Аннотация: Аще государь твой, ведая тебе малоумна и не научена, послал тя есть ко мне, к великоумну государю, то государь твой убил тя есть; аще ль сам дерзнул еси, не научився, то сам убил еси себя
Тот, кто сеет ветер
И предпочел Дракула радости суетного мира вечному и бесконечному, и изменил православию, и отступил от истины, и оставил свет, и вверг себя во тьму...
Дьяк Ф. Курицын. Сказание о Дракуле-воеводе (15 век)
Тягучий как нуга и жаркий как грех итальянский полдень плавно перетекал в вечер. Трущобы Неаполя и замки Палермо, венецианские палаццо и флорентийские дворцы изнывали от удушающего зноя, и ни приказы, ни посулы, ни даже страшная угроза отлучения не заставила бы добрых жителей Сапожного полуострова выйти из ленивой полудремы домов на раскаленные мостовые.
Собственно, их никто и не заставлял. Михаил Васильевич Лапин даже в простой полотняной рубахе навыпуск, сидя в тени на террасе римской таверны, неимоверно страдал от непривычного русскому человеку южного солнца и пытался, как мог, заглушить эти страдания:
- Хорошая, конечно, штука, этот самогон ихний. Но уж больно, собака, виноградом отдает. Не освежает ни лешего. Водочки бы сейчас штофчик холодненькой, со льда, да огурца соленого. Эх! А вечером в баню. Не умеют они тут жить, дикари. Кабы не государева служба - только бы меня здесь и видели, - размышлял он, сосредоточенно заедая апельсинами очередной кубок граппы и лениво рассматривая купол собора святого Петра. - Эх, Петруша-Петруша... Пустил бы в рай, а? Вот и рад бы ведь, да грехи не пускают.
- А что хорошего в раю-то в том, боярин? - низким, с приятной хрипотцой голосом спросила сидящая рядом девица. Казалось, она совершенно не чувствует жары, несмотря на длинное парчовое платье, шитое шелками и крупным бисером.
- Ни подраться с кем от души, - продолжала она, наливая себе того самого 'виноградного самогона', - ни вот, вина выпить, ни даже выругаться толком, ети его через колено. Я уж про чего другое не говорю!
Она развязно подмигнула Лапину и как бы невзначай приподняла подол платья так, что стало видно - под платьем кроме нее самой ни черта не было. Потом приподняла кубок и молодецки выдохнув: 'Здрав будь, боярин!', - залпом выпила.
- И ты будь здорова, ведьмища окаянная! - восхищенно протянул Михаил Васильевич, раздумывая: стоит ли выбираться из кресла для этого самого 'чего другого', или ну его к лешему в такую жару.
Раздумья его были прерваны вломившимся как всегда без стука холопом Сенькой. Громко шмыгнув носом и утеревшись кулаком, он хмуро доложил:
- Михайла Василич, к вам опять этот попяра давешний, падре Бартоло! Принять изволишь, али гнать взашей?
- Взашей, Сеня, мы его всегда вытолкать успеем! Но посуди сам, если человек в такое пекло адское на улицу выперся - значит, действительно, дело серьезное. Проси, давай. Да вина еще принеси этого, что покрепче. Освежить с дороги ведь надо отца Бориса, как думаешь? - боярин хитро прищурился.
- Я думаю, боярин, что не в коня овес, - пробурчал Сенька, удаляясь. Вслед ему полетел тяжелый кованый сапог, который он ловко на лету поймал и аккуратно поставил у стены с недовольным ворчанием: - А с меня же потом и спросют, где мол, обувь задевал, знаю я, как жеть...
Лапин нехотя встал и кряхтя начал натягивать легкие сафьяновые сапожки.
- Ты смотри, Алинка, не сильно заголяйся-то при падре этом. Тут тебе не Париж и не Лондиний. Зараз сожгут и спасибо не скажут.
- За собой смотри, - огрызнулась девица, сосредоточенно оправляя платье. - И не матерись при нем, как обычно. Хотел в рай попасть - вот, считай и в раю уже.
Высказать прямо и откровенно свои мысли по поводу римского рая и латинских ангелов боярину помешал бесшумно вошедший падре. Считалось, что русского языка он не знает, но лучше было не рисковать и держать ухо востро. Поэтому Михаил Васильевич изобразил как мог радушную улыбку, по-немецки приветствовал священника и предложил ему садиться.
Тот благодарно улыбнулся и, тяжело дыша, плюхнулся в глубокое кресло. Алина налила ему граппы и, лукаво глядя раскосыми серыми глазами, томно произнесла:
- Освежитесь с дороги, батюшка. В таком пекле приморились, наверное?
- Пекло, милейшая! Истинное пекло в этом году, за грехи наши тяжкие, - сладким голосом проворковал падре и сделал большой глоток из кубка. Закашлялся, долго моргал и укоризненно вытирал рукавом сутаны выступившие слезы.
- Вы, отче, простите уж Алину! Она девица добрая, хоть и дура. Не держите зла, как говорят у нас. А лучше расскажите, с чем пожаловали. Ведь не просто ради нашей душевной компании вы из прохлады своей мраморной выбрались?
- И то верно, сын мой Микеле! Ты уж не обижайся на старика - но и зимой бы век вас не видеть, прости господи. А уж на таком солнцепеке и подавно, - падре достаточно быстро оклемался после принятой дозы дьявольского зелья и снова заговорил тихим медовым полушепотом, периодически истово зыркая в небеса из-под широкополой черной шляпы.
Впрочем, Лапину такие словесные поединки тоже были не внове:
- Бросьте прибедняться, отче. Вы еще всех нас переживете, а при случае - купите и продадите. Так в чем все-таки дело? По-моему, мы достаточно давно и слишком хорошо уже друг друга знаем, чтобы обойтись без этих предисловий. Плесните себе чего сами желаете - и рассказывайте.
Бартоло с сомнением посмотрел на кувшин с граппой. Потом, тяжело вздохнув, налил себе почти полный кубок и неодобрительно покосился на Алину и Сеньку. Тот, принеся поднос с напитками и фруктами, не спешил уходить, а переминался у двери с ноги на ногу и пытался уловить взгляд Михаила Васильевича: что, мол, боярин прикажет.
Расценив многозначительное молчание падре как предложение к разговору один на один, Лапин отрицательно покачал головой:
- Нет уж батюшка. Алинка мне вот как родная, практически. А Сенька - это вам не просто слуга какой-нибудь, а ближайший и доверенный помощник. Конфидент, как любят говорить здесь у вас.
Про себя же при этом подумал: 'Старый жулик, минуту с тобой один на один проведешь, потом до смерти не отмоешься'. Падре же Бартоло под благочестивой рожицей спрятал: 'Ах, азиатская бестия! И доберусь же я до тебя как-нибудь!' - но вслух, понятное дело, ничего подобного не произнес. Он просто пожал плечами и в своей обычной кроткой манере рассказал, что его патрон, кардинал Колонна (короткий взгляд к небу), наконец-то готов выкроить время от своих молитвенных свершений (руки смиренно сложены) и государственных дел к вящей славе господней (долгий, очень долгий взгляд в небеса).
Такая манера разговора могла вывести из себя любого нормального человека, особенно не привыкшего к постоянному общению с церковными деятелями. Безусловно, хитрый падре Бартоло примерно этого и добивался - чтобы русский медведь наконец-то вышел из себя.
- Его высокопреосвященство премногоуважаемый монсеньор Колонна соблаговолит принять вас сегодня в базилике ди Сан-Петро, - и священник бросил полный благоговения взгляд через окно на гигантский соборный купол.
- Что, неужели за полгода наконец-то что-то решили? Поспешали не торопясь, как учил великий Цезарь? - не упустил случая уколоть собеседника Лапин. Сенька фыркнул, закрывшись рукавом, и Алина злобно, по-кошачьи на него зашипела. Падре с достоинством расправил складки черной сутаны:
- Его высокопреосвященство выразил желание встретиться с вами незамедлительно!
