, прежде чем выпустить к людям. Да еще узор должен совпадать и форма. Это целая наука.
-В натуре двадцать шесть? - подавленно переспросил "Пятый" - не свистишь?
-Нет, не врет - неожиданно встрял в разговор старый серебряный кофейник, который, по стариковски дремал в углу и в общем разговоре, до того не участвовавший - нет, так оно и есть. Двадцать шесть. Приятно, черт возьми, встретить разбирающегося в таком тонком деле. Это теперь такая редкость в быту. Помню в одна тысяча девятьсот двенадцатом году...
-Погоди старый с мемуарами - перебил его "Пятый" - а на хрена столько. Нас тут, всех и на пять рыл в таком случае не наберется. А остальным как? Хлебать руками прямо из кастрюли?
И Графину пришлось прочитать целую лекцию. О видах сервировки. О том, какой предмет для чего предназначен, и как им пользоваться. Как предметы должны располагаться на столе. Какой температуры должны быть напитки, как и сколько их наливать и много, много других сведений, о которых многие обитатели серванта слышали вообще первый раз в жизни. Старый кофейник только одобрительно постукивал крышкой и периодически восклицал: "Знай наших!" В конце первой лекции, авторитет Графина стал непререкаем, а рюмки, с которыми он должен был теперь работать, после обсуждения, единодушно пришли к выводу, что он, хотя и не молод, находится в отличной форме, элегантный и, вообще, очень и очень симпатичный. Им Графин уделил наибольшее внимание и раскрыл перед ними секреты профессии и мастерства, которыми владел сам: на каком расстоянии от тарелки находиться, как держать себя в руке, как преломить свет, чтобы напиток начал играть и искриться. И еще много чего.
И вот настал день, когда все, чему он их учил, надо было воплотить в реальность.
В доме назревал банкет.
В Графин налили настойку из черноплодной рябины и водрузили на стол в дополнение к уже стоящим там бутылкам. Все внимание сразу было приковано к Графину, в котором переливалась всеми оттенками красного цвета: от почти оранжевого, до почти черного, ставшая вдруг такой таинственной и загадочной в принципе обычная водка. Старый кофейник, наблюдавший эту картину из-за стекла серванта, даже заерзал от возбуждения - вот, что значит старая школа! Теперь таких уже почти нет - раз, два и обчелся. Что касается рюмок, то они были окончательно очарованы и покорены своим шефом и влюбились в него поголовно.
Но, самое удивительное, произошло с хозяином дома. Усевшись за стол, он уже глаз не отводил от Графина. Глядел на него и с одной стороны и с другой, поднимал его к свету, наклонял туда и сюда. Ставил на стол и снова брал в руки, но наливать из него не наливал. О чем он, при этом думал и размышлял, никто не знает. С того дня он практически бросил пить, хотя, раньше, здорово отличался в этом деле. Вот так просто взял и бросил. Изредка пропускал рюмку. Но наливал себе только из Графина. Другую тару он просто перестал замечать. Жена была приятно удивлена происшедшими метаморфозами, хотя и не могла доискаться до первопричин. Однако еще большее удивление ожидало ее впереди. Непривычно непьющий муж, стал все вечера проводить с книгами, а по выходным стал куда-то таинственно исчезать, объясняя как-то неопределенно: "Пойду, прогуляюсь". "Завел себе другую бабу" - решила жена и, в лучших традициях, детективного жанра (темные очки, парик, взятый у подруги напрокат, перебежки от угла к углу) устроила слежку. Каково же было ее удивление, когда она увидела, что муж, которого она, казалось, знала как облупленного вдоль и поперек, вошел в художественный музей. "Наверное, там у него свидание" - шептали ей бесы ревности, и она последовала за ним. В музее его никто не поджидал. Он просто ходил из зала в зал, осматривая экспонаты. Чаще всего его привлекали портреты. Около них он простаивал в глубоком раздумье. Заинтригованная, она стала обращать внимание на те же картины, пытаясь понять, что же привлекло его внимание. Постепенно сама увлеклась и забыла о слежке, просто старалась не попадаться ему на глаза. Где-то на 12 или 13 портрете ее осенило: на всех портретах старых мастеров восемнадцатого и девятнадцатого веков женщины выглядели загадкой. Они были разные: брюнетки и блондинки, молодые и в возрасте, тонкие и полные, но все, без исключения, несли на себе печать таинственности и загадочности, которая придавала им неизъяснимую прелесть. Мужские изображения ее, уже, не интересовали, а новые женские портреты, только подтвердили возникшую догадку. Не досмотрев экспозицию до конца, в глубокой задумчивости, жена ушла домой, где провела в размышлении еще некоторое время. Результатом размышлений оказались два часа проведенных перед зеркалом в одетом и раздетом виде. Итог критического осмотра мог быть сформулирован так: "Еще далеко не все потеряно. Если не терять времени и энергично взяться за дело, то еще...". Еще более критически был, подвергнут беспощадному анализу гардероб - здесь дела обстояли гораздо хуже, хотя и легче исправлялись при достаточном вложении капитала. Решено было беспощадно заняться собой и, еще более беспощадно, обновить гардероб. На удивление, и то, и другое, было встречено мужем с полным пониманием и сочувствием. Мало того, он, оказывается, знает об открытом, через квартал, от их дома фитнес-клубе, куда рекомендовал немедля записаться. В отношении гардероба он заметил: "Есть же пока деньги, ну и пусти их в дело, чего им лежать просто так". Про старый аккумулятор и "лысые" покрышки он даже не заикнулся - это ее поразило больше всего.
Сам муж стал тщательно следить за своей внешностью, внешним видом и речью так, что скоро это стало привычкой, а, затем, и неотъемлемой частью его самого. Естественно, оставил навсегда обычай распевать в подпитии матерные песни и частушки.
Атмосфера в семье коренным образом изменилась. Вместо истерик, скандалов и полного непонимания, не сразу, но все же пришли спокойствие, вежливость и взаимопонимание. Отношения стали уважительными и доброжелательными. Бросивший пить, муж и, переставшая скандалить по пустякам, жена, действительно стали уважать друг друга, каждый увидел, как бывший враг сумел "наступить на горло собственной песне" и бросил привычки, унижающие человека. Впервые, за многие годы, в семье поселились мир и покой. Глядя на новые, галантные отношения между родителями, сын, как-то, съязвил: "Этак, вы скоро на французский перейдете, как, вырезанные большевиками, аристократы, они же классовые враги". До французского, конечно, дело не дошло. Все и так было хорошо. На русском. Жизнь наладилась и, опять, стала прекрасной и удивительной во всех смыслах.
Что касается сына, который учился на программиста и свято соблюдал внешние атрибуты своего ремесленного цеха - длинные волосы стянуты на затылке резинкой, джинсы и свитер верой и правдой служившие во всех жизненных ситуациях и слегка одичавший взгляд от непрерывного сидения перед компом. Так вот он сначала удивлялся. Потом хихикал. Потом задумался. Потом, без всякого понуждения со стороны родителей, постригся и в одежде сменил стиль "программист" на стиль "пай-мальчик", чем стал резко выделяться среди своих коллег. Стал следить за речью и перешел категорически на язык Тургенева и Толстого. Иногда, его не понимали даже преподаватели, не говоря уже о ровесниках. Коллеги женского пола восприняли такие превращения с огромным интересом и очень благосклонно. Все соученицы, наперебой, пытались оказывать ему знаки внимания и своего расположения.