Аннотация: ВСЁ! КНИГА ЗАВЕРШЕНА! Сразу предупреждаю - выложенный вариант является скорее черновым и буде подвергаться ещё как авторской, так и редакторской правке.
Эпилог
Из путевых записок О.И. Семёнова.
Писать о собственных провалах всегда тяжело и неприятно. Но порой необходимо - как вот мне сейчас. Потому что я везу из экспедиции провал. Полный. Окончательный. Мне доверили, а я - не оправдал.
Правда, те, кто меня послали и не догадывались, что они мне доверяют; как и я сам не знал о том, что и перед кем придётся оправдывать. Но это ничуть не уменьшает моей вины.
Вам приходилось когда-нибудь производить действия, для того, чтобы утвердиться в мысли, что вы допустили некую роковую ошибку - окончательно ликвидировать сомнения в том, что совершена некая глупость (неаккуратность, неосмотрительность, просто поленились и упустили благоприятную возможность, нужное подчеркнуть)? Если приходилось - вы меня поймёте, особенно, если "эксперимент" этот был сам по себе достаточно непростым.
Вот вы планируете и свершаете некое изощрённое действо только для того, чтобы убедиться -да, вы оплошали, сглупили, сваляли дурака - и теперь всё пропало? И успех вашего действия призван не утвердить некий позитивный результат, а вовсе даже наоборот - убедить вас в том, что вы есть жалкий неудачник? Представили? И - каково эе вам будет получать положительный результат подобного эксперимента?
Вот с такими примерно настроениями я и решился поставить всё-таки опыт с чашей и тентурой. Случилось это примерно на полпути с Островов Зелёного мыса (куда "Кореец" заходил на бункеровку) на Балтику, а если точнее - то в Бискайском заливе. Вопреки дурной славе этого региона погоды стояли отменные, качки - и той почти не было; и я, собравшись с духом, решился проверить в общем-то очевидную мне мысль - да, утерянная статуя прозрачного тетрадигитуса и есть непременный элемент "планетария Скитальцев" и без него не то что ожившей звёздной карты - даже размытой голограммы не получишь.
Так оно и вышло. В смысле - не вышло. Не получилось. Чаша-линза уныло преломила лазерный луч ЛЦУ, разбросала по стенам каюты красные зайчики и... ничего. Ни светового жгута, пронизывающего дырчатую поверхность артефакта, ни конуса лазерных лучей, ни фиолетового облака голограммы.
И зачем, я спрашивается, время тратил...
После этого эксперимента я впервые за последние лет десять напился. Спасибо хоть, не в одиночестве - умница Садыков, помогавший мне иставить безнадёжный опыт, разделил горькую участь своего начальника. Я запер дверь тесной двухместной конуры, именуемой каютой, и мы два дня не показывались на палубе, приканчивая несколько бутылок чёрного ямайского рома, запасённого ещё на Тенерифе. То есть я не показывался - меньше всего мне хотелось, чтобы Иван или, паче того, Берта, увидали меня в таком непрезентабельном состоянии души и организма.
И снова возникает вопрос - "зачем"? А почём я знаю - так получилось...
В-общем, экспедиция потерпела неудачу. Теперь можно сдавать тентуру, чашу-линзу и прочие находки в кунсткамеру. Потому что единственного элемента, связывающего всё это воедино - и открывающего, как я истово верилось мне последние полгода - путь к звездам, к другим мирам - нам уже нипочём не заполучить. Ну, если кончено, не уговорить Государя Императора высадиться на Британских островах, взять штурмом Лондон и выпотрошить штыками корабельного десанта Британский музей... или куда там поместят нашего тетрадигитуса проклятые англосаксы? Может - в какую-нибудь особо охраняемую сокровищницу Вестминстерского аббатства? Вряд ли - для них этот артефакт тоже абсолютно бесполезен. Но эти счастливцы хотя бы не знают, какого шанса лишились...
А может, рассказать? Просто так, из врождённой подлости - пусть тоже помучаются от горечи утраченных возможностей. Написать статейку да разослать в ведущие европейские издания - с прилагающимися цветными фотографиями статуи, тентуры, чаши, звездной карты - благо, наснимал я достаточно. А что? Поверят, как миленькие - здесь ещё нет фотошопа, и никто пока не научился подделывать фотографии подобного качества. Что-то в этой мыслишке есть, надо будет её хорошенько обдумать. Хотя - не стоит усилий; можно не сомневаться что Корф сделает всё, чтобы зарезать подобную инициативу на корню. И правильно поступит, между прочим.
