Аннотация: Третья часть повести. Как водится - первые 5 глав, остальное, надеюсь, на бумаге.
Часть третья
Приближённые к боевым
I
- Снова Порт-Артур, Георгий Петрович? Почему нас не пускают в другие червоточины?
- Всему своё время, Света. - отозвался учитель. - Успеете ещё.
- Ну да... - капризно сморщила губы девочка. - Вы всё время говорите - "успеете-успеете... а каждый раз - сюда! Сколько можно?
Я смолчал. Светка прикидывается, это точно - а на самом деле ждёт - не дождётся очередной вылазки в Артур, к Галине. Будто в двадцать первом веке у моей спутницы просто не было нормальных подруг - так прикипела она к этой гимназистке, "маленькой медсестричке" 7-го запасного солдатского госпиталя.
Галина Топольская (кстати, её воспоминания опубликованы в одном из исторических сборников и доступны в Интернете), прекрасно знает, кто мы. Выяснила она это под занавес нашего первого визита, и неожиданно легко приняла такую поразительную по любым меркам новость. С тех пор мы не раз бывали в Артуре и, лишь представлялась такая возможность, навещали Галину. Помощь её неоценима - чего стоит хотя бы подюор соответствующего гардероба для нас со Светкой! Больше мне не приходится отсвечивать на улицах Нового города в капроновой, кислотного цвета, ветровке с надписями на английском. В лавочке, торгующей подержанным платьем, нашёлся полный комплект гимназиста - брюки, курточка, ремень с пряжкой, украшенной вензелем неизвестной гимназии, фуражка. На ней тоже оказалась кокарда с вензелем и латинской цифрой "I"; Галка рассказала, что в больших городах гимназисты нарочно выламывают их из кокард - чтобы городовые или гимназические церберы, случись какая-то уличная шкода, не знали, где искать нарушителя спокойствия. Но во Владивостоке, откуда по легенде мы и прибыли, имелась всего одна мужская гимназия - так что предосторожность эта оказалась излишней. Вот будь дело в Киеве или той же Москве... а здесь, в осаждённом городе, у полиции хватает забот, кроме как ловить проштрафившихся гимназистов.
Согласно тому же неписанному гимназическому этикету, фуражка была старательно приведена в жалкое состояние - железный обруч, оклеенный ржавой бумагой, распиравший фуражку изнутри, безжалостно удалён, козырёк согнут пополам. В общем, несчастный головной убор приобрел такой вид, будто был найден на помойке - то, что нужно, по правилам хорошего тона местных тинэйджеров.
Параграф тридцать девятый "Уложения о правилах поведения учеников казённых гимназий" строго предписывает гимназистам вне стен учебного заведения, куда бы не занесла его нелёгкая, находиться в положенной форме. То, что я находился в Артуре а не в родном (по легенде) Владивостоке, роли не играло - предписано, значит изволь быть в форме!
Тот же параграф настрого запрещал ношение усов, бороды и аксессуаров вроде тросточек, хлыстов или, скажем, колец и перстней. Ладно, без колец и трости как-нибудь обойдусь; борода и усы начнут пробиваться у меня в лучшем случае, через год. Так что облик мой вполне соответствует образу лихого гимназиста. Правда, гимназическую куртку, официально именуемую "полукафтаном" я надевал поверх привычной тенниски - но её всё равно не видно, да и надписей или подозрительных картинок на ней нет, только пара нагрудных кармашков.
Георгий Петрович не стал наряжаться морским офицером - как в тот раз, когда вытаскивал нас с тонущего броненосца. Сегодня он примерил на себя образ провинциального щёголя: узкие брюки, лаковые чёрные туфли с белым верхом, кургузый, несерьёзный какой-то пиджачишко в крупную клетку. К этому прилагалась забавная плоская соломенная шляпа-канотье и тросточка, с непременными напомаженными усиками, закрученными колечками. Мне этот прикид показался откровенно шутовским, живо напомнив незабвенного Бубу Касторского из "Неуловимых" - но тут подобое в порядке вещей.
Светка предпочла "цивильное" платье - узенькое, "в рюмочку", до самых пяток, с пузырящимися плечами и лёгким намёком на шлейф позади. Поверх него моя спутница накинула длинный, в шотландскую клетку, плащ с забавной пелериной. Предосторожность далеко не лишняя; артурская погода непредсказуема. Вот и сейчас октябрьское небо грозит дождиком, а с моря тянет стылым ветерком.
У Светланы накопилась уже гора всякого тряпья, шляпок и прочего барахла; надо ли упоминать, что они с Галкой, встретившись, непременно направлялись в один из дамских магазинов Нового города? Война - войной, а торговлю тряпками никто не отменял, тем более, что Георгий Петрович перед каждым выходом исправно снабжал нас солидной суммой в местной валюте - около двадцати рублей золотом или ассигнациями. Кроме российских денег, нам полагалось ещё по несколько беловатых фунтовых купюр - мало ли? В этом мире общепризнанной валютой считаются пока не зелёные баксы, а именно британские фунты. Кроме золота - монеты благородного металла, что золотые, что серебряные, ценятся, независимо от страны выпуска - на вес. Или это относится только к местным китайским лавочкам? Надо при случае уточнить, валютная система Российской империи, как и обменные курсы, для меня пока - тайна за семью печатями.
Почти полгода назад мы узнали, что новый историк на самом деле - агент загадочной организации путешественников во времени. На дворе давно сентябрь, учебный год начался для нас на новом месте: мы получили приглашение в "особый" лицей. Эдакую солидную бумагу от некоего правительственного фонда, отбирающего особо талантливых школьников. Представляю, как удивились в школе - ни я, ни Светка в отличниках не числились, хотя, конечно, и отстающими не считались. Предки, понятное дело, в восторге, а вот мне не по себе - а ну как начнут наводить справки насчёт загадочного фонда "Развитие", пожелавшего вложить средства - и немалые! - в моё образование? Но гости из иновремени не мелочились. Фонд существовал на самом деле, и даже лицей имелся, причём самый настоящий. Его воспитанники - те, что не имели отношения к "особым" программам, - получали очень солидное даже по британским меркам образование. За обучение здесь брали немалые деньги, так что восторги родителей понятны - такого уровня "элитного образования" им самим было не потянуть.
Новый лицей, спору нет, хорош - но мы-то ожидали совсем другого! Стыдно признаться - в голове у меня вставали картинки эдакого Хогвардса, где ученикам в мантиях хроноприключенцев преподают магию путешествий во времени. Я жаждал тайн, загадок на каждом шагу, чуть ли не философских камней и тайных комнат. Действительность оказалась куда прозаичнее - если среди новых одноклассников и были такие же как мы, будущие "проводники", то они тщательно это скрывали. Как и мы, впрочем - в первый же день Георгий Петрович строжайше предупредил, что в лицее всё под контролем, и стоит проболтаться об истинных целях нашего со Светкой обучения - и о карьере "времяпроходимца" можно забыть. Тоже своего рода испытание: сотрудники загадочного "института Времени", или как там называется организация, куда нас готовят, должны в первую очередь уметь держать язык за зубами. Специфика работы, ничего не попишешь...
Так что, нас ждал "подготовительный курс" под руководством историка Георгия Петровича. Стартовал он в июне - солидное письмо из фонда заставило родителей скорректировать планы на лето. Обидно, конечно, провести драгоценные летние деньки в Москве - но на что не пойдёшь ради будущего детей? То есть это им обидно - я, сами понимаете, горевал недолго. Хотя, воздух Квантунского полуострова несомненно, уступает по целебности намеченному матушкой горному Алтаю - шимозой воняет, да и "паровозы" в воздухе случается, полётывают. "Паровозы" - так в Артуре называют снаряды тяжёлых осадных мортир немецкой фирмы "Крупп Штальверке", за характерное низкое гудение в полёте. Вот ведь немчура... а ещё союзники! Нет, правы были всё же офицеры в кают-компании "Петропавловска". Нет у России союзников, и не будет никогда - во всяком случае, я таких не припомню. Ну, разве что Монголия, да ещё Куба...
Два первых визита в сражающийся Порт-Артур обернулись для нас своего рода экзаменом. Историк так и не удосужился объяснить, по каким критериям нас отбирали. Но факт есть факт: мы оба получили шанс пройти подготовку на "проводников" - специалистов, которые способных открывать "червоточины". Это особые тоннели во времени, по которым учёные и оперативники проникают прошлое; подчиняются же червоточины лишь тем, чьи "особые способности" разбужены ещё в детском возрасте. Бывают, конечно, исключения, но редко - а потому коллеги Георгия Петровича старательно выискивают будущих "времяпроходимцев" по разным мирам.
Именно "мирам", я не оговорился - "червоточины" соединяют не эпохи одной и той же реальности, а разных, но существующих параллельно. Представьте себе, что машина едет по дороге. А кто-то взял её и переставил на пару километров назад - чтобы она заново проделала этот путь. Ну, проделать-то она его может и проделает - но к моменту, когда машина доберётся до точки, откуда её забрали - обстановка на дороге будет уже не та.
Понятно? И со временем точно так же. Оказывается, вернуться в своё прошлое нельзя. Вообще. Так уж мир устроен. Но, на наше счастье, таких реальностей - временных потоков, как называют их хронофизики - не одна а бесконечное множество. Какие-то из них неотличимо похожи друг на друга, какие-то отличаются во всём. Значит, надо лишь найти дорогу, строго параллельную той, по которой несётся наш автомобиль - и переставить его туда. Да не просто так, а немного назад - это и будет путешествие во времени. Ведь какие завалы не устроит теперь "чужая" тачка на второй дороге - на той, первой это уже никак не скажется. Так, во всяком случае, я понял эту хитрую механику.
"Вы не сможете вернуться в собственное прошлое для того, чтобы изменить своё же настоящее и будущее" - внушал наставник. Это - непреложное табу, запрет, который обойти нельзя. И накладывают его законы мироздания. А вот путешествия в иные реальности - в иные "временные потоки", на сленге хронопутешественников - вполне возможны, и организация успешно пользуется этим".
"Во Вселенной - рассказывал Георгий Петрович - существует бесконечное число этих "временных потоков". И при определённом умении - и желании, разумеется, - можно отыскать и такие, которые будут неотличимо похожи на "текущую реальность". Во всяком случае, до момента появления в параллельном мире пришельцев - поскольку дальше их действия могут внести в ткань мироздания такие изменения, которые заставят параллельные потоки разойтись."
Мы так и не сумели добиться ответа на очень простой вопрос: из какого "параллельного потока" явились наши учителя? Вроде бы - из нашего будущего, согласно их же теории это невозможно. Значит, Георгий Петрович и его коллеги пришли из "параллельной ветки" истории; а уж из какой - не всё ли равно?
Может, я несколько сумбурно объяснил, но уж простите - как могу. Законы взаимодействия реальностей - это вам не алгебра для восьмого класса, в которой я, признаться, изрядно плавал до самой весенней четверти, когда запахло тройкой в году; за столь высокие материи мы сможем взяться лет через пять, не раньше. А список необходимых к предварительному изучению предметов уже сейчас ввергает в дрожь - чего стоит, к примеру, "Аналитическая геометрия в пятимерном пространстве и фрактальный анализ"?! Я и с двумя-то измерениями школьной геометрии еде справлялся, а тут - сразу пять!
А пока - приходиться зазубривать правила поведения хронопутешественников. А в порядке практического усвоения - ходить вместе с Георгием Петровичем на экскурсии сквозь единственную доступную нам червоточину - в 1904 год, в осаждённый с моря и суши Порт-Артур.
Дорогу в прошлое всякий раз открываю я; иногда ко мне присоединяется и Светлана, чьи задатки "проводника" развиваются раз от раза. В чём состоит "присоединение" - понятия не имею; практически это выражается в том, что всякий раз мы берёмся за ключ-синхронизатор вместе. И дрожь от разряда при "включении" в хронопоток ночто рядом с ощущением прохладной Светкиной ладошки...
Ладно, о чём это я? Если в первых прогулках моя спутница вела себя пассивно, предпочитая в острые моменты полагаться на меня, то теперь, осознав свои задатки, она вошла во вкус, и даже пытается командовать. А кем - угадайте с трёх раз? Да уж, не Георгием Петровичем; за неимением иных кандидатов, роль подчинённого достаётся мне. Хотя - в запутанном лабиринте порт-артурских улочек Светка ориентируется отлично и давно уже не путает знаки различия что морских, что сухопутных офицеров. К кораблям она по-прежнему равнодушна, но что вы хотите от девчонки?
Зато когда дело доходит до прогулки по артурским магазинам... впрочем, об этом я уже говорил. Галка Топольская, неизменно сопровождавшая Светлану в этом шопинге, носила коричневое гимназическое платье - только теперь надевала поверх него белый фартук с красным крестом и такую же косынку. От всего этого неслабо разит чем-то неприятно-едким, медицинским - и гуашевыми красками, чей запах памятен мне по урокам рисования в начальных классах*. Так пахнет карболка - самый распространённый здесь антисептик. Кисти Галины покрылись от неё тёмными пятнами; девочка, стесняется их, и всегда прячет руки под передник.
Галина ни на секунду не забывает о том, что мы - гости из будущего, и при каждой встрече изводит вопросами о том, что будет дальше.
#* В состав гуаши входит фенол, который, собственно, и есть карболовая кислота.
Приходится выкручиваться - чтобы и Галку не обидеть и лишнего не сболтнуть. Конечно, на наше будущее, как, впрочем, и на будущее коллег Георгия Петровича оплошности в ЭТОМ прошлом повлиять не могут - но это не повод, чтобы вести себя как слон в посудной лавке. "Осторожность - первая заповедь хронопутешественника", - твердит наш наставник. - "Любое бездумно брошенное слово может обернуться непредсказуемыми последствиями, а уж на прямое вмешательство следует идти только в крайнем случае, тщательно просчитав возможные последствия". Мы тут, конечно, учимся - но учёба эта идёт в условиях, приближённых к боевым. А что? Война имеется, да ещё какая - вон, снаряды над головами летают, и даже иногда падают...
Так что от вмешательств пока приходится воздерживаться. Галина, получив уклончивый ответ на очередной вопрос привычно дуется - и немедленно забывает об обиде, устраивая для нас очередную прогулку по городу. Где мы только не побывали! Как-то раз Галкин отец, штабс-капитан, Анатолий Александрович Топольский, любезно выделил нам двуколку и трёх верховых солдат, и те целый день таскались за нами по фортам и литерным батареям. Это было, в июле, во время нашего седьмого визита в Артур. Почему нас тогда не задержали - ума не приложу; с бдительностью в начале двадцатого века было неважно. Трое гражданских цельный день разъезжают по линии укреплений осаждённой крепости - и никто даже документов не спросит!
Под вечер мы завернули на Электрический утёс - своими глазами увидеть прославленную писателем Степановым береговую батарею* и полюбоваться горизонтом, затянутым далёкими дымами японских крейсеров, караулящих Артур с моря. Батарея в тот день не стреляла - после гибели на русских минах сразу двух эскадренных броненосцев, Того с опаской приближался на пушечный выстрел к Артуру. Поглазели и на ржавеющие у маяка ржавые остовы брандеров - тех самых, о которых рассказывали в кают-компании "Петропавловска". Я хотел разыскать спасшихся после его гибели офицеров - любезного лейтенанта-минёра Унковского, мичмана Иениша, так и не успевшего в то страшное утро починить свою фотокамеру. А вот стеснительный Лёвочка Шмидт увы, не выбрался из смертельного водоворота, оставленного тонущим броненосцем - как и Макаров, и Верещагин и сотни других матросов и офицеров, нашедших могилу в Жёлтом море.
Хотя... может здешний Шмидт и выбрался? Увы, Георгий Петрович категорически запретил - так что мне оставалось лишь уныло коситься на замершие на рейде броненосные махины.
#* Исторический роман А. Н. Степанова "Порт-Артур". Неоднократно издавался, по роману поставлен спектакль.
О том, как моряки рассчитались с японцами за гибель Макарова, нам рассказал другой флотский офицер. С ним мы познакомились на пирсе Гнилого угла гавани, где у бревенчатой стенки швартовалась большая часть миноносцев Первого минного отряда. Остальные принимали уголь со складов под Золотой Горой при выходе из внутреннего бассейна к внутреннему рейду и одновременно влево, к проходу на внешний рейд, в обход Золотой Горы.
Не - не буду забегать вперёд. С капитаном второго ранга Карцевым. Командиров миноносца "Властный", мы познакомились на пирсе. Офицер со скучающим видом наблюдал за погрузкой мин Уайтхеда - и постукивал по ранту ботинка щегольской тросточкой, несколько неуместной в сочетании со строгим офицерским мундиром. Капитану было скучно; погрузка спорилось без его вмешательства, и он оказался рад случайным собеседникам. Слово за слово - и вот мы уже в тесной кают-компании миноносца, а капитанский вестовой огромным уполовником наливает борщ с маслинами - фирменное блюдо корабельного "шефа", предмет гордости командира "Властного" и зависти других кают-компаний. Карцев хвастал, что его повара пытались сманить на "Цесаревич", однако тот остался верен родной посудине. По мне, так зря; в гробу и то просторнее, чем здесь. Никакого орехового дерева и хрусталя, как на броненосце. Рояль - нечего и думать; острые углы, теснота и стальные переборки, стискивающие людей, как шпротов в банке даже в редкие минуты отдыха и расслабухи.
Борщ, впрочем, оказался великолепен. Умеют же люди устроиться с удобствами - даже и на войне! Я не заметил, как выхлебал тарелку до донышка, с трудом отказался от добавки - мы что, жрать сюда пришли? - и постарался устроиться поудобнее. Предстояло слушать - и запоминать. Георгий Петрович запрещал нам таскать в прошлое электронные устройства, так что - никаких диктофонов, господа будущие хронопутешественники! Память надо тренировать, и внимание - и попробовал бы я не повторить рассказ гостеприимного хозяина слово в слово!
II
Георгий Петрович как-то заметил, что за последние лет семьдесят люди напрочь утратили высокое искусство застольной беседы. И не только застольной - они разучились неспешно рассказывать о себе сидящему в глубоком, удобном кресле собеседнику. А может, люди разучились слушать - вдумчиво, не перебивая собеседника, не мешая ему плести изысканную ткань повествования.
"Мы перестали испытывать вербальный голод" - говорил историк. - "Массовое распространение газет и журналов, радио, телевизор, потом Интернет - мы привыкли к обилию информации. Обмен ею перестал быть ритуалом - точнее, ритуал этот изменился, из него исчезла вторая сторона. Её заменил голос из динамиков, газетные или экранные строки и, разумеется картинка - основа нынешних СМИ". Теперь добиваются рейтингов, собирают лайки - зато совершенно разучились рассказывать о себе человеку, сидящему напротив.
Рассуждения эти историк сопровождал примерами из классиков, главным образом - английских. Знаменитое диккенсовское "Давайте присядем, и я расскажу вам мою историю" - приходилось читать? Мне вот - пока нет. Из английской литературы девятнадцатого века я дорос разве что до джеромовской "Трое в лодке" да Киплинга, которым меня усердно потчевал мамин друг дядя Витя. А вот у мамы тёмно-зелёное собрание сочинений Диккенса всегда стояло на самом почётном месте; помнится, она месяцами не убирала на полку "Сагу о Форсайтах". Я попробовал как-то полистать - чуть не заснул на третьей страничке. Увы, та же судьба постигла и "Записки Пиквикского клуба".
Ну, как бы не обстояли дела в нашем информационном веке - в начале века двадцатого высоким искусством застольной беседы владеют, похоже, в совершенстве. Мне с детского сада вдалбливали подкорку сакраментальное "когда я ем, я глух и нем" - и теперь остаётся только удивляться. Как наши собеседники, тот же капитан Карцев, ухитряются плести своё повествование, одновременно прихлёбывая борщ с оливками - и при том не сбиваться, не брызгать борщом на собеседников, не проливать его себе на грудь и на стол!
Ну, насчёт "проливать" - это я переборщил, простите за каламбур. Этих морских офицеров приучают к хорошим манерам с раннего детства, а потом многократно закрепляют усвоенное в Морском корпусе. Да так, что наверное, карьерные дипломаты и звёзды бомонда нашей Москвы покажутся рядом с ними сущими австралопитеками. Вот и Карцев успел описать гибель японских броненосцев не отрываясь от тарелки - и при том ни разу не поперхнувшись, не сбившись, да так гладко, что хоть в книжку вставляй, причём без редактуры:
"Накануне первого мая, поздним вечером, наблюдатели с Золотой Горы заметили отсутствие японских судов в виду Артура. Воспользовавшись этим, а так же мглистой погодой, капитан минного транспорта "Амур" Фёдор Николаевич Иванов сумел незаметно для японцев выставить пятьдесят мин далеко в море, в месте обычных наблюдательных рейсов японских военных судов, блокирующих нашу базу. Надо отметить, что после гибели "Петропавловска" японские корабли не подходили близко к Порт-Артурскому рейду, а вели блокаду с большого расстояния, ходя по радиусу около 10 морских миль от входа в гавань.
Ночь я провёл не в городе а на миноносце - был получен приказ держать готовность к выходу в море. С утра мне понадобилось в управление порта - и стоило направиться в сторону угольной пристани, как один из встреченных офицеров радостно сообщил, что большой японский броненосец наскочил на мину, накануне поставленную "Амуром". С Золотой Горы просемафорили, что далеко на горизонте видят японский броненосец под креном и вокруг него много шлюпок.
Окончив дела на миноносцах, я отправился на Золотую гору. На площадке у сигнальной мачты собралось около сотни офицеров и десятка два сигнальщиков. Очень далеко простым глазом можно было едва-едва заметить несколько черных черточек. По словам сигнальщиков - в этом самом секторе обычно и ходят японские суда, блокирующие Артур; это они самые и есть. Когда "это" случилось, к подорванному кораблю стали подходить другие. Сигнальщики, люди очень дальнозоркие и опытные, утверждали, что пострадавший корабль имеет большой крен.
Мой собственный прекрасный призматический бинокль Цейса, который я купил в Гвардейском экономическом обществе, утонул вместе со "Стерегущим", и я остался в этот день без бинокля. Желая посмотреть на наш реванш, я попросил бинокль у соседа и стал всматриваться в горизонт. Маленькие чёрточки, едва видимые простым глазом, и правда оказались японскими броненосцами.
Я увидел пострадавший корабль, его трубы, мачты и вокруг корабля с десяток не то катеров, не то миноносцев, снимавших команду.
Едва я возвратил бинокль соседу и стал простым глазом всматриваться в драму на горизонте, как вдруг увидел, что с большого, ближайшего к пострадавшему, японского корабля вырвалось черное облако с огнем.
Раздался общий крик изумления. Секунд через десять с этого же корабля вырвалось второе черное облако с ярким пламенем, куда больше первого. Все замерли, потрясённые! Затем грянуло могучее "ура" и полетели в воздух фуражки.
Невозможно было оторваться от этой картины страшного взрыва, свершившегося на расстоянии десяти морских миль от нас. Звуки до нас не доходили; затем мы увидели, как из воды высоко поднялся нос японского броненосца - сначала затонула корма, и корабль медленно, почти вертикально, носом кверху, исчез с поверхности.
Гибель второго японского броненосца в точности повторила взрыв и скорое затопление "Петропавловска" и совершилась в течение минуты. Восторгам не было предела. Все восхваляли командира "Амура", так удачно выполнившего постановку мин. Рядом со мной говорили: "У них паника! Они стреляют друг в друга!"
Офицеры повторяли, что надо скорее выйти в море всей эскадре и прикончить противника. Присутствовавший тут же капитан второго ранга Эссен* (бывший ранее командиром лихого "Новика, а ныне - флаг-капитан при адмирале Витгефте) присел на корточки возле ящика полевого телефона и крутил ручку. Он звонил на флагман, который стоял стенки внутреннего бассейна против управления порта. А другой офицер, Сергей Николаевич Власьев, спросил у Эссена разрешения дать сигнал с искровой станции на Золотой Горе по международному коду:
"Флот извещается, что наши подводные лодки потопили японский броненосец!"
#* Никола́й О́ттович фон Э́ссен впоследствии стал адмиралом и во время Первой мировой войны командовал флотом Балтийского моря.
Видимо, повторилась та же преждевременная боязнь подводных лодок и опасная стрельба вокруг себя по воображаемым перископам, как было при гибели "Петропавловска" и взрыве "Победы". По репликам Эссена можно было заключить, что адмирал Витгефт колеблется. А ведь прояви он решимость, то мог бы разгромить главные силы японского флота находившиеся поблизости к державшемуся еще на воде первому поврежденному броненосцу. Впоследствии этот подорванный корабль - флагманский броненосец отряда "Хацусэ" - затонул, не дойдя до базы. Вторым погибшим был "Ясима; в тот же день около Талиенвана погиб еще один, третий, корабль, тоже на мине. Увы, Витгефт об этом не знал, а то бы непременно решился выйти в море со всеми силами и повернуть успех войны на море в нашу сторону..."
Удивляетесь, зачем я так подробно пересказываю Карцева? После каждого из визитов в прошлое мы должны сдавать подробные отчёты; к ним прилагаются своего рода эссе на свободно выбранные темы. Георгий Петрович особенно настаивает, чтобы мы сравнивали собранный материал с тем, что удаётся выловить из Интернета или библиотечных архивов двадцать первого века. Так что - рассказ о гибели японских броненосцев как раз и станет темой для сравнения - услыхав фамилию нашего нового знакомого, я припомнил проштудированный вдоль и поперёк сборник воспоминаний участников обороны Порт-Артура. Автор одного из очерков, морской врач Кефели как раз ссылался на Карцева - так что грех упускать такую благоприятную возможность. Или вот, скажем, роман "Порт-Артур" - автор излагает версию, что минная банка была выставлена командиром "Амура" после того, как он сам и некий поручик с батареи Электрического утёса в порядке личной инициативы пронаблюдали маршруты японской эскадры - и решили наказать самураев за повторяшки. Рассказ Карцева, кстати, эту версию подтверждает...
Светка тоже неплохо устроилась - всякий раз прикладывает к отчёту пару страничек сравнительно анализа воспоминаний медсестры Топольской - кстати, опубликованных в том же сборнике, что и воспоминания доктора Келфли, - и её же дневников, но только переснятых на смартфон в 1904-м году. Галина охотно позволила скопировать свои записи и, по моему, призадумалась - может, о литературной карьере? Светка пока особых расхождений с изданным вариантом не нашла - видимо, Галина благоразумно держит сведения о визитёрах из будущего при себе. Сама-то она давно в курсе, кто мы такие - и при каждой встрече засыпает нас вопросами о судьбе Порт-Артура.
Итак. Покинув миноносец словоохотливого капитана, мы направились к городской гимназии. То есть не гимназии, конечно, а госпиталя, который расположился теперь в её стенах. Кофейня, где мы когда-то так славно посидели, закрылась; здание стоял пустым, зияя чёрными провалами окон. Ещё в апреле перед фасадом разорвался снаряд с японского броненосца, и хозяин, восприняв это как предупреждение свыше, покинул Артур. Поезда ещё ходили; но уже в мае японский генерал Оку высадился в Бидзыво, отрезав крепость от сообщений с Маньчжурской армией, а заодно и со всей Россией. С тех пор в город прорываются только миноносцы, китайские джонки да редкие, особо везучие угольщики.
У ворот госпиталя - столпотворение: санитарные двуколки, носилки, китайские повозки на высоченных колёсах, запряжённые ослами и коровами. Среди них я с удивлением разглядел агрегаты, представлявшие, надо полагать, последний писк военно-санитарной мысли - пара велосипедов с закреплёнными между них носилками. С одного из таких гибридов санитары-самокатчики в кожаных крагах, с повязками Красного креста на рукавах, снимали охающего человека. Нога бедняги была кое-как замотана окровавленными тряпками.
- Полехше, братцы! - причитал раненый, стрелок в некогда белой, а теперь заляпанной грязью и кровью гимнастёрке. - Мочи моей нетути, так болит, окаянная...
Хмурый самокатчик подхватил стрелка под микитки и рывком поднял с носилок. Тот взвыл.
- Осторожно, Клим! - укорил санитара напарник. - Небось, хрестьянская душа, за престол-отечество муку принял - а ты его как куль с мукой...
-Во-во! - подхватил другой раненый, ожидавший своей очереди на соседнем велотандеме. Никакого полнятия в вас нет, храпоидолы, тока б сбросить да катить дальше на лисопетах своих! А что страдальцу невмоготу - так это им до японской матери!
Галина ждала нас на площади перед госпиталем. Удивительно, как она похудела и осунулась - с прошлой нашей встречи прошло чуть больше двух недель! Девочка пришла не одна, а с матерью, и та, слабо улыбнувшись, сделала нам ручкой. За их спинами маячил другой наш знакомый - денщик капитана Топольского, как обычно, сопровождал его дочку и супругу.
Увидав женщин, Георгий Петрович поклонился, церемонно приподняв шляпу.
- Добрый день, дражайшая Татьяна Еремеевна! Надеюсь, мы не заставили нас долго ждать?
Пройдя через портал, мы первым делом отправили в штаб полка, где служил капитан Топольский, рассыльного-китайца с запиской для Галины.
Я вежливо кивнул - вот уж не ожидал встретить Галкину мамашу, и что это ей в голову взбрело заявиться? - и помахал Галине. Той было не до меня; они со Светкой, как обычно, бросились друг другу в объятия.
- Ничего-ничего, мы всё равно собирались немного перевести дух на свежем воздухе - успокоила историка женщина. - С утра в госпитале столько работы, никаких сил не хватит.
- Да, верно! - затараторила Галина. - Так и везут раненых, так и везут! Подводами! И всё - с фортов; говорят, японцы стреляют из каких-то особых пушек, их снаряды пробивают бетон, как бумагу!
Светка заахала, сочувствуя подруге.
- Это только сегодня с утра так стреляют! - прододжала Галина. - Раньше такие большие снаряды прилетали лишь с броненосцев - у них ещё звук особый, будто паровоз гудит! Но с моря японцы давно уже не бомбардируют город - с июля, наверное. А тут - не успели мы с утра выйти из дома, как горами загрохотало, и прямо над головой завыло, засвистело. И бомба - прямо у нашего дома, напротив окна детской! А там - Лёля и Ларочка...
- Да, можете себе представить - я помертвела от ужаса. - вступила в разговор Галкина мама. - А Галочка, сумасшедшая девчонка, сорвалась с места - и к дому! Я за ней, пробегаю мимо воронки, и вижу, что там японская бомба - целая, не разорвавшаяся. Ну, думаю, слава Всевышнему, а то бы и дому и дочкам моим конец!
- А я вбегаю в детскую - никого! Бегу на кухню - а там Казимир с девочами сидят за столом и домик из карт строят!
Поулыбались, поохали. Я кивнул, прислушивался - вдали, за хребтом Ляотешаня глухо погромыхивало. Мы сегодня ещё не попадали под японский обстрел - но это пока...
- Осадные мортиры. - Георгий Петрович посмотрел в сторону стрельбы. - Сегодня, кажется, первое октября?
Галка кивнула.
- Значит, японцы уже обстреливают крепость из одиннадцатидюймовок. Перед их снарядами бетонные перекрытия фортов увы, бессильны. Будут ещё стрелять по гавани - сегодня, кажется, должны попасть в "Полтаву" и "Пересвет".
- Но откуда вы... - удивлённо подняла брови Галкина мама, но тут же поправилась:
- Извините, я всё время забываю, откуда вы трое явились к нам.
Татьяна Ермеевна, разумеется, знала о необычных знакомых дочери - в семье Топольских наши визиты стали своего рода семейной тайной. И каждый раз, когда кто-то из них рассказывает об очередной напасти, приключившейся в городе, мне делается не по себе - никак не могу избавиться от чувства вины. Как подумаешь, сколько всего им ещё предстоит...
-... а потом за мамой прислали солдата. - не умолкала Галка. - После бомбардировки форта номер три очень много раненых навезли. Мы бегом в госпиталь - а там ужас! На крыльце раненые вповалку, кто лежит, кто стоит. Между ними бегают санитары, китайцы какие-то снимают людей с подвод. Крик, стоны - невыносимо! Из под дверей - кровь ручьём, на ступенях натекла целая лужа!
- Да, утро выдалось тяжёлым. - кивнула женщина. - Но - мы рады вас видеть. Галочка, если вы не против, отправится с вами, в город - довольно с неё на сегодня! - а мне, простите, пора. Она у меня молодчина - всё утро срезала с раненых шинели, стаскивала сапоги...
- Все руки отмотала! - пожаловалась Галина. - А смрад-то какой - запах крови почти непереносимый, грязные тела, прелые шинели воняют... я на коленях стою возле раненого, а на меня старший врач налетел - так чуть не грохнулся! Так он только носом чмыхнул носом, но ничего мне не сказал, стал распоряжаться, кого отправить в операционную, а кого перевязать здесь же и устроить в коридоре на полу...
Я улыбнулся забавному слову "чмыхнул". Светку же передёрнуло; всё это время она держала подругу за руку. Георгий Петрович слушал очень внимательно, изредка кивая.
- Вы, Казимир, пожалуйста, идите с нашими гостями. - продолжала меж тем женщина. - Потом проводите Галину домой, и постарайтесь вернуться до пяти пополудни. Не дай бог, бомбардировка затянется - а то мы до сих пор не можем опомниться от той дикой истории у Свидерских...
- Да, ужас! - подхватила дочка. - Аркадий Иванович Свидерский, папин знакомый, служил на железной дороге - так его в июле, во время бомбардировки с моря, убило осколком. Представляете, прямо в окно конторы залетел, так даже стёкла целы остались, а бедняжку Аркадия Иваныча - наповал! А потом, уже во время похорон - снова стреляют, и на глазах всех собравшихся, влетевший осколок никого не задев, попдает в покойника!
- Это как надо было нагрешить, чтобы мёртвому не было покоя? - пробормотал Георгий Петрович. Татьяна Ермеевна, услыхав это, нахмурилась.
- Это когда мы ещё жили на Тигровке - продолжила Галка. - В первые месяцы японцы стреляли только с моря, двенадцатидюймовками. Обычно по ночам - так первой просыпалась маленькая Ларочка, и спокойно заявляла: "Опять понцы стреляют". Она всегда забавно коверкает это слово...
А мы прятались в блиндажах. Солдаты нашего полка отрыли их в квартале от дома - так и сидели, пока японцы не умолкали или не переменяли район обстрела. Стоит такой "пульке", попасть в дом - его разрушало совсем, а люди по большей части погибали - кто не от осколков, тот от напора воздуха от разрыва.
- Да, как у несчастного капитана Биденко, сослуживца мужа. - подтвердила Татьяна Ермеевна. - Когда в их дом попал снаряд, Ниночка, его старшая, сидела у окна в кресле-качалке - так и упала на пол без головы!
- А волосы с мозгами всю стену запятнали! Остальных домашних убило воздухом, а не осколками. Отец семейства, когда пришёл со службы и увидел всё это - так его двое за руки держали, револьвер отнимали, чтобы жизни себя не лишил!
Светка, слушая Галину, сделалась бледна как бумага. "Не вырвало бы её... А Галка тоже хороша! Мозги, волосы... сама привыкла у себя в госпитале, вот и старается..."
- Вот и пришлось нам переменить квартиру - продолжала та, как ни в чём не бывало. - Теперь живём в Новом городе - тут, неподалёку, напротив казармы, возле хлебопекарни.
- Ну и как, удобно? - поинтересовался историк, обрадованный переменой темы.
- Да не очень. - вхдохнула Татьяна Ермеевна. - С утра до ночи - стук; на полковую пекарню выдают муку с китайских складов, а она подмочена, закаменела - солдатики её разбивают кувалдами. Как щебёнку, право слово.
Я снова поёжился. Вот свин - хватило совести упрекать, пусть и мысленно, Галину в кровожадных речах! Люди хлеб из закаменевшей муки едят, каждый день жизнью рискуют, а я...
Через площадь к нам бежал санитар, на ходу махая рукой Галкиной маме.
- Ладно, заболтались мы - спохватилась та. - Наверное снова раненых привезли. А вы идите, только умоляю - поосторожнее!
Георгий Петрович слегка приподнял свое прикольное канотье, и мы неторопливо направились через площадь. Карман гимназической куртки мотался, оттянутый тяжестью содержимого, в такт шагов шлёпал по бедру. Историк покосился на меня- заметил.
- Что это у тебя в кармане, Семён? Браунинг?
Это он так шутит. Знает ведь, что никакого браунинга мне не положено - хотя я бы не отказался от упоительной тяжести пистолета. В куртке лежал ключ - нет, Ключ, наш пропуск в прошлое, отворяющий проход между веками. Он же - синхронизатор, хитрый прибор, не имеющий никакого отношения к магии, и закамуфлированный под ключ из соображений конспирации. Я видел другие синхронизаторы - они могли иметь какой угодно вид, от МП-3 плеера до корявого сучка или, например патрона от противотанкового ружья. Что навело меня на мысль - этот "подарочек черепахи Тортилы"не более чем футляр, скрывающий собственно, синхронизатор, таинственное изобретение учёных-хронофизиков. Пару раз даже я пытался вскрыть Ключ - без малейшего успеха. Георгий Петрович, похоже, догадывался, но виду не подавал - из чего я сделал вывод, что изыскания мои обречены на неудачу. Ладно, там видно будет, а пока у нас и других дел по горло...
III
Нет, не правы были офицеры, спорившие в кают-компании "Петропавловска". И зря неизвестный лейтенант укорял юного мичмана Лёвочку Шмидта, чьё тело уже три месяца, как покоится на дне моря, в броневом саркофаге макаровского флагмана. Подданные кайзера Вильгельма 2-го никогда не выкатывали с германских заводов это громадное орудие. Его отлили в арсенале города Осака. Чугунный двойник монстра, рождённого на заводах Круппа, пушечного короля старушки-Европы, оно, разобранное на три части пересекло море, счастливо избежав солёной купели после встречи с русскими крейсерами "Рюрик", "Россия" и "Громобой".. "Малышка из Осаки", посылавшая чугунные бомбы на пять вёрст, должна была стать главным аргументом генерала Ноги, обломавшего зубы о бетон артурских фортов.
Железная дорога между портом Дальний и позициями осадившей Порт-Артур армии никак не могла нормально заработать - предназначенные для неё локомотивы ржавели на дне морском, отправленные туда крейсерскими калибрами. Японцам пришлось впрягать в огромные повозки по три сотни китайских кули - и те, подгоняемые бамбуковыми палками капралов, надрываясь, пёрли на себе тяжеленные части орудий по скверной грунтовой дороге. На месте мортиры собрали на заранее отлитых бетонных основаниях. Огневые позиции располагались за склонами гор, в прикрытии от огня русских батарей и пушек эскадры.
Русские корабли, сгрудившиеся в теснинах внутренней гавани, должны были стать лёгкими мишенями для восемнадцати "малышек изз Осаки". Эти орудия недаром создавалось на основе германской береговой гаубицы - их фугасным снарядам предназначено было пробивать палубную броню кораблей в узких проливах Балтики.
Японские мортиры вышли из цехов арсенала в города Осака пятнадцать лет назад, и сразу же были испытаны в стрельбе по броневым палубам современных судов. Практический снаряд, пущенный с форта через пролив, легко пробивал мишень - щит, укрытый тремя слоями брони французской фирмы Крезо, точно такой, что защищает палубу броненосного крейсера "Баян".
Снятые с батареях, защищающих Токийский залив, мортиры отправились через Жёлтое море, к стенам бывшей китайской, а ныне русской крепости, которую подданные божественного микадо считали своей. Первые восемнадцать чугунных страшилищ никуда не добрались, разделив участь паровозов для Дальнего - работа владивостокских крейсеров, пустивших на дно пароход "Хитачи-мару". Сейчас на оборудованных позициях располагалось лишь полдюжины двадцатитрёхтонных громадин; ещё дюжину тянули из Дальнего. Скорее, скорее - надо дробить бетон фортов топить русские броненосцы прямо в артурских гаванях. Скорее, ведь микадо требует от своих воинов победы, а экономика Японии, надорванная войной, вот-вот рассыплется, как карточный домик. А на другом конце Земли, в Кронштадте, уже дымит грозно трубами Вторая Тихоокеанская эскадра адмирала Зиновия Рожественского. Если она успеет на Дальний Восток до того, как падёт Артур и корабли Первой эскадры опустятся на дно - Страну Восходящего солнца неминуемо ждёт позор поражения.
Но - шесть "малышек из Осаки" уже изготовились уже на массивных бетонных основаниях. По взмаху офицерского флажка из ровика, отрытого позади позиции, подкатили по лёгоньким рельсам тележку со снарядом - остроносой стальной чушкой, начинённой меленитовым адом. Там ждут своего часа десятки таких же снарядов - длинными штабелями, в два яруса. Они скоро отправятся, тяжко завывая, на головы защитников крепости, на броневые палубы их кораблей, тонкие, как бумага, под напором этих двенадцатипудовых кувалд.
Скрипнул кран, подавая снарядный кокор к пасти затвора; номера с натугой налегли на прибойник. За снарядом последовал картуз с восемью килограммами кордита - самый большой заряд, стрелять предстоит на удаление в семь километров. Поршень масляно чавкнул, запирая казённую часть. Снова гортанный крик офицера, склонившегося над буссолью - завертелись штурвалы горизонтальной и наводок, мортира неспешно повела стволом и замерла в ожидании. Прислуга отскочила прочь, зажимая уши и широко раззявив рты с зубами, тёмно-жёлтыми от пива и дешёвого табака.
Упруго ударило воздухом. Тёмная чёрточка одиннадцатидюймовой бомбы вырвалась из дымного облака и унеслась по крутой дуге - туда, за гребень горы, в подарок северным русским варварам.
Ещё не успела осесть пыль, поднятая выстрелом, как номера забегали, заскрипели тележками, замелькали спицами штурвалов наводки - скорее, скорее, скорее! Микадо ждать не будет!
Немецкие артиллеристы, здоровенные, мускулистые парни, заряжают крупповскую гаубицу за минуту. Японцы пожиже, послабосильнее, но дух Бусидо творит чудеса.
Выстрел.
Выстрел.
Выстрел.
"Ощущение при таких бомбардировках было самое отвратительное: видишь за горами вспышку - значит, жди гостинца." - пишет в своих воспоминаниях капитан второго ранга Сергей Иванович Лутонин, переживший оборону Порт-Артура в должности старшего офицера броненосца "Полтава":
"Секунд через 20 доносится отдаленный, какой-то сухой, надтреснутый грохот, затем издалека раздается легкий свист, он переходит в шипение, точно травят пар, все громче и громче, вот откуда-то сверху несется все усиливающийся и усиливающийся рев, стук, грохот, это снаряд спускается на нас. Ощущение такое, что кажется, вот именно в меня-то и летит бомба. Секунды в это время кажутся часами. Наконец что-то грузное прорезает вблизи воздух, иногда даже волной его обдаст, слышишь шлепок в воду - ну, слава Богу, этот мимо. Но вот за горами опять вспышка, опять гул, опять свист, рев - ну, этот уж наверное в меня."
Тяжёлые бомбы, грозно завывая, пролетали над Старым и Новым городами Артура. "Паровозы" приближались с глухим, нарастающим гулом. И разрывались, сотрясая землю, разрушая всё вокруг; иные поднимали в гавани необычайно высокие столбы грязной воды.
В "Полтаву" попало почти сразу; потом одиннадцатидюймовый подарок прободал броню "Пересвета". Рев снаряда в воздухе походил на шум тележки, прогоняемой по рельсовой подаче - но нкуда громче, а потому команды кораблей, в отличие от городских обывателей, прозвали одиннадцатидюймовые бомбы тележками". Когда первые "тележки" начали ложиться у борта, даже самым бесшабашным с броненосцев стало жутко.
Эскадра огрызнулась: из дымных завес, затянувших корабли, то и дело вырывались огненные столбы - главные калибры принялись нащупвывать осадные батареи перекидным огнём. Над городом повис неумолчный рокот; солнце, казалось, стало тусклее, хотя серьёзных пожаров пока не было. Лишь в два пополудни мортирная бомба подожгла масляную цистерну вблизи угольной гавани, и поперёк рейда лёг косматый хвост жирной нефтяной копоти.
А на городских улицах, на Этажерке, где и теперь нашлись прогуливающиеся парочки, там и сям стояли группы мирных жителей, раненых и больных солдат, женщин, детей, китайцев. Порой возле таких группок останавливались офицеры и матросы; на всех лицах можно было прочесть одну и ту же тревогу, один и тот же волнующий вопрос: "что делать теперь, под этим мортирным градом?"
Не обошлось и без курьёзов. Одна из бомб разворотила брусчатку посреди Нового города, но не разорвалась. Приехавшему для её осмотра подполковнику Меллеру, бывшему моряку, учёному артиллеристу и математику, престало незабываемое зрелище: трое комендоров с "Паллады" выкопали снаряд, вывинтили запал, и, устроив смертоносный гостинец на паре кирпичей, развели под ним огонь.
Подполковник, человек горячего нрава, коршуном кинулся к ним и, распинав ногой дрова, обвинил комендоров в суицидальных склонностях - а так же прибег к иным оборотам, пригодным более для помещения на заборы. Крейсерские не обиделись на незнакомое ругательство - боцмана выдавали загибы и покруче, - и растолковали бестолковому начальству, что слыхали будто для извлечения шимозы нужно погрузить снаряд в бак с водой и кипятить: шимоза тогда сама собой выползет из снаряда. Бака у пытливых комендоров не нашлось, но унывать те не стали, а отыскали выход - разогреть снаряд, при этом поливая его водой. Меллер слушал, вытирая со лба холодный пот.
Турнув горе-кулибиных, офицер вытащил из засаленного кожаного портфеля несколько тяжёлых, непривычной формы ключей, и, как ни в чём не бывало, принялся ковыряться в носовой части снаряда. Наконец дистанционная трубка поддалась и нехотя выкрутилась из резьбового гнезда; рассмотрев приобретение, Меллер принялся бережно завёртывать опасную штуковину в промасленную бумагу. Худое, костистое лицо его - лицо университетского доцента, а никак служителя "бога войны", как в русской армии издавна называли артиллерию - озаряла довольная улыбка.
Этот снаряд ни чем не отличался от остальных. Чугунная бомба, отлитая в императорском арсенале, пролежала в казематах токийской береговой батареи лет пятнадцать, не меньше. Взрывная сила её была много слабее той своей товарки, из которой горе-комендоры пытались выплавить мелинит. Но, тем не менее, тысячи таких чугунных бомб были извлечены из погребов, прогружены в трюмы зафрахтованных коммерческих пароходов и отправились в корейский порт Далянь - русский Дальний - чтобы оттуда, на железнодорожной платформе, запряжённой несколькими десятками китайских кули поползти к твердыням Порт-Артура. Здесь бомбу армейской двуколкой перевезли на огневые позиции мортирной батареи и уложили в штабель. В назначенный срок - он подошёл быстро, бомба лежала в верхнем ряду, у самого края - две пары железных клещей подцепили её и взгромоздили на низенькую тележку. Поршневой затвор клацнул, запирая снаряд вместе с метательным полупудовым зарядом в канале ствола, и несколькими секундами спустя чудовищный пинок пороховых газов отправил двенадцать пудов чугуна и взрывчатой начинки в их первый и последний полёт.
Ранние, чугунные мортирные снаряды отливались не так точно, как современные, стальные, начинённые пятью пудами шимозы - а потому разброс у них был куда значительнее. А, может, дрогнула рука у одного из наводчиков - и в результате бомба, которой предназначено было обрушиться на внутренний рейл, преодолев крутой изгиб баллистической дуги, легла посереди одной из улиц Нового Города. Взрыватель не подвёл, что случалось сплошь и рядом - и бомба исчезла в коптящей вспышке чёрного пороха, разбросав вокруг веер бритвенно-острых осколков чугуна.
Оказавшимся поблизости двум нижним чинам седьмой Восточно-Сибирской стрелковой дивизии не повезло - осколками их посекло на куски. Погиб китаец-рикша; кухарка полковника Суховеева, возвращавшаяся в хозяйский дом, получила удар в голову куском брусчатки и скончалась в госпитале два часа спустя. Кроме неё в госпиталь привезли десяток прохожих, посечённых чугунной и каменной шрапнелью, контуженных взрывной волной. Несколько домов лишились оконных рам; стёкла дождём посыпались вдоль всей улицы. Всё же дымный порох - это вам не шимоза; разрушения могли бы оказаться куда серьёзнее, будь на месте чугунной старушки стальная, начинённая мелинитом бомба. А так - разрушения оказались более чем скромные, что же до жертв - ну не повезло, бывает. Война. Осада.
В момент взрыва Сёмка остановился, чтобы поправить подвернувшуюся штанину и присел на корточки. Волной спрессованного до каменной твёрдости воздуха его шваркнуло об жиденький заборчик, вокруг палисадника. Светка же с Галиной схлопотали лишь горсть мелкого каменного крошева, хлестнувшего их по спинам - больно, но не опасно. Основная масса осколков, предназначенных им беспощадной геометрией взрыва, достались рикше, и, похоже, третьему гостю из будущего - Георгию Петровичу, как раз и остановившего китайца - чтобы нанять его везти уставших девочек. Когда рассеялось вонючее облако порохового дыма и пыли, Георгия Петровича на мостовой не оказалось - на брусчатке сиротливо лежала соломенная шляпа-канотье, смятая так, будто побывала под колёсами ломовой телеги. Рядом кулём валялось тело декнщика Казимира; осколком ему аккуратно, будто гильотиной, срезало голову, и так, словно мяч, откатилась шагов на пять в сторону. В обломках повозки хрипел умирающий рикша; дальше, по улице голосили и бегали женщины, но историка нигде не было. Подбежали трое пехотных солдат и ефрейтор; Сёмку, перемазанного кровью и землёй, уложили на шинель. Светка молчала, обеими руками вцепившись в кисть спутника; по щекам её катились слёзы, прокладывая грязные дорожки в толстом слое белёсой пыли. Галина Топольская, бледная, решительная, распоряжалась стрелками, суетившимися вокруг раненого. Солдаты почтительно косились на красные кресты на платке и переднике "маленькой сестрички", а ефрейтор, матерясь под нос, чтобы, не дай бог, не услышала барышня, откручивал от разбитой тележки оглобли.
"Она ещё Казимира не видела - мелькнула мысль у Светланы. - Вот вам изменение прошлого - в дневниках Галины, о гибели денщика её отца нет ни слова! А ведь наверняка упомянула бы о таком происшествии - Казимир был очень близок семье Топольских...
Выходит - если бы мать Галины не отправила денщика с гостями - он остался бы жить? Светка на всякий случай пододвинулась правее, чтобы Галина не могла увидеть лежащий на мостовой обезглавленный труп. Один из стрелков, помявшись, извлёк из мохнатой папахи чистую тряпицу и прикрыл голову убитого. Светлана облегчённо вздохнула и отвернулась, не отпуская Сёмкиных пальцев. Краешком сознания девочка удивлялась - как это она ещё способна рассуждать на отвлечённые темы? Это что, плоды нравственной закалки, приобретённой в путешествиях во времени? Чушь какая...
Однако - слёзы больше не текли, и только корка подсыхающей пыли неприятно стягивала кожу. Девочка недовольно помотала головой - очень хотелось смахнуть неприятное ощущение с щеки - но рук не разжала.
- А ну-ка, барышни, посторонитесь, позвольте осмотреть раненого! Я - провизор с госпитальной "Монголии"...
Невысокий, чернявый господин, на вид лето около тридцати, в фуражке и чёрном флотском, с двумя рядами золочёных пуговиц, офицерском пальто склонился над мальчиком. Солдаты топтались за спиной новоприбывшего - тот, ловко орудуя извлеченными из саквояжа ножницами, распорол окровавленный рукав Сёмкиной курточки и принялся ощупывать руку выше локтя. Галина, присев, придерживала голову раненого.
Светка, судорожно всхлипнув, подошла.
- Вы, сестрица, не из седьмого солдатского? - быстро говорил провизор. Его длинные, покрытые пятнами, будто от химикатов, кисти, уверенно тискали предплечье раненого.
- Помнится, в мае имел удовольствие вас видеть - когда возил с "Монголии" полные кислородные подушки, взамен израсходованных. Мы там, видите ли, наладили собственный газовый аппарат - вот и делимся помаленьку с другими госпиталями, а то раненые очень страдают от отравления продуктами шимозы. Меня, если припомните, зовут Фейгельсон, Михаил Симонович, фармацевт. А вы, кажется, вместе с маменькой в сёстрах милосердия?
Топольская обрадованно закивала - узнала чернявого фармацевта. А тот, оставив Сёмкину руку, склонился к лицу, задрал веко и зачем-то подул на переносицу. Галина нахмурилась: мальчик слегка дёрнул головой и невнятно что-то промычал. Фейгельсон удовлетворённо кивнул, потащил с носа пенсне и принялся протирать его об сукно на груди. Галина выхватила, было, из рукава платок - но провизор уже извлёк из саквояжа марлевую салфетку и снова взялся за круглые стёклышки. Маленькие его усики, сильно закрученные вверх на кончиках так забавно при этом задвигались, что Светлана против воли улыбнулась.
- Цел ваш кавалер, барышни. - успокоил девочек Фейгельсон, разделавшись с пенсне. - Попорчена мякоть руки - только всего и дел. Кость, слава Создателю, цела. Сейчас перевяжем, у меня, кажется, ещё остался бинт...
И снова зарылся в саквояж.
Галина ловко промакнула длинный порез на Сёмкином плече марлевым тампоном; один из стрелков, перегнувшись черед плечо, тонкой струйкой лил из фляги воду. Фармацевт наконец оставил саквояж и принялся сдирать с аккуратной пачки бинта жёсткую коричневую бумагу.
- Кровопотери почти нет, так что беспокоиться не о чем. Не волнуйтесь, заживёт, как на собаке, а вот контузия имеется, и, я бы сказал, сильная. Так что юноша пробудет некоторое время без сознания. Надо бы его срочно в госпиталь...
Галина встрепенулась:
- Давайте к нам! Мама как раз на дежурстве, она...
- Не советую, барышня, не советую. - покачал головой провизор. - Я, видите ли, как раз оттуда - сопровождал раненых с форта номер два. Ночью японцы там дважды ходили на приступ и были отбиты с большой потерей. Наша убыль, слава богу, невелика - но всё же побитых прилично. Да и бомбардировка эта... госпиталь ваш под завязку, тяжёлых класть некуда.
Светке вспомнилось заваленное ранеными крыльцо бывшей гимназии.
- Тогда куда же? - растерялась Галина. - Надо ведь, чтобы его сразу приняли, контузия - дело опасное...
- А давайте к нам, на "Монголию"? - предложил Фейгельсон. - Я как раз туда. Утром частьраненых свезли на берег - в Сводный госпиталь, что возле Перепелиной горы. Так что места есть, устроим вашего кавалера в лучшем виде. Младший врач нашей "Монголии", Ковалевский Владимир Павлович - отменный терапевт, знаток нервных болезней, и лучше всех в Артуре разбирается в последствиях контузий.
Возможно, у гостьи из будущего и нашлось бы особое мнение по вопросу квалификации местных медиков - но она благоразумно оставила его при себе.
- Но ведь внутренний рейд обстреливают из осадных пушек... - неуверенно заметила Топольская. - А если и в "Монголию" попадут?
Фармацевт пожал плечами.
- А вы, барышня, можете указать сейчас в крепости хоть сколько нибудь безопасное место? На форте номер три новые бомбы прошивали шестифутовый бетонный потолок, как японскую бумажную ширму. Так что, на пароходе ли, на суше - какая теперь разница? Все под Богом ходим...
Набежал ефрейтор с оглоблями и принялся просовывать их в полы застёгнутой на все пуговицы шинели - готовил носилки. Галина отправила стрелков искать повозку, и Светлана приняла Сёмкину голову, подсунув ему под затылок изрезанную фельдшерскими ножницами курточку. Что-то тяжёлое, в кармане, больно стукнуло острым углом по коленке, но Светка даже не поморщилась. Слёзы давно высохли, оставив на щеках, неровные полоски. Со лба девочки, из-под чёлки, сползла тоненькая струйка крови - и застыла тяжёлой каплей над самой бровью.
- Ну-ка, ну-ка, барышня... - Фейгельсон решительно взял запротестовавшую было Светлану за виски, и принялся осматривать лоб.
- Ничего фатального, камешком царапнуло. Не волнуйтесь, не пострадает ваша красота - если не будете лезть грязными руками. А то ведь и до заражения недалеко - вон, сколько пыли! Сейчас промоем, - а на "Монголии" продезинифируем и наложим повязку.
IV
Всю дорогу до порта Галка рыдала. Она буквально в последний момент вспомнила о Казимире - и теперь захлёбывалась слезами, уткнувшись в Светланину пелеринку. Служба в госпитале приучила девочку к виду крови и человеческих страданий - но ни разу за всю страшную артурскую страду ей не приходилось ещё терять близкого человека. Призванный четыре года назад из города Остороленка Ломжинской губернии Казимир, младший сын отставного вахмистра Волынского уланского полка, стал девочкам Топольским чем-то вроде дядьки. Он нянчил годовалую Ларочку, учил ездить верхом саму Галину, а в нелёгкие дни осады как мог, заботился о дочках и супруге капитана Топольского. Он сопровождал девочку в гимназию а потом в госпиталь, стараясь оградить от малейшей опасности... Светлана зажмурилась, вспомнив, как в минуты волнения денщик переходил на польский, сам того не замечая. А теперь - умер, убит!
Вид растерзанного осколками тела, оторванной головы, прикрытой пропитанной кровью тряпицей - на пыльной брусчатке, как посторонний предмет! - вверг Галину в отчаяние. Светлана, неудобно устроившись вместе с подругой в тряской рикше, обнимала, гладила по голове, шептала какие-то слова...
Сёмку везли на двуколке, нанятой за полтинник у китайского лавочника; Фейгельсон шагал рядом, и успокоительно махал Светке рукой. Другой рукой он придерживал саквояж, пристроенный тут же, на двуколке - тряска на артурских мостовых была немилосердная.
Им повезло - у пирса приткнулся большой бело-зелёный баркас с красными крестами по бортам - отправляли партию раненых на "Монголию". Баркас было один из тех, что весной сняли с подбитых японских брандеров; по распоряжению начальника порта их починили, заделали дырки от осколков и пуль, покрыли съёмными палубами. Портовые катера и буксиры таскали теперь эти посудины, наполненные ранеными и больными, к госпитальным судам, отстаивавшимся на бочках внутреннего рейда, "Монголии", "Казани" и "Ангаре".
Увидав Фейгельсона, матросы, затащившие было сходни на баркас, ловко перекинули их обратно; два дюжих санитара приняли носилки с Сёмкой и помогли девочкам подняться на борт. Галина, опомнившаяся от слёз, хотела было вернуться в госпиталь, но Фейгельсон не отпустил - отправил стрелка с запиской для Татьянв Ермееевны, наказав на словах передать что с девочками всё в порядке.
Госпитальный пароход "Монголия" встретил гостей удивительными, после берега, порядком и чистотой. На катер тали с жестяной люлькой, на манер лодочки ярмарочной карусели. В этой лодочке раненых по двое перетаскали на борт
Сегодняшняя бомбардировка пощадила "Монголию". Бомбы, хотя и ложились в опасной близости от его борта, не тронули транспорт. Меньше повезло кораблям эскадры - в многострадальную "Полтаву" было несколько попаданий одиннадцатидюймовыми бомбами. Одна из них проделала подводную пробоину, а взрывом второй изувечило орудие носовой башни главного калибра. Подробности эти пересказывали раненые с броненосца - по счастью, их оказалось немного.
"Пересвету" тоже досталось - в него попало подряд девять бомб. Побитый корабль угрюмо громоздился на фоне Тигровки, напротив плавучего госпиталя. Раненых оттуда привезли как раз перед прибытием катера, доставившего на борт девочек и Сёмку; "пересветовцев" поднимали на "Монголию" в особых корабельных носилках - в таких раненых можно перемещать даже по вертикальным трапам.
Оказавшись на палубе, девочки сразу услышали сбивчивую речь: молодой человек в мичманских погонах, один из которой был полу-оторван и висел на живой нитке, объяснял что-то медицинской сестре. Она расстегивала ремень на носилках, в которые, как бабочка в коконе, был зажат мичман, а тот мешал, хватая женщину за руки и непрерывно, взахлёб, твердил:
- Две палубы, две палубы, представляете, мадам? Насквозь, как фанеру худую... карпасная, два дюйма брони с настилкой! А мы-то... Броневую крышку - как банку консервную, сепаратор паровых труб вдребезги! Троих перегретым паром обварило, а уж как страшно кричали! Кожа, как перчатка - с живого мяса, клочьями слезала... И эта дрянная гадина, сестрица, начинена всего-то паршивым чёрным порохом, навроде круглых гранат, какими ещё в Севастополе мой дед, царствие ему небесное, стрелял! А ежели бы шимозы, как в морских снарядах? И так ведь - обе динамо в носовом отсеке, электрический насос, цепь Галля... Все в клочья! Носовую башню как теперь, руками ворочать прикажете?
Женщина слабо улыбалась, кивала лихорадочной скороговорке, стараясь незаметно освободиться от его рук - но мичман всё хватал за фартук, рукава, горячился, не прерывая свой бессвязный рассказ.
Девочки вслед за провизором поднялись по трапу; на палубе суетились санитары и женщины в косынках и фартуках Красного Креста - таких же как у Галины, На "Монголии" кроме положенных по штату санитаров, служили добровольные сёстры из числа жён офицеров и городских чиновников; порядок на судне поддерживался образцовый, а аптека, заботами старшего провизора Фейгельсона была оборудована и снабжена лучше всех в Артуре.
Под крылом мостика сгрудились десятка полтора выздоравливающих в "арестантских" шинелях без погон и суконных бескозырках. Они окрикивали раненых "пересветовцев", когда тех проносили мимо; раненые, кто мог, отзывались слабыми голосами, порой вворачивали крепкое словцо. На матершинника немедленно шикали:
- Креста на тебе нет, храпоидол, при сестрицах такими-то матюгами - и как у тебя язык к такой-то матери не отсохнет?
Санитары грозили кулаками размером с хорошую дыню - брали на эту должность ребят здоровенных, чтобы могли в одиночку таскать носилки с ранеными по крутизне трапов - а сестры в притворном смущении прикрывали усмешки уголками косынок.
- Ничего... коли лается - значит, не помрёт, выживет. Пущай, чего там...
Двое санитаров в сопровождении сестры спустили Сёмку в лазаретную палубу - широкое, заставленное койками подпалубное пространство в носовой части. "Монголия", грузопассажирский пароход был построен в 1901-м году в Триесте, по заказу Морского пароходного общества Китайско-Восточной железной дороги. После начала войны с Японией, судно, стоящее в Дальнем мобилизовали, и оно и вошло в состав Первой Тихоокеанской эскадры. Быстроходную "Монголию" переоборудовали в плавучий госпиталь; на нём имелся даже рентгеновский кабинет, изрядное по тем временам новшество. В соответствии с требованиями Гаагской конвенции надводный борт, дымовая труба, шлюпбалки, вентиляционные раструбы, кильблоки, грузовые стрелы - всё палубное хозяйство было окрашено в белый цвет. На трубе и обоих бортах появились огромные красные кресты, заметные в бинокли с огромного расстояния. Традиции джентльменства на море ещё не успели стать пустым звуком - красные кресты однажды уже выручили Монголию. Во время попытки прорыва русской эскадры из Артура, пароход был остановлена японским крейсером, но отпущен после осмотра - японцы нарочито обозначали выполнение европейских правил "цивилизованной" войны.
На судне разместились команды шестого и седьмого подвижных госпиталей; раненых в Артуре с каждым днём становилось всё больше, и на "Монголию" принимали людей не только с эскадры, но и армейцев, и пострадавших от обстрелов горожан.
- А хорошо здесь проветривают, не то, что в нашем хозяйстве! - заметила Галя Топольская, спускаясь по широкому трапу в лазарет.
Светлана удивлённо покосилась на подруг. Атмосфера лазарета - эта неистребимая смесь йодоформа, духа несвежих простыней, немытого, страдающего человеческого тела, вечного спутника военных госпиталей, - чуть не свалила её с ног. Девочка зажала нос платком и старалась дышать через рот, подумывая уже вылить на платок пузырёк туалетной воды, прихваченной из будущего.
- У нас, в Седьмом солдатском, амбре куда гуще - продолжала Галина. - А что делать: повязки менять не успеваем, йодоформа, бинтов, зелёного мыла - всего не хватает. Мы-то привычные, а вот раненые жалуются...
"Это какой дух должен стоять в палатах, чтобы жаловались даже солдаты, привычные к ядрёной казарменной атмосфере? - подумала Светлана. - Так ведь и до эпидемии недалеко... интересно, а вши у них здесь водятся?
- Здесь, на "Монголии", просторно - заметил провизор Фейгельсон. - Пароход наш, ещё в бытность свою коммерческим судном на линии "Дальний - Шанхай - Нагасаки" славился комфортом. Поначалу здесь помещалось полторы с лишним сотни душ, а сейчас - уже больше трёхсот пятидесяти, и всё везут, везут... Пока как-то выкручиваемся, а дальше что?
Аптека Фейгельсона и правда, едва-едва справлялась со спросом на лекарства, средства дезинфекции и прочее, необходимое в обширном медицинском хозяйстве. Провизор, однако, не унывал - устроив своими силами кислородную установку (для этого пришлось заказывать в портовых мастерских чугунную колбу и газомер), "Монголия" снабжала теперь драгоценным кислородом половину артурских госпиталей. С начала сентября ожесточение боёв на сухопутном фронте крепости выросло многократно, ощущалась нехватка буквально во всем, и прежде всего это касалось йодоформа. Раздобыть его в отрезанном от Маньчжурии с начала мая Артуре стало невозможно, но Михаил Симонович и тут нашёл выход - закупив в Квантунской вольной аптеке соду и йод, он сам получил около трёх фунтов драгоценного антисептика.
Всё это словоохотливый провизор изложил спутницам в ожидании вердикта врача. Фейгельсон не ошибся - контузия взрывной волной оказалась довольно серьёзной; мальчика уложили в углу, под световым люком, отгородив койку лёгкой японской ширмой с драконами.
Девочки пристроились на белых обшарпанных табуретах, которые притащил услужливый санитар. Фейгельсон вскорости ушёл, сказавшись занятым; за Сёмкиной ширмой мелькали тени сестёр и доктора Ковалевского. Галина попыталась, было сунуться туда, но её выставили - вежливо, но непреклонно, так что теперь оставалось волноваться, да прислушиваться к голосам за ширмой. Сухонькая, пожилая добровольная сестра, чрезвычайно похожая на монашку, обработала царапину на Светкином лбу; перевязывать не стала, и теперь девочка щеголяла роскошным коричневым йодным пятном до самых бровей.
- Балашов меня звать, Тимоха. Взят под ружжо из Томской губернии, Барнаульского уезда - слыхал, небось? На Зелёных горах, в июле, япошка стуканул меня пулею в коленку.
Бородатый, худой солдат умолк, поворочался на койке, устраиваясь поудобнее, и продолжил рассказ. Сосед его, круглолицый, с соломенными волосами, парень, мял в пальцах самокрутку, косясь на санитара, который возился с лежачим раненым за две койки от собеседников - курить в лазаретной палубе запрещалось.
- Тока пулю в гошпитали вынать не стали. - продолжал Балашов. - А почему - пёс их знает...
- Лякарствы пожалели - сказал круглолицый. - Доктора - они такие... кому надо на нашего брата порошки переводить? Сами небось, знаете...
Собеседники покивали - да, знаем.
- Вот и гадаю теперя - как жить-то дальше? Ну, спишут меня подчистую - и что? Калека, какой от меня дома прок? Я уж просил-просил их благородие, господина поручика, чтобы не отправлял в околоток - стоять-то на ногах я верно, не могу, а руки ишо здоровые, стрелять из окопа сумею. Не послушал, отправил...
- И правильно, что отправил - заметил сосед с третьей койки, по виду, казак. - Убили бы тебя, дурья башка, и все дела. А так содержание от казны выйдет, откроешь лавочку, или сапожничать...
- Ежели кажинному, покалеченному на войне лавочку открыть - в Расее денех на товары не хватит! - Балашов угрюмо почесал в бороде. - Где это видано, чтобы увечный солдат зажиточно устраивался?
- Это верно - вздохнул соломенноволосый. - Разве что родня не забудет...
- Можно, конешное дело, сидельцем при лабазе... - раздумчиво продолжал Балашов. - Грамоте я учён, спасибо ихнему благородию штабс-капитану Топольскому - он нас, дурней, чуть не пинками в солдатскую школу загонял, а мы-то упирались!
- Грамота - это дело! - согласился казак. - Наука на вороту не виснет, глядишь - и прокормишься, не придётся христарадничать! Грамота - она завсегда кусок хлеба, ежели человек увечный, но с понятием. Потому - к служивому всегда доверие!
- У нас, в Томске, торговля богатая - закивал Балашов. - Хлебные склады, али скобяные - так цельными улицами, и в кажинном - от сидельцев да приказчиков не протолкнуться. Пристроюсь, Господь не выдаст...
- Ежели бы не нога - мог бы в городовые, али дворники - влез молодой. - Место хлебное, особливо в губернском городе. Которые крест выслужили - тех завсегда берут.
- Да, нога... - вздохнул увечный стрелок... - если бы да кабы, во рту росли бы бобы... а лучше - цельные шанежки! Тады можно было бы горя не знать - жуёшь себе, да водочкой заедаешь, чтобы скушно не стало...
Раненые рассмеялись, а Светка толкнула Галину в бок:
- Галка, это они о твоём отце рассказывают, что ли?
- Ну да, - кивнула девочка. - Папу солдаты любят. Он говорил, что офицеры полка собрали по подписке деньги на солдатскую школу - с разрешения Кондратенко, Романа Исидоровича. Генерал разрешил отпускать тех, кто учится, с позиций, когда нет боёв. В этой школе раньше преподавал учитель словесности из нашей гимназии; только сейчас его нет. Когда гимназия закрылась, он сразу в Читу уехал, на поезде. Наверное, и сейчас там.
- А здесь ничего, благодать - продолжал Трофим Балашов. - Кормят нашего брата хорошо, грех жаловаться. А в Дальненском околотке, где мне пулю вынать не стали - там кормили совсем мусорно, хуже чем в роте.
- Когда нас в Артур гнали - и вовсе за свои харч покупали. - заметил раненый с дальней койки, до самых глаз заросший дремучей проволочной бородой. Над ним его в рядок красовались лубочные картинки с казаками, бравыми матросами и стрелками в чёрынх манчжурских папахах, лихо громящих противных, кривоногих японцев.
- Кормовых полагалось по двугривенному на дён, а на станциях - фунт хлеба тринадцать копеечек! Как тут пропитаешься? Вот и проели все деньги, что взяли из дому; так на своих харчах до Артура ентого треклятого и доехали...
- А всё интенданты - мотнул головой казак. - Они, воры, нехристи - сами вон какие дома понастроили, а люди конину жрут! Так ведь хорошо ишшо, ежели есть эта самая конина...
Светка припомнила рассказ Татьяны Ермеевны о закаменевшей муке на гарнизонной пекарне.
Между раненых прошествовал священник - грузный человек с окладистой, слегка раздвоенной книзу седоватой бородой, прикрывавшей массивный крест. На ходу он размашисто крестил лежащих на койках раненых; кое-кто, увидев батюшку, пытался подняться. Священник останавливался - страдалец тут же припадал к перстам, - клал руку человеку на затылок и что-то успокоительно шептал.
- Отец Николай, иерей, "Монгольский" священник. - прошептала Галина, благовоспитанно привставая с табурета. - Он часто служит у нас в госпитале - много раненых умирает, наш батюшка не успевает отпевать - вот и зовут отца Николая.
- А ты, Балашов, коли грамотный - почитай-ка "сплетницу"! - подал голос казак, дождавшись когда отец Николай, раздав благословения, удалился по проходу между койками. - Мы-то сами не сподобились выучиться. Чего там начальство сулит,с коро поььём япошку?
Тимофей взял сложенный пополам лист артурской официальной газеты "Новый край", которую в городе называли не иначе как "Артурская сплетница". Верхний край листа лохматился - кто-то уже успел оторвать бумажную полоску на самокрутку. Тимофей оглядел изъян и строго глянул на соломенноволосого паренька. Тот виновато пспрятал глаза.
- Значицца так, - откашлялся Балашов:
- "Пишут с Волчьей батареи, Пётр Николаич Ларенко. Немного левее Ручьевской батареи виден японский воздушный шар - белый, формы тупой сигары, с придатком вроде руля..."
Солдат выговаривал слова старательно, почти по складам - как человек, недавно научившийся читать, но ещё не вполне доверяющий этому своему умению. Окружающие заворожённо слушали.
- "...Одна шрапнель с наших батарей разорвалась на воздухе, по направлению к нему, казалось, будто совсем близко от шара, но может быть и огромный недолет. Сомневаюсь, чтобы у нас было, наконец, организовано правильное наблюдение за разрывами снарядов; если бы оно было, то можно было бы расстрелять этот шар. Но по нему уже больше не стреляют - должно быть, нет надежды попасть в него."
- Видал я на такие - прохрипел из своего угла стрелок, рассказывавший о несправедливой кормёжке по дороге на Артур. - Всякий дён ента колбаса висит над позициями. Наши, с Залитерной, уж и пуляли шрапнелью, и пуляли - ничего ей, окаянной не делается! А япошка нас как на ладони видит, и по телеграфу докладывает, куды стрелить...
- Сказывали, у нас тоже сшили ажно три воздушных шара - заперхал казак. - Тока никто не знал, что с ими дальше делать, вот шалавам портовым и раздали - на кофты да шали...
На него зашикали - не мешай, мол. Тимофей Балашов строго глянул на казака и принялся читать дальше:
- "Приказ генерал-адъютанта Стесселя, начальника Квантунского укреплённого района, за номером шестьсот шестьдесят шесть. Газете "Новый край" разрешается продолжать издание, но без права..."
- Тьфу ты, напасть какая! - снова встрял казак. Это какой поганый номер Стесселев-енерал удумал - число Зверя, на тебе! Не будет нам воинского счастья с такими начальниками...
На этот раз никто не стал его осаживать - раненые потупились, зачесали в затылках, бородах, глухо переговариваясь. Номер приказа не понравился всем.
- "... без права какого бы то ни было участия корреспондента Ножина. Всем невольно бросается в глаза, что после отъезда иностранных корреспондентов, выдворенные приказом генерал-адъютанта Стесселя ранее, японцы, во-первых, усилили бомбардировку и, во-вторых, она стала точнее. Все сознают, что не следовало выпускать этих господ, тем паче после того, как они разгуливали по крепости с открытыми глазами."
- Выдавить зенки бесстыжие! - воскликнул чернобородый раненый с угловой койки. - Шпиёны все! Повесить, и вся недолга! Нашихристопродавцы подкупленные, их выпустили! А мы теперя сиди как мыши под веником...
Христопродавцы и есть! - подтвердил Тимофей Балашов, оторвавшись от "Нового края". - Шпиёны и воры, так в газете прописано. Вот, слушайте: