Аннотация: Вторая часть повести "Пропавший цеппелин" (название рабочее). Фрагменты будут добавляться по мере готовности.
Часть вторая
Мятеж
Случись Великий Перенос - событие, создавшее нынешний облик этого мира, - не под самый занавес царствования Николая Первого, а немного попозже, году эдак в 1875-м от Рождества Христова по календарю Земли, то всякий, оказавшийся сегодня в резиденции генерала Соболевского на Тополиной улице, мог бы перефразировать классика: "Всё смешалось в доме Соболевских". Но, увы, что было, то было - удивительное событие, без которого и не состоялось бы наше повествование, произошло на два десятка лет раньше, так что предки россиян, неведомо чьей волей оказавшихся под иными звёздами, не смогли прихватить с собой томик-другой сочинений графа Льва Николаевича Толстого. На момент 1858-го года, когда, собственно, и грянул Перенос, будущий великий писатель хоть и успел уже приобщиться к литературным трудам - "Детство", Метель", "Два гусара" и изрядное количество иных опусов, - но не удостоился ещё прижизненного собрания сочинений. И в любом случае, до первого издания "Анны Карениной", обессмертившей эту фразу, оставалось ещё полтора с лишним десятка годов.
И тем не менее - всё смешалось в доме Соболевских. Причин тому было две, как минимум. Во-первых, сам генерал, второй уже год тянувший нелёгкую лямку главного жандармского начальника Туманной Гавани, был ОЧЕНЬ занят. С парадного крыльца к дому то дело подъезжали вестовые, адъютанты, подбегали рассыльные - в неразберихе, захлестнувшей город после вероломного набега конфедератской воздушной армады, дел у главного городского жандарма оказалось по горло. Дверь кабинета генерала то и дело хлопала; в гостиной толпился служилый люд, деликатно понижая голос, когда в комнату входил кто-то из домашних, и наполняя пепельницы и плевательницы окурками и трубочным пеплом. Ну а во-вторых - и, событие это, как ни крути, ничуть не уступало по важности возможному началу военных действий с давним недругом Империи, - младшая дочь Соболевских, любимая Катюша, в которой старый генерал души не чаял, наконец-то вернулась из столицы. Так что тарарам в доме стоял преизрядный - а тут ещё и супруга генерала слегла с приступом нервной мигрени, лишь только узнав, что ненаглядное дитя оказалась на борту лайнера, предательски, без цивилизованного объявления войны, обстрелянного изуверами-конфедератами. То, что беспорядки, порождённые набегом Армады, уже который день держали хозяина дома в напряжении, не позволяя нормально выйти к семейному обеду, лишь подлило масла в огонь. Вряд ли в каком-нибудь ещё доме высшего общества Туманной Гавани так рьяно ратовали за войну с Конфедерацией и призывали к отмщению, топору, факелу и прочим атрибутам праведного гнева.
А вот зауряд-прапорщика Охлябьева воинственные порывы обитателей генеральской резиденции не трогали совершенно. Зауряд-прапорщик находился в том возрасте - и чине, если уж на то пошло, - когда любые коллизии воспринимаются, как неизбежные неприятности, и единственная задача - выбраться из них, по возможности без ущерба для здоровья и, что немаловажно, послужного списка. Охлябьев тянул служебную лямку уже четверть века без малого и навидался всякого. Так что известие о новой войне и сопутствующие этому события не тронули его совершенно. Пронесло, не ранило, не убило - и ладно; а гадать о высоких материях, вроде мести обнаглевшему врагу - это уж увольте, это пусть кто-нибудь другой. А у нас чины слишком незначительны, чтобы думать...
Впрочем, некоторое приятное, прямо скажем, изменение события последних дней все же подарили зауряд-прапорщику. Кто будет спорить, что прохлаждаться в дежурке при особняке высокого жандармского чина несравненно приятнее, чем тянуть лямку в прибрежной погранзаставе? Конечно, пришлось подписать грозную бумагу, сулившую разного рода неприятности, буде он, Охлябьев, распустит язык насчёт того, что с ним приключилось три дня назад на берегу. Не беда - пограничная служба приучает взвешивать каждое слово и не болтать без необходимости. Ну, подобрал он на берегу и доставил по начальству двух странных воздухоплавателей, оказавшихся на поверку, гостями - и не откуда-нибудь с Северных Островов, а из самого что ни на есть, Отчего мира. Бывает. Начальству виднее, а что оно озаботилось навесить замок на излишне болтливые рты - так оно и понятно. Служба, дело такое...
Зато он который уже день околачивается в Туманной Гавани; на эти дни, правда, пришёлся набег вражеской воздушной армады со всеми сопутствующими прелестями - чужие штурмовики над головой, огненный дождь с неба, бестолковая беготня по улицам под командой ошалевшего жандармского ротмистра... Старый пограничный мундир пришлось выбросить - Охлябьев безнадёжно изгваздал его в копоти и чужой крови, изорвал об острые щепки и битые кирпичи, вытаскивая трупы и раненых из развалин Старого Города. Не беда - в богатом жандармском хозяйстве нашёлся старый комплект формы, а новую можно справить на казённые деньги. Не ходить же в рванине - как-никак, Туманная Гавань, столица всего побережья и второй по величине город Империи!
Часовые стрелки на башне городской Думы лениво подбирались к двум часам пополудни. В городе, известное дело, неспокойно - бунтуют рабочие окраины, жа и студенты невоврем устроили заварушку, закрывшись в университетских кварталах, и теперь не пускают туда ни полицию ни жандармов. Но жизнь идёт воим чередом, служилый люд тянется из трактирчиков и кофеен - обеденное время закончилося, пора возвращаться с присутствие. Улицы в этот час обычно свободны, не то что по вечерам, но и пустыми их не назовёшь: цоканье копыт сменяется попыхиванием городских парокатов-омнибусов, вслед за ними шуршат гуттаперчевыми шинами частные экипажи и скрипят ходулями шагатели всех мастей, от полицейских "прыгунцов", до ходулей разносчиков и уличных торговцев. Один такой резво пробежался мимо предающегося послеполуденной неге Охлябьева, притормозил, скрипнув высокими сочленениями:
- Пахитосы пан офицер не желает? Браздо недроге , со наджлепше в стОлице!
Ну конечно, пшек... в последнее время они так и едут сюда, на Побережье, из суровых, холодных северо-восточных провинций. После того, как двести с лишне лет назад сеть Переноса зацепила неизвестно зачем крошечный польский городок недалеко от Варшавы и забросил его на самую окраину заселённых людьми земель, пшеки так и жили на северо-западе, сохраняя и свой язык, и свой гонор и даже своё католичество. Проблем с ними у властей хватало только на памяти Охлябьева в тех краях дважды случались крупные беспорядки. В последнее время власти существенно ослабили хватку - пшекам разрешено было свободно перемещаться в пределах Империи, молодых людей с характерным говором стали брать в любые учебные заведения, в том числе и столичные. Говорят, пшеки особенно охотно учатся на магистров - вроде, у них какая-то особая тяга к этой бесовской ТриЭс. А католические ксёндзы, между прочем, весьма даже одобряют это занятие - не то, что православная церковь, которая никак не может договориться на эту тему с имперскими властями.
Во всех крупных городах, ак грибы после дождя, немедленно выросли польские кварталы или хотя бы улочки - к вящему неудовольствию местных властей и мелких торговцев, которые тут же испытали на себе все прелести конкуренции с незваными гостями. А с тех пор, как при прошлом Регенте отменили обязательные виды на жительство, любой босяк может сняться и ехать через всю страну хоть куда - захочет, так хотя бы и в столицу. И в Туманной Гавани, между Тремя Оврагами есть даже польская слобода... вроде, пшекам особенно крепко досталось от вытекшего пару дней назад мета-газа.
Промысел уличных разносчиков пахитос и табака - пахитосников, как их называли - по всем городам, а не только на Побережье, прочно захватили польские подростки. Впрочем, не только его - вражда между пшеками и местными жителями, промышляющими мелкой торговлишкой, давно стали головной болью городских властей и полиции - и отнюдь не только в Туманной Гавани. Несколько раз стычки перерастали в серьёзные беспорядки, и властям приходилось даже привлекать на помощь полиции лейб-кирасир, расквартированных в Туманной Гавани. Лейбы каждый раз разогнали уличные толпы ножнами палашей, не пуская в ход оружие - но всё равно, это было неприятно.
Зауряд-прапорщик лениво махнул рукой - "иди, мол, не трэба"... и разносчик, весело выкрикнув что-то несостоявшемуся клиенту, унёсся прочь двухметровыми шагами. Ходули его отчаянно скрипели и выбрасывали лёгкие зелёные облачка отработанного бикоктейля - а ещё говорят, что пшеки в Империи плохо живут! Как же, бедствуют они - если у мальчишки-разносчика хватает пенёнзов на заправку для псевдомускульных ходунцов...
Мимо, обдав зауряд-прапорщика волной угольной гари, прополз тяжёлый грузовоз-локомобиль. Огромные, выше роста человека, задние колёса отчаянно скрежетали по брусчатке гребнями грунтозацепов. И кто только позволил этой лайбе, которой место на полях да на сельских грунтовках, сунуться на городские мостовые? На прицепе за локомобилем громоздился высоченный штабель досок; на них с удобствами устроились с полдюжины весёлых, белозубых парней в казённых робах департамента городского хозяйства. Ну да, конечно - власти спешно устраняют последствия налёта конфедератов, вот и тащат в город всю тяжёлую технику, до которой смогли дотянуться.
Уличный гомон прорезал пронзительный клаксон - из-за грузовой платформы с лесом выкатился гироцикл и, отчаянно накренившись, вильнул, едва не зацепив афишную тумбу. Охлябьев проводил взглядом огромное колесо, внутри которого устроился моложавый господин во фраке и цилиндре; чугунные кишочки маленького паровичка за его спиной отчаянно плевались струйками нефтяного дыма. Спортсмэн, яти его...
Гироциклы, юркие машины, вытеснившие во многих крупных городах верховых лошадей, в Туманной гавани пользовались особой популярностью. Молодёжь из кварталов побогаче стала даже сбиваться в стайки, гоняя по ночам по длиннющим шоссе, связывающим Новый город с прибрежными бульварами. Зауряд как-то прожил в Туманной гавани целый месяц подряд, на курсах переподготовки - снимал комнату возле одной из шоссейных эстакад. И каждую ночь его будило хоровое фырканье десятков паровичков и слитное шуршание огромных гуттаперчевых колёс по гладкому бетону шоссе - очередная молодёжная стайка неслась по прямой, как стрела магистрали, распугивая редкие экипажи и почтительно огибая тяжёлые локомобили. Обыватели время от времени требовали, чтобы полиция прекратила эту вакханалию, но городская дума смотрела на ночные гонки сквозь пальцы - попытки навязать что-то колёсным Стаям была чревата серьёзными беспорядками, даже бунтом - особенно, если учесть связи юных гироциклистов с немаленьким населением студенческих кварталов города. А те, как известно, всегда готовы присоединиться к любой противоправительственной выходке - только позови! Нет, верно всё же говорит штабс-капитан, начальник заставы - "все беды Империи от инри, полячишек и скубентов..."
Мимо резво проскакал ещё один парнишка на прыгунцах. Яркая куточка в замысловатых инрийских узорах, волосы собранные в пучок, из которого торчат разноцветные прутья с блестящими шариками на кончиках. "Кузнечик", яти его... представитель ещё одного молодёжного движения, заполонившего города Империи. Юные поклонники вида уличной забавы - головоломного бега и невероятных прыжков на псевдомускульных ходулях. В отличие от полицейских, патрулирующих на своих "прыгунцах" улицы, отчаянные сопляки ухитрялись на сумасшедшей скорости перемещаться прямо сквозь городские кварталы, с легкостью запрыгивая на балконы, карнизы, крыши двухэтажных домов. Локомобили и омнибусы тоже не были помехой для "кузнечиков" - сорванцы умели перепрыгнуть транспортный поток, а то и лихо приземлиться на крышу рубки паровика, отправляясь в новый отчаянный прыжок. Охлябьев как-то видел, как двое "кузнечиков" с лёгкостью ушли от полицейского патруля, прыгая прямо по крышам застрявших в пробке экипажей -причём, добравшись до крайней полосы шоссе, поганцы перепрыгнули прямо на крышу одноэтажного особняка и растворились где-то в лабиринтах дворов.
"Кузнечики" делили улицы с "циклистами" (так называли себя ночные гонщики на паровых гироциклах) и, чем дальше, тем вернее становились в городе реальной силой. Рассказывали, что предводители трёх крупных банд "кузнечиков" обложили данью гильдии уличных торговцев и разносчиков. И те платят - а иначе, поди, убереги товар от юных хулиганов, способных перевернуть лоток и скрыться, сиганув через улицу, забитую парокатами?
Держались только пахитосники - во-первых, мальчишки-пшеки и сами прекрасно владели прыгунцами, а во вторых - были прекрасно организованы и ощущали за своей спиной поддержку польских землячеств города. Они уверенно дали отпор бандам "кузнечиков", после чего, если верить слухам, поделили с ними городские улицы, не брезгуя заработком мелких уличных вымогателей. Хотя - не таких уж и мелких; вон, сколько разных торговцев на иной улочке Нового Города! Если с каждого хоть рубля по три в день... страшное дело!
***
- И вот ещё что, Степан Феофилактович: не забудьте распорядиться о дополнительном оцеплении вокруг университетского городка. А то, как бы беды не вышло...
Полицмейстер Туманной Гавани полковник Бухреев кивнул, с трудом подавил порыв щёлкнуть каблуками и взять под козырёк. строго говоря, полицейское управление не подчинялось главному жандарму города, но сила личности генерала Соболевского была такова, что перед ним вытягивались в струнку чины повыше заурядного полицмейстера. Да и властью начальник жандармского управления обладал немалой, тем более - в теперешней обстановке. На рабочих окраинах неспокойно, и это обстоятельство, как ни крути, находится в компетенции его ведомства. А отдуваться кому? Полиции, как всегда...
Туманная Гавань уже третий день кипела, как чугунок с супом на печи. Счёт жертв налёта конфедератов перевалил за две сотни; раненых и увечных считали за тысячу. Выгорели целые улицы рабочих слободы; метагаз, затопивший овражные трущобы, никак не рассеивался. Оставшиеся без крова, потерявшие близких, лишившиеся здоровья, возможности прокормить семью... а проклятая взвесь мутным облаком висела в низинных проулках. Пожарные совались туда в газовых масках, и выскакивали, заходясь в кашле, вынося на себе мёртвые тела, и толпа каждый раз отзывалась взрывом горя и ненависти.
Солдаты спешно ставили на пустырях палатки, полиция вместе с пожарными суетились, стараясь снабдить оставшихся без крова горожан пищей и хоть какой-то врачебной помощью, успокоить, погасить недовольство. Напрасно: мастеровые, грузчики, мелкие торговцы и прочие обитатели Нижнего города совершенно точно знали, кого винить. Армада Конфедерации растворилась в небесном далеке, а вот инри, несомненно, от которых несомненно, исходили несчастья, свалившиеся на Туманную Гавань - вот они, рукой подать! Правда, твари эти прячутся за высокими стенами университетского городка, и добраться до них решительно невозможно - зато вполне можно дотянуться до студентов и преподавателей, которым хочешь-не хочешь, а приходится выбираться в город.
Беспорядки начались на следущий день после налёта. Отдельные стычки в Нижнем городе почти сразу переросли в полноценный погром. Разъярённая толпа шла от улицы к улице, вытряхивая из студентов из недорогих меблирашек, где традиционно обитали те, кто не хотел тесниться в дортуарах. Заодно доставалось и служителям Университета - многие из тех, что не дотянулся пока до академических вершин, снимал дешёвые квартиры в Нижнем городе, надеясь когда-нибудь перебраться в аристократические кварталы Верхнего, где обитала профессура.
Судьба одиночек, попавших под горячую руку возмущённых горожан, оказалась поначалу не столь уж и страшной - дело до поры ограничивалось побоями и мелкими увечьями. Но вот в Пивном тупичке, где почти все дома уже давно сдавались под жильё студиозусам, толпа неожиданно получила отпор. Вооружившись чем под руку попадётся, местные обитатели оказали нешуточное сопротивление. В ход пошли ножи, топоры и пистолеты; пролилась первая кровь. Уже через час Пивной тупик пылал, охваченный с одного конца огнём, а с другого - кровавым хаосом. Обезумевшая толпа ревела: "Смерть инрийским прихвостням!"; студентов, которым не повезло попасть погромщикам в руки живыми, бросали, связав, в горящее здание трактира. Остальные, осознав, что помощи от полиции можно и не дождаться, решили пробиваться в сторону Верхнего города, и по пути упёрлись в залитые метагазом Овражные трущобы. Выхода не было - пока одни яростно отбивались от наседавших убийц, другие, соорудив из чего попало маски, пытались преодолеть смертельную преграду.
Удалось это немногим: метагаз не ядовит, но тяжелее воздуха; скапливаясь в низинах, он напрочь вытесняет пригодную для дыхания атмосферу. Так что маски совершенно не помогли, дышать в загазованных переулках было попросту нечем, сколько ни фильтруй воздух сквозь пропитанную водой, а то и мочой тряпку. Немногие, кому хватило дыхания пробежать опасный район насквозь, спаслись; те, что посообразительнее, а может и просто не утратили хладнокровия, преодолели опасный район, прыгая по крышам хибар - на трёхметровой высоте концентрация метагаза оказалась всё же пониже. Остальные задохнулись, остались валяться рядом с телами обитателей Овражных трущоб.
Из тех, кто рискнул нырнуть в загазованные переулки, наружу выбралась едва дюжина; ещё с десяток окровавленных молодых ребят отбили у толпы подоспевшие - наконец-то! - лейб-кирасиры, которых вызвал на усмирение погромщиков полицмейстер. А что оставалось? Разрозненные команды городовых, пытавшихся, вместе с пожарными, разогнать обезумевшие от крови и вседозволенности толпы, были смяты; ещё немного и лавина погромов, перехлестнув через эстакаду, затопила бы ухоженные бульвары Верхнего города.
Впрочем, лейб-кирасиры особо не свирепствовали - само появление плюющихся струйками пара махин, закованных в броню, остудило многие горячие головы. Не все, конечно; толпа, перейдя грань, теряет инстинкт самосохранения и способна лишь рвать и крушить. Но повыдерганные из палисадников колья да лопаты, отнятые у дворников, неубедительно смотрятся против панцырной кавалерии. Кое-кому, ясное дело, не повезло - под коваными копытами механических одров треснуло немало костей, но палаши остались в ножнах, а пистолеты в ольстрах. Гвардейцы, смяв первые ряды, не стали усердствовать и ограничились тем, что вызволили уже попрощавшихся с жизнью студентов. И - отошли, сохраняя строй, к эстакаде в Верхний город, оставив полицию разбираться с погромщиками.
А полиции было не до того - отстоять бы от огня уцелевшие здания Пивного тупичка, да развести по больницам пострадавших - и студентов и мастеровых и простых горожан, невесть как втянутых в кровавое безобразие, захлестнувшее Нижний город. Отдельные стычки продолжались до ночи, но прибегать к помощи лейб-кирасир больше не пришлось. В полицейских участках к утру яблоку негде было упасть: в камерах, предназначенные для полуюжины человек, напихали по два с половиной десятка погромщиков. Дознаватели с ног сбились, пытаясь как-то рассортировать арестованных, но к утру в Нижнем городе стало сравнительно спокойно.
Чего, увы, нельзя было сказать о Верхнем городе. Студенты прорвавшиеся через газовую пелену Овражных кварталов, подняли университетский городок на уши. Массовые драки по праздникам, как с мастеровыми, так и с полицией, издавна относилась к числу самых почтенных студенческих традиций; холодное и огнестрельное оружие у будущих магистров всегда имелось в избытке. А кому не хватило - вооружились в трёх оружейных лавочках, неподалёку от университетского городка. Лавочки эти сперва пришлось разгромить - и это стало первыми языками пламени в костре разгорающегося мятежа.
Надо признать, что на этот раз полиция времени не теряла - осознав, что толпа жаждущих мести вооружённых студентов вот-вот хлынет в Нижний город, начальник полицейского участка при университетском городке не стал раздумывать и вызвал войска.
Обошлось без кровопролития, тем более, что военные отнюдь не горели желанием вступать в схватку с перевозбуждённым молодняком. Развернувшись широкой дугой, кавалеристы оттеснили студентов назад, к Латинским Воротам, но внутрь не пошли - узкий переулок от ворот до лабораторного корпуса преграждала наскоро сооружённая баррикада. Штурмовать её в конном строю - поищите дураков; спешиваться же лейб-кирасиры не стали и, постояв на площади около часа, вернулись в казармы.
Студенты не стали повторять вылазку. Но, прибывшие к шапочному разбору городовые, с удивлением обнаружили, что хода им в университетский городок нет. Цитадель учёности превратилась в крепость в самом буквальном смысле - немногие ворота завалены баррикадами, на крышах засели кучки юнцов, вооружённых спортивными арбалетами, охотничьими ружьями и бутылками с пиростуднем, а окна зданий, выходящие на городские улицы, заколочены.
Решившись на бунт - дело для университета Туманной Гавани, в-общем, привычное - студенты не стали терять времени даром. Благо, предводители нашлись сразу: студенческие землячества, многочисленные кружки, издавна служившие рассадником недовольства в студенческой среде. Горючий материал под рукой, только поднеси спичку, а уж чему полыхнуть всегда найдётся!
И полыхнуло! Перво-наперво, за ворота университетского городка вытолкали неугодных преподавателей и надзирателей дортуаров. А вместе с ними, немногочисленных полицейских чинов, оказавшихся в это время в участке. К счастью, обошлось без насилия - со своими, "домашними" городовыми у студентов установилась своего рода шутливая вражда-сосуществование, так что ни у кого их смутьянов не поднялась рука на Нилыча или Карпыча, невесть сколько лет дежуривших на перекрёстках университетских аллей и не раз таскавших до изумления пьяных студиозусов до родного дортуара.
Сам участок громить тоже не стали даже - ограничились торжественным аутодафе всех найденных документов, да взломом оружейной комнаты. После чего "оплот тирании" опечатали, а над входными дверями, поверх официального имперского орла, повесили транспарант с неизменным "Liberté, Égalité, Fraternité" - вечным бунтарским призывом, пережившим двести пятьдесят лет, миновавшие со дня Переноса.
И это уже совсем нехорошо - студенческий бунт теперь приобретал отчётливо политическую окраску. Так оно и оказалось - полицмейстеру полковнику Бухрееву, самолично явившемуся увещевать молодых смутьянов, была предъявлена петиция, в которой виновниками погрома и гибели двадцати трёх студентов и двенадцати сотрудников Университета объявлялись имперская администрация.
"Спровоцировав бессмысленную и преступную войну с Западной Конфедерацией, - гласило воззвание, - власти Империи и лично Регент направили гнев народных масс, возмущённых тем, что хвалёный Флот не смог защитить город от бомбардировки, на самых беззащитных, интеллигенцию и студенческую молодёжь. То есть на тех, кто одни только и являются носителями идей народовластия и справедливости. Что и было на самом деле целью кровавых тиранов - руками озверевшей от страха толпы уничтожить ростки свободы и запугать тех, кто смеет проявлять вольнодумство, пытается стряхнуть оковы, обращаясь к источнику истинной мудрости и знаний, из которого давно уже вкушают свободные народы Конфедерации..."
Прочтя воззвание, полицмейстер не на шутку перепугался: то, что начиналось как хулиганская массовая драка, грозило обернуться серьёзными противоправительственными волнениями. И это на фоне подступающей войны! А потому, Бухреев категорически запретил соваться в мятежный университетский городок, и, распорядившись установить вокруг его кварталов жиденькое кольцо полицейских кордонов, кинулся к генералу Соболевскому. Раз уж дело стало плитическим - то и разбираться с ним надлежит тому, кто поставлен сюда как раз на такой вот случай.
- Даст Бог, господин полицмейстер, студентиков мы утихомирим. - продолжал генерал, спускаясь по мраморной лестнице в нижний зал. Лощёные лакеи, - все, как один доверенные сотрудники жандармского управления - почтительно приблизились, один с шинелью, другой с форменной фуражкой и тростью. Тут же лощёный адъютант в чине поручика с объёмным бюваром под мышкой - ждёт, когда начальство изволит отбыть в присутствие. Ещё два лакея замерли у высоченных, с бронзовыми львиными лапами, дверей на парадное крыльцо. Соболевский с полицмейстером величественно проследовали через залу, дверь распахнулись, и в лица обоих высоких чинов ударил утренний бриз. Бахирев поморщился - сегодня ветерок, которому бы обдувать Верхний город морской свежестью, нёс отчётливый запах гари - пожары в рабочих окраинах удалось потушить только вчера, а в Пивном тупичке до сих пор догорало здание трактира. Вон там - дым до сих пор стелется в сторону Холмов грязно-бурым шлейфом.
- Лишь бы к смутьянам в университетском городке не присоединились иные прочие... ну да вы меня понимаете. Так что придётся городовым постоять в оцеплении бессменно - войск не хватает, генерал-губернатор выводит сейчас части из города, в опасении десанта на побережье. А жандармы мои с ног сбились, вылавливая инсургентов и агентуру Конфедерации.
Да, инсургенты... полицмейстер сокрушённо вздохнул. Смутьяны из университетского городка сразу же принялись повторять это опасное слово. "Инсургенты", вишь... хулиганьё, мальчишки, башибузуки! Им бы стёкла бить, парокаты опрокидывать на площадях да с мастеровыми драться стенка на стенку по праздникам - а туда же, в политику. Бухреев представил неизбежные последствия инцидента: неудовольствие Регента, столичные комиссии, расследования, газетные статьи. Одна надежда - война всё спишет. В конце концов, не мог же набег Армады быть случайным инцидентом, попыткой прощупать воздушную оборону Побережья? Прав, прав генерал-губернатор, и штандарт-адмирал прав тоже - наверняка за дальним горизонтом прямо сейчас копятся куда более грозные силы. И недаром оживились инсургенты - вон, какие тревожные доклады уже вторую неделю шлёт пограничная стража.
Кстати, о пограничниках...
- Как вас там, прапорщик... подойдите-ка!
Верзила, мыкавшийся возле генеральского крыльца, вскочил.
В глазах - преданная готовность служебного пса, замеченного хозяином. Мундир висит мешком, явно с чужого плеча. А вот кобур на боку пристроен не по-уставному: сдвинут назад, расстёгнут, рукоять пистоля торчит вперёд, чтобы ловчее было выхватывать. Уж сколько пеняли пограничникам офицеры, возглавляющие патрули - бесполезно, те всё равно носят оружие на свой манер и даже полагают это своего рода знаком отличия - как же, служилая косточка, пограничники-следопыты-разведчики, это вам не паркетные шаркуны и штабные карьеристы!
- Вот, ваше превосходительство, нельзя ли пристроить прапорщика Охлябьева к делу? Он, видите ли, доставил в город тех самых гостей - авиаторов, что сели на вынужденную к югу от туманной гавани, после воздушного боя, когда ещё конфедераты подбили "Династию", помните? А потом прапорщик отличился при тушении пожаров, вот я и велел ему подождать, не возвращаться к себе на заставу - у нас сейчас надёжные офицеры наперечёт.