Михаил Васильевич не спеша поднялся из кресла во весь гигантский рост, подошел к падре и угрожающе прошипел:
- То есть я, посланник государя московского и всея Руси, полгода обивавший пороги вашей курии, курям на смех - извините за русские слова - теперь должен подорваться как собака по хозяйскому свистку и бежать на аудиенцию в базилику, Сан-Петро его в бога душу распро...
Алина снова по-кошачьи зашипела, и Лапин осекся, осознав что еще немного, и старый провокатор добьется-таки своего и сорвет столь неугодные его сердцу переговоры. Еще через секунду он осознал, что уж если даже его хозяин, нетерпимый к схизматикам твердокаменный Колонна, пошел на сближение, значит случилось что-то поистине необыкновенное. Потому немного сбавив тон, он закончил фразу:
- Но я все-таки явлюсь. Явлюсь только для того, чтобы лично выразить его высокопреосвященству свое негодование. Передай патрону, чтобы ждал меня ровно через час.
'Вообще-то, если от кого и следовало ждать приглашения для конфиденциальной беседы - это от шустрого новатора Орсини, - размышлял Лапин по дороге в храм. - Он молод, и чтобы укрепить свои позиции вроде как готов был пойти на контакт с нами. Что изменилось? Ведь если меня пригласил Колонна, значит Орсини теперь и слышать не захочет о разговорах: они на дух друг друга не переносят и готовы хоть кабак в стенах храма открыть, лишь бы сделать пакость один другому. Так-так...'
На этом 'так-так' мысли боярина зашли в тупик, а вместе с ними и он сам. По прямой от траттории, где он жил, до базилики святого Петра идти было бы не больше десяти минут. Но кишки римских улочек были закручены дикими узлами, и ни один лекарь не взялся бы лечить пациента с такой начинкой в животе.
Боярин вспомнил про Нерона и сплюнул. Время поджимало, а теперь еще надо искать дорогу. Развернувшись, он заметил четыре смутно мелькнувшие тени, шарахнувшиеся от его взгляда, как тараканы по углам деревенской горницы. Лапин нахмурился, потеребил короткую бороду, потом взялся за эфес сабли. Проверил, легко ли ходит в ножнах клинок, и решительно двинулся к выходу из узкого ломаного переулка, куда он забрел с намерением срезать путь.
За его спиной раздалось тонкое и надрывное змеиное полушипение-полусвист - и вот четыре черных фигуры с длинными шпагами и кинжалами вынырнули откуда-то из теней и начали окружать боярина. 'Надо было все-таки Сеньку с собой взять' - успел подумать Михаил Васильевич, отскакивая к ближайшей стене. Пока убийцы приближались, он успел намотать на руку короткий легкий плащ. И даже отметил про себя, что с такими нравами, как в этом рассаднике католицизма, мода на толстый бархат и плащи в любую жару имеет под собой самые практические основания. Зря он ее ругал.
Потом времени думать уже не было. Были только мелькание клинков, холодные стальные искры и свист рассекаемого воздуха. Двоих нападавших привыкший к рубке боярин вывел из игры почти сразу: оглушив саблей плашмя первого, он удачным ударом перерубил почти у основания шпагу второго - незнакомые со страшной силой изогнутого клинка убийцы были явно не готовы к такому отпору. Оставшийся без шпаги не рисковал с коротким кинжалом соваться в битву у стены, чтобы в горячке боя не быть заколотым длинными клинками собственных собратьев.
Однако, двое других были опытными рубаками. Используя преимущество, которое давали им кинжалы в левых руках, они пытались заставить Лапина отойти от стены, защищавшей ему спину, и дать возможность третьему убийце завершить дело. Ловко уворачиваясь от страшных сабельных ударов, они хотели измотать противника и потом уже переходить к решительным действиям. Понимая, что почти пропал, Михаил Васильевич рубил наотмашь.
Левая рука с плащом, которую он использовал как щит, болезненно ныла, а правая начала уставать. Один из противников почти проткнул его плечо - боярин чудом увернулся, и кинжал убийцы вонзился в щель между камнями стены. Всего на секунду замешкался враг, чтобы вытащить клинок из камня - но эта секунда стала для него последней. Со всей оставшейся силой боярин рубанул саблей - и фонтан крови ударил в бездонное синее итальянское небо, а голова убийцы, недоуменно скалясь, покатилась по булыжникам мостовой.
Однако, это не сильно улучшило ситуацию - третий нападающий ловко подхватил шпагу второго и встал на его место. Кроме того, оглушенный бандит начинал понемногу шевелиться. Положение было хуже не придумаешь. Даже вариант позорного бегства с поля боя не мог спасти неосмотрительного боярина: показать спину этим молодчикам значило точно нарваться на удар кинжала.
Прикидывая шансы выйти живым из боя, Лапин не сразу заметил, что на шахматной доске этого сражения стало одной фигурой больше. Человек в серой широкополой шляпе задумчиво смотрел на схватку, не спеша присоединиться ни к одной из сторон, но и не собираясь уходить.
Через некоторое время, видимо, приняв решение, он обнажил длинную шпагу и первым делом хладнокровно добил пытавшегося встать четвертого бандита. Потом одним прыжком очутился рядом с Лапиным и весело бросил по-русски:
- Что, земляк, тяжело?
- Ссссправляемся, - процедил сквозь зубы боярин, отводя от своего лица вражескую шпагу.
- Ничего. Вот мы их щас, сволочей! - улыбнулся незнакомец.
Видя, что дело принимает совершенно неожиданный оборот, убийцы не стали продолжать наступление. Спрятав шпаги в ножны, они позорно бежали, а вслед им откуда-то сверху опять раздалось тонкое и надрывное змеиное полушипение-полусвист.
Неожиданные товарищи по оружию убрали клинки. Но не успели они сказать друг другу ни слова, как воздух разрезала темная тень, и в шею Лапину что-то сильно ударило. Незнакомец присвистнул:
- Не был бы ты таким щеголем, лежал бы сейчас тихонько рядом вот с этими двумя...
Лапин оглянулся, поднял руку и улыбнулся:
- Ого! Второй раз за день мода мне жизнь спасает. Сначала местная, а теперь вот наша, расейская.
Высокий стоячий воротник его кафтана был пробит кинжалом - и если бы не золотая пластина в форме дубового листа, лезвие вонзилось бы аккурат туда, где боярская голова крепилась к шее.
- Везучий ты, земляк, - протянул странный незнакомец, вовсе не похожий на русского странника на неметчине. Скорее его можно было бы принять за испанского гранда: под невзрачным серым плащом блестело золотое шитье красного колета, эфес шаги был отделан самоцветами, а тонкое породистое лицо с сетью усталых морщин у глаз было почти дочерна смуглым.
- Да, грех жаловаться, - ответил Лапин, рассматривая снятый воротник. Потом спросил: - Не знаешь, как здесь до Сен-Пьетро добраться? Мне туда срочно надо, а если опоздаю - хана. Лучше бы меня эти, - он кивнул на два черных трупа, - прирезали.
- Знаю, чего тут знать. Вот через эту стенку перемахнешь - и на соборной площади аккурат и окажешься. Тут и лестница спрятана. А мне тоже недосуг с тобой болтать, хотя поболтать бы надо. Ты же Лапин, тайный посланник государя, правильно?
- Лапин, да. Но не такой уж и тайный, если каждому встречному-поперечному моя личность уже известна.
- Не советовал бы тебе, боярин, обижать на ровном месте человека, который спас тебе жизнь. Не плюй, как говорится, в колодец, пригодится. Утопить там кого, или сокровище спрятать... И не расстраивайся понапрасну: то что мне ведомо, мало кто еще знает. А из живых - так и вообще никто. Давай, боярин, не трать времени. Как пообщаешься со своими красношапочными друзьями, приходи в тратторию 'Три пескаря', в двух кварталах от твоей. Там и поговорим, лады?