Навалившийся на меня в Бискайском заливе запо... депрессия не отпускала несколько дней. И - вместе с похмельем стекла куда-то в льяла*, лишь когда на горизонте появился французский Брест.
#* Льяло - водосток в нижней части трюма. Туда стекает вода, образующаяся при отпотевании внутренней поверхности бортов, просачивающаяся через швы наружной обшивки и т. п.
"Кореец" должен был пополнить здесь угольные ямы перед финальным переходом на Балтику, в Кронштадт. Но вместо рядовой погрузки в иностранном порту, на рейде нас встретила русская эскадра. "Владимир Мономах", "Дмитрий Донской", "Минин" - троица броненосных фрегатов во главе с императорской яхтой "Держава". Оказывается, Иван - как, впрочем, и все остальные на канонерке - уже несколько дней, как знали о готовящейся встрече, спасибо искровым станциям русских кораблей, исправно посылавшим в эфир пунктиры морзянок. Это мы с Садыковым, предаваясь созерцанию собственного ничтожества.... Впрочем, не будем об этом. Рейд заволок кордитный дым; приветственным залпам русской эскадры вторили чудовищные утюги французских броненосцев "Кольбер" и "Редутабль"; нехотя, блюдя морской этикет, отозвалась пушка британского "Колоссуса".
Корабли салютовали брейд-вымпелу Великого Князя, заполоскавшему на гафеле "Корейца". Сам Георгий, бледный от пафоса момента - при полном параде и палаше, с рукой на перевязи - стоял на мостике канонерки, изо всех сил стараясь не опереться на леер - он только-только начал вставать, не успев ещё оправиться после ранения. Длинная щепка от разбитой снарядом стеньги пронзила молодому человеку бедро; кроме неё, из великокняжеской плоти извлекли потом полторы дюжины мелких кусочков стали. Как парень ухитрился удержаться и не полететь на палубу - бог весть; но перебитый бронзовый жгутик антенны он срастил, съехал по фалам вниз - и, весь залитый кровью, потерял сознание на руках набежавших матросов.
Георгий вместе с Николкой возвращаются в Россию вместе с нами, на "Корейце" - искромсанный английской сталью и чугуном "Разбойник" по сей день отстаивается на ремонте в Рио. Мальчишки никак не хотели покидать клипер, на котором приняли бой с "англичанкой" - но телеграмма со строжайшим распоряжением Александра, вручённая Дмитрию Петровичу Овчинникову русским консулом, не оставила выбора. "Корейцу" пришлось полторы недели отстаиваться в Лиссабоне, дожидаясь испанского парохода, на котором догнали нас Георгий с Николкой и сопровождающим их мичманом; ревизор канонерки, лейтенант Бурхвостов, тем временем обегал лучших портных португальской столицы, заказывая для Георгия парадный мундир по меркам, присланным из Петербурга. Его золочёное великолепие несколько портила чёрная перевязь для раненой руки - но зато любой на мостике, от матроса-сигнальщика до командира, Павла Полуэктовича Остелецкого, ясно видели: броненосные махины великих держав салютуют не символу великокняжеской крови и династических связей, а брейд-вымпелу равного среди равных.
Ютовая шестидюймовка "Корейца" отвечала положенным количеством выстрелов, и когда канонерка стала, наконец, у бочки, на её борт, вместе с русским консулом и командиром эскадры, контр-адмиралом Копытовым, поднялся барон Корф.
Вот это был сюрприз: я немедленно застеснялся и своей двухдневной щетины и следов...хм... депрессии на одежде и физиономии. Барон был блестящ, приветлив и полон энтузиазма; после официальной церемонии встречи мы заперлись у меня в каюте - и проговорили до вечера, пока остальные - включая Ивана, Георгия и ребят - съезжали на берег, в городскую ратушу, где по случаю визита русского Великого князя устраивали большой приём.
Отправились на приём и мы - правда, часа на три позже остальных. Для меня осталось загадкой, когда Берта успела навестить модные магазины - но она блистала великолепием, ничуть, впрочем, не затмевая спутницу Корфа. Эта особа... впрочем, рассказ о мадемуазель Алисе - это дело будущего, а пока я наслаждался твёрдой землёй под ногами, открытыми плечами и декольте дам, французской речью, которую, впрочем, совершенно не понимал. Кстати, о дамах - я, конечно, не особо разбираюсь в истории женской моды - откуда здесь, в 1888-м году такие немыслимые шпильки и платья, нескромно открывающие не только туфельку, но и лодыжку хозяйки? Похоже, Вероника не теряет времени даром....
Только здесь, в ратуше французского Бреста я наконец осознал, что путешествие закончилось - позади осталась Африка с её жарой, кровью, леопардами, москитами и прочим. Мы с Корфом уютно устроились в курительной комнате; барон велел подать коньяк, сигары и неспешно изложил мне события последних полутора лет - и в России и во Франции и бог знает где ещё. О, эта традиция клубных курительных комнат - сколько важных и тайных дел решается в их табачном, слегка пахнущем самыми дорогими сортами виски и коньяков полумраке! Вышколенная прислуга деликатно притворила двери; за всё время приёма никто нас не побеспокоил - я даже начал подозревать, что персонал, обслуживающий приём в брестской ратуше получает жалование в Д.О.П.е. А почему бы и нет? Уж где-где, а во Франции возможности у Корфа - да и у других российских тайных служб - широчайшие.
Не буду утомлять читателя подробным перечислением всех событий - тем более, что иные из них заслуживают отдельного повествования. Упомяну лишь об учинённом нашим дорогим Яшей разгроме спиритического кружка, за ширмой которого скрывались агенты английской разведки, а так же о неудачливом создателе ордена оккультного ордена "Золотая Заря" Уильяме Уэскотте, которому предстоит в ближайшие лет 10 осваивать минеральные богатства Сахалина. И, главное, о подвиге - без всякого преувеличения! - нашего скромного друга, Вильгельма Евграфовича Евсеина; если мы когда-нибудь и обретём надежду вернуться домой, в 21-й век - то безусловно, благодаря ему. А сейчас - он скрыт от нас завесой времени, приподнять которую не удаётся пока несмотря на все ухищрения Каретникова. Но - время всё расставит на свои места; возможно мы когда-нибудь всё же увидим непоседливого доцента живым и здоровым?
А вот другие результаты его поразительного эксперимента вполне весомы и зримы. Прежде всего, это очаровательная спутница барона, Алиса, а так же - подъём, который испытали научные и технические отделы Д.О.П. За последние полгода они добились поразительных результатов - несколько недель назад совершил полёт первый русский дирижабль; боевые корабли русского флота оснащаются отличными радиостанциями. Никонов провёл первые опыты по минной постановке с идущего на полном ходу корабля, а фотокамеры и особая гибкая плёнка с торговой маркой "Болдырев и партнёры" прочно завоевали сердца европейских фотографов; русское медицинское общество готово объявить о начале решительного наступления на туберкулёз. Есть и иные достижения - но для того, чтобы рассказать о них боюсь, не хватит тех нескольких страниц моей дорожной тетради, что остаются пока незаполненными.
Как ни странно, Корф довольно спокойно отнёсся к известию о нашем фиаско. Он внимательно выслушал мои соображения о возможностях, которые могли бы открыть нам артефакты Скитальцев - собери мы их воедино - и постарался, как мог, успокоить меня. Впрочем, я к тому моменту уже не нуждался в утешениях - жизнь есть жизнь и она, в отличие от книг иных авторов, состоит не их одних триумфальных побед.
Мы покинули брест после недельной стоянки, наполненной празднествами и торжественными приёмами. Грудь Георгия украсила розетка "Почётного легиона"; не обошла сия планида и капитана канонерки и даже - совершенно неясно, за что! - автора сих строк. В представлении, подписанном президентом Третьей Республики Карно (технократа и племянника знаменитого физика) значится - "за выдающиеся достижения в исследованиях Центральной Африки". Впрочем, как говорил Марк Твен, - "мало кому в наши дни удается избежать этой высокой награды"*.
#* Марк Твен, "Пешком по Европе", гл.VIII
***
"Ижора" хлопотливо шлёпала колёсами по свинцовой водице Финского залива. Эта дорога - Морским каналом, от гранитных набережных Невы, до пристаней Военной Гавани Кронштадта, - стали для нас уже привычными. Позади остались махины фортов, одетые в гранит, клубы пушечного дыма над Меньшиковой батареей, флаги расцвечивания на мачтах балтийских броненосцев. Эскадру встречали с помпой; Георгий ещё днём отбыл в Питер на изящном, красного дерева, катере, прихватив с собой Воленьку Игнациуса. А мне почему-то захотелось спрятаться подальше ото всей этой парадной суеты, поздравлений, пафоса речей и блеска сановных аксельбантов. Николка меня понял - да и отец не стал возражать. Распрощавшись с Жорой и Воленькой, мы, вместе с несколькими офицерами, отправлявшимися по каким-то неведомым нам делам в столицу, дождались "Ижоры" - и вот теперь пароходик, как встарь, вёз нас навстречу вырастающему на горизонте силуэту главного города Российской Империи.
Отец не отрывал взгляда от тяжёлого, напитанного дождевой влагой неба, в которое уткнулись различимые и на таком расстоянии увенчанный ангелом шпиль Петропавловского собора и адмиралтейская игла. Я вдруг - будто и не замечал этого раньше! - увидел, как изменился он ха время экспедиции. Глубокий, густой африканский загар, прорезанный резкими морщинами - не такими, что неизбежно возникают у немолодого, под полтинник уже мужчины, а совсем другими. Такие морщины рождаются в уголках глаз, которые недобро щурятся в прицел винтовки, в уголках губ, искажённых горькой усмешкой... в глубине этих морщин, вперемешку с африканской пылью, притаились все бессонные ночи, все тяготы пути через чёрный континент, все их тревоги и разочарования.
Берта стояла рядом с отцом - руки из, будто невзначай встретились на полированном медном поручне. Признаюсь честно - во время стоянки в Бресте я всё надеялся, что эта бельгийская аристократка распрощается и отправится, наконец в свой замок, или поместье.. в-общем, по своим, аристократическим делам. Но нет - она здесь, с отцом, хотя прекрасно знает какими глазами смотрят на неё все русские, начиная с блестящего, колючего как клинок морского палаша Остелецкого, заканчивая вежливейшим Садыковым. Поручик, ксати, тоже с нами - вон он, тактично стоит в сторонке, среди кучки офицеров.
Николка тоже рядом - так что мы теперь, как встарь, втроём. Берта, несмотря на встретившиеся на сверкающей меди ладони, не в счёт. Подумать только - два.. нет, два с с четвертью года назад мы вот так же, втроём, стояли на углу Земляного вала и улицы Казакова, возле ресторанчика "Хижина" . отец с весёлым изумлением рассматривал лопоухого, зарёванного пацана в нелепой посреди Москвы 2014 года гимназической шинели, а я... Вот убей не помню, о чём я тогда думал - помню только, что отец отправил меня отвести потерявшегося сопляка до дома, пока он навестит редакцию "Вестника живой истории".... как давно это было!
Я покосился на отца с его дамой. Так и есть - Берта, шестым чувством, наверное, уловив моё настроение отодвинулась, рассматривая стайку бессмысленных чаек за кормой "Ижоры"; Николка наоборот, подошёл поближе и стоял теперь, слгка касаясь меня полой бушлата. Гардемаринам в городе положены шинели - но на Корейце мы привыкли к удобным матросским суконным курткам, и теперь бессовестно нарушали форму одежды. Ну да ладно - до училищных церберов, способных долго и нудно выговаривать за криво застёгнутый воротник сейчас далеко... господи, что за чушь лезет мне в голову?
"Ижора" прошлёпала колёсами под центральным пролётом Николаевского моста - по такому случаю, кургузую мачту пароходика завалили к корме. Справа, за громоздким куполом Исаакия и навечно вставшим на дыбы императорским жеребцом, открылось Адмиралтейство, ажурной тенью повис в тумане Зимний. "Ижора прошла мимо, приняла левее - к Биржевой пристани на стрелке Васильевского острова. Тёмно-красные ростральные столбы... мачты, мачты... толкотня встречающих. Нас ждут? Полезная всё-таки штука - телеграф.
А это что? Лёгкая сиреневая пелеринка, изящная шляпка среди офицерских фуражек и дамских головных уборов - но уже других, не её... взмах рукой, тонкая, девичья кисть, улыбка... "Ижора" аккуратно подваливает к пристани и замирает; между привальным брусом и источенными, тёмными брёвнами пирса - полоса мутной невской водицы шириной футов в пять. А, чего там!
- Куды, барин! - резанул поверх гомона встречающих испуганный крик матроса - тот собирался перекинуть на берег сходни, да так и застыл - когда я, бесцеремонно отпихнув его, одним прыжком преодолел эти пять футов. Варенькины ручки заключили мою шею в кольцо; губы, которые не успел, замешкавшись, поцеловать, спрятались в жестяных складках бушлата у меня на груди. Я стоял, гладил её волосы, лепетча какие-то сентиментальные нелепости и понимал, что больше никуда - НИКУДА! - не хочу уезжать.