Я встретил ее в лесу - в суровом зимнем лесу. Под треск костра, под треск мороза в ветвях елей и сосен, под треск перемигивающихся и дрожащих от волчьей стужи звезд она вышла ко мне. И накормила моего усталого коня свежим сеном, и дала выпить мне горькой настойки (кровь, казалось, оттаяла и с бешеной скоростью запульсировала в моих жилах), и взяла меня за руку и повела за собой. Я шел, как в бреду, а снежные сугробы расступались перед нами, и я не знал - то ли моя спутница ведает лесные тропинки, то ли своими чарами разводит белую стынь в стороны с нашего пути.
Сверкнуло вдали. Еще и еще. Огонек в окошке, простая бревенчатая изба, снег на крыше и кружево инея над входом. Она все так же ведет меня за руку, и у меня нет сил сопротивляться. Да и хочется ли? Я забыл о своей стране, о своих товарищах, о своей цели. Я забыл даже о своем верном друге Буцефале. Единственным желанием моим было вот так же идти, идти, идти с ней за руку среди расступающихся сугробов к далекому огоньку.
Но все кончается, и все проходит. Кончился и наш путь; заскрипела дверь, и я, ударившись головой о низкую притолоку, вошел в избу. Жарко натоплено, пахнет летними травами и зимней свежестью. Я снимаю с себя ненужную больше овчину, а она обнимает меня, и через одежду я чувствую ее затвердевшие соски и холод ее ледяного тела.
Загнанным оленем, соколом в золоченой клетке бьется во мне мысль: бежать, бежать, бежать, бежать без оглядки - но в избе так тепло, а мороз так силен, что птицы замерзают на лету и падают ледяными комочками в снежные перины смерти. Никогда бы не поверил, что такое возможно, если бы не увидел сам.
И вот я такой же сраженной на лету птицей падаю на грубые доски сиденья, она пододвигает стол, и ставит котелок с горячим, только из печи, супом, и наливает в глиняную чашку еще своей горькой настойки - горькой, как осенние травы, горькой, как первая любовь и первая измена.
Что остается делать? Я голоден, и я пьян; и я ем, и я пью, и становлюсь еще пьянее, и становлюсь еще более голодным: но это уже другой голод. А она снова берет меня за руку, и кладет ее себе на грудь - твердую ледяную грудь божественной формы и дьявольских очертаний. На мне нет одежды, она лишняя, потому что жар в избе плывет серебряным туманом и клубится по углам. Что отражается в нем? Адское пламя или облака небес? Я не знаю. Но я знаю, что ее тело холодно так, как не холоден сам лед. Оно обжигает своим холодом, и ее ласки в этой раскаленной избе на медвежьей шкуре сводят с ума, и заставляют умолкнуть остатки разума. Олень загнан собаками и тяжело дышит перед охотником, сокол разбил себя в кровь о прутья золотой клетки. И затихает, уходит, оставляет меня эта навязчивая мысль: бежать, бежать, бежать, бежать без оглядки.
А наутро она выводит меня через дверь избы, но не под ярко-лазоревое небо в легких кружевных облаках, а в тронный зал с ледяными колоннами и виноградными лозами, сладострастно ползущими вверх к разноцветной мозаике потолка. Алые гроздья рябины рубинами сверкают в арках, а придворные склоняются перед нами в глубоком поклоне.
Она поворачивается ко мне, и в ее синих глазах тот самый обжигающий холод вчерашней ночи. Она - царица снегов. Она долго ждала своего царя, и я могу стать ее царем, и вечно править вьюгами и торосами, ледяными пустынями и запорошенными городами. Мы подходим к возвышению, где стоят два резных кресла: сине-белых как лед и алых как кровь из моего сердца.
Распахиваются высокие сводчатые двери; звеня, бьется зеркало, а по залу несется снежный вихрь, несется прямо в лицо мне, и она хохочет, и веселится, и мои глаза сечет ледяная крошка этого вихря. Льдинки звенят музыкой ветра, и в их бесконечных отражениях я вижу, что почти пропал.
Мне нужно сесть на трон, и царить, и править, и кровь моего сердца сольется с кровью резьбы, с кровью рябин, с кровью этого ледяного дворца, и мое живое, бьющееся сердце станет ледяным и вечным. Склонившиеся придворные поднимают головы, и за их радостными лицами я вижу прозрачные хрустальные черепа без улыбки, а в их веселых торжественных криках я слышу шепот смерти.
Вихрь кончается, и с тяжелым похоронным стуком закрываются высокие двери. И от этого стука вновь начинает биться о прутья своей золотой клетки ясный сокол моего разума, и обессиленный олень где-то в чаще поднимает на рога злобных собак и уходит от выстрела, и дверь клетки не выдерживает и выпускает своего пленника, и я бегу, бегу, бегу, бегу без оглядки. Через низкую избяную дверь, куда мы вошли, через жар бревенчатой преисподней, где я любил прошлой ночью эту ледяную царицу, через маленькое окошко, где манил нас вчера дрожащий чуть живой огонек.
Я выскакиваю под лазурное небо, навстречу желтому зимнему солнцу, и я не чувствую холода, я несусь через сугробы, звериным инстинктом чуя, где оставил вчера своего верного Буцефала. Он приветствует меня радостным ржанием, я ломаю ветку, к которой он был привязан, и пускаю его вскачь.
Морозный воздух бьет в лицо, как тот вихрь, и гудит у меня в ушах, и в этом гуле я слышу ее слезы и ее проклятие.
Что дальше говорить? Я не знаю, жив я или мертв, я не знаю, на каком я свете. Может быть, я задремал тогда у костра в жестокой лихорадке, и меня преследовали видения. Может быть, злая русская зима доконала меня, и я умер среди сосен и елей чужой страны. А может быть, я просто дурак. Этого я не знаю.
Но я знаю, что куда бы ни пошел, где бы ни ехал - под радостными или печальными, под злыми или угрюмыми лицами людей я вижу все те же хрустальные черепа без улыбок, а в любой человеческой речи - даже в лепете младенца и жарком страстном крике женщины слышится мне шепот смерти.
И в любой пище мне чудится привкус плесени, а в любом напитке - вкус той горькой настойки, которой поила меня моя снежная царица.
Сколько лет прошло, сколько веков, я не знаю, я утратил им счет. На мне лежит ее проклятие, как каинова печать, хуже каиновой печати. Я не жид: я французский дворянин, и в моих жилах течет кровь римских императоров, но я с сочувствием начал относиться к бедняку Агасферу.
С той ночи я не знаю страха, и не знаю смерти. Я потерял их, и никогда не пришло бы в голову, что буду оплакивать эту потерю - но я плачу.
Ледяными морозными ночами я плачу, и слезы замерзают у меня на щеках, потому что я ищу то, что потерял, и не могу найти. Я ищу ледяную царицу, но она закрыла от меня двери своих чертогов. И тянутся передо мной глухие окольные тропы, и под лицами людей ухмыляются мне постылые черепа мертвецов.