- Лады, - просто ответил Михаил Васильевич, протягивая руку ладонью кверху. - А как хоть звать-то тебя? А то ты меня знаешь, а я тебя, получается, нет...
- Зови меня пока что Петр Петрович. Да, Петр Петрович Укусов. До встречи, - и он крепко пожал протянутую руку.
Кардинал Колонна был старый вояка, проведший в седле больше времени, чем за кафедрой или за рабочим столом. Ярко-огненной сутане он предпочитал простые высокие ботфорты, кожаные штаны и потертый кожаный камзол, а о его высокопреосвященном достоинстве напоминала только маленькая алая дзикетта, прикрывавшая тонзуру.
Он с интересом выслушал рассказ о покушении, живо интересовался подробностями, потом даже попросил Лапина показать ему вблизи саблю. Прикинул на руке ее вес, сделал пару лихих взмахов, потом с сожалением отдал оружие владельцу.
- Да... Я помню, когда мы били турок с императором Сигизмундом, его венгерская конница была вооружена похожими клинками. Тогда они показались мне тяжелыми и неуклюжими в сравнении со шпагой. Но к нашему делу это не относится. Конечно, агенты курии сделают все возможное, чтобы найти ваших убийц, - кардинал осекся, неловко улыбнулся и поправился, - несостоявшихся убийц, конечно же. Но вы понимаете, что в нашем городе, где могут проломить голову за кусок хлеба, человек одетый как вы, один, без охраны, в глухом переулке - подвергает жизнь слишком большому риску. Не думаю, что злодеи хотели убить именно вас, синьор Микеле.
- Простите что перебиваю, ваше высокопреосвященство, но о случайном нападении здесь речи не идет. Я уверен, что убийцы выслеживали меня.
Глаза кардинала яростно блеснули под густыми седыми бровями, а рука метнулась к поясу, где десятками лет висел верный меч. Однако, найдя там только чернильницу и футляр для перьев, он громко и раскатисто прорычал: 'Санта Розалия!', потом истово перекрестился и поцеловал большой палец.
- Я уверен, что это дело рук молодого негодяя Орсини. А вы что думаете, падре Бартоло?
- Видя, что самые здравомыслящие деятели курии готовы к переговорам с Московией, - прошептал из угла знакомый слащавый голос, - определенные силы готовы сделать все, чтобы сорвать их.
- Вот ведь змей! - восхищенно процедил Колонна. - И всю правду сказал, и так извернул, что хоть сейчас к Его Святейшеству на доклад. Повесить бы ехидну - да без него как без рук.
Падре польщено улыбался. Было видно, что угроза казни от Колонна была дежурной похвалой для изворотливого прохиндея.
Лапин мрачно посмотрел сначала на Бартоло, потом на кардинала. Подергал короткую с ранней проседью бороду:
- Может быть, ваше высокопреосвященство наконец соблаговолит объяснить мне, чем вызваны вся эта суета, срочность и подозрения?
- Давай-ка без этого, сын мой. Мы оба люди военные, и эти извороты, - он покосился на Бартоло, - нам обоим без надобности. Предлагаю хотя бы сейчас говорить прямо и начистоту.
- Хорошо, отче. Вот вам начистоту: я почти полгода добивался встречи с кем-либо из руководителей курии. Я, посланник самого царя Московского и всея Руси. И полгода меня кормят отговорками, как будто я не боярин из древнего и славного рода, а простой пастух, припершийся за семь морей киселя похлебать!
Падре Бартоло оживился было в своем углу:
- Курия не признала пока за великим принцем Московским ни императорского, ни даже королевского титула...
Колонна грубо прервал его, а потом обратился к Лапину:
- Помедленнее, мой друг, помедленнее. Я не настолько хорошо, увы, знаю немецкий язык. А если сбиваться при этом на родную речь, то я и вовсе ничего не пойму.
- Простите, святой отец. Но если я немедленно не узнаю, в чем именно суть дела, по которому вы меня вызвали, я рискну навлечь на себя гнев моего государя и объявлю ему о срыве переговоров.
- Хорошо. Слушайте и не перебивайте. Ваша задача здесь - организовать встречу для делегации от вашего суверена с просьбой быть посредниками в переговорах о мире с Речью Посполитой, Швецией и Данией. Мы всегда стояли за мирные и добрые отношения между народами под крылом святой нашей матери-церкви... Ах, Санта-Роззалия! Я обещал говорить прямо. Условиями изначально ставились отказ вашего суверена и его двора от греческой схизмы. Его Святейшество даже готов был короновать его королевской короной, ибо это действительно великий государь. Заткнись, Бартоло. Раз в год и по обещанию я говорю что думаю.
- Я очень ценю эту откровенность, ваше высокопреосвященство, - склонил голову Лапин.
- Ценишь - так не перебивай! - резко выкрикнул Колонна. Потом потупил глаза и продолжил: - Ваша сторона не шла на объявленные условия. Несмотря даже на то, что блестящие победы вашего суверена в войнах сменились по воле Божией досадными поражениями...
- Это измена, Ваше преосвященство! - не выдержал Лапин. - Если бы не Курбский...
- Санта Розалия, медведь московский, - кардинал снова метнулся к рукояти меча и снова нашел на ее месте лишь чернильницу. - Санта Розалия, Святая Дева Мария со всеми угодниками, дай же мне договорить. Я предлагаю тебе - лично тебе, а не твоему суверену, называй ты его хоть великим герцогом, хоть королем, хоть императором Востока - услугу за услугу. Ты помогаешь мне в одном очень щекотливом деле, здесь, в Риме. А я помогаю тебе получить нужное решение от Его Святейшества. Согласен?
- Я не могу согласиться, не зная - какую же услугу вы от меня потребуете взамен.
Бартоло из своего угла злобно зашипел: - Я же говорил, что с этими азиатами бесполезно о чем-то договариваться.
Колонна резко повернулся к нему и в третий раз в течение разговора начал лихорадочно искать рукоять несуществующей шпаги:
- Ты шпион, Бартоло, - по-итальянски заорал он, - и я все-таки прикажу тебя повесить! И твой хозяин Орсини не спасет тебя от веревки. Ты же сам мне буквально сегодня утром внушал... - он осекся, и нервно улыбнулся Лапину. Тот стоял как ни в чем не бывало. Эта игра длилась уже очень давно: он делал вид, что не знает итальянского, а агенты курии (в том числе и Бартоло), многие из которых не один год провели в Московии, упорно притворялись, что ни слова не понимают по-русски.
- Вот что, дорогой мой Микеле Базильевитч! Я и рад бы сообщить все подробности дела. А то как же ты, Санта Розалия, в самом деле, сможешь с ним справиться? Но я должен быть уверен, что все останется в строжайшей тайне, потому что даже здесь, в курии, осведомлены о нем единицы. И если ты откажешь мне. И пойдешь, скажем, к тому же молодому выскочке Орсини. Или к этому лису Спада... Неважно. Это может закончиться трагедией не только для меня, но и для всего мира. Понимаешь?
- Честно говоря, пока не совсем. Но если вопрос стоит только в моей способности хранить тайну, то я готов дать вам честное слово, что не раскрою ее никому и никогда.
- Вы готовы поклясться честью своего рода? Поклясться, что никогда и никому, даже в могиле, даже вашему суверену, даже если этого будут требовать интересы вашей страны или ваши личные интересы вы не расскажете о том, что вам сегодня станет известно?
- Хм, интересно услышать требование клятвы от католического кардинала. Вроде бы 'не клянись' должно быть и в ваших латинских текстах?
- Сейчас не время для таких формальностей. Итак, ты готов, сын мой?
- Я готов поклясться честью моего старинного рода, честью моих потомков и памятью предков. Делаю это для того, чтобы выполнить задачу, что поставил передо мной государь. С легким сердцем и ясной головой. Довольны?