И краем глаза заметил, как расплылась в улыбке физиономия Охлябьева. Нет, ну точно - цепная овчарка, неожиданно удостоившаяся похвалы...
Соболевский остановился и доброжелательно воззрился на пограничника.
- А что, Степан Феофилактович, и найдём, отчего ж! Прапорщик, принимайте под начало сводный отряд из чинов комендатуры - и марш-марш к университетскому городку. Найдёте там ротмистра Васильева, доложитесь ему. Поручик, займитесь...
Адъютант подскочил, выхватил из бювара лист, зачирикал ручкой-самопиской.
- Имейте в виду, прапорщик, сейчас от спокойствия в районе Университета многое зависит. - продолжал Соболевский. - Вы уж не подведите, мы на вас рассчитываем. Как примете команду, получите карабины, газовые гранаты. Тяжёлое вооружение - всё по по штату усиленного взвода. Мало ли что... Транспорт раздобудете сами, можете при необходимости, реквизировать гражданские экипажи - отметьте в приказе, поручик. Да, и напомните этим комендантским крысам, что такое огнемёт - отвыкли, поди, за бумажками, от серьёзного оружия!
Адъютант закончил чиркать, подсунул генералу распахнутый бювар и самописку. Соболевский, не глядя, подмахнул приказ, поручик ловко пришлёпнул бумагу невесть откуда взявшейся печатью и протянул документ Охлябьеву. Тот взял листок деревянными пальцами, не сводя преданного взгляда с генерала. Потом вдруг опомнился, щёлкнул каблуками разбитых сапог и, крутанувшись по-уставному, кинулся по Тополиной, в сторону площади, где стоял унылый буро-розовый параллелепипед военной комендатуры Туманной Гавани.
Из-за угла, со стороны площади, куда порысил бравый зауряд, выкатилась наёмная карета-парокат. Пророкотала железными, на пружинах, шинами по брусчатке и замерла напротив ворот особняка Соболевских. Привратник подобрался, рука дернулась, было, к поясу, но тут же легла на место, вдоль витого, позументами, лампаса ливрейной штанины. И этот жандарм, а как же иначе...
- Папочка, здравствуй, как я рада тебя видеть!
Бежевый жакет, развевающаяся пелерина - Катя выскочила из пароката и кинулась на шею отцу. Суровый жандарм моментально размяк, принялся бормотать что-то радостно-ласковое, пока дочка чмокала отца обе шёкит, ероша седые бакенбарды. Полицмейстер неуверенно хмыкнул и зачем-то подкрутил усы, отметив про себя, что барышня Соболевская, с тех пор, как он видел её в последний раз, стала сущей красавицей - год, проведённый в столичном Институте благородных девиц явно пошёл ей на пользу. Даст Бог, беспорядки вокруг университетского городка, трагедия набега Армады и прочие коллизии последних дней не заставят отменять ежегодный Бал Побережья - дочка генерала Соболевского обещает блеснуть на нём в амплуа самой завидной невесты второй столицы Империи.
Встреча отца и дочери, впрочем, не затянулась; подскочившие лакеи приняли с багажной решётки между задних колёс пароката кофры и шляпные картонки, поручик-адъютант галантно подал руку особе неопределённого возраста, видимо - дуэнье генеральской дочки, и гостьи скрылись в особняк, оставив после себя лёгкий аромат парфюма.
- Ну что, Степан Феофилактович, не будем терять времени? Нас с вами уже заждались у генерал-губернатора.
Полицмейстер вздохнул и поставил ногу на подножку генеральского экипажа. Соболевский не любил городские паровики, а его выезд - призовая пара караковых рысаков, - славился по всему Побережью. Рессоры скрипнули, принимая сановный груз, и в этот момент по брусчатке мостовой скользнула быстрая тень. Бухреев подняли голову - наверху, в белёсо-голубом мареве разворачивался патрульный корвет. Дирижабль шёл непривычно низко, так, что до седоков даже доносилось шмелиное гудение маховых перепонок. Корвет описал дугу над центром Нового города и поплыл на юго-восток, в сторону университетского городка. Полицмейстер проводил его взглядом и покосился на генерала. Соболевский глядел вслед воздушному кораблю, и на лице его явственно проступали недоумение и тревога.
***
"Ну и подарочек подбросил жандармский генерал! - уныло размышлял Охлябьев. - Спасибо, ваше высокопревосходительство, за такой личный состав - штабные крысы и пыльные чернильницы из комендатуры! А как карабины держат... видать, положение, и правда, отчаянное, раз таким выдают боевое оружие. Глазом моргнуть не успеешь, как они друг друга перестреляют! А уж огнемёты - надо было видеть, как вытянулись физиономии у четверых писарчуков, которых зауряд-прапорщик определил в расчёты. Хорошо хоть, догадался не давать этим "огнемётчикам" полные баллоны, ограничился учебными пустышками - тот, что пониже, рыжеволосый, перепутал шланг для пиростудня с воздушным, и даже сумел накрутить на штуцер, даром, что резьба на нём левая, как раз для защиты от таких олухов..."
Картина и правда вырисовывалась безрадостная - из двадцати писарей, интендантов и вестовых, отряженных под начало зауряд-прапорщика, едва полтора десятка справились с разборкой карабина. Причём двое попытались впихнуть патрон, не откинув до упора затвор, а ещё один даже ухитрился преуспеть в этом занятии - после чего патрон, разумеется, намертво заклинило в патроннике, так, что пришлось выколачивать шомполом через ствол.
Но настоящие страдания начались, когда выяснилось, что взводу - команда зауряд-прапорщика уже именовалась сводным усиленным взводом! - следует получить защитное снаряжение и амуницию, положенные по штату не кому-нибудь, а имперским панцергренадёрам. Вообще-то понять можно - для городских боёв эти ребята оснащены лучше не придумаешь, но так то ведь кадровые вояки, штурмовики, головорезы! А у него, Охлябьева - сводная команда протирателей штанов, герои чернильниц и гроссбухов, воители бумажного фронта. И у каждого второго на высоко выбритом лбу багровое пятно от контактного слизня - как же, чтобы штабная крыса, да без профессиональной отметины? Охлябьев с отвращением сплюнул под ноги и поспешно отвёл глаза.
На этот раз попотеть пришлось и самому зауряд-прапору - пограничникам никогда не приходилось на себя толстые кожаные кирасы с коленчатыми трубами наручей и поножей, газовые маски со стеклянными бельмами в медных ободках, глубокие, увенчанные остриями стальные каски с пластинчатыми назатыльниками. На заставе такой амуниции отродясь не водилось, да и зачем? Кому, скажите на милость, придёт в голову шастать по прибрежным зарослям в таком обвесе? Да и не припоминалось, чтобы контрабандисты брали с собой на дело огнемёт или кислотные гранаты. Да, конечно, панцирь из воловьей кожи толщиной в четверть дюйма, да ещё и усиленный медными пластинами на плечах, защитит от любого ножа, штыка, да хоть от палаша лейб-кирасира. Рассказывали, что кожаный панцирь запросто удержит шагов с полусотни пистолетную пулю, и солдаты-пехотинцы случается, по пьяному делу, устраивают подобные проверки. Даже режущие диски, любимые метательные снаряды проклятых инри, нередко вязнут в кожаной броне.