- Да, сын мой. Эх, Санта Розалия, где же мои тридцать лет?! Слушай же и запоминай. Больше ста лет назад, когда турки рвались в Европу черной волной, а сербы держали щит у предгорьев Балкан, мы были заняты внутренними распрями и не обращали внимания на эту угрозу. От отчаяния, как последняя надежда спасти Сербию от рабства, был создан Орден Дракона и Святого Георгия. В него вошли двенадцать рыцарей, двенадцать самых блестящих сербских принцев. Сообща они владели тайной, которая должна была принести их войскам победу в битве с турецкими полчищами. Они умели превращаться в драконов. Да-да, это не сказки и не вымысел - хотя я сам никогда не поверил бы этому. Если бы не видел своими глазами. Человек покрывается чешуей, которую сложно пробить оружием, из его рта исходит огонь, а за плечами вырастают крылья! Вся символика Ордена была связана с драконами: шлемы в виде голов дракона, чешуйчатые кольчуги... Но и это не помогло им на Косовом Поле. Почти десятикратное преимущество турок сломило и ярость славянских воинов, и даже драконью неуязвимость и огненное дыхание принцев. Кроме того, члены Ордена сами боялись своего нового дара. Они утверждали, что драконы в них гораздо опаснее турецких сабель - и именно поэтому идеалом себе выбрали Святого Георгия. Все они погибли со славой. И с ними погибла бы их древняя тайна, сожженная вместе с книгами в родовых замках, если бы сын великого принца Лазаря не спасся с поля битвы и не бежал в Венгрию, к королю Сигизмунду.
- Так-так, - Лапин задумчиво дергал себя за бороду, - кажется, я что-то начинаю понимать. Ваше высокопреосвященство были легатом при дворе короля Сигизмунда, который потом стал императором, так?
- Да, там я и познакомился с принцем Стефаном, сыном последнего сербского правителя. Ему удалось спасти отцовские книги и другие записи, и он продемонстрировал королю драконью мощь. Сигизмунд был поражен и восхищен. Он понимал, что на Сербии турки не остановятся - пройдя огнем и мечом через маленькую горную Валахию, они вторгнутся в Венгрию. Я сам отвозил его Святейшеству материалы с просьбой утвердить новый Орден Дракона. Конечно, там говорилось о том, что высшие посвященные, числом двенадцать, будут обладать силой и яростью драконов в борьбе с язычниками...
- То есть Его Святейшество не был в курсе относительно превращений?
- Санта Розалия! Никто не упрекнет меня в обмане или подлоге. Письма составлял падре (тогда еще просто фра) Бартоло, и он писал одну правду.
- Ну да. Знаю я бартоловскую правду, - пробормотал в бороду Лапин.
Кардинал же продолжал:
- Среди высших посвященных Ордена были могущественные монархи и блестящие рыцари: сила и слава христианского мира! Поэты и воины, философы и властители. Но, увы. Они не смогли овладеть древней тайной. Все ритуалы выполнялись самым точным образом, но было в этом завораживающем обряде что-то такое, что не измерить ни холодным железом рассудка, ни каленым железом веры...
Саркастический смешок Лапина вызвал злобное шипение падре Бартоло и бледность ярости на лице Розалио Колонна:
- Синьор Микеле, вы забываетесь! Я понимаю, что вы хотели здесь, в сердце католицизма произнести хулу на нашу веру и наши порядки, превознести свою схизму и поставить патриарха Константинопольского выше Его святейшества, - возмущенный голос прелата гремел почти как на поле брани, где они с императором Сигизмундом бок о бок громили турок и терпели поражение за поражением. - Одумайтесь! Одумайтесь пока не поздно. И после того, что я сейчас скажу, как бы вам ни хотелось, смирите гордыню и придержите речи: мы ведем откровенный разговор, и я должен признать... Признать вот что: только двое рыцарей смогли постичь старинный славянский секрет. И оба они были схизматиками. Один - принц Стефан Лазаревич, получивший вместе с отцовским благословением жаркое желание спасти родину из лап неверных и на его могиле поклявшийся отомстить за его смерть. Второй же - валашский герцог Владислав.
Пораженный Лапин не мог удержать вскрик:
- Воевода Дракул?! Нет, не может быть - его тогда на свете еще не было. Наши люди в Румынии и на Угорщине составили подробнейшее...
- Санта Розалия, ну неужели сложно не перебивать старого человека? Мне и так трудно говорить, а сказать надо еще многое! Нет, не он. То есть, он - Влад Дракул, но не тот, страшные слухи о котором ходят по всей Европе и забрели даже в ваш медвежий угол. Его отец. Тоже Влад. И прозвание свое он получил именно из-за того, что первым после принца Стефана сумел перевоплотиться в дракона. Да... - Колонна задумался на минуту, снял огненно-алую дзикетту и протер тонзуру. - Великий был воин. В одиночку отбил свою страну у узурпатора-брата. Потом своего любимого сына из турецкого плена спас. Потом турок бил без продыха. Потом, когда Сигизмунд умер, вконец разошелся - всем соседям от него досталось. Возомнил о себе многое.
- А иже кто о себе возомнит в богопротивной гордыне, и вознесется высоко - низко упадет и разбито в прах будет тело его, и душа его в геенну огненную будет низвергнута, - змеиный шепот падре Бартоло, казалось, заставил затрепетать огоньки свечей и лампад. Оглянувшись на своего наперсника, кардинал жестко прищурился:
- Да, нам пришлось принять решение об устранении доблестного герцога. Видит Бог, я сожалел об этом и хотел бы сохранить ему жизнь: в его правление Валахия стала непроходимой преградой для турецких орд, но он хотел большего. Мы думали, что его сын будет сговорчивее. Но мы ошибались. Как же мы ошибались! Перед смертью герцог смог передать ему свою тайну. И его сын воспользовался ей сполна.
- Ваше высокопреосвященство! Прошу простить, что перебиваю снова, - решил проявить запоздалую учтивость Лапин, - но дело движется к ночи, а мы так и не продвинулись к сути разговора: что я, лично я должен сделать? Дракул мертв, его сын, Дракула, насколько я знаю, тоже давно в могиле. Если мы будем поминать всех балканских правителей - то и до утра не управимся! Я правильно понимаю, что ключ ко всему - это драконья хватка и валашское золото?
- Как интересно! - кардинал улыбнулся (точнее, оскалился неприятными желтыми клыками) и его зеленые глаза в неровном свете свечей показались на минуту двумя красными огоньками, - сын мой, а что ты слышал о золоте герцога?
- Вообще-то, ваше преосвященство, это тайна. И тайна не моя...
- Брось, - коротко отрезал Колонна. - Я открыл тебе за этот вечер уже столько тайн, что одну-две ты мог бы мне рассказать мне из элементарной вежливости.
- Я не собираюсь скрывать ее от вас. В донесении на имя государя дьяк Посольского приказа писал, что, - Михаил Васильевич закатил глаза, вспоминая, - 'изготовили мастера для Дракулы железные бочки числом сорок, а он наполнил их золотом и погрузил в реку. А мастеров тех велел казнить, чтобы никто не узнал о его коварстве, кроме тезки его - дьявола.' Думаю, что сорок бочек золота - это хороший аргумент для любой стороны в любой политике.
- Синьор Микеле, не надо опережать события. А возможность делать выводы еще не раз представится в этой жизни. Пока же надо просто послушать, что говорит старик-кардинал, и постараться как-то решить, что делать дальше.
- Я слушаю вас, ваше высокопреосвященство...
- Новый герцог Дракул продолжил дело отца. Он громил турок - и если бы мы хоть немного помогли ему, загнал бы их обратно в Азию. Он громил венгров, и если бы ему немного помогли турки, он стал бы королем. Он воевал один против всех, его драконья ярость и воинский гений творили чудеса, а собственный народ носил его на руках.
- Но иже кто о себе возомнит в богопротивной гордыне, - раздалось опять шипение Бартоло. Но на этот раз прелат божией церкви уже не церемонился: подойдя к священнику, он отвесил тому две сильнейших затрещины.
- Знай свое место, червь! Санта Розалия, не тебе встревать в разговор о таких людях. Итак, синьор Микеле Базильевич, мы долго готовились к тому, чтобы прервать и его труды - наши алхимики создавали элексиры, библиотекари рылись в древних текстах, а святые старцы возносили молитвы. И в одном из сражений молодой герцог Дракул был взят в плен сыном короля Сигизмунда и брошен в темницу в Пеште. И там провел он долгих двенадцать лет, смиряя гордыню. И после - сам согласился стать безропотным вассалом венгерского короля, отказаться от греческой схизмы и признать верховную власть Его Святейшества.
- Прямо вот так сам и согласился, - не удержался от ехидной реплики боярин.
- Скажем так: мы сделали ему предложение, от которого было невозможно отказаться. Это неважно. Важно то, что вернувшись к себе на родину в качестве герцога, Дракул переменился настолько, что его же собственный народ стал называть его по-новому. Дракула стало его прозвище, что на их языке значило имя нечистого. По всей стране воздвигались виселицы и пылали костры, и брат доносил на брата, и сын на отца. А герцог сидел на высоком золотом троне в своей столице и посреди мучений и агонии посаженных на кол - пировал со своими присными! Он забыл все условия, перешел все границы. Его драконья сила возрастала многократно и победы на поле брани были велики, но страна нищала и пустела. Он обратился к злу, он стал самим злом - и собственные приближенные из страха за свою жизнь подстерегли и убили его, пока он был беззащитен. Низко, подло, но необходимо, - губы кардинала сжались в узкую бескровную щель, а глаза опять полыхнули алым огнем.
Лапин же подумал: 'Ага, за свою жизнь они боялись! Как же. Что ты им пообещал? Сколько заплатил эта старая сволочь Бартоло?'
- Но слишком многое было в нем от дракона и слишком мало уже от человека! - гремел кардинал, уже не сдерживая голоса и не замечая, что гость не слушает его. - На девятый день его не оказалось в гробнице, а на сороковой день он явился мне здесь, в Риме. Слабый, бледный - но горящий желанием мести. И с тех пор он собирает силы. Не мертвый и неживой, с холодной кровью рептилии и горящим ненавистью сердцем сатаны! Он уже здесь. Он почти готов к удару, и этот удар опрокинет не только Рим: он сметет всю Европу, понимаете вы? Весь христианский мир, и исламский мир, и вашу новоиспеченную империю!
Закрыв лицо ладонями, старик кардинал привалился спиной к каменной стене и некоторое время стоял неподвижно. Затем, отняв руки от лица, он тихо закончил:
- Я. Только я в ответе за все перед церковью, перед Богом и перед людьми. Я создал это чудовище, а вы, сын мой, убьете его. Вот и все, - с трудом нащупав резную рукоять кресла, Колонна тяжело уселся.
- Нет, не все Ваше высокопреосвященство! Условия мне понятны и я даже не против хорошей драки, - Михаил Васильевич задумчиво теребил бороду, - но у меня есть вопросы...
- К Бартоло. Все к Бартоло. Мне надо побыть одному, - устало прошептал прелат.
- К сожалению, я не думаю, что его ответы меня устроят. Вопроса всего два - я буду очень краток. Первый - как его найти и как убить? Второй - почему именно я? Думаю, понятно почему перед тем, как окончательно решиться на это дело, я задаю их?
- Понимаю, сын мой. Понимаю... Искать герцога тебе не потребуется. Он сам выйдет на тебя, потому что ты представляешь здесь своего суверена - а он не может не искать с ним союза. Убить его, пока он человек, так же просто, как обычного человека. А заставить его стать из дракона человеком поможет тебе только хитрость. Вон, у него, - кардинал лениво махнул рукой в сторону притихшего падре, - проконсультируйся. А на второй вопрос ответ и сам понял бы, если бы подумал: ты здесь не просто иностранец. Ты совсем чужой здесь. И все разрушения и несчастья, которые могут произойти в результате битвы, мы легко спишем на варварскую необузданность. К тому же тебе я могу доверять больше, чем кому бы то ни было из курии.
- Но ведь я... - последней откровенности Лапин никак не ожидал от прожженного паписта и циника-кардинала.
- Все, уходи. Уходи немедленно, сын мой. Мы разной веры, но я благословляю тебя. Ин номине патер ет филиа ет спиритус санктус, амен. Уходи же. Мне надо побыть одному, - и приподнявшись в кресле закричал: - Иди!
Оставалось только лихо щелкнуть каблуками, поклониться и выйти. Впереди была встреча со странным незнакомцем-спасителем, а по дороге столько всего предстояло обдумать.
Однако, обдумать ничего толком не получилось. Ночная прохлада римских улочек, сквозняки, напитанные ароматом сточных вод, отбросов, прекрасных цветов и благовоний, напрочь вышибали все мысли из разгоряченной головы. Полная Луна висела настолько низко над Вечным городом, что казалось - стоит протянуть руку с саблей, чтобы ловким взмахом отхватить себе на ужин кусочек этого небесного сыра. Спящие громады дворцов и башен неспокойно жались друг к другу: их беспокоили звуки песен и звон клинков, крики о помощи и пьяный радостный смех.
Встреча в 'Трех пескарях' тоже не задалась - не успели недавние соратники заказать по кувшину кьянти, как их покой был потревожен странной клоунадой. Они решили: благоразумнее будет продолжить разговор в траттории Лапина. Там, по крайней мере, он снимал весь второй этаж, и можно было не опасаться посторонних глаз, а верный Сенька стоял на часах у входа на лестницу и скорее дал бы себя изрезать на мелкие куски, чем пропустил к хозяину постороннего.
Впрочем, разговор наверху сначала тоже не заладился. Увидев помятую недружелюбную харю незнакомца, Алина с визгом кинулась на шею спасителю Лапина. Вместо того, чтобы насторожиться или хотя бы поинтересоваться: кого Михаил Васильевич привел в их обиталище. Причем явно не благодарность за жизнь покровителя сподвигла ее на это. Даже если она каким-то образом и узнала о схватке в безвестном переулке, она никоим образом не дала возможности понять это.
А вот личность Петра Петровича оказалась ей явно знакомой, причем знакомство это было по всей видимости очень давним и очень близким. Она отбросила в угол его пропыленную шляпу и ласково гладила длинные седые волосы, высокий с залысинами лоб, небритые щеки:
- Ну что ты, родной? Ну как же ты - забыл меня совсем, да? Я места себе не находила, я искала же тебя, я уж думала: в этот раз по-настоящему тебя достал вражина этот! Водки хочешь? За встречу же, а? Хреновая тут у них водка, ну да все равно! Милый, ну разве так можно? Я уж извелась вся. И мстить за тебя решила, и вот почти даже нашла... - прервав себя на полуслове, Алина повернулась к боярину и долгим, тягучим взглядом встретила его - темный, пронзительный, изумленно-грозный.
- А ты, боярин, не ревнуй! - и подмигнула этак в своей манере: по-ведьмински, с огоньком.
Боярин не ревновал. Он ухмыльнулся в бороду и кликнул Сеньку. Пока тот грохотал сапожищами по лестнице, Лапин стянул перчатки, снял перевязь с саблей и упал в любимое кресло. Он явно не собирался обсуждать издержки личной жизни своей спутницы и нового знакомого. Его полностью занимала политика. Приказав подавать ужин, он тяжело положил подбородок на сгиб ладони и коротко бросил в пустоту римской ночи:
- Ну?
Назвавшийся Петром Петровичем прошелся по террасе, посмотрел вниз, потом наверх, потом - на луну. Налил себе кубок граппы, поднес ко рту, понюхал. Не пригубив, поставил на мозаичный столик и наконец обернулся к боярину. Сбросил серый плащ - под ним оказался расшитый красными и черными ромбами колет - и начал с главного:
- Кардинал говорил о Дракуле и предлагал свою помощь за его убийство?
- Допустим.
- Он упоминал о тайне превращения в дракона и воскрешении Дракулы?
- Допустим.
- Так же в вашем разговоре должен был упоминаться клад золота...
- Допустим.
Первой не выдержала Алина. С криком:
- Бараны же оба! - она плеснула в лицо Лапину граппой, а своему старинному знакомцу просто и без церемоний залепила такого звонкого леща, что мявшийся в дверях в ожидании приказаний Сенька аж крякнул и почему-то вместо Петра Петровича потер себе щеку.
Укусов хмыкнул. Михаил Васильевич длинным рукавом вытер лицо и с сожалением проговорил:
- Да, Алинка... Хорошая ты девка, но одичала на неметчине со страшной силою. Вот если бы мы с Сенькой тебя не подобрали - как пить дать, сожгли бы тебя уже, и отечества не спросили.
- А ты, дорогой мой, сейчас бы лежал себе тихо-мирно с ножом в спине. Или плыл бы по Тибру в направлении великого моря, - блеснула глазами Алина. - А про тебя я вообще помолчу, - обернулась она к клетчатому гостю.
Тот криво улыбнулся и потер пальцем шрам на виске:
- Да, помолчи уже. Прав где-то боярин наш: ты и всегда-то не подарок была, а за последние годы вообще от рук отбилась. Но ты, Михаил Васильевич, и неправ тоже. Я понимаю, что строгий секрет и государственная тайна. Понимаю, что кардинал взял с тебя в меру страшную и в меру неисполнимую клятву держать сердце на привязи, рот на засове, а разум в упряжи. Так, нет?
- Про разум разговора не было, тут я сам себе хозяин, - буркнул Лапин. - Что надо-то, сказал бы уже, да и разошлись по-хорошему. Спать пора, полночь близится.
- А вот раз ты, боярин, сам своему разуму хозяином остался - так и посуди сам: ежли про твое дело знаю все, что ты знаешь, да еще и сверх того раза три по столько, то стоит ли меня выслушать? Или в ночь выгнать, презрев благодарность и не накормив ужином?
- Ну, неблагодарным я никогда не был, а уж жмотом и подавно. Ужин давно подан - а поговорить о делах и за едой можно. Только знаешь что? Говорить в основном будешь ты, а я - слушать. Потому что есть у меня что-то подозрение: не просто так ты меня в переулке встретил, и не зря о разговоре с кардиналом речь повел. Признавайся - следили?
Радостно почавкивая бычьей ляжкой, Петр Петрович улыбнулся:
- А то! Сначала вот, Алина на тебя вышла - в Кельне еще. Потом как бы ненароком в Эшборне к вам прибилась. Ну, про нее разговор особый, она сердцем чует - и ни разу еще то чутье не подводило. А я, честно говоря, за ней следом сперва ехал. И только тому месяца два как понял, что не просто так тебя отцы латиняне на короткой привязи водят.
- Да что я, телок что ли? - возмутился Лапин.
- Ты не кипятись, боярин, не надо. Говорил же - слушать будешь. Вот и слушай, да на усы-бороду мотай. И в обиду не бери слова мои: я тебя старше настолько, насколько ты и не представляешь. И помогу тебе так, как никто больше не поможет. Хотя и не без корысти, сам понимаешь.
- Да уж не первый день на свете живу, - лукаво прищурился Лапин и сквозь хрусталь бокала посмотрел на тяжелый бронзовый канделябр в три свечи. Потом перевел взгляд на притихшую у балконных перил Алину.
- А я-то что? - невинно захлопала раскосыми синими глазами та. - Я ничего. Прав Петруша - пришелся ты мне по сердцу, я с тобой и поехала. А вот что ты для дела нашего человеком нужным окажешься, не думала я. Сначала, то есть, не думала. Но сердце у меня вещее, это точно. И в очередную историю оно меня втравило, и в очередной раз с мужиком мне повезло. Что смотришь гоголем? Давай-ка, Мишенька, теперь о делах наших печальных поболтаем. Все мы тут одной ниточкой повязаны...
От двери раздалось противное фырканье: Сенька не то смеялся, не то плакал - и утирал нос кулаком. Лапин внимательно и долго осматривал своего 'конфидента', как если бы не рос с ним вместе, а встретил где-нибудь на руинах Колизея темной римской полночью с кривым бронзовым ножом и козлиной тушей в пентаграмме.
- Теперь еще скажи, что ты не мой холоп Сенька, а представитель темных сил врага рода человеческого в этой проклятущей таверне, кирпичи ее налево хряпать по матери из пекла на чертовоздвиженье!
Сенька задумчиво почесался в ответ и хмыкнул:
- Ты, барин, с попами с этими совсем скоро тогой... Домой бы тебе, этогой. Михайла Василич, да я же за тебя любому чертяке рога в печенку затолкаю. Да я за тебя... - разошелся он, яростно скребя пятерней в затылке в поисках новых подтверждений своей преданности барину. Досадливо отмахнувшись от изъявлений холопской верности, государев посланец повернулся к своему гостю:
- Хорошо, продолжим.
- Продолжим, продолжим... - Петр Петрович ослабил воротник расшитого ромбами колета, и потер ладонью морщинистую, почти стариковскую шею. - Тебе кардинал поставил задачу убить Дракулу. За это он обещал помочь с решением дел твоего государя здесь, в Ватикане.
Боярин вскинулся в кресле:
- Ага! Значит, государь Иоанн Васильевич не твой господин? Признавайся, кому служишь? - рука уже нащупывала рукоять сабли, а Сенька подобрался у двери, готовый к стычке. Но Петр все так же спокойно и задумчиво потягивал граппу из кубка.
- Чудак же ты, человек. Вообще, все вы, люди, чудаки. Ну, будь я шпионом - стал бы я тебе что-то рассказывать? Да наоборот, тебя бы пытал почем зря. И не пил бы самогонку твою, гадость такая, а наоборот же - тебя бы и спаивал. Что, не так?
Он помолчал, прислушиваясь к отдаленному собачьему вою. Лапин не отвечал, набычившись и глядя на Алину. Алина резко хмыкнула и поправила сползавший с мраморно-белого плеча рукав:
- Сам-то ты хорош! Говори уже давай по делу, чародей-петрушка, великий маг и волшебник. Давай, не томи. Кому первому будем глаза выцарапывать? Кому надо волосья на пятки намотать?
- Что ж, продолжу. Тебе, боярин, надо убить черного дракона Дракулу. Тогда римская курия спокойно завладеет его золотом и сможет снова сковать Европу стальными кандалами своей благодати. А за это они помогут тебе добиться для твоего государя передышки в войне. Иначе им нет в том проку: ведь с Московией во имя креста и его святейшества война ведется. Но при такой игре ловцам человеков из курии хватит рыбы и в местной водице, понимаешь?
- Не дурак. Дураков у нас на печи держат, а не в посольства отправляют. Хотя, есть парочка таких... - Лапин посмотрел на высокую луну и нахмурился. - Солнцем им в рот по кумполу через переносицу в дышло бога пекло.
Сенька со своего поста у дверей страдальчески крякнул:
- Боярин, ты бы поосторожнее со святыми-то словами, а! Ведь по матери говорить не отвык, по расейски-то, а богохульствовать по-местному пристрастился. К добру ли?
Михаил Васильевич досадливо отмахнулся, проворчав про то, что неизвестно еще кто лучше: дурак или умник вот такой вот, в черта едрит душу коромыслом.
Укусов же продолжал:
- Мы с Алиной в этой истории представляем сторону, о которой тебе и знать до времени не надо бы. Для простоты считай, что личные счеты у нас с воеводой валашским. Да и кое-кого из его присных на тот свет следом за господином спровадить не помешает. Смекаешь?
- От понятливого слышу, - бросил в ответ Лапин. Разговоры эти начали его утомлять, а дело двигалось со скоростью черепахи, удирающей от мальчишки-охотника на острове Капри. - Вы предлагаете союз? Какой? Что именно мы будем делать?
- Вот! - гость в клетчатом костюме опять криво, но широко улыбнулся и полез за пазуху. Достав оттуда платок, осторожно развернул его и показал Михаилу Васильевичу кинжал, при виде которого тот вздрогнул и медленно потер шею ладонью. Именно этот (или похожий на него как две капли самогона) клинок чуть не оборвал до срока его жизненный путь сегодня в тупике у собора Сан-Петро.
Днем он не успел рассмотреть его - да и не до того было, сейчас же не мог отвести жадного взгляда: узкое трехгранное лезвие, не шире пальца и не длиннее ладони, отливало в лунном свете лазоревыми сполохами. Рукоять в виде распятия была с большим искусством вырезана из дерева, отполированного почти до бронзового блеска сотнями и тысячами прикасавшихся к нему ладоней. Немыслимая, тянущая как болото древность, обжигающий холод и леденящий синий огонь соединились в этом оружии. Если бы сама смерть захотела наконец выбрать замену своему крестьянскому инструменту - ей не найти было бы ничего более достойного.
Боярин протянул руку к рукояти и вопросительно посмотрел на Укусова.
- Бери-бери, - бросил клетчатый. - Тебя им убивали - тебе им и убивать. Правило такое.
- Что за правило? Хотя кого убивать, я, кажется, догадываюсь.
- А эти собачьи дети не сообщили тебе? Вот паскуды! - взорвалась Алина. - Ведь только таким кинжалом дракона и можно убить. Да что дракона... - ее глаза мечтательно закатились, - им вообще кого угодно можно прирезать. Да так, что наверняка не поднимется уже.
Петр Петрович подошел к ведьме и взял ее за руку.
- Наши дела и наши отношения Михаил Васильевича не касаются, ты же понимаешь. Зачем же тогда... - он многозначительно помолчал и повернулся к Лапину: - Ну что, мы договорились?
- О чем? - невозмутимо переспросил тот, отдавая кинжал Сеньке.
- Не пытайся вывести меня из себя, Михаил Васильевич! Я не Алина, в горячке слова лишнего не скажу, и не рассчитывай. Все ты понял уже, молодой лис. Старого лиса не перехитришь, только хвост спалишь, а?
- Я-то понял. Но чтобы мы потом не делали вид, что ничего не было и ничего не знаем, нужно вслух сказать и по рукам ударить - так добрые люди делают, - он прикончил очередной кубок и, вздохнув, добавил, - да и нелюди тоже. От занесла же нелегкая, сан-петри ее так и этак.
- Ну, будь по-твоему. Ты выманиваешь Дракулу на себя, мы ждем поблизости. В подходящий момент убиваем и его, и кто там еще с ним будет. Вчетвером справиться проще, чем одному-двум. По рукам?
Лапин крепко задумался, подергивая бороду и глядя на Алину. Потом спросил:
- Ты уйдешь с ним?
Она звонко и неприятно рассмеялась, вскочила с места и взъерошила его русые с ранней проседью волосы:
- Конечно, глупый! Я всегда ухожу с ним. И сейчас уйду, и когда все будет сделано - тоже. И не грусти. Я бы все равно ушла, ты же понимаешь.
- А сейчас-то почему? Зачем? Может, у нас последняя ночь вместе. Зачем терять ее?
В разговор вмешался Петр Петрович:
- Пока кто-то из нас здесь, он не появится. А в том, что он тщательно следит за нами, можно не сомневаться. Подозреваю что всю клоунаду с деревянным големом в 'трех пескарях' разыграл именно он. Да и бородач тот мне не понравился... А сейчас - слышишь? - За окнами негромко, но пронзительно и мелодично выли на луну собаки. Казалось, весь район сговорился сегодня не кормить этих тварей. - И летучие мыши тут неспроста крутятся. Что, небось думаешь - они просто на огонек прилетели, погреться? Нет. Разговоров наших он слышать не может, счастье нам. А вот о том, кто где есть, знает безошибочно. - Укусов остановился около лапинского кресла и первый раз за время их разговора глянул в зеленые глаза Михаила Васильевича своими - водянистыми и белесыми. - Ну что решил, боярин? Берешь кинжал-кладенец, или мне его обратно в Ватикан на хранение отдать?
Лапин поднялся медленно-медленно, как будто на плечах его был накинут не легкий шелковый кафтан, а лежал мешок с грехами за целую прошедшую жизнь. Выпрямился во весь богатырский рост, расправил плечи. Укусов рядом с ним сразу показался маленьким комариком с длинным тонким носом, длинными худыми руками и осиной талией.
- По рукам! - и посланец московского государя протянул своему гостю широкую сильную ладонь. Рука его нового союзника была дочерна загорелой, костлявой и на удивление крепкой, а длинные пальцы едва заметно дрожали.
- Алина, пошли. Больше нам тут пока дел нет. Ты, боярин, как с ночным гостем свидишься, так первым делом к нам, в 'Три пескаря' Семена пошлешь. А ты, Семен, - клетчатый повернулся к Сеньке и ткнул его покрытым сеткой застарелых шрамов и морщин указательным пальцем, - ты следи за господином, чтобы беды не было. Да со всех ног беги ко мне, как чего случится. Понятно?
- Да я что? Я ничего, мы люди привычные, с понятием. Я ж за Михайлу Василича, сами уже знаете...
Продолжать фразу смысла не было: господин и слуга остались на террасе одни. Повозившись у выхода, Сенька спустился вниз за видавшим виды полушубком, чтобы постелить себе возле боярина. Ночь должна была выдаться непростой.
Без Алины спать было непривычно и как-то даже неприятно. Поэтому Лапин не раздеваясь сидел все в том же кресле на террасе, а Сенька, как старый пес, улегся у него в ногах на расстеленном полушубке. Заявив, что будет охранять хозяина, и в мельчайших и до неприличия правдоподобных деталях описав, что именно он сделает с любым человеком, нелюдем или даже ангелом, что посмеет потревожить его, верный слуга свернулся калачиком и захрапел.
Одна за другой оплывали, догорали и гасли свечи, затопив бронзу литого канделябра желтыми восковыми потоками. Луна сожрала все краски мира, превратив темные цвета в черные, а светлые - в серебряные. Этот серебряно-белый контраст казался застывшей картиной пьяного гения, которому пришла блажь рисовать на серебряном зеркале угольной пылью.
Только красные цвета, казалось, хранили верность алому оттенку крови и страдания - и как подобное тянется к подобному, стремились втянуть в себя и поглотить в себе человека. Остатки рубинового вина в хрустальном бокале задумчиво искрились под лучами ночного светила, а яблоки багряными огоньками полыхали в вазе.
Белый, черный и красный кружились в вечном вальсе непредсказуемости и неопределенности. Как живые, они выжидали, кто первый сдвинется с места, кто первым вцепится в горло другому.
Ажурная высота звездного купола тихо звенела от напряжения, где-то далеко в морях пели сирены, заманивая беспечных моряков на рифы любви и в водовороты ревности, а в горах сумасшедшие фавны выводили на свирелях мелодии чистой тоски и несчастья, призывая к себе разрушительницу наслаждений и разлучительницу влюбленных.
Уютно спящий, завернувшись в тулуп, Сенька сладко улыбался, от его тяжелого дыхания поднимался пар. В холодном колодце бездонной ночи искристыми льдинками посверкивали звезды, а разреженный горный воздух заставлял их переливаться и чуть-чуть звенеть. Ни одного облачка, ни одного кусочка серой хмари не портило великолепную картину ледяных шапок, пиков и ущелий - но медленно покачиваясь, невыносимо-белые хлопья снега начали ложиться на кресло, где сидел, не смея шевельнуться Лапин, на его спящего спутника, на дощатый пол террасы и мраморные перила.
Михаил Васильевич не чувствовал холода, но снег и не думал таять. Его островки боролись с чернотой ночи отраженным сиянием луны, а красные пятна казались уже не просто огоньками пламени, а самыми настоящими кострами где-то вдали, на перевалах.
- Вот же белядь снежная, - восхищенно выругался боярин, дыша на руки. Нет, он по-прежнему всей кожей ощущал только жар раскаленных за день почти докрасна римских улиц, но куда ж деваться от привычек раннего и счастливого детства?
А дальние огни костров на перевалах разрастались, приближались и понемногу превращались сначала в настоящие озера адского пламени, а после - в горящие красной жаждой убийства волчьи глаза. Из черных теней по углам, из самого мрака сковались два огромных мохнатых чудища: клыки радостно оскалены в предчувствии добычи, шерсть на загривке дыбом, рычание даже громче Сенькиного храпа. Лапин сначала просто толкнул ногой верного слугу и оруженосца, а потом и пнул со всей силы. Но тот, поплотнее завернувшись в полушубок, в сильных выражениях попросил его не беспокоить.
- Совсем оборзел, - подумал Лапин, вытаскивая из ножен саблю и примериваясь как бы половчее снести голову ближайшей твари. - А может, скормить его этим? И волки будут сыты, и бояре целы.
Удивившись последней мысли, он еще раз от души пнул храпевшего вовсю Семена. Бестолку. А где-то далеко послышался победный вой целой стаи. Первое чудище уже изготовилось к прыжку, когда блестевший серебром клинок Михаила Васильевича прошелся аккурат по волчьей шее. И хотя не было сомнений в том, что сталь встретилась с плотью и на раз отсекла голову со страшной оскаленной пастью, на белоснежные сугробы не пролилось ни одной багряной капли. И голова, и огромное обезглавленное тело просто растворились в том же мраке, из которого появились.
Второй волк одним прыжком оказался около спящего Сеньки и с довольным урчанием ухватил клыками рукав полушубка. К счастью, рукав был пуст - и хищнику достался только клок овчины в глотку.
Михаил Васильевич хотел прикончить кашляющее и отплевывающееся животное, но внутри у него все настойчивее звучал голос: наверх, наверх! Скорей, скорей! Предоставив соне самому выпутываться из неприятностей, боярин открыл дверь к лестнице и стал подниматься по скользким ступеням, вырубленным в черном камне.
Факел в его руке почему-то светил белым лунным сиянием, отбрасывая только тени на тени и тени теней преследовали его в этом восхождении. Лестница все время сужалась, и обрыв без перил с одной стороны заставлял прижиматься к черной скале - но от нее исходил то неимоверный жар, то неимоверный же холод.
Не хотелось думать о том, что или кто ждет его наверху. Не хотелось думать вообще ни о чем, кроме черноты ночи, белизны снега и багряной кровавой красноты. Отвесная скальная стена не баловала разнообразием рисунка: черный дракон, белый дракон, алый всадник. Черный дракон, белый дракон, алый всадник. Черный дракон, белый дракон, алый всадник. Думать над скрытым в этих фигурах смыслом тоже не хотелось. Хотя, какой-то же смысл в них явно был скрыт - потому что такая работа не могла быть бессмысленной просто в силу своего титанического объема.
Хотелось просто тупо и бессмысленно перебирать ступени: раз-два, раз-два, раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре. И еще почему-то очень хотелось посмотреть наверх, на приученный ко всему равнодушно-бессмысленный диск и высказать ему всю свою тоску о несбывшемся. Высказать долгим, заливистым и надрывным воем. Лапин поднял морду кверху и набрал побольше воздуха в грудь - но выть все-таки не стал.
Без теплой шерсти на теле было холодно и неуютно. Мелкая нудная дрожь не давала сосредоточиться, и он потряс головой, заставляя себя встать с четверенек и выпрямиться. 'Да что я, в конце концов: человек, образ и подобие бога, или тварь дрожащая?!' - с возмущением подумал он и еще раз помотал головой, отгоняя остатки наваждения.
Со стены ухмылялся черный дракон, сочувственно и печально улыбался белый. Алый же всадник, запрокинув голову, торжествующе хохотал.
- Нет, не превратить вам меня в тварь дрожащую, не дождетесь, - со злостью выкрикнул боярин и топором с серебряным лезвием и отполированной до бронзового блеска рукоятью ударил изо всех сил по пышущей то жаром то могильным холодом стене. Сноп белых слепящих искр-звездочек вспыхнул и погас. Еще удар, и еще, и еще один. И вот уже стена поддается, и камни рушатся под богатырским натиском, и холод уходит - а на его место возвращается тепло итальянской ночи, и разреженный горный воздух снова густеет, тяжелеет, наполняется запахами цветов и благовоний, нечистот и зловонных испарений.
На террасе, широко раскинув руки-ноги, дрыхнет на голом дощатом полу Сенька, выдыхаются остатки рубинового вина в хрустальном кубке и засыхают яблоки. Осторожно положив саблю на стол, боярин осмотрел глубокие следы лезвия на дубовой двери. Потом услышал тихий звонкий смех и обернулся.
В его любимом кресле сидел человек в черном с серебряными застежками кафтане. Его лицо было необычайно бледным, а в глазах светились красные искры.
- Ну, Михаил Васильевич, молодец ты каких мало. Хвалю. Все проверки прошел, все ступени посвящения разом перемахнул и на свет сам вышел. А уж номер с топором вообще, я думаю, достоин пера философов! Сам князь Стефан: поэт и мудрец, не побрезговал бы написать трактат на эту тему.
Лапин поклонился. Потом опустился на одно колено и обеими руками оперся на рукоять сабли:
- Ваше Высочество...
Конечно, перед ним был враг. И вполне возможно, скоро им предстоит бой или просто удар кинжала - но учтивость придворного и дипломата пока что взяла в нем верх над яростью воина. К тому же, происходило ли дело наяву или во сне, он чувствовал себя усталым, как после хорошей сечи, и требовалось восстановить силы перед битвой со столь грозным противником. И что-то подсказывало ему, что основная битва будет вестись не клинками, а словом.
Дракула величественным жестом сделал ему знак подняться:
- Ты разумен, и знаешь, как вести себя с великими государями. Подойди же, и раздели со мной трапезу. Можешь не опасаться яда: к этому орудию трусов и глупцов пусть прибегают отцы латиняне.
- Ну что вы, Ваше Высочество! И в мыслях бы я не мог допустить, чтобы великий государь Валахии мог отравить посланника царя и великого князя Московского и всея Руси. Казнить меня было бы вашим правом, но...
- Золотые слова твои, и я снова вижу что не ошибся в тебе, боярин. Если бы ты повел себя по-другому, уже мучился бы в агонии - а государю твоему я бы отписал так: если ты знал, что твой боярин и посланник глуп и неучтив и послал его с делом от себя, то ты его и убил. А если не знал того, то сам твой посланец убил себя, приняв задание и зная за собой свою глупость и неучтивость. И хоронить бы в таком случае тебя следовало за церковной оградой как самоубийцу. Истину ли я говорю?
- Тебе судить, государь, - тихо и отчетливо сказал Лапин, чувствуя очередную ловушку. И был прав.
Дракула расхохотался, довольный:
- Да уж кому судить-то тут еще, кроме меня, о моих словах. Больше и некому, ибо нет другого государя в этом мире кроме меня. Да, это мой мир - хоть ты и видишь часть его как часть убогой харчевни в вечном городе, отравленном папскими эманациями.
Господарь Валахии говорил по-русски почти правильно, что для отступника православия было в общем неудивительно. Если бы не легкий акцент на шипящих и обилие латинизмов, его можно было бы принять по манерам и гонору за белорусского шляхтича: их множество в поисках лучшей доли приезжало в Москву на службу к великому князю.
- Но я пригласил тебя говорить не о метафизике и искривлениях пространства и времени, - продолжал Дракула, удобно ставя ноги, как на подставку на бесшумно храпящего Сеньку. - Я буду говорить с тобой о делах государей и государств. Сейчас пока что у тебя еще есть выбор: уйти и забыть обо всем. Проснувшись утром, ты будешь считать все увиденное и услышанное сном. А пройденное тобой посвящение останется твоей наградой за учтивость и умение вести себя в присутствии великого государя. Что скажешь?