Это всё, конечно, полезно - но, поди, посиди в секрете в эдакой "броне", не говоря уж о том, чтобы скрадывать в скрипучем доспехе осторожных, как лисы, контрабандистов или беглых инсургентов?
И вот теперь - хочешь-не хочешь, а получай, подгоняй по себе, навьючивай поверх заскорузлой бурой кожи подсумки, гранатные мешки, запасные противогазные банки... ранец телячей кожи с притороченным сбоку чехлом для топора, ножны штык-тесака на левом бедре. Перчатки из толстенной кожи, с медными накладками на костяшках пальцев - настоящий кастет! - бандольеры с патронами для карабина на груди. Колени и локти немилосердно скрипят, при попытке согнуть ставший жестяным от долгого хранения войлок, которым подбиты изнутри сочленения кожаных сегментов. К финалу этого действа пот с Охлябьева лил ручьём, хоть выжимай. Зауряд-прапорщик думал, что боец он сейчас во всём этом обвесе никакой, чтобы попасть в цель - и думать нечего, вон, как руки дрожат. А уж чтобы бегать... где привычные яловые сапоги или чувяки на тонкой, мягкой подошве, в которых пройдёшь по лесной тропе, не хрустнув веточкой? Башмаки-колоды подбиты латунной пластиной, для защиты от ядовитых инрийских мин-ежей, чьи шипы способны проткнуть сапог пограничника насквозь, вместе со ступнёй. В таких говнодавах можно ходить по щиколотку в тлеющих углях, по лужам горящего пиростудня, и даже жара не почувствуешь. Можно одним пинком пробить деревянную дверь, не хуже, чем кувалдой, вот только весят эти башмаки фунтов по семь каждый - шипастая металлическая подмётка, тройная кожа с воловьих хребтин, медные застёжки, застёгивать которые приходится с помощью товарища по взводу. Короче - тёмный ужас, а не обувь.
А комендантские крысы - поди-ка ты, бодро разобрали "комплекты защитные, кожано-войлочные", и не менее бодро натягивают! Сказались, видать, положенные по ранжиру гарнизонной службы занятия: "снять-надеть", "снять-надеть", "упал-ползи".... Хорошая всё-таки вещь - устав.
Весит всё это - не считая, понятное дело, оружия, гранат, сапёрного тесака-пилы, топора, запасных банок-фильтров к газовой маске и прочих необходимых в пехоцком обиходе вещей - прилично за пуд, и таскать его придётся на себе, весь сегодняшний день. Одно хорошо - на камни и обломки черепицы с крыш которыми с редким единодушием швырялись в несчастных городовых что погромщики , что университетские смутьяны, можно вовсе не обращать внимания. Да и кольями бунтовщики могут размахивать, сколько их душенькам угодно, солдату в КЗКВ обычным дрыном, выломанным из забора, не повредишь, как ни старайся - фасончик не тот. Так что ничего, личный состав попотеет, это им полезно. Зато целее будут - городские улицы, это вам не прибрежные тропки да кустики!
Зауряд-прапорщик неспешно прохаживался вдоль фронта своего воинства. А ничего, поначалу казалось, что всё обстоит куда хуже. Вот что делает даже с такими вояками предписанная уставом подгонка снаряжения! Ровный строй недвижных статуй, закованных в кожу и медь; карабины, как положено, у правой ноги, штык-тесаки примкнуты, блестят. Страшное дело: верхняя кромка этого орудия щетинится зубьями пилообразной кромки, пограничникам такой жути не выдают, у них в ходу казачьи карабины без штыков. Панцергренадёры, курица их затопчи, надежда и опора Империи! Над остроконечными касками в полотняных бурых чехлах торчат рукояти топоров - кстати, надо бы проверить...
- Взвод, топоры в руку!
По шеренге прошло шевеление, кожаный скрип, лязг металла. Правильно, перекинуть карабин на сгиб левого локтя, штыком вверх, потом правой рукой дотянуться до торчащей над плечом рукояти - и резким движением на себя, так, чтобы топорище описало дугу и звонко стукнуло о брусчатку возле правой подошвы. А вот этот замешкался, завозился - застёжка заклинила, не отстегнулась, как положено, от резкого рывка. Так теперь и будет дёргать, потея от натуги, в жарком, тесном кожаном панцире, пока соседи не помогут справиться с медной фитюлькой...
Ну вот, вроде всё в порядке. В стороне попыхивает струйками пара грузовой локомобиль на шести деревянных, окованных железом и покрытых толстым слоем гуттаперчи колёсах. Механик уныло выглядывает из рубки, позади длинного, открытого кузова, да время от времени покрикивает на мальчишку-кочегара, переклабывающего в прицепе-тендере угольные брикеты. Агрегат этот Охлябьев реквизировал - в полном соответствии с данными генеральской бумагой полномочиями! - прямо на соседствующей с комендатурой стройке. А заодно - положил глаз на штабель мешков с цементом. Когда новое начальство определит взводу место расположения, надо по-скорому сгонять грузовоз сюда, за этими мешками - и них получится отличный бруствер, ни одна пуля не возьмёт, а пожалуй, что и снаряд из лёгкой полевой митральезы. Да, и не забыть прихватить десяток досок - соорудить, что ли столы и скамейки для приёма пищи и отдыха бойцов, снявшихся с караула? Пригодится - неизвестно, сколько придётся проторчать в оцеплении, а хороший командир всегда заботится о своих людях - даже если это такой вот сброд из сводной команды писарчуков и вестовых. А он, Охлябьев - хороший командир.
- Взвоо-д! На погрузку бегом марш! И шевелитесь, щучьи дети! Капрал, проследите, чтобы сперва погрузили огнемёты и огнеприпас. Испа-а-лнять!
***
Томаш Кременецкий, двенадцатилетний пахитосник, уже два часа отирался на углу Тополиной, там где улица выходит на площадь перед комендатурой. Стоило грузовозу-парокату, набитому солдатами, отъехать от здания, Томаш покинул свой наблюдательный пункт и длинными прыжками умчался в ближайший переулок. Маршрут был известен прекрасно - второй переулок направо, там верные прыгунцы перенесут его через заборы угольных складов - и Томаш уже на задворках Первой мужской гимназии, возле самой южной стены университетского городка. Конечно, оцепление там стоит с утра, но где это видано, чтобы городовые стали задерживать пахитосника? Разве что курева купить - полицейским чинам оно всегда шло со скидками, на четверть дешевле чем иным прочим. Городовые -- они всегда берут пахитосы россыпью. И хорошо, потому что на обратной стороне белой коробки "Западного орла", которые так любит пристав с угла Дубового проезда и Адмиральской, накарябаны теперь невразумительные цифры и буквы. Огрызок карандаша вручил Томашу студент-третьекурсник, тот, что уже два года покупает у мальчишки дорогой табак с Юга и прозрачную бежевую бумагу - предпочитает крутить пахитосы сам. Вчера, закупив обычную недельную порцию душистого зелья, студени неожиданно завёл с Томашем разговор, после которого мальчишка разбогател на пять рублей и огрызок химического карандаша, оставляющео на языке въедливые лиловые следы. И ещё три рубля Томаш получил в два приёма, когда возвращался к южным воротам университетского городка и передавал студенту коробку из-под табака исчерканную карандашными пометками. Крестики - по числу солдат, для верности - вот и цифирки, "22". Два ромбика, рядом буквы "ОГ" - мальчик хорошо знал, как выглядят тяжёлые станковые огнемёты, принятые на вооружение в гренадёрских полках. Да и кто из мальчишек Туманной Гавани не разбирается в подобных вещах? По праздникам имперские панцергренадёры устраивают на плац-театре за городом красочное действо - развлекают праздную публику стрекотом митральез и оранжево-дымными языками пламени из медных коленчатых труб на массивных треногах. Любой желающий может подойти и потрогать эти огнедышащие чудища, а заодно - вдоволь налюбоваться на самих панцергренадёр, таких устрашающих в кожаной, окованной медью броне, в стальных шлемах, с кабаньими рылами газовых масок.
Два с лишним десятка таких бойцов, в полном снаряжении, как раз и сидели в парокате, что отъехал давеча от комендатуры. И огнемёты у них тоже имелись - Томаш разглядел две медные трубы, сложенные треноги и баки с пиростуднем, которые солдаты грузили в кузов паровика. И даже сосчитал ящики, которые они потом закинули вслед - вот отдельно, пять вертикальных чёрточек, всё, как велел тот щедрый пан студент...
Это будет уже третья исчёрканная карандашом пахитосная коробка, а значит, ещё полтора рублика!
Томаш довольно усмехнулся - день обещал стать на редкость удачным. Когда ещё уличный торговец заработает целых девять рублей с полтиной?
***
"В 1857 году от Рождества Христова состоялось то, что положило основу существования мира, в котором мы с вами сейчас живём. Неколько городов Российской Империи, в-основном, из причерноморских, малороссийских губерний, вследстивие некоего, возможно, природного, процесса, оказались перемещены с родной планеты сюда, на планету, которую мы с вами именуем сейчас Земля.
Здесь стоит напомнить, что в первые годы после Переноса официальным и общепринятым названием нашей планеты было - Гея. Название это введено в употребление группой астрономов, оказавшихся на момент Переноса в городе Николаев, где они вели работы по обустройству обсерватории для Гидрографического управления Черноморского флота. Именно эти учёные и провели первый цикл астрономических наблюдений; именно они исчислили длительность суток, радиус новой планеты, а так же продолжительность года.
Справка (астрономия)
(Фрагмент из учебника; изд. Имперского Университета, 2103 от Р.Х. (246 О.П..) гг.)
Радиус планеты составляет 7120 плюс-минус 20 километров; наклон оси к плоскости орбиты - 10, 6 градусов; длительность теллурийского дня - 23 часа 26 минут; расстояние от Солнца - 175 плюс-минус 5 млн. км.; продолжительность года - 418 суток. Сила тяжести на поверхности Земли 9,15 м\с в квадрате, что примерно на 0,7 м\с в квадрате меньше староземной (этим объясняется постепенное увеличение среднего роста населения на протяжении 1 столетия О.П.)
Суша занимает около четверти поверхности планеты (полярные области ещё недостаточно обследованы) - без учёта, разумеется, площади многочисленных плавучих островов экваториальной и тропической областей, исчислить которую на данный момент не представляется возможным.
Вокруг Земли обращаются три естественных спутника - Селена, Луна и Иях (название, заимствованое у древних египтян; так они называли единственный спутник Первой Земли). Селена, отдаленная от поверхности планеты в среднем на 116 тыс. км., имеет диаметр 810 километров и обращается вокруг Земли за 4.7 суток; Луна отдалена на 374 тыс. км., диаметр её 1810 км., период обращения 27, 1 суток. Этот спутник, судя по всему, очень напоминает Луну Первой Земли, отчего так и назван. Селена обращается по довольно вытянутой орбите, расстояние до неё меняется от 690 до 860 тыс. километров, диаметр её по большой оси 310, по малой 230 км., высота неровностей рельефа достигает 5% размера; период обращения - 80, 3 суток...
Именно результаты этих наблюдений и убедили окончательно вновь сформировавшиеся власти русских поселений в том, что они оказались в совершенно новом мире, под новыми звёздами, и о возвращении домой, скорее всего, можно забыть - и надолго.
Постепенно, в связи с ростом в среде интеллигенции ностальгических, а так же полу-мистических "земнопричастных" настроений, предложенное астрономами название "Гея" было вытеснено терминами "Новая Земля", "Вторая Земля"; прилагательное "геянский" осталось применимо лишь к специфическим понятиям типа "геянская эра", "геянский год", да в некоторых названиях Раннего Установления. В годы Смуты как-то выпали обозначения, отделявшие "Вторую Землю" от Земли, так что теперь наша планета называется Земля, а полулегендарная планета предков - Первая Земля. По-прежнему, однако, существует прилагательное "геянский", обозначающее понятия, отличные от альтернативных "первоземельских".
Общее количество "переселенцев" исчислялось десятками тысяч; официальная статистика даёт примерно человек. В их числе оказались так же часть земель Виленской губернии, кусочек Екатеринбургского уезда, а так же несколько местечек Винницкого уезда Подольской губернии Российской Империи.
Самыми крупными городами, попавшими в тенета Переноса оказались два - Николаев (ныне Туманная Гавань) и Херсон, ныне Столица.
Кроме территорий, принадлежащих на момент Переноса к Российской Империи, на Вторую Землю угодили земли, населённые жителями САСШ - в-основном, это территории Новой Англии. Воля неведомых Хозяев Переноса отправила их на острова южных экваториальных широт. Ныне, город Бостон является столицей Южной Конфедерации, государства, образованного переселенцами-англосаксами и новоземельскими (в данном случае, вернее было бы сказать - "геянскими" аборигенами, народом инри, оказавшимися соседями переселенцев-англосаксов. Самым большим потрясением для землян оказалось то, что аборигены нового мира свободно владеют тем, что люди могли характеризовать лишь как магию - непременный атрибут земных легенд и сказок. Сейчас мы с вами знаем её как "Третью Силу или ТриЭс; во многом именно она стала одной из основ новой цивилизации.
Около пятидесяти лет, пока переселенцы обживались на доставшихся им территориях, потомки русского и североамериканского анклавов понятия не иимели друг о друге. И лишь в 51-м году О.П. (От Переноса, или, как продолжает считать официальная имперская историография, в 1908 году от Рождества от Рождества Христова) состоялась встреча и знакомство представителей этих двух групп потомков жителей Первой Земли. На тот момент англосаксы ещё не успели заключить союз с Королевством инри, а наоборот, находились с ними в состоянии вялотекущей войны; первым действием правительства Новороссии (так называли тогда государство, ставшее прообразом нынешней Империи) стала посылка военной экспедиции на помощь землякам. Экспедиция эта состояла из шлюпов "Верный" и "Гайдамак", на борту которых находилось, кроме их команд, 203 казака Побережного Казачьего Войска при пяти медных единорогах и двух полевых мортирах. В течении последующих трёх лет..."
Катя захлопнула первый том "Истории Переноса". Вот ещё одна забота учёным-историкам - как теперь совместить имперское летоисчисление "От Рождества Христова" с точно таким де летоисчислением жителей Первой Земли? Ведь гости, явившиеся из материнского мира на своих кораблях, разумеется поведают о произошедших у них событиях - тут-то и выяснится, что под их звёздами миновало всего лишь 59 лет, в то время как здесь прошло уже более четверти тысячелетия. Что же - теперь дополнять даты событий материнской планеты, имевших место после 1857-го года особой пометкой? Впрочем, это, слава Богу, забота учёных мужей, а ей пока надо освежить в памяти историю родного мира - наверняка придётся беседовать на эту тему с симпатичным офицером-пилотом... фон Эссен, кажется? Интересно, как отнесётся маменька к новому знакомству любимой дочурки?
Ах, маменька... Катя вздохнула и положила увесистую книгу на столик. Сорокалетняя генеральша души не чаявшая в дочке, обрадовалась, конечно, её приезду. Но - "лучше бы ты, Катюша, повременила недельку-другую. Подумать только, ты чуть не погибла на этой треклятой "Династии"! Мы с отцом, как узнали, что на лайнер напали "виверны" - чуть с ума не сошли от страха. Да и в городе неспокойно - сама видишь, что тут творится!"
Катя видела. Ещё бы -ведь от порта, куда пакетбот доставил незадачливых пассажиров, до особняка Соболевских в Новом Городе пришлось добираться кружным путём, минуя привычную эстакаду. Мало того - почти всю дорогу омнибус сопровождали конные жандармы, а кондуктор ссылался на какие-то погромы и стрельбу возле Университетского городка.
Этого ещё не хватало - стрельба! Разумеется, студенты никогда не отличались тихим нравом - каждый год полиция ждала Татьянин День как кару небесную, и всякий раз городовым приходилось разнимать то студентов, сцепившихся с мастеровыми, то разводить дуэлянтов из разных корпораций, пытающихся перенести свои рискованные забавы из фехтовальных залов на улицы. Но чтобы стрельба? Положительно, в городе происходит что-то странное!
-Чаю не желаете откушать, барышня?
В дверном проёме возникла горничная в строгом атласном переднике поверх глухого, под самое горло, коричневого платья. Хозяйка жома отличалась строгим нравом и, к тому же, знала за своим супругом, генералом, некоторую нестойкость в отношении прекрасного пола. Держать в доме исключительно уродливых и пожилых горничных - не поймут в обществе; так что генеральша Соболевская выходила из положения, требуя от служанок носить поистине пуританские наряды и настрого запрещала девушкам пользоваться кёльнской водой и румянами. Об этой прихоти супруги главного жандармского начальника города сплетничали во всех гостиных, но генеральша лишь стоически поджимала губы и ни на вершок не отступала от своего.
- Да, Глаша, спасибо, поставь на столик. Нет-нет, сахар класть не надо, я сама....
Сегодня маменьке не до строгости в отношении платьев женской прислуги особняка. Страхи по поводу дочки, в неурочный час вздумавшей отправиться в путешествие, слава Создателю, позади; зато супругу, грозному жандармскому начальнику Туманной Гавани вздумалось укатить в Городское управление. Ну ладно, служба - дело святое, но почему он не взял сс обой хотя бы малый конвой из пары конных жандармов? О бронированном парокате, на котором пристало бы перемещаться столь важному чину во время беспорядков, супруга генерала и не заикалась - знала, что бесполезно. Но конвой? К тому же верхоконные на отборных тонконогих конях так эффектно смотрятся рядом с роскошным генеральским выездом...
Катя снова вздохнула и потянулась за чашкой. Она потому ис пряталась в библиотеке, рискуя навлечь на себя очередной приступ маменькиного неудовольствия, что не желала в пятый раз подряд выслушивать все эти рассуждения о парокатах, студентах и конных жандармах. Нет, лучше уж глотать пыль, изучая "Историю Переноса".
Что и говорить - генеральша Соболевская с утра явно была не в духе.
***
День точно выдался удачный, да ещё какой! Положительно, сегодня матка бозка Ченстоховска была особо благосклонна к юному Томашу, разносчику пахитос с угла Тополиной улицы. Мало того, что пан студент сверх условленных полутора рублей щедро отсыпал мальчишке-пшеку ещё с полтину мелочью, и теперь в кармане его кацавейки бренчало меди и серебра ровным счётом на червонец. Пан студент принялся задавать вопросы - смешные, на взгляд любого уличного сорванца.
Кому же неизвестен выезд генерала Соболевского? Да-да, вишнёвая лаковая коляска на гуттаперчевом ходу; скаковая караковая пара, лучшая во всей Туманной Гавани. Да, конечно, и кучера он знает - тот частенько берёт у Томаша пахитосы, когда стоит с генеральской коляской на площади, перед жандармским управлением. И берёт сразу коробку "Южной неги", хороший клиент... ах, там же, на площади? Конечно, Томаша там знают - и кучер, и городовой, что стоит возле полосатой будки, и караульные жандармы с карабинами, сменяющиеся у парадного крыльца Управления. Да нет, с чего? Никто его не заподозрит, пахитосник торчит на площади часа по два, каждый день, кроме воскресенья - в этот день в Жандармском управлении почти нет господ офицеров, торговля не та. Вот и пан генерал Соболевский по воскресеньям почти там н бывает...
Коляска, скрипнув, отъехала от здания. Караульные жандармы привычно взяли карабины н караул; генеральская фуражка поверх сложенного кожаного верха экипажа величественно кивнула в ответ. Томаш длинными прыжками обогнал начальственный выезд. Шагах в десяти впереди кобыльих морд подпрыгнул повыше, кувырнулся в воздухе и хлопнул себя по заднице - презрительный жест уличных разносчиков-пшеков, поди догони! И гигантскими прыжками унёсся вперёд, не забывая, впрочем, оборачиваться - следовало держаться шагах в ста впереди генеральской коляски, и, главное - не забывать размахивать над головой зелёным колпаком, который служил мальчишкам из гильдии пахитосников своего рода форменным отличием. Зачем? А какая разница, если за выполнение этих несложных указаний щедрый пан студент обещал ещё целый червонец? Поищи дурака, что откажется от шальных денег - да ещё и ни за